Знак кота

Глава четвёртая

А потом буря всё-таки кончилась, и оглушительное завывание ветра стихло. Я проснулся от тишины — нет, не проснулся, то был не сон, а чёрная бездна, — и снова задремал. Моё напряжённое, измученное тело требовало отдыха. Всё, что я успел сообразить перед тем, как вновь уснуть, — так это, что я по воле случая пережил шторм такой силы, который без труда стёр бы с лица земли целый караван.

Я уснул, и мне приснился настоящий сон. Это точно был сон — не мог же я сам придумать настолько живые, реальные события. Мне приснилась комната, хорошо освещенная лампами, испускавшими мягкое янтарное сияние, словно глаза огромного кота, и казалось, что я сейчас предстану перед неким судьёй, обладающим надо мной такой же властью, как и эти внушающие страх повелители пустыни.

В тени произошло какое-то движение, и на свет вышли две, кого я знал, — Равинга, кукольный мастер, и её ученица. Равинга несла в руках куклу, несла очень осторожно, словно драгоценную и хрупкую вещь. Я никогда ещё не видел такой куклы, она была сделана так искусно, словно на руках лежал настоящий живой человечек. А потом я разглядел этого человечка получше и увидел, что этот человечек — я.

Равинга сделала два шага вперёд, и её глаза вопросительно скользнули с куклы на меня, потом обратно на куклу, как будто она хотела убедиться, что это моё подобие точно во всех деталях. Удовлетворённо кивнула и заговорила.

Но шторм, наверное, совсем оглушил меня, потому что я не услышал ни одного слова, хотя губы её беспрестанно двигались. Да и обращалась она не ко мне, а к своей ученице. Девушка неохотно шагнула вперёд, и мне стало ясно, что всё это происходит помимо её желания. Всё-таки она подошла. Она вытянула перед собой руки, сомкнув открытые ладони, и Равинга положила в эти ладони куклу, которая была мной. Девушка склонилась над куклой, высунув кончик языка меж губ. Трижды она коснулась кончиком языка лица куклы, а губы Равинги снова зашевелились, словно она говорила или пела. А потом, будто мановением руки, лампы, комната — всё это исчезло. Я открыл глаза.

Скинув в сторону платок, которым замотал лицо, я заметил, что лежу в полной темноте. А когда попытался шевельнуться, то ощутил давящую на всё тело тяжесть и слегка испугался. Должно быть, меня под плащом замело песком, словно замуровало в этой расщелине.

Я попробовал высвободить посох, подпиравший мою импровизированную палатку, и почувствовал, как песок сползает, двигаться стало легче, и я поспешил выбраться наружу из расщелины, которая могла стать и моей могилой.

Снаружи царила ночь. Ни предвещающих бурю облаков, ни песчаных вихрей. Звёзды сияли, как хорошо начищенные лампы. Я с трудом распрямил затёкшие ноги, встал и огляделся. Провёл рукой по лицу, чтобы стряхнуть прилипшие комья песка, и кожа тут же загорелась, словно обожжённая.

Пруд с водорослями! Там не только пища или влага, в которой так нуждалось моё тело, там могут расти ещё и лечебные водоросли.

И именно тогда я почувствовал присутствие поблизости другого, почувствовал, что я здесь не один. Осмотревшись, я не заметил ничего, только скалы. Ручейки песка, заполнявшего каждое углубление, стекали вниз через край, в котловину, как струйки воды. Я в жизни не видел текущей воды, и мне с трудом верилось, что такое чудо вообще может существовать, хотя, говорят, в Вапале есть такие места.

Я обладаю особым даром, который я очень ценил, хотя он и не производил на моего отца никакого впечатления, — даром чувствовать, что кто-то находится в беде. Именно это ощущение и потянуло меня тогда в сторону, неуверенно направляя не вниз, к пруду, куда так стремилось моё тело, а вдоль края котловины.

В послании преобладала боль, настолько сильная, что я забыл о своей горящей коже. Боль и тень страха.

И я заковылял вперёд, опираясь на посох, стараясь обходить стороной заполненные пылью ямки, которые могут стоить неосторожному сломанной ноги. Но вскоре остановился: слишком явственно почувствовался новый запах. Мускусный запах песчаного кота, смешанный с запахом крови и начинающегося разложения… Раненое животное? Но как оно смогло пережить песчаную бурю? И потом, песчаный кот…

Рассказы об их яростном нраве и хитроумии составляли неотъемлемую часть наших легенд, и любой, кто в честном поединке убил кота, пользовался всеобщим уважением. Все наши предания говорили, что мирно жить с ними невозможно.

Но я отчётливо слышал его боль. Если животное тяжело ранено и страдает — не лучше ли было избавить его от этих мучений? Мне уже приходилось добивать моих истерзанных крысами яков. Нельзя обрекать живую тварь на мучительно долгое погружение в смерть.

Я уже дошёл до самого конца котловины, в которой лежал пруд. Запах кота становился всё сильнее, но я по-прежнему не видел никаких следов животного. Неожиданное, низкое рычание… Я обернулся и увидел тёмный проём в скале.

И я заглянул туда, выставив перед собой посох, крепко сжимая его обеими руками, готовый отразить неожиданный прыжок. И заговорил, даже не отдавая себе отчета, словно моими губами управлял неизвестный мне до сих пор инстинкт.

— Я пришёл с миром, о Могучий… С миром… — потом негромко стал напевать, убаюкивать, как делал это всегда, ухаживая за раненой скотиной; я давно понял, что так они меня меньше боятся.

Какое-то движение в темноте… Слабое сияние от заполненных песком углублений помогло мне разглядеть — да, в пещерке лежало мохнатое тело. Ужасно пахло гноящейся раной. Боль… опасность, презрение…

Я попытался совладать с собственными мыслями, подавить врожденный страх перед песчаными котами и опустился на колени у входа в пещеру.

— О Великий, я пришёл помочь… — и вдруг, стоило мне чуть склониться вперёд, как из складок перепачканной песком дорожной рубахи выпал медальон. Он весь светился, и этот свет был куда сильнее, чем сияние песка. Я испугался и осторожно коснулся его рукой, но он ничуть не нагрелся, как могла бы нагреться горящая лампа, он просто светился.

А нараставшее рычание из тёмной выемки умолкло. Я всё ещё слышал боль, но теперь появилось и что-то ещё, чего я не мог понять. Я только знал, что если вползу туда, мне не понадобятся ни мой посох, ни нож, висящий на поясе. Потому я отложил посох в сторону и медленно двинулся вперед.

И встретил взгляд двух больших золотистых глаз.

— О Великий… — нерешительно повторил я и почувствовал новый запах — запах крысы, — а рука моя наткнулась на хорошо обглоданную кость. Медальон засиял ещё ярче, и я увидел, что передо мной самец, с искалеченной передней лапой, распухшей и испускающей запах разложения. Может быть, было уже слишком поздно предлагать ему иную помощь, кроме быстрой смерти, но я мог попробовать и — что-то глубоко внутри говорило мне это — должен был попробовать.

Тот вид водорослей, которым я думал исцелить мою ободранную песком кожу, — может быть, он сможет и из раны вытянуть заразу? По крайней мере, я напою животное водой и хоть немного облегчу его муки.

— О Великий… я принесу то, что снимает боль… — теперь я говорил с ним, как с раненым котти. Если раньше мы оба боялись друг друга, то теперь этот страх уменьшался.

Спускаться к пруду с водорослями было тяжело. К тому времени, как я достиг берега, мои руки горели, словно обожжённые. Тут я в первый раз вспомнил о крысах, отогнанных прочь приближающимся штормом. Прислушался, несколько раз втянул воздух. Ни следа, ни запаха крыс. Шагнув к озерцу, я по локоть погрузил руки в густые заросли водорослей. В таком слабом свете я не мог отличить один вид от другого по цвету, поэтому просто сгрёб в охапку всё, что попалось в руки, и с этой охапкой вскарабкался к пещере.

Раненый зверь, должно быть, унюхал, что я несу, он только один раз рыкнул, а потом успокоился. Я осторожно выжал влагу из нескольких пригоршней на камень, откуда он мог её слизать, а потом занялся его раной.

К моему облегчению, в свете медальона, который снова услужливо засиял, я разглядел всего одну рану. Мягкими движениями, снова тихо напевая, стараясь показать, что не причиню зла, я растёр ещё одну пригоршню в кашицу и со всей осторожностью, чтобы не причинить боли неловким прикосновением, стал смазывать рану.

Лапа дёрнулась, показались жутко острые когти. Зверь поднял голову, оторвавшись от камня, откуда он слизывал остатки водорослей, и снова уставился на меня круглыми немигающими глазами. Я не позволил себе испугаться и проворно, как мог, довёл дело до конца. Затем, скрестив ноги, уселся неподалёку и с жадностью набросился на оставшиеся водоросли. Они горчили, но я был уверен, что это тот самый сорт, что рос у нас дома, а влага, которую они несли телу, исцеляла не хуже, чем приложенные к коже листья. К счастью, крысы ещё не отравили и не изгадили этот подарок судьбы.

Остатки водорослей доел песчаный кот. Здоровой лапой он потянул к себе обглоданную кость, и я понял, что одной травки ему мало, но сушеного мяса у меня не было, а отправляться на охоту за крысами я был ещё не готов. Хотя не сомневался — когда-то придётся заняться и этим.

Я выполз наружу из пещеры, в которой прятался мой сосед по острову. Всё тело болело от усталости. Натиск шторма и лазание по скалам совершенно вымотали меня. С того места, где я лежал, уже виднелась полоска рассвета. А ведь и плащ, и припасы до сих пор лежали там, где я услышал немой зов о помощи.

Я не мог оставить просто так это животное, которое настолько доверилось мне. Насколько я понимал в лечении, его рана исцелится ещё не скоро, если исцелится вообще. Но бросить его здесь, без пищи, как лёгкую добычу для крыс, которые мигом учуют запах живого (а всё живое годится для них в добычу), как только вылезут из своих нор… Нет.

— О Великий, — моя рука непроизвольно коснулась медальона, — я должен уйти, но я вернусь. Я клянусь… — пальцы нащупали золотую маску, — я клянусь тебе этим могучим талисманом.

Я был вполне уверен в своих словах. Я ещё не знал, откуда взялась эта вещь, но в том, что это — не работа Равинги, я был уверен. И Кура говорила, что никогда ещё не видела такого мастерства, а моя сестра всегда с жадностью изучала любой новый узор или украшение. К тому же вещь эта была очень древней.

Кое-как я поднялся на ноги. Да, чтобы таким темпом добраться до расщелины, которая спасла мне жизнь, потребуется немалое время, а мне нужно было успеть до того, как солнце припечёт в полную силу. Но стоило мне шагнуть вперёд, тяжело опираясь на посох, как позади раздалось жалобное ворчание, и я оглянулся. Золотые глаза снова пристально глядели на меня. Они светились не так сильно, как в темноте, и всё же завораживали.

— Я вернусь, о Великий, — ещё раз успокоил я кота.

Казалось, он понял, что я хотел сказать. Опустил большую голову, поудобнее уложив её на здоровую лапу, моргнул и закрыл глаза.

А я поплёлся обратно к своему убежищу, по пути старательно принюхиваясь, не слышно ли запаха крыс. Скалы вокруг под лучами солнца наливались цветами — жёлтым, красно-коричневым, кое-где камни казались слоёными, красно-жёлтыми.

Красоту нашей земли чужестранцы называют суровой. Но мы с рождения чувствуем себя частью всего этого. Даже наша кожа соответствует цвету этих красных и коричневых скал, да и одежда ярких, блестящих цветов. Иногда мы чувствуем себя высеченными из того же камня, на котором мы живём. По нашим обычаям, когда мы остаёмся наедине с нашей землёй, мы должны открыть навстречу ей свои сердце и разум, навстречу земле, небу, всему вокруг.

Итак, я с трудом тащился обратно, то и дело оглядываясь, полной грудью вдыхая чистый, очистившийся от песка воздух. Никаких следов того, что кто-то из моего народа побывал здесь до меня… По крайней мере, не видно было ни одного придорожного кота-хранителя.

Когда я, наконец, добрался до расщелины, было уже довольно жарко. Моё онемевшее тело пыталось протестовать, но я, быстро, как мог, всё же свернул свои скромные пожитки в тюк, перехватив его верёвкой. Потом подошёл к краю котловины, посмотрел на лежащее внизу озеро и подумал, что лучше, пожалуй, будет идти не поверху, не по обожжённым солнцем скалам, а по берегу озера, ближе к влаге.

Спуск был тяжким испытанием, но всё же я справился и почти сразу же наткнулся на тушу одной из крыс, убитых мной. Возможно, приближение бури не дало ей пропасть в желудках своих собратьев. Если не считать нескольких ран, она отлично сохранилась. Вспомнив, как кот тянулся за дочиста обглоданной костью, я задержался, чтобы, разделав тушу, забрать с собой задние окорока.

Приторочив к тюку за спиной мясо, на краю озера я снова чуть-чуть задержался, пожевал водорослей посъедобнее. Помечтал, как наберу ещё этого сорта и насушу лепёшек, чтобы, когда двинусь в путь, иметь свежие припасы. Когда снова двинусь в путь…

Я заколебался. Благоразумие подсказывало, что выступить в путь необходимо как можно скорее. И всё-таки что-то, может быть, упрямство, которое мешало мне стать таким, как хотел отец, подсказывало, что у меня теперь здесь есть незаконченное дело, хочу я того или нет.

Люди говорят, что страшнее песчаного кота врага нет. Они нападают на наши стада, многие уверяют, что и на людей тоже. Любой охотник может гордиться тем, что обладает зубами, когтями и шкурой кота. Между нами всегда была непримиримая вражда, и всё-таки я чувствовал, что не могу бросить этого кота на верную смерть.

Опустив руку в воду, перебирая листья водорослей, я попытался разобраться в собственных мыслях, что-то понять. При дневном свете медальон уже не сиял так, как ночью, теперь он казался просто изящным украшением, может быть, немного странным… И я почему-то начал припоминать то странное видение, тот сон, пришедший ко мне во время бури, — Равинга и кукла, сделанная по моему подобию. Я вспомнил, что сделала во сне девушка, и моя мокрая рука невольно потянулась к лицу.

Был ли это только сон? Или нечто большее? Немногие сны я мог вспомнить так же ярко, как этот. Неожиданно я понял, что если вернусь из соло, то непременно разыщу кукольницу. Я хотел знать больше, не только о маске, но и о том, что она означает. Я был уверен, что она что-то означает.

Заморив червячка и заметив, что солнце вот-вот припечёт так, что мне придётся искать любое укрытие, я пустился по берегу, держа посох наготове. Жар полуденного солнца не собьёт крыс со следа, они бросаются на живую плоть в любое время дня.

Берег был ровный в отличие от тропы по краю котловины, поэтому я быстро добрался до того места, куда спускался за пищей для кота. Я поднялся наверх и втянул за собой на верёвке тюк.

Послышалось приглушённое ворчание. Кот приподнял голову, губы дрогнули, немного обнажив клыки, это страшное оружие песчаных котов. Затем он снова обессиленно уронил голову на лапы.

Я выложил перед ним крысиное мясо. Он немного приподнял голову, лизнул моё приношение. На мгновение мне показалось, что он уже настолько близок к смерти, что не может даже есть. Но вкус мяса, кажется, ободрил его, он вонзил в кусок здоровую лапу и принялся рвать его, жадно глотая и, по-моему, даже не разжёвывая. Пока он пожирал крысиный окорок, я порылся в мешке и вытащил небольшую кожаную сумку, в которой хранилось немного жира яка, перетёртого с листьями целебных водорослей. Я разминал кусок, пока он не стал совсем мягким, а потом снова приблизился к коту, убаюкивая его негромким пением.

— О Великий… — кот уже съел почти всё мясо и теперь обгладывал кость, — позволь мне полечить твою рану.

Кот оценивающе посмотрел на меня, а потом, словно и в самом деле поняв мои слова, зашевелился, вытягивая вперёд больную лапу. Так же осторожно, как накладывал, я снял высохшую, отваливавшуюся хлопьями примочку из водорослей. Лапа была уже не такая опухшая, как прошлой ночью, но быть уверенным в скором выздоровлении я ещё не мог.

Теперь я как следует рассмотрел эту рваную рану. Наверное, крысиный укус, кусок мяса словно оторван от кости. И в рану могла попасть зараза. Мне оставалось надеяться только на те немногие знания, которые я приобрёл, ухаживая за больным скотом.

Ещё раз, как можно аккуратнее, я покрыл воспалённую рану мазью. Когда я закончил, кот, опустив голову, стал обнюхивать лапу, и я испугался, что он слизнёт вкусно пахнущую мазь. Но он не слизнул.

И я принялся устраивать себе укрытие, с завистью поглядывая на моего спутника, устроившегося в пещерке. Мне пришлось довольствоваться плащом, растянутым над двумя острыми камнями. К счастью, рядом оказался третий камень, повыше, в тени которого тоже можно было укрыться, во всяком случае, сейчас.

Напоследок я набрал подходящих для пращи камней. Собранное я сложил тремя кучками в тех местах, где удобнее будет принять бой, если по моему следу придут крысы.

Больше делать было нечего, и я заполз под свой маленький навес, надеясь, что в случае атаки песчаный кот предупредит меня. Хотя наилучшей защитой, наверное, была наступавшая полуденная жара.