Знамя бригады

Как дубовый листок,

что оторван от ветки родимой,

Минск родной я покинул,

немецкой бомбежкой гонимый.

До утра я шагал

Все вперед и вперед… А за мною

Город мой полыхал,

Подожженный войною.

Утомленный, я сел у дороги,

Ждал восхода. И в час ожиданья

Торопливо набрасывал строки

В дневнике своего скитанья.

День вчерашний и вечер,

Ночь, рассвет этот серый в пути,

Расставанья и встречи —

Все хотелось в дневник занести.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Что сказали мне вещи,

Когда я решился уйти?

Я на каждую вещь

Посмотрел с молчаливой тоскою:

Все просили меня — уберечь,

Захватить их с собою.

А ни ложки, ни миски

Остаться одни не желают,

Шепчут горестно книжки:

— Нас немцы в костер побросают.

Конь искусной работы —

Гнедой, на колесах отличных —

Мне сказал: — На кого ты

Покидаешь нас, горемычных?

Забери ты меня, пожалей,

А не то мне кончина…

Разве я от окна до дверей,

От дверей до окна не возил тебе сына?

Как война началась,

Ты, хозяин, в селе находился

И лишь только сегодня

Оттуда к семье возвратился.

А хозяйка вчера

Малышей собрала

И уехала вскоре.

А меня она с горя

С собой на вокзал не взяла.

Не хотел оставлять меня сын,

Дом родной покидая,

Не желал он, чтоб жил я один,

Ни за что пропадая.

«Мы поедем с тобою в район,

Купим снова коня гнедого»,—

Так хозяйка сказала, и он

Согласился.

Со мной распростился.

Для чего ему новый?

Не надо, хозяин, не надо!

К сыну вместе пойдем мы

Одною дорогою, рядом.

А устанешь в ходьбе —

Подвезу, потружусь, не оставлю.

Верно сыну служил и тебе

Послужу, не слукавлю…

Кукла так мне сказала:

— И я на вокзал не попала…

Сто ночей, может быть,

Я покоя не знала,

Глаз не смея закрыть,

Сон дочурки твоей охраняла,—

Разве этого мало?

Дай же руку, хозяин, не жди,

Не раздумывай на пороге

И меня проведи,

Словно дочку свою, по дороге.

Тяжко детям идти,

Утомляет дорога большая,

Я ж пойду, куда хочешь, с тобою,—

Ведь я не живая.

Просят малые есть либо пить,

Пыль сухая им рот забивает,

Я ж не буду просить,—

Я ведь кукла, ведь я не живая.

Самолеты с чужой стороны

Налетают, детей убивая.

Мне ж они не страшны,

Не опасны, — ведь я не живая…

Отдохнуть пожелаешь, прилечь,

Ляжешь в тень под сосною,—

Сон твой зорко я буду стеречь,

На мгновение глаз не закрою…

Все кругом осмотрев понемногу

В опустевшем жилище,

Захватил я лишь ложку в дорогу,

Заткнув ее за голенище.

Ни того, ни другого, ни третьего

Для похода не надобно было…

Чем меня моя улица встретила.

Что на улице происходило?

С ней мы жили в согласье,

Мы были почти что друзьями,

Я не раз ширину и длину ее

Мерил шагами.

Шаг мой слыша,

Она отвечала мне эхом знакомым,

Приглашая в девятый подъезд

Коммунального дома.

Я глядел, как в окне

Огонечек приветливый светит

И как там, в тишине,

Собираются спать мои дети…

А теперь она стала

Длиннее и уже намного,

Как в минуты обвала

Средь горных ущелий дорога.

Не в домах огоньки,

Как бывало, мелькают, играют,

А пожаров сплошных языки

Сладкий липовый лист пожирают.

И узнать я не мог

Этой улицы лип и каштанов:

Эхо тысячи ног

Оглушило мне уши нежданно;

Подхватило меня мое горе,

Желанья, тревоги,

По стеклу по разбитому, в поле

Понесло мои ноги.

Как листок, что оторван

Грозою от ветки родимой,

Город свой покидал я,

Свинцом и пожаром гонимый.

И, к походам меня приучая —

Их будет немало,—

Долго улица, долго родная,

Мой путь в темноте озаряла.

И на белом листке,

В свете зарев, с печалью на сердце,

Я записываю в дневнике

День и час — страшный час ее смерти.

Свой дневник до последней строки

Посвящаю я тем, безымянным,

Что лежат без ноги, без руки,

Без дыханья лежат под каштаном.

А тебе я скажу,

Нашей улице Ново-Московской,

Что с друзьями на фронт ухожу,

Где сражается красное войско.

Стерли всю тебя немцы,

Но память стереть невозможно.

И стучится, стучится мне в сердце

Твой пепел тревожный.

Я тебе обещаю,

Родным пепелищем клянусь,

Что с дороги нигде не собьюсь.

Я вернусь. Я вернусь.