Знак обнаженного меча

18. В каком-то другом мире

Придя в себя, он обнаружил, что лежит, вытянувшись, на нарах под одеялом. Должно быть, он проспал несколько часов, так как в камере было темно; у него нестерпимо болела голова, во рту пересохло; пару минут он не мог вспомнить, где он и что случилось. Потом к нему вернулась память: грубый рев сержанта эхом раздался у него в ушах; во внезапной панике Рейнард вскочил на ноги. Однако в камере было пусто, и во всем здании застыла странная тишина. В окно проникал лучик лунного света — его едва хватало, чтобы различить очертания нар и углы камеры. Рейнард был в одной рубашке: китель и брюки, как видно, забрали.

Какое-то время он лежал, нервно насторожившись; его томила жажда, и в то же время невыносимо хотелось закурить. Чуть погодя в коридоре послышались шаги; дверь потихоньку открылась, и кто-то вошел. В темноте он не мог узнать посетителя: но едва тот заговорил, как Рейнард признал голос Спайка Мандевилла.

— Держи, братан, — тихо проговорил Спайк и поставил что-то на пол — мгновением позже он зажег электрический фонарик, и стали видны котелок с жирным супом, ломоть хлеба и кружка с водой.

Спайк сделал жест в направлении двери и широко ухмыльнулся.

— Эти сволочи меня назначили сторожить, — прошептал он. — Ты знаешь, — добавил он, одним глазом поглядывая на дверь, — меня ведь тоже чуть, едрит твою, не замели — этот козел О'Райли рыскал по позициям, как раз когда ты свалил. Я тебе и свистнуть-то не успел. Он тебя, видать, узнал: Джинджер, мой кореш, слышал, как он звонил в военную полицию и все данные твои сообщил. — Спайк сочувственно посмотрел на Рейнарда. — Эх, кореш, жалко, что так вышло — не повезло тебе. — Он порылся в карманах и достал две сигареты и несколько спичек. — Держи, братан, — смотри только, с хабариками аккуратней. Ну, мне идти надо, а то этот козел припрется еще проверять, чего я тут делаю. Давай, до скорого, братан.

Спайк исчез, осторожно закрыв за собой дверь. Рейнард выпил воды и попытался съесть хлеб, но почувствовал сильный приступ тошноты. Затем он закурил одну из сигарет Спайка и снова улегся на нары. Табак чудесным образом принес ему облегчение: им овладело восхитительное чувство физического благополучия, и он ощутил себя почти счастливым. Вскоре он опять уснул — как долго это продлилось, сказать он не мог; когда он очнулся, лунный свет из окна стал чуть ярче, и Рейнард заметил, что котелок и кружка исчезли.

Он слез с нар и неслышно прошел к ведру в углу; ночной воздух был холодным, и Рейнарда неудержимо зазнобило. Торопясь вернуться к постели, он задел ногой что-то, издавшее металлический щелчок, — нагнувшись, Рейнард подобрал какой-то тяжелый предмет, но в темноте ему трудно было определить, что это такое. Чтобы убедиться наверняка, он зажег одну из своих драгоценных спичек и с удивлением обнаружил, что держит тяжелый армейский револьвер — такой выдавали офицерам.

Он осторожно исследовал оружие, и обнаружил, что оно полностью заряжено. Недоумевая, Рейнард принялся напрягать усталую голову в попытках выстроить какую-нибудь теорию, объяснившую бы присутствие здесь револьвера; может, его оставил Спайк, когда пришел забирать кружку и котелок? Но у его приятеля как будто не было никаких возможных причин этого делать; и, в любом случае, как бы Спайк раздобыл такое оружие? Факт оставался фактом: револьвер сюда явно кто-то подложил; его точно здесь не было ни когда Рейнард вошел в камеру, ни в первый визит Спайка (в этом Рейнард был уверен).

С усталым любопытством доискиваясь объяснения, Рейнард вспомнил, как однажды слышал, что офицерам немецкой армии, осужденным за какой-нибудь постыдный проступок, иногда предоставляли такого рода шанс избежать суда. Возможно ли, что револьвер ему оставили с подобной целью? И если да, то кто? Внезапно его пронзило необычное подозрение: лишь один человек мог совершить такой поступок — мужчина, которого он когда-то считал своим другом, но который теперь его не признавал. В конце концов его подозрение переросло почти в уверенность: каким бы невероятным оно не казалось, Рейнард проникся убеждением, что револьвер очутился у него в камере благодаря прямому или косвенному участию Роя Арчера!

Сидя на постели с оружием на коленях, Рейнард со странной отрешенностью обдумывал свое положение. Он думал о завтрашнем наказании: о голом грубом натиске боли, о беспросветном унижении, самом по себе уже подобном смерти; он думал о дальнейших, худших унижениях: быть часами привязанным к орудийному стволу, выполнять никчемные бесконечные работы, сносить непристойное глумление начкара… Ему дали способ этого избежать — так почему бы им не воспользоваться?

Рейнард осторожно вытащил последнюю сигарету и приготовился уже было зажечь спичку, как что-то отвлекло его внимание. Пригрезилось ему — или он и правда увидел просвет между дверью и стеной? Он пригляделся: не толще соломинки, но видная сверху донизу дверного проема, там явственно была полоска света. Рейнард бесшумно прокрался через камеру и тихонечко надавил пальцами на дверь — та уступила его нажиму и приоткрылась чуть пошире. У двери был автоматический замок; захлопнись она — и Рейнард бы лишился единственного шанса на спасение.

Он сел на нары и, закурив сигарету, взвесил свои шансы. Дверь в конце коридора, обычно открытая, выходила на пустырь позади караулки. Дальше высилось заграждение из колючей проволоки, обозначавшее периметр лагеря, а за колючей проволокой была буковая роща и тропа в деревню. Расстояние от караулки до проволочной ограды не превышало двадцати пяти ярдов, и, кроме того (вспомнил Рейнард), в одном месте ограду примял танк во время недавних маневров; прыгнув с разбега, вероятно, можно будет через нее перемахнуть. Конечно, все будет зависеть от того, удастся ли ему ускользнуть от часовых, патрулирующих окрестности лагеря. Если повезет, то можно пробраться незамеченным — и тогда есть надежда выиграть время, прежде чем его отсутствие заметят и поднимут тревогу.

Рейнард переводил взгляд с револьвера на полоску света и обратно. Наконец он решил рискнуть: если один способ не сработает, остается другой… Внезапно он задался вопросом, а не была ли возможность выбора предоставлена ему сознательно: все же невероятно, чтобы Спайк или любой другой караульный оставил дверь приоткрытой случайно. Если Рой позаботился о револьвере, то не он ли позаботился и об открытой двери?

Рейнард осторожно подкрался к выходу, тихонько приоткрыл дверь на несколько дюймов и бросил взгляд в коридор. Караульных не было видно, а лагерь будто совсем обезлюдел, такая стояла тишина. Он наполовину открыл дверь и бесшумно двинулся по коридору (шел он босиком, поскольку ботинки у него забрали вместе с остальным обмундированием). Как он и ожидал, дверь в конце коридора была открыта; от холодного ночного ветра, хлестнувшего по раздетому телу, Рейнарда пробрал озноб. Сжимая револьвер, он выскользнул за дверь и, пригнувшись как можно ниже, двинулся через пустырь. Чуть погодя он остановился, полускрытый низким кустарником, чтобы разведать обстановку: постовой на воротах как раз обходил границы лагеря. Рейнард наблюдал за его неспешным продвижением, трясясь на ледяном ветру и проклиная задержку. Наконец часовой, дойдя до конца своего участка, повернул обратно и неспешно, размеренным шагом направился к воротам.

Теперь самое время, решил Рейнард; по-прежнему не разгибаясь, он бросился бежать через оставшиеся несколько ярдов открытого пространства к тому месту, где заграждение было примято. Резко остановившись в нескольких ярдах оттуда, он подтянул полу рубашки как можно выше вокруг талии, крепко сжал револьвер и, сделав глубокий вдох, с разбегу прыгнул через ограду.

Приземлившись, он от боли невольно хватил воздух ртом: ему чуть-чуть недостало высоты, и проволока вцепилась в правую ступню и бедро. Корчась от боли, он как можно скорее высвободился; затем, все так же пригибаясь, быстрым шагом двинулся вниз по тропе, идущей краем рощи. Его босые ноги ступали почти неслышно; однако тропа была неровной, ее покрывали острые обломки мела и ползучие плети куманики; каждый шаг превращался в пытку.

Он обогнул рощу, все еще никем не замеченный; потом, оставив всякую осторожность, бросился сломя голову вниз по дороге к деревне. Паб на углу все еще сверкал огнями — значит, было не так поздно, как он предполагал. Рейнард решил, что переходить деревенскую улицу слишком опасно; он застыл, огляделся и свернул на луговую тропинку слева. Он помнил, что она идет через фруктовый сад за домом священника: стоило Рейнарду оказаться за пасторским участком — и до поворота к материнскому дому осталось бы несколько ярдов.

Он скорым шагом двинулся через луг: после болезненной ходьбы по тропе приятно было ощущать под ногами мягкую траву. Внезапно он остановился, увидев впереди слабый свет; затем, вновь обретя осторожность, украдкой продолжил путь и в углу поля различил круглую палатку: полотнище входа было поднято и, приблизившись, он увидел несколько одетых в хаки фигур, чьи силуэты выделялись на фоне падавшего изнутри света. Пока он на них смотрел, один человек отодвинулся вбок, открыв взгляду другого, сидящего за столом. Сидящий мужчина вдруг стал ясно виден в свете лампы, и Рейнард, с упавшим сердцем, разглядел на нем фуражку с красным верхом — это была военная полиция. И тут он увидел, как мужчина поднял голову и устремил взгляд прямо на него — Рейнард бросился ничком в траву и несколько минут лежал так недвижно, изнемогая от страха и глядя на освещенную палатку.

Мужчина, однако, продолжал сидеть; очевидно, он все же не заметил Рейнарда во тьме. Рейнард развернулся и на четвереньках пустился обратно через луг. Вернувшись к дороге, он решил попробовать другой обходной путь, свернув на этот раз вправо и ступив на узкую тропку позади фермерских садов. Тропка должна была вывести его в менее людный конец деревни, и тогда, если ничто больше ему не помешает, он сможет перебежать улицу и скорым шагом добраться в противоположный конец по тропе через огородные делянки на другой стороне.

Он осторожно двинулся в путь, выставив вперед руки на случай оград или других препятствий. Вскоре он достиг конца тропки и, перебравшись через живую изгородь и срезав угол поля, оказался на погруженной в темноту улице. Он поспешно ее пересек и свернул в калитку, ведущую к участку земли, который когда-то был общественным выгоном, а теперь состоял из огородных делянок. На задах участка протекал ручей, сейчас пересохший, и Рейнард решил идти дальше по его руслу, что должно было послужить хоть каким-то укрытием от ветра и возможных наблюдателей.

По каменистому руслу было больно и трудно идти. Над протокой нависали деревья и плети куманики, и уже через несколько ярдов Рейнард сильно исцарапал лицо и грудь. Он шел вдоль ручья, пока ему не встретился низкий мостик, который пересекала пешая тропа, ведущая обратно к деревне. Взобравшись на мостик, он замер, прислушиваясь. Донесся звук, от которого у него заколотилось сердце, — мерная поступь армейских ботинок по деревенской улице. Может, военные жандармы все-таки его увидели — или же это мог быть обычный патруль. Рейнард подождал несколько минут, слушая, как звук шагов постепенно удаляется. Он решил, что улицу переходить пока не стоит; вместо этого он продолжил путь по руслу за мостом. Дальше оно шло через фруктовый сад, принадлежащий деревенскому плотнику; за садом узкая дорога вела от деревни к шоссе. Рейнард заключил, что безопаснее всего будет притаиться в саду, рядом с дорогой, и выждать, пока путь очистится.

Ковыляя по каменистому руслу, он заметил, что поднимается туман; это было довольно привычное явление в сырой, низко лежащей долине, и Рейнард не обратил на него особого внимания. Однако вскоре он заметил, что туман сгущается необычайно быстро: возможно, подумал он, это один из тех стремительных морских туманов, что нередко перемещались с побережья вглубь страны, смешиваясь с речными испарениями и окутывая деревню мглой на несколько дней подряд. В конечном счете, решил он, туман ему на руку: он скроет его передвижения и задержит преследователей, несомненно, знающих местность хуже его.

Наконец он оказался у сада и, пробравшись сквозь него в густеющем тумане, подошел к лежащей сзади дороге. Туда выходила небольшая калитка — Рейнард открыл ее и готов был уже шагнуть вперед, как перед ним неожиданно обрисовалась высокая фигура и вспыхнул фонарик. Он тут же отступил назад в калитку, но с пароксизмом страха понял, что его заметили. Ретировавшись к деревьям, Рейнард замер, видя, как человек с фонариком вошел в калитку и приближается к тому месту, где он стоит. Должно быть, он невольно выдал себя каким-то слабым звуком: свет вдруг повернул в его сторону, и преследователь снова возник из сумрака.

Рейнард инстинктивно отклонился назад — однако не успел он оказаться вне досягаемости, как голос его окликнул:

— Стой! Кто идет? Ко мне, освети лицо!

Мгновенно оценив ситуацию, Рейнард принял решение: если он сейчас попытается бежать, шансы его, возможно, будут равны нулю: сад, без сомнения, окружен. Он шагнул вперед и в направленном вверх ярком свете фонарика узнал капрала военной полиции, арестовавшего его в прошлый раз, — «бродягу», с которым он в незапамятные времена и в каком-то другом мире «ночлежил» на пару в ниссеновском бараке на глэмберских холмах.

— А, опять ты? — глухо проговорил капрал, когда Рейнард, тщательно скрывая револьвер, двинулся ему навстречу. У капрала было ружье с примкнутым штыком; приближаясь, Рейнард увидел, как он переложил винтовку из одной руки в другую и стал торопливо шарить в нагрудном кармане, из которого секундой позже извлек большой полицейский свисток.

Сотрясаемый дрожью, но с неожиданным внутренним спокойствием, Рейнард понял, что должен сделать; капрал уже подносил свисток к губам: стоит ему издать сигнал, как сюда сбежится весь патруль — и тогда конец игре.

Одним прыжком Рейнард бросился на высокую фигуру и, сжав револьвер за ствол, ударил капрала широким концом в лицо. Тот, застигнутый врасплох, споткнулся и упал; Рейнард с отчаянной быстротой вырвал у него винтовку и, крепко придавив ему ногой лицо, вонзил штык прямо во вздымающийся живот. Послышался придушенный крик, и крупное тело перекатилось набок; подняв упавший револьвер, Рейнард изо всех сил ударил капрала в висок; затем, ухватив штык обеими руками, принялся снова и снова втыкать его в податливую плоть. Наконец, конечности лежащего замерли, ступни перестали дрожать, и он затих.