Знание — сила. Фантастика (2011-2015)

Андрей Рожнов Чемпион

Северная трасса, ведущая от Дюрен-сити к Колизею, была практически пуста, а управление комфортабельной и надежной «LADASL300» требовало минимум внимания. И чтобы хоть как-то развлечь себя в пути, Джеки считал выкуренные Дмитрием сигареты. Сегодня Соболев побивал все рекорды — едва докурив одну сигарету, он спешно тянул из пачки следующую.

Джеки был личным водителем Чемпиона уже не первый месяц, но все равно не переставал удивляться странностям «шефа».

Практически все электронные обозрения системы Обнабиус время от времени пестрели статьями о Дмитрии Соболеве, о «человека без нервов», «сумасшедшем асе», «призрачном» сорвиголове». Интересно, что бы сказали писавшие эти статейки журналисты, если б увидели, как Чемпион «истребляет» содержимое сигаретной пачки? Хорошо еще, что эллианский «табак» не содержал никотина, иначе о полетах можно было забыть…

Джеки доводилось возить Соболева и по делам, никак не связанным с гонками. И в такие дни настроение Дмитрия нельзя было назвать «радужным», но дорога в Амфитеатр явно плохо на него влияла.

«Ясно ведь, что вся эта затея с «Виражом» ему в тягость, чего спрашивается себя мучить? Он уже прорву деньжищ получил…»

Джеки вспомнил, что по этому поводу писали электронные обозрения. Некоторые, не выводя долгих рассуждений и логических цепочек, заявляли, что Чемпион «Виража» — псих. Другие утверждали, что Соболев попался на какую-то уловку в контракте, и теперь «Эверджи» не отпускает звезду своего шоу.

Сам Джеки склонялся к тому, что правы и те, и другие.

Что заставило колонистов построить первый космопорт планеты так близко к горным хребтам, навсегда останется тайной. На планете были куда как более подходящие для этого места. Но факт оставался фактом — выстроенный первыми поселенцами космопорт располагался в предгорьях. Несмотря на странное расположение, этот пригодный для старта и посадки как космических, так и атмосферных аппаратов порт прослужил населению планеты сотню с лишним лет. Век эксплуатации — срок не малый, но Федерация никогда не экономила на строительстве «транспортных узлов». Когда по решению планетарной Администрации был построен новый, более технологически оснащенный космопорт, старый не исчерпал своих ресурсов.

Однако же содержать оба — никаких бюджетов не хватит. Даже в режиме «консервации» на содержание старых комплексов уходило немало средств. Впрочем, выход нашелся: ту часть порта, что была пригодна для эксплуатации атмосферных аппаратов, сдали в аренду корпорации «Эверджи».

Компания эта имела весьма успешный бизнес в самых разных секторах освоенного космоса. В сферу деятельности «Эверджи» входили и разработка ископаемых, и производство робототехники и космических аппаратов, и многие другие, весьма прибыльные направления.

Но в системе Обнабиус у них был несколько другой интерес. Руководство компании решило освоить новый, обещающий немалые барыши бизнес — головизорное вещание.

У молодой команды новоиспеченного канала родилась идея «супер-шоу», призванного привлечь внимание зрителей. Величественные хребты Эллианских гор, рассеченные десятками каньонов, и близкое расположение к ним старого порта лучше всего соответствовали концепции «Виража».

Комплексы старого порта стали называть Колизеем после первого выпуска шоу. Комментатор сравнил соревнующихся летчиков с гладиаторами, и название древней арены для боев накрепко «прилипло» к старому транспортному узлу.

Серебристая «LADA» затормозила в десятке метров от автоматических входных дверей.

— Удачи, шеф! — от души пожелал Джеки. Соболев коротко кивнул и поспешил внутрь здания.

«Нет, точно — он псих! Я бы ни за какие бабки не стал бы так рисковать!» — вновь подумал Джеки. Теперь он должен был ждать возвращения Чемпиона. Обычно Джеки занимал время ожидания чтением фантастических романов, желательно старых. Ему нравилось сравнивать, какие фантазии умершего несколько сотен лет назад автора сбылись к 2972 году. Вот, например, гиперпространственные переходы уже почти пять веков как реальность, а автомобили на антиграве по прежнему фантастика… Джеки с азартом листал «страницы» в своем КПК. Размышления о том, что заставляет Соболева рисковать жизнью, отошли на второй план.

Суть «Виража» заключалась в следующем: одно из ущелий Эллианских гор становилось «трассой». Участники шоу не имели права поднимать крылатые машины выше горных хребтов. Путь «Призраков» лежал между «стенами» каньона, пересекающего горное плато ломаной линией. Местами ущелья достигали в ширине нескольких километров, а местами наоборот сужались до нескольких десятков метров. Победителем «заезда» становился тот, кто первым достигал финиша.

Гонка проходила на огромных скоростях, одна ошибка пилота, и «Призрак» врежется в скалу.

Удачный перелет занимал всего несколько минут, но видео профессионально монтировали.

Съемки велись из космоса, со специального спутника корпорации. Несколько видеокамер было установлено на самих штурмовиках. Финальное видео монтировалось из фрагментов всех полученных видеосъемок.

Чтобы дольше держать зрителя в напряжении первые несколько минут показывали подготовку к старту, или «историю» про одного из пилотов.

Поначалу «в народе» бытовало мнение, что все это «подстава», что на самом деле на созданных самой природой «трассах» соревнуются автоматические беспилотные аппараты. Но два судебных иска от Администрации колонии и слухи о сумме взяток, отданных чтобы эти иски «замять», развеяли сомнения. Шоу имело огромный успех. «Эверджи» стала продавать записи с «Виражом» в другие системы уже после третьего выпуска. За баснословные деньги.

Те камеры, что стояли на «Призраках», были подключены к бортовому компьютеру, который служил еще и «черным ящиком». Расшифрованные кадры последних мгновений пилотов, совершивших ошибку, вот, что будоражило зрителей.

Рисковать жизнью пилотов заставляли заоблачные суммы контрактов. Платили не только за победу, а в этом случае сумма была по-настоящему астрономической, но и за участие. В «Эверджи» работали не дураки. Они понимали, что кое-кто из пилотов не станет рисковать, ведь деньги можно получить и «просто так». Поэтому летчик, приходивший последним, не получал ничего и навсегда «вылетал» из проекта. Корпорация искала новые кандидатуры почти во всех обитаемых системах, из желающих «сорвать куш» уже собралась целая очередь, так что пилотам было, что терять.

Техники сновали вокруг одного из «Призраков», нарочито громко переговариваясь. Проводилась предстартовая проверка всех систем, сразу несколько камер было нацелено на штурмовик. Десять пилотов — десять гладиаторов — стояли стройной шеренгой чуть в стороне. Одна из камер то и дело «пробегала» холодным взглядом объектива по напряженным лицам потенциальных смертников.

Проверку систем делали неспешно, дабы дольше подержать зрителя в предвкушении. «Призраки» были очень надежными машинами, настоящим произведением военного искусства. Уже более двух веков прошло, как из обихода навсегда ушли слова «самолет» и «вертолет», техническая мысль достигла такого совершенства, что «Призраки» и схожие с ним модели стали называть «атмосферные аппараты». С «Призраков», на которых летали гладиаторы, были демонтированы все оружейный системы, но на летных характеристиках штурмовиков это ни коим образом не сказалось.

Один из техников повернулся в сторону операторов и поднял вверх большой палец.

Как по команде, летчики неспешно двинулись к своим машинам.

Едва Дмитрий уселся в кресло пилота, как прозрачный купол кабины закрылся, а участок пола под штурмовиком начал медленно опускаться вниз. Через пятнадцать секунд «Призрак» достиг уровня стартового шлюза.

Руки Соболева легли на штурвал. Оказавшись внутри небольшой, но мощной крылатой машины, он, как это обычно случалось, почувствовал, что от волнения не осталось и следа. Это уверенность приходила к Дмитрию всегда, еще со времен учебы в Академии. Правда, когда он был кадетом, каждый учебный полет поднимал в душе еще и волну восторга и радости. Но сейчас радости не было. Была лишь уверенность в собственных силах, и в надежности верного «Призрака». Впереди начали медленно открываться створки шлюза, на мониторе бортового компьютера замигали цифры обратного отчета. Через десять секунд электромагнитные катапульты мощным импульсом «вытолкнули» штурмовик за пределы стартовой шахты. За доли секунды до этого автоматически включились двигатели «Призрака». Очередной «заезд» гладиаторов супершоу «Виражи» начался.

Некоторое время штурмовики двигались в «чистом небе», но вскоре показалось ущелье. Поначалу оно было достаточно широким, и все десять гладиаторов летели примерно наравне. В бортовой компьютер каждого «Призрака» была закачена общая схема маршрута, ущелье изображалось ломаной белой линией. Представления о том, где каньон сужается или делает поворот, конечно, облегчало дело, но компьютер не мог учесть все детали рельефа, мощные потоки воздуха, бушующие на больших высотах, а главное ни один компьютер не мог предсказать точно поведение других пилотов.

Летать в сложных условиях, учитывая любые особенности местности Соболев научился еще в Академии, а умение за доли секунды предугадывать действия противника пришло к нему вместе с первым боевым опытом.

Как обычно полет вызвал водоворот эмоций: казалось, по жилам течет чистейший адреналин, а ритм сердца слился с ровным гулом двигателей. Соболев ощущал единство со штурмовиком. «Призрак» был его продолжением, а значит, не мог подвести.

Соперники не выдержали бешеный темп, что задал им Чемпион. Борьба развернулась не за первое место, а за то, чтобы не попасть на последнее. То и дело пара-тройка летчиков увеличивали скорость, но опасность не совладать с управлением вновь и вновь заставляла их «сбавить обороты». Остаться в живых и не придти последним — были их единственными притязаниями. Уже к середине маршрута, Чемпион стал просто недосягаем для своих соперников…

После гонки Соболев был бледен, как нарик, обдолбанный ЛСД тринадцатого поколения. Джеки пару раз видел таких по головизору.

— Опять победа, шеф? — спросил шофер.

Соболев кивнул.

— Я не сомневался! Куда едем?

— Отель, — выдавил из себя Соболев.

— Не мое это дело, шеф, но опять наберетесь по самые брови?

— Ехай! — рявкнул Дмитрий.

Вздохнув, Джеки тронулся с места.

Конечно же, этот молокосос не мог его понять. Он не мог знать, какие чувства накатываются после разрыва единства с «Призраком». Словно кто-то украл из твоей души, что-то важное, незаменимое. А вслед за опустошенностью наваливались воспоминания. Само ощущение полета, кабина штурмовика, дрожащий под руками штурвал, все это так легко оживляло прошлое. Оживляло войну.

…Казалось, что разобраться в круговерти боя просто нереально. Два десятка крылатых машин словно попали в эпицентр смерча и их закрутили мощные потоки воздуха. Тактический экран компьютера пестрил мигающими маркерами и обозначениями, ежесекундно меняющими свое положение. Дмитрий «кидал» «Призрак» из виража в вираж, пытаясь разобраться в ситуации и не стать легкой мишенью.

Один из истребителей противника сел на хвост ведомому Дмитрия. Вражеский пилот чересчур увлекся преследованием. Паутина электронного прицела сошлась на мерцающем красным маркере. Автоматические турели «Призрака» «выдали» короткую очередь бронебойных снарядов. Вражескую машину разнесло на куски. Соболев рванул штурвал на себя, дабы избежать столкновения с обломками..

Перед глазами вставали все новые всполохи взрывов, в ушах звучали предсмертные крики друзей, пальцы рук, казалось, вновь вдавливали гашетки автоматических турелей.

И Соболев знал лишь один способ избавиться от пустоты в душе и призраков прошлого в голове. Старый как мир, надежный и проверенный не им одним способ.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Отель «Орион» располагался на окраине Дюран-сити. Несмотря на то, что на вывеске значилось «отель», местные жители называли его баром. Питейное заведение, располагавшееся внутри, пользовалось куда большей популярностью, чем номера отеля.

Но Соболев был как раз из тех, кто избегал шумного зала бара и предпочитал заказывать комнату. Выпивку ему доставляли уже в номер.

Пузатая литровая бутыль водки и тарелка с нехитрой закуской стояла на журнальном столике. Три рюмки Дмитрий, выпил одну за другой, не закусывая. Минут десять он сидел неподвижно, полуприкрыв глаза. Наваждения прошлого не отступали, наоборот, казалось, что они затягивают еще сильней. Зарево пожара внизу — результат коврового бомбометания, неровный гул двигателей подбитого «Призрака» и бесконечное мельтешение красных маркеров на экране компьютера… Еще одна рюмка. А ведь они победили… За что получили порцию ненависти и презрения со стороны жителей родной системы и безразличие правительства.

Дмитрий понял, что нужно как-то отвлечься, поддавшееся влиянию алкоголя сознание все больше утягивало в омут воспоминаний. Нужно «переключиться» на что-то другое.

Рядом с бутылкой, на столике, лежал пульт. Соболев нажал на сенсорную клавишу, и, у дальней стены комнаты вспыхнуло объемное изображение головизора.

Шли то ли новости, то ли какое-то политизированное ток-шоу Соболев хотел, было, переключить канал, но до одурманенного алкоголем мозга вдруг стал доходить смысл того, что говорил этот упитанный бирюк.

…Ситуация в секторе G — это несмываемое пятно на политике Совета. Миллиарды, вдумайтесь! Миллиарды людей вынуждены жить в условиях тяжелого полувоенного положения, нести ярмо экономической зависимости. А разве стоит винить простых людей в том хаосе, что устроили зарвавшиеся чинуши и военные чины?! Ведь далеко не все жители сектора поддались пропаганде независимости. То, что главы нынешнего Совета ведут себя в окраинных мирах сектора G как на захваченной территории — кощунство! Наша партия, в случае победы на выборах, гарантирует урегулирование этой проблемы.

…Рюмка пролетела сквозь голографическое изображение политикана, угадила в стену и разлетелась в стеклянную пыль. Чемпион до боли вжал палец в сенсорную кнопку, голограмма погасла, а пульт полетел следом за рюмкой.

«Несмываемое пятно». «Урегулирование проблемы». Мысль о том, что родной мир вновь становиться фишкой в политической игре вызывала ярость!

«…не все поддались пропаганде». Соболев был из тех, кто не поддался.

В день, когда на всех каналах окраинных миров секторов G показали выступление Председателя Совета Самоуправления, новоиспеченный лейтенант ВВС Дмитрий Соболев испытал свой первый настоящий шок.

Он не запомнил точных слов выступления председателя, но отлично уловил смысл сказанного. Центральные миры далеко, от них уже давно нет никакой пользы, а между тем туда «уходят» огромные средства. А ведь миры сектора G имеют развитую экономику, большой космический флот и не нуждается в контроле и эксплуатации Центральных миров.

В тот день Дмитрий отказывался верить своим ушам. Недавний выпускник свято верил в философию «общечеловеческих ценностей». Говорили, что основные идеи этой философии в последние годы жизни разработал Виктор Цельмар — ученый, который изобрел гиперпространственный двигатель.

«…Космическая эра позволит людям почувствовать себя единым целым, почувствовать себя Человечеством». «Иные миры будут разделять миллионы световых лет, но расстояние не сможет изжить из душ людей чувство Единства».

Эти изречения изобретателя-философа были очень близки Дмитрию. Предложенные идеи о независимости и Расколе он отверг сразу.

Мятежное правительство, заручившись поддержкой нескольких крупных военных чинов, считало, что их поддержит значительная часть армии. Но противников Раскола оказалось не меньше. В секторе вспыхнула гражданская война.

Мятежникам не хватило сил сопротивляться не поддержавшим их, войсками и подошедшими из Центральных миров подкреплениями. Не оправдались и надежды заговорщиков на то, что идея Независимости вызовет резонанс в других окраинных секторах.

Победа осталась за Федерацией. Соболев был убежден, что вся вина должна лечь на тех политиков и генералов, которые развязали войну. Нужно было показать миллиардам жителей окраинных миров, насколько неверна и глупа мысль о Расколе.

Действия Совета вызвали у Дмитрия боль, злость и недоумение.

Жителей сектора G лишили права выбирать себе Самоуправление. Теперь местные власти назначались непосредственно Советом. Миллионы из тех, кто сражался на стороне бунтовщиков, получили сроки в орбитальных тюрьмах. Армия сектора теперь комплектовалась из солдат Центральных миров и миров других окраин освоенного космоса. Мало того, по какой-то неясной блажи Совет издал указ уволить в запас всех офицеров сектора G, воевавших на стороне Федерации. Так Дмитрий Соболев, кадровый офицер ВВС, не имеющий другой специальности, оказался на улице.

«Иные миры будут разделять миллионы световых лет, но расстояние не сможет изжить из душ людей чувство Единства».

Чемпион сделал длинный глоток из горлышка. Вкуса он не чувствовал…

Соболев подошел к одному из банковских терминалов. Деньги за одержанную два дня назад победу поступили на его счет буквально через час после финиша. Кому-то сумма на счету Чемпиона могла показаться огромной, но для Дмитрия это были крохи. Комбинация клавиш — часть денег отправилось на счет родителям, еще одна комбинация — и пополнился счет погибшего друга, у которого осталось четверо маленьких детей. Соболев стоял, криво улыбаясь, и продолжал набирать код за кодом.

По мнению многих Чемпион заработал целое состояние, но этих денег явно не хватало.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Пишет в жанре фантастики, более 10 рассказов опубликованы на литературном сайте Проза. ру..

⠀⠀ ⠀⠀

Алексей Фурман Машина времени

— Да ладно! — недоверчиво отмахнулся Вовка. — Прям уж так и машину времени?

— Не очень удачное название, — поморщился Сашка. — Впрочем, за неимением лучшего…

Они не виделись почти десять лет, но Сашка за это время нисколько не изменился: все такой же худой, взъерошенный, в очках с толстыми стеклами. Классический гений-одиночка из кино. Только теперь этот гений работает на какую-то крупную фирму. Или на правительство? Надо будет переспросить.

— Мы реально кое-что нащупали. — Сашка странно глянул на Вовку, налил себе еще пива. — Вернее, я нащупал. Понимаешь, все дело в том, что мы пытаемся перемещать объекты, лишенные сознания. И мне кажется, в этом наша главная ошибка!

— Значит, ты собираешься переместить во времени объект… с сознанием? — Подумав, догадался Вовка.

— Уже! — гордо кивнул Сашка.

— И как? — заинтересовался Вовка.

— Как видишь! — развел руками Сашка.

— Так ты себя? — восхитился Вовка. — Ну, ты даешь! И как ощущения?

— А хочешь сам попробовать? — Неожиданно предложил Сашка.

— А давай! — почти не раздумывая (хмель уже основательно кружил голову), согласился Вовка.

— Ну, тогда на посошок!

Пока добирались до лаборатории, Вовка немного протрезвел в холодном автобусе. И успел усомниться в правильности своего решения. Мало ли чего там напридумывал этот гений Шурик? Впрочем, сам он, похоже, от собственных экспериментов нисколько не пострадал. Так что, почему бы и нет? Тем более, что у Вовки была причина побывать в пршлом. Очень веская причина. Впрочем, на трезвую голову он бы все равно вряд ли согласился.

— Слушай, а как мы попадем в этот твой… — забеспокоился Вовка на полдороге. — Ну в лабораторию, или что там у тебя? У вас же там охрана, наверное, секретность и всё такое.

— Не боись! — Язык у Сашки слегка заплетался. — Я тебя проведу. Мне случалось задерживаться у установки… в неурочное время. Ну, сам понимаешь, зачем? Так что я знаю, и как охрану обойти, и как сигнализацию обдурить. Если, конечно, ты не передумал!

— Да ни в жисть! — поспешно заверил Вовка.

— Только внутри там потише, — озабоченно предупредил Сашка.

— Да уж как-нибудь…

В лабораторию они и впрямь попали без особых затруднений.

— Ну, и куда ты меня зашлешь? — Встав на указанное место под раструб метров трех в диаметре нависший над центром довольно большого зала, нервно усмехнулся Вовка. Хмель окончательно выветрился у него из головы.

— Зависит от тебя, — щелкая клавишами компа, деловито сообщил Сашка. Он тоже казался совершенно трезвым. И тоже волновался. — Я же говорил: тут все дело в сознании.

— А надолго? — стараясь скрыть волнение, так же деловито уточнил Вовка.

Сашка оторвался от клавиатуры, снял очки и щурясь посмотрел на Вовку.

— Как получится.

Что-то в его голосе насторожило Вовку. Он зачем-то глянул на электронные часы на стене. Двадцать один двадцать девять. Отказаться? Ну, уж нет, решил Вовка. Тем более, что у него все больше крепла уверенность в том, что вся Сашкина затея — розыгрыш. И это было очень жаль.

— А если я там раздавлю какую-нибудь бабочку, не получится как у Брэдбери? — Попытался пошутить Вовка.

— Вот об этом можешь совершенно не волноваться! — Искренне заверил его Сашка.

— Значит, я могу попасть в любое время, в какое только захочу?

— Практически да, — поколебавшись, кивнул Сашка. — Только сосредоточься. Скажешь, когда будешь готов!

Вовка был готов последние шесть лет, так что долго ждать Сашке не пришлось.

— Ладно, никуда я не пойду!

Вовка оказался там за секунду до роковой фразы, как раз вовремя, чтобы произнести другие слова. Катька смотрела на него, раскрыв рот, явно не в силах поверить тому, что услышала. Еще бы! Разговор у них в тот раз шел на повышенных тонах. Мягко говоря. И тут вдруг Вовка в пылу выяснения отношение пошел на попятный. Он бы тоже не поверил!

Катька. Вовка смотрел на нее и не мог насмотреться. В домашнем халатике, не накрашенная, кое-как причесанная. Самая красивая женщина на свете! Только сейчас он понял, как ему не хватало ее все эти годы. Нестерпимо хотелось обнять, прижать и никогда не отпускать. Но что-то останавливало. Наверное, то, что Вовка все никак не мог поверить в реальность происходящего.

— Хм. — Катька знакомым жестом поправила волосы, несмело улыбнулась. — Странно.

— Что странно?

— Так на меня смотришь… Секунду назад думала: удушить готов, и вдруг. Как подменили! — Катька ткнула Вовку кулачком в грудь. — Если не собирался никуда идти, чего нервы мне трепал? Разыгрывал? Артист! И ведь надо же, я поверила!

— Ну, прости! — Пряча за спину дрожащие руки, попросил Вовка.

— Посмотрим на твое поведение, — сердито проворчала Катька. — И нечего теперь тут торчать столбом! Иди уж к своему телевизору. Ужин будет через полчаса.

Вовка прошел в комнату, плюхнулся на диван и тупо уставился в телевизор. По телевизору начинался футбол. Этот матч он смотрел в баре за углом. Собственно из-за этой ерунды и разгорелся весь сыр-бор.

Сашка не обманул! Мысль обожгла ледяным холодом. Вовка потрогал обивку дивана, пощупал собственное лицо. Все реально! И он в том самом времени, о котором подумал. А ведь Сашке он не успел сказать, куда хочет попасть. Господи, неужели, и правда получилось?!

— Вовка, в дверь звонят! — Родной до боли Катькин голос сладкой болью растекся по нервам. Вовка быстро глянул на часы. Пятнадцать минут. Если б тогда он ушел на пятнадцать минут позже.

Звонок в дверь повторился — настойчивый, резкий, нетерпеливый. Вовка тряхнул головой и, не заглядывая в кухню, метнулся в прихожую.

— Я открою, Кать!

Вовка рванул дверь, заранее готовый ко всему. Мгновенно вспыхнувшая злость окатила жаром. На пороге стоял шурин. Худой, бледный с ввалившимися красными глазами. Вовка, набычившись, исподлобья глянул на родственничка.

— Чего надо?

Не ожидавший столь неприветливого приема, шурин, которому гонора и дури всегда было не занимать, вскинулся было, но, натолкнувшись на Вовкин взгляд, обмяк, отступил. Только в запавших глазах горели теперь злые, хищные огоньки.

— Я не вовремя? — Шурин старался говорить дружелюбно, но улыбка у него вышла кривая и неестественная.

— Не вовремя. — Буркнул Вовка и сделал движение, закрывая дверь. Боялся, что не сдержится, кинется прямо сейчас на этого скота в людском обличье. Шурин шагнул вперед, просящее выставил руку.

— Постой, Вольдемар! Я на секунду всего.

— Чего тебе? — Уже едва сдерживая ярость, процедил сквозь зубы Вовка.

— Мне б деньжат немного, — заискивающе улыбнулся родственник. — Рублей пятьсот на пару дней.

Вовка заметил, как шурин опустил руку в карман. За ножом? За тем самым ножом, которым он потом.

Вовка стиснул челюсти, до боли, почти до судороги. Помогло — злость немного отступила. Вовка оценивающе глянул на шурина, задумался на мгновенье. Можно бы, конечно, сунуть этому гаду деньги. Откупиться. Но это на раз. А потом, окрыленный успехом, он припрется снова? Нет, так не пойдет.

— Кто там? — Поинтересовалась из кухни Катька. Вовкина ярость вспыхнула с новой силой. Катька-то как хотела дать денег, иначе не пустила бы эту сволочь в квартиру, не пошла к шкафу..

— Ошиблись квартирой! — Быстро ответил Вовка, выходя на лестничную клетку. — А ты. Хрен тебе, а не деньги!

— А чё так грубо? — Тихо спросил шурин, сбрасывая дружелюбную маску и зло щуря глаза. — Давно рога не обламывали?

Вовка надеялся, что родственничек сейчас выхватит нож и бросится на него. И тогда все проблемы можно будет решить одним махом. Раз и навсегда. Драться Вовка умел и ножа не боялся. А там, даже если и припишут превышение пределов самообороны. Пусть! Главное, Катька будет в безопасности!

— Чё ты сказал, урод? — Стиснув кулаки, Вовка шагнул вперед.

Шурин на него не кинулся. И ножа не достал. Увидел что-то в Вовкиных глазах, ощутил своим звериным, нечеловеческим уже чутьем и — отступил, примирительно поднимая пустую руку.

— Ладно, ладно, пошутил я! — Шурин криво усмехнулся, и опасливо оглядываясь, затрусил вниз по лестнице. — Не вовремя, так не вовремя. Увидимся еще.

Вовка отступил в квартиру, закрыл дверь. Сердце бешено колотилось в груди. Конечно, проблема не решена, но главное сделано — Катька жива! А дальше уж он как-нибудь разберется.

Он? Вовке только сейчас впервые пришла в голову очевидная вроде бы мысль: если он настоящий перенесся в прошлое, то где же сейчас он прошлый? Смотрит футбол по телеку в баре за углом? Нет, чепуха! Вовка закрыл глаза, пытаясь привести мысли в порядок, а когда открыл.

— Получилось?! — То ли спросил, то ли сообщил Вовка, снова увидев знакомую лабораторию. Он старался сдержать вспухнувшую в нем сумасшедшую надежду, но она прямо-таки рвалась наружу. — Я исправил.

Увидев глаза подошедшего Сашки, Вовка осекся. Сашка, смутившись, отвернулся.

— Извини, что сразу не предупредил. — он виновато пожал плечами. — Я как-то не подумал, что для тебя это может быть так серьезно, прости. Да и не было полной уверенности. Помнишь, ты спрашивал насчет бабочки? Так вот на самом деле прошлое изменить невозможно. Вернее, нельзя изменить настоящее, меняя прошлое. Можно создать новую временную ветвь, но на наше с тобой «здесь и сейчас» это никак не повлияет.

— Временную ветвь? — Бездумно переспросил Вовка, глядя на часы. Часы показывали половину десятого. Вовка сказал «готов» за миг до того, как «вернулся» из прошлого. Значит.

— Ну да, — кивнул Сашка. — Есть такая официальная теория. Время нелинейно и каждый миг его поток делиться на n-ое количество новых ветвей или линий, где события развиваются по разному. Сначала чуть-чуть, а потом… как пойдет. Если ты в какой-то миг поступаешь иначе, не так, как было в прошлом нашей временной линии, ты просто «сворачиваешь» на другую ветку..

— Постой! — Нетерпеливо воскликнул Вовка. — Так я был в прошлом или не был?

— А сам-то как думаешь? — Печально улыбнулся Сашка.

— Не знаю! — Вовка нахмурился, потер лоб. — Помню все так, будто это реально было. Но ты говоришь, здесь ничего не изменилось?

— Ничего, — покачал головой Сашка.

— Тогда, значит, никакой разницы, был я там или нет? — Чувствуя, как слабеют ноги, спросил Вовка. — Никак не проверишь?

— Никакой, — покачал головой Сашка. — И никак. Хотя… ты-то ведь знаешь?

— Знаю. — эхом отозвался Вовка, чувствуя, что его обманули, провели как ребенка с пустым фантиком. Злость придала сил. Он раздраженно тряхнул головой. — И вам тут разрешают тратить деньги на такую лабуду?

Хотелось хоть как-то отплатить Сашке. И не дай тому Бог признаться сейчас, что все было подстроенным розыгрышем! Хотя… не бывает таких розыгрышей.

— Еще как разрешают! — Не обиделся Сашка. — Тем более про мои… теории пока еще никто не знает.

— Теории… — с горечью пробормотал Вовка. Катькин голос из кухни все еще звучал у него в ушах. — А можно вернуться еще раз? — Неожиданно для самого себя с затаенной надеждой спросил он.

— Да хоть сто! — Сашка нисколько не удивился вопросу.

— А.

— Остаться там? — Понимающе улыбнулся Сашка. — А ты уверен, что ты там не остался? Я вот не уверен.

В последних словах Сашки Вовке послышалось что-то такое, что разом смело его раздражение и обиду на глупую и жестокую затею друга. Значит, Сашка и сам пытался. Значит, было что-то и в его прошлом.

— Ты говоришь, в настоящем ничего нельзя изменить. — Вовка вдруг почувствовал, что нащупал в словах друга слабое место. — Но ведь изменилось же! Изменилась моя память! Я же чувствую, что для меня сейчас то, что произошло под этим твоим чертовым колпаком, более реально, чем…

Вовка смолк, не зная, как правильно выразиться. Несбыточная надежда на то, что путешествие в прошлое было реальностью, против его воли все еще теплилась в душе. Сашка вновь улыбнулся виновато, понимающе и печально.

— Ну, раз так, значит, изменилось и твое прошлое? Разве нет?

— Но в настоящем-то все по-прежнему! — почти выкрикнул Вовка.

— Если наше прошлое — это наша память, — медленно проговорил Сашка, щелкая клавишами. — То наше настоящее — это наше представление о нем. И тогда, изменив представления, изменишь настоящее.

— Но ведь Катьку-то так не вернешь! — В отчаянии воскликнул Вовка, осекся и с подозрением уставился на Сашку: знает тот о его прошлом, или нет?

— Как знать…

Бесконечно долгую минуту они смотрели друг другу в глаза. Вовка первым отвел взгляд.

— Возможно, прошлое, настоящее и будущее только вот здесь. — Сашка задумчиво постучал себя согнутым пальцем в лоб, — …и существуют. Прошлое в памяти, будущее — в воображении. Настоящее. А сама идея, чувство времени это всего лишь способ как-то организовать, упорядочить поток наших мыслей.

— Сказанул! — Вовка, ощущая неловкость, усмехнулся через силу, — не хватало еще сейчас расклеиться! — хлопнул друга по плечу. — Ведь существуют же какие-то материальные подтверждения прошлого, свидетельства! Вещи, фотографии. Да и будущее рано или поздно наступит в реальности!

— В какой реальности, Вова? — Неожиданно жестко спросил Сашка. Выключив свет в зале, он подошел к выходу, открыл дверь. — В той, которую помнишь, или в той, которую видишь вокруг себя сейчас?

Вовка подошел, встал напротив друга.

— Ну, и как теперь быть?

— Не знаю. — С тихим отчаянием ответил Сашка. — Пока не знаю.

— Узнаешь — позови. — Помолчав, предложил Вовка.

Сашка молча кивнул.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Пишет в жанрах фантастики и фэнтези, автор романа «Дар», вышедшего в издаю тельстве АСТ в 2006 году.

⠀⠀ ⠀⠀

^{Эдуард Просецкий} Испытание

В армейском «газике», между притиснувшими его с двух сторон мускулистыми конвоирами, под теплый гул мотора, Вяткин ощутил то безразличие усталости, что наваливается после долгого и непосильного труда: столько было за последние дни стрельбы, войсковых передвижений, бессонницы, — что даже такой исход казался чуть ли не избавлением. Россия совершила очередной кровавый исторический виток: демократы, пришедшие к власти в начале девяностых, потеряли поддержку народа из-за предательства Президента и с боями уступили власть прокоммунистической хунте генерала Большакова, а их идейный вождь, поэт-тртбун Геннадий Вяткин был пленен…

Машина ехала по узкой, плохо уложенной бетонке, а по сторонам простирался унылый осенний пейзаж Подмосковья с полуголыми деревьями и пустошами цвета медвежьей шерсти.

«Унылая пора, очей очарованье…» — вспомнилось Вяткину, и тут «газик» вымахнул на вершину холма, и вдали обозначилось громадное строение в виде бетонной звезды. На всех пяти углах его высились аляповатые копии Спасской башни, соединенные грубым подобием кремлевской стены, а вершина представляла собой уступчатую пирамиду, напоминающую мавзолей Ленина.

На железных воротах был выведен несколько вылинявший лозунг «Слава коммунизму!», и какой-то человек в солдатской гимнастерке и галифе старательно подновлял его серебрянкой. При виде подъехавших он спустился со стремянки, вытащил из-за уха огрызок химического карандаша, помусолил его и расписался крестом на двух экземплярах сопроводительной бумаги, которую офицер конвоя в фуражке с васильковым околышем протянул ему на своей планшетке. Военизированный маляр, аккуратно сложив свой экземпляр вчетверо, сунул его в нагрудный карман гимнастерки, на которой краснела звездочка ордена, и распахнул перед Вяткиным неприметную калитку.

За спиной захлопнулась дверь, автомобиль, взревев мотором, умчался, а поэт очутился в широком бетонном проходе, над которым алел транспарант: «Даешь перековку!»

Потом он долго шел изломанным коридором, не слыша своих шагов в затоптанном войлочном покрытии пола. Слева тянулась серая стена, а справа окна с искусственными цветами в горшках. Сквозь их непромытые, как в пригородных электричках, стекла все же можно было разглядеть треугольный внутренний двор, лежащий между двумя лучами строения и зубчатой стеной. По нему маршировали бойцы в буденовках и длиннополых шинелях, тускло отсвечивая штыками винтовок-трехлинеек. В центре возвышался дощатый помост с виселицей. На нем немолодые мужчины в сиреневых майках и длинных сатиновых трусах строили гимнастическую пирамиду в виде звезды из своих жилистых, посиневших от холода тел.

«Готовятся к седьмому ноября», — почему-то подумалось Вяткину.

Коридор закончился железной, выкрашенной «под дуб» сейфовой дверью, на которой висел портрет Ленина, делающего ручкой с лукавым прищуром улыбки: «Верной дорогой идете, товарищи!»

Поэт дернул за ручку, и на него пахнуло крутым махорочным дымом: трое военизированных людей стучали в домино за дощатым столом посреди голой комнаты; двое других, сидя на подоконнике, играли в шашки. У каждого из них на гимнастерке краснел орден, тесемки галифе были аккуратно завязаны на щиколотках, а ноги обуты в синие войлочные тапочки.

От всего этого повеяло чем-то домашним и неопасным.

— Евсеич, к тебе! — крикнул один из доминошников.

С подоконника легко соскочил сухой, как стручок осеннего гороха, старик с пористым утиным носом и незабудковыми глазами врубелевского Пана.

— Милости просим, — сказал он, оправляя гимнастерку под солдатским ремнем. И снял с гвоздя связку ключей на вытертом до блеска проволочном кольце.

Снова Вяткин шел беззвучным, мертвым коридором. Но теперь с левой стороны тянулись пронумерованные металлические двери с окошками для подачи пищи и круглыми накладками глазков. Коридор перегораживали решетки, замки которых Евсеич проворно открывал, всякий раз с ловкостью фокусника улавливая нужный ключ.

— Вас велено в пятый сектор, — пояснил он.

Наконец они очутились в обитой войлоком камере, вдоль стен которой лепились столик с привинченной к полу табуреткой и деревянные нары, покрытые суконным солдатским одеялом с отштампованной звездой и надписью «НОГИ». Под потолком зияла поперечная прорезь оконца с козырьком-намордником», наглухо закрывающим дневной свет, а справа от двери журчал порыжевший, пропахший мочой унитаз; сверху из подведенной к сливному бачку трубы падала искристая капель, расплываясь темным пятном на войлочном полу.

— Обратно надо сантехника вызывать, — посетовал Евсеич. — Что за народ…

— Как политический заключенный требую… — начал было Вяткин, пытаясь сбросить странное, полусонное равнодушие к собственной судьбе.

— Какой же ты заключенный, милок? — удивился старик. — Хотишь — прохаживайся на здоровье туды-сюды, хотишь — полеживай на боку… Я даже завидываю тебе! Ни забот, ни хлопот! Приспичило по маленькому или же по большому — удобствия рядом. А то в шашки стану с тобой играть. У нас, ежели кто с умом и принимает перековку — до больших должностей может дослужиться! — многозначительно указал он в потолок.

Оставшись одиночестве, Вяткин лег поверх одеяла и уснул, мгновенно погрузившись в призрачный, мышиный сумрак узилища.

Вскинувшись от резкого металлического лязга двери и разом теряя остатки сна он увидел в камере худого, сутулого человека с темным безрадостным лицом и насупленными бровями. Положив на стол обшарпанный фибровый чемоданчик, гость уселся на табуретку, соорудил самокрутку и, лениво дымя, сосредоточился на проржавевшем сливном бачке.

— Текёт и будет течь, — заключил он.

Потом извлек инструмент, встал на унитаз и принялся за работу.

Вяткин заметил белесые полукружья пота у сантехника под мышками и сделал вывод, что у него здесь много работы, наверное, не одна сотня таких вот камер…

— Чуть что — Евграф. — гудел между тем тот, щурясь от дыма. — Евграф — туды, Евграф сюды… Выходит, вы хоть и начальство, а без Евграфа ни шагу… А чего тут ремонтировать, когда трубы не менялись, почитай, с нэпа. Когда в эти унитазы еще недобитая буржуйская контра ходила, всякие профессора да уклонисты. — Орден у гостя был расчетливо привинчен на клапане гимнастерочного кармана, и, орудуя разводным ключом, Евграф спрятал его внутрь, чтоб не мешал. — Ну, отверну я тебе муфту, — ворчал он, как бы включая Вяткина в свой монолог. — А что толку, резьба все одно не держит. Пакли намотаешь, а через день опять потекет. Тут один выход — стояк перекрывать. А перекрою — в своем дерьме утонете. Закрывайте, говорю, лавочку на капремонт, а они: нету лимитов. На кумач для лозунгов у них лимиты есть, на винтовки да вешательную веревку — сколько угодно. А на трубы нет! Чуть что — аврал, Евграф, выручай.

Следуя неистребимой повадке советского мастерового, обслуживающего интеллигента, сантехник сколько мог загадил пространство вокруг своей работы смачными плевками и обрывками пакли, помочился, не смывая после этого унитаз, и бросил туда окурок. Потом выскреб орден на волю и начал хмуро собирать чемоданчик.

— Тут, наверное, клопы, — неуверенно предположил Вяткин.

— Не, клопов нету, — неожиданно подобрел Евграф. — У нас насчет этого строго. Блохи есть. Потому что войлок. Но блоха что, прыг, и нету ее.

Вскоре явился Евсеич с веником и совком.

— А насвинячил-то, варвар, — проворчал он, подметая за водопроводчиком. — За что таким ордена дают.

Мусор он вынес в коридор, а возвратившись, почти весело пригласил:

— Милости просим на обезличку.

В пахнущем хлоркой тесном предбаннике, куда привел поэта его тюремный Вергилий, двое орденоносных мужчин перекуривали у покрытого клеенкой стола, где были разложены складные бритвы прошлого века, широкий ремень для их заточки и несколько кусков хозяйственного мыла.

На полу стояло ведро с каким-то едким пенистым составом, из которого торчала длинная ручка малярной кисти.

— Разоблакайтесь, — предложил Вяткину Евсеич. — Одежу на пол, больше не понадобится.

Вяткин принялся раздеваться, стыдясь своего поношенного, рыхлого тела.

Мужчины загасили окурки, один из них вынул из ведра кисть и, буркнув «подыми руки!» сноровисто перекрестил ею узника, ткнув сперва подмышки, а потом в низ живота. Второй деловито приступил к бритью этих мест.

В хорошо освещенную, пахнущую дешевым одеколоном комнату он вошел, прикрывая ладонями свое оголенное, подростково-беззащитное естество.

— Прошу вас, любезнейший! — бойко пригласил его полный лысый старик в заношенном белом халате, улыбаясь дряблыми щеками в бородавках. — Меня зовут Фукс Исаак Соломонович. — И он профессиональным жестом обмахнул дерматиновое кресло с подлокотниками. — Всегда рад свежему человеку!

Он разговаривал с Вяткиным, словно тот был одетым, не придавая значения его сконфуженности, и несмотря на непривлекательную внешность, содержал в себе нечто располагающее.

— Ах, какой волос, какой волос! — восхищался он, любовно расчесывая бороду поэта. — Для настоящего мастера нет большего удовольствия, чем работать со спелым волосом! Вам подойдет фасон «буланже»! — он безбожно картавил, ни на минуту не прерывая своего монолога. — Какие бороды, какие головы, знали бы вы, прошли через мои руки! Эсеры, меньшевики, троцкистско-зиновьевский террористический центр, право-троцкистский блок… Где эти бороды, где эти головы… И знаете, в чем была их главная беда? Они не уловили суть марксистского учения: жить, чтобы выжить. Вы умный человек, уверен, здесь вас ждет большое будущее.

В работе он напоминал вдохновенного творца перед холстом, а закончив ее, торжественно произнес:

— Готово, молодой человек! Вот вам настоящая буланже!

— Вы просто художник. — подивился Вяткин, изучая свое отражение в зеркале.

— Э-хе. — покачал головой Фукс, печально любуясь своим произведением. — Человек предполагает, а руководство располагает. Придется сбрить. Не положено.

И взяв со стола механическую машинку, со вздохом принялся оголять щеки и голову узника.

В банном отделении, где поэт мылся в полном одиночестве, все было, как в его детские послевоенные годы: шайки из оцинкованного железа, прессованная мраморная крошка скамеек, мыльная скользота каменного пола и большие медные краны холодной и горячей воды с деревянными ручками.

Распаренный и отяжелевший, он вернулся в предбанник, где получил черную робу с номером на спине и тяжелые ботинки без шнурков.

Евсеич проводил Вяткина в камеру и, прежде чем пожелать спокойного отдыха, с удовлетворением отметил:

— Ну, вот, теперь на человека стал похож! А будешь добросовестно исполнять наш Устав, проникнешь в коммунистическую идею — глядишь, до орденоносца дослужишься… Но сперва положено тебе пройти испытание.

Испуганно вскинувшись со сна, Вяткин обнаружил в камере вооруженных людей в кожаных тужурках и шинелях, наполнивших его тесное прибежище запахами табака, ружейного масла и сапожной ваксы.

— Комиссар Углов, — представился, скрипнув кожанкой, худой бледный мужчина в пенсне и с бородкой, придающей ему сходство с Дзержинским. — Объект шестьсот семьдесят три, следуйте за нами.

Окончательно проснулся он, когда по выщербленным кирпичным ступеням стали спускаться вниз. Замершие у поржавевшей двери часовые откозыряли Углову и со скрипом распахнули ее.

То, что увидел Вяткин в пахнущей подвалом низкой комнате с грубо оштукатуренными стенами, живо напомнило ему известный семейный портрет царской семьи, расстрелянной большевиками в Екатеринбурге. На стульях сидели, едва различимые в свете тусклой электрической лампочки бывший первый Президент страны и его жена, которая зябко куталась в шаль. Она прижимала к себе трехгодовалого правнука с игрушечным танком в руках. Сзади, опираясь на плечи родителей, стояли бледная, увядшая президентская дочь с мужем, обросшим инеем щетины. Между ними поместилась балетно-грациозная президентская внучка, даже здесь не утратившая обаяния молодости. Она смотрела на вооруженных мужчин с презрительной гримаской и поглаживала черную собачку с беспокойными ушами. В третьем ряду теснились остатки президентской свиты: двое плечистых телохранителей с кровоподтеками на лицах, пожилая горничная в белом переднике, обремененный круглым животом врач с фонендоскопом на шее; наконец, старый повар в несвежем, сбившимся набок колпаке.

С появлением чекистов в застывшей группе этой произошло невольное движение; при этом собачка злобно затявкала, а Президент нервно провел ладонью по смятому бобрику седых волос.

В свое время поэт горячо поверил этому человеку, вышедшему из партийной номенклатуры, но нашедшему в себе силы отменить статью Конституции о правящей роли КПСС, деполитизировать армию и раздать землю крестьянам. Но жажда власти оказалась необоримой: назначив зятя председателем Комитета по печати, радио и телевидению, распустив парламент и объявив себя единоличным правителем страны с правом передачи верховной власти по наследству, Президент предал своих прежних сторонников-демократов.

В стихах той поры Вяткин называл его «душителем надежд» и «кровавым диктатором»; сейчас же увидел перед собой растерянного старика и устыдился своей прежней ненависти.

— Товарищи… позвольте… Что все это значит? — слабо встрепенулся Президент, когда вооруженные чекисты выстроились у противоположной стены.

— Революционный Комитет поручил мне ознакомить вас с постановлением Штаба национального спасения, — отозвался Углов и, поправив пенсне, зачитал: «Ввиду обострения обстановки на фронтах и угрозе реставрации кровавой диктатуры, Штаб национального спасения постановляет: бывшего Президента страны признать виновным в кровавых насилиях над собственным народом и приговорить к высшей мере наказания — расстрелу».

— Это незаконно! — выкрикнул Президент в крайнем возбуждении. — Я категорически протестую! Требую открытого судебного процесса!

Кто-то вложил в руку Вяткина холодную, ухватистую тяжесть револьвера, шепнув:

— Ваша цель — дамочка с песиком. Постарайтесь прямо в сердечко, чтоб не мучилась.

— Позвольте! — выкрикнул, колыхнув животом, врач. — Медицина всегда была вне политики! Прошу меня немедленно освободить!

— А меня за что? — завопила вдруг горничная. — Да я их всех терпеть не могу! Сидят себе на пляже, а ты снуешь челноком. То кофе им подай, чтоб не остыло, то мороженое, чтоб не растаяло! От коттеджа до моря триста метров, а у меня тромбофлебит!

— Я автор всемирно известного салата «Великий Октябрь»! — подхватил повар, негодуя дряблыми щеками. — У меня было будущее! А чего хорошего получилось? Ни семьи, ни личной жизни. Все отдано Кремлю.

— Вилку за обедом уронят — так ни в жисть не поднимут! — добавила горничная. — С какой стати мне за них умирать?!

К ней присоединились телохранители, и обслуга подняла невообразимый гвалт, смысл которого сводился к единодушному желанию покинуть хозяина.

— Служить у них было хуже царизма! — заключил повар.

И до Вяткина вдруг дошло, что событие почти столетней давности, когда в подвале купеческого дома свита последнего российского царя предпочла разделить с ним смерть, и нынешнее оголтелое предательство Президента обслугой — свидетельство необратимой духовной деградации народа, измордованного революциями и реформами.

— Обслуживающий персонал может покинуть помещение! — приказал Углов, складывая «расстрельную» бумагу и пряча в карман тужурки.

Президентская челядь, толкаясь, устремилась на выход.

— Приготовиться! — скомандовал комиссар, извлекая из кобуры наган.

— Нет! — выкрикнул Вяткин, преодолев, наконец, свою почти гипнотическую скованность и отшвырнул револьвер в угол комнаты. — Я не стреляю в женщин, детей и стариков!

И сделав несколько бесчувственных шагов, встал с семьей Президента. Грянувший затем залп отбросил его к стене и, сползая по ней на пол, поэт видел перед глазами искристые, быстро гаснущие звездочки. «Это похоже на салют» — была его последняя мысль.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Прозаик. Окончил в 1960 году МГУ им. Ломоносова, а в 1981 году — Высшие литературные курсы при Литературном институте им. Горького. Профессиональный писатель, член Союза писателей СССР с 1977 года, ныне состоит в Союзе писателей Москвы и Союзе писателей XXI века. Член Русского Пенцентра.

Автор книг «Потерять и найти (1984), «Дальше пойдешь один» (1987), «Заглянуть в колодец» (1988), «След на песке» (1988), Соцбыт» (1991), «Каземат» (1995), «Миф» (1996), «Дневные любовники» (2000), «Падение Икара» (2005), «Казанова Лосиного острова» (2010) и др.

⠀⠀ ⠀⠀

Дмитрий Тюлин Цена коммунизма

Мистер Квакистон остановил беговую дорожку, достал из кармана штанов мокрый от пота платок и в очередной раз протер себе лоб. Мистер Дарисс повторил его движения.

— Никак не могу взять в толк: какого черта вы изводите себя на этом тренажере? — пропыхтел, тряся тройным подбородком, мистер Квакистон.

Мистер Дарисс пожал плечами.

— Папа приучил к физкультуре…

— Кого — папа, а кого — ожирение! Знаешь, этот тренажер меня сильно взбесил, и вот что я подумал: с коммунизмом нужно разобраться! Не будь я Сиршоу-Квакистон-Эгегард!

— Может, разумнее будет оставить их в покое? — осторожно высказал мнение мистер Дарисс.

— К черту! Тем более, мой прадед — коренной староземлянин. Я просто обязан вернуть планету предков!

— Все мы в каком-то колене — староземляне, — напомнил мистер Дарисс. — А товарищ Иванов с дружками не продадутся за деньги.

— Я и не собираюсь покупать ни Иванова, ни его товарищей. Мне нужна Земля-старушка и коммунизм!

— Боишься, все рабочие риолодловых рудников убегут от тягостного труда в райский уголок?

Мистер Квакистон грозно сдвинул брови.

— Не шути так, — скрипуче произнес он. — Риолодл… Старая Земля зависима от риолодила, не так ли?

— Зависима.

— Ни одно оружие не в силах справиться с риолодлом. Правда?

— Угу.

— Им придется согласиться на мои условия! — подвел черту мистер Квакистон и расхохотался. Его смех напоминал карканье вороны. Мистер Дарисс невольно передернул плечи.

— Ну что, еще заход? — спросил мистер Квакистон, включая беговую дорожку.

Их было восьмеро, они щурили глаза, ослепшие от яркого солнца, на выходе из межпланетного портала.

Алан Кайланд — главный уполномоченный Сиршоу-Квакистона-Энегарда, глава делегации.

Поль Адамсон — заместитель главного уполномоченного, доктор юридических наук, специализация: дипломатика.

Карен Рамвер — профессор химии, специализация: риолодлология.

Мэрлин Крайтон — профессор физики, специализация: риолодилология.

Жан Понье — доктор экономических наук.

Симон де Лопес — специалист по информатике и высоким технологиям.

Супруги Густав и Джина Шлейхеры — социологи.

Всех их объединяла единая миссия, и они испытывали сильное волнение по этому поводу.

— А, мистер Кайланд! — услышал глава делегации голос над ухом. — Здравствуйте, здравствуйте!

Алану улыбалась скуластая физиономия с сетью морщин вокруг глаз. Ее обладателем был худосочный низкорослый блондин в светлом костюме, с прической, характерной для граждан государства Советский Союз, Старая Земля (середина XX века от Рождества Христова).

— Товарищ Иванов? — отозвался Алан, по привычке массируя висок, в том месте, где под кожу встроили мопервод (мобильный переводчик).

— Нет, я — Бражко. Иванов сегодня в делах по горло. Не беспокойтесь. Я — тоже член.

— Вы обдумали предложение мистера Квакистона?

— Обдумали. Никак, вы нам угрожаете?

— Мы…

Бражко не дал договорить главе делегации:

— Статья «триста восемьдесят шесть, пункт два-бэ Межгалактического Права!

Главный уполномоченный сурово глянул на своего зама. На обоих сидели подчеркнуто строгие черные костюмы.

— Я предупреждал мистера Квакистона! — поспешил заявить Поль, стряхивая пылинки с плеча. — Слава Богу, мы этот вариант предусмотрели! Тут, на диске. — Адамсон отодвинул полу пиджака.

— Дела — потом! — воскликнул Бражко. — Сначала — экскурсия по Старой Земле. Мы, коммунисты, всегда славились гостеприимством!

Поль вздрогнул и поправил пиджак. Только тут Алан Кайланд обратил внимание на надпись белыми буквами по красному кумачу: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КОММУНИЗМ!»

Внутрипланетный телепортатор располагался напротив космодрома — достаточно было пересечь площадь.

— Куда отправимся? — осведомился Бражко у входа в большое здание из бронированного стекла. — Прекрасные вершины Альп? Изумительные пляжи Гавайев? Восхитительные леса Карпат?

— Природа нас не волнует, — сухо буркнул Алан.

— Исторические достопримечательности, культурные ценности? Статуя Свободы в Нью-Йорке? Храм Афины в Греции? Дворец Лувр в Париже?

— Вы знаете, что нас интересует.

Бражко повел бровью.

— Нет.

— Социум и экономика.

— А-Ха-Ха… — разочарованно протянул Бражко. — Мечтаете разгадать секрет, почему иллюзорный коммунизм так похож на настоящий?

— Знаете, а вы мне нравитесь больше, чем товарищ Иванов. Быть может нам.

— Стоит поговорить наедине, и к черту этого зануду Иванова?

— Товарищ Бражко! У меня есть идейка.

— Нет никакого секрета! — оборвал главу делегации Бражко. — Коммунизм у людей в сердце! Неужели вы не в курсе? Люди испокон веков живут утопиями, грезят о свободе, братстве и изобилии! Просто до последнего времени не было никого, кто согласился бы предоставить им такую возможность. Никакого секрета нет.

— Я не верю. Должны существовать рычаги управления даже в таком «королевстве», как ваше.

— Только, пожалуйста, без королей. Вы можете не верить, но люди живут при коммунизме только потому, что сами того хотят. И желание это в глубине души любого человека настолько сильно, что во имя его он добровольно согласится отказаться от всякого греха. Так что коммунизм у нас самый настоящий. Настоящее и не придумаешь.

Алан Кайланд недовольно поморщил нос. Взгляд зацепила Джина Шлейхер. Копна рыжих кудрей, мелкие черты лица, острый нос. «Нет, неприлично в деловом обществе находиться с такой задницей», — подумал глава делегации. Что-то встревожило его. Алан попытался разобраться, что, но мысль ускользала, а события торопили.

— Так куда поедем, привередливые мои? — настаивал Бражко, положив ладонь на железную ручку стеклянной двери.

Джина поймала на себе взгляд Алана и улыбнулась.

— Почему бы не устроить прогулку по большому городу? — предложила она. — А мы с Густавом понаблюдаем за местным социумом.

За дверью открывался вид на панно распределения. Бражко направился туда.

— Я согласен, — сказал Алан.

— Так куда? — спросил Бражко.

— В столицу! — живо откликнулась Джина. — Где ярче всего проявлена городская жизнь!

Бражко заказал большой телепорт в Москву и нажал на кнопку вызова. Круглый люк распахнул перед делегатами свой зев. Бражко вошел последним.

Сухость байконурского воздуха сменилась свежестью средней полосы. Уполномоченные мистера Квакистона со свитой стояли у выхода из здания телепортатора и ни шагу не решались сделать далее.

— Вы нарушили один из пунктов договора, — заметил Алан Кайланд.

— Это какой? — удивился Бражко.

— Вы заверили нас, что телохранители не понадобятся, — Алан сдул с плеча пылинки.

— Но так и есть! Мы ничего не нарушали!

— Я не вижу ваших ребят. Я все ждал, они вот-вот появятся, но все никак.

— Каких ребят? — притворно поднял бровь Бражко.

— В бронежилетах с бластерами.

— Ах, вы об этом! Здесь действительно нет нужды в телохранителях. За всю историю коммунистической Старой Земли не произошло ни одного преступления!

— Мистер Бражко!..

— Товарищ.

— Товарищ Бражко! Нельзя спекулировать личной безопасностью свободного гражданина Демократического Союза Галактик!

— Спекуляция у нас тоже не наблюдается. Мы не совсем сошли с ума, чтобы нарушать закон Дэ-Эс-Ка, в то время как не имеем собственного источника риолодла!

— Ну..

— Я отвечаю за вашу безопасность. Ничего не бойтесь.

Кайланд рассеянно оглянулся на своих спутников. Вопросы раздирали его существо на части, но ответа на них главный уполномоченный не увидел. Пришлось неуверенно кивнуть.

— Вперед! — скомандовал Бражко.

Московские улицы встретили делегатов оживлением. Из-за первого же поворота им навстречу выползла тварь, облаченная в скафандр бледно-голубого цвета, формой напоминающая русский пельмень.

— Они же из Акаремона, обитатели сернокислотных морей! — воскликнул Жан Понье. — Какое им удовольствие от коммунизма Старой Земли?!

— Туристы, — развел руками Бражко. — Мы любим гостей, а морские пельмени среди них — наиболее благодарные!

— Господи Иисусе! — закричал Поль Адамсон. — Этот турист — гуманоид! Я думал, существ, напоминающих людей, на доступных Дэ-Эс-Ка пределах космоса не существует! Теория эволюции гласит, вероятность такой степени конвергенции близка к нулю!

Заместитель главного уполномоченного имел в виду человекообразное создание зеленого цвета, безволосое, с розовым узором на лице.

Бражко махнул рукой.

— Неформалы! На самом деле это человек. Но мышление его отличается от стандартного, что очень приветствуется нашим обществом. Древние коммунисты, наши позорные предшественники, подвергали неформалов репрессиям. И потом, когда в той части Старой Земли власть захватила буржуазия, их били, почем зря, все, кому не лень. Но мы не повторяем ошибок предков!

Бражко повернул на просторную многолюдную улицу. Посланники мистера Квакистона семенили за ним.

— Арбат, — пояснил Бражко. — Всегда считался главной улицей Москвы.

— Что это?! — издал изумленный возглас Симон де Лопес, склонный к полноте жгучий брюнет с роскошными бакенбардами. Его указательный палец устремился к небу. — Что это за огромные птицы, и почему у них такие длинные ноги?

Под навесом неправдоподобно чистого неба кружили темные силуэты загадочных крылатых существ.

— Это не птицы, — ответил Бражко. — Сбылась мечта человека летать в отсутствие бремени металлических конструкций! Эти крылья содержат в себе только естественные материалы. Каркас сделан из веточек деревьев, остальное — из опавшей листвы. Целесообразней было бы применить птичьи перья, но среди флаеристов (так мы называем спортсменов этого направления) много любителей животных.

— Но за счет чего они удерживаются в воздухе? — задал вопрос Мэрлин Крайтон. — Я вижу, это не планирование, а настоящий свободный полет! Какой тип двигателя используется?

— Не поверите! Никакого! Только плоды трудов наших лучших математических умов, рассчитавших законы распределения малых турбулентных потоков! Я же говорю: извечная жажда удовлетворена полностью!

Главный уполномоченный подозвал пальцем своего заместителя.

— Попробуешь? — шепнул Кайланд на ухо Адамсону.

Поль скосил глаза в одну сторону, потом в другую и медленно кивнул.

Делегация продолжила путь. Бражко знакомил гостей со всем тем, чего на самом деле желает каждый. Гости недоверчиво-восторженно охали и качали головами. Молчаливо улыбались супруги Шлейхеры. Алана бесило внешнее сходство Густава с Бражко. «Хорошо, — думал он, — есть отличия». Густав был помоложе, волосы чуть посветлее, да и нос — длинный, чуть вздернутый кверху.

— Я проголодался, — неожиданно объявил Жан Понье и остановил шаг. — Может, пора, наконец, в гостиницу?

Питание в жизни Жана занимало главное место. Вдохновение в области чревоугодничества обременило доктора экономики тройным подбородком. Прослойка жира образовалась и на затылке, отчего волосы отказались расти даже там. Круглый, как колобок, из-за тонких губ и выпученных безбровых глаз он напоминал жабу.

— Поесть можно на любом углу, — сказал Бражко. — Видите те фиолетовые ящики? Более трех тысяч блюд староземлянской кухни! И еще семьсот двадцать шесть — для нечеловеческой формы разума.

Понье нежно погладил собственное горло, чуть отвисшее, как резонатор самца земноводного.

— Это интересно… — произнес он.

— Вперед! — бойким голосом призвал Бражко.

— Это мне нравится! — заявил с набитым ртом Жан Понье несколько минут спустя.

Лоток привел в восторг всех. Самые разные деликатесы и изыски он материализовал в течение десяти секунд. Бражко утверждал, что из воздуха, путем термоядерной реакции, по программе встроенного компьютера. Единственным недовольным оказался Жан Понье. Его очень злило объективное положение вещей, по которому он не мог продегустировать весь ассортимент, а уж тем более — для нечеловеческой формы разума.

— Доктор Понье, — осторожно начал Бражко.

Жан лениво поднял на экскурсовода свои большие очи.

— Вы ведь занимаетесь экономикой? — спросил Бражко.

— У-у — не желая открывать рот, в страшной спешке двигая челюстями, согласился Жан.

— Скажите, а вас не удивило, что еда в автомате — совершенно бесплатная?

Доктор экономических наук судорожно тыкал кнопки меню.

— Я заплачу.

— Ну что вы! Еда действительно бесплатная! У нас все бесплатно!

— Понятно. Коммунизм.

— И вас не интересует, какие экономические механизмы регулируют наше общество?

— Меня интересует, из чего сделано блюдо номер шестьсот сорок шесть!

Бражко развернулся к Алану.

— Вы думали, я не замечу, как ваш заместитель отправился шпионить?

Лицо Алана полыхнуло красным.

— Полю понадобилось в туалет.

— Почему он не посоветовался со мной?

— Неудобно было…

— Я очень зол!

— Извините, пожалуйста.

— Я пошутил! Можете шпионить сколько угодно! Нет, я серьезно!

Бражко замахал руками, обращая к себе внимание остальных делегатов.

— Эй, ребята! Я предлагаю разбежаться в разные стороны! Каждый наверняка найдет, чем заняться в отсутствие других! А через полчаса встретимся здесь, у киоска.

Делегаты ответили возгласами одобрения.

— Я остаюсь здесь, — заявил Жан Понье.

Главный уполномоченный нахмурился еще больше.

— Я тоже, — сказал он.

Первым вернулся Бражко и сразу же закатил лацкан пиджака с целью посмотреть на часы.

— Держу пари, они опоздают! — весело сообщил он.

Алан Понье все еще жевал. Правда, теперь его челюсти работали в медленном темпе. Жан позволял себе большие передышки.

Кайланд тоже глянул на часы, дабы проверить пунктуальность Бражко. Придраться было не к чему. Бражко явился на пять минут раньше срока.

— На нашей планете люди забывают о времени, — сказал Бражко.

Пятнадцать минут спустя пришел Поль Адамсон. Подобно боссу, он был невесел. Поль обвел головой вокруг и вопросительно приподнял брови.

— Товарищ Бражко разрешил нам самостоятельные прогулки по городу, — пояснил Алан.

Прибежал, весь запыхавшийся, Карен Рамвер. Лицо его источало довольство. Последнее обстоятельство заставило Алана совсем скиснуть.

Постепенно, в течение следующих десяти минут, собрались остальные члены делегации. Последними до кулинарного автомата добрались супруги Шлейхеры. Они громко смеялись, толкали друг друга и наклонялись, чтобы защититься от щекотки. Алан наконец понял, что ему так не понравилось в облике Джины тогда, у входа в телепортатор. Ее горящие глаза!

— Какой же все-таки милый народ! — радостно поделилась Джина.

— Чудо! — подтвердил Густав.

— Я думаю, нам пора в гостиницу, — сказал Алан. — Об отдыхе тоже забывать нельзя.

— А где у нас будет гостиница? — полюбопытствовала Джина с девчоночьим задором в голосе.

— Где прикажете, — услужливо улыбнулся Бражко.

«Дьявол!» — подумал Алан.

— Хочу курорт! Только вдали от большого скопления люда. Но маленькая деревенька пусть будет. И побольше романтики! — перечислила требования Джина.

— Да будет так! — провозгласил Бражко, словно щедрый волшебник в синем колпаке со звездочками и полумесяцами.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Делегатам была предложена гостиница в районе Старой Земли, называемом Европой. Бражко рассказал, что на этой территории когда-то располагалось государство Германия. Густав сказал, что в Германии жил его пра-пр-прадед, Вильгельм Шлейхер. Он был немцем. Густав похвалился, что Шлейхеры свято хранят свою родословную.

Гостиница разместилась на склоне пологого холма. Стены ее были выкрашены в голубой цвет, а крышу покрывала золотистая черепица. Все окна выходили на одну сторону, с видом на реку. Каждый номер оснащался балконом, украшенным ручной лепкой. В целом здание производило благотворное впечатление, от него веяло уютом.

— Добро пожаловать! — в который раз за день произнес Бражко, щелкнул пальцами, и белоснежные ажурные ворота отворились.

— Нет, не магия, — перехватил недоуменные взгляды Бражко. — Гостиницы старой Земли знают эти слова и мой голос. За мной!

Просторные коридоры, дорожка из белых пушистых ковров, солнечный свет из огромных окон. Казалось, здесь поселились ангелы.

— Это было в далеком детстве… — заворожено прошептала Джина. — С тех пор я никогда не была так счастлива!

— Благословенен этот дом. — дрожащим голосом пробормотал Поль Адамсон.

— Ты с ума сошел! — прошипел Алан Кайланд.

— Этот дом воздвигло вдохновение, творческие силы, исходящие из самого ядра человеческого существа и имеющие божественную природу, — откликнулся Бражко.

Цветы на подоконниках, картины, изображающие утренние пейзажи на стенах.

— А что вас ждет в номерах! — усмехнулся Бражко.

Мистер Квакистон обтерся вафельным полотенцем, включил маленький голографический телевизор и закурил трубку. Шла прямая трансляция с горячей точки на Астроциде. Комментатор с упоением описывал три отсеченных головы астроцидянина. Зазвонил телефон.

— Да!

— Это Кайланд.

— Привет!

— Коммунисты неприступны, мистер Квакистон!

— Что, они раздобыли собственный источник риолодла?

— Господи упаси! Но мы так и не выяснили, где собака зарыта! Похоже, у них тут — настоящий коммунизм!

— Какая чушь! Несчастные староземляне ждут — не дождутся белокурой бестии, которая освободит их от тоталитарного режима!

— Да нет же, мистер Квакистон! От меня только ушел Адамсон. Я его допрашивал. Он беседовал с местными. Похоже, все в восторге от режима! Да и наших делегатов коммунизм. Очаровывает.

— Чего?! Прекрати пороть ерунду! Адамсона пора уволить!

— Адамсон — отличный сотрудник! У него за плечами — школа контрразведки!

— Ты хочешь, чтобы я поверил, что Иванов — честный человек? Ха-ха-ха! Знаешь, с чего он начал? Нет? Я расскажу! Собирал деньги у людей с комплексом непризнанного гения, чтобы издавать их книги! А потом продавал книги и стриг еще больше капусты! Потому что быдлу все равно, какое дерьмо читать! Иванова остановили по антимонопольному закону. Но состояние он сколотить успел. И ты доказываешь мне, что Иванов — не аферист?!

— Найти, за что прижать, и сообщить мне, — немного успокоившись, добавил мистер Квакистон. — НЛП, психотронное оружие — в конце концов, мне все равно, чем они дурят людей. Цены на риолодил падают! А знаешь, почему? То-то!

Мистер Квакистон раздраженно бросил трубку и обтер лоб носовым платком.

Больше всех красоты территории бывшей Европы вдохновили Мэрлина Крайтона. Несмотря на профессорскую степень, Крайтон выглядел весьма молодо. Сыграли роль также новейшие достижения медицины и генетики. Каштановые вьющиеся волосы, волевой подбородок, обаятельная улыбка, пронзительные черные глаза. Мэрлин решил использовать возможности командировки по полной, и каждое утро проводил у реки. Купался в прозрачной прохладной воде, загорал на песчаном пляжике и слушал шуршание ветра в камышах. Здесь он вспомнил о забытом увлечении детства. Мэрлин мечтал стать художником, но отец настоял, чтобы сын пошел в науку.

Бражко живо откликнулся на пожелания Крайтона, и вместе они посетили парижский магазин изобразительных искусств. Там Мэрлин оснастился необходимым арсеналом средств для занятий творчеством, и с тех пор целыми днями пропадал наедине с водой и травами за кистями и мольбертом.

В один из таких вечеров, когда клонящееся к закату солнце контрастно вырисовывало рябь на реке золотом и багрянцем, Крайтона окликнул мелодичный женский голос. Профессор обернулся и увидел стройную девушку лет восемнадцати в серебристых одеждах. Ее огненно-красные, под стать облакам, волосы антеннами торчали во все стороны, зеленые глаза сияли.

— Никогда не подумала бы, что капиталисты умеют рисовать! — сказала девушка, и звон ее голоса пробудил в груди Крайтона будоражащее, щемящее, клокочущее чувство, словно распускался, рвался из лона матери-земли прекрасный цветок.

— Почему? — запинаясь, спросил Крайтон, растерянно вглядываясь в пейзаж на холсте, выискивая недостатки цветопередачи.

— Я думала, у вас на уме одни деньги.

— Но это превратное представление о мире бизнеса! Мы — такие же люди, как и вы! Разве ты забыла?

— Я никогда и не помнила. Я родилась здесь.

— Но ты счастлива?

— О, да! — восторженно защебетала девушка. — Каждый день я летаю в Хельсинки на тренировки по конькобежному спорту. Там — мое сердце! Кроме того я посещаю курсы по вендианскому языку, кружок лепки, а еще…

— Но чтобы жить, люди должны работать!

— Конечно! Я делаю посуду из глины, буду переводить с вендианского… Кстати, меня зовут Милена! И я когда-нибудь заработаю денег на спортивных состязаниях, чтобы Старая Земля могла покупать риолодил у буржуев. — на слове риолодл Милена внезапно погрустнела. — А вы чем занимаетесь?

— Я — ученый.

— Правда? Как интересно! А что изучаете?

— Риолодл, — вздохнул Крайтон.

— Риолодл? — Милена отпрянула. — Это правда, что капиталисты собираются устроить нам риолодловый бойкот?

Крайтон молчал.

— Это жестоко! Капиталисты прекрасно понимают, что в отсутствии защитного риолвдилового поля планета моментально станет объектом атаки со стороны агрессивных нечеловеческих сил галактики! Милена выговорила фразу старательно, словно заученную наизусть. — Так говорит папа! Он очень умный, он — старейшина в нашей деревне! Он очень мудрый, у него — большая белая борода! Но он не седой! Он так красится!

Крайтон засунул руки в карманы и потупил голову. Милена вцепилась ему в плечи.

— Из нас сделают рабов! Повлияйте на них, умоляю вас!

— Это не в моей компетенции.

Милена отпустила физика, вся обмякла, но тут же снова вспыхнула.

— Давайте искупаемся!

Ладонь Милены коснулась груди, и лоскуты из синтетического серебристого материала на глазах оторопевшего профессора опали, словно пушинки с одуванчика, а под ними — изумительной красоты и грации обнаженное девичье тело. Маленькие розовые соски и упругие ягодицы. Милена помчалась навстречу журчащему потоку, высоко задирая ноги, разбивая водное зеркало на миллионы пылающих закатом брызг.

— А приходи завтра вечером к нам на праздник! — сказала на прощание Милена.

— Я не знаю, как, где…

— А я объясню!

Деревня располагалась за холмами. Желающих составить компанию Крайтону обнаружилось лишь двое. Коллега Карен Рамвер и Жан Понье, надеявшийся отведать местных деликатесов. Шлейхеры отправились на съезд флаеристов, а Симон де Лопес записался на курсы по вышиванию. Кайланд и Адамсон отказались участвовать в празднестве наотрез.

Милена встретила троицу у развилки гравированной дороги, одно ответвление которой сворачивало в деревню, другое бежало куда-то дальше меж холмов. Смеркалось. Милена схватила Мэрлина за руку и повела гостей на карнавал.

Деревня встретила пришельцев бесноватыми языками пламени костров, песнями, плясками и маскарадом. Плакали скрипки, нежно звенели гитары, пронзительно свистели губные гармоники, гипнотизировали отчаянным ритмом барабаны.

Растворялось в туманной дали прошлое Мэрлина. Позабыв о профессорской степени, он отбивал чечетку на пару с Миленой, и зловещие отсветы плясали на его лице.

Карен Рамвер поначалу взирал на происходящее сухо и сурово. Да он и сам был таким: худосочным, со впалыми щеками, с невзрачными пепельными волосами. Глубокие морщины избороздили лоб, топорщились вокруг глаз. Но потом и для химика обнаружилось достойное занятие:

— Как, вы не вымачиваете мясо в уксусе?! — негодовал он. — Сейчас я вас научу готовить шашлыки!

— Да вам не в химики, вам в повара надо было! — раскатистым басом говорил ему рыжебородый богатырь с откинутыми назад вьющимися волосами по плечи; смеялся, наблюдая, как Карен вращает в огне раскалившуюся докрасна шампуру.

— Химия — моя жизнь. Кулинария — хобби. Правда, так осточертел этот риолодил!

— А у нас и химией можно заниматься, как душа велит, а не так, чтобы выгодно! — весело отвечал, стараясь перекричать пение красавицы-цыганки богатырь. — Химики нам всегда нужны!

— А вы кто по профессии?

— Комбайны вожу. На что я еще сгожусь?! — и собеседник Рамвера расхохотался еще громче.

Жан Понье объелся и опился вина. Сидел на корточках под кустом; его рвало. Мэрлин страстно целовал Милену под луной.

Только Алану Кайланду и Полю Адамсону в тот вечер пришлось несладко. Им назначил встречу сам Иванов.

Дверь отъехала в сторону, и главный уполномоченный осторожно переступил порог кабинета Алексея Юрьевича Иванова. Следом за ним, опасливо озираясь по сторонам, подоспел заместитель.

Иванов сидел к гостям спиной. Делегаты могли разглядеть лишь его массивный выбритый под машинку затылок в экзотическом свете ночника под красным абажуром. Темнота копошилась по углам.

— Ознакомьтесь! — глухим басом сказал Иванов, не оборачиваясь, выкладывая на стол стопку бумаг.

«Много слышал о хамстве русских, но никогда не подозревал, что до такой степени!» — пронеслось в голове у Алана.

— Мы не сможем читать при таком освещении!

— Света достаточно!

Униженно сгорбившись над распечатанными бумажками, главный уполномоченный вместе с заместителем изучали документ.

— Что это? — бледным голосом произнес Кайланд.

— Экологию нарушаете, мистер! — последнее слово — с особым презрением.

— Бред!

— Закон одобрен парламентом Дэ-Эс-Ка. Под риолдиловые отходы — только планеты с условиями, несовместимыми с биологическими формами материи. А у вас что там в отчетах? Курортные зоны для сотрудников? Инспектора будут рады посетить курорт!

— Но это…

— Только в том случае, если не откажитесь от идеи отрезать нас от риолодила.

Иванов положил на стол еще одну стопку документов. Красные блики плясали на его затылке, вызывая ассоциации с властелином преисподней.

— Вот наши ультимативные условия. Мы — тоже люди! — сказал Алексей Юрьевич. — Аудиенция окончена!

Целую неделю Алан Кайланд слонялся по гостинице, прозрачный, как привидение. Врал мистеру Квакистону о том, что переговоры и исследования продолжаются.

В то время, как другие члены делегации от души развлекались. Блеск в глазах Шлейхеров, влюбленность в улыбке Крайтона, похмелье Жана Понье.

Наконец главный уполномоченный решился. И вызвал к себе в кабинет своего заместителя.

— Собирай всех! Мы отбываем!

Адамсон переминался с ноги на ногу.

— У тебя что-то еще? — главный уполномоченный грозно сдвинул брови.

— Боюсь, э-э-э…

— Говори, не томи! — рявкнул Алан.

— Шлейхеры уже сдали все состояние и имущество.

— Кому? Коммунистам?!

— Да, сэр.

— Какое они имеют право! — взревел Адамсон и в отчаянии ущипнул себя за запястье. — Нет, это мне снится, или как?! Без уведомления работодателя! Без положенной отработки после подачи заявления!

— У коммунистов особые права.

— Нет!

— Указ тридцать тысяч двадцать шесть президента Демократического Союза Галактик.

— Нет!

Алан Кайланд шумно выдохнул.

— Ладно, — более спокойным тоном произнес он. — Обойдемся без них. Собирай остальных.

— Остальные тоже.

— Что, тоже?

— Сдали имущество.

— Ты уволен!

— Я как раз хотел признаться! — возбужденно затараторил Адамсон. — Но никак не решался… Мне так неудобно перед вами…

— Нет! Неужели, ты тоже? — главный уполномоченный попятился, схватился за голову.

Поль Адамсон продолжал нервно дергать ногой, виновато потупил взгляд.

— Но почему?! Что так привлекает вас в этой утопии?!

— Это по-настоящему, мистер Кайланд…

Алан иронично скривил губы, наморщил лоб.

— Поль! Ты же знаешь истинное положение дел! Как ты мог попасться на удочку этих акул?!

— Это — по-настоящему, мистер Кайланд! От каждого — по способности, каждому — по потребности! Люди хотят так жить, и они так живут! Это — возможно, мистер Кайланд! Клянусь вам!

— Чушь, бред, чепуха, ерунда! Ты знаешь истинное положение дел!

— Господь позаботится о праведниках.

— С каких пор ты стал верующим? — Алан немного остыл.

— Мы проходили богословие в колледже.

— И какую способность ты намерен им предъявить? — ироничная гримаса заняла все лицо главного уполномоченного.

— Я… Я пока не знаю.

Алан Кайланд прыснул истеричным смехом.

— Но я… Я чувствую, что разберусь. Из меня никудышный юрист. Но я чувствую что-то такое… Внутри… Я разберусь.

— Иди к черту!

Поль Адамсон колебался.

— Мистер Кайланд.

— Вон!!!

Сиршоу-Квакистон-Энегард переступил порог кабинета Алексея Юрьевича Иванова. По правую руку его, как бледная тень — Алан Кайланд, верный слуга олигарха. Иванов по-прежнему — спиной к гостям. Все то же освещение фотолаборатории.

— Мы не можем согласиться с вашими условиями, — буркнул мистер Квакистон, изо всех сил стараясь скрыть волнение.

— Сорок квадралионов долларов Дэ-Эс-Ка! Вот моя цена, не меньше! Вы потянете! Мои агенты и шпионы подробно разнюхали структуру вашего бизнеса. Знали бы вы, мистер, — почти плюнул, — Квакистон, каких змей пригрели у сердца!

Мистер Квакистон покосился в сторону своего главного уполномоченного; тот нацепил на физиономию железную маску.

— А преданного раба подозреваете зря! — словно обладатель глаз на спине с планеты Кукрис, рассмеялся Иванов.

Кайланд оставался непроницаемым.

— И тем не менее, — продолжал Иванов, — цены на риолодл падают. Потому что растут наши акции! Мы — настолько выгодные партнеры, что даже президент Дэ-Эс-Ка разрешил Старой Земле вербовать коммунистов вопреки всем законам галактики! Да срал я на ваши законы! — глухой смех.

— Но я назначил цену. Знаю, ваш бизнес под угрозой, и именно врожденная гуманность заставляет меня поступать так. Я понимаю, мистер Квакистон, вы погибнете от удушья в прямом значении слова: шелест зеленых для вас — кислород! А потому… Сорок квадралионов долларов, и риолодил снова в цене!

Мистер Квакистон дергался из стороны в сторону, словно недоморенный сверчок на энтомологической булавке.

— Предположим, мы примем ваши условия. Но вы ведь затеете шантаж за планеты под отходы!

— Сорок квадралионов долларов — вот цена контрольного пакета акций ЗАО «Коммунизм» вместе с планетой Старая Земля, — сухо молвил Иванов.

— Заплатите и поступайте с ресурсами как угодно, хоть риолодловые стружки в Кремль тащите. У нас условия вполне курортные! — Алексей Юрьевич залился сатанинским хохотом и развернулся на вращающемся кресле.

Словно черно-белая фотография возникла в кювете с проявителем. Толстые губы в зловещей ухмылке, выпученные, как у человека с больной щитовидной железой, глаза, бульдожьи брыла, толстенная золотая цепь на шее, огромное пивное брюхо под белоснежным свитером, широко распахнутый бордовый пиджак. Иванов лукаво подмигнул:

— Все по-честному, мистер Квакистон! Не при коммунизме живем!

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1982 году в г. Баку, по образованию — биолог, по профессии — корреспондент СМИ. Публиковался как автор репортажей в газетах и журналах Саратовской области, в журнале «Юный натуралист» (статьи и фото на тему макросъемки живой природы), а также — в Интернетюгвданиях. Художественные рассказы в печатных изданиях не публиковал.

Фантастику пробовал сочинять с детства. Главное увлечение — философия.

Живет в г. Энгельсе Саратовской области.

⠀⠀ ⠀⠀

Олег Кожин Я — бомба!

— Место работы?

— Средняя школа № 630…

— Профессия?

— Преподаватель младших классов…

— Почему задержаны?

— Не имею понятия…

Этот нелепый, утомительный и, чего уж там скрывать, глупый разговор длился уже больше часа. И Гуськов содрогался при мысли о том, что это только начало. Небольшой ментальный прессинг. Дальше, по всем правилам допросов, должно было быть хуже.

Впервые попав под пристальный взор Комиссариата, Гуськов был растерян и подавлен. Конечно, он слышал, через что приходится проходить в этих кабинетах обычным задержанным вроде него, не говоря уже о врагах народа и шпионах из-за Периметра. Во время «чисток» хватают каждого десятого, из которых назад отпускают едва половину, и по каплям, крупицам, информация от этих запуганных, сломленных людей все же просачивается в общество. Да, многое было на уровне домыслов. Но именно от этих домыслов сейчас Гуськову было страшно.

Следователь — молодой, краснощекий мордоворот с погонами лейтенанта, битый час изводил его одними и теми же вопросами. Коротко, резко — будто дрова рубил. Вдох — замах, выдох — удар. Изредка, видимо для пущей запутанности, следователь вставлял какие-то, совсем уж нелепые вопросы.

— Пол?

— Чей?

— Пол?!

— М… му… мужской… — от таких вопросов Гуськов терялся еще больше, начинал мямлить и даже сомневаться в правдивости своих ответов.

Экзекуция уже даже выстроилась в некое подобие ритуала. Вопросов было не так, чтобы очень много, и поскольку они, все же, повторялись, Гуськов заметил некоторую закономерность.

— Сексуальная ориентация? — этот вопрос следователь всегда произносил с еле заметным придыханием.

— Натурал…

— Имеете ли родственников за Периметром? — в этот момент лейтенант постоянно облокачивался на стол и смотрел особо пристально.

— Насколько мне известно — нет… — отсюда обычно все начиналось по-новому.

— Фамилияимяотчество? — всегда слитно, словно это одно слово.

— Гуськов, Аполлон Питиримыч… — вот в этот момент непробиваемая твердокаменность следовательского лица все же давала сбой. Словно трещина на каменной кладке, появлялось на лице подобие улыбки. Робкое, неуверенное, но его было достаточно, чтобы Гуськов понимал, что если бы не работа, ржать бы следователю во всю силу своих молодых, здоровых легких. Да и, честно говоря, было от чего. Имя свое Гуськов не оправдывал даже на пять процентов.

Был Аполлон Питиримович, мягко говоря, нескладным — худющий, с непропорционально большой головой и тонкими ручонками. Впалая грудь, узкие плечи, на которых, словно на вешалке, болтался дешевый, вытертый на локтях пиджак, ноги «колесом» — полная противоположность своему мифическому тезке. Картину довершали вечно слезящиеся глаза, прячущиеся за толстыми стеклами очков в роговой оправе и огромные залысины, которые Аполлон пытался скрыть, зачесывая на них жидкие светлые волосы с висков.

Дверь распахнулась без стука, и в комнату для допросов стремительно вошел еще один человек в военной форме. Вот только звездочек на погонах и различных металлических знаков отличия на его широкой груди было так много, что даже не узнай Гуськов этого человека в лицо, он бы все равно понял, кто перед ним. При появлении вышестоящего руководства, лейтенант соскочил с кресла, отступил к стене и вытянулся по струнке, молодцевато выпятив грудь.

— Наааадо жеее… — пришедший сдвинул брови и восхищенно поцокал языком. — Кто это у нас тут? Не иначе, как сам Аполлон Питиримович? Надо сказать, я вас несколько по-другому представлял.

Гуськов смущенно закашлялся. Покраснел. Дернулся было встать, но, поймав тяжелый взгляд лейтенанта, оставил эту затею. Попытался протянуть руку для приветствия, но руку остановили наручники, которыми он был пристегнут к неудобному, жесткому стулу. Еще сильнее смутившись от своей суетливости, Гуськов покраснел еще больше и нервно заерзал на стуле. Наконец, с трудом подавив волнение, выдавил из себя:

— Я тоже…

— Что «тоже»? — пришедший, ни кто иной, как Верховный Комиссар собственной персоной, уселся напротив и теперь с любопытством разглядывал задержанного.

— Я думал, вы… повыше, — промямлил Гуськов.

— Повыше… — задумчиво повторил Комиссар. А потом вдруг резко подался вперед, молниеносно схватил Гуськова за ворот, притянул к себе и рявкнул прямо в его перепуганное лицо:

— Нам все известно!

— П-првда все? — Гуськов ошалело захлопал глазами. Полулежать на столе, полувисеть, трепыхаясь в могучей руке Комиссара, было крайне неудобно.

— Все, — подтвердил Комиссар, уже гораздо спокойнее. Отпустил Гуськова и брезгливо-демонстративно вытер руку о парадный китель. Однако по-отечесси заглянул в глаза и сказал почти мягко:

— Мы вас слушаем, Аполлон Питиримович…

Услышав имя, лейтенант у стены сдавленно хихикнул, но быстро справился с приступом веселья, едва лишь высокое начальство изволило глянуть в его сторону. Гуськов повертел головой, пытаясь приладить обратно треснувший ворот рубашки, потупил глаза и смущенно пробормотал:

— Действительно, чему я удивляюсь? Вы же Верховный Комиссар. Вам по штату все знать положено…

— Мы вас слушаем, Аполлон Питиримович, — повторил Комиссар.

Лейтенант на этот раз сдержался, но было видно, что дается ему это с огромным трудом. Аполлон собрался с духом и выпалил все, что волновало его в последнее время: все мысли и чаяния, как на духу выложил. Комиссар тупо хлопал глазами. Лицо его медленно становилось пунцовым.

— Талоны? — перебил он Гуськова. — Какие, нахрен, талоны?

— Талоны, — повторил Гуськов. — Слухи ходят, что учителям спецталоны выдадут. Вы сказали, что вам все известно, вот я и… правда ли… — конец фразы Аполлон Питиримович скомкал и, внезапно осознав, что ляпнул что-то не то, смущенно уткнулся глазами в пол.

У двери громко хрюкнул, не сдержавшись, лейтенант. Комиссар, не оборачиваясь, рявкнул:

— Аааатставить!

Смех прекратился, но плечи дознавателя все еще подергивались, от сдерживаемого хохота.

Комиссар сцепил руки в замок и наклонился к Аполлону:

— Вы что же, милчеловек? Издеваетесь?

— Никак нет, — еле слышно пробормотал Гуськов.

— Играться со мной вздумали?

— Я?.. — Гуськов судорожно проглотил скопившуюся во рту слюну, нервно подергал выпирающим кадыком, отчего стал похож на североамериканского грифа — такого, какими их рисуют в старых мультиках. — Я бы не посмел… — последние слова он уже почти прошептал. Снова смутился своей робости и принялся разглядывать носки своих давно нечищеных туфель.

— Да что вы такое говорите, дорогой вы мой? — манеру разговора Комиссар менял с легкостью опытного оратора, вот только пульсирующая у виска жилка выдавала его истинное настроение. Комиссар щелкнул пальцами. Лейтенант мухой метнулся из комнаты, но тут же вернулся, неся в руках огромный бобинный магнитофон. Пыхтя, водрузил его на стол и вновь почтительно вытянулся у двери.

— Судя по нашим данным, милый вы мой Аполлон, — пальцы Комиссара ласково пробежались по здоровенным пластиковым кнопкам, — вы посмели бы сделать гораздо большее. Горааааааздо… — и Комиссар щелкнул тумблером.

Натужно крякнув, магнитофон потянул ленту. Комната огласилась резким треском эфирных помех и свистом настраиваемого радиоприемника. Комиссар бросил через плечо недовольный взгляд на лейтенанта и подкрутил регулятор громкости. Постепенно сквозь шумы стали пробиваться отдельные слова, которые, в конце концов, сложились во вполне членораздельную речь.

— …и что же вы предлагаете? Внутри Периметра нет нормальных, я имею в виду — в нашем понимании нормальных, средств массовой коммуникации. — Голос принадлежал женщине.

— Даже самого захудалого телевидения нет. Кабель прокладывать нерентабельно, а «Излучатель» гасит даже радиоволны… Вам напомнить о провале операции «Наблюдатель»? Ни одна наша камера и даже ни один спутник так и не дали устойчивого сигнала!

— Значит, нам нужно искать другие решения. Нужно ловить момент, когда большая часть жителей города соберется в одном месте. — Бархатный бас, произнесший эти слова, наводил Гуськова на мысли об ученой степени, бороде, трубке с ароматным табаком и пивном брюшке. — Есть там у них какие-нибудь массовые праздники?

— Помилуйте! Какие ТАМ могут быть праздники?! — ответила женщина. — Только выступления Верховного Комиссара или Председателя Совета. Но они крайне редки и охрана там… В прошлом году мы потеряли сразу двух агентов именно на такой акции.

— Я считаю, что в этот раз осечки быть не должно, — вклинился в разговор новый собеседник, обладатель скрипучего старческого голоса. — Наш агент-доброволец действует на территории уже шестой год. И, надо сказать, у Аполлона Питиримыча отличная подготовка…

На этом месте запись вновь разразилась треском помех и оборвалась. Верховный Комиссар облокотился на сцепленные в замок руки и пристально всмотрелся Гуськову в глаза, как бы спрашивая: «Ну? Что на это скажете?» Аполлон Питиримович смущенно отвел взгляд и, оправдываясь, пробормотал:

— Надо же… Какое совпадение…

— Совпадение? — с наигранным удивлением переспросил Комиссар. — Совпадение, вы говорите, уважаемый мой Аполлон? Совпадение, дорогой вы мой, Питиримович?!.. А знаете ли вы, — тут голос Комиссара утратил всякую эмоциональную окраску, стал настолько пустым и безжизненным, что Аполлон невольно съежился в кресле, словно его окатили холодной водой на морозе, — …знаете ли вы, милейший, что во всем, — во всем! — Городе нет другого человека с таким же именем? А?

Гуськов робко поднял глаза на Комиссара, вдруг показавшегося ему неправдоподобно огромным, и жалобно проблеял:

— Правда?

Лицо Комиссара вновь пошло пунцовыми пятнами. Руки сами поползли по столу к наглому, валяющему Ваньку, подозреваемому. Лишь чудовищным усилием воли Комиссар сдержал естественный порыв — придушить этого шута, позорящего его, пусть в глазах всего одного, но все же — военного человека. Не оборачиваясь, Комиссар чувствовал, что за его спиной лейтенант улыбается, уже не скрываясь.

— Ну, хватит! — Верховный нетерпеливо поднялся, вновь нависнув над Аполлоном, словно готовый вот-вот рухнуть скальный уступ. — Я изначально знал, что допрос ничего не даст. Эта глупая затея — целиком и полностью инициатива Совета. Моя бы воля, вас, дорогой мой Аполлон, расстреляли бы еще вчера. Без суда и следствия. Однако, благодаря нашему гуманному Совету, я вынужден тратить на вас свое личное время, — Комиссар наклонился к задержанному, упершись в стол широко расставленными руками. — Я спрошу последний раз — вам есть, что мне сказать?

У Аполлона Питиримовича мелко задрожала нижняя губа. Он, не веря, уставился на Комиссара и заплетающимся языком промямлил:

— Расстреляли бы?

На лице следователя отразилась целая гамма чувств — гнев, раздражение, злоба — вот только жалости среди них не было. Комиссар обошел стол, встал за спиной арестованного, положил ему руки на плечи и, наклонившись к оттопыренному, украшенному мелкими черными волосками, уху прошептал:

— У меня для вас чудесные новости, дорогой вы мой. Сегодняшний день станет венцом вашей педагогической карьеры. Вы лично послужите примером и уроком сомневающимся. Не столько вы, конечно, сколько ваша показательная казнь, но согласитесь — без вашего участия, милейший мой Аполлон Питиримыч, это мероприятие провести невозможно…

Верховный Комиссар резко выпрямился, и, небрежно похлопав Аполлона по плечу, двинулся к выходу. Возле лейтенанта он ненадолго задержался, окинул одобрительным взглядом выправку подчиненного и сказал:

— Подготовьте арестованного. И сообщите на все предприятия и подразделения, что сегодня будет сокращенный рабочий день. Казнь состоится в семь тридцать на Центральной площади. Опоздавшим группам — выговор, с занесением в личное дело.

По коридору Аполлона Питиримовича пришлось, в буквальном смысле слова, тащить. Два дюжих молодца под командованием лейтенанта без видимых усилий волокли задержанного, едва касающегося носками стоптанных туфель пола, обитого выцветшим зеленым линолеумом. Ноги не слушались Аполлона Питиримовича. Он мешком повис на руках мордоворотов-охранников и только вздыхал протяжно, когда жесткие пальцы впивались в егодряблые мышцы особенно сильно. Жизнерадостный лейтенант шагал рядом, весело щерился, подбрасывая в руке увесистую связку с ключами. Ключи взлетали в воздух и с веселым звоном ложились в широкую лейтенантскую ладонь. А за мелькающими мимо, забранными решетками, окнами — вот же напасть! — приветствуя раннюю весну, весело галдели птицы. Общее веселье не разделял только Аполлон Питиримович. Даже тащившие его охранники — и те, казалось, получают от этого процесса видимое удовольствие. А лейтенант, к тому же, болтал без умолку.

— …честно говоря, мне вас даже немного жаль, ведь вы всего лишь слепое оружие. Но Комиссар — каков человек! Человечище! Ясно же, что атака из-за Периметра нацелена, главным образом, на наших лидеров. Быть может — на него самого! А ведь не побоялся — лично допрос провел!

Аполлон попытался сфокусировать мысли на монологе лейтенанта. Выходило не очень, но суть он все же уловил. По каким-то немыслимым причинам, Верховный Комиссар должен был опасаться его — простого школьного учителя. Что мог противопоставить он, стареющий педагог, могущественнейшему человеку Города?

— Простите, господин лейтенант, но я, действительно — ничего не понимаю!

Лейтенант бросил на приговоренного снисходительный взгляд, ловко крутанул кольцо с ключами и, копируя комиссарскую манеру разговора, ответил:

— Неудивительно, дорогой вы мой Аполлон, — и тут же громко захохотал. Но быстро справился с собой и свирепо шикнул на охранников, попытавшихся поддержать веселье командира.

— А знаете, Аполлон Питиримович, я вам верю, — чуть позже изрек лейтенант и, предупреждая последующие вопросы арестованного, продолжил. — И Комиссар вам верит. И Совет, как это не парадоксально, тоже. Только вам от этого легче не станет. Вся следственная группа, занимавшаяся вашим делом, на девяносто девять процентов уверенна в вашей неосведомленности. Вы — не обычный шпион. Вы — робот, запрограммированный врагами из-за Периметра. В нужный момент, в нужных условиях, ваша программа должна была сработать и заставить вас выполнить поставленную задачу. Мы уже сталкивались с подобным. И мой вам искренний совет — радуйтесь, что Совет не отдал вас докторам из Института.

Гуськов не разделял воодушевления лейтенанта, но, почувствовав, как при упоминании Института испуганно вздрогнули плечи его конвоиров, все же решил найти в себе немного позитива. Как раз, чтобы хватило на поддержание беседы, судя по всему — последней в его жизни.

— Но неужели нельзя ничего сделать? То есть… я хочу сказать — ведь все знают, что я не виновен! Ну, какой из меня робот, право слово?! Я бы знал. Вы так не думаете?

Конвой остановился перед огромной бронированной дверью, и лейтенант принялся возиться с ключами. Щелкнул замок, по коридору прокатилось эхо скрипнувших петель. Лейтенант обернулся к Гуськову, сочувственно помотал головой и сказал:

— Вы — бомба, Аполлон Питиримович. Ходячая неразорвавшаяся бомба. А что делают с неразорвавшимися бомбами? — И, не дождавшись ответа, сам ответил на свой вопрос. — Их уничтожают…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

На центральную площадь стекался народ. С трибуны, где разместился Совет в полном составе и сам Верховный Комиссар, открывался хороший обзор. Видно было, как стройными колоннами, под предводительством своих бригадиров, идут рабочие из Заводских кварталов. Как, чеканя шаг, маршируют временно освобожденные от несения дежурства отряды солдат. Как дисциплинированными группами к площади стекаются школьники и студенты. Никакой давки и неразберихи. Порядок построения был всем давным-давно известен. Каждая группа занимала отведенную именно ей часть площади. Последними, по заведенному порядку, подошла самая малочисленная группа — отставные военные и пенсионеры.

Комиссар шагнул на верхнюю трибуну и окинул довольным взглядом жителей Города. Теми моментами, когда он во всем стоял выше Совета, Комиссар упивался особо. Отработанным движением он вскинул к небу руку, приветствуя собравшихся и призывая их к тишине. Впрочем, последнее было излишне. Единственным звуком, который разносился над площадью, были шаги конвоиров, ведущих приговоренного к помосту, в центре которого стоял электрический стул. Еще семь лет назад на его месте была обычная грубо сколоченная виселица, и Комиссар, считавший себя сторонником прогресса, каждый раз искренне радовался, глядя на торжество науки.

— Сограждане! — зычный комиссарский голос, прокатившись по площади, обрушился на стоящих у подножия трибуны людей. — Собратья! — каждое слово звоном отдавалось в головах и огнем вспыхивало в сердцах. — Соратники! — Комиссар, наслаждаясь моментом, еще раз оглядел выстроившиеся шеренги. — Коварный враг, засевший за Периметром, не дремлет! Днем и ночью строит свои козни, угрожая нашему светлому будущему! Мировое зло пытается лишить нас того, что мы так долго строили! Пытается навязать свои порядки!

По рядам горожан пролетел недовольный ропот. Некоторые даже стали озираться по сторонам, словно надеясь увидеть рядом подлых наймитов коварного врага.

— Но надежным щитом от вражьих происков служит нам наша Армия и Комиссариат! Этот человек, — палец Верховного метнулся в сторону стула, на котором в тот момент охранники закрепляли ремнями несчастного Аполлона Питиримовича Гуськова, — совершил чудовищное преступление! Он вошел в сговор с врагом!

Недовольный ропот стал громче. Кто-то уже грозил приговоренному кулаком. Кто-то выкрикивал проклятия.

— Наказание за предательство своего народа — одно! — Комиссар выдержал эффектную паузу и рявкнул. — Смерть!

И словно по команде взлетели вверх сжатые в кулаки руки и тысячи глоток подхватили, как молитву:

— Смерть! Смерть!!! Смеееееееерть!!!

Комиссар вновь вскинул руку, призывая к тишине. Подождал, пока утихомирятся самые шумные, и принялся зачитывать Приговор. Советник по Образованию склонился к Первому Заместителю и шепнул:

— Давно у народа не было праздника. Сегодня, кстати, особенно людно, не находите?

Первый Заместитель охотно кивнул:

— Согласно приказу Верховного Комиссара и учитывая низкую активность противника, на сегодняшнее мероприятие было решено снять с несения дежурства восемьдесят процентов бойцов.

— Кроме того, — включился в беседу Советник по Производству, — с заводов и фабрик было отпущено около девяноста процентов работников. Комиссар очень серьезно относится к этой акции…

Комиссар закончил чтение Приговора и уступил место Председателю Совета.

— Приговор обжалованию не подлежит! — произнес Председатель традиционную фразу. — Приговоренный, вам есть, что сказать в свое оправдание?

Но Гуськову не дали возможности что-либо ответить. Один из конвоиров влажной губкой прошелся приговоренному по голове и надел на нее обруч с проводами. Другой занял позицию возле шкафа с рубильником. Гуськов молча смотрел на ровные шеренги горожан. На серые робы рабочих. Синюю школьную форму. Стерильно белые врачебные халаты. На покрытые пылью ботинки, грязные перчатки, мундиры цвета хаки. Смотрел и не видел лиц.

Склонившись к Верховному Комиссару, Советник по Производству прошептал:

— На всю следующую неделю рабочий день предлагаю продлить на пол часа. Развлечения развлечениями, а План выполнять надо. Вы же, господин Комиссар, весь Город от работы оторвали…

— Приговор привести в исполнение! — крикнул Председатель Совета.

— …весь Город… — задумчиво повторил Комиссар. — Весь Город…

Весь Город лежал перед ним. Маленькое государство, остающееся верным своему Долгу, несмотря на постоянные нападки осаждающих его врагов. Огромный, слаженный механизм, внушающий священный трепет даже ему, человеку, который определял ход этого механизма. Неприступная крепость на пути отступников, забывших, что значит служить своей Родине, даже если последний приказ с этой самой Родины пришел почти полтора века назад.

Город. Его Город. Такой огромный, такой сильный. И такой хрупкий перед очередной коварной задумкой Врага.

— Есть, привести в исполнение! — донеслось от помоста.

И тут же в голове Комиссара что-то щелкнуло, словно встал на место недостающий кусок головоломки. Он кинулся к трибуне, плечом оттолкнул Председателя и, совершенно забыв про микрофон, заорал:

— Ааааатставить!

Он опоздал всего на долю секунды. Рука в резиновой перчатке уже тянула рубильник вниз. Резкий щелчок, который послал по проводам ток убийственной мощности, разнесся над молчаливой площадью, перекрыв даже эхо комиссарского крика.

Аполлон Питиримович Гуськов, школьный учитель, пятидесяти восьми лет отроду, нескладный и нелепый — прикрыл глаза, чтобы не видеть страшную серую массу, молча взирающую на то, как убивают человека, и прошептал:

— Жаль… Как же мне всех вас жаль…

И «взорвался».

А секунду спустя прозвучал протяжный женский крик: — Да что же вы за звери такие!?

А потом заплакали дети…

— Поздравляю, коллеги! Действие «Излучателя» нейтрализовано! — Артур Иванович — жизнерадостный бородач, влетел в лабораторию, словно вихрь. Улыбаясь, пожимая протянутые руки, хохоча, как ненормальный, он подбежал к Лидочке Еременко — самой младшей участнице Проекта, подхватил ее на руки и, рискуя сбить приборы и зацепить коллег, завальсировал по комнате.

— Да, что вы, как ребенок, ей богу! — проскрипел сидящий возле мониторов Семен Климентьевич, старейший работник НИИ и руководитель Проекта в одном лице. — Видим, все прекрасно… давайте сюда ваши графики.

— А что, передачу наладили? — Артур осторожно поставил Лидочку на пол. Вынув из нагрудного кармана цифровой носитель, он положил его перед Семеном Климентьевичем и с интересом уставился в мониторы.

Лидочка одернула халат и рассмеялась:

— Артур, ну что же вы!? Сами же сказали — действие «Излучателя» нейтрализовано. Исчезло не только негативное воздействие на людей, но и помехи. Сигнал устойчивый и четкий. Прямо перед вашим приходом пошел… — Она помолчала и едва слышно добавила. — Справился таки Аполлон Питиримович…

Однако Артур ее услышал.

— Питиримыча жаль… — помрачнев, кивнул он. — Широченной души человек был. Добровольно пойти на подавление личности и нейролингвистическое программирование… Буквально стереть самое себя, это, знаете ли, не каждый… Да, не каждый.

— Но мы же могли восстановить его?! Правда? — с какой-то детской надеждой спросила Лидочка. — Неужели все должно было закончится именно вот так?

— Не могли, — скрипуче ответил Семен Климентьевич. — Аполлон знал, на что идет. И знал, что назад он не вернется. Просто он очень любил людей… даже этих, из Города. А когда любишь кого-то, гораздо легче приносить жертвы.

Некоторое время было слышно только, как тихонько гудят сверхмощные компьютеры. Затем Семен Климентьевич встал со своего кресла, и, подойдя к застывшей парочке, встал рядом.

— Земля ему пухом, — пробормотал он и принялся молча смотреть в мониторы слежения.

В немногочисленные камеры, некоторые из которых были установлены ценой жизни агентов, весь Город видно не было. Но полную картину это составить не мешало. Большая часть народа нестройной толпой шла в сторону периметра. По площади, побросав винтовки, слонялись солдаты. Некоторые люди сидели прямо на мостовой, обхватив головы руками, раскачиваясь из стороны в сторону. На трибуне, спрятав лицо в ладонях, рыдал Первый Заместитель. Совсем рядом, зажав в руке табельный пистолет, в неестественной позе лежал Верховный Комиссар.

И во всей этой суматохе никто не обращал внимания на центрального персонажа действия, сидящего на нелепом металлическом стуле, опутанного проводами, с мерцающим, будто нимб, обручем на висках. Откинув голову назад, Аполлон, не мигая, смотрел в весеннее небо и грустно улыбался — стройный и прекрасный, словно молодой бог.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 18 октября 1981 года в городке Кайеркан, который ныне считается районом города Норильска, Красноярского края. Закончил Ленинградский государственный областной университет (ЛГОУ) им. А.С… Пушкина, по специальности связи с общественностью. Работал журналистом, телеведущим, руководителем пресс-службы, редактором интернет-портала. Последние три года живет в Петрозаводске, столице республики Карелия. Работает директором петрозаводского городского Центра молодежи.

Пишет около пяти лет. Активно продвигать свое творчество начал года полтора назад. Публикации: журнал «Реальность Фантастики» — рассказы «Снежные волки», «Где живет Кракен». Сборник «Ярость благородная» — рассказ «Война без сохранения» (издательство «Яуза», готовится к выходу в апреле 2011 года).

Александр Абалихин Одуванчики

Виктор Петрович, не торопясь, ехал на велосипеде по проселочной дороге в деревню. Он направлялся в сельский магазин за продуктами. За его спиной скучно висел пустой рюкзак. Перед ним изредка взмывали в воздух белой метелью стайки капустниц, отдыхавших посередине дороги на влажной глине. Припекало солнце, травы замерли, на обочине дороги серебрились кустики полыни.

Неожиданно впереди себя, возле одной из луж, Виктор Петрович увидел дрожащие крылья необычных бабочек. Он даже остановился и сошел с велосипеда, чтобы лучше их рассмотреть. Бабочки были раза в два крупнее обычных капустниц и шоколадниц. Не походили они ни на изящных бабочек «павлиний глаз», ни на роскошных «адмиралов». Таких бабочек Виктор Петрович не видел нигде, даже в музеях. Они имели нежно сиреневые крылья с необычным перламутровым узором. Виктор Петрович посмотрел в сторону лесной поляны, которая в это время обычно радовала взгляд синими колокольчиками, густо рассыпанными в высокой траве. На этот раз поляна была сплошь золотой. Она была усеяна желтыми одуванчиками, среди которых попадались уже отцветшие цветы с дымчатыми шариками на концах стебельков. «Как красиво! Луг золотой!» — вспомнил он школьный учебник. Поляна действительно была очень красивой. Дополняли необычную красоту порхающие над одуванчиками те самые сиренево-перламутровые бабочки, которые сидели возле лужи на дороге.

— Откуда в это время столько одуванчиков? — удивился Виктор Петрович. — Третье или четвертое у них цветение, что ли?

Налюбовавшись на эту картину, он продолжил движение в сторону деревни Шиколовки на своем велосипеде. По пути ему встретились еще несколько полянок с одуванчиками и необычными бабочками. Совершив покупки, он вышел из магазина и услышал разговор двух мужиков, сидевших на лавочке.

— Совсем все вокруг заполонили, проклятые, — говорил один из них, в серой кепке и выцветшей синей рубахе. — В саду у меня все яблони из-за них засохли. И главное, вывести эти одуванчики никак нельзя. Уже все средства перепробовали!

— Это точно. У них корни метра на два уходят в землю. Не одуванчики, а хрен какой-то! — подтвердил второй мужичок, одетый, несмотря на жару, в черный старый пиджак.

Он сплюнул и ругнулся.

— Это вы об одуванчиках говорите? — включился в разговор Виктор Петрович.

Несмотря на тяжелый рюкзак за спиной, набитый крупами, бутылками с подсолнечным маслом и всякой всячиной, он не спешил садиться в седло своего «Туриста».

— Об одуванчиках. Никакого спасу от них нет! — возмущался мужичок в пиджаке. — Березовая роща даже засохла из-за них. Деревья стоят сухие. Кругом сплошные одуванчики. А над ними бабочки красивые так и вьются.

Виктор Петрович еще немного поболтал с мужиками, и поехал к себе на дачу. На обратном пути он увидел, что по красивой поляне бродит какой-то человек. Виктор Петрович слез с велосипеда, скинул рюкзак и подошел к нему. Тот был одет в серебристый плащ и сосредоточенно собирал во флакон семена отцветших одуванчиков.

— Здравствуйте, — сказал ему Виктор Петрович.

Человек вздрогнул и оглянулся.

— Как их тут много! Похоже, пора начинать с ними бороться, а то они всю округу заполонят, — сказал Виктор Петрович.

Незнакомец молчал.

— Вы ученый? — спросил Виктор Петрович, заинтересовавшись действиями этого странного человека.

— Нет, — наконец ответил хриплым голосом человек. — Я наблюдатель.

— Никогда не видел таких красивых бабочек. Откуда они здесь?

— С Анокприлона, — задумчиво проговорил мужчина.

— Откуда? — изумился Виктор Петрович.

— Издалека. Если вы так любопытны, я вам расскажу, откуда взялись эти цветы и бабочки. Все равно скоро земляне узнают великую и радостную весть. Мы прибыли на вашу планету с Анокприлона…

Виктор Петрович вытаращил глаза.

— Это очень далеко отсюда. Но что нам остается делать? Ведь именно на вашей планете исключительно благоприятные условия для разведения одуванчиков.

— Одуванчиков? — изумился Виктор Петрович, — Зачем их надо разводить?

— Мы вегетарианцы. А из всех съедобных растений предпочитаем употреблять в пищу одуванчики.

— Они же горькие!

— Зато имеют богатый состав. Именно они необходимы организмам анокприлонцев. Мы засеиваем вашу планету одуванчиками. Этот вид одуванчиков выведен нами искусственно. Они имеют мощный корень, содержат гормон ускоренного роста и размножения. Эти цветы уничтожают все конкурирующие растения. Скоро вся Земля будет покрыта одними одуванчиками, — суровое лицо анокприлонца расплылось в довольной улыбке.

— Да вы что! А люди, а животные? Тоже одну эту гадость есть будут?

— Люди перейдут на одуванчики. Хватит поедать животных и всякую растительную дрянь. Вот засеем одуванчиками всю Землю, вы их распробуете, вам понравится! Потом нас благодарить будете. А мы уже транспортные корабли готовим для отправки одуванчиков консервированных, одуванчиков соленых, одуванчиков вяленых и сушеных. Кстати во многих странах на вашей Земле одуванчики едят.

Виктор Петрович смотрел на незнакомца как на сумасшедшего.

— Я вижу, вы мне не верите. А напрасно. Я могу вам предложить отличный рецепт салата из одуванчиков. Его отлично запивать пивом из них же. Кстати, первое из одуванчиков просто великолепно, если в него ничего не добавлять, кроме соли. Главное, надо одуванчики перед приготовлением ошпарить.

— Так эти ваши одуванчики забьют все растения. Даже перца не останется?

— Точно. Ничего, кроме одуванчиков, — лицо незнакомца снова растянулось в блаженной улыбке.

— Так ведь звери вымрут. Не все же смогут одними одуванчиками питаться.

— Мы, анокприлонцы, очень гуманные существа. Мы никогда не уничтожаем животных и другие расы. Мы создаем такие условия, при которых они сами вымирают.

— Но ведь это бесчеловечно, — воскликнул Виктор Петрович.

— Бес чего? — удивился анокприлонец.

— Бесчеловечно! Ведь лесные звери не смогут есть ваши одуванчики.

— Да не волнуйтесь так. Останутся мыши-полевки. Может быть, — сказал равнодушно анокприлонец. — И вообще, хорошо, что это мы первыми вашу планетку заприметили, а то на ваши сельхозугодья уже другая раса глаз положила. Космоовцы вообще хотели здесь борщевиком все засеять. Эти космоовцы даже на нас с вами непохожи. Они больше крупный рогатый скот напоминают. Да и питаются, как скоты — силос едят, а не изящные салаты и пюре из одуванчиков! А мы научим вас есть одуванчики. Вы без них скоро прожить не сможете, уверяю вас.

— Это точно. Если вокруг ничего не останется, кроме них.

— А еще в придачу получите красивых бабочек. Только они способны опылять этот вид одуванчиков. Пейзаж, конечно на вашей планете станет однообразным, но очень красивым.

Пришелец отвернулся, прекратив разговор. Виктор Петрович, потрясенный всем услышанным, поехал домой.

На своем участке он увидел несколько одуванчиков, схватил лопату и стал их выкапывать. Однако корни зловредных созданий уходили глубоко в землю.

— Витя, слива засохла, — крикнула его жена Маша, — вокруг нее полно одуванчиков. Надо было прополоть.

Вечером Виктор Петрович услышал по радио, что во многих уголках земного шара появились необычные одуванчики. Ученые ничего не могут объяснить, но в считанные недели эти безобидные ранее цветы захватывают все более крупные ареалы, вытесняя другие растения.

Через неделю все только и говорили об одуванчиках. В воздухе летал пух от отцветающих цветочков.

Виктор Петрович пошел за грибами. Одуванчики уже росли и в густом лесу. Многие деревья стояли сухие. Грибов не было. Он вышел на полянку, заросшую желтыми цветами, и увидел того самого незнакомца.

— Что же вы делаете? — возмутился он.

— Да отстаньте вы! У нас неприятности. Этого никто не учел. Во многих регионах, где одуванчики почти заполонили все вокруг, расплодились кролики. Кролики размножаются и пожирают одуванчики в колоссальных количествах! Они получили с пыльцой одуванчиков гормон ускоренного роста и размножения. Со своей слюной они выделяют вещество, которое губит корни одуванчиков. Жаль, что мы так принципиальны и не можем уничтожать живых существ — этих проклятых кроликов! Так что мы сворачиваем свою программу! Бабочки сами погибнут. Радуйтесь! И молитесь, чтобы космоовцы о вас не вспомнили!

Анокприлонец с ненавистью посмотрел в траву. Там сидел сбежавший от соседа Виктора Петровича черный кролик Кузя и жевал одуванчики.

— Вон как челюсти ходят! — зло проговорил анокприлонец.

Тут Виктор Петрович спросил:

— А вы не никогда пробовали рагу из кролика с одуванчиками?

Лицо анокприлонца исказила гримаса отвращения. Он побледнел и покачнулся.

— Замолчите сейчас же!

Пришелец развернулся и побежал, прикрывая свой узкий рот четырехпалой рукой. На него сверху опустилось зеленоватое, прозрачное облачко, обволокло его. Фигура анокприлонца растворилась и стала невидимой. Облачко взмыло вверх и вскоре исчезло.

Виктор Петрович с любовью посмотрел на Кузю и подумал, что надо сказать соседу, чтобы тот выпустил остальных своих кроликов на волю. Пусть порезвятся!

Виктор Петрович вышел на тропинку. Вдруг что-то обожгло ему руку. Рядом с тропинкой высились огромные заросли борщевика…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Москве 10 ноября 1960 года, окончил Московский авиационный технологический институт им. К. Э. Циолковского. Специальность — инженер-металлург. Работает в научно-производственном объединении.

Фантастические рассказы и повести опубликованы в журналах: «Знание — Сила», «Знание — сила: Фантастика», «Наука и религия», «Техника — молодёжи», «Природа и человек. Свет», «Юный техник», «За семью печатями», «Приключения, фантастика», «Жеглов — Шарапов и Ко», «Фантастика», «Интернет — вести», в газете «Мир Зазеркалья», в альманахе «Сияние лиры», в журнале «Мир фантастики» на ДВД-диске, в аудио-библиотеке «Фантастика» журнала «Знание — сила» на ДВД-диске.

⠀⠀ ⠀⠀

Сергей Жданов Узревший облик мира

Здравствуйте, заходите, присаживайтесь. Дайте-ка я гляну на вас через преобразователь. Интересно… А вы сами никогда не им пользовались? Нет?

Спасибо, чувствую себя нормально. Больно смеяться, но это как раз сейчас мне не угрожает. Пуля жизненно важных органов не задела, так что через несколько дней выпишут. Да, преобразователь, или очки Свиридова, как их в народе прозвали, весьма помог. С ним врач видит биополе любого органа. Но ведь ваш журнал интересуется отнюдь не медицинскими аспектами использования преобразователя?

Я бы не говорил — открытие. Ручаюсь, что в действии преобразователя использованы только давно известные принципы и устройства. Так что я, Алексей Свиридов, истинного мира не открывал. Я лишь создал устройство для настоящего, правильного зрительного восприятия. Кто-то выразился по поводу последствий использования преобразователя: «слепой прозрел». Мне это выражение нравится.

Что же, с начала, так с начала. Я занимался психофизиологией зрительного восприятия. Здесь мне придется прочитать вам небольшую лекцию, чтобы читатели хоть немного вникли в проблему. Глаз — устройство весьма несовершенное. Скажем, из всего спектра электромагнитного излучения он воспринимает довольно узкую полосу частот. Да и то: определение цвета строится на основе обработки мозгом данных всего трех цветовых рецепторов: зелено-красного, желто-синего и черно-белого. Прочие цвета радуги мы, говоря честно, не воспринимаем. Мы о них догадываемся.

Я назвал глаз несовершенным. К этому стоит добавить несовершенство мозга. Глаз подает в мозг смесь цветовых пятен, линий, углов, движения, и уже мозг превращает все это во внятную картину проезжающего по мокрой дороге синего автомобиля. Кто знает, что еще содержалось в этой смеси и чего наш мозг распознать не смог? По нехватке ли опыта, или по полному отсутствию программы обработки полученной информации — все едино. Вы, наверное, знаете что жители равнин в горах совершенно не способны оценивать расстояния? Необходимого опыта нет.

С детства опыт появляется, можно говорить — с младенчества. Мозг создает нервные связи, чтобы расшифровывать считываемую глазом информацию. Первоначально связи устанавливаются при помощи других органов чувств. Не зря же младенец все тянет в рот, а ребенок постарше всегда норовит потрогать руками. Вот так и вырабатывается то, что я назвал диктатом фактуры поверхности. Из всех детекторов, которыми располагает глаз, почему-то самым весомым оказывается детектор фактуры. Для примера — вспомните кирпич.

Могу почти наверняка утверждать, что первое, что пришло вам на ум — это вид самой поверхности кирпича. Не его прямоугольность, не его цвет, а именно та особая шероховатость поверхности, что и делает кирпич кирпичом, а не прямоугольным оранжевым бруском. А лимон с пупырчатой шкуркой представьте, а? Я прав?

Диктат фактуры объясним — здесь зрительный образ тесно связан с образом осязательным. Отсюда следует что? Чего не щупали, то не различаем по-настоящему. Да, вы абсолютно правы, концепция Токиязы, звучащая как: «сущее ощупываемо», строится именно на признании фактуры единственным достоверным ощущением. Все прочее считается копией копии и даже планом копии — с соответствующей степенью достоверности. Я не разделяю его концепции хотя бы потому, что она ставит под сомнение все практические результаты астрономии.

Согласен, Токияза абсолютно прав, когда описывает собственную активность системы глаз-мозг. Попросту, о чем подумал — то и увидел. Науке давно известны образы на сетчатке глаза, порожденные не внешним воздействием, а собственным воображением. Да и зрительные галлюцинации возникают именно так: мозг создал образ, глаз отпечатал его на сетчатке, потом считал — но уже как отпечаток внешнего мира, и подал снова в мозг. Замкнутый круг, в котором невозможно отличить сам предмет от его фантома. Только ведь нам известны и осязательные галлюцинации, о чем Токияза умалчивает.

Так вот, использование специального голографического фильтра — вы видите, как радужно переливается внешняя поверхность очков позволяет отстраниться от диктата фактуры поверхности. В преобразователе использованы также светофильтры, самоподстройка фокусировки и прочие оптические ухищрения, давно применяемые в фотографии. Упрощенно говоря, фактура поверхности предметов становится почти неразличимой.

Период адаптации — короткий. От пяти минут до нескольких часов. Согласен, ощущения при адаптации не самые приятные. Ужас? Не думаю, что такое переживание обязательно. Скорее, это выражение общего отношения к миру. Я полагаю, что любой человек взирает на мир либо со страхом, либо с интересом. Одно, кстати, не обязательно исключает другого. Так вот, кто испытывает страх, тот создает некий упрощенный образ окружающего мира и держится за этот образ изо всех сил. И в те моменты, когда образ обнаруживает несоответствие реальному миру, страх овладевает им, полностью подчиняя себе. Вы знаете, я полагаю, что стрелявший в меня фанатик был из таких, из трусов. А человек, интересующийся миром, испытывает в такие моменты волнение и счастье.

Вы правы, я адаптировался быстро. Не скажу, что адаптация сопровождалась радостными переживаниями. Все эти переливающиеся пятна, потеря ориентации, режущие глаз цвета порядком утомляли. Да и потом, когда мозг подстроился — зрелище четырех вращающихся цветных небесных сфер буквально подавляет. Пропасти, разрезающие совершенно твердую под ногой поверхность, тоже немало адреналина добавляют. Так что я даже где-то понимаю тех, кто счел открывшийся истинный мир потусторонним.

Исчезновения визионавтов? Не могу ничего сказать. Конечно, слышал. Но если всерьез: кому потребовалось их похищать? Инопланетянам? Скорее, они сами удалились в уединение. Своего рода отшельничество, надо полагать.

А, так вас больше всего интересует мое знакомство с Персонажами? Первой мне, представьте, на глаза попалась Синяя Гусеница. Я ее так и назвал. А потом, с моей легкой руки, всех движущихся и контактирующих с нами обитателей истинного мира, поименовали Персонажами, наградив именами из сказок Льюиса Керрола. Сейчас их девять, но всех журналистов почему-то интересуют только Мартовские Зайцы.

Конечно, после того, как обнаружилось, что они иногда доступны наблюдению невооруженным глазом, разом решилась загадка НЛО. Поэтому согласен с вами, они наиболее популярны. Контакты с ними, с моей точки зрения, настоящие. Мы обмениваемся световыми импульсами, они меняют направление и скорость движения, если осветить их лазерным лучом определенной длины волны. Разум? Сомнительно. Но в людях они разбираются. Сколько раз я видел, как вокруг одного человека хороводом скачут Мартовские Зайцы, а возле другого лишь изредка Соня проползет. Белого Кролика, например, видело всего несколько человек!

Нет, не преувеличиваю. Я беру в расчет только подтвержденные случаи. Тот мир, который открывает нам преобразователь, трудно описать словами. Один видит голубую прозрачную гору, другой оранжевый бархан, третий — снежный сугроб огромного размера. Но у всех он расположен на одном и том же месте, у всех имеет вид горы, у всех блестит. Последователи Юнга объявили, что преобразователь позволяет визуализировать архетипы. Не знаю. Думаю, что светящиеся пятна, медленно сдувающиеся сферы и прозрачные стены, что окружают нас в истинно видимом мире, и где мы воспринимаем обычным зрением пустоту — пока неизвестные нам виды материи. Я, грешным делом, материалист, знаете ли. И от всех религиозных диспутов далек, так что даже не спрашивайте об этом.

Знаю, что есть радикальные течения в исламе, да и в христианстве, объявившие очки Свиридова даром шайтана. Ожидаемая реакция. Все, что не описано в Коране — зло и противно Аллаху. Помнится, в средние века некий халиф сжег библиотеку, сказав, что противоречащие Корану книги содержат ложь, а повторяющие Коран — излишни. Ничего нового нынешние фанатики не изобрели.

Официальные богословы пока выжидают. Видите ли, использование преобразователя в медицине, геологии, технике приносит немалую прибыль. Открыто объявить сам прибор дьявольским теперь сложно. Объяснить истинный мир пока невозможно. Мы не знаем, все ли из того, что открывает нам преобразователь, существует. Да и то, что существует точно — что это такое? Кротовая Пасть, например, что такое? А ее использование приносит миллионы долларов прибыли ежемесячно. Вот и отыгрываются на тех ученых, которые разные гипотезы об устройстве истинного мира выдвигают.

Конечно, приходится изобретать. А что делать? Любой человек, надевший очки и адаптировавшийся к ним, сразу убеждается, что мир совсем не таков, каким он его полагал. Картина мира рушится, и ее надо чем-то подпирать. А священники ничего предложить не в состоянии. Средство религии — рассказ. А преобразователь позволяет видеть. То, что видишь сам — сильнее слов. Так что все визионавты пытаются объяснить мир, исходя из собственных представлений. Экстремалы-визионавты, кстати, обходятся вообще без объяснений. Чтобы добавлять адреналина в кровь, объяснения излишни. Среди экстремалов уже и зависимость от преобразователя существует, как от телевизора или компьютера.

Я своего мировоззрения после использования преобразователя не изменил. Обострилось одно из наших чувств, мы узнали кое-что новое — и все. Для меня, как ни странно, потрясением оказалась скрытая структура туманов. Да-да, туманов. Преобразователь показал, что их более десятка видов. Самый изящный — Спираль Готики. Да я вам сейчас нарисую. Художник из меня аховый, но суть я передать попробую. Вот. На что похоже?

Что же, и арки и пчелиные соты здесь видят почти все. А вот основную структуру различают немногие. Поздравляю. Закончим на этом?

Хорошо, только два вопроса. Из уважения к вашему журналу.

Кресты? Знаете, некоторые фигуры отбрасывают в истинном мире проекции. Причем в разных направлениях образуется разное количество проекций. Физики даже видят в этом подтверждение дробной размерности Вселенной. Ну, у нашего мира якобы не три измерения, а одиннадцать или что-то в этом духе. Так вот: крест отбрасывает множество проекций. По оси запад-восток их больше, по оси север-юг меньше. Почему — не спрашивайте. Гипотез не имею. Кресты в истинном мире вовсе не привлекают визионавтов к христианству. Скорее, наоборот. Среди них некоторые начинают поклоняться дьяволу и языческим богам. Да и самоубийства среди визионавтов случаются чаще, чем среди обычных людей.

Бездушные? Кто?

Так бы и говорили: люди, кажущиеся прозрачными через очки Свиридова. Их всего два процента. Чем они от других отличаются? Вам виднее.

Нет, я не намекаю. Я же сразу посмотрел на вас через преобразователь, едва вы зашли в палату. Предосторожность. У фанатиков очень своеобразная аура. А вы совершенно прозрачны. Аура есть, но — слабо-белесая.

Отлично даже. Прозрачные всегда отличаются отменным здоровьем. Как заболеете или рану получите — не дай бог, конечно — прозрачным быть перестанете. Это не навсегда.

А потому, что среди епископов прозрачные почти не встречаются, как и среди политиков. Не гармоничны они. Отменное здоровье тела устойчиво при полной психической нормальности, а она куда реже встречается, чем отличное здоровье. Зависть — древнее человеческое чувство. Так что примите мои поздравления. Спасибо. Мои наилучшие пожелания вашим читателям. До свидания.

«Ступай, прозрачный и счастливый, ступай с богом. Такие, как ты, ни за что не станут приспосабливаться к преобразователю. И замечательно. Тогда бы ты сразу заметил, насколько темна моя аура. Непременно задался бы вопросом — а как же так получается, что с каждым погружением в истинный мир аура визионавта становится темнее? И что происходит с теми, у кого она достигла абсолютной черноты?

Кажется мне, что сам вопрос напугал бы тебя до смерти. Ты ведь, наверное, чутьем догадался бы, каков ответ. Ха-ха, а я ведь не сказал тебе, что с такими способностями, как у тебя, ауру можно увидеть и без преобразователя. Небольшой психотренинг, немного практики — и ты бы смог различать нас, визионавтов, издалека. А теперь поздно. Еще несколько погружений в истинный мир — и я встречу Белого Кролика.

Потом, после встречи, у меня будет лишь одно, последнее возвращение в обычный мир. Написать завещание, привести в порядок записи, отдать долги — и последнее погружение, из которого в обыденный мир не возвращаются. Что ждет меня ТАМ? Узнаю. Я — не боюсь».

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1956 году. Живет в Орле. По специальности психолог, работает в психиатрии. Литературной деятельностью занялся с 2004 году, публиковался в региональных литературных альманахах («Орловский Край», 4–9 выпуски). В 2007 году совместно с И. Афанасьевым опубликовал роман «Последняя надежда творцов», (издатель А. Воробьев, Орел). В журнале «Искатель» (11,2007) опубликована повесть «Воплощение Великого Брата».

Член Союза Литераторов РФ.

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Давыдов Деревянный меч

^{Александр Смирнов} Пять шагов

Александр Белл О пользе самодельных табуреток

Стояло мягкое бабье лето, но среди ночи я проснулся от холода. Куда-то подевалось одеяло. На пол, что ль, свалилось? И с какой стати я совершенно голый? Вроде бы не пил, а уж учудил, так учудил.

Включив свет, я закрутил головой. Да, грабанули! Телевизор, ноутбук, мобильник, скатерть и даже постельное белье подо мной — все бесследно исчезло. Я вскочил с дивана и вознамерился хотя бы прикрыть наготу, но и одежды не было. Кому понадобились мои тряпки, и какой должен был быть сон, чтобы не чувствовать, как тебя раздевают?

В шкафу, где вещей поубавилось, нашелся старый спортивный костюм и стоптанные ботинки. Поспешно одевшись, я обошел свой домишко и много чего, включая холодильник, не досчитался: жулики потрудились. Хорошо хоть им не достало ума забрать самые ценные вещи: икону 16 века и две китайские фарфоровые вазы.

Вспомнив о своей машине, я обречено выглянул в окошко, но «жигуленок» преспокойно стоял во дворе. Естественно, такую рухлядь сейчас не воруют. Давно пора ее заменить, да все как-то не наскребается средств.

Вдруг из сарая выскользнула какая-то тень. Решив, что жулики еще здесь, я выскочил на порог и чуть не столкнулся с неким первобытным существом. Его толстые руки и ноги были голыми, волосы на голове стояли дыбом, а туловище прикрывалось бесформенным серым одеянием.

Однако, присмотревшись, я узнал в чудище своего деревенского соседа Петю по прозвищу Пупс, которому вздумалось натянуть на себя холщовый мешок с тремя дырами для головы и рук. Мое незавидное положение не помешало мне зайтись в безудержном смехе. Складываясь чуть ли не вдвое, я никак не мог остановиться.

— Прекрати ржать как дурак, — обиженно пробубнил Пупс, но мне стало еще смешнее.

Петр моложе меня года на четыре. В детстве он, как и я, летом жил у своей деревенской бабушки и лип к нашей компании. Против малолеток мы ничего не имели, но Пупс был патологическим ябедой и выдавал взрослым все наши секреты: и как мы на речку бегали без разрешения, и как яблоки воровали, и как пробовали курить. До сих пор не понимаю, как мы терпели этого юного пакостника.

Повзрослев, Пупс быстро пошел в гору. Теперь он был сказочно богат, надут и со своих заоблачных высот не замечал малых мира сего, вроде меня. У него не было недостатка в квартирах, машинах, загородных особняках, но и в нашей, заброшенной людьми деревеньке, он построил себе трехэтажный особняк, уродливо возвышающийся над небольшими ладными домиками. И вот этот важный деляга, который без охранников нигде не появлялся и, наверное, пешком ходить разучился, стоял передо мной в неприлично нелепом виде. Сквозь смех, я выдавил:

— Что случилось?

— Ничего, — пробурчал Пупс, разводя в стороны волосатые руки.

— Раз ничего, почему ночью в мешке разгуливаешь?

— Нет ничего! — рявкнул Пупс. — Вообще ничего! Ни дома, ни машины, ни вещей.

Ошарашено взглянув в сторону его дома, я действительно увидел лишь голый пустырь с огромной ямой посередине.

— Впусти меня в дом — холодно! — как в детстве, капризно потребовал Пупс.

Проведя гостя в комнату, я отыскал дырявые тренировочные брюки, шерстяную кофту моей умершей бабушки, и галоши с меховой опушкой. Переодеваясь, Пупс давал мне указания:

— Немедленно звони в мой банк — пускай высылают машину с адвокатом, одеждой, едой и, конечно же, охранниками: я, как назло, на сегодня их отпустил.

Я огрызнулся:

— Сам звони. У меня, между прочим, тоже много чего пропало, и в том числе телефон.

Пупс передернулся от раздражения.

— Тогда хотя бы накорми меня!

— С чего тебе ночью есть приспичило?

— Если б с тобой случилось такое, неизвестно, чего б тебе приспичило. — Пупс упорно отказывался замечать чужую беду.

На месте исчезнувшего холодильника в куче каких-то продуктов я раскопал сковороду с едой и разогрел ее. С жадностью поедая пищу, Пупс брюзжал:

— Что ж ты меня, как скотину, пустой картошкой кормишь?

Я точно помнил, что картошка была изрядно приправлена тушенкой, но сейчас мясом даже и не пахло. Насытившись, Пупс сказал:

— С тобой только время зря тратить. Пойду звонить к соседям. Только к кому?

В деревеньке, кроме нас, обитало сейчас всего четыре человека. Я и сам хотел зайти к Василию с Тамарой, поэтому вместе с Пупсом подошел к их калитке и с удивлением обнаружил ее отсутствие. С участка неслись встревоженные голоса, а супруги в каких-то допотопных пальто топтались возле открытого гаража. Увидев меня, Тамара, привлекательная рыжеволосая толстушка, начала жаловаться:

— Машину у нас украли, а сигнализация не сработала.

Василий, крепкий обстоятельный мужчина, с голубыми, по-младенчески чистыми глазами, дополнил жену:

— И еще кучу вещей унесли. А автомобиль совсем новенький, наездиться не успели.

— А-а-а — отчаянный вопль Тамары огласил пространство.

Проследив за ее испуганным взглядом, я увидел освященную лунным светом деревянную решетку крыши дома.

— Надо же! И железо умыкнули, — растерянно пробормотал Василий, а Тамара ткнулась в его плечо и зарыдала.

— Подумаешь, железо. Было бы из-за чего убиваться. У меня вообще дом исчез, — тон Пупса выражал неудовольствие.

Тамара притихла и искоса воззрилась на незваного гостя, а Василий подозрительно спросил:

— Как это исчез? А ты куда глядел?

По холеному лицу Пупса скользнула тень растерянности.

— Понятия не имею. Лег спать, а проснулся стоящим в голом виде посреди своего опустошенного участка.

— По-моему, он пьян, — неодобрительно проговорила несколько успокоившаяся Тамара, но вдруг ее лицо застыло в гримасе ужаса: по дорожке к нам подплывала высокая белоснежная фигура. Ни дать — ни взять, привидение.

Я едва успел испугаться, а Тамара уже осознала ошибку и с удивлением вскричала:

— Наташечка, что это ты так вырядилась?

Наташа, еще одна моя соседка, отдыхавшая в деревеньке, и впрямь, выглядела необычно. Воздушное платье с рюшами, кружевами, оборками, словно белое облако, окутывало ее стройную фигурку. Девушка походила на прекрасную царевну-лебедь.

Наташа мне нравилась. Думается, что именно из-за нее весь свой отпуск я проводил в глуши. Правда, отношения наши близкими не были. Мы лишь встречались на улице, коротко беседовали и расходились по своим углам. Девушка, несмотря на приветливость и мягкость, казалась неприступной. Сколько раз я собирался пригласить ее хотя бы на речку, но, не находя предлога, откладывал предложение.

На вопрос Тамары Наташа рассмеялась, и ее чистый холодноватый смех прозвучал аккомпанементом падающему на землю свету полной луны.

— Представляете, — заговорила она недоуменным тоном, — меня обокрали — унесли всю-всю одежду. Хоть голышом разгуливай, хорошо хоть сберегся свадебный наряд мамы.

Девушка заскользила взглядом по собравшимся, задержалась на Пупсе и прыснула.

— А вы почему все такие?

Пупс поддернул на груди кофту моей бабушки и поведал невероятную историю о пропавшем доме и собственной телепортации. Остальные тоже рассказали о своих потерях, а, высказавшись, замолчали в страхе перед явлениями, которые никто не мог и даже не пытался объяснить. Вспоминая фильмы о нашествии пришельцев, я предложил:

— А не послушать ли нам радио? Что если во всем мире происходит неладное?

Идея была принята на ура, но оказалось, что приемники и телевизоры у всех пропали, и тогда нам вспомнилась баба Тоня — старейшая и, в отличие от остальных, безвыездная жительница деревеньки. Ее хибарка была темной, но мы всем скопом подошли к ней и принялись вначале осторожно, а затем уж без оглядки на приличия стучать в некрашеную покосившуюся дверь. Спустя несколько минут, показавшихся нам едва ли не вечностью, на пороге возникла взлохмаченная согбенная баба Тоня. Не по-старушечьи зорко глядя на нас снизу вверх, она недовольно проворчала.

— Ишь, разбарабанились. Али помер кто? Да нет, вижу, все живы-здоровы.

— У вас ничего не украли, бабулечка? — нетерпеливо спросила ее Тамара.

— А чего у меня красть-то? Разве что меня, девяностолетнюю, — развеселилась старуха.

— А приемник у вас есть?

— Как же, как же! Почти новенький: внучок на семьдесят лет подарил.

Никто не надеялся, что невидимые жулики пощадили имущество бабы Тони, однако она завела нас в хибару и с гордостью включила старомодный, но качественный приемник. Превратившись вслух, мы принялись рыскать по волнам, на которых звучала одна и та же дисгармоничная музыка. И хоть бы кто слово вымолвил. Нет: не прорезалось ни вестей, ни даже песен. Но вот то ли женский, то ли мужской бездушный, почти автоматический голос объявил:

— Люди! Убедительное требование! До передачи важного сообщения сохраняйте спокойствие.

А потом снова заиграла музыка, и мы, если до сего момента питали надежду, что все как-то образуется, в единый миг уверились в необратимости несчастья.

Пока герои пребывают в томительном бездействии, автор попробует приоткрыть завесу страшной тайны. С незапамятных времен между силами Света и Тьмы идет борьба за сердца человеческие. Но как ни стараются противники, победа никому не достается: люди и света не чураются, и тьмою пленяются. Чтобы не затянуть изнурительное сражение до бесконечности, стороны договорились время от времени предоставлять друг другу по десятилетию неограниченной власти. При том было оговорено, что если по истечении очередного срока правления более половины населения отдаст свои души властителям, то противникам зачтется поражение, и они в кратчайший срок уберутся с планеты. Состязания проводились уже неоднократно, но людям всегда чего-то не хватало, так что ни Светлые, ни Темные желаемого результата не добивались.

Последнее десятилетие Тьмы отличалось неординарностью. Обычно в стремлении показать преимущество собственной системы, властители изливались изобилием благ: темные — материальных, светлые — духовных, но на этот раз людей, хоть и не держали в черном теле, но сверх меры и не закармливали.

Светлые даже не сразу поняли, на что противник делает ставку, а когда разобрались, пожалели, что принятыми правилами не допускалось сообщать населению не только о шагах темных, но даже о самом факте их правления. Пришлось обходиться намеками. Только человечество и прямые указания почти не воспринимает, а уж намеки — и подавно.

Однако со временем немало людей догадалось, что дело нечисто, но разглашать открытие было не в их интересах, и они помалкивали. Оно и понятно. Будет ли, к примеру, директор обувной фабрики кричать направо и налево о загадочном появлении на его складе большой партии готовой продукции? Разумеется, не будет. Ведь без каких либо забот и план выполнен, и в личном кармане деньжат прибавилось. И, как понимаете, этот склад не был единственным: по всему миру, как бы сами собой, возникали разнообразные товары, которые только и оставалось, что продать. Ну а при пополняющемся без всяких усилий изобилии товаров производители не нужны. Они и вывелись. Практически все земляне работали или в сфере услуг, или в офисах, а то и в банках. Существовала, правда, армия строителей, но материалы, ими используемые, тоже возникали из ниоткуда.

Короче говоря, никто не создавал ничего реального, а, тем не менее, многие получали неплохие деньги, которые мертвым грузом, естественно, не лежали. По необъятным гипермаркетам сновали деловитые покупатели с огромными тележками, доверху наполненными товарами — созидатели стремительно переходили в разряд потребителей. Казалось, что суетливому, но материально благополучному существованию ничего не грозит, но в последний день правления Тьмы была проведена намеченная акция, и мир затрепетал. А как ему было не затрепетать, когда из него в единый миг исчезло все то, что в течение целого десятилетия темные материализовали из вакуума.

Это действо, а точнее, антидейство катастрофически сказалось на жителях планеты. Сколько же случилось пропаж, сколько огорчений! Благо еще, Темные учли настоятельное требование противника и приняли меры по недопущению смертельных жертв: где надо, отключили газ, свет, воду, а главное, телепортировали людей из опасных мест. Каких? Попробуйте представить ситуации! Человек находится на десятом этаже дома, а дом этот мгновенно распадается на неосязаемые составляющие. Или кто-то мчится в автомобиле, а автомобиль — раз, и как небывало. Или кто-то прогуливается по морозцу и обнаруживает, что на нем нет не только шубы с валенками, но даже и нижнего белья. Впрочем, хоть людей и избавили от смерти, но синяков и ушибов им досталось в изрядном количестве. Даже внезапное исчезновение стула из-под сидящего человека приятным ему не покажется.

Итак, мир утратил часть своего объема, а земляне заметались как шальные, не в состоянии понять, что происходит. И вдруг все, включая тех, у кого не оказалось старенького приемника, услышали высокомерный, подчеркнуто-пренебрежительный голос, оглашающий потрясающее умы, сногсшибательное сообщение.

— Подданные! Говорит один из ваших повелителей, ранее пребывавший в тени. Вы все кое-чего лишились, но утраченное никогда вам не принадлежало. Это мы — ваши господа, делали вещи из тонкой субстанции и на время предоставляли их вам. Теперь мы забрали свое назад. Вы паникуете, но с какой стати? Все ваше — при вас, а за пользование нашим мы даже не требуем платы, хотя могли бы. Так что выражайте нам нижайшую благодарность. Хотя мы можем обойтись и без благодарности, а кроме того, вернуть вам забранное, да и добавить немного сверху, но на этот раз небескорыстно. Однако не пугайтесь, не пугайтесь, с вас мы возьмем самую малость — ваши души. И имейте в виду, что если большая часть из вас согласится на обмен, мы на веки вечные утвердим на Земле свое правление, и никто нам помешать не посмеет. И еще об одном. Вас интересует вопрос, что мы сделаем с несогласными? Ничего. Пусть прозябают в убожестве да подыхают с голода, только к нашему добру не тянутся. А теперь перехожу к конкретным рекомендациям. На размышление вам дается шесть часов, а потом прозвучит наш сигнал, и каждый, кому дорого благополучие, пусть произнесет в пространство: «Я, такой-то, такой-то, добровольно вручаю свою душу теперешним правителям». И не волнуйтесь: каждый голос будет строго учтен, каждая душа оприходована. Время пошло. Решайте свою судьбу, а ошибетесь, пеняйте только на себя.

Выслушав не умещающееся в рамках реальности сообщение, мы не могли произнести ни слова, пока наконец не прорвало Тамару:

— Господи, за что нам такая напасть? И что же теперь делать?

Расстроенный, но по обыкновению обстоятельный Василий отвечал:

— Да уж, во всяком случае, не продавать души нечистой силе.

— Но как быть? Люди привыкли жить хорошо и не пожелают остаться ни с чем: подумают-подумают и предоставят навеки-вечные власть этой отвратительной силе. А она всех непокорившихся изводить начнет. Так что же делать, что делать?

— Бороться, — севшим, не совсем уверенным голосом проговорил Василий.

— Как бороться? С голыми руками против танков?

— Почему с голыми? — удивленно возразила баба Тоня. — У меня в подвале ружье припрятано: с войны осталось. Муж мой тогда партизанил.

— Ружье! — простонала Тамара. — А кто из этого ружья стрелять-то будет?

— Как это кто? — возмутился Василий. — Я же два года в армии служил.

— А я — десять, в отставку майором вышел, — увидев проблеск света во тьме, подхватил я.

— Вы все с ума сбрендили, — вытаращив налитые кровью глаза, наброился на нас Пупс. — Карге так и эдак скоро загибаться, а молодым нужно достойно существовать, а не в землянках отсиживаться да с ржавым ружьишком бегать.

— И вовсе не ржавым: я его каждый год смазываю, — распрямляя согбенную спину, с чувством собственного достоинства возразила старушка.

— А ты сам-то что намерен делать? — спросил я Пупса.

— Что, что? К нормальным людям податься да при раздаче благ своего не упустить. У тебя, Глеб, машина сохранилась — отвези меня в город, я заплачу.

— Нечего, пешком топай, — озлился на Пупса обычно добродушный Василий. Тамара же, словно не слыша пререканий, опять вернулась к насущному.

— А жить-то мы где будем? Дом-то уже негоден.

Мне захотелось успокоить паникующую соседку:

— Отремонтируем, я на стройке через все операции прошел.

— А железо! Думаю, его нигде уже не достанешь.

— Зачем железо, когда есть солома. Я ей в войну крышу крыла, теперь-то наверх не заберусь, а научить — научу, — бодро прошамкала баба Тоня, но Тамара не унималась.

— А есть что будем? Огород вспахать нечем: наш мини-трактор сгинул, и лопат приличных не осталось.

— Ну уж, — покачал головой Василий. — Я же хороший механик, а старые колхозные трактора, поди, целы. Что-нибудь, да восстановим.

— А одежда? Ничего же почти не осталось!

— Ты же и шьешь, и вяжешь, — осадил жену Василий.

Тамара вроде бы иссякла, но вспомнила еще об одном:

— А лечиться? Здоровых-то сейчас нет, а все лекарства, наверняка, испарились, новых же никто не даст.

— Вылечимся! — Наташа, до сего момента понурая и безучастная, вскинула породистую головку и блеснула взглядом черных живых глаз. — Я врач, после института в глухой деревне работала, всему научилась: и травки собирать, и зубы лечить, и раны зашивать, и даже аппендицит сама вырезала.

— А шприцы?

— Да что же ты Тамара? — не выдержал Василий. — Неужели нечистой силе душу собираешься продавать?

Тамара пошла красными пятнами.

— За кого же ты меня принимаешь, Вася? Будут резать, я на такое не пойду, но нужно же про наше дальнейшее житье-бытье поговорить.

Василий с почтением и даже умилением взглянул на свою бойкую рыжую женушку, и я понял, за кем в этой семье остается последнее слово.

Воспользовавшись паузой, Пупс пошел в наступление:

— Нет, у вас точно у всех крыши съехали. Зачем базарить, когда нужно лишь своевременно произнести несколько слов, а потом жить припеваючи. И я с вами здесь время трачу. Отвези меня, Глеб! А если желаешь и дальше здесь безумствовать, дай мне машину напрокат. За это я тебя к себе водителем возьму.

— Дай ему машину, Глеб! Зачем он нам такой? — поморщившись, сказала Наташа, и я обрадовано согласился:

— Забирай! Ключи возьмешь в сарае на полочке.

Набычившись, Пупс встал с лавки, но уходить не поспешил, а уставил на девушку тяжелый взгляд и напористо заговорил:

— Знаешь, Наташа, они все здесь неудачники. Один — солдафон-строитель, чужую собственность охраняет, второй — хваленый механик, мешки на своем горбу таскает. Ты же — женщина умная и красавица. Поехали со мной: будешь, как сыр в масле кататься.

Потупившись, Наташа смолчала, а Пупс, довольный тем, что ему не возражают, продолжил уже с игривостью:

— Поехали-поехали. С такими нежными ручками не в гнойниках же ковыряться. А если у нас с тобой отношения сложатся, я, может быть, и женюсь на тебе потом.

Наглец здорово разозлил меня. Сорвавшись с места, я с силой схватил его за грудки. Пуговицы с бабушкиной кофты посыпались на пол, а струхнувший аника-воин вжал голову в плечи и выпятил раздражающе пухлую нижнюю губу. Сквозь зубы я процедил:

— Немедленно извиняйся, а иначе твоя душонка вылетит раньше, чем ты продашь ее хозяевам.

Подошедшая Наташа оттащила меня в сторону.

— Оставь его, Глеб. Дай ему с глаз долой скрыться. И учти: я бы и сама с ним разобралась.

Девушка уже не выглядела недоступной, а все же я не позволил бы себе держаться с ней панибратски: мне захотелось опуститься на колени и почтительно поцеловать белую свадебную туфельку, так красиво облегающую стройную ножку.

Пупса давно и след простыл, а мы впятером сидели вокруг молчащего радио и обсуждали, как будем жить в суровом мире, где нечистая сила материально ублажает своих подданных и пытается уничтожить несогнувшихся. Получалось, хоть и тяжело, но вроде бы неплохо. Мы собирались держаться вместе и отдавать все свои знания и умения на общую пользу.

Вначале речи наполнял энтузиазм, но постепенно разговор становился все более вялым, и вот баба Тоня, привалившись спиной к печи, принялась всхрапывать, Тамара, уютно пристроив рыжую головку на плече мужа, прикрыла глаза, да и сам Василий вроде бы задремал. А я любовался Наташей в белоснежном свадебном наряде и думал: «Вот моя невеста, только жених сейчас уж больно затрапезен». Словно прочитав эти мысли, девушка мягко улыбнулась и подсела ко мне поближе. Я собрался сказать ей что-то хорошее, но на улице резко затормозила машина, и в комнату ввалился большой раскрасневшийся Пупс.

— Что это ты притащился? Никак дороги разобраны? — Василий уже не спал и в упор смотрел на вошедшего.

Глаза Пупса закосили.

— С дорогами-то как раз все сносно, но я… посчитал нужным вернуться. — Видя наше недоумение, он объяснил. — По пути я обдумывал положение и понял, что правители нас кинут: заберут души, а в конце концов отнимут и благополучие.

— Ну, хоть какое-то время попользуйся, — предложил я.

— Спасибо! Чтоб потом остаться и без благополучия, и без души.

— А на кой тебе сдалась душа, Пупс?

— Сам не знаю, но раз вы все так цепляетесь за свои, то и мне на что-нибудь, да сгодится. Решил остаться с вами.

— А ты нам здесь не нужен, — светлые глаза Василия сделались колкими, словно льдинки.

— Да что ты, Василий, — вступила с увещеваниями баба Тоня. — Человек душу хочет спасти, а ты его гонишь.

— Душу спасти! А когда с нами здороваться гнушался, о душе почему-то не вспоминал. А когда деньги на новые фонари собирали, сказал: «У вас свой свет, а у меня — свой», да еще нахамил.

— Подумаешь, рыжей клушей меня назвал — велика важность, — усмехнулась Тамара.

Василий слегка смутился.

— Не это главное. Мы все здесь что-то умеем, а у него один талант: дутые банки создавать, да честных людей грабить. Нам такие специалисты без надобности.

— А может быть, он еще что-нибудь умеет, — придвигаясь ко мне, предположила Наташа.

Плечом ощущая ее теплое упругое плечо, я даже захотел, чтобы у Пупса обнаружилась какая-никакая способность, но Василий не смягчился.

— Ничего он не умеет.

Как оправдывающийся двоечник, Пупс буркнул:

— А может, умею.

— Не умеешь.

— Умею!

— Что?!

Пупс затянул: «Эээ…» — и вдруг расплылся в самодовольной улыбке: — Табуретки делать!

Он не врал. Двадцать лет назад в течение целого лета вся наша деревенька, тогда еще населенная, следила за тем, как одиннадцатилетний Пупс делает табуретку. Общество помогало ему советами, но дело от этого лучше не шло. Перепорченного материала хватило бы на хорошую топку печи, а готовая табуретка подошла бы для кунсткамеры, так уродливо она выглядела. Ночью, втайне от Пупса, мой дед привел ее в божеский вид, после чего она стала хотя бы безопасной для сидения.

Тем не менее, я засвидетельствовал утверждение липового столяра. Все, будто бы только того и ждавшие, вздохнули с облегчением, а Тамара даже обрадовалась:

— Вот хорошо, табуретки нам пригодятся.

Возражать ей не стали — Пупса вроде бы оставили, но сказать об этом не успели, потому что прозвучал неведомо откуда исходящий, напоминающий комариный писк, до внутренней дрожи неприятный, громкий звук. Мы одновременно взглянули на ходики с шишками и поняли, что настало время решающего выбора. Нечистая сила жаждала человеческих душ, но собравшиеся покрепче сомкнули уста, дабы, не дай Бог, не пробормотать что-нибудь помимо своей воли. Один Пупс слегка шевелил губами, но даже он нашел в себе силы и промолчал.

Время, отведенное на произнесение рокового обещания, наверняка, давно истекло, но мы в боязни сболтнуть лишнее хранили молчание до тех пор, пока не заговорило радио. Снова послышался голос того же теневого правителя, но на этот раз он был полон гнева и досады.

— Грязные тупые ослы! Из необъяснимого упрямства вы отказались от плывущего в ваши руки блаженства. Мы могли дать вам очень много.

Теперь пользуйтесь лишь результатом собственных трудов, а работать вы не любите, да и не умеете… Глупо. До победы не хватило одного человека.

Всего лишь одного ничтожного человечишки…

Словно бы захлебнувшись, радио умолкло, а баба Тоня, кряхтя, встала:

— Чего зря сидеть? Рассвело уже — пойду козочку покормлю.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

А. Белл — это содружество двух авторов: Людмилы Хохловой и Наталии Поповой. Людмила Владимировна Хохлова, 1954 года рождения, родилась в посёлке Салтыковский Московской области, образование высшее.

Наталия Алексеевна Попова, 1956 года рождения, родилась в Москве, образование высшее.

После окончания институтов обе работают в оборонной промышленности. Публиковать свои работы стали с 2006 года в газетах «Тайная сила», «Шестая раса», «Необъявленный визит» и журналах «Наука и религия», «Дельфис», «Чистый источник», Донецкий рериховский вестник «Орифламма». В 2010 году в издательстве «Лотос» вышла книга «Лазейка для Иуды».

⠀⠀ ⠀⠀

Николай Скрицкий Пришелец

Он плюхнулся на двор почти в полдень. Старуха ойкнула и присела от неожиданности, а Старик нажал не на ту клавишу компьютера, который отозвался негодующим писком.

И было чему удивляться. Нечто, возвышавшееся на утоптанной многими поколениями площадке перед домом, больше всего напоминало гигантский сапог, пригодный для тридцатиметроворостого великана. Не было видно ни отверстий, ни швов. Да и упал этот «сапог» с неба без рева двигателей: будто его кто-то поставил либо бросил на землю.

Несколько минут длилось молчание. Две пары глаз рассматривали невероятного пришельца. А тот стоял так спокойно, что даже не верилось, будто совсем недавно его не было. Разбежавшиеся куры уже спокойно клевали что-то совсем близко от «сапога».

— Ну, Старуха, и дела, — промолвил Старик.

Старуха, обычно говорливая, на сей раз промолчала. Два месяца назад они поселились на ферме, в доме, оставленном прежними хозяевами. Двое надеялись пожить вдали от шумных городов с толпами людей и автострад, заполненных автомашинами. Старик хотел завершить работу над книгой, а его подруга — просто отдохнуть от жизненной суеты.

Здесь, в лесу, была тишь и благодать. Новоиспеченные фермеры вернулись к натуральному хозяйству. Огород давал первые плоды, куры исправно несли яйца. Скоро должны были пойти ягоды и грибы. Что-то давали рыбалка и охота. Кое-кто из провизии двое привезли с собой. При необходимости можно было включить сеть доставки и заказать все необходимое из города. Но пока такой необходимости не возникало. И Старика, и Старуху пугала даже мысль о том, чтобы столкнуться с внешним миром, особенно с рекламой, которая назойливо врывалась в глаза и уши. По радио и телевидению, со стен домов и щитов реклама предлагала, рекомендовала, советовала, настаивала… Двое даже отключили информационные экраны, оставив только канал связи компьютера с библиотечной сетью. Несколько опомнившись, Старик оглянулся, проверяя, на месте ли ружье. Ружье висело на стене. Однако «сапог» вел себя так спокойно, что браться за оружие казалось излишним.

Тут, наконец, ожила Старуха. Она подошла вплотную к окну и внимательно рассматривала «сапог». Его трехметровые голенища и головки блестели как лакированные.

— Слушай, дед, может быть, сообщить в город. Кто его знает, откуда он прилетел.

— Нет уж. Если такая удача выпала нам, грех ею не воспользоваться. Давай сами зафиксируем все возможное, раньше прессы. Неси видеокамеру.

Сам Старик взялся за бинокль. Он как раз писал о явлениях, связанных с инопланетянами, и появление «сапога» воспринял как подарок судьбы. Через четверть часа на подоконнике возник наблюдательный пункт. Под рукой стояли диктофон и компьютер. Старик продолжал внимательно рассматривать пришельца, а Старуха снимала «сапог» на пленку.

Вскоре им это надоело, ибо объект по-прежнему не подавал признаков жизни. Он стоял, как потерянная обувь, и, казалось, не шел на контакт. Минуло еще полчаса. Старик уже решил выйти на двор, когда «сапог» объявил о себе сам. Его вершина раздвоилась, и из щели посыпались… разные сапожки, вполне человеческого размера. Падая на землю, они вновь распугали кур. Это могло бы напоминать высадку десанта. Однако сапог, упав на площадку перед домом, не шевелился и стоял со вполне мирным видом. Вся картина напоминала эпизод из детского кукольного фильма.

Видеокамера непрерывно стрекотала, фиксируя происходящее, когда из «сапога» раздался голос:

— Фирма «Реклама для Вас» внедряет новую форму обслуживания. Теперь мы прибудем с нашими предложениями и образцами товаров всюду, где Вы, уважаемые потребители, живете! Каждый лично может примерить нашу обувь и убедиться в ее качестве!

Далее прозвучал код, по которому следовало сделать заказ. Старик выключил видеокамеру. Сцена вторжения превратилась в обычный рекламный фарс. Вместо пришельцев в их уединение назойливо, без разрешения вторгся город. Теперь люди лишались последнего убежища.

К плечу прижалась, всхлипывая, Старуха. И тогда Старик протянул руку за ружьем.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1946 году под Москвой. Окончил Московский институт радиотехники, электроники и автоматики. Работает инженером-испытателем.

Писать начал в еще в детстве. Первая публикация состоялась в 1976 году. Увлекается морской тематикой, прежде всего биографиями великих флотоводцев и кораблестроителей. Опубликовал по этой тематике свыше 200 статей и 11 книг. Параллельно с этим пробовал себя в фантастике. Опубликованы рассказы «Контакт» (журнал «Чудеса и приключения») и «Покорение реки (журнал «Чудеса и приключения» — детский).

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Семенякин Интересный вывод

— …Итак, уважаемые коллеги, если посмотреть на окончательный результат, замечаем, что чистую двойку в ранее рассматриваемом уравнении следует считать некорректной. Из этого следует, что в релятивисткой формуле существует ошибка и…

Анатолий Фёдорович замолчал, в рассеянности рассматривая измазанные мелом пальцы. Потом глянул на доску, подчеркнул последнюю строку и кивнул:

— Что и требовалось доказать.

Он еще раз осмотрел доску и оглянулся в зал.

— Извините, если мое выступление показалось вам слишком амбициозным… — Анатолий Фёдорович бледно улыбнулся. — Как видите, все налицо. Прошу задавать вопросы.

Зал безмолвствовал. Профессора, академики, члены-корреспонденты замерли с выражением паники на лице. Кое-кто поглядывал на докладчика с ужасом, некоторые, спрятав пышные бороды в ладонях, недоверчиво морщились. Кто-то страдальчески щурился, недоверчиво шевеля губами.

Сидевшие в передних рядах яростно сверкали очками и с откровенной ненавистью пожирали глазами исписанную формулами доску.

Присутствующие с трепетом осознавали, что физика — самая прикладная из наук — угрожающе покачнулась и вот-вот рухнет. И виноват во всем этот маленький болтливый старичок, который все уничтожал и ничего не предлагал взамен.

— Вы не могли бы повторить последнее звено рассуждений? — Наконец сдавленно сказал какой-то морщинистый ученый из четвертого ряда.

На него оглянулись с сожалением, как на смертельно больного, напрасно хватающегося за жизнь.

Анатолий Фёдорович повторил.

— Вы уже напечатали ваши исследования? — Спросили докладчика, когда он замолчал.

В зале послышался возмущенный ропот. От подхалима с отвращением отвернулись.

Анатолий Фёдорович ответил.

— Есть еще у кого-нибудь вопросы? — спросил Анатолий Фёдорович, снова положив на кафедру корректуру своей статьи.

Научный мир угрюмо молчал. Анатолий Фёдорович пожал плечами и, взяв в руки тряпку, пробормотал.

— Тогда я, может быть…

— Погодите, так что же это?! — Вдруг взорвался криком кто-то в заднем ряду.

Тряпка вернулась на свое место.

— У Вас есть вопрос?

Человек из заднего ряда что-то сказал.

— Извините, не можете повторить громче?

— Но как тогда существуют ядра?! — Взволнованно воскликнул человек.

Он сел, но тут же снова вскочил. Крикнул что-то и, расталкивая сидящих перед собой, направился к проходу. Зал наполнился гулом. Все лица обратились на задавшего последний вопрос. Тот шел прямо к сцене.

— Это же… Господи… Это же что получается… — Лихорадочно шептал он.

Наконец, взбежав по ступенькам, он крикнул.

— Выходит, что электроны нестабильны на своих орбитах!

Гул в зале перерос в базарный гам.

Вышедший на сцену обернулся к доске и напряженно вчитался в вязь формул.

— Да! Каким образом тогда могли связываться вместе ядра и электроны?

— Как могут проходить термоядерные реакции в звездах? В ядерной физике многие выводы основаны на опытах! Значит. Значит существует противоречие в самом Мироздании!

Едва он это произнес, как в зале стало очень тихо. Так тихо, что жужжание ртутных ламп показалось громоподобными раскатами.

Анатолий Фёдорович, нахмурившись, посмотрел на стоящего рядом с ним человека, потом на доску. Он задумался.

— А я и не заметил раньше. — Наконец негромко сказал он. Потом, усмехнувшись, добавил. — Интересный вывод. Очень интересный.

Это было последнее, что он сказал.

В следующий момент Вселенная прекратила свое существование.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Запорожье. Студент Киевского Политехнического Института, факультет прикладной математики. Живет в Киеве.

Первая публикация — 2006 год, областной литературный альманах «Соборы наших душ». В 2008 году вышла публикация в альманахе «Полдень XXI век» (рассказ «Вкус спелой ежевики»). Имеет публикации во всемирной сети (интернетюжурнал «Магия ПК»). Рассказ «Последнее желание» был опубликован в «Знаниеюшла: Фантастика» № 1 за 2010 год.

⠀⠀ ⠀⠀

Игорь Харичев Крапивное семя

Не люблю чиновников. Мерзкая публика. Сволочи. Крапивное семя. Они все делают только исходя из своих интересов. На людей им наплевать. Взятки и откаты. Откаты и взятки. Лишь это их интересует. Создавать нам, простым людям, проблемы — их естественное состояние.

Поэтому я был в числе тех, кто горячо поддержал введение электронной вертикали власти. Хорошее дело. Все, как нам говорили в телевизоре главные руководители страны: законы по-прежнему принимают депутаты, живые люди, а для того, чтобы исполнять принятые законы, вовсе не нужен человек. С этим компьютер должен справляться. А он взяток не берет. И коррупция исчезнет.

Короче, наставили специальных компьютеров, уволили всех чиновников, и началась у нас новая жизнь. Скажем, у тебя проблемы на районном уровне. Выходишь на сайт районной управы, заполняешь соответствующее заявление, компьютер районного уровня тут же принимает решение, и тебе остается только ждать его исполнения. Или, скажем, проблема на городском уровне. Опять же, лезешь на городской сайт, заполняешь соответствующее заявление, городской компьютер в несколько секунд принимает решение, и ты, полный счастья, ждешь результата. Короче, удивительная жизнь началась для нашего народа. Небывалая. Никаких тебе чиновников, никаких очередей, никаких унижений, никаких взяток. Рай, да и только.

Случилось как-то мне одну проблемку заиметь. Захотел я, чтобы перед домом цветник разбили. А то выходишь из подъезда, а напротив скучный газон. Пожухлая травка. Никакого эстетического наслаждения.

Как водится, я заполнил заявку, надавил курсором надпись «Отправить». И принялся ждать. Секунд через пять на экране появилась надпись: «Решение отрицательное».

Мне отказали. Вот свинство. Компьютер не хочет, чтобы у нас был цветник. Видать, такой закон приняли городские депутаты. Засранцы.

В субботу, когда мы с Васей, соседом сверху, пили пиво, я пожаловался ему на депутатов.

— Не хотят, чтобы у нас перед домом красиво было, — подытожил я.

Сосед обдумал мои слова, потом глянул на меня загадочно:

— Отказали? Это можно решить.

— То есть… как решить?

— Просто. Компьютеры принимают решения. Но обслуживают их программисты. — Тут Василий понизил голос, перешел на заговорщический тон. — Они могут что-то там подправить. И будет нужное решение. Не за так. Нужно заплатить.

Я оторопел. Потом пробормотал:

— Сколько?

— Ну… это смотря какой вопрос надо решить.

— Цветник, — напомнил я. — Да хотя бы клумбу перед подъездом.

— За клумбу тысячи хватит, — уверенно изрек он.

— Рублей? — с тревогой попытал уточнить я.

Он со знанием дела кивнул:

— Рублей.

Это было по-божески. Такую сумму я готов был заплатить сам. Не ходить же по квартирам и собирать деньги. Лучше сам заплачу, но за это попрошу, чтобы клумбу разбили чуть левее нашего подъезда, тогда бы она точно располагалась под моими окнами. Подходишь к окну, а она там, внизу.

Короче, во вторник я выкроил время и поехал туда, где располагалась районная управа.

— Вы к кому? — строго поинтересовался упитанный милиционер, сидевший на входе. Теперь его следовало называть полицейским.

Я растерялся: не знал, что сказать? Но и молчать было нельзя.

— Мне это… к программисту надо, — промямлил я.

— А вас вызывали?

— Вызывали, — не слишком уверенно подтвердил я.

— Фамилия?

Мне пришлось назвать мою фамилию. Он внимательно изучил список, лежавший перед ним, опять поднял на меня глаза.

— Нету вас.

— Но мне надо, — взмолился я.

— Всем надо.

— Но мне цветник. Или клумбу.

Выдержав с независимым видом паузу, он тихо проговорил:

— Двести рублей.

— Что, двести рублей? — не понял я.

— За проход двести рублей, — небрежно объяснил он.

Пришлось доставать кошелек.

— Сто пятая комната, — выдохнул он, получив две сотенные бумажки.

У двери с нужным номером стояла очередь из трех человек. А четвертый сидел на единственном стуле. Я молча пристроился к тем, кто стоял. Пришлось подождать около двадцати минут, прежде чем я попал в кабинет.

Программист был щуплый, долговязый, в очках. Стеснительная улыбка гуляла на его лице. Весь его вид говорил о том, что это не чиновник, напыщенный и равнодушный к чужой беде.

— У вас какая проблема? — участливо поинтересовался он.

— Цветник.

— Какой цветник?! — не понял программист.

— Да. — Голос плохо слушался меня. — Перед подъездом. То есть, перед домом… Я просил, но мне отказали. Ну… компьютер отказал. А ведь красиво, если цветник. Но если цветник — много, пусть будет хотя бы клумба. Только тогда перед моим подъездом. Чуть левее. Это если от дома смотреть. На клумбу…

Его лицо приняло сосредоточенный вид.

— Пять, — выдохнул он.

— Тысяч? — ужаснулся я.

— Тысяч — подтвердил он.

— Да вы что!? Это же всего лишь цветник. Или клумба. — голос мой совсем увял. — Это для всех.

Он протяжно вздохнул.

— Я тоже не только для себя. Мне отдавать надо. — Он глянул куда-то наверх. Помолчав, осведомился. — А по-вашему, сколько?

— У меня всего лишь тысяча на это.

Поразмышляв, он решительно произнес:

— Давайте.

Я конфузливо сунул ему в руку тысячную бумажку.

Через полтора месяца перед нашим подъездом появилась клумба. Веселенькая такая. Красивая. И ровнехонько под моими окнами. Посмотришь — душа радуется.

И вот на третий день, в очередной раз насладившись видом клумбы, я подумал: а почему бы не решить проблему с гаражом. В конце концов, человек я или нет? Почему бы не обеспечить нормальное стойло для моей машины? В том гараже из желтого кирпича, который высился неподалеку от моего дома. Покупать место по обычной цене я не собирался — чересчур дорого. А вот если бы получить его со скидкой, как для ветеранов Великой отечественной, это гораздо дешевле будет. Конечно, по возрасту мне до ветерана далеко. Но могу же я проходить как сын ветерана, пожелавшего оформить гараж на отпрыска?

В общем, прихватил я деньжат и в один из дней недели подскочил в управу. И что вы думаете? Около милиционера стояла очередь из пяти человек. Вход стоил теперь пятьсот рублей. Программист успел перебраться на второй этаж. Очередь в нужную комнату насчитывала человек тридцать. Пришлось отстоять около двух часов, прежде чем я смог попасть внутрь.

Это был совсем другой программист — полный, не слишком интеллектуального вида, с брезгливым выражением лица, он больше походил на классического чиновника. Несколько смутившись, я изложить ему суть моей просьбы. Он держал себя куда более самоуверенно, чем прежний.

— Значит, хотите задешево гараж получить? — небрежно уточнил он.

— А что делать? — я развел руками. — За полную стоимость я не осилю.

— Тридцать тысяч, — бесстрастно определил новый программист.

Ровно столько я взял с собой — больше в заначке у меня не было. И хотя, направляясь в управу, я намеревался поторговаться, тут я понял: бесполезно. Этот не уступит.

Тридцать тысяч перекочевали к программисту.

— Мне в тот гараж, который ближе к моему дому, — напомнил я, поднимаясь.

— В тот. — Он вяло кивнул.

Месяц пролетел быстро. В положенный срок приперлась осень, зачастили скучные дожди. А я все оставался без места в гараже. Потом начали опадать листья. И пришло понимание того, что решение моего дела слишком затягивается. Следовало подсуетиться.

Мне пришлось пожертвовать пятьюстами рублями, чтобы проникнуть в управу. И вновь отстоять около двух часов. Программист в комнате на втором этаже был тот же, что и в прежний раз. Однако, выглядел он куда более значительно.

С волнением я напомнил ему о моем деле.

— Да-а, — чуть заметно оживился он. — Место в гараже задешево… Понимаете, выявились обстоятельства, осложняющие решение вашего вопроса.

— Так что, ничего не получится? — испугался я.

— Ну почему?.. Но не все так просто. — Он старался не смотреть мне в глаза.

Я сделал единственное, что мог сделать в тот момент: достал кошелек и протянул ему три тысячи рублей.

— Больше у меня нет, — упавшим голосом выговорил я.

Будничным движением он забрал деньги.

— Я предприму все необходимые усилия, — заверил он. — Предприму.

На этот раз сработало. Уже через неделю меня вызвали в правление гаража, сказали, что прибыли документы на получение стояночного места на льготной основе. Сумма, которую я должен был заплатить, устроила бы любого, даже последнего бомжа.

Насколько приятнее жить, сознавая, что не только у тебя, но и у твоей машины есть дом. А как приятно забираться в машину, стоящую под крышей, зимой, когда на улице стужа, и все засыпано снегом. Садишься и едешь. И никаких лишних забот.

Я наслаждался жизнью полгода. А потом начались проблемы: наша фирма не смогла найти финансирование в нужном объеме. Нам грозили перебой с зарплатой. А в перспективе — банкротство. И попробуй, найди потом хорошую работу.

В поисках спасения, мы попытались получить подряд через конкурс, но проиграли его, хотя предложили лучшие условия. Генеральный директор Петр Николаевич был в отчаянии. Но я сразу понял, что делать.

— Триста тысяч рублей найдется? — деловито осведомился я.

— Зачем? — испуганно спросил он.

— Чтобы исправить результаты конкурса. В нашу пользу.

Он думал недолго.

— Для этого найдется.

На следующий день мы отправились в управу. Проход стоил теперь семьсот рублей. Мне с трудом удалось уговорить милиционера обойтись этой суммой, потому что мы шли по одному вопросу. Программист располагался уже на третьем этаже. Он обзавелся приемной и миленькой секретаршей. Она выясняла, с какой просьбой пришел посетитель, и определяла, кому ждать в приемной, а кому идти в другую комнату. Когда мы подошли к ней, Петр Николаевич замялся, и я взял инициативу в свои руки:

— Мы не согласны с результатами одного конкурса по определению подрядчика.

— Нужные аргументы при вас?

— Разумеется.

Благожелательно кивнув, она приказала нам с Петром Николаевичем дожидаться в приемной. Сидеть пришлось долго. Наконец нас пригласили в кабинет.

Это был совсем не тот программист, которого я видел в последний раз. Настоящий барин: важный, величественный. Как холодно он смотрел на нас. Сколь большим и роскошным был его стол. Петр Николаевич сразу стушевался, но я не стал медлить. Четко изложил суть нашей просьбы.

— В общем, надо изменить результаты конкурса, тем более, что наши условия на самом деле были лучше, чем у других участников.

Программист никак не отреагировал на мои слова. Будто я и не говорил вовсе. Тогда я дал знак Петру Николаевичу. Пухлая пачка появилась на столе.

— Триста, — ласково пояснил я, преданно глядя на программиста.

Он кивнул, сдержанно и весомо, произнеся одно только слово:

— Сделаем. — И деньги тотчас исчезли со стола.

Сразу полегчало на душе, ибо в ней поселилась надежда.

Потом потекли обычные дни. Прошел месяц, другой, а ничего не менялось.

Как-то Петр Николаевич вызвал меня к себе. Он был привычно мрачен.

— Как думаешь, кинул нас программист? — спросил он.

Я и сам пришел к такой мысли. Но признаваться в этом не хотелось.

— Может быть, забыл? К нему каждый день сотни просителей приходят. Надо ему напомнить.

Утром Петр Николаевич и я отправились в управу. Милиционер на входе содрал с нас тысячу четыреста рублей. Мой довод, что мы идем по одному вопросу, на этот раз не подействовал. Программист по-прежнему принимал на третьем этаже. И секретарша у него не сменилась. Только вот выслушав нас, она порекомендовала нам пройти в другой кабинет.

— Почему? — изумился я.

— Потому что вы повторно. — Сколь милой была ее улыбка.

Мы с Петром Николаевичем отправились в указанный кабинет. Мужчина, который там обнаружился, вызвал у меня большие сомнения. Он был молод и выглядел совершенно легкомысленно.

— Простите, вы программист? — пристально глядя на него, спросил я.

— А как же, — бойко отвечал он. — Программист второй категории. Что у вас за вопрос. — Он указал на два стула, стоящие по другую сторону письменного стола.

Мы с Петром Николаевичем уселись, и я принялся рассказывать нашу историю. Послушав некоторое время, программист постучал по клавишам и что-то там увидел на экране новенького монитора.

— Так вы по поводу конкурса? — Он даже обрадовался. — Вам отказано.

— Да, нам было отказано, — охотно согласился я. — Но мы сюда затем и приходили, чтобы изменить результат конкурса.

— Нет. — Он прямо-таки с удовольствием покачал головой из стороны в сторону. — Вам отказано повторно.

— Быть того не может! — воскликнул я. — Мы деньги дали.

Программист смотрел на нас честными глазами.

— Другие дали больше. Так что нечего удивляться, что вам отказано.

Эти слова не хотели умещаться в моей голове.

— Послушайте… вы… не ошиблись?

— Нет. — Он размашисто махнул рукой, перечеркивая остатки надежды. — Как тут можно ошибиться? У нас всем компьютер заправляет. Все на высшем уровне.

Мир полетел в тартары.

Родился в 1947 году в Самаре. По образованию астрофизик. В советское время работал в НИИ, с октября 1991 по февраль 1997 года — в администрации Президента РФ, затем — в Конгрессе интеллигенции России. В настоящее время — ген. директор журнала «Знание — сила». Секретарь Союза писателей Москвы.

Рассказы, повести, включая фантастические, с 80-х годов XX века неоднократно публиковались в журналах «Сельская молодежь», «Литературная учеба», «Новое время», «Кольцо А», «Наука и жизнь», «Дети Ра», а также газетах «Литературная Россия», «Собеседник», «Учительская газета», «Российские вести», «Куранты» и в альманахе «Словесность». В № 2 и 3 за 2006 г. литературного приложения «Знание — сила: Фантастика» была опубликована повесть «Будущее в подарок», а в № 2 (11) за 2010 г. — рассказ «Будущее. Россия».

Автор художественных книг, вышедших в 1994, 2000, 2006, 2008, 2011 г.г. (в 2008 г. вышел фантастический роман «Своя вселенная», а в 2011 — новая редакция романа «Кремлевские призраки»).

^{Леонид Корниенко} Последний зомби

^{Сергей Красносельский} День первый

Последний день восьмого месяца нашего пребывания здесь подошел к концу. Мы с Дейвом стояли в нашем саду, хотя пора было уже завершать дневную программу и идти отдыхать. Но у меня такое чувство, что мне нужно еще что-то важное выяснить сегодня…

— Мы болтаемся здесь уже восемь месяцев, а конца по-прежнему не видно… — Я мельком взглянул на Дейва, чтобы уловить самую первую реакцию на свои слова. Вряд ли я добивался, чтобы он начал снова меня убеждать, скорее просто захотелось «размяться». Дейв помолчал, ему-то разминаться явно не хотелось. Потом заговорил бесстрастно и размеренно.

— Предстоящий эксперимент первое предприятие подобного масштаба в истории Человечества. В то же время сложность его такова, что предусмотреть все возможные последствия практически невозможно… — Я посмотрел на него в упор, и он осекся. — Зачем я тебе все это говорю, Стен?

— Не знаю, должно быть для того, чтобы рассеять мое невежество.

— Ты все это понимаешь не хуже меня. И почему нас не сняли вовремя, ты тоже знаешь. Зачем ты затеваешь каждый раз эти ненужные разговоры?..

Я бы мог ответить ему, что ненужные затеваю потому, что мне опротивели нужные — всякие деловые обсуждения и «непринужденное» общение по психологическому практикуму Коннори-Джилса (специально для работников стационарных космических станций). И еще я подумал, насколько приятнее было бы здесь жить и работать, если бы на месте Дейва был простой и незатейливый робот с несложной программой. Но всего этого я ему не сказал, а произнес с легким надрывом. — Я готов просидеть здесь еще восемь месяцев, лишь от этого был бы хоть какой-то толк! — Дейв посмотрел на меня с явным недоверием. Конечно, он думает, что все дело в этих двух лишних месяцах, что я просто надорвался. Но мне, в конце концов, нет дела до того, что он там думает….

— Стен, мы много раз говорили о том, почему еще не время начинать эксперимент — никто не может пока сказать с полной определенностью, какое сочетание микроорганизмов окажется оптимальным и какие могут быть побочные эффекты. А без этого нет уверенности в положительном результате. В случае же неудачи мы загубим целую планету.

Нет, его тупость порой бывает поразительна! Неужели он не понимает, что нельзя объяснить необъяснимого!!! — Неужели ты не понимаешь, Дейв, что этим исследованиям не будет конца?! Я слышу об Эксперименте с детства, почти 20 лет. Из-за него я не стал космолетчиком, а сделался космическим селекционером и развожу эту микроскопическую живность. — Последние слова прозвучали с мальчишеской запальчивостью, и я даже слегка смутился, однако продолжил. — Наших руководителей завораживает масштаб, поэтому никто не решается взять на себя смелость начать. Но ведь когда-то начинать все равно придется. А сколько еще продлиться преобразование поверхности! Так мы с тобой никогда не увидим эту планету зеленой!

— Увидим, Стен, обязательно увидим. И эксперимент начнем, и результаты увидим. — Это его фальшивое бодрячество еще противнее обычного занудства. И еще мне показалось, что он утратил часть своей всегдашней уверенности. — Конечно, начнем… Когда, как говорили в старину, «рак на горе свистнет». Ты когда-нибудь видел рака на горе? Или слышал, как они свистят? — не дождавшись ответа, я закончил. — Тогда можешь прикинуть теоретическую вероятность комбинации этих событий.

Он посмотрел на меня долгим, неправдоподобно спокойным взглядом.

— Слушай, Стен, давай прекратим этот никчемный разговор… И пойду-ка я спать. Да и ты не возись долго. Завтра у нас профилактика и надо хорошо отдохнуть.

Последние слова он произнес, уже спускаясь по трапу в жилой отсек. Поле боя осталось за мной, но удовлетворения не было. Когда голова его скрылась в люке, я протиснулся между автоклавами, кольцом окружающими весь наш сад, раздвинул ветки и прислонился лбом к теплому пластикату. Где-то далеко внизу поверхность планеты, которую мы никогда не видим сквозь пелену сверкающих на солнце облаков. Прямо перед моими глазами за прозрачной стеной выгибается серебристый бок торовой оболочки. Этот наполненный гелием бублик может бесконечно долго носить нашу лабораторию в небе планеты. У меня возникло детское желание: проткнуть толстый наглый тор и смотреть, как он будет дрябнуть, испуская гелий. Тогда лаборатория опустится на поверхность и можно будет хотя бы посмотреть на эту планету вблизи и потрогать ее руками. Досадно все-таки пробыть здесь так долго и видеть планету только на экране так, как ее видит любой земной обыватель.

«Хотя потрогать не удастся, и любоваться долго тоже не придется. Давление-то шарик, скорее всего, выдержит, — думал я лениво, — а вот мы в нем через некоторое время начнем поджариваться…»

Впрочем, если даже проткнуть тор — ничего не будет. Там столько уровней безопасности… Мы все их изучали на макетах. Меня тогда ужасно возмущала пустая трата времени перед полетом, когда оно так дорого. — Зачем все это изучать, если оно такое надежное? — Но шеф сказал, что у нас должна быть непоколебимая вера в свой корабль (он всегда называл лабораторию кораблем), а вера может быть прочной, только если она основана на твердом знании. С тором ничего не выйдет, а жаль. Я в последний раз взглянул на белесое брюхо и отвернулся. — Что бы такое все же сломать? Почему психологи не предусмотрели возможности столь естественного желания? Их бы сюда, чтобы узнали, как может опротиветь за восемь месяцев все это однообразие: бесконечные пробы, подсчеты, эти ненасытные микробы на экранах мониторов — космическая рутина, ничем не лучше какой-нибудь агрохимической лаборатории на Земле. Даже хуже, там можно выйти за дверь и пойти по утоптанной, нагретой солнцем тропинке. Босиком. И дойти до речки, мелкой и прозрачной. Войти в воду по колено и рыбешки, кажется, они называются «пескари», будут с налета ударяться в икры. Щекотно.

Я отчетливо вспомнил мелкую прозрачную речку, по которой мы с Надей, никуда не торопясь, плыли на байдарке в позапрошлом году. На мелких песчаных перекатах мне приходилось вылезать в прохладную воду. Там тоже были стаи рыбешек, которые что-то сощипывали с моих щиколоток. Надя вылезать в воду не хотела, и мне приходилось каждый раз вынимать ее из байдарки и нести на берег. Байдарка медленно уплывала по течению, а мы с завистью представляли какие таинственные заводи и цветущие берега встретятся на ее пути.

Потом мы догоняли байдарку по берегу… И продолжалось это путешествие долго-долго, целых десять дней. Вот там были настоящие, хоть и маленькие приключения, а здесь рутина и скука… Я с усилием вынырнул из потока воспоминаний, не давая увлечь себя слишком далеко. Чего, кстати, не рекомендуют и наши мудрые психологи.

Протиснувшись между автоклавами обратно в сад, я огляделся.

— А что, здесь неплохо! — произнес я громко с фальшивым оживлением и пугливо оглянулся на люк в жилой отсек.

Здесь, в самом деле, было неплохо. Вся верхняя половина прозрачной четырнадцатиметровой сферы довольно плотно заполнена разнообразной растительностью. Сад дает нам кислород и пищу. Если считать нас с Дейвом, получается замкнутый биоценоз. И еще сад создает иллюзию пространства. Если стоять посредине, кажется, что ты в дремучем лесу. Кажется, что можно идти по нему бесконечно, раздвигая ветки и приминая высокую траву. Но, черт возьми, я-то знаю, что через десять шагов упрешься в проклятый стеклянный пузырь. Мы в нем, как рыбы, на которых даже некому посмотреть.

Впрочем, обычно наш садик исправлял мне настроение — ребята, которые его устраивали, знают свое дело. Но сегодня никакой психотерапии не получалось. Может быть, мне просто не хотелось успокаиваться? Возможно, эта смута в душе была мне чем-то дорога.

Конечно, я знаю, как избавляться от всяких переживаний. Кроме таблеток, к которым я прибегал лишь в случае крайней необходимости, мы в совершенстве владеем методами психотерапии и самогипноза. Но к этим методам я тоже отношусь с недоверием чуть ли не с детства. Я прекрасно знаю, что можно внушить себе ощущение тепла и комфорта даже сидя в ледяной луже. Но есть в этом что-то фальшивое. Если мне на самом деле плохо, зачем я буду себя дурачить? Зачем убеждать себя, что мне хорошо, когда на самом деле надо думать над тем, как выбраться из лужи. Уж проще тогда принять дозу психотропика, по крайней мере, без самообмана.

Над головой в скрытой среди ветвей клетке послышалось квохтанье курицы. Яйцо снесла, дура, и радуется. А чему радоваться — одни и те же яйца всю жизнь. Те же, что несли ее праматери на каком-нибудь крестьянском дворе в прошлом тысячелетии. И никакого прогресса. Не знает даже, что она в космосе. А может и хорошо, что не знает, живет себе без забот и огорчений. Тут я вспомнил, что мне предстоит еще сегодня брать пробы, анализировать их и вносить коррективы в ход исследований. А еще представил, как Дейв со свежими силами возьмется меня завтра обрабатывать, и чуть не взвыл от тоски.

Однако спустился в лабораторию, окружающую кольцом «под землей» жилой отсек и долго бесцельно кружил по узкому проходу между двумя рядами пультов и экранов.

Потом все же занялся пробами. Однако упростил себе задачу — не стал ничего анализировать, а просто набрал на пульте код автоматического отбора проб из всех автоклавов. Это было явным нарушением инструкции, причем совершенно неоправданным. Но какое-то полуоправдание промелькнуло как тень на периферии моего сознания: сегодня это будет правильно. Промелькнуло и исчезло. Впрочем, я не стал разбираться, почему правильно будет именно сегодня, а уселся в кресло и бездумно смотрел, как на экранах выстраивались колонки цифр и пульсирующие линии протягивались все дальше и дальше через весь экран, замирали и гасли.

В этих замерах и состоит смысл нашего многомесячного пребывания тут. В тридцати пяти автоклавах, запрятанных среди зелени, помещались культуры микроводорослей и бактерий. Они жили и плодились там, в атмосфере планеты под давлением разных высот. А мы измеряли продуктивность, скорость размножения, поглощения углекислого газа, выделения кислорода. Все это нужно, ни много, ни мало, для того, чтобы выбрать самых перспективных из наших подопечных и выпустить их в атмосферу планеты. Чтобы они переработали ее и сделали пригодной для дыхания людей.

Трудность состояла в том, что нужных микроорганизмов на Земле не оказалось. Их пришлось выводить долго и скрупулезно. И наше руководство, по-видимому, считало, что процесс этот еще далек от завершения, хотя у некоторых культур сменились уже десятки тысяч поколений.

— В каждом из этих автоклавов зрелая цивилизация, — любил говорить Дейв, похлопывая ладонью по выпуклому боку.

Действительно, если пересчитать на человеческие поколения, получаются миллионы лет. Я попытался представить, какими мы будем через миллионы лет, но ничего стоящего не придумал.

Анализатор давно прекратил свое тихое пощелкивание, и на табло светились цифры окончательных результатов. Теперь нужно было на главном вычислителе рассчитать корректировку программ, но я даже не взглянул на столбцы цифр. Я все сидел, слегка покачиваясь в кресле, и глядел в одну точку. Потом поднялся и медленно пошел по кольцевому коридору вдоль рядов приборов, вглядываясь в их бесстрастные физиономии.

Когда я потом пытался восстановить ход своих мыслей, мне это никак не удавалось. Похоже, мыслей — то и не было. Хотя они, конечно, были, но чисто практического характера. Как будто кто-то бдительно охранял меня от любых отвлеченных размышлений и сомнений. Стоило мне подумать о том, что это я делаю и что из этого может выйти, как этот кто-то тотчас же уводил меня в сторону, отвлекая внимание каким-то пустяком. А оно, внимание легко дает себя отвлечь. Так бывало в детстве, у нас это называлось «нельзя, но очень хочется». Вдруг развивается в тебе повышенная рассеянность, легкомыслие крайнее. И голос совести и благоразумия тонет в этом вязком легкомыслии, запутывается в нем и звучит над ухом как гибнущая в паутине муха. А ты отмахиваешься от него доводами, которые, как после выясняется, не выдерживают никакой критики.

Начал я с того, что отключил защиту. Защита предохраняет лабораторию от всяких неожиданностей, в том числе и от «дурака». Мало ли что может случиться с лабораторией и с нами.

Отключение программных устройств автоклавов потребовало изрядных трудов. Такое отключение не предусмотрено в принципе, поэтому может делаться только вручную. Причем делать это нужно вдвоем. К Дейву я обратиться не мог. Ему трудно, точнее, невозможно было бы объяснить, для чего это все нужно. Где уж объяснить Дейву, когда я и сам этого не понимал.

Пришлось заняться акробатикой. Я набирал на пульте код автоклава, а потом необходимо было строго одновременно нажать кнопку на пульте и отключить соответствующий ей контакт.

Хотя я работал без всяких инструкций и, конечно, их не помнил, но автоматику системы жизнеобеспечения я не отключил, что оказалось весьма удачным.

Потом я поднялся наверх, в сад и долго крутил штурвальчики вентилей автоклавов. Я еще подумал, как все легко делается с автоматикой.

Наши ученые микробиологи потом долго добивались у меня, почему я выбрал из всех автоклавом именно эти двенадцать, по какому принципу. Этого объяснить я тоже не мог. Психолог базы определил мое состояние в тот момент, как эвристическую эйфорию. Они думают, что стоит подобрать словечко, и все сразу станет понятно…

Прижавшись лбом к пластикату, я смотрел, как в атмосферу вытекают тонкие почти прозрачные струйки. Сначала они текут прямо, потом начинают колыхаться, клубиться и рассеиваются примерно в метре от борта. Лаборатория, лишенная стабилизации, медленно вращалась, и струйки то уходили в тень и вовсе пропадали, то освещались рассеянными облаками солнечными лучами. Подняв голову, я видел над собой эти сверкающие облака.

Мы и раньше выпускали содержимое автоклавов в атмосферу. Но всегда это были уже мертвые микроорганизмы, убитые жестким ультрафиолетовым излучением. Я попытался уверить себя, что сейчас дело обстоит точно так же. И мне это почти удалось.

Я даже не стал закрывать вентили и прямо пошел спать. Почему-то мне показалось, что ночь будет бурной, и я включил гиростабилизатор постели. Мы их включали, когда попадали в неспокойный район атмосферы. Приоткрыв дверь в каюту Дейва, я включил и его стабилизатор. Потом лег и мгновенно уснул.

Проснулся я в темноте. Мне снилась яхта в ревущих сороковых. Я никогда не ходил на яхте, но мне всегда очень хотелось попробовать, конечно, не пассажиром. Но это требовало много времени, и я так и не собрался ни разу. Поняв, что это не яхта, но болтает сильно, я подумал, что нужно бы включить гиростабилизатор, но не сладил со своим сонным телом и снова уснул. Если бы я дотянулся до пульта и обнаружил, что стабилизатор уже включен, меня, скорее всего, удивило бы, что так болтает с включенным стабилизатором. От удивления я проснулся бы, и тогда все… Нет, кое-что могло бы быть по-другому. Вновь проснулся я от удара. Точнее, мне приснилась все та же яхта, которая потеряла управление, и нас выбросило на камни. Потом я проснулся, а уже после почувствовал боль в боку.

Сначала я ничего не мог понять. В каюте было полутемно, и она раскачивалась короткими, резкими толчками. Дверь и постель были у меня над головой. Я загляделся на постель, которая выделывала замысловатые коленца под потолком. Гиростабилизатор старался вовсю.

— Ну конечно, дал меня выкинуть, а теперь старается, работу показывает.

Я попытался приподняться, но в этот момент раздался глухой удар, как будто гигантское полено расселось под огромным колуном. Каюта вздыбилась и опала. Стало тихо. Шевелиться почему-то было страшно.

— Стен! Где ты, Сте-ен?

У себя над головой в светлом проеме двери я увидел голову Дейва. Я попытался приподняться и застонал от боли.

Тут Дейв разглядел меня в полумраке и спрыгнул в тесноту моей вставшей на дыбы каюты.

— Что с тобой? — он пристально вглядывался мне в лицо — Где болит?

— Бок. Я, должно быть, ударился при падении…

— Не шевелись — быстро сказал он, заметив мою попытку приподняться, и огляделся, пытаясь сориентироваться. Я тоже не узнавал своей каюты.

Он потянулся к пульту, который теперь оказался над головой и нажал клавишу, помедлив — вторую и третью.

— Что за фокусы, неужели все вырубилось?

— Что там произошло, Дейв? — спросил я осторожно.

Он ответил как-то нехотя, после паузы…

— Еще толком не понял, Стен, но кажется мы на поверхности… Впрочем, пока меня больше волнует освещение…

— Это я вчера отключил, — сказал я машинально. Кажется, он мне не поверил. Во всяком случае, смотрел на меня довольно долго.

— Ну ладно, об этом потом — наконец сказал он и на этот раз безошибочно нажал кнопку аварийного энергопитания.

Каюта осветилась. Пожалуй, из всего в ней находящегося я пострадал в наибольшей степени, в остальном беспорядок был незначительный. Дейв дотянулся до стенного шкафа и достал из медицинского отсека портативный диагностер. Мне редко удавалось так вот быстро что-то найти в своей каюте. Он же действовал сноровисто и быстро, как будто всю жизнь только и занимался тем, что ставил диагнозы в походных условиях.

Я наблюдал все его действия, но ни они, ни состояние мое меня как-то не волновало. По-настоящему меня занимал один вопрос: Как мы могли очутиться на поверхности? Ну, отключил я автоматику… Ну, отключил защиту… Ну и что? Все равно тор будет нас держать в атмосфере хоть год. И если и опустится за это время, самое большее, километров на пять…

Для того чтобы опуститься на поверхность, нужно стравить из оболочки почти весь гелий. Может быть, оболочка лопнула? Не знаю, что может ее серьезно повредить, тем более, в атмосфере.

Ничего не придумав, я стал следить за действиями Дейва. Он уже закрепил датчики у меня на ладонях и на голове за ушами и теперь водил надо мной приемной головкой диагностера, глядя на экран прибора. Мне тоже хотелось посмотреть на экран, но он был отвернут от меня, должно быть не случайно.

— Послушай, Дейв, если мы не знаем толком, что там произошло, может не время пока возиться со мной?

— Может и не время… — проворчал он, не отрывая взгляда от экрана, но хвататься сразу за два дела было нерационально. После паузы он сообщил. — Ничего страшного, перелом двух ребер и обширная гематома. Внутренние органы не затронуты. Он посмотрел мне в глаза и сказал заботливо. — Теперь ты полежи здесь спокойненько, а я пойду, погляжу, что с нашим «пузырем». Полежишь?

— Да иди, Дейв, иди… — у меня чуть слезы не навернулись на глаза от умиления. Так со мной только мама разговаривала, когда я болел.

Дейв посмотрел на меня испытующе, улыбнулся и встал. Подпрыгнул, и мгновенно исчез в проеме двери. Некоторое время было тихо. Потом послышался легкий вскрик. Что именно он крикнул, я не разобрал, но мне вдруг показалось, что с ним там что-то случилось.

— Что с тобой? — крикнул я. Молчание. Я уже собирался подняться, подумаешь, ребра, но в это время послышался его голос:

— Я сейчас. Лежи…

Прошло еще довольно много времени, хотя, наверное, не больше 10 минут.

— Дейв! — завопил я во весь голос. — Скажи, наконец, в чем дело!

Нет, это не был страх раненого на тонущем корабле. Мною владело нестерпимое любопытство. Если в хижине, высоко в горах вы включаете свет и тут же слышите грохот лавины, вы на секунду замираете. «А нет ли здесь связи?» — думаете вы. В следующую секунду вы осознаете, что связи нет и быть не может, и находите простое объяснение во вчерашнем снегопаде, после чего ход ваших мыслей приобретает вполне реальное направление.

Здесь никакого правдоподобного объяснения не находилось и откуда-то из подсознания начало всплывать подозрение, которое постепенно превращалось в уверенность. Уверенность в том, что между моими вчерашними упражнениями и нашим теперешним положением существует прямая и непосредственная связь.

— Дейв!!! — завопил я диким голосом.

— Ну что ты орешь? — спросил Дейв, свешивая голову в проем двери. — Все в порядке. Мы действительно на поверхности, похоже, что в кратере вулкана. В корпусе трещина.

— Ничего себе, порядок… Постой, как трещина? А почему же тогда жилой отсек не раздавило наружное давление? Ты посмотрел, какое давление за бортом?

Дейв укоризненно посмотрел на меня и я осекся. Действительно, как он может узнать давление за бортом, если я отключил всю автоматику.

— Не знаю, почему нас не раздавило, — начал он с расстановкой, — но скоро начнет поджаривать. Нашей терморегуляции надолго не хватит.

Мне сразу показалось, что в каюте слишком жарко. Мы оба посмотрели на панель климатизатора над дверью, снабженную наряду со сложной электроникой незамысловатыми допотопными барометром и термометром. Температура 27 градусов, несколько выше обычного, но на перегрев не похоже. Давление 995 мм. рт. ст. Тоже не похоже на разгерметизацию.

Дейв все смотрел на климатизатор, как будто надеясь получить от него ответ на наши вопросы. Потом спрыгнул вниз.

— Ладно, разберемся… Давай-ка пока вплотную займемся тобой. — Он долго смотрел на меня, как будто не зная, что, в сущности, нужно со мной делать. Потом вдруг сел на пол и обхватил голову руками. — Непостижимо! Чудовищно! — причитал он, раскачиваясь всем телом.

Нет, я не мог больше молчать.

— Послушай, Дейв. У меня есть кое-какие предположения… То есть это, конечно, не объяснение… Я вчера несколько культур… выпустил в атмосферу.

Последние слова я выговорил торопливо и замолк. Он поворачивал голову, чтобы посмотреть на меня может минуту или больше. Кажется, я даже слышал скрип. Однажды я видел антропоморфного робота, который отработал три года на дне Красного моря. Так вот у него шарниры поворачивались так же медленно и со скрипом. Наконец Дейв повернул голову и посмотрел на меня в упор. Глаза его сузились и превратились в щелки. Я вдруг вспомнил, как товарищ по университету называл его «Потомок Чингиз-хана».

«Интересно, что он сейчас сделает», — подумал я без любопытства.

Дейв ничего не сделал. Он протянул:

— Значит, выпустил. Ну-ну… — И отвел глаза. И тут же сказал обычным своим деловым тоном. — Ну что же, поскольку ситуация несколько прояснилась, займемся лечением.

Не отсоединяя от меня датчиков и глядя на экран: он извлек меня из угла, предупредив:

— Если будет больно, скажи.

Было терпимо, и я промолчал. Удивила меня легкость, с которой он поднял мои 75 килограммов и осторожно положил на мягкую обивку стены.

Теперь я видел экран диагностера, на котором светились мерцающим светом мои сломанные ребра? Я с интересом наблюдал: как его руки осторожно мяли мой голый бок: пока обломки ребер на экране не соединились. Свечение сразу стало слабее. Дейв попросил меня не шевелиться, и взял из шкафа белый баллончик с раструбом. Направив его на мой бок, Дейв открыл вентиль. Из раструба вырвался бледно-молочный конус, и я сразу почувствовал, как стянулась кожа на боку. Дейв водил надо мною баллончиком, постепенно открывая вентиль, от чего шипение усиливалось, и конус перед раструбом становился гуще. Через несколько минут он осторожно посадил меня и стал покрывать пенной броней мой торс со всех сторон.

— Теперь посиди, пока он не застынет, а я попытаюсь оценить размеры бедствия. Но только он поднялся на ноги, как каюта покачнулась раз, потом второй. Дейв посмотрел на дверь, потом на меня, видимо соображая, что со мной делать.

— Я теперь сам могу держаться. Ты иди, Дейв.

Он снова взял пульверизатор и, проведя зигзагом по одному и другому моему боку, прикрепил мой корсет к обивке стены.

— Ну вот, теперь никуда не денешься, — сказал он, придирчиво осмотрев меня. Собрался уходить, но приостановился и протянул мне нож. — На всякий случай, а то будешь биться здесь, как муха в паутине.

На этот раз его не было долго. Я все пытался придумать разумные объяснения происшедшему. Но концы с концами никак не сходились. Тор никак не мог стравить весь гелий. Тогда значит, микробы съели всю атмосферу… Но это вообще невозможно. За одну ночь?! Оставаться в неведении было невыносимо. Не такой уж я инвалид, чтобы продолжать торчать здесь, предоставив Дейву выпутываться из мною же созданной ситуации.

Ножом я обрезал тяжи на боках корсета и поднялся. Нигде не болело. Я начал соображать, на что бы мне встать. В это время Дейв что-то крикнул в салоне. Подпрыгнул я довольно удачно и даже дотянулся до притолоки. И нос к носу столкнулся с Дейвом. Глаза у него были прямо круглые. Я подумал было, что его поразили мои гимнастические упражнения. Но он, кажется, даже не заметил моего внезапного выздоровления.

— Стен! Она летает! — прошептал он мне, как великую тайну.

— Кто?

— Птица. — То ли оттого, что устал висеть, то ли от неожиданности, но я чуть не сорвался вниз. Он успел подхватить меня под мышки и выволок в салон. Тут только он поинтересовался, почему я встал. Я его успокоил, и он сейчас же ввернулся к своему открытию. — Она живая. И, кажется, я там видел еще одну.

Теперь я понял, что его так поразило. Лесные птички эти, малиновки, специально живут в нашем саду для контроля состава атмосферы. Они должны были неминуемо погибнуть при разгерметизации корпуса. Но не погибли, и это было удивительно. Я тоже приник к прозрачному куполу салона, чтобы увидеть эту птичку своими глазами. Вместо нее я увидел трещину. Она была впечатляющей. Непонятно было только, почему корпус не развалился на две половинки. И еще я заметил, что листья деревьев у самой трещины как будто слегка обуглены и сморщены. Дейв не дал мне предаться размышлениям. Прежде всего он достал из каюты диагностер и снова проверил результаты своей работы. Когда я наклонялся, места переломов начинали светиться сильнее, а уже после я чувствовал боль.

— Ничего, некоторое ограничение подвижности тебе не повредит, — сказал Дейв, а я с запоздалым раскаянием подумал, что бываю порой занудлив и уж в таком случае нашел бы более язвительные слова.

Вдвоем включать автоматику было гораздо проще. Если не считать того, что бублик лаборатории стоял теперь вертикально, а мы лазили в нем, как белки в колесе, цепляясь за панели. Я называл порядок блоков. А Дейв вставлял на место контакты. Работали мы очень быстро, благо я почти все блоки называл на память.

Первой наградой нам было включившееся освещение. Экраны приборов оживали один за другим. Наконец дошел черед и до блока параметров атмосферы. Мне снизу не было видно экран, а Дейв стоял, задрав голову, и молча перебирал клавиши на пульте. Наконец он оставил пульт в покое, наклонил голову и долго смотрел на меня, вроде даже с состраданием.

— Ты понимаешь, что ты сделал, идиот? — спросил он наконец задушевным тоном.

Я не ответил, мне не хотелось даже думать на эту тему. Вместо этого я пытался вспомнить, что означает слово «идиот». Оно было как будто знакомое, но, по-видимому, малоупотребительное. Вновь взглянув на Дейва, я понял, что ничего лестного для меня в этом слове нет. Не дождавшись ответа, он закончил:

— Ты лишил атмосферы целую планету.

В ответ я забормотал, что-то невразумителное, что, мол, это не только моя заслуга, здесь труд многих людей, но осекся под осуждающим взглядом Дейва.

— Бок не болит? — неожиданно спросил он с притворным участием.

Я настолько обрадовался перемене темы, что ответил, чуть ли не радостно:

— Нет, совсем не болит.

— Жаль, — произнес он сочувственно. — Тебе сейчас подошло бы более серьезное ранение. — И вздохнув, продолжал. — Ну что же, теперь мы можем выйти на связь с базой.

— А ты не пытался связаться по аварийному автомату?

— Это первое, что я сделал. Он непрерывно передает: Все нормально. В помощи не нуждаемся.

— Но у нас, наверное, вышел из строя приемник, иначе мы поймали бы их сигналы.

— Сейчас включим основную станцию и пройдемся по всем диапазонам.

По всем диапазонам проходиться не пришлось. На экране сразу же появилось лицо Кола Батова. Он увидел нас на своем экране мгновением позже, и сейчас же лицо его осветилось широчайшей улыбкой.

— Наконец-то, — сказал он, оглядывая нас, как будто хотел убедиться, что мы действительно целы. Он показал глазами на мой корсет. — Что это?

— Легкая травма при падении. Дейв меня почти вылечил.

— Что у вас было, — спросил он жадно, и тут же лицо его приняло озабоченное выражение. — Что же я болтаю? Шеф просил сразу сообщить, когда появится связь. — Он наклонился к пульту, и на нашем экране появилось лицо руководителя. Он так же окинул взглядом нас и лабораторию, и задержался на моем корсете. Спросил, что со мной, кивнул и внимательно взглянул мне в глаза. Взгляд был не сочувственный, а, скорее, пытливый.

— При каких обстоятельствах, — спросил он уже у Дейва.

— При падении станции на поверхность планеты.

При этих словах у меня непроизвольно сделалось недоуменное выражение лица, мол, итак все ясно. Руководитель быстро взглянул на меня и вновь обратился к Дейву.

— Причины выясняли?

— Точно не известно… — сказал Дейв и продолжал осторожно, так, как сообщают о тяжелой болезни близкого человека. — Дело в том, что накануне вечером произошла утечка в атмосферу экспериментальных культур микроорганизмов.

— Скольких?

— Двенадцати.

— Т-Э-Э-Э-к, — тянул руководитель, переводя взгляд с Дейва на меня и обратно.

Тут я решил, что самое время мне выйти на авансцену, и сказал, стараясь, чтобы голос прозвучал внятно.

— Это я их выпустил, — и прямо посмотрел в глаза руководителю.

— А зачем? — быстро спросил он, и во взгляде его светилось прямо-таки детское любопытство. Должно быть, поэтому я ответил не со служебной краткостью, а сравнительно подробно, стараясь как можно точнее передать свое состояние в тот момент.

— Ну что же, добровольное признание снимает половину вины, — сказал Руководитель и улыбнулся. — Ну, остальное после. Ваши координаты уже определили. Вы угодили в кратер, поэтому вас так долго не могли найти. С этим кратером вам сильно повезло, а почему, вы сейчас поймете. Вы ведь ребята не нервные. — Он улыбнулся и исчез с экрана. А на экране появился белый шар планеты. Он наплывал, пока не занял весь экран. На белом покрове облаков зияло круглое черное пятно с рваными краями. Я отупело вглядывался в его черноту.

— Около тысячи километров, — тихо сказал Дейв.

Когда изображение еще увеличилось, стало видно, что облака на видимом диске планеты вытянуты к пятну. Ближе к его краям ленты облаков утончались, вытягивались и закручивались в гигантскую спираль, как пена вокруг водяной воронки. Изображение еще увеличилось, и тут мне показалось, что облака на экране движутся. Пряди по краям воронки текли, втягивались в нее и пропадали.

— Какие же там скорости? — недоуменно спросил я Дейва.

На экране вновь появилось лицо руководителя.

— Там сверхзвук. Это тайфун, а вы в его глазу, поэтому у вас пока спокойно. Сравнительно спокойно. Ну и кратер вас спасает. Мы пока не можем послать за вами планетолет. Они распространяются в атмосфере, как пламя. Но воронка может пойти гулять по планете, тогда… тогда не знаю, что будет. Пока вам нужно раскрепиться по штормовому. Вам, Дейв, как опытному яхтсмену, понятно, что нужно делать? Рекомендую использовать торовую оболочку. По прямому назначению ее применять уже не придется.

Дейв кивнул.

— В крайнем случае. — руководитель помолчал и повторил, — в крайнем случае, будете стартовать в спасательных капсулах вертикально. А мы уж будем вас тут ловить. — Он снова помолчал. — Ну, желаю успеха, экспериментаторы.

На экране снова появился Кол. Дейв попросил несколько каналов для записи последних результатов. Кол сказал, что наши данные бесценны, потому что зонды, которые они запускают к поверхности, очень быстро гибнут в этой заварухе.

— Кстати, — сказал Кол, — единственный, кто сразу разобрался в причинах, был главный вычислитель. Он извлек из памяти расчеты вариантов с различными комбинациями культур и выдал заключение, что была использована оптимальная комбинация. — Кол с любопытством поглядел на меня. — Ну, держитесь ребята! Включаю каналы. — И Кол тоже исчез с экрана.

— Экспериментатор, — проговорил Дейв, не оборачиваясь. Он включил выдачу данных и смотрел на экран, на котором мельтешили колонки цифр.

Я покаянно опустил голову. Хотя раскаяния я не ощущал. Скорее, ликование, которое я пытался скрыть даже от себя самого.

Ну и что, даже если мы погибнем. В конце концов, риск присутствует всегда. Было бы ради чего рисковать.

— Ты влезешь в скафандр? — спросил Дейв — Или, может быть, я пойду один?

— Ну уж нет, ты прекрасно знаешь, что это запрещено инструкцией! — Только произнеся эти слова, я понял, что Дейв не может воспринять их иначе, чем издевку. Поэтому я постарался сделать как можно более серьезное лицо, и когда он пристально посмотрел на меня, я его взгляд выдержал.

— Ладно, одевайся.

С помощью Дейва я все же влез в скафандр. Придирчиво оглядев меня, Дейв оделся сам. На блоки жизнеобеспечения мы навесили друг другу ранцевые двигатели, как полагается по инструкции. Мне они казались лишними, поскольку путешествовать по планете мы не собирались. Но спорить я не стал, тем более, что тяжесть небольшая.

Выйти удалось не сразу. Выходной люк был прижат к выступу скалы, и Дейву пришлось довольно долго манипулировать клавишами наддува торовой оболочки, поочередно надувая и спуская ее секции, прежде чем удалось перекатить станцию на другой бок.

Шлюзоваться Дейв пустил меня первым. Скорее всего из соображений безопасности. Но мне кажется, что он уступил моему тайному, но сильному желанию. Сквозь прозрачное окно в стенке шлюза я видел над собой лицо Дейва. Оно было сосредоточенным и заботливым. Мне казалось, что его выражению не хватает торжественности, соответствующей моменту.

Впрочем, встреча моя с поверхностью планеты произошла тоже не очень торжественно. Я не мог из-за своего корсета согнуться в поясе и буквально выпал из люка. Крышка люка захлопнулась у меня над головой, и я увидел, как Дейв влезает в шлюз с внутренней стороны. У него все прошло более гладко, и через две минуты он уже стоял рядом со мной на каменистом склоне. Никакого особенного восторга я уже не испытывал. Скалы вокруг были мрачных, красно-бурых оттенков. И мертвые, абсолютно мертвые. На Земле таких скал не бывает. Даже на самых голых скалах существует хотя бы возможность жизни. Отвлек меня голос Дейва, прозвучавший прямо в моих наушниках. Оказывается, он уже работал, вытаскивая из-под оболочки камни и сбрасывая их вниз по склону. Сейчас он просил меня помочь сбросить особенно крупный обломок. Вдвоем мы довольно быстро очистили скалу от обломков. Я расправлял спущенную оболочку, а Дейв припечатывал ее к скале короткими импульсами из плазмотрона. Из широкого ствола вырывался бледно-голубой луч, на серебристом поле вспыхивала ослепительная точка и краснела, остывая… Гелий из оболочки был выпущен не полностью и за нами оставалось «стеганное одеяло», какое я видел когда-то в музее древнего быта.

Закончили мы во время, ветер явно усиливался. Мы стояли с Дейвом на скале над станцией и смотрели вверх, где в рваном жерле кратера было голубое небо, может быть впервые на этой планете. Там уже взошло солнце. Тонкий его луч прорвался сквозь щель в зазубренной стене и ударил в бок станции. Там на краю трещины сидела одна из наших птичек. Ветер норовил ее сбросить, но птичка выпрямлялась на своих ножках-пружинках и пела.

Я откинул щиток шлема, просто чтобы ее услышать. Дейв хотел меня остановить и так и замер с протянутой рукой. Воздух был как будто горелый, но дышать было можно. Дейв тоже открыл свой шлем и вдохнул воздух «нашей планеты».

— Ты знаешь, Стенли, — сказал он, — я, пожалуй, согласился бы быть на твоем месте.

После окончания авиационного техникума работал на летно-испытательной базе в Жуковском, а потом в КБ В. М. Мясищева. После окончания ракетно-космического факультета МАИ попал в ракетное КБ, а потом перевелся в Студенческое конструкторское бюро МАИ. Позднее создал свое СКБ «Венера», где вместе со студентами занимался разработкой космической и глубоководной техники. Постепенно сообразил, что основной продукцией СКБ являются не технические разработки, а эти самые студенты, которые там получали самостоятельный конструкторский опыт.

После МАИ работал во многих учреждениях довузовского образования. Разработал методику обучения школьников проектированию. Один из проектов, которые разрабатывал со школьниками — Проект преобразования планеты Венера для жизни людей. Его суть изложена в книге «Запасная планета», вышедшей в 2008 году. Много печатался в различных СМИ по широкому кругу вопросов. Больше всего на темы педагогики. В № 1 «Знание — сила: Фантастика» за 2010 год опубликован рассказ «Предварительный некролог».

^{Фредди Ромм, Сергей Муратов} Благими намерениями

Было восемь вечера. Густые облака зависли над поселком и окрестной тайгой. Благодаря им было не так холодно — минус пятнадцать. Хотя синоптики обещали к утру понижение температуры, я был в приподнятом настроении: работа продвигалась, впереди маячил гонорар. «Надо докупить дровишек, — думал я, подходя к своей калитке, — запас карман не тянет. А то послезавтра Наташа с детьми приедет от родичей».

Я вошел во двор и протопал по скрипучему снегу к крыльцу, сдергивая варежку и доставая ключ из кармана дубленки. Вдали завыл волк, в ответ забрехали собаки.

— Андрюха! Что братана морозишь? — послышалось из темноты. Я присмотрелся: точно, брат Вовка. Он стоял на крыльце, прислонившись к двери, а рядом лежал лист фанеры. — Обещал к семи вернуться, а сам?

— Ты, Вовчик, мало выпил? Я когда обещал вернуться к семи? В четверг, а сегодня суббота. И я не ожидал увидеть тебя раньше вторника — ты в запой на меньшее не уходишь, — ухмыльнулся я, открывая дверь. — Проходи и тащи фанеру в «мастерскую».

Нет, брат выпил нормально. Вон как его занесло на повороте с фанерой.

— Ночевать останешься? Или к благоверной потопаешь?

— Не, я у тебя. На кой я своей нужен, она разводиться собралась, — Вовка икнул и отрыгнул, распространяя замечательный аромат самогонного перегара.

«М-де, неудивительно, что жена его видеть не хочет — бухого, с фингалом под глазом, небритого. А что, разведется запросто». — Я бы продолжил эту мысль вслух, но брат спросил:

— Куда фанеру присобачить, художник?

— Уже забыл? Между этими двумя бубликами, тороидами, как ты их называешь. — Я указал на Машину Времени, мерцавшую в полутемном из-за слабого освещения углу.

— Не зазнавайся, братан. Знаешь, где редуктор моста у трактора ТВ/50?

— Все, замолкаю, ты у нас специалист высшего класса.

— То-то! В ваших Машинах Времени я ничего не понимаю, но только потому, что их нет. И как киностудия дала тебе заказ, ты ведь только рисовать умеешь?

— А это для них главное. Физика им по барабану. И мой бывший однокашник подсуетился — он там главный художник. Помнит, как я в школе победил на конкурсе художников-фантастов. Такую Машину Времени тогда нарисовал — закачаешься. Этой не чета, много было наворочено.

— Хватит трепаться. Помоги приладить фанеру.

Мы подошли к Машине Времени, похожей на два огромных мерцающих бублика, установленных вертикально и разделенных фанерными перегородками. Вернее, перегородка была пока одна, вторую держал Вовка. Он неуклюже потыкался:

— Слышь, неудобно. Дай зайду внутрь — в тороиды эти самые. Оттуда сподручнее крепить.

Я не понял, чем это сподручнее, но не возражал. Нырнув за «бублик», Вовчик приставил лист фанеры и застучал молотком.

Стук уже давно стих, а брат все не появлялся.

Я начал злиться:

— Ну? Долго ты будешь копаться?

— Андрей… Это ты? — Вовка выглянул из-за перегородки и странным взглядом окинул комнату. Он был чем-то ошарашен. «С перепою, что ли?» — вздохнул я, но сказал:

— Выходи, отдохни.

Брат выбрался и едва не упал.

— Осторожно, не сломай макет!

— Откуда у тебя это нелепое сооружение, — глядя на макет со стороны, спросил Владимир, — и где твоя Машина Времени?

Я покрутил пальцем у виска:

— Ты что пил? Забыл, чем мы занимаемся? Мы строим макет Машины Времени для киностудии, и пять минут назад ты прибил фанеру. Теперь на нашей машине времени хоть в прошлое отправляйся, хоть в будущее. Куда режиссер прикажет да фантазии сценариста хватит.

— Погоди, Андрей, а как же задание?

— Задание ты с честью выполнил — фанера прибита крепко, хотя и кривовато. Но если ее не снимать крупным планом, никто не заметит. А если будут снимать вблизи, пусть пеняют на себя, я не голливудская мастерская.

— Андрей, ты ничего не помнишь? — Вовка отошел от Машины, его лицо оказалось прямо под лампочкой, совсем близко ко мне, и — у меня мурашки побежали по телу — я вдруг понял, что от него совсем не пахнет перегаром… и фонаря под его правым глазом как не бывало. Лампочка вдруг раздвоилась и поплыла…

— Андрей, ты как? Может, мне амбуланс вызвать?

Очнувшись, я увидел, что сижу вместе с Володькой за столом — брат протягивал мне стакан с водой:

— Выпей водички!

Нет, брат точно головой стукнулся, когда нырял за бублик, и крепко. Чтоб он предложил выпить воды, а не чего покрепче! Впрочем, я и без воды пришел в себя, ведь обморока не было — просто меня шокировало, как он внезапно протрезвел и оказался гладко выбрит. А куда девался фингал, который ему позавчера поставил Гриня?

Только теперь я обратил внимание на странности в одежде брата.

Удивительно, что я этого не заметил, когда мы вошли в дом. С какого перепоя он натянул легкие сапоги? Как умудрился не отморозить себе ноги, пока ждал на улице? А мне сперва показалось, что он был в своих меховых, подаренных Петром, знакомым летчиком из отряда испытателей при Чкаловском заводе.

Стоп, а эта курточка на нем откуда? Похожа на его рыбацкую ветровку, и вместе с тем… могу спорить, что заплатил он за эти шикарные шмотки тысяч десять баксов. Где он взял такие деньжищи? Когда успел накупить это?

Может, это я упал? Еще немного, и воображу, что не брат передо мной, а инопланетянин, натянувший на себя его тело — как в фильме «Люди в черном».

Я не выдержал и дотронулся до его руки — вроде настоящая.

— Андрей, ты не помнишь, что было до моего отправления? Ты говорил, что по возвращении мне многое покажется странным. А тебе?

Это был мой брат. И в то же время не он. Так Володька разговаривал лет двадцать назад, когда вернулся с дипломом физтеха, и ему прочили великое будущее в Академгородке. Как же, великое будущее — у нас-то.

— Да, Володя, мне многое странно. За те минуты, пока ты разбирался с фанерой, ты сильно изменился.

Мой язык не поворачивался произнести: «Не понимаю, как ты моментально протрезвел и переоделся в дорогущее барахло». Я спросил:

— Володя, ты несколько раз упоминал отправление, возвращение. А что такое амбуланс — скорая помощь? Почему ты ее так называешь?

Брат опустил глаза:

— Да, дела. Выходит, изменения произошли не так, как мы предполагали. Видно, придется сейчас рассказать кое-что. Не торопись отправлять меня в психушку, хорошо?

В тот вечер Андрей вернулся из института расстроенный: эксперимент прошел неудачно. Когда он въезжал в подземный гараж дома, зазвонил мобильный:

— Алло! Это Володя. Можно сейчас к тебе зайти?

Андрей очень устал, но язык не поворачивался отказать брату. Спустя пять минут они сидели в гостиной, Наташа включила «скороварку», установив режим «мясной ужин на пять персон». Лена с Сашей играли в детской, и обстановка настраивала на непринужденную беседу. Однако, судя по лицу Володи, вопрос, с которым он пришел, не располагал к трепу. Выпив стакан «Боржоми», он облизнул губы, вздохнул и выговорил:

— Женька подал рапорт с просьбой об отправке в Ирак.

Наташа тихонько охнула. Андрей покачал головой:

— Зачем он так?

— Как — зачем? Ты же его знаешь, смелый парень, патриот, а в Норд-Осте его подружка погибла, Нина, когда в Москву ездила.

— Отомстить, значит, за нее хочет…

Он замолчал. В разговор вступила Наташа:

— А по телевизору сообщили, что иракцы не были причастны к Норд-Осту. Орудовали там наши лучшие друзья: саудовцы и египтяне. И в Беслане тоже. Получается, напрасно мы вторглись в Ирак? И в Афганистан зря?

Андрей ответил не сразу. Не очень-то хотелось вникать в политику.

— В Афганистане находились базы Аль-Каиды, их надо было уничтожить, тем более, что рядом с нашей границей. Египтяне и саудовцы пообещали сотрудничество с Федеральной Службой Безопасности. А президенту нашему нужно было еще что-то сделать, помимо Афгана, чтобы народ не волновался после Норд-Оста и Беслана — вот и вошли в Ирак. И ведь сперва все чисто проходило: Багдад заняли на третью неделю. Потом вот начались проблемы. И не так это было глупо — Аль-Каида влезла в Ирак и застряла там. Да только и наши ребята гибнут. Паршиво! Эх, зря Женька туда едет!

— Да, вот она, российская действительность. То ли дело американцы. Занимаются своими делами, восточнее Кубы не суются, живут себе тихо. Взвод саперов прислали в Ирак — вот и все их участие во всемирной войне с террором. А доллар как поднялся! Обогнал евро, того и гляди, с рублем сравняется. Наверное, лучше было нам не затевать войну, а дать дополнительно оружие Израилю, чтобы он отметелил иракцев по старой памяти, и пусть бы стоял лай в Лиге Наций.

Володя замолчал. Наступила тишина, нарушаемая только детским смехом, доносившимся из соседней комнаты. После затянувшейся паузы Володя негромко кашлянул.

— Андрей… ты это… работаешь с Машиной Времени, верно?

Брат кивнул.

— Слышь, Андрей… Никто из вас не думал, что бы случилось, если бы история пошла иначе? Какой-то известный деятель умер до того, как совершил плохое. Или порядочный человек, умерший преждевременно, остался жив и выполнил намеченное. А?

— Конечно, Володя, об этом сто раз думали. Но вряд ли что-то изменилось бы. У того, кто остался жив, появились бы непредвиденные помехи, а рано умершего заменил бы другой. История подчиняется определенным законам, и перестрелками ее не изменишь.

— Кто-нибудь другой, говоришь… Я ведь занимаюсь историей России. Был в ней момент, когда хорошие люди могли прийти к власти. Вот только у них беда случилась. Погиб один из них, самый умный и порядочный, а без него все развалилось, и Россия пришла к тому, что мы сегодня видим. А если бы того человека спасти… Говоришь, ничто бы не изменилось? А кто пробовал?

— Пока никто не пробовал — инструкции не позволяли подобные эксперименты. Правда, в последнее время инструкции изменились, но теперь вторжение в прошлое, с целью его изменения, просто считается невозможным.

Андрей не стал говорить, что, когда работаешь с переносами во времени, подобное желание — изменить прошлое — возникает неизбежно. Но реально попробовать такое! От этой мысли становилось не по себе. Да, в последнее время инструкции изменились, даже устаревший агрегат разрешили установить дома. Вот и стоит внизу, на первом этаже, аппарат времени, предоставленный в его, Андрея, распоряжение на случай экстренных, не требующих больших мощностей, экспериментов. Появилась идейка — включи аппарат, войди в нужную точку пространства-времени, посмотри, что тебя интересует, и не занимай служебный агрегат. Считается, что вреда от этого быть не может по той самой причине: вторжение в прошлое ничего не изменит — сработает принцип неизбежности исторического процесса. Теоретически установлено, что если бы вторжение могло что-либо изменить, структура пространства-времени сама бы закрылась для подобной попытки. А что если… Конечно, эксперимент рискованный. Но, во-первых, племянника Женьку жалко, как бы беда не случилась. Во-вторых, идиотизм начальников и бюрократов надоел до чертиков. А в-третьих… ну, если не получится, значит, теория подтверждена экспериментально. Можно будет доложить об этом на закрытом заседании Ученого Совета. Никто особо не удивится, но в справочники занесут.

«Эй, стой, — сказал себе мысленно Андрей, — это что же, я согласен отправить родного брата навстречу смертельной опасности? А если беда приключится? М-да, а если несчастье случится с Женькой? Не легче. И что, Володя согласится? Как это не согласится, он только что открыто не просит, чтобы я его отправил».

Андрей неуверенно посмотрел в глаза брату и встретил умоляющий взгляд. Да, крепко волнуется он за Женьку, и это понятно.

— Слышишь, Андрей, а что нужно сделать, чтобы ты смог отправить меня в прошлое?

Андрей невольно опустил глаза к полу — в сторону того самого аппарата, который стоял этажом ниже, закрытый на кодированный замок.

— Эй, мальчики! Вы что это надумали?! — с тревогой вмешалась в разговор Наташа. — Андрей, даже не заикайся! Я не пущу вас к Машине, понятно?

Возможно, именно реплика жены подтолкнула Андрея. Он невинно посмотрел ей в глаза и пожал плечами:

— Наташенька, а в чем дело? Мы просто поглядим кое-что в прошлом. Мне для докторской это будет полезно. Володя историю хорошо знает, с ним мне будет легче — не тащить же его в институт!

Наташа окинула неуверенным взглядом обоих мужчин. Деверь улыбался ей как можно легкомысленнее, а муж, сделав паузу, добавил:

— К тому же это будет не сегодня. Мы устали, а надо еще многое продумать.

Владимир тряхнул головой, и окружающий мир перестал кружиться, превратился в интерьер подъезда в каком-то доме, но тошнота пока не унялась. Вот оно, первое последствие переноса в машине времени. То ли еще будет. Так что на тошноту лучше не обращать внимания.

Итак, надо управиться за час. Андрей предупредил, что ровно через час, а теперь уже меньше, сработает «бумеранг» — система возвращения, которая забросит его, Володю, обратно в двадцать первый век, в момент, откуда произошло отправление, и в то же самое место. «Володя, — наставлял брата Андрей, — бумеранг тебя вернет в любом случае, но мне бы хотелось, чтобы ты был при этом жив и здоров. Время и место ты выбрал жуткие. Я понимаю, именно такие мгновения решают судьбу мира, если на нее вообще можно повлиять. Удачи. Давай!»

Владимир оглядел себя. Одежка, конечно, не совсем для этой эпохи, но, судя по предварительным наблюдениям, носили здесь всякое. К тому же обстановка такая, что прохожие больше внимания обращают на оружие в руках встречного, чем на его облачение. Очки бы нацепить, за учителя сойти можно, но авось и так получится.

Он вздохнул и толкнул дверь подъезда. Сразу навалился гул толпы, омерзительный грохот колес неуклюжих автомобилей и конных экипажей по булыжнику, ржание лошадей. А еще запах — смесь пота, фабричного дыма, навоза и горелого пороха. Сердце сжалось: только что поблизости стреляли. Мелькнула робкая мысль: может, вернуться назад, пересидеть в подъезде до возвращения — ведь Андрей почти уверен, что ничего не получится, безнадежная попытка. Владимир сжал зубы и шагнул туда, где собиралась толпа. Именно там должно произойти самое главное. Несколько человек, судя по виду — заводские рабочие, но с ружьями в покрасневших от холода руках — скользнули по нему рассеянным взглядом и отвернулись: и не такое видали.

Владимир осторожно осмотрелся. Вот здесь должно произойти то самое. Сейчас лучше пройти к середине площади, где возвышаются ощетинившиеся пулеметами броневики, пока толпа еще не встала стеной.

Володя медленно подвинулся поближе к тому месту, где, как показал аппарат времени, случится главное. Очень удобно, что рядом броневик, можно опереться спиной. Прикрыть глаза, сделать вид, что зашел сюда просто так. Никто сюда не смотрит — и хорошо.

Потянулись минуты ожидания. Володя даже успел ненадолго задремать — наверное, не более чем на пару минут. Внезапно окружающая толпа всколыхнулась. Дрему пришлось прервать.

Вот он, тот человек! И не скажешь по его виду, что он может изменить историю России. Но что, если у него не получится? Усилия окажутся напрасны… Все равно, спасти хорошего человека — благое дело. А то, что это хороший, добрый человек, видно по его искренней улыбке. И то, как он здоровается с людьми — пожимает каждому руку, словно другу, похлопывает по плечу, не то что Господин Президент Всея Руси, который ведет себя так, будто он вселенский владыка. Ничего, даст Бог, придется Господину Президенту переходить на заработки дворником. Тогда — конец всеобщему идиотизму, сытой тупости, а главное — бессмысленной вражде и ненужным войнам.

Владимир едва уловил движение слева — «рабочий» с вымазанным сажей лицом внезапно сунул руку в карман спецовки, и ткань одежды на его правом боку выперла характерной пирамидкой от дула пистолета. Еще мгновение, и будет поздно — он выстрелит через одежду, как это случилось на самом деле. Отработанным боксерским движением Владимир с силой ударил чуть правее выпуклости на спецовке «рабочего». Тот вскрикнул от боли. Раздался выстрел, но пуля ударила вниз — в булыжник мостовой. На шум обернулись несколько рабочих и солдат, стоявших в оцеплении:

— Провокатор! Шпион! Он вооружен! Держите его, скорее! — вразнобой закричали они.

«Рабочий» затравленно оглянулся, убедился, что его вот-вот схватят, рванулся назад, туда, где толпа еще встала монолитом. К нему бросились люди, потянулись руки, чтобы схватить, но покушавшийся успел прошмыгнуть мимо замешкавшихся людей — и был таков.

— Держите второго! Они заодно! — услышал ошеломленный Владимир. Сомнений не было, его приняли за сообщника убийцы, и теперь его собственная жизнь оказалась в опасности. Володя замешкался, и тотчас его схватили за руки и за плечи несколько рабочих. «Плохо дело. Сколько времени осталось до возвращения? Ладно, если сейчас поведут на допрос, а вдруг сразу пристукнут?»

— Смотрите! Это не наш, не заводской! Одежа на нем какая! Это же иностранный шпион! Враг!

Толпа словно забыла, что «шпион» только что спас ее кумира. Кто-то с силой ударил Владимира кулаком в спину.

— Эй! Не надо бить его! Мы осудим и расстреляем его прямо сейчас — по закону революции! — послышался суровый голос одного из тех, кто сопровождал спасенного Владимиром человека. Тот, в свою очередь, растерянно оглядывался, словно желая убедиться, что опасность миновала, и тоже не спешил на помощь к Володе. «Плохо дело. Расстреляют прямо сейчас, за милую душу».

На мгновение ощутив ослабление железной хватки, Володя резко присел, освобождаясь от державших его рук, опрокинулся на спину, переворотом назад вскочил на ноги и, расчищая себе дорогу кулаками и локтями, рванул к тому дому, откуда вышел почти час назад.

Он бежал через площадь и думал об одном: продержаться, выжить до назначенной минуты. Сзади послышались выстрелы, кто-то рядом закричал от боли.

— Не стреляйте! Вы попадете в рабочих! Мы его так схватим!

«Хорошая это мысль — не стрелять. А что вы меня схватите — еще посмотрим».

Едва Володя выскочил с площади и рванул на себя дверь ближайшего подъезда большого дома, как земля вдруг ушла из-под ног и весь мир превратился в огромный серый водоворот. Машина Времени запустила «бумеранг», унося героя-спасителя с площади перед Финским вокзалом в Петрограде, из 16 апреля 1917 года.

Маленький улыбчивый человек не погиб от руки агента Временного правительства, сделал намеченное и вошел в историю как Владимир Ленин.

Володя замолчал. Я тоже не издавал ни звука, силясь разобраться в той каше, которая заполняла сейчас мою голову. Все, что я услышал, было совершенно неправдоподобно, но ни малейшего сомнения не вызывало. Не только потому, что это объясняло удивительную метаморфозу, приключившуюся с братом, а прежде всего… я словно сам увидел это, находясь у пульта злополучной Машины Времени. Выходит, мой родной брат спас Ленина, и из-за этого мы живем сейчас в полном дерьме?.. Впору дать за это по шее незадачливому спасителю исторического проходимца, но ведь получается, что я виноват не меньше его. Да и брат уже наказан с того момента, как очутился в нашей постсоветской России. А что с ним будет, когда он узнает, что Женька служит в Чечне?!

— Ладно, Володя, сделанного не воротишь. Машины Времени больше нет, и исправить случившееся не удастся. Домой ты пока не спеши, отдохни сперва у меня. — Я не стал говорить брату, что его жена настроилась разводиться. Может, еще передумает, увидев его в новом обличье. — Давай-ка посидим спокойно, придем в себя от всех этих новостей.

Я потянул брата в соседнюю комнату, мягко подтолкнул его к дивану и включил телевизор.

— Андрей… Это что, у вас телевизоры такие? Никакой голографии? М-да… У нас такие были в сороковых…

Я равнодушно пожал плечами и нажал кнопочку пульта. Чем быстрее брат забудет про голографические телевизоры, тем лучше для него, не то снова сопьется.

На экране появился диктор, читавший сводку новостей. Я отвернулся — не могу уже слушать эти лицемерные речи. А затем…

Мой брат вдруг резко подпрыгнул.

— Как?! Что?! Он и у вас тоже президент?

Я обернулся к экрану. По телевидению выступал президент России.

Фредди Ромм родился в 1960 году в Москве. Основная профессия — химик-исследователь. Доктор наук (Технион Хайфа, 1996). С 1991 проживает в Израиле. В 1981–1992 гг. — член Клуба Фантастов при Технике Молодежи. Затем — перерыв в писательском творчестве до 2005 г. Основная тематика: героизм и герои, отношение к ним общества. Основные жанры: фантастика, история, мистика, приключенческий псевдореализм, альтернативная история. Тираж опубликованного начиная с 2006 г. — свыше 500 тыс. экз.

Сергей Муратов родился в 1954 году в Омске. Окончил консерваторию в Новосибирске и аспирантуру в Киеве. Скрипач. Живет в Сиднее, Австралия. Работает в музыкальной академии по классу скрипки. Кандидат искусствоведения.

Публиковался в «Медном Всаднике» (Петровская академия наук и искусств, № 24, 2007 г.) — 4 стихотворения и одна прозаическая миниатюра.

Есть издания на английском языке (в США), русском (Украина), в жанре научной искусствоведческой литературы.

Был художником оформителем некоторых художественных литературных произведений, изданных в Израиле и США.

^{Владимир Анин} Конденсатор гнева

Долгое время я не решался изложить эту историю на бумаге. Не потому, что испытывал сомнения в своих повествовательных способностях — просто уж слишком невероятной она может показаться читателю. Невероятной и, в то же время, очень жизненной. А читатель нынешний не всегда приемлет такое смешение. Ему подавай что-нибудь сугубо натуралистическое, либо уж очень фантастическое, такое, что и в голову-то не придет простому обывателю. Моя же история, несмотря на невероятные события, описанные в ней, является совершенно правдивой. Однако не буду вас долго мучить занудным предисловием и перейду к делу.

Случилось это несколько лет назад, осенью, когда погода уже стояла пасмурная, голые деревья и пожухлая трава, покрытая слоем опавшей листвы, отчетливо говорили о скором приближении зимы, однако было сухо, и, несмотря на прохладный ветерок, прогулки мои в парке с неизменным спутником — спаниелем по кличке Боб даже доставляли удовольствие. Бодрящий воздух еще только пугал предстоящими заморозками, но уже благотворно действовал на атмосферу большого города, прибивая к земле вредные выхлопы гигантского автомобильного стада и прочие неблагоприятные для человеческого организма выбросы. А потому дышалось легко, как будто концентрация кислорода и бодрящего азота в воздухе заметно повысилась по сравнению с бесчисленным множеством всевозможных химических элементов, представляющих, в том числе, и нижнюю часть таблицы Менделеева, то есть, тяжелых металлов, которые Бог весть каким образом оказываются в воздухе, невзирая на то, что тяжелые.

Итак, я со своим ушастым питомцем черного окраса прогуливался по парку, что располагается неподалеку от моего дома. Наличие такого зеленого островка в черте города, да еще и в нескольких минутах ходьбы, является безусловным преимуществом для горожанина, обреченного проводить свои дни в асфальтобетонных джунглях, где любое зеленое насаждение является лишь робким напоминанием о живой природе и зачастую плохо приживается, отступая под натиском техногенного чудища. Тот, у кого под боком волею судьбы оказался скромный сквер или бульвар, уже счастливчик. А уж если это целый парк, а тем паче лесопарк, то можно с уверенностью сказать — ему крупно повезло. Вопрос с прогулками, в частности, в компании четвероного друга, или с зимними пробежками на лыжах — решен. Посмотрите на несчастных, вынужденных добираться до места воскресного отдыха в автобусе или на метро. Да и тем, кто для этой цели садится за руль автомобиля, не позавидуешь — мало того, что они обречены провести полдня в пробке, они лишены великолепной возможности после активного отдыха опрокинуть согревающую чарочку в зимнюю стужу или оттянуться прохладным пивком в летний зной… Однако я отвлекся.

Было около трех часов пополудни. Обычно я выгуливал Боба два раза в день, утром и вечером, как и большинство собачников. Но поскольку по роду деятельности (я свободный журналист) имел возможность самостоятельно распоряжаться своим временем, то порой позволял своему питомцу увидеть свет трижды за день, то есть, помимо утреннего и вечернего моциона выходить еще и на послеобеденную прогулку. Что, собственно, и произошло в тот раз.

Я с удовольствием вдыхал чистый, уже почти лишенный запахов, холодный воздух. Боб, задрав лапу, метил очередное дерево. Причем, делал это уже почти минуту, пытаясь выдавить из себя хоть каплю.

— Добрый день! — послышалось сзади.

Я обернулся. Передо мной стоял маленький толстенький человек в сером плаще. Он приподнял над лысеющей головой шляпу, такую несуразную в нынешнее время, и широко улыбнулся. Другой рукой он держал на поводке взволнованно переминающегося с ноги на ногу карликового пинчера. Мой Боб, конечно, не волкодав, но мужчина с такой миниатюрной собачкой смотрелся весьма комично.

— Вы не будете против, если мы присоединимся к вашей компании? Сегодня в парке почти никого нет, даже поговорить не с кем, а я, знаете ли, весьма охоч до общения. Да и Джульетте, — он кивнул на свою собачку, — будет веселее. О! Ну, конечно, если только я не стану помехой в вашем стремлении к одиночеству под сенью этого великолепного парка. Я отлично понимаю. Сам, знаете ли, частенько нуждаюсь в уединении, в особенности, когда находит вдохновение, сотни мыслей роятся в голове и требуют порядка. В такие минуты я бегу от городской суеты, добровольно становлюсь отшельником и живу исключительно внутренним миром. Даже есть порой забываю. Я уж не говорю про женщин. — Он тихонько захихикал, прикрывая рот рукой в черной вязаной перчатке, глаза его сузились, и своим пухлым скуластым лицом он стал походить на китайца.

Через некоторое время он отнял руку ото рта и вопросительно посмотрел на меня. Глаза из щелочек превратились в две маленькие коричневые пуговки, а взъерошенные брови слегка вздернулись. Я рассеянно смотрел на его маленький, кнопочкой, порозовевший на холоде нос и тонкие губы, застывшие в полуусмешке, и наконец спросил:

— Вы писатель?

— Почему писатель? — Он удивленно захлопал ресницами.

— Или музыкант?

— С чего вы так решили?

— Ну… вы там что-то говорили про вдохновение.

— Ах, это! — Он опять захихикал, прикрывая рот рукой, и я решил, что у него, видимо, плохие зубы. — Что вы! — Он отнял руку. — Неужели вы думаете, вдохновение доступно только людям искусства? Нет! — Он улыбнулся широко, и я увидел, что зубы у него хорошие, белые, только редкие. — Я физик. А нам, ученым, вдохновение тоже требуется, в этом мы мало чем от людей искусства отличаемся. Физики и лирики, знаете ли, одного поля ягоды. А вы писатель? Я просто интересуюсь, поскольку вы мне сами задали такой же вопрос.

— Почти. — Я пожал плечами. — Я журналист.

— А-а, — протянул он. — Новости, репортажи с места событий?

— Не совсем. Я пишу очерки и статьи.

— На какую же тему, позвольте полюбопытствовать?

— В основном, на социальную.

— Так это же прекрасно, друг мой! — воскликнул он и довольно фамильярно хлопнул меня по плечу. — Вы-то мне и нужны, вас мне сам Бог послал!

— В каком смысле? — Я невольно отступил.

Этот человек почему-то не вызывал у меня особого доверия, он мне даже показался немного с приветом.

— Я вам сейчас все объясню. Для начала позвольте представиться. — Он назвал свое имя. По определенным причинам, я не буду приводить его в этом повествовании. Назовем его просто — экспериментатор, тем более что он сам себя так назвал. — Я, знаете ли, физик-экспериментатор. Все свои теории незамедлительно проверяю на практике, а для этого приходится конструировать весьма хитроумное оборудование и проводить сложные физические опыты.

— Не понимаю, какое отношение все это имеет ко мне? — удивился я.

Боб тем временем, уже закончив свои дела, нетерпеливо крутился вокруг моих ног, то и дело, прыгая в сторону и натягивая поводок. Джульетта смирно стояла подле своего хозяина и лишь слегка приседала и шевелила ушами, когда Боб начинал тявкать. Я медленно двинулся к выходу из парка.

— Самое прямое! — воскликнул экспериментатор, поспешив за мной. — Недавно я совершил потрясающее открытие. Пока оно, правда, только на бумаге, но я уже почти закончил создание прибора, который поможет мне доказать эту теорию на практике. Это будет грандиозный опыт — физико-социальный опыт, если хотите. И вы как журналист-социолог обязательно должны поучаствовать в этом эксперименте с тем, чтобы потом описать его в тех самых ярких красках, которыми вы, журналисты, умеете описывать. Очень важно правильно и грамотно донести до людей результаты опыта, дать им возможность вникнуть в суть этого открытия и научиться пользоваться им… Нет, нет! — воскликнул он, заметив сомнение на моем лице. — Я не призываю вас приукрашивать и сочинять небылицы. Я прошу только описать все это понятным, доступным обывателю языком.

К этому времени мы уже вышли из парка и остановились перед моим домом.

— И все же я не совсем понимаю, что вы от меня хотите, — сказал я.

— Давайте сделаем так. Я живу вон в том доме. Второй подъезд, третий этаж, квартира номер сорок шесть. Запомнили? Приходите ко мне сегодня часиков в семь, я вам все подробнейшим образом расскажу. Поверьте, вы не пожалеете. Можете, кстати, и своего пуделя взять.

— Это спаниель, — обиделся я за Боба.

— Надо же! — Он закусил губу. — А так на пуделя похож. Как его величают?

— Боб.

— Ну, так прихватите с собой Боба. С Джульеттой поиграет…

— Думаю, это лишнее. Он вполне может посидеть дома.

— Так, значит, вы придете? — обрадовался экспериментатор.

— Да, — немного помедлив, ответил я.

Мне действительно стало любопытно. Этот чудаковатый тип сумел меня заинтриговать. Я, конечно, не склонен был воспринимать всерьез всю эту болтовню насчет «потрясающего открытия», но последнее время у меня что-то никак не вырисовывалась интересная тема, а два уже начатых очерка я никак не мог дописать, остыл, потерял интерес. Благодаря этому физику я надеялся немного восстановить бреши в своем творческом мышлении и, если не разродиться каким-нибудь новым творением, то хотя бы закончить начатое.

В назначенное время я стоял перед обитой потертым дерматином дверью и давил на кнопку звонка. Однако ожидаемой трели не раздавалось (я почему-то был уверен, что должна быть примитивная трескучая трель, а не какой-нибудь «дин-дон»), в квартире было тихо. Я надавил на кнопку сильнее — никакого эффекта. Я стоял в раздумье: постучать в туго натянутый дерматин или просто повернуться и уйти. Как вдруг замок щелкнул, и дверь распахнулась. На пороге стоял экспериментатор и улыбался во весь рот. На нем был синий тренировочный костюм и домашние тапочки с опушкой. В ногах его жалась, с недоумением оглядывая меня, Джульетта.

— Проходите, голубчик, проходите! — Он посторонился, впуская меня в квартиру.

— Странно, мне показалось, у вас звонок не работает, — сказал я, шагнув в тесную прихожую, заставленную коробками и ящиками.

— Ой, вы знаете, не терплю шума, особенно внезапного. Неожиданно прозвучавший звонок мало того что пугает, так ведь еще и совершенно сбивает с мысли. После этого уже нет никакой возможности сосредоточиться. А для моей работы это катастрофа. Уходит, по меньшей мере, день или даже два на то, чтобы вновь вернуть мысль в нужное русло, а это упущенное время, а порой и вовсе нереализованные возможности. Так что я заменил звуковую сигнализацию на световую. Вот поглядите. — Он просунул руку в приоткрытую дверь и нажал на кнопку звонка. Над дверью вспыхнула лампочка, самая обыкновенная, без плафона. — Если я в это момент не слишком занят, я обязательно замечу сигнал и открою. Ну, а если мне не до того, значит, я просто не готов никого принять. Гениально, не правда ли?

— Да, пожалуй, — пробормотал я, стягивая с ног тяжелые осенние ботинки. — Куда можно повесить куртку?

— Вот сюда, голубчик. — Он подхватил мою куртку и ловко повесил ее на крючок, прикрученный прямо к дверце стенного шкафа. И обязательно наденьте тапочки, пол очень холодный.

— Да нет, спасибо, не беспокойтесь.

— Я настаиваю. Ходить босиком по линолеуму — это самоубийство. Ноги надо держать в тепле, вас разве мама не учила? Ведь если у вас мерзнут ноги, вы постоянно отвлекаетесь на эту неприятность, на дискомфорт, и тогда мысли ваши неминуемо приходят в беспорядок. Держи ноги в тепле, а голову в холоде, а? Помните народную мудрость?

— Что-то такое припоминаю, — ответил я, нехотя всовывая ноги в растоптанные вельветовые тапочки.

— А теперь прошу вас в мой кабинет.

Середину просторной комнаты занимали три стола: один письменный и два рабочих с верстаками и какими-то хитрыми приспособлениями непонятного назначения. Стены от пола до потолка покрывали стеллажи, забитые книгами. В углу притулилась серая кушетка. Видимо, это был не только кабинет, но и по совместительству спальня, тем более что других комнат в квартире экспериментатора не было. В кабинете, в отличие от прихожей, царил порядок. Лишь на письменном столе были разложены большие листы бумаги с чертежами, тетради и пара книжек, а на рабочих столах аккуратно расставлены какие-то детали и детальки.

— В кабинете я стараюсь поддерживать строгий порядок, — словно прочитав мои мысли, сказал экспериментатор. — Это помогает сохранять порядок в голове, ни на что, знаете ли, не отвлекаешься. Ну, а в прихожей у меня нечто вроде склада, так что прошу меня извинить. Вот здесь я и совершаю свои открытия, а заодно воплощаю их в жизнь в форме мной же сконструированных аппаратов. Вам нравится? Впечатляет? А теперь прошу в мою гостиную, то есть на кухню. К сожалению, гостей я имею возможность принимать только там.

Маленькая кухня оказалась на редкость уютной, несмотря на довольно бедную обстановку: плита, тумба, висевший над ней шкафчик, столик и два табурета.

— Садитесь, голубчик, сейчас будем пить чай, — засуетился экспериментатор. — Вы какой предпочитаете: черный или зеленый?

— Черный, пожалуйста, — ответил я, опускаясь на табурет.

— С бергамотом, с жасмином?

— А разве бывает черный с жасмином? — изумился я.

— Конечно, бывает. Это, правда, большая редкость. Обычно с жасмином теперь делают только зеленый. Я, знаете ли, заядлый чаеман и пытаюсь запастись как можно большим разнообразием этого изумительного напитка.

— Я почему-то думал, что ученые пьют кофе. Чтобы работать по ночам.

— Ха! Возможно, вы и правы. Но на меня кофе действует совершенно противоположно — я сразу начинаю засыпать. Приходится выпивать вторую чашку, третью, четвертую. А это уже, знаете ли, крайне вредно для сердца, для печени. Так что моим неизменным спутником является чай. В нем, кстати, тоже достаточно кофеина, необходимого для поднятия тонуса, а вкупе с дубильными веществами и прочими полезными элементами он здорово повышает работоспособность и, особенно, стимулирует мозговую деятельность. Вы не знали? А какой аромат! Да и что может быть естественнее для русского человека, как не беседа за чашечкой чая. Чай, он хоть и пришел к нам из Азии, по праву является истинно русским напитком. До появления чая наши предки пили заваренные травы, листья, ягоды. Кофе — напиток нам чуждый. Вы когда-нибудь слышали слово «кофепитие»? Я тоже не слышал. А чаепитие…

Он поставил на стол огромный заварочный чайник, из носика которого струился ароматный жасминовый пар, и накрыл его полотенцем. Следом на столе появились две здоровенные фарфоровые кружки, сахарница, банка меда, банка варенья и нарезанный аккуратными ломтиками батон хлеба.

— Ни конфеты, ни печенье — только хлеб и мед с вареньем, — продекламировал экспериментатор, усаживаясь напротив меня.

Я, признаться, уже немного устал от его болтовни и поспешил напомнить о том, что он собирался поведать мне о каком-то сверхъестественном открытии.

— Ну да, конечно же! — воскликнул тот, наливая мне полную кружку чая. — Вы, кстати, чай черный пьете или с молоком? Или с лимоном?

— Просто черный, спасибо. И, если можно, давайте ближе к теме, а то у меня еще куча работы.

Это прозвучало, конечно, грубовато. К тому же я лукавил, никакой такой работы у меня не было, а если и была, то отнюдь не срочная, или такая, за которую я совсем не горел желанием приниматься. Просто в силу моего не слишком терпеливого нрава мне уже становилось скучно, и я торопился закончить этот, казавшийся мне совершенно бессмысленным, разговор. Видимо, такой порыв с моей стороны вызвал у моего собеседника недоумение, он даже немного огорчился, что сразу же отразилось на его лице.

Он вздохнул и продолжал:

— Я постараюсь не занять много вашего времени, голубчик. Но для начала позвольте узнать ваше имя, а то как-то неловко обращаться к вам.

— Простите. — Тут уже я испытал неловкость, я ведь ему так и не представился. — Меня зовут Андрей.

— Андрей, — повторил он. — Очень приятно. Так вот, Андрюша, вы наверняка помните из курса школьной программы такие понятия, как теплоэнергетика, электроэнергетика, ну и тому подобное. Но вы наверняка никогда не слышали об эмовероэнергетике: от латинского «эмовере» — эмоция. То есть, энергия эмоций. Последние несколько лет эмовероэнергетика является предметом моих исследований. Увы, коллеги не воспринимают всерьез это направление науки, они и наукой-то его не считают. Но я, изучая это необыкновенное явление, пришел к поразительному открытию. Оказывается, энергия человеческих эмоций является такой мощной штукой, что при грамотном ее использовании она вполне могла бы заменить многие источники энергии. Человек — существо социальное и постоянно вынужден доказывать окружающим свое право на существование и на свое место в социуме. Поведение человека сопровождается генерацией различных эмоций, вызванных окружающей его обстановкой, внутренним миром. Эмоции, как известно, делятся на положительные, самая сильная из которых — радость, и отрицательные, где первое место занимает гнев. Почему-то никому не приходило в голову, что эмоция — это не что иное, как концентрированный выброс энергии, которая в обыкновенных условиях улетает в пустоту, расходуется бесцельно. Но если научиться улавливать эту энергию и накапливать ее, представляете, сколько пользы можно из этого извлечь? А помножьте энергию эмоций одного индивида на потенциал толпы? А всего человечества? По моим расчетам, эмоциональной энергии одного человека, вырабатываемой за год, достаточно, чтобы в течение суток освещать, скажем, вот эту кухню. Это как минимум. А как максимум — целую неделю, все зависит от темперамента. Разве это не великолепно? Нет, конечно же, я не призываю отказаться немедленно от традиционных источников энергии, в том числе альтернативных: солнца, ветра, приливов. Но сама по себе идея использования энергии человеческих эмоций, по-моему, замечательна. Новый экологически чистый источник энергии. Практически вечный, во всяком случае, до тех пор, пока существует человечество.

— Любопытно, — процедил я.

Он все же сумел меня убедить. Я по натуре человек недоверчивый и ужасно консервативный. Все новое вызывает во мне протест и отторжение. К тому же я и в самом деле чувствовал себя усталым, сам не знаю отчего. Тем не менее, я все же поинтересовался:

— Ну, а в чем проблема? Идите, запатентуйте ваше изобретение. Я так полагаю, что потом можно будет каждому вставить куда-нибудь батарейку, и он сможет в течение дня заряжать ее, а по вечерам перекладывать в фонарик и освещать город?

— Ну, зачем же так примитивно? — обиделся экспериментатор. — Я ведь не шучу, это абсолютно серьезно. А проблема действительно существует. В процессе моих исследований я обнаружил, что количество негативных эмоций многократно превышает количество положительных. Да и сила негативных эмоций значительно больше.

— И о чем это говорит?

— Прежде всего, о том, что в нашем обществе не все благополучно. Это, кстати, по вашей части — вопрос социальный. А что касается физики, то слабость и рассеянность энергии положительных эмоций очень усложняет процесс ее улавливания.

— То есть, вы хотите сказать, что негативные эмоции вы научились улавливать?

— Именно! — воскликнул экспериментатор, подняв кверху указательный палец. — Аппарат, который я сконструировал, способен улавливать и накапливать в себе эту энергию.

— Так это хорошо или плохо?

— Это хорошо. То есть, плохо, что количество негативных эмоций свидетельствует о нездоровье общества, но хорошо то, что эту отрицательную энергетику — энергию негативных эмоций, и, в первую очередь, энергию гнева, можно использовать во благо, то есть оздоровлять общество. Но есть одно «но».

— Какое?

— Существует вероятность того, что «плохая» энергия не захочет творить добро и принесет только вред.

— Ну, это уже мистика какая-то! — усмехнулся я.

— Зря иронизируете, — вздохнул экспериментатор. — Это только на первый взгляд чистая физика. А как копнешь глубже, понимаешь, что все это уже выходит за рамки традиционной науки, за рамки «нормальности». Я пока сам не вполне могу объяснить все возникающие при этом процессе явления. Знаю только одно — явления есть, и этим надо непременно воспользоваться. Для этого я и сконструировал свой аппарат.

— Хотелось бы на него взглянуть, — недоверчиво произнес я.

— А я вам сейчас покажу.

Он подскочил с табурета и выбежал из кухни, а через несколько мгновений уже стоял в дверях, протягивая небольшую металлическую коробочку, увенчанную чем-то похожим на елочку, и опоясанную рядом разноцветных мигающих лампочек.

— Что это? — спросил я, привстав.

— Эмовератор! — гордо произнес экспериментатор. Лицо его сияло, глаза горели, губы взволнованно подрагивали. — Или, проще говоря, конденсатор гнева. Конечно, хотелось бы, чтобы он мог конденсировать различные виды эмоций, но пока это только гнев.

Он пустился в долгие и пространные объяснения, как и по какому принципу работает эмовератор. Я даже не буду пытаться воспроизвести здесь то, что рассказывал мне о своем чудо-приборе экспериментатор. Все равно, я ничего не понял, а обилие заумных научных терминов в его речи превосходило все мыслимые пределы. Единственное, что мне удалось для себя уяснить — прибор каким-то невероятным образом впитывает в себя энергию гнева и способен накапливать ее до таких величин, что конденсатор можно использовать вместо карманной батарейки, то есть подключить к нему обыкновенный электрический фонарик, и тот якобы будет гореть.

Спустя полчаса голова у меня уже раскалывалась, я понял, что если немедленно не сбегу, то рискую заработать серьезную мигрень, или попросту свихнусь. Я вежливо перебил нескончаемый поток информации, лившийся из уст разгоряченного экспериментатора, и, сославшись на занятость, поспешил откланяться. Напоследок мы обменялись телефонами, он вдобавок записал мой домашний адрес, и мы распрощались.

Всю следующую неделю я был предоставлен самому себе. Много гулял, в компании Боба, разумеется. Экспериментатор мне больше на глаза не попадался, и я стал постепенно забывать о том безумном разговоре на его кухне. К тому же ко мне вроде бы как стало возвращаться вдохновение, я даже засел за один из моих недописанных очерков.

Как вдруг, в один прекрасный день, в дверь позвонили. Я только успел налить себе чаю и включить компьютер. Мерзкий дребезжащий звонок заставил меня вздрогнуть, я невольно вспомнил, как экспериментатор объяснял мне, почему вместо звонка он решил установить в квартире световую сигнализацию.

Чертыхаясь, я нехотя поднялся и пошел открывать. На пороге стоял он. И улыбался во весь свой щербатый рот. Отпечаток какого-то безграничного счастья настолько озарял его лицо, что я даже не посмел возмутиться такому беспардонному вторжению.

— Андрюша, голубчик! — воскликнул он, отстраняя меня и входя в квартиру. — Получилось! Он работает!

— Ух, ты! — сказал я, чтобы что-то сказать, и невольно поморщился, глядя на жирные капли грязи, сползающие с его ботинок и растекающиеся по моему полу рыжими кляксами.

— Вы должны это видеть, немедленно! Одевайтесь скорее и идемте со мной.

— Куда? — опешил я.

— В магазин.

— Мы собираемся что-то праздновать?

— Да нет же!

— Тогда я что-то не совсем понимаю…

— Идемте, идемте, я вам все объясню.

Он сорвал с вешалки мою куртку и принялся натягивать ее на меня. Пришлось подчиниться, устоять под таким напором было невозможно.

Все время, пока мы шли по улице, подставляя лица мерзкому мокрому снегу, экспериментатор молчал. Перед входом в гастроном (есть у нас такой захудалый магазинчик в пяти минутах ходьбы от моего дома) я остановился и потребовал разъяснений.

— Сейчас вы все увидите! — загадочным тоном произнес экспериментатор и, схватив меня за рукав, потащил внутрь.

— Нет уж, извольте сперва объяснить, зачем мы туда идем.

— Ну, хорошо, — сдался он. — Вы часто бываете в этом магазине?

— Случается. — Я пожал плечами, хотя не помнил, когда был здесь в последний раз.

— Вы отметили в нем что-нибудь особенное?

— Магазин, как магазин. Только народу больше обычного. Видимо, потому что продукты дешевые, только просроченные все.

— Точно! А что за народ там?

— Бабушки, дедушки.

— Типичная публика из светлого советского прошлого, — уточнил экспериментатор. — И повадки у них те же, из прошлого. А вы помните, как тогда было?

— Да уж помню, не мальчик, поди: борьба за каждый кусок колбасы, мордобой из-за лишней упаковки помидоров. К чему вы это?

— А вот к тому, голубчик Андрюша, что люди эти до сих пор живут пережитками того тяжелого времени, главный из которых — непримиримая агрессия по отношению друг к другу. А это именно то, что нам нужно. Ну что, пойдем?

Мы вошли в гастроном. Пожалуй, я действительно там давно не был, я даже забыл, как там пахнет — помесь аромата протухшего мяса и гнилой картошки. Мне сразу захотелось убежать, но экспериментатор крепко держал меня за рукав.

По-моему, сейчас во всех продуктовых магазинах города, да и не только в продуктовых, с успехом внедрена система самообслуживания: ходи, выбирай себе сам, что хочешь, а услужливые продавцы только стоят поблизости, готовые в любую минуту придти на помощь, да еще следят, чтобы ты что-нибудь не спер. В этом магазине все было иначе, здесь каким-то невероятным образом сохранилась древняя прилавочная система, когда к каждому из пяти прилавков выстраивается длинная очередь из голодных и жаждущих, знающих наверняка, что здесь тебя непременно обманут (или недовесят, или обсчитают), но упорно и слепо верящих, что только здесь и есть самые настоящие, не грабительские, цены, потому что дешево. То, что этикетки со сроками годности на упаковках переклеиваются по несколько раз, никто не замечает, или не хочет замечать — раз продают, значит, вполне пригодно к употреблению. Кроме того, товар к прилавку выносится откуда-то из «потайной» комнаты небольшими порциями, и всякий раз кажется, что эта порция последняя. Это еще больше подогревает нездоровый спрос. То, что возле прилавка просто мало места, в голову никому не приходит, а если кто случайно и задумается об этом, то незамедлительно отвергнет такую мысль, как ложную — инстинкт самосохранения и инстинкт вечного добытчика не дремлют. Ведь другие стоят!

Экспериментатор приблизился к одной очереди и незаметно достал из кармана пальто эмовератор. Бочком, бочком, он пристроился в середине очереди и через головы впереди стоящих попытался заглянуть за прилавок. Что тут началось! Очередь колыхнулась, немного ропща, а потом вдруг разразилась воплем десятка разъяренных пожилых людей с котомками: «Встаньте в очередь!», «Вот молодежь пошла!», «Совсем совесть потерял!», «Вроде, интеллигент, а туда же!» И прочее, и прочее, и прочее. Больше всего умиляла реплика насчет молодежи: экспериментатор был от силы лет на десять моложе большинства стоявших в очереди.

Я стоял чуть в стороне и чувствовал, как у меня волосы на голове начинают шевелиться. Да для такой мощной энергетики никакой конденсатор не нужен, я этот праведный гнев возмущенной толпы все кожей ощущал. Возьми сейчас в руку электрическую лампочку, и она вспыхнет — настолько наэлектризованным казался воздух.

Экспериментатор выждал около минуты или даже меньше того и, довольно улыбаясь, отскочил в сторону, поскольку к нему уже потянулись несколько жаждущих расправы рук.

— Ну-с, не будем доводить до кровопролития, — шепнул он, прошмыгнув мимо меня к выходу.

Я поспешил за ним, а вслед нам неслись возмущенные крики и укоризненные замечания.

— Каково? А? — воскликнул экспериментатор, когда мы были уже на улице. — Смотрите сюда! — Он поднял вверх эмовератор, центральный светодиод горел ярким желтым светом. — Зарядка на уровне пятидесяти процентов. Скорее ко мне домой!

Дома он на ходу сбросил ботинки, чуть не зашибив несчастную Джульетту, и побежал в свой кабинет. Я прошел на кухню и в ожидании уселся на табурет. Экспериментатор появился менее чем через минуту, держа в одной руке эмовератор, а в другой старый туристский фонарик, из тех, что раньше были столь популярны и работали на толстых круглых батарейках. Фонарь был раскрыт, из него свисали два заранее приделанных проводка.

Экспериментатор положил оба предмета на стол и аккуратно присоединил проводки к специальным маленьким клеммам эмовератора.

— Внимание! — воскликнул он и щелкнул маленьким переключателем на корпусе прибора.

В то же мгновение фонарик вспыхнул, а я даже привстал от неожиданности. Все это походило на какой-то фокус или розыгрыш. Конечно, хотелось верить, что это правда, но червь сомнения продолжал грызть меня изнутри, и я вдруг рассмеялся.

— Не понимаю, что тут смешного? — нахмурился экспериментатор.

Я захохотал в голос и долго не мог успокоиться. Наконец я с трудом проглотил очередной смешок и, вытирая глаза, встал.

— Ну, вы даете! Вот ведь устроили! А я почти поверил.

— О чем вы? — подступил ко мне экспериментатор, схватив фонарь и тряся им у меня перед лицом.

— Как я сразу не догадался, что вы меня разыграли? Вы же заранее зарядили эту батарейку, а теперь демонстрируете, будто бы она зарядилась от воплей тех несчастных старичков в магазине.

— Андрюша! Вы меня обижаете! — вскричал экспериментатор. — Как вы могли такое подумать? Неужели вы думаете, у меня есть время на такие нелепые розыгрыши?

— Ладно, давайте серьезно, — сказал я. Мне уже стало не смешно, я потерял время, пусть даже и повеселился немного. Но меня дома ждала работа, и этот настырный толстяк начинал меня раздражать. — Зачем вы все это делаете?

— А если серьезно, — нахмурив брови, отвечал тот, — то я прошу вас… нет, я просто настаиваю на повторении эксперимента. Сейчас мы разрядим эмовератор, он, кстати, уже почти разрядился. — Фонарик и вправду затухал. — И проведем опыт еще раз, чтобы вы убедились воочию.

— Вы что, хотите опять потащить меня в этот жуткий магазин?

— Нет! — капризным тоном отрезал экспериментатор. — В магазин мы больше не пойдем, там нас, чего доброго, порвут на части. Мы пойдем в другое скопище негативной энергии.

— И куда же это, позвольте полюбопытствовать? — ехидно усмехнулся я.

— В общественный транспорт! Сейчас как раз приближается час пик. Не желаете прокатиться на автобусе от метро?

— Если честно, нет, — поморщился я, представив себе классическую давку.

— А придется! — заявил экспериментатор тоном, не терпящим возражений. — Я же должен вам доказать, что мой эмовератор не фикция.

Я сдался. Мы отправились на автобусную остановку с тем, чтобы прокатиться до метро и там брать приступом автобус, идущий в обратном направлении. Я не буду в подробностях описывать это короткое, полное неприятностей путешествие. Скажу только, что экспериментатор в результате этой поездки лишился двух пуговиц на пальто, у моей куртки капюшон оказался наполовину оторван, а вязаная шапочка, сбитая чьим-то локтем, упала под ноги и была нещадно затоптана.

Тем не менее, главного экспериментатор добился. Вернувшись домой, он подсоединил к эмовератору фонарь, и тот вновь вспыхнул ярким светом, словно в него вставили свежие батарейки. Причем, в этот раз фонарь работал долго. Несмотря на мой скепсис, сомнений не оставалось — чудесный прибор работает. Я пообещал экспериментатору, что незамедлительно сяду за описание проведенных в тот день опытов, что и собирался сделать, пока не пришел домой и не обнаружил, что позабытый мною Боб благополучно наделал в углу кучу. Я пошел его выгуливать, а возвратившись, принял душ и завалился спать…

Прошло около месяца, прежде чем беспокойный экспериментатор вновь нарушил размеренный ход моей жизни, ворвавшись, как всегда, неожиданно внезапным телефонным звонком в такое тихое и мирное зимнее утро.

— Андрюша! — восторженно завопила телефонная трубка, и я невольно отстранил ее от уха. Было около девяти часов утра, но я еще оставался в постели, поскольку накануне заработался допоздна. Боб лежал на коврике возле кровати и укоризненно смотрел на меня. — Андрюша, я обязательно должен показать вам это! — продолжал кричать экспериментатор. — Срочно приходите, срочно!

— Господи, да что случилось? — пробубнил я в трубку.

— Я построил его. Эмовератор! Не миниатюрную опытную конструкцию, что мы с вами испытывали, а настоящий — невероятной мощности. Если вы не поспешите, то уверяю вас, очень пожалеете. Ведь это не просто прорыв, это революция, это тайфун, это. В общем, сами увидите. Сколько времени вам нужно на сборы?

— Ну…

— Вы что, еще не встали? — удивленно воскликнул экспериментатор.

— Встал, — соврал я, стыдливо выползая из-под одеяла. — Давно уже. Сейчас только Боба выгуляю и приду.

— Хорошо, хорошо. Только, умоляю вас, поторопитесь.

Он повесил трубку. Я, поеживаясь, побрел в ванную.

Эта утренняя прогулка с Бобом была, пожалуй, одной из самых коротких — этакая спринтерская пробежка вокруг дома с небольшими остановками у парочки деревьев. Несмотря на явное недовольство пса и даже попытки сопротивляться, я все же затащил его домой и, наспех глотнув холодного вчерашнего чаю, отправился к экспериментатору.

Тот встретил меня на улице, по своему обыкновению широко улыбаясь и раскрыв руки для объятий, будто видел во мне родственника или близкого друга. Родственником я ему, конечно же, не приходился, да и в близких друзьях не числился. Так что мне эти его телячьи нежности были не по душе. Но я не стал обижать чудака и позволил обнять себя и похлопать по спине.

— Спасибо, что пришли, голубчик, — сказал экспериментатор, поправляя сбившуюся набок кроличью шапку-ушанку.

— Чем на этот раз вы хотите удивить меня? — поспешил спросить я, ибо ужасно не хотелось тратить время на пустяки, пусть даже и с намеком на чудо.

— Вот! — Экспериментатор широким жестом указал на припаркованные у подъезда серые «Жигули».

Я, признаться, плохо разбираюсь в машинах, но это, похоже, была чуть ли не самая первая модель, этакая древняя консервная банка с мотором, в которую не то что садиться, к которой даже подходить страшно. Разве что из чисто антикварного интереса.

— Вы построили автомобиль? — Я попытался пошутить.

— Да нет, что вы! — Он, похоже, даже не понял моей иронии. — Машина лишь средство. А в багажном отделении и на месте заднего сиденья располагается он.

Я осторожно подошел к машине и заглянул внутрь. Действительно, вместо заднего сиденья торчал, утыканный лампочками, тумблерами и датчиками, громоздкий металлический шкаф, от которого в багажное отделение тянулись многочисленные провода и проводки. Один проводок тянулся к потолку и исчезал в нем, видимо, соединяясь с похожей на елку антенной, закрепленной на крыше.

— Это уловитель и преобразователь, — пояснил экспериментатор. — Через специальную антенну производится захват эмоциональной энергии и ее преобразование. А в багажнике установлен накопитель.

— Это что-то вроде аккумуляторной батареи? — спросил я.

— Почти. Только эмовероэнергия не аккумулируется посредством химической реакции, а преобразуется в некое подобие плазмы, позволяющее достичь огромной концентрации. Теоретически можно вот в таком багажнике собрать энергию по мощности сравнимую с атомной бомбой. Сегодня сила эмовератора, конечно же, во много раз слабее, но даже в этом скромном варианте, я уверен, энергии накопленной в течение нескольких часов хватит, чтобы снабжать электричеством целый район города, или даже округ. Вот это-то я и намерен проверить.

— И каким же образом вы собираетесь это сделать?

— Сейчас объясню. Давайте сядем. — Он подошел к машине и открыл водительскую дверцу.

— Сюда?! — Я выпучил глаза. — Вы собираетесь на этом ехать?

— Хотите, садитесь за руль вы, — предложил экспериментатор.

— Спасибо, у меня прав нет.

— Вы вообще не водите? — удивился он.

— Вообще, — признался я. — И никогда не горел желанием.

— Удивительно! — воскликнул экспериментатор. — Мне казалось, люди вашего поколения совершенно не могут обходиться без автомобиля.

— К сожалению, я не из их числа, — возразил я. — А может, к счастью. Я предпочитаю пассажирское место и возможность, сидя в машине, смело пить пиво.

— В таком случае, присаживайтесь на пассажирское место. И не бойтесь, машина надежная, уверяю вас.

Я вздохнул и, открыв дверцу, протиснулся в пропахший временем салон, уселся на поскрипывающее продавленное сиденье и приготовился ждать. Экспериментатор, несмотря на свой выдающийся живот, лихо пристроился за рулем и завел мотор. Не с первой, правда, попытки, а с третьей или даже с четвертой. Но он завелся.

— Как продвигается ваша работа по описанию наших опытов? — повернулся он ко мне.

— Нормально, — ответил и почувствовал, как лицо заливает краска. Я ведь даже не приступил к этой работе.

— Очень хорошо! — обрадовался он. — Обязательно покажите мне, когда закончите.

Я пообещал. В течение десяти минут, пока двигатель прогревался, экспериментатор излагал мне суть предстоящего эксперимента. Учитывая, что огромное количество людей в наше время перемещается по городу на автомобилях, то городская улица является самым большим скоплением людей и, соответственно, их негативных эмоций. Вспомните поведение водителя за рулем. Достаточно малейшего повода: неосторожного маневра, случайной задумчивости на светофоре и тому подобного — как человек за рулем соседнего автомобиля превращается в разъяренное существо, изрыгающее ужасные проклятия. Таким образом, именно городские улицы с бесконечными потоками автомобилей и утомительными пробками являются идеальным плацдармом для сбора негативной эмоциональной энергии.

Я бы, конечно, мог в красках описать здесь нашу кошмарную поездку, но не стану этого делать, поскольку многие из читателей, кто хотя бы раз путешествовал на машине по столице в разгар буднего дня, сами сумеют легко вообразить себе то состояние, в котором мы пребывали, двигаясь в бесконечном потоке железных коней, эти неизменные: «Куда прешь, козел?!», «Разуй глаза, урод!» и прочие нелицеприятные высказывания, коими поливали нас как сквозь приоткрытые, так и сквозь плотно закрытые окна «добрые» дяди — собратья по автомобильному цеху. Скажу лишь, что после нескольких часов такого испытания я был совершенно разбит, измотан, обессилен, несмотря на то, что просто сидел на пассажирском месте и ничего, собственно говоря, не делал.

Поскольку в четыре часа у меня была назначена встреча с редактором, который намеревался опубликовать в популярном журнале мой, по правде сказать, совершенно бездарный очерк, но на весьма актуальную тему, у меня появился повод прервать эту пытку городскими пробками, и я, несмотря на активные возражения и даже обиду со стороны экспериментатора, все же вышел у станции метро и, облегченно вздохнув, погрузился в более привычную для меня, хотя и совсем не доброжелательную атмосферу городского общественного транспорта.

Экспериментатор с сожалением проводил меня взглядом, крикнув напоследок, что самое интересное еще впереди, но я старался не слушать его, а вскоре увлеченный беседой с редактором и вовсе забыл о той досадной поездке и уйме без толку потраченного времени. В памяти еще всплывали возбужденные реплики экспериментатора, когда эмовератор активно попискивал у нас за спиной, а сам экспериментатор, переставая следить за дорогой, оборачивался, присматривался к приборам и мигающим лампочкам. Я в такие мгновения вжимался в сиденье и норовил ухватиться за руль, видя, как надвигается на нас здоровенный зад какого-нибудь автобуса. Я благодарил Бога уже за то, что для меня эта поездка завершилась без происшествий.

⠀⠀ ⠀⠀

Поздно вечером, погуляв с собакой, я заварил себе крепкого чаю и уселся на кухне перед стареньким телевизором. Внезапно свет во всей квартире погас. Чертыхаясь, я отыскал в шкафу свечу и зажег ее, установив, за неимением подсвечника, на блюдце. Вышел на лестничную клетку, решив, что у меня выбило пробки в щитке, а точнее вырубился автомат. Хотя многие, в том числе и я, по привычке используют это устоявшееся старое выражение «выбило пробки», возникшее, когда эти самые пробки стали автоматическими, поскольку еще раньше пробки просто перегорали.

Но света не было и на лестничной клетке. Более того, вернувшись в квартиру и выглянув в окно, я увидел, что и соседние дома стоят в полной темноте, и даже уличные фонари погасли. Весь наш спальный район погрузился в кромешную мглу, и только висевшая высоко в небе полная луна позволяла еще различать смутные очертания вмиг притихшего города.

Подобных грандиозных аварий на моей памяти в нашем районе не случалось, однако это не подвигло меня на то, чтобы немедленно отправиться на улицу, подобно моим многочисленным соседям по подъезду, чьи шаги вскоре послышались на лестнице. Я просто отнес свечу в спальню, попытался было читать, но, поняв, что это чревато пагубными последствиями для моего и так уже не идеального зрения, задул пламя и, не раздеваясь, улегся на кровать. В темноте я слышал, как, пыхтя, устраивается на прикроватном коврике Боб.

Проснулся я оттого, что в комнате внезапно вспыхнул свет, а на кухне забормотал телевизор. Боб, приподняв голову, удивленно глазел по сторонам. Я посмотрел на часы — было около полуночи. Стало быть, с аварией справились довольно оперативно. Свет, если не ошибаюсь, вырубился где-то около десяти.

Вставать ужасно не хотелось, но выключить телевизор все же было нужно. Войдя на кухню, я потянулся к пульту дистанционного управления и замер.

— …инской электроподстанции в результате мощного взрыва возник сильный пожар, — вещал диктор. — Начальник столичного управления МЧС сообщил, что причина взрыва еще не установлена. Пожар пока локализовать не удалось. Как сообщает наш корреспондент, работающий на месте событий, судя по всему, от бывшей электроподстанции не осталось даже руин. То, что не уничтожил взрыв, уничтожает не поддающееся укрощению пламя. На месте работают восемнадцать пожарных расчетов и два вертолета МЧС. Руководство электроподстанции заявило, что никто из обслуживающего персонала не пострадал. Сотрудники правоохранительных органов пока не готовы озвучить версии происшедшего, но сообщают, что мощность взрыва была настолько велика, что пострадал не только административный корпус, но и окна жилых домов, расположенных на расстоянии более километра от эпицентра взрыва. Значительно повреждены многие сооружения, линии электропередачи. Очевидцы утверждают, что видели, как на территорию предприятия въехал автомобиль «Жигули» серого цвета и проследовал в направлении подстанции, где впоследствии и прогремел взрыв. Пока никакой машины на территории электроподстанции не нашли. Хотя, учитывая силу взрыва, можно предположить, что от «Жигулей» не осталось даже мелких фрагментов. Следствию еще предстоит выяснить, причастен ли к взрыву замеченный случайными свидетелями автомобиль «Жигули», или всему виной сильно устаревшее оборудование. Мы продолжим следить за ходом событий. Смотрите новости на нашем канале…

Я даже не заметил, как присел на стул. Ноги не слушались. Разум отказывался верить услышанному, но беспощадные факты, выплеснутые на меня с экрана телевизора, убеждали в том, что с случилось непоправимое. Серые «Жигули». Он все-таки пошел до конца.

Примерно через неделю после описанных событий ко мне в квартиру позвонили. Я никого не ждал и немного струхнул. Я все это время жил в напряжении: боялся, что люди из Органов придут ко мне и станут терзать допросами. Ведь наверняка многие видели меня в обществе экспериментатора. Признаться, мне такая перспектива была совсем не по душе.

Я весь внутренне напрягся и пошел открывать. На пороге стояла девочка лет двенадцати. На руках она держала дрожащую собачонку, карликового пинчера.

— Здравствуйте, вы Андрей? — спросила девочка.

— Да, — почему-то помедлив, сказал я.

— Это вам, — она протянула мне собачку, в которой я сразу признал Джульетту. — И это тоже. — Девочка протянула мне запечатанный конверт. — До свидания.

— До свидания, — растерянно пробормотал я, прижимая к себе Джульетту.

Я прошел на кухню и хотел опустить собачку на пол, но она вцепилась когтями в мой свитер и лизнула в нос, с какой-то грустной мольбой глядя мне в глаза. Я погладил ее и, сев на табурет, положил на колени. Вошедший вслед за мной на кухню Боб удивленно покрутил головой, но решил не вмешиваться, просто улегся на пороге и уставился на незваную гостью.

Я разорвал конверт и вытащил написанное мелким почерком письмо.

⠀⠀ ⠀⠀

«Дорогой друг!

Позвольте мне обращаться к вам именно так, ибо за те немногие встречи, что у нас с вами случились, я искренне проникся к вам дружбой и любовью. Сегодня я намереваюсь, наконец, осуществить то, к чему шел многие годы — испытать созданный мной эмовератор и пригласить вас участвовать в этом, без преувеличения, эксперименте века. Тем не менее, я подозреваю, что мне не удастся убедить вас пойти со мной до самого конца, до той кульминации, которая призвана изменить мир. Я не стану упрекать вас, тем более что в душе моей по-прежнему живут смутные сомнения относительно успеха этого эксперимента. Я уже как-то высказывался о том, что вероятность преобразования разрушительной энергии гнева в созидательную не слишком велика, и последствия моего эксперимента могут оказаться весьма губительными. Гигантская мощь заложена в беспорядочном потоке человеческих эмоций, но, в большинстве своем, эти эмоции резко негативные. Может оказаться, что отрицательную энергию невозможно преобразовать в положительную, что нельзя из выплеснутого человеком зла создать что-то, несущее добро, тепло и уют. Но пока остается хоть малейший шанс, я просто обязан им воспользоваться.

Я намерен подключить эмовератор к подстанции, которая снабжает электричеством нашу часть города. Уверен, что энергии хватит как минимум на сутки. Остается только проникнуть к трансформаторам, отключить основное энергоснабжение и запитать в систему эмовератор.

Если вы теперь читаете это письмо, значит, я потерпел неудачу, значит, моей мечте не суждено было осуществиться, и это является лишним доказательством того, что зло невозможно укротить и поставить на службу человечеству, ибо каковы бы не были намерения, результат будет один — смерть и разрушение. Ну, а коли это произошло, то уже ничего не изменишь. Я сожалею и признаю свое поражение. Остается только надеяться, что последствия моего эксперимента остались без жертв, разве что в лице моей недостойной персоны. А вам, мой друг, спасибо за поддержку, за то, что согласились быть со мной в минуту торжества, и, слава Богу, что вас не было со мной в минуту разочарования и грандиозного фиаско.

Напоследок прошу вас лишь об одном — позаботьтесь о Джульетте. Она для меня самое дорогое существо. Среди моей немногочисленной родни вряд ли отыщется человек, готовый приютить несчастную собачонку. Им я тоже оставлю свое завещательное письмо. Конечно, всей правды им знать не следует, а потому для всех я просто уехал. Неважно, куда: на Камчатку, в Израиль, в Америку. У моего брата есть замечательная внучка, все свое скромное имущество я оставляю ей. Но заводить собаку ей не позволяют родители, поэтому Джульетту я попрошу передать вам. Вместе с этим письмом. Надеюсь, никому не придет в голову вскрыть и прочесть его, прежде чем оно попадет в ваши руки. Если когда-нибудь у вас возникнет желание все же описать наши с вами посиделки и отчаянные эксперименты (я ведь понял, что вы так и не отважились на это), буду вам очень признателен. Пусть и другие узнают о моей работе и постараются избежать той роковой ошибки, которую я имел неосторожность допустить. Можете написать все, в подробностях. Не упоминайте только моего имени, пожалуйста. А впрочем, почему бы и нет. Вам решать.

За сим остаюсь искренне ваш…»

Владимир Анин — литературный псевдоним. Автор родился в 1967 году в Москве. Окончил Русский институт управления им. В. П. Чернова (РИУ). Живет в Москве, работает в банке. Пишет сравнительно недавно, с 2005 г. Первая публикация в 2006 г. в журнале «Южная звезда». Повести: Манагуанда (Южная звезда, № 2 2006), Аданешь (Искатель, № 9 2007), Высоко над уровнем моря (Сокол, № 3 2008), Легенда о двенадцати ковчегах (Мир Искателя, № 2 2008), Западня (Странник, № 1 2009), Монокль (Мир Искателя, № 1 2009). Рассказы: Энерджайзер (Порог, № 9 2006), Фабрика (Порог, № 1 2007), Выпускной (Порог, № 9 2007), Ферма (Порог, № 1 2008), Кардиология (Искатель, № 8 2008), Девушка из «Кактуса» (Порог, № 3 2008), Пробуждение (Порок, № 6 2009), Дармовщинка (Искатель, № 9 2009), Десять минут назад (Порог, № 8 2009), Горыныч (Порог, № 10 2010), Надоело (Порог, № 10 2010).

^{Иван Ситников} Разум по братьям

Луна мне не понравилась! Честное слово! Оказывается, гораздо приятнее смотреть на нее с Земли, нежели шляться по пустынным улочкам Лунограда, покрытым пылью и пустыми банками из-под колы. А мутный защитный купол, воздвигнутый над первым и пока единственным лунным городом, вызывал у меня приступы клаустрофобии. Не всегда, конечно, а только с похмелья. Когда бредешь из бара в свое жилище, покачиваясь после вчерашнего, то такая тоска порой берет. Тоска по голубому небу, зеленой траве и загорелым девушкам. Короче, по Земле-матушке! Звучит с изрядной долей пафоса, но тем не менее. Я здесь уже третий месяц, и за это время все надоело до ужаса.

— Ч-черт, — выругался я, наступив на лунный булыжник. Взвесив в руке камень, с жалостью подумал, что в свое время на Земле за такой сувенирчик отвалили бы кучу деньжищ. Увы, времена сейчас не те.

Я нащупал в кармане ключ и, с трудом попав им в скважину, толкнул дверь. Вообще ключ — это уже пережиток прошлого. Теперь все двери и запоры открываются исключительно идентификационными карточками, но здесь, на Луне, все по старинке.

Эх, если бы я тогда не был с похмелья… Хрен бы я согласился сюда отправиться.

Как сейчас помню разговор с редактором.

— Ну, что, брат, — говорит мне редактор. — Болеешь?

— Болею, — послушно киваю я.

Редактор укоризненно качает головой и спрашивает, вроде бы даже с сочувствием:

— Может, пивка хочешь?

Я на секунду оживаю и подозрительно смотрю на эту толстую тушу с маслеными глазками, которая по непонятному недоразумению зовется моим шефом.

— Да ты не стесняйся, — он дружески хлопает меня по плечу. И, подобно фокуснику, извлекает из шкафа литровую бутыль «Марсианского», кстати, самого дорогого из всех пив — или пивов? Короче, бутылку пива. Я, будто загипнотизированный, смотрю на живительную влагу и теряю бдительность.

— На Луну хочешь? — неожиданно спрашивает редактор.

— Хочу! — говорю я, имея в виду пиво.

— Вот и славненько, — довольно потирает руки шеф.

Но я тоже не промах. Все-таки жизнь репортера наложила свой отпечаток на психику. Делая вид, что все еще нахожусь в прострации, неторопливо открываю бутылку и присасываюсь к горлышку. Когда бутылка пустеет ровно наполовину, а голова начинает работать гораздо лучше, оглядываюсь на шефа.

— Вы серьезно? Какая Луна? Это ж такая дыра, я там со скуки помру.

— Лучше на Луне со скуки, чем здесь от цирроза, — ехидничает шеф и протягивает сигару. Боже, таким подобострастным я его еще не видел. Наверное, кроме меня рассчитывать ему больше не на кого. Действительно, кто в здравом уме полетит в Луноград. Город, на котором мало-мальски интересные события происходят раз в полгода.

— Нет, — отвечаю. — Бейте меня, режьте, увольняйте. Не полечу!

На секунду в глазах редактора мелькнул жесткий огонек. Но шеф тоже не так прост, как может показаться. Прицелившись в меня двустволкой глаз, он подумал и решил не спускать курок. Вместо этого расплылся в благодушной улыбке.

— А давай, Василий, посидим и просто поговорим. Как старые товарищи! — подмигнул он.

Тамбовский волк тебе товарищ, едва не сорвалось у меня с языка. Но тут этот фокусник, этот Копперфильд от журналистики достал коньяк. Прямо из воздуха, как мне тогда показалось.

Выпили. Поговорили. Ни о чем. О погоде. Снова выпили. Потом еще и еще. О чем говорили в конце, я не помню. Проснулся уже на почтовом транспорте, а когда с трудом поднялся и выглянул в иллюминатор, то понял, что нахожусь на лунной орбите.

— Мать-перемать! — только и сказал я.

В кармане костюма оказались бережно уложенные командировочные документы на Луну. Подписанные моей рукой. В том, что подписывал именно я, не было и тени сомнения. Слишком уж пьяно-корвым оказался почерк.

С тех пор уже три месяца, как я прозябаю в этом богом забытом уголке и изредка отписываю на Землю репортажи о местных событиях, а если быть более точным, то всякую хрень типа: «Мэр Джонсон провел благотворительный вечер», «Купол — надежная защита Лунограда», «Новый бассейн — гордость жителей Луны». От тоски взвыть можно. Правда, иногда я устраиваю себе маленькие развлечения — пишу сенсацию. В свое время я долго работал в желтой газетенке, поэтому устроить провокацию лунным властям для меня раз плюнуть, а годы работы в серьезном еженедельнике приучили грамотно выстраивать факты, чтобы никакая вошка придраться не смогла. Апофеозом моих журналистских расследований на этом клочке обитаемой лунной поверхности стало раскрытие тайного публичного дома Лунограда. Через знакомого капитана почтового транспортника, курсировавшего между Землей и Луной, я приобрел сотню резиновых кукол. Такие, знаете ли, симпатяшки с намалеванными губами и огромной грудью. Их обычно используют для своих целей извращенцы и астронавты. Когда их тайком доставили с Земли, я перетащил безропотных барышень в пустующее здание, разложил по комнатам и сделал потрясающий фоторепортаж. Что тут началось, бог ты мой! Мэр Джонсон рвал и метал, с Земли прилетела комиссия по защите нравственности, а половина семей жителей Лунограда перессорилась в пух и прах. После этой заварушки мужчины, заподозренные женами в неверности, еще долго пытались использовать меня в качестве боксерской груши.

Ноутбук противно запищал. Покосившись на экран, я лениво принял вызов. В ту же секунду передо мной возникло свирепое лицо шефа.

— Василий, где шляешься? — без церемоний рявкнул он.

— Так это…. — я демонстративно почесал затылок, — репортаж делал.

— Он еще и издевается! — мясистый нос редактора даже побагровел от злости. — Полоса пустая, ждем материал только от тебя.

Я мельком глянул на часы.

— Сан Саныч, у меня еще два часа в запасе. Успею.

— Ну-ну, — процедил шеф. — Смотри, премии лишу.

Лицо редактора, наконец, исчезло с экрана. Я облегченно вздохнул и, нашарив за креслом початую бутылочку «Лунной долины» поправил здоровье. Следующим глотком прояснил мысли и уселся за материал.

«ПЕРВАЯ МЕЖГАЛАКТИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ — ОСТАНОВКА НА ЛУНЕ».

Я поморщился. Длинновато для газетной «шапки» и слишком много пафоса. Немного подумав, снова застучал по клавиатуре.

«ЛУНОГРАД ПРИВЕТСТВУЕТ КОСМИЧЕСКИХ ДАЛЬНОБОЙЩИКОВ»

Дожил, уже простой заголовок придумать не могу. Хотя «космические дальнобойщики» звучит красиво.

Скрипнула дверь, и на пороге появился ухмыляющийся Питер. Один из немногих поселенцев, с которым у меня сложились приятельские отношения. Простой, как две копейки, и добродушный, как спящий мамонт, он вызывал уважение одними габаритами. И вот сейчас эта двухметровая туша с трудом протиснулась в дверь и загадочно улыбалась.

— Пит, если дело не срочное, то не отвлекай — работаю, — буркнул я.

Питер смущенно топтался на месте, но уходить не спешил.

— Ну, что? — спросил я. — Выкладывай.

— Вася, — шепотом начал он, — мазурики прилетели. Пошли ловить.

— Ты с ума сошел, Пит? Подождут твои мазурики. Некогда сейчас.

Лицо Питера сморщилось, как у ребенка, который вот-вот расплачется.

Он повернулся к открытой двери, зацепил плечом шкаф и испуганно вжал голову в плечи, когда из шкафа на пол с грохотом посыпалось разное барахло. Я с жалостью посмотрел на этого почти плачущего детину, с интеллектом десятилетнего ребенка, над которым потешался весь город. Питер работал в порту грузчиком. Помогал в разгрузке космических кораблей, таскал всевозможные тяжести и подносил багаж редким туристам. Наверное, я первый человек, который общался с ним на равных. Не высмеивал его и не дразнил. В результате Питер привязался ко мне, как ребенок, и всюду ходил за мной хвостиком. Однажды он даже спас меня от жаждущих крови мужиков. Как раз после истории с фиктивным публичным домом.

— Погоди, Питер. — Остановил я его. — Помоги мне заголовок для статьи придумать. А потом сразу рванем ловить твоих мазуриков.

Пит засиял от счастья. Его попросили помочь в «умной» работе. Он опасливо присел на стул. Поерзал на нем, прислушиваясь к жалобному скрипу ножек, и вопросительно посмотрел на меня.

Я быстро растолковал, что к чему, и мы начали думать. Питер весь напрягся, набычился и даже покраснел от натуги. На низком лбу проступили бисеринки пота.

— А давай напишем… — смутившись, начал он.

Я исподлобья глянул на Пита. Он решился:

— «ОНИ НАЙДУТ РАЗУМ ПО БРАТЬЯМ».

Я даже поперхнулся сигаретным дымом.

— Чего они найдут?

— Разум по братьям! — победоносно оскалился Пит.

Наконец, до меня дошло.

— Ты хотел сказать, «братьев по разуму»? — расхохотался я.

Питер смутился. Опустил глаза и покраснел, да так, что даже кончики ушей стали ярко пунцовыми.

— Да ладно, не переживай, — похлопал я его по плечу, — подумаешь, оговорился. С кем не бывает. Пошли лучше мазуриков ловить. Полчаса свободных у меня еще есть.

Поразительно, как быстро может меняться настроение у человека. Только, что Питер казался самым несчастным человеком в мире и вот он уже счастливейший из смертных. Бегает вокруг меня, заглядывает в глаза, лопочет что-то, улыбается и все время норовит зацепить руками окружающие предметы. Он когда радуется или волнуется, вообще по сторонам не смотрит. Может такой погром учинить, что мало не покажется. Я даже начал думать, что в пословице про слона в посудной лавке, кто-то по незнанию перепутал слова. Правильнее было бы говорить: Пит в посудной лавке. Уж поверьте мне, это гораздо разрушительнее.

Выпроводив Питера на улицу, я вышел сам и закрыл дверь.

— Разум по братьям, — снова хохотнул я, поворачивая ключ в замочной скважине.

Мазурики оказались на редкость мелкими и хилыми. За полчаса мы наловили их всего несколько десятков. Все с жеваными крыльями и обвисшими хоботками. Но Питу и этого было достаточно. Бережно закрыв их в стеклянной банке, он радостный отправился домой. Проводив взглядом ликующего Питера и мельком взглянув на часы. Как ни крути, а материал нужно срочно дописывать и отправлять в редакцию. Не очень то хотелось снова смотреть на звероподобную физиономию шефа, на ходу придумывая оправдания.

Просыпаться не хотелось. Не хотелось и все тут. Утро самое неудачное время суток, особенно для таких сов, как я. Но звонок будильника продолжал противно жужжать. Почти как мазурики в брачный период. Холодный душ и кофе — вот замечательное средство для борьбы с утренним недомоганием. Ничего лучше человечество еще не придумало. Может в других галактиках братья по разуму и нашли более эффективное средство для выхода из посталкогольной комы, но мне оно неизвестно.

— Разум им по братьям! — весело выругался я, обтираясь полотенцем. Настроение на удивление оказалось приподнятым. Вчера я все-таки успел отписаться в номер. Скрипя зубами, шеф принял мою писанину и пригрозил в случае чего устроить мне кузькину мать. А я про себя пожелал ему катиться в дальние края и никогда не возвращаться. Вслух конечно не сказал. Зачем? Кто его знает, какая мать у фольклорного Кузьки.

Восемь утра. Значит, пора двигать на космодром. Скоро на Луну прилетит «Странник». Члены экспедиции отметятся перед местными властями и устроят брифинг журналистам, то есть мне. Я ведь здесь единственный представитель пишущей братии. Больше идиотов не нашлось. Правда, на корабле должен быть коллега, но наверняка какой-нибудь спесивый болван. Этакая смесь романтика, честолюбца и карьериста. Но у него другие обязанности. Вряд ли бортовой журналист вообще выйдет на поверхность Луны.

Сейчас ни один космический корабль, кроме почтовых транспортников, не выходит в космос без журналиста. Новая победа средств массовой информации в борьбе за свободу слова. Когда только началось освоение солнечной системы, власти предоставляли информацию очень дозировано и только после строгой цензуры. Однако представители второй древнейшей устроили такое давление на руководство своих стран, что на уровне ООН пришлось принимать очередную поправку в закон о свободе печати. С тех пор на любом корабле, будь то исследовательский лайнер, транспорт с колонистами или даже военный крейсер, всегда должен находиться представитель СМИ. Без него корабль просто-напросто никуда не отправится.

Сразу после принятия поправки все журналисты, не исключая и вашего покорного слугу, стали в срочном порядке подавать документы на аккредитацию для полетов. Наивно полагая, что заветная бумажка даст право летать к другим планетам и ощутить себя настоящим космическим рейнджером. Ха! Не тут-то было. Сотни тысяч представителей журналистской братии получили аккредитацию, а летало к другим планетам всего несколько десятков человек, считающихся элитой нашего цеха. Тем не менее, бэйдж с разрешением на участие в полетах всегда имел при себе любой мало-мальски уважающий себя журналист.

Так вот, на борту «Странника» обязательно должен быть кто-то из журнацистской элиты. Наверняка некурящий, непьющий и с безупречным послужным списком. Ну и Бог с ним. У меня сейчас задача одна — задать несколько эксклюзивных вопросов капитану и отписать интервью в номер.

Так называемый «брифинг» начался не вполне обычно. Седовласый пожилой капитан отвел меня в сторонку и долго пристально разглядывал.

Не знаю, насколько понравился ему я. Думаю, что он не пришел в восторг от моего внешнего вида, а мне, напротив, капитан внушил искреннюю симпатию. Наконец, убедившись, что мы остались наедине, капитан спросил:

— Мсье, Дробный, — он слегка поморщился, выговорив мою фамилию с французским прононсом, — вы имеете право на полеты?

Признаюсь, вопрос меня немного удивил.

— Вы имеете в виду, есть ли у меня космическая аккредитация?

— Да, именно.

Я небрежно вытащил изрядно помятый бэйдж и протянул его капитану.

— Отлично, — пробормотал он, разглядывая нагловатую ухмылку на фотографии.

— А можно узнать, капитан, — меня уже распирало от любопытства, — в чем собственно дело?

Капитан протянул мне руку.

— Жан Детруа, — представился он. — Можно просто Жан.

Ладонь капитана оказалась сухой и жесткой, как и взгляд его серых глаз.

— Вы не согласитесь полететь с нами?

Я недоуменно уставился на Жана.

— У нас проблемы с аккредитованным журналистом. — Видя мое удивление, поспешил раскрыть карты капитан. — У него очень сложное инфекционное заболевание. Мы вынуждены оставить его в клинике на Луне. А поскольку лететь без представителя СМИ мы не имеем права, а вы здесь единственный профессионал… Да к тому же имеете аккредитацию…

Дальше можно было и не продолжать. Я уже и так все понял. Для экспедиции ждать, когда с Земли прилетит еще один журналист, смерти подобно. Все рассчитано по минутам.

— Понимаете, капитан… — я поправился, — Жан. Боюсь, что меня не поймут в редакции. У нас в конторе очень строгие правила.

Конечно, я блефовал. Вернее набивал себе цену. Любой редактор просто лопнет от счастья, если корреспондента именно его издания возьмут в полет по солнечной системе, не говоря уже о межзвездной экспедиции.

Капитан прекрасно это знал. Он исподлобья глянул на меня.

— А вы изрядный пройдоха, мсье Дробный, — улыбнулся он.

— Не без этого. — Я весело подмигнул. — Еще бы.

Шеф был в восторге. Он едва не приплясывал от радости.

— Вася, — вопил он с экрана монитора, — дай я тебя расцелую!

Меня эта перспектива не обрадовала. Однако душу грела мысль о предстоящем полете и моих информационных сообщениях, перепечатанных ведущими мировыми СМИ.

— Я всегда говорил, что Дробный наш лучший репортер, — не унимался шеф.

— Как насчет повышения оклада, — невзначай бросил я.

— Василий! Какой разговор! Сумму можешь назвать сам.

Нет, все-таки я родился под счастливой звездой. Может быть, даже под той самой, к которой мне уже сегодня предстоит отправиться на борту «Странника».

Оставалось лишь собрать вещи, коих оказалось совсем немного, да попрощаться с Питером. По правде говоря, я подозревал, что бедняга расстроится. Главное, чтобы от полноты чувств он не разворотил ни в чем не повинный космический корабль. А с него станется! По колесикам, крылышкам и винтикам раскатает «Странник», лишь бы я остался. Поэтому разговор я начал, как нельзя более дипломатично.

— Пит, ты хочешь, чтобы твой друг стал самым известным журналистом в мире? — вкрадчиво спросил я.

— Хочу! — закивал Пит.

— Тогда мне придется улететь с Луны.

Он сначала не понял. Лишь смотрел мне в глаза и улыбался. Постепенно до него начал доходить смысл фразы. Губы бедняги затряслись, он сжал кулаки, да так, что захрустели костяшки пальцев.

— Останься, — пробормотал он, опустив голову.

— Нет, дружище. — Я похлопал его по могучему плечу. — Но я ненадолго. Слетаю, гляну одним глазком на зеленых человечков и вернусь.

Пит исподлобья глянул на меня.

— Ты же их уже видел. В прошлом месяце.

Я расхохотался.

— У прошлом месяце, — передразнил я Питера, — я видел не человечков, а чертиков.

Для этого не обязательно лететь в космос.

— Так оставайся, — снова пробубнил Пит. — Вместе посмотрим.

— Нет, Питер. Чертиков, мы смотреть не будем. Разум им по братьям, — хохотнул я. — Обещаю, что в следующий раз возьму тебя с собой. Будешь мне вещи таскать. Доверю тебе камеру и диктофон.

— Правда? — на лице Питера появилась улыбка.

— Чистая, правда! — сказал я. — Чище самого чистого и неразбавленного марсианского спирта!

Уладив таким образом свои лунные дела, я отправился на борт звездолёта.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

«Странник» оказался достаточно необычным космическим кораблем. Невысокий и дискообразный, он больше всего напоминал «летающие тарелки», которые любили описывать в прошлом веке фантасты да сумасшедшие уфологи. Этим, собственно, он и отличался от большинства шпилевидных ракет, что бороздили пространство солнечной системы. Впрочем, оно и ясно. Обтекаемая форма ему не нужна, ускорения для выхода из атмосферы не требуется. Сборка «Странника» происходила на земной орбите, а все комплектующие доставлялись на транспортных ракетах. А новейший гиперсветовой ускоритель позволял развивать скорость, ранее просто немыслимую. Я уже давно забросил идею разобраться в принципах работы ускорителей и в технических нюансах функционирования звездолета. Для человека с гуманитарным образованием сложно понять все тонкости приспособлений, позволяющих обойти законы физики. Да это и не требуется. Разве так уж необходимо ребенку, играющему на компьютере, знать принципы его работы? Главное, чтоб на экране бегало и стреляло. Какое дело человеку, сидящему в туалете, до технологии изготовления туалетной бумаги? Выполняет свою функцию и слава Богу. Перестанет выполнять, вернемся к лопухам, дело нехитрое. Так и я. Спросите меня, чем отличается репортаж от обзора — отвечу. Или задайте вопрос о структуре и методах журналистского расследования. Да я сутки напролет вещать буду. А про звездолет пусть лучше конструкторы или, на худой конец, пилоты рассказывают.

Экипаж встретил меня настороженно. Новый человек, да с моим послужным списком — это, я вам скажу, не подарок. Однако любопытство взяло верх, и ко мне в каюту стали заглядывать гости. Первым зашел второй пилот, Степан. Долговязый и нескладный, он смотрел на меня почти с обожанием. Как вскоре выяснилось, он всегда мечтал стать журналистом или писателем. Пришлось рассказать ему парочку выдуманных историй о героической профессии работников пера. Из цикла: «Я хочу, чтоб к штыку (то есть к бластеру) приравняли перо». Степан оказался очень внимательным слушателем. То и дело почесывая острый подбородок, он задавал вопросы, ставившие меня в тупик. Например, когда я рассказал, как Джон Бенсон своими материалами привел к краху могущественную империю «Натагрюэль» и в результате был убит киллером, Степан вполне обоснованно спросил, почему сей замечательный журналист просто не взял с концерна «Натагрюэль» денег и не оставил его в покое. Пришлось объяснять юнцу что-то о кодексе чести и журналистской этике. А на самом деле все было гораздо проще. Бенсону предложили сто миллионов кредитов, чтобы он прекратил писать разоблачительные материалы. А Бенсон, разум ему по братьям, запросил миллиард. Вот и получил вместо денег банального киллера у порога квартиры.

Вслед за Степаном зашел пожилой врач и спросил, что я думаю о проблеме возникновения неизлечимых болезней. В ответ я пробормотал что-то про грехи наши. Бортовой священник, заглянувший как раз в это время, удовлетворенно кивнул и, перекрестив нас, удалился.

Наконец появился капитан и выдворил всех из каюты. Надо сказать, это оказалось кстати. Я уже давно сдерживал зевоту, и с трудом ворочал языком, ведя глубокомысленные беседы.

— Мсье Дробный, — капитан обеспокоено прикрыл дверь, — нам надо поговорить.

— Может, завтра? — добродушно покосился я на капитана.

— Хорошо, — поразительно быстро согласился Жан. — Завтра, так завтра. Времени у нас вагон и маленькая тележка.

— Это точно, — я начал расстегивать рубашку. — Или, как говорят на Луне, контейнер и маленькая бандеролька.

На следующее утро, естественно, по бортовому времени, я в сопровождении капитана посетил рубку управления. Едва я переступил порог, как сразу же застыл на месте, недоуменно озираясь по сторонам. Прямо новогодний утренник. Все сверкает, переливается, огоньки мигают, только елки не хватает и Санта-Клауса. За бортовым компьютером сидел мрачный Степан. Увидев меня, улыбнулся и кивнул, как старому другу. Кресла, обшитые настоящей кожей аллигаторов, оказались мягкими и удобными. Расположившись напротив капитана, я приготовился слушать. Однако, Жан не торопился. Плеснув в кофе немного бренди, он протянул мне чашку. Аромат восхитительный. У меня даже в ноздрях защекотало. Да и сам напиток оказался под стать запаху. Горячий, обжигающий, бодрящий! Мне положительно здесь нравилось.

— Степан, координаты ввел?

Второй пилот угукнул.

— Иди, погуляй. Ускорители запускать еще рано.

Степан безмолвной тенью проскользнул мимо нас и скрылся за дверью.

— Так, вот мсье Дробный, — начал капитан.

— Можно просто Василий, — поправил я его, все еще разглядывая окружающую обстановку.

— Хорошо. — Капитан встал с кресла и неторопливо прошелся по рубке. — Так вот, Василий. Думаю, пришло время рассказать о предстоящем полете и, так сказать, о некоторых нюансах, которые посторонним знать не полагается.

Он с шумом прихлебнул кофе. Я терпеливо ждал.

— Одна из целей нашей экспедиции — звездная система «Мнемоник». Насколько нам известно, там есть несколько планет земного типа, населенных относительно разумными существами. Плюс ко всему, эти планеты богаты флорой, фауной и природными ископаемыми.

Я внимательно слушал, хотя на языке уже вертелось множество вопросов.

— В случае успешной колонизации планет Мнемоника, человечество сделает огромный шаг к освоению вселенной. А вы, — он внимательно посмотрел на меня, — станете самым первым журналистом, который опишет начало освоения планет.

Я удовлетворенно кивнул. Такая перспектива была мне по душе.

— Но вот в чем дело, — капитан нахмурился, — главная наша цель совершенно иная.

— Даже так? — делано удивился я. — Что же может быть важнее?

— Постарайтесь не иронизировать, Василий.

Жан уселся в кресло.

— Вы знакомы с категорией секретности по форме G?

— Угу, — кивнул я. — Но, насколько мне известно, такая форма еще ни разу не применялась.

Капитан помолчал, затем снова поднялся с кресла и начал мерить шагами рубку.

— Речь идет о возможном уничтожении человеческой цивилизации, — он нервно покусывал губу, — именно поэтому, впервые, установлена такая форма секретности. Представляете, что начнется на Земле, когда люди узнают о том, что жить им осталось всего пару, тройку месяцев?

— Разум вам по братьям, — присвистнул я. — Но, послушайте, Жан. Неужели все так серьезно и пессимистично? Или все это дурацкий розыгрыш?

Капитан пожал плечами.

— Могу объяснить в двух словах, а вы сами решите, шучу я или нет. Кстати, вы помните, чем грозит разглашение секретной информации формы G?

Я кивнул. Наказание за публичное обнародование таких сведений предусматривалось очень жесткое, если не сказать жестокое. Я не говорю уже о пожизненном лишении права заниматься журналистской работой. За такой проступок можно угодить и на электрический стул. В зависимости от последствий.

— Подпишите, — капитан протянул мне лист бумаги.

Я быстро черканул подпись внизу листа, даже не взглянув на отпечатанный текст. И так ясно, что там написано.

— Так что, мсье Дробный, теперь вы понимаете, что нельзя публиковать информацию о полете «Странника» без предварительной цензуры. Однако, если все обойдется благополучно, обещаю, что вы станете нашим постоянным пассажиром и будете принимать участие во всех полетах.

Я немного скривился, но при последних словах капитана, настроение немного улучшилось. Цензура есть цензура. А если все пройдет гладко, то перспективы у меня откроются просто шикарные.

В дверь неожиданно постучали. Вслед за чем в дверном проеме появилась маленькая белобрысая голова первого помощника. Эсбэшник, сразу сообразил я.

— Капитан, вас вызывает Земля. — Резкий, неприятный голос альбиноса царапнул внутренности. Интересно, это только у меня такое неприятие к агентам спецслужб или они вызывают омерзение и у остальных людей?

— Сейчас буду, — кивнул капитан и протянул мне папку с грифом «Совершенно секретно — G». — Ознакомьтесь, на досуге. — Капитан направился было к двери, но остановился. — Да, и еще… Если у вас возникнут какие-нибудь соображения, рад буду выслушать.

Вслед за Жаном из рубки вышел и альбинос, предварительно пригвоздив меня взглядом к креслу. К тому самому креслу, обшитому кожей настоящего аллигатора.

Я направился к себе в каюту, на ходу пытаясь привести мысли в порядок. Уже в коридоре на меня налетел спешащий на вахту Степан.

— Можно сегодня к вам зайти, — смущенно улыбнулся он. — У меня есть несколько вопросов.

— Извини, Степа. Давай, чуть позже, — поморщился я.

Расстроенный пилот, разум ему по братьям, обиженно насупился, но я, уже не обращая на него внимания, быстро шагал по коридору. Сказать, что меня разбирало любопытство, значит, ничего не сказать. Я просто сгорал от нетерпения. Хотя, признаюсь, при мысли о том, что мне предстоит узнать, по спине пробегал неприятный холодок.

Мысли шарахались в голове, будто табун антилоп, загнанных львами. Я закрыл папку и небрежно бросил ее на стол. Весело, оказывается, во вселенной. А скоро станет еще смешнее, когда армада Гкхарков подлетит к солнечной системе. Оказывается, капитан ни капли не преувеличивал. Цивилизация осьминогоподобных существ из системы Гкхарк уничтожала все живое на своем пути. Сведения, полученные разведывательными зондами, держались в строжайшей тайне и были достаточно разрозненными. Но уже того, что я узнал, пролистав папку, оказалось достаточно. Мне вдруг захотелось спрятаться на далекой планете, окружив себя дюжиной красивых девушек. И прихватить с собой звездолет коньяка, чтобы забыться.

Цивилизация этих тварей оказалась неким симбиозом примитивизма и милитаристско-технологического развития. Они признавали только силу, а их общественное устройство напоминало родовую общину со строгой иерархией. Гкхарки не обладали эстетическим вкусом и, соответственно, в их культуре не было ни искусства, ни развлечений, ни каких бы то ни было других ценностей. Да и самой культуры-то, честно говоря, не было. Единственное, что интересовало гигантских осьминожек — война. Они уничтожали целые планеты, причем использовали самые жуткие орудия. На каждом космическом корабле гкхарков стояли мощнейшие аннигиляторы, способные превратить в ничто среднюю планету, не говоря уже об обычном корабле. Да и численность их флота, который в данный момент двигался к солнечной системе, составляла несколько сотен боевых кораблей. В то время, как Земля имела всего двадцать три космических крейсера.

Я закурил. Стряхивая пепел прямо на пол, тупо рассматривал низкий потолок.

— Вот ублюдки, разум им по братьям, — ругнулся я.

Да и название у них противное. Бомжи, больные туберкулезом, так откашливаются. Гкхарк!

Интересно, зачем капитан доверил мне такую секретную информацию? Наверняка борт корабля кишмя кишит специалистами по инопланетному разуму, дипломатами, психологами. Или на них мало надежды? Значит, схватились за меня, как за соломинку? Да нет, чушь. Я в любом случае все узнал бы. Решили подстраховаться, чтобы не поднял на Земле панику. Это только в рассказах Брэдбери люди спокойно ложатся спать, зная, что завтра конец света. А на самом деле все рехнутся, узнав правду.

— Ч-черт, — уголек истлевшей сигареты обжег пальцы. Я сел на кровати. Старательно вдавил бычок в пепельницу.

Что-то не давало мне покоя. Какой-то важный момент я упустил из виду.

— Думай, Вася. Думай! — бормотал я, вновь пробегая глазами информацию о Гкхарках.

Ага, вот! «Несмотря на всю воинственность Гкхарков, на планетах, заселенными этими существами, не происходит междоусобиц и конфликтов. Внутри их сообщества не зафиксировано ни одного случая насилия».

Странно. Твари, которые думают только об уничтожении иных существ, друг с другом прекрасно ладят. А люди при всей гуманности и приверженности общечеловеческим ценностям ежедневно убивают, насилуют и делают еще чёрти какие гадости своим собратьям.

Я размышлял достаточно долго. Выкурил еще несколько сигарет, затем встал и пошел к выходу. Остановил меня глухой удар в дверь каюты. Я прислушался. Тихо. Наконец, снаружи раздался невнятный шепоток.

— Кто там? — рявкнул я, пытаясь придать голосу побольше храбрости.

Снова стало тихо, только отзвуки непонятно откуда появившегося эха едва слышно повторяли мой вопрос. «Кто там… кто там… кто там…»

Я потихоньку двинулся к двери, тщетно пытаясь унять грохочущее в груди сердце. Взялся за ручку и потянул. В этот момент стальная конструкция начала переливаться всеми цветами радуги. И затем, совершенно неожиданно, растворилась в воздухе. Я отшатнулся, увидев в дверном проеме хохочущего Степана. У него было три головы, которыми он покачивал в разные стороны. И хохотал в три глотки.

Я закричал и проснулся. Рубашка прилипла к спине, холодный пот стекал по лбу, сердце готово было выскочить из груди. Надо же, кошмары мучают. Я взял сигарету, повертел ее в руке и засунул обратно в пачку. Неплохо бы развеяться.

Холодный душ и растирание полотенцем немного привели меня в чувство.

От меня ничего не зависит, на борту хватает специалистов по межпланетным контактам. Психологов всяких, ученых. Если они не смогут убедить воинственных инопланетян оставить нас в покое, значит, никто не сможет. Придется наблюдать уничтожение человеческой цивилизации молча, накачиваясь коньяком. А в целом, цивилизация у нас не самая плохая. Не идеальная, конечно, нет. Но и не сказать, что совсем уж отвратительная.

Несколько дней пролетели не то чтобы незаметно, но как-то без особых событий. Серенько и скучно. Пару раз я привел в недоумение Степана, шарахнувшись от него в сторону. Конечно, он был ни причем, но воспоминания о недавнем кошмаре оставались слишком ярки. Наконец, настал ключевой момент… Мы вплотную приблизились к звездной системе, возле, которой дрейфовала армада Гкхарков, готовясь к решающему броску к Земле.

— Мсье, Дробный, — капитан выглядел очень строго и официально. — Гкхарки согласились на переговоры, хотя честно предупредили, что ни на какие уступки не пойдут. Скорее всего, они согласились на встречу лишь для того, чтобы объявить Земле войну. Официально. У них достаточно силен воинский кодекс чести. И перед тем, как кого-нибудь уничтожить, они должны предупредить противника.

Капитан помял в руках парадную фуражку.

— Значит, никаких шансов? — Вяло спросил я.

— Шансы минимальные. — Наши психологи попробуют найти с ними контакт, но я, честно говоря, сильно сомневаюсь, что у них это получится.

Я достал фляжку, кивнул капитану и, пригубив, сморщился.

— За удачу, Жан.

— Она нам не помешает. — Капитан повернулся. Однако уже возле самой двери он, немного потоптавшись на месте, снова повернулся ко мне.

— Знаете, Василий. Если переговоры зайдут в тупик, то разрешаю вам устроить так называемую пресс-конференцию с их вожаком. Цензуры не будет. Может и лучше, если люди узнают, что их ожидает. Возможно, хоть помолиться успеют.

Последние слова он пробормотал едва слышно и с заметной горечью в голосе.

Жизнь на корабле застыла. Время топталось на месте, и экипаж «Странника» пребывал в томительной неопределенности.

Бедный Питер, вдруг вспомнил я своего лунного товарища. Видимо не судьба тебе таскать мою нехитрую аппаратуру и гордо называться помощником знаменитого репортера.

В иллюминаторах светились чужие космические корабли. Выглядели они холодными, мрачными и наполненными непонятной безжалостной силой. Где-то там скрылась капсула с капитаном и еще десятком переговорщиков. Вернутся ли они и с какими вестями? Быть может, их убьют сразу после объявления войны.

— Убьют и съедят, — ухмыльнувшись, пробормотал я. Но на душе весело, конечно же, не было.

Я, вдруг, почувствовал себя неуютно. Только, что абсолютно безразлично разглядывал матовую стену, безуспешно пытаясь отыскать на ней хоть какой-нибудь дефект, как неожиданно к апатии охватившей меня, примешался холодок брезгливости. Я недоуменно повернул голову и тут же неприязненно передернулся. На пороге стоял эсбэшник.

— Собирайтесь, — процедил он. — Капитан требует, чтобы вы прилетели.

Я неловко поднялся и, стараясь не смотреть на щуплую фигуру альбиноса, направился к корабельному шлюзу. Все ясно — договориться не удалось. И сейчас мне предстоит услышать приговор человечеству. Еще месяц назад я и не думал, что мне будет уготована такая роль.

Экипаж маленькой шлюпки уже ждал меня. Два пилота суетливо помогли мне облачиться в скафандр и протиснуться к единственному пассажирскому креслу.

— В путешествие, так в путешествие, сказал попугай, когда кошка вытаскивала его из клетки, — грустно произнес я.

— Что? — один из пилотов недоуменно покосился на меня.

— Да так, — махнул я рукой, — анекдот вспомнил.

Выскочив из нутра «Странника», маленькая скорлупка понеслась к вражеским звездолетам. Маневрируя между холодными темными глыбами диковинных кораблей, мы все дальше удалялись от «Странника», единственного родного места в этой части Вселенной. Наконец наша космическая малютка подлетела к флагманскому кораблю гаркхов. Подобно гигантскому кашалоту, корабль распахнул пасть и через мгновение сглотнул, оставив нас в непроницаемой мгле.

К горлу подкатила тошнота. Подобно морскому приливу, она то ненадолго отпускала, то вновь поднималась к самым гландам, грозя материализоваться в мерзкую вонючую жидкость. Капитан сочувственно поглядывал на меня.

— Ничего, скоро пройдет. — Нас первые полчаса тоже мутило.

Шлем скафандра лежал у меня на коленях. Враги постарались соблюсти все дипломатические правила приличия и соорудили в одном из отсеков нечто отдаленно напоминающее человеческую комнату. По крайней мере, стол и некое подобие стульев здесь были. Да и концентрация кислорода оказалась достаточной, для нормального дыхания. Но меня все равно мутило.

— А где остальные? — выдавил я.

— В соседнем помещении. Вождь Гкхарков…. Да, да, именно вождь, так он себя называет, распорядился, чтобы присутствовали только главные представители цивилизаций. И вы как журналист.

— Значит, кроме нас людей здесь не будет, — произнес я, разглядывая помещение.

Ничего примечательного. Серые стены, покрытые шероховатым наростом, высокий потолок, испещренный непонятными надписями. В центре «комнаты» возвышался полутораметровый куб, исполняющий роль стола. Рядом с ним такие же кубы, но поменьше. На одном из них расположился капитан, на втором ерзал я, ежеминутно поглядывая на створки перегородки, ведущей в коридор. Именно оттуда должен появиться Вождь.

— Вкратце объясняю, как прошли переговоры, — поникшим голосом начал капитан.

Он бросил быстрый взгляд на часы. Потом махнул рукой и повернулся ко мне.

— Выпить есть?

— Чтобы у меня не было? — произнес я, вытаскивая фляжку. — Да еще в тот момент, когда мир рушится!

Капитан надолго приложился к горлышку, затем передал флягу мне.

— Помирать трезвым — глупо! — подытожил я, утирая губы ладонью. — Ну, так что там переговоры?

— Оказывается, гкхарки долго нас изучали. Собрали огромное количество информации и, убедившись, что мы в техническом отношении намного слабее их, решили напасть.

Капитан откашлялся.

— Тем не менее, они поражены объемом знаний, которые накопило человечество, и уважают нас за то, что мы развиваем науку. Они считают, что в научном и культурном отношении мы выше их, и безоговорочно это признают. Но… — капитан поднял вверх палец, — они презирают человечество за техническую, вернее, военную слабость.

В этот момент из коридора послышался шум. Непривычно было, зная, что сюда движется живое существо, слышать не звук шагов, а шуршание огромных щупалец. Перегородка плавно раздвинулась, и перед нами предстал гигантский трехметровый осьминог. Верхняя часть его тела, усыпанная стекляшками глаз, мерно покачивалась на покрытых слизью щупальцах.

— Капитан, вы любите пиво с кальмарами? — задумчиво произнес я.

Жан с недоумением посмотрел на меня.

— Не время для шуток, — прошипел он.

Вслед за гкхарком вкатился металлический предмет, больше всего напоминавший большой пылесос без шланга и ручки.

Я настроил камеру и приготовился задавать вопросы. Но Вождь прервал меня властным движением щупалец. Раздались резкие щелкающие звуки. Вслед за этим заработал «пылесос», который на поверку оказался роботом лингвистом.

— Вождь Гкхарков приветствует вестника земных новостей, — запищал робот-переводчик.

Я невесело усмехнулся.

— На планетах Гхкарков никто не разносит новости, нам это не нужно, — продолжал верещать писклявый переводчик. — Но, мы чтим традиции других планет, поэтому пошли на уступку. Что вы хотите знать?

— Зачем вы хотите уничтожить Землю? — спросил я.

— Люди слабее нас. Поэтому должны умереть.

— Но должна же быть причина, — не унимался я.

Капитан, сморщившись, сидел в сторонке и безучастно наблюдал за беседой.

— Мы признаем ваше Абсолютное знание. Вы знаете все! Но вы слабы! Слабый должен умереть. — Щелканье вождя и писк переводчика почти слились в один слабо различимый шум.

«Плохо же они нас изучили, — мелькнуло у меня в голове, — раз считают, что человечество владеет абсолютным знанием».

— Но, это ведь не повод… — попытался возразить я.

— Повод!

— Послушайте, — у меня вдруг возникла идея, — а почему вы не убиваете своих более слабых собратьев? Ведь следуя вашей логике.

— Мы живем родовым кланом. И все гкхарки повязаны родственными узами. Как можно убивать своих собратьев? А вы совершенно чуждый нам вид и к тому же слабы. Поэтому должны умереть.

Похоже, эти гкхарки упертые, как бараны. И шансов у нас действительно нет. Я вдруг с нежностью вспомнил Луну, добряка Пита и даже звероподобного редактора.

— Разум вам по братьям, — негромко ругнулся я.

Писклявый робот-переводчик что-то зацокал.

— Я не понимаю, — наконец перевел он ответ.

— Чего ты не понимаешь, — я начал потихоньку звереть.

— Разум по братьям. Что вы хотели сказать?

И тут меня осенило.

— Да то и хотел. Мы же с вами братья по разуму. Как можно убивать своих братьев? — Я даже вспотел. — Пусть только и по разуму.

Воцарилась тишина. Долгая. Я бы даже сказал, очень долгая. Гкхарк сидел неподвижно, только его цвет поменялся с грязно-бурого на розоватый. Наконец он снова защелкал.

— Мы этого не знали, — пропищал переводчик.

— Ну, понятно не знали! — Меня понесло. — Абсолютным знанием кто владеет, вы или мы?

— Мы должны подумать…

Полет к Земле я, признаться, помню смутно. Коньяк лился рекой, а здравицам не было конца. Меня разве что на руках не носили. Ну, еще бы! Мало кому удается вот так с кондачка спасти цивилизацию. Гкхарки посовещавшись и, все еще пребывая под впечатлением развития земной науки, признали-таки в нас своих братьев. По разуму. И, похоже, были счастливы не меньше нашего, что не произошло братоубийственной войны. А у нас появился могущественный союзник, который при случае так отделает возможных вселенских врагов, что мало не покажется. Если вдруг вздумают обижать умных, но хилых братишек с Земли.

Я, покачиваясь, вышел в коридор и сразу же столкнулся с капитаном.

— Вася, а ты вчера про девушек правду говорил? — спросил он.

— П-про каких? — я удивленно поднял бровь.

— Ну, что есть у тебя парочка знакомых девушек, с которыми можно неплохо развлечься, — капитан смущенно топтался на месте.

— Конечно, Жан! И даже не парочка. — Я подмигнул капитану. — Я несколько преуменьшил.

Уже засыпая в туалете, я силился представить, как будет выглядеть орден — «За спасение человечества».

Родился в 1973 году в г. Дивногорск, Красноярского края. Окончил Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова по специальности журналистика. Фантастику пишет с 2005 года, Лауреат премии им. В. П. Астафьева в номинации «Проза». Публиковался в изданиях: «Нева» (Санкт-Петербург), «Полдень XXI век» (Санкт-Петербург), «День и Ночь» (Красноярск), «Уральский следопыт» (Екатеринбург), «Cosmopolitan» (Москва), «Юный техник» (Москва), «Техника молодежи» (Москва), «Искатель» (Москва), «Очевидное-невероятное» (Харьков), «Свой круг» (Монреаль), «Стена» (Киев), «Безымянная звезда» (Москва) и др.

^{Владислав Ксионжек} Ничейная земля

Вот бой и закончен. Вот и все уже для нас позади.

Автоматчики так просто и быстро прошли через отрытые ночью окопы, сметая всех плотным настильным огнем, что бойцы, получившие красные метки, решили остаться еще на какое-то время на поле. Поговорить, посмотреть на других, помечтать и подумать о чем-то своем.

Ребята сначала меня сторонились. Им было обидно. Ведь мне, в отличие от моих сотоварищей, досталась винтовка. И мне так повезло, что я успел израсходовать боекомплект.

Я выстрелил целых пять раз. Все пять раз в того, кто был самым высоким среди наступавших и шел чуть-чуть впереди остальных, не пригибаясь, а просто, как будто, сутулясь. Лишь когда я перевел прицел с груди на живот и в последний раз нажал на крючок, долговязый споткнулся, лицом упал в невысокую рожь.

А потом автоматчики в глубоких касках, надвинутых на глаза, начали прыгать на нас. Я уткнулся в жидкую глинисто-скользкую грязь, которая скопилась на дне, притворившись убитым. Выждав нужный момент, схватил двумя руками древко лежавшей рядом саперной лопаты и ударил наотмашь, как топором, по спине того, кто посылал веером пули от стенки до стенки окопа.

Лопата вошла в тело хотя и с усилием, но глубоко, упруго и плотно, как в плодородную землю, с которой не срезали дерн.

Я успел вырвать лопату из податливой плоти и ударить еще. А потом еще и еще, как будто желая перемешать неподвижное тело с землей.

Не помню, как пули прошили меня самого. Это было словно в тумане. Я не чувствовал боли. Только хлесткую тяжесть свинца.

Я смотрел из окопа на мелькавшие ноги. Потом — на безоблачно-синее небо. У меня не было мыслей и сил. Я был уже «там» и пока еще «тут».

Через какое-то время чувство «везде и всегда» постепенно прошло. Я осознал, что я на земле. С усилием встал и побрел через поле к ручью. Мои раны почти затянулись. А вот гимнастерка осталась дырявой. Я насчитал по восемнадцать сквозных отверстий на груди и спине.

Долго пытался отстирать заскорузлые ржавые пятна. Грязь сошла, но кровь моя была как цемент. Персональную «красную метку» было не смыть.

Двух таких же, как я, раздетых по пояс и приходивших в себя у воды, я увидел на поваленном дереве, на том берегу.

Они были не из нашей команды.

Тот, кто повыше — светловолосый, худой и костлявый, тер спину другому. Верней, промокал осторожно пилоткой, как будто боясь невзначай ущемить позвонки или раздавить слишком ломкие ребра.

Я перешагнул через неширокий журчащий поток.

— Ну разве так моют! — сказал я сердито. — Ты только размажешь всю грязь. Давай, покажу!

Я отобрал пилотку, зачерпнул ею воды и плеснул на чумазую, почти черную спину. Потом еще и еще.

Грязь глубоко въелась в кожу. Струйки скатывались по ней, не оставляя разводов.

Эх, наломать бы сейчас веток на березовый веник! Очень хочется простых удовольствий. Ведь нас их лишили с тех пор, как «одели по форме». Нелепо, смешно, в то, что осталось на складе. В линялые гимнастерки царских времен и новые синие кавалерийские польские бриджи.

Разумеется, с теми, кто наступал, обращались не так. Слишком они уж холеные, самоуверенно-наглые.

Вернее, раньше были холеными…

В жестоком бою все всегда на контрасте. Одни сыты, умыты, надменны, горды. Другие же обделены бытовыми удобствами, не избалованы уважением и вежливым словом своих командиров. Зато искренне верят, что все у них впереди.

И с каждой битвой каждый что-то теряет. А значит, становится ближе по образу жизни и внешнему виду к врагу.

Чем я больше лил воду на спину, тем больше грязи на ней появлялось. Она словно сочилась из тела.

Я спросил:

— Что случилось? Где ты так пропитался землей?

— Его долго рубили лопатой, — ответил за него белобрысый. — Пока не зажило, было страшно смотреть.

— Ну да. — вспомнил я (хотя, конечно, в слух не продолжил) последний свой боевой эпизод. Но на моем «топоре» не могло налипнуть столько земли!

— Это мой друг, — продолжал белобрысый. — Нас трое во взводе из одного города. Мы всегда говорили друг другу о том, что видел каждый из нас. А теперь он все время молчит. Внутри у него что-то хлюпает, булькает…

— Я тебя узнал, — сказал я, как будто не слыша меланхолический монолог. — Это ты шел в цепи впереди остальных?

— У меня длинные ноги. Я всегда быстро хожу.

— Тебе куда попала пуля? В живот?

— Пуля? Попала? Нет, в живот точно нет. Я не знаю. Я не почувствовал… Правда, когда я упал, у меня с головы слетела каска, и на ней оказалась дыра.

— Вот видишь, наши винтовки лучше ваших трах-тарахтелок. Они пробивают металл. Хотя не пристреляны. Я целился тебе не в голову, а в живот.

— Ты наш противник? — удивился мой собеседник. — Ты был в окопе?

— Противники остались там, — я неопределенно махнул в противоположную сторону от заходящего Солнца, закрывая вопрос.

— А здорово все на нас заживает! — сказал белобрысый и улыбнулся такой открытой улыбкой на слегка конопатом лице, что я уже больше не мог представить его водянисто-голубые глаза прищурившимися из-под кромки каски, а руки сжимавшими стреляющий автомат.

— У тебя голова не болит?

— Немного. Я, наверное, ударился затылком, когда упал. Но это скоро пройдет.

— Мне кажется, у тебя там пуля, — сказал я, показав ему на область за ухом.

— Если даже так, что тут поделаешь?

— Нужно ее вынуть.

— Без инструментов? Ты сможешь? Ну, попробуй! Давай!

Я положил руку на коротко подстриженную, все еще пахнувшую одеколоном голову, прижал середину ладони к тому месту, куда вошла пуля и где лобная кость неплотно сошлась.

Я отчетливо увидел кожным зрением кусочек свинца. Он смялся от удара о каску и был похож на жеваный окурок папиросы.

А потом вдруг мне стало дурно. К горлу подступила такая тяжелая тошнота, что я забыл, что больше суток не ел и что мне будет нечем облегчить желудок.

Белобрысый отодвинулся в сторону. Он теперь сидел на земле.

— Почему-то считают, что когда пуля попадает в висок — ты ничего не чувствуешь, — сказал он и виновато скривил уголки губ. — А меня чуть не вывернуло на изнанку. Я, правда, потом об этом забыл. Теперь вспомнил опять…

— На, держи, — сказал я, раскрывая ладонь и протягивая собеседнику пулю. — На память от стрелка!

— А он? — спросил белобрысый, тронув плечо безучастно лежавшего друга. — Ему ты сможешь помочь?

— Если мы с ним уже сегодня встречались, то, наверное, да.

Я вычерпывал из внутренних органов целые пригоршни дурно пахнущей жижи.

Нет, я не мог занести в раны столько земли. Очевидно, бедолага ел ее сам. И пытался ею дышать. Он захлебнулся грязью, пока я бил его ржавым, зазубренным клинком старой саперной лопаты.

Наконец, пострадавший хрипло вздохнул и начал судорожно кашлять, отхаркивая и отплевывая черную мокроту.

— Ты меня помнишь? — спросил я его, когда грудь его начала успокаиваться, а в глазах появилось осмысленное выражение.

Он отрицательно замотал головой.

— Ну, вот и хорошо!

— Спасибо, — сказал белобрысый.

— Спасибо за что?

— Спасибо, что ты нам помог.

— Теперь для меня это долг. Каждый в ответе за тех, кого приши… ну, в общем, кого приручил. А когда встретите земляка, передайте ему от меня горячий привет. Уверен, его обязательно скоро убьют.

Мы все были мертвы.

Все ополченцы погибли в окопах так быстро и просто, что смерть свою никто не успел осознать. Но мы продолжали, как будто, по-прежнему жить. В том поле, где в траве, на земле, в свежевырытых нами траншеях остались лежать не погребенными наши тела.

Я раньше считал, что мертвым все безразлично. Неправда! Мы словно малые дети. Мы чего-то все ждем.

Три дня прошло. Девять дней. Сорок. Мы потеряли им счет. Мы задержались на поле надолго. Может быть потому, что о нас все забыли. Нас лишили посмертно всех прав. Единственный список фамилий, который составил каптер, почему-то сожгли.

У нас на поле не сеют, не пашут. У нас — тишина. Даже мальчишки боятся ходить по костям. Коровы и козы — не в счет. Для нас они часть той высокой и сочной травы, в которой мы спим.

Но однажды опять появился немецкий солдат. Его было трудно узнать. На нем не было формы. Он шел тяжело. Опирался на палку, пытаясь уменьшить нагрузку на левую ногу.

И все-таки он был из тех, кто здесь уже был. Он знал, что мы его ждем. Он видел, как мы его держим на мушках своих мало пригодных для боя стволов. Он остановился над самым окопом и долго стоял.

Его тянуло сюда потому, что я его звал.

Вот, он с трудом наклонился и взял из просевшего бруствера горстку земли.

Когда-то земля была красной. Из восемнадцати круглых отверстий кровь хлестала, как будто бы я был дуршлаг, наполненный теплым и ярким густеющим клюквенным соком.

Пока ее сжимали в руке, земля вспоминала о том, что в ней была кровь. А я снова чувствовал боль. Бесконечную, смертную, такую тяжелую, что она приковала меня к этому полю, к пропитанной кровью земле.

Но немцу было хуже, чем мне. Он принимал эту боль. Я ее отдавал. Она возвращалась тому, кто ее причинил.

С тех пор, как вышел на пенсию, Фриц Лак с немецким упорством искал старых друзей.

Но находил, в основном, только могилы. Поколение было таким, что немногим удалось дожить до седин.

Два лучших друга Фрица, с которыми он воевал, были убиты еще в сорок первом. Он полагал, что могил у них нет. Ведь русские редко хоронят немецких солдат.

Он провел целый месяц в Москве. Получил доступ к трофейным архивам. Из них впервые узнал названия сел, по которым когда-то чеканным тевтонским шагом прошел.

По-русски Фриц говорил хорошо. Не забыл еще то, чему научился в плену. Но Григорий Петрович, председатель колхоза «Имени 25 лет Победы», не сразу понял, чего от него хочет настырный иностранный турист.

— Мне фондов и грантов не надо. Я заплачу за все сам. Я нашел поле, на котором с войны лежат ваши и наши солдаты. Ваших больше. Давайте их всех похороним. Я за все заплачу.

— Наших больше! — возмутился притворно Григорий Петрович. — Это кто вам такое сказал?

— Я тогда тоже там был, — ответил Фриц и посмотрел на председателя немного с прищуром, как будто бы из-под каски, надвинутой на глаза.

— Хорошо, — Григорий Петрович поборол внезапный озноб. — Что нужно вам от меня?

— Разрешение.

— Это будет непросто. У меня ведь почти половина земель не пригодна для посевной. Там, за лесом, вы нас били. А подальше, туда, за ручьем и рекой, мы вам врезали так… Впрочем, это неважно. Если бы не запрет на раскопки, знаете, какой урожай у нас бы был каждый год?

— Почему вам нельзя хоронить погибших солдат?

— Ну, сейчас уже можно, — сказал председатель. — А раньше была установка не увеличивать официальную цифру потерь. Если останков солдат не нашли, значит, они не погибли. Как у нас говорят: На «нет» и суда нет.

— Сейчас уже можно? — переспросил председателя Фриц.

— Теперь все можно списать на советскую власть. Да не смотрите вы так на меня! Помогу, но не сразу. — Григорий Петрович неожиданно и совсем, как будто, не к месту хитро прищурился. — Кое-кто из авторитетных товарищей говорит, что тела погибших солдат воплотились в траву, деревья, кусты. Зачем тревожить прах, который давно стал землей?

— Тогда, — сказал Фриц, — я хотел бы поставить им памятник. Общий, для всех!

Григорий Петрович понял, что немец дозрел. Улыбнулся доброжелательно и широко:

— Ладно. Начнем вести пропаганду. Деньги, надеюсь, для этого есть?

Вернувшись в Гамбург, Фриц Лак перечислил директору колхоза двести тысяч в евровалюте. Марта не возражала. Она всегда поддерживала мужа во всем.

В конце лета пришлось отправить еще пятьдесят. Весной Григорий Петрович опять попросил прислать двести тысяч. На новый рекламный сезон. Фрицу стало ясно, что пора приезжать самому.

Он своими руками сделал скамейку, привез в разобранном виде в Россию и собрал возле ручья. Сидя на этой ажурной скамейке можно было видеть все поле, за которым рос такой же, как на родине, лиственный лес.

Григорий Петрович весьма удивился, когда Фриц Лак попросил его показать отчет о расходах.

— Я же вам обо всем написал! Половина денег ушла на дотацию местного радио. Вторую нужно было раздать ветеранам войны в виде так сказать отступного за то, что мы хотим уравнять в правах погибших советских солдат и фри… то есть немецких фашистов. Это дорого стоит. Не каждый согласится за подачку продать свою совесть и честь.

— Я помню, что вы писали. Я хочу посмотреть документы.

— Документы — не понял председатель колхоза — на что?

— Счета. Квитанции об оплате. Фамилии. Списки. Расписки…

Григорий Петрович долго смеялся:

— Какие расписки? Какие счета? Вы не в Германии, мой дорогой. Мы не формалисты. Мы делаем все по велению наших сердец. Вот почему вы нас победить не смогли. Фамилии! Списки! Вы до сих пор не сумели понять, куда вы пришли!

— Тогда я вам денег больше не дам, — сказал немец твердо.

— Ну, хорошо, хорошо, успокойтесь! — согласился пойти на уступку Григорий Петрович. — Я дам расписку о том, что новый транш получил. Или вы не верите мне, что я израсходую средства с пользой для дела — для упокоения в нашей земле ваших друзей?

— Но мы совсем не богаты, — Фриц сказал виновато. — У нас с Мартой осталось немного денег только на памятник. Я уже выбрал место, где он может стоять.

— Хорошо, хорошо, — повторил председатель. — Мне все нужно обдумать. Давайте я запишу, как звали ваших друзей.

Сразу же после того, как настырный немец ушел, Григорий Петрович вызвал Сидорчука — самого пронырливого из бывших бригадиров, забравшего в личное пользование дальние выпасы за рекой.

— Чем я могу быть полезен, Петрович? — деловито спросил Сидорчук.

— Да так… вот, смотрю, ты огородил все луга, но скот не пасешь. Чем живешь?

Сидорчук усмехнулся:

— Живу, как и все, дарами земли.

— Я дары твои знаю! Почем продаешь в Москве немецкие каски? Наверно еще автоматы, гранаты…

— Что вы! — воскликнул испуганно Сидорчук. — Это же незаконно. Да и какие гранаты? Все протухло давно, отсырело. Ведь у нас — глинозем.

— Ладно, ладно! Я тебя не хочу подводить под статью. Но с любого бизнеса налоги нужно платить.

Сидорчук дернулся, сделал вид, что хочет засунуть руку в карман:

— Сколько с меня? Сколько я вам должен отдать?

— Мне деньги твои не нужны. Ты за ночь вспашешь мне поле. Так, как ты это делать умеешь, — произнес председатель с нажимом на «ты». — У тебя ведь есть металлоискатели и другие хитрые штуки.

— Хорошо. Я все сделаю. Где нужно копать?

— Ближе к нашей центральной усадьбе, возле самого леса, на той стороне, где остались окопы.

— Там же… — Сидорчук брезгливо скривился, — в основном только кости. Ополченцы. Одна винтовка примерно на пятерых. Да и те нет смысла искать. Рассыпаются словно труха. Амуниции много было у немцев. Но немцев там нет. Я уже проверял.

— Двое, как минимум, есть. Должны быть, — председатель внушительно посмотрел на искателя «кладов». — Запиши, как зовут: Курт Лемке и Клаус Браун. И смотри, не напутай! Не то мне придется напомнить, что «твою» землю колхоз в любой момент может вернуть.

Наутро, к очередному визиту иностранного гостя, у председателя в руках были убедительные аргументы для продолжения диалога. Григорий Петрович решил все сразу сказать, не давая оппоненту возможности возмущаться, сомневаться и возражать:

— К сожалению, наша с вами активность привлекла внимание корыстных людей, — начал он траурным голосом. — Сегодня ночью они перекопали все поле. Вот что они попросили вам показать… — Председатель достал два немецких «смертных» жетона с едва различимыми буквами. — Посмотрите, по-моему, тут выбиты те самые имена, которые вы мне назвали.

Немец долго бесстрастно смотрел. Но не на медальоны. В глаза собеседнику.

— Сколько денег вам нужно?

Григорий Петрович снял с лица «скорбную маску».

— Я уже говорил. Двести тысяч. На памятник — еще пятьдесят.

— Таких денег у меня уже нет.

Председатель убрал медальоны.

— Посоветуйтесь с вашей женой. Всегда можно что-то продать. Разве есть у вас что-то, что вам будет жалко отдать за друзей?

Фриц Лак пришел попрощаться с друзьями.

Было видно, что ночью на поле потрудились изрядно. Появилось немало воронок. Полоса шириной метров пять у окопов была вспучена бороной. Там и сям, словно корни засохших растений, из земли торчали кости. Можно было увидеть разбитые черепа. Они смотрели с глубоким укором на солдата вражеской армии, который стал причиной того, что был потревожен их прах.

Фриц вдруг осознал, что с этого поля живым не уйдет.

Я прицелился. Теперь-то винтовку я знаю. Попаду прямо в сердце. Вырву пулей изношенный клапан. Выпущу в землю обратно свою, а вместе с ней и немецкую кровь.

Но стрелять я не стал. Лучше пусть его «успокоят» наши ребята. Не то будут дуться опять на меня много лет.

Мы ждали. Мы просто держали фрица на мушках изъеденных, ржавых стволов.

Он упал без нашей помощи — сам. Сердце. Клапан. Внезапная смерть.

К новичку в нашем сплотившемся братстве сразу же бросились двое, которых я опекал. Они понесли его на скамейку, к ручью. Им лучше побыть какое-то время втроем. Ведь в первые дни, иногда даже месяцы, годы трудно бывает понять, что один в поле не воин. Что наше поле одно и на всех. Навсегда.

Когда Марта приехала за телом супруга, она задержалась в поле на целый день. Найденной здесь на удивление крепкой саперной лопатой она присыпала землей кости давно погибших людей.

Сначала ей пришли помогать двое подростков из соседней деревни.

Потом потянулись и взрослые. Не то, чтобы очень активно старались привести поле в божеский вид. Но что-то в сознании жителей сдвинулось.

Они починили скамейку, которую к этому времени кто-то успел разбить топором. Распилили ствол упавшего дерева и поставили круг из пеньков-чурбачков.

Теперь к нам в гости часто приходят. По русски, с бутылкой. А иногда просто так, посидеть, подумать и помечтать. Не всегда понимая, что так вот общаются с нами. Что для нас это память. А память важнее могил и крестов.

Родился 9 августа 1956 года. По образованию — физик-теоретик.

Как и полагается при такой несуетливой профессии, преподавал общий курс физики студентам, работал над диссертацией. Однако после того, как в научнопопулярных журналах начали публиковать его рассказы (первый — «Мальчик, старик и собака» — вышел в журнале «Химия и жизнь» в 1980 году), сменил специальность на более близкую к литературному творчеству.

Последняя занимаемая в советское время журналистская должность — член редколлегии, заведующий отделом науки журнала «Техника — молодежи».

К тому моменту, когда ушел в 1990 году в издательский бизнес, было опубликовано два десятка рассказов в общественно-политических газетах, научно-популярных журналах, ежегодниках «Фантастика», переводных сборниках советской фантастики (на английском и португальском) и в «Советской литературе» на немецком языке. В № 1 (10) «Знание — сила: Фантастика» за 2010 год был опубликован рассказ «Игра детей младшего школьного возраста».

^{Сергей Абаимов} Миллиард смертей понарошку

— Послушайте, Мак Лафлин! — президент кричал и брызгал слюной, — вы для того и носите погоны, чтобы выполнять мои приказы! Или вы думаете, мы потратили восемьдесят биллионов только ради вашей забавы?!

— Никак нет, сэр, — начальник департамента военной разведки, самый засекреченный генерал армии Соединенного Королевства, взирал на раздраженного президента с абсолютным спокойствием. Его холодные, словно льдинки, голубые глаза не выражали ничего.

— Тогда действуйте! Эти русские опять обнаглели! Хотят нарушить договор и провести испытания тесла-бомбы!

— Я знаю, сэр.

— Вы обязаны остановить их! — президент бухнул кулаком по полированной крышке стола. — Во что бы то ни стало! Любой ценой!

— Год тому назад я предупреждал вас, сэр. Нельзя было позволять этому Фейнштейну покидать страну. Вы тогда не послушали меня.

— Что?!! — президент вскочил из-за стола и угрожающе склонился над Мак Лафлином. — Да как ты смеешь!

— Простите, сэр, — ничто не изменилось в лице генерала. Словно окаченный ледяной водой, президент вернулся в свое кресло.

— Ну хорошо, признаю, я был тогда не прав, — произнес он, неожиданно быстро успокаиваясь. — Геополитическая обстановка требовала. Но теперь, генерал, я даю вам полный карт-бланш исправить ошибку. Не позволяйте этому Фейнштейну уезжать год назад. Посадите его в тюрьму, тем более, что он этого достоин. Ликвидируйте его, наконец.

— Вы имеете в виду, сэр, использовать наш МВ проект, чтобы исправить прошлое? — генерал искренне удивился. — Это невозможно, сэр.

— Вы не можете его остановить?

— Можем, сэр. Но это изменит настоящее. Плохое оно или хорошее, но это настоящее. Конституция запрещает нам рисковать им.

— Плевать! Что может измениться?

— Например, сэр, результаты ваших повторных выборов. Вы победили как человек, способный противостоять нарастающей угрозе со стороны русских. Измени мы прошлое, и в вашем президентском кресле уже может сидеть другой.

— Мой пост ничто в сравнении с благополучием Королевства, — президент кивнул седеющей головой. — Сделайте это.

— Не могу, сэр, — генерал упрямо покачал головой. — Никто не позволит нам. У спикера парламента за этот год родился мальчик, который чудом выкарабкался из затяжной послеродовой пневмонии. Он не будет рисковать жизнью ребенка опять. Начальник генерального штаба женился. И так у всех. Никто не поддержит нас, многие приобрели что-то хорошее за этот год.

— Что же делать? — понурился президент.

— Сэр, использовать машину времени для изменения прошлого недопустимо. Даже прикажи вы мне это, — генерал твердо посмотрел в глаза президенту, — в соответствии с уставом, я не выполню ваш приказ. Вы можете просить меня добыть для вас что угодно — миллионы тонн золота, урана или тесла-бомб. Но коррекция прошлого недопустима.

— Интересно, откуда вы возьмете миллионы тесла-бомб? — ехидно спросил президент. — Или военная разведка имеет свое оружейное производство, о котором даже я ничего не знаю?

— Все очень просто, сэр. Мы можем использовать для этого машину времени.

— Это как? Вы будете производить тесла-бомбы с помощью машины времени?

— Так точно, сэр! — генерал впервые улыбнулся.

— Я не понимаю, объясните, — потребовал президент.

— Это очень просто, сэр. Представьте, что завтра вы мне дадите одну тесла-бомбу. Я с помощью машины времени перемещаю эту бомбу во вчерашний день и оставляю ее на складе одной из наших военных баз. Прошлое изменено, но не сильно. Теперь завтра я буду иметь уже две бомбы — одна вчерашняя, на складе, а одну вы опять сами дадите мне.

— То есть вместо одной бомбы вы из воздуха имеете две?

— Так точно, сэр! — снова улыбнулся генерал. — Но это еще не все. В завтрашнем дне у меня две бомбы. Я возвращаюсь с ними во вчера чуть позже, чем я появился там в предыдущий раз, и на складе уже лежит одна из бомб. Я оставляю там еще две новых рядом, завтра вы снова даете мне одну — и у меня уже четыре бомбы.

— О, Господи, — произнес президент. — А откуда же там возьмется прошлая бомба, если вы ее положите снова в другое место?

— Я понимаю, сэр, это сложно понять с первого раза. Проще всего думать об этом, опираясь лишь на прошлое. Будущее неустойчиво и полностью зависимо. Бомба появилась в прошлом и изменила тем самым все будущее. Она так и останется на складе, даже если в новом будущем вы ее мне не дадите и я ее туда так никогда и не положу.

— Это очень сложно…

— Сэр, вы упомянули о потраченных на наши исследования восьмидесяти биллионах, — генерал ухмыльнулся. — Я готов возвратить их вам в любой момент тем же способом. Золото, бриллианты, что хотите.

— То есть в стране появится лишних восемьдесят биллионов золотом? Что же вы молчали до сих пор?!

— Мы только недавно отработали эту технологию, сэр. Но теперь экономика Королевства может полностью на нас положиться.

— Это похвально, генерал, — президент улыбнулся. — Но как же быть с русскими? — понурился он. Они близки к созданию тесла-бомб.

— Это исторический факт, сэр, — кивнул генерал. — Мы не в силах изменить его, и должны опираться на нерушимое настоящее. Но для изменения будущего вы можете полностью на меня рассчитывать.

— Что вы предлагаете?

— Всяческую поддержку наших армейских подразделений. Точнейшие разведданные — с машиной времени это пара пустяков. Представьте себе, наш агент уходит в кайнозой, перемещается в нужное место и появляется там на секунду в будущем. Любой закрытый объект, любые барьеры охраны будут бессильны. Тем же способом обеспечивается проведение диверсионных операций — мы можем доставить любую бомбу в любое место.

— Доставьте тесла-бомбу в лабораторию русских. Они так хотят ее получить — они ее получат.

— Это возможно, сэр, — медленно кивнул головой генерал. — Но вы должны представлять себе последствия. По моим данным, даже без веских доказательств русские ответят мгновенным контрударом. Такая сейчас обстановка.

— Мы выдержим, — в голосе президента появилась сталь.

— Это война, сэр. Мы не готовы, наша ПРО несовершенна. Будут огромные потери.

— Если мы позволим им создать тесла-бомбу, потери будут несравнимо больше, — упрямо произнес президент.

— Вас не поддержат, сэр. Парламент не пойдет на это…

— Плевать, — было видно, что президента переклинило на идее. — Мне плевать на парламент, мне плевать на импичмент. Мы сделаем это для страны, история нас оправдает.

— Ядерные бомбы будут взрываться над нашими городами, сэр.

— Мы выстоим. Ядерные бомбы не тесла-бомбы. Тогда не выживет никто.

— Но сэр.

— Это приказ! — президент опять кричал и брызгал слюной.

— Можно обойтись.

— Это приказ, генерал!!!

В комнате повисло молчание. Мак Лафлин тихо сидел на своем месте и спокойно наблюдал, как постепенно спадает гнев президента.

— Разрешите доложить, сэр? — произнес он наконец.

— Опять скажете, невозможно? — с угрозой спросил президент.

— Никак нет, сэр. Вполне возможно. Просто я хотел предложить вам другой вариант.

— Опять трюк с машиной времени? Так бы сразу и сказали, — уже добродушно махнул рукой президент.

— Так точно, сэр, трюк, — Мак Лафлин помолчал. — Мы разработали новую технологию, но пока не успели опробовать ее в действии. Речь идет об абсолютном прогнозировании исхода военных действий. Однако это потребует от вас, лично от вас, сэр, полного мужества. Вы должны будете рискнуть жизнью. Точнее, вам придется умереть. Действительно умереть. Но вы останетесь в живых и будете знать исход войны с русскими.

Генерал замолчал.

— Мне придется умереть, но я останусь жив? — президент говорил медленно, тяжело глядя на собеседника. — Объяснитесь, Мак Лафлин. Пока что это похоже на попытку убить главнокомандующего и пахнет трибуналом.

— Хорошо, сэр, — голос генерала был по-прежнему ровен. — Мы не можем рисковать настоящим, но мы можем рискнуть будущим. Вы, лично вы, сэр, с группой страховки перемещаетесь в далекое прошлое, в кайнозой. Тем самым мы создаем основной резерв для восстановления настоящего. Далее мы помогаем вам переместиться в завтрашний день, и вы начинаете войну против русских. Вы проигрываете этот вариант будущего, а мы страхуем вас из кайнозоя. Если ситуация разрешится, ничего другого не потребуется. Но вот если станет очень туго…

— Что тогда?

— Мы спасаем вас, только вас, оставляя страну гибнуть. Вы уходите в прошлое, унося с собой весь накопленный опыт развития событий. И тут должно произойти то, о чем я говорил — мы убьем вас, сэр. Специальная группа возвращается в кайнозой и убивает вас еще перед заброской в будущее. Еще перед тем, как вы развяжете войну. Будущее изменено, страна цела и никогда не гибла. Но где-то в более далеком прошлом существуете вы второй, прошедший через все. Мы возвращаем вас в завтрашний день, и дальше все будет зависеть только от вас, сэр.

Президент понуро ссутулился в кресле.

— Я понял, генерал, — произнес он. — Скажите, вы уверены, что это сработает?

— Должно сработать, сэр, — кивнул Мак Лафлин головой.

— И нет никакого способа спасти тому, первому… жизнь?

— Нет, сэр. Во всей Вселенной не должно быть вашего двойника. Иначе Королевство ждет опасность пострашнее войны с русскими. Простите, сэр, но это абсолютно необходимая мера.

— Я понимаю вас, — президент кивнул головой. — Я такой же солдат, как и вы, Мак Лафлин, — произнес он. — Действуйте, генерал.

Все произошло очень быстро. Его запихнули в полутемную камеру. Неожиданно дикая боль, словно его вывернули наизнанку. Створки дверей распахнулись, и он выпал на заботливо подставленные руки.

Вокруг стояли офицеры в форме разведки. Камера, из которой он появился, словно черная, пустая коробка, торчала посреди знойной, залитой солнцем степи. И воздух! Воздух, каким он никогда не дышал.

Его поставили на ноги и поднесли к губам флягу с коньяком.

— Кайнозой, сэр, — произнес улыбчивый лейтенант и обвел все вокруг рукой.

Внезапно воздух словно треснул. Из черной коробки один за другим посыпались солдаты в неизвестной ему черной униформе. Они бесцеремонно растолкали офицеров разведки и выстроились вокруг президента четким полукругом.

Последним появился Мак Лафлин. Его полевая форма, смешная в кабинетах департамента, здесь казалась неотъемлемой частью его самого.

— Простите, сэр, но вы знаете, что я должен сделать, — произнес он, вытаскивая пистолет.

— Постойте, Мак Лафлин, я еще не… — задохнулся президент.

— Все кончено, сэр.

— Но я…. я по крайней мере имею право знать.

— Конечно, сэр. Королевства больше не существует, нам только чудом удалось вытащить второго вас.

— Но почему?..

— В распоряжении русских оказалось около десятка тесла-бомб. Испытания, из-за которых все началось, были дезинформирующим маневром. На самом деле противник овладел тесла-технологией раньше нас, и Фейнштейн тут совершенно ни причем. Простите, сэр, но вы погубили свою страну.

Раздался выстрел, и тело президента, словно тряпичная кукла, рухнуло в высокую траву.

— Это было ужасно, генерал, — президент, казалось, постарел на несколько лет. В его волосах прибавилось седины, лицо сморщилось, словно печеное яблоко.

— То, что мы убили вашего двойника, сэр?

Президент тяжело посмотрел на генерала.

— То, что я видел там. — он достал сигару, и кто-то из окружающих офицеров тут же услужливо чиркнул зажигалкой. — Море огня. Ослепляющего зеленого огня. Зеленая, сжигающая все волна. Она шла и шла вдоль страны, и города исчезали один за другим. И ничего. Ничего за этой волной. Лишь оплавленная, голая земля. Ни людей, ни деревьев, ни зданий. Ничего.

— Скажите, сэр, там была остаточная радиоактивность? Мы не смогли это проверить во время лунных испытаний, не хватило мощности. Нам важно это знать, сэр, — кивнул головой Мак Лафлин.

Президент смерил его долгим взглядом.

— Придется договариваться, — тяжело произнес он. — Договариваться. И с кем?! С русскими!!!

— Это будет нелегко, сэр. На данный момент у них стратегический перевес по запасам тесла-бомб.

— Я очень боюсь предстоящих переговоров, — признался президент и нервно глянул на Мак Лафлина. — Скажите, генерал, вы могли бы опять подстраховать меня?

— Сэр, вам не страшно умирать снова? — осторожно осведомился генерал.

— Но ведь это было понарошку? Скажите, все, что я видел, это ведь было только понарошку? — почти попросил президент. — Этот миллиард исчезнувших жизней — ведь все это было только понарошку?! — тухнущая сигара задрожала в его пальцах.

— Конечно, сэр, — состроив безразличное лицо, отчеканил генерал. — Только понарошку, сэр. Только понарошку. И мы всегда можем попробовать снова.

Родился в 1973 году. Окончил Московский физико-технический институт.

Учился в аспирантуре Университета Калифорнии, Дэвис. Изучает землетрясения. Научно-фантастические рассказы в 2006–2007 гг. печатались в ряде ведущих российских журналов. В № 1 (6) «Знание — Зила: Фантастика» за 2008 год был опубликован рассказ «Две зеленые точки».

^{Александр Белл} Разрушитель системы

Спору нет, что многие комсомольцы конца шестидесятых годов прошлого века страдали беспринципностью, но Вася Белкин, будучи человеком идейным, верил в светлое будущее и рук не покладал для его приближения. Он с энтузиазмом и творческим огоньком трудился в НИИ, с удовольствием вел в подшефной школе радиолюбительский кружок, а по ночам изобретал и мастерил машину времени.

На это сложное и вроде бы нереализуемое устройство его выбор пал неслучайно. Во-первых, ему достались материалы деда, отдавшего полжизни теории временных перемещений, а во-вторых, он понимал, что для достойного существования в настоящем надо соприкасаться как с прошлым, так и с будущим, то есть, наблюдать не одну точку пути, а всю дорогу с ее возможностями и опасностями.

Отдавая предпочтение коллективному труду, Вася предложил уже проработанную идею машины времени своему руководству, но начальники от молодого специалиста отмахнулись и по-отечески посоветовали лженаукой не увлекаться.

Единственным, кто активно поддерживал фантастическое начинание, был давний друг Васи Костя Непомнящий. Не обладая мощным умом и особым трудолюбием, он был асом по части снабжения, и скромный Вася всегда признавал, что без друга его работа давно бы зашла в тупик. Костя же не ограничивался техническими вопросами, а и в житейском плане опекал непрактичного Ваську: то импортные джинсы ему доставал, то с интересными девушками знакомил. Вася новенькие джинсы надевал, но с таким же удовольствием ходил бы и в отечественных брюках, а с девушками дальше дружеских отношений не заходил: то ли королевну ждал, то ли от своего увлечения ни на что не мог оторваться.

Работа над машиной времени шла хромаючи. То Васе казалось, что дело на мази, то он чуть ли не впадал в отчаяние, но все-таки упорство себя оправдало, и, худо-бедно, первый экземпляр был изготовлен. Совершенством он не отличался и позволял перемещаться туда-сюда не более, чем на сорок пять лет.

Не желая подвергать друга опасности, Костик так и рвался в первоиспытатели, но Вася отвел ему другую роль: отправлять и возвращать путешественника. После долгих раздумий и споров для начала решено было переместиться в период НЭПа. С машиной времени в рюкзаке друзья прибыли в глухую, почти заброшенную деревеньку. Вася, хоть и отличался смелостью, но зря рисковать не собирался, а чем малолюдней местность, тем меньше вероятность нарваться на неприятности.

На пустыре никого не было. Вася пристроил машину на пне и в который уже раз объяснил помощнику, какие тумблера и кнопки нажимать, в какую сторону перемещать движок. Потом в мышцу собственного бедра он ввел иглообразную микроантенну, принял раствор, приготовленный по рецепту деда, и в позе лотоса уселся на траву.

Костя разволновался. Предстоящие действия были простыми, но какая-нибудь досадная ошибка могла сорвать эксперимент века или даже погубить друга. Однако время поджимало, и юноша набросился на аппарат, как на заклятого врага. Вначале ничего не изменилось, но вот неподвижное тело изобретателя заколебалось, стало расти и истончаться, и вдруг совсем исчезло. Результат соответствовал ожиданиям, но Костю тем не менее затрясло.

Дышать было нелегко: воздух изобиловал неприятными химическими запахами. Вася с трудом разлепил веки и увидел дуло пистолета, направленное прямо ему в лицо. Находясь под влиянием перехода, путешественник не особо испугался, а пробежал взглядом по мордастому угрюмому детине в пятнистой форме.

«Буржуйский прихвостень. Такой убьет и не поморщится», — подумал Вася и, стараясь не шевелиться, сделал заявление.

— Я здесь с самыми добрыми намерениями.

— И потому самовольно проник на частную территорию, — тяжелый ботинок болезненно ударил изобретателя под ребра.

Жалея, что он не отправился в счастливое будущее, а угодил в паутину отживающего капитализма, Вася заверил:

— Это чистая случайность, но я посланник доброй воли, и все объясню…

— Иван, что там такое? — откуда-то сверху донесся властный, раздраженный голос.

Вася скосил глаза и чуть не присвистнул: жили же буржуи. Кто бы подумал, что в крохотной деревушке относительно недавно стоял эдакий особняк с башнями, колоннами и расположенной в крыле второго этажа, огромной крытой верандой. Там-то и стояли два буржуя: один — длинный глистоподобный и чернявый, а второй — лысый крепыш, сверкающий золотом массивных колец на толстых пальцах.

— Тут какой-то чудик нарисовался, босс. Называет себя посланником, — с явным подобострастием отозвался Иван.

— Почему впустили? — рявкнул лысый.

— Да он как с неба свалился или из-под земли вырос. Гляжу — сидит истуканом.

Лысый исторгнул грубое ругательство, но обстановку разрядил чернявый, пискляво предложив:

— Давай, поразвлечемся с этим посланником.

Лысый кивнул и крикнул вниз:

— Тащи его сюда!

Иван за шиворот поднял пленника на ноги и по песчаной дорожке, пересекающей ухоженную зеленую лужайку, привел его в дом, затмившей все представления о роскоши НЭПа. На веранде, которая вполне могла служить местом отдохновения восточного принца, кроме двух мужчин, сидевших подле отлично сервированного стола, присутствовала и полуоголенная девица. Лежа в шезлонге, она то ли дремала, то ли притворялась дремлющей. Ее вольная поза и чисто символический наряд выдавали в ней продажную усладительницу буржуйской плоти. Полвека спустя ни одна комсомолка не показалась бы на людях в столь неприличном виде.

Упирая в спину незваного гостя пистолет, Иван подогнал его к развалившимся в низких креслах мужчинам. При ближайшем рассмотрении лысый оказался бритым, а у чернявого обнаружился неровно подстриженный ежик. Вглядываясь в Васю крупными, чуть навыкате, бесстыдными глазами, бритоголовый отрывисто бросил:

— Обыскан?

Прислужник грубо пошарил по телу юноши и пробасил:

— Чист!

— Тогда иди! — приказал бритоголовый и тотчас добавил. — Этот хиляк с мухой не справится.

Вася даже обиделся. Он, хоть и был худ, но спортом занимался и каждое утро по десять минут стоял на голове.

— Так кто же тебя прислал? — не предложив сесть, напористо спросил бритоголовый.

Изобретатель решил было, не метать бисер перед свиньями, но вовремя одумался: ведь знание истины кого угодно может толкнуть на путь исправления.

— Я гость из будущего, а точнее, из второй половины вашего же столетия.

Чернявый издал резкий смешок:

— Да он колес наглотался!

Но бритоголовому было не до смеха:

— Не похоже. Думаю, просто псих. Но как ему удалось проникнуть на мой участок? Охрана бы этого не допустила.

— Говорю же, я из будущего. В наше время на месте вашего дома будет пустырь без признаков былого строения.

Бритоголовый побагровел.

— Хамство! Я столько денег вложил в усадьбу. Считал, что она на века, а через несколько десятилетий от нее следа не останется?

Чернявый захихикал.

— Купился, купился, Антон. При твоем-то прагматическом уме, взял да и поверил бредням придурка.

— Уж больно он чудной. В наше время таких днем с огнем не сыщешь, — смутившись тем, что купился, пробурчал Антон и тут же переключился на Васю:

— А что случилось с моим домом. Война какая-нибудь была?

Лицо гостя приобрело скорбно-торжественное выражение:

— Да, страшная война. Не исключено, что ваш дом разбомбили, а потом люди разобрали его по кирпичикам.

— Мерзость! — возмутился Антон. — В этой стране нормальное существование немыслимо. То революции, то войны, то хренота какая ни попадя!

— Но мы победили в войне, ликвидировали все перекосы, и теперь ничто не мешает счастливому строительству.

Антону ответ посланника не понравился:

— А строй? Какой у вас строй?

— Мы движемся к коммунизму, — скромно, но не без скрытой гордости отвечал Вася.

— Проклятье! — взвыл Антон, а чернявый то ли в шутку, то ли всерьез вцепился в свои короткие волосы и закачался из стороны в сторону.

Вася счел нужным добавить:

— Между прочим, откат к капитализму, который вы сейчас переживаете, был недолгим. Года через два в стране восторжествует социализм.

— А в остальном мире? — вскинул голову чернявый.

— Идут положительные процессы, но в некоторых странах, таких как США, капитализм, хоть и загнивает, но все еще крепко цепляется за свои позиции.

— А что будет с нами, со мной, в частности? — с затвердевшим от напряжения лицом спросил Антон.

Вася замялся:

— Что лично с вами, не знаю, но капиталисты, по крайней мере, как класс, будут ликвидированы.

— Значит, наше время кончилось?

Вася не успел кивнуть, как к бритоголовому подошел бесшумный Иван и что-то шепнул ему на ухо.

Обращаясь к чернявому, Антон с гадливой улыбкой сообщил:

— Депутат прибыл. Нужно идти договариваться, Марик.

— В свете открывшихся фактов особого смысла в переговорах не вижу, — кисло откликнулся Марик.

— И ты купился, — Антон невесело усмехнулся и тут же перешел на деловой тон. — Ладно, пошли, а этого нужно пока запереть.

— Не нужно! — девица уже не спала, а сверлила Васю взглядом красивых ярко-карих глаз. — Все равно скоро вернетесь, а я за ним пригляжу.

Глаза Антона холодно блеснули:

— Пригляди, Катерина. Только не позволяй себе ничего лишнего, а то я тебя по стенкам размажу. А ты, посланник, перекуси. Как говорится, от нашего стола вашему..

Мужчины ушли, а путешественник покосился на стол, ломящийся деликатесами. Ничего подобного он и на свадьбах не пробовал, но не есть же буржуйское. Лучше, пока есть возможность, по сторонам осмотреться. За высоким забором виднелись убогие лачуги, а возле одной из них ковырялась в земле обтрепанная старуха.

— Хорошо в будущем-то, посланник? — заинтересованно спросила подошедшая чересчур уж близко Катерина.

Вася взглянул в ее дерзкое самоуверенное лицо и почувствовал, как жар разливается по его телу, более того, ему показалась, что если эта особа пожелает, он побежит за ней наподобие жалкой привязчивой дворняжки. Усилием воли развеяв наваждение, путешественник вспомнил о своей просветительской миссии и заговорил, хоть и несколько сдавленно, но солидно.

— Думаю, что лично вам грядущие перемены пойдут только на пользу. Избавившись от униженного положения, вы сможете учиться и трудиться на благо Родины.

Девушка хмыкнула:

— Уже отучилась — институт закончила и, да будет тебе известно, сейчас тружусь на благо элиты родины.

— Но вас оскорбляют.

— Зато не бедствую. Правда… — она задумалась и продолжила озабоченно, — в связи с предстоящей сменой системы надо бы от Антона сбежать и заняться наукой. Ну, чтоб в новом обществе проблем не было. Только ведь этот упырь, пока суд да дело, под землей меня найдет и с землей сравняет.

Вася пожалел девушку.

— Сейчас не выйдет, но я прибуду сюда еще раз и постараюсь перебросить вас в будущее.

Катерина махнула рукой:

— Э, нет! Где родилась, там и пригожусь. А ты не волнуйся — выкручусь. Думаю, что красивая женщина ни при каком строе не пропадет.

Вася хотел было приобщить девушку к социалистическому мировоззрению, но ощутил трепет внутри себя и понял, что зов из будущего дан, и вот-вот начнется перемещение.

Ближе к вечеру Антон и его двоюродный брат Марк сидели в гостиной у потрескивающего камина. Оба угрюмо молчали, и, наконец, Марика прорвало:

— Нет, я ни на грош не верил этому посланнику. И что же? Он взял да испарился прямо на глазах Катерины.

Не выказывая эмоций, Антон хмуро спросил:

— И что ты намереваешься делать?

Закинув ногу на ногу, Марик развалился в своем удобном кресле:

— А у нас всего один выход: по-быстрому распродать собственность и вместе с деньгами свалить за границу.

Антон остался хмуро-сосредоточенным:

— Кем я буду за границей? Богатым эмигрантом, которому никто не доверяет? Спасибо, не надо. Сейчас у меня скопилось полмиллиарда долларов. Так вот, я пущу эти деньги на революционную борьбу и войду в новый режим не элементом, подлежащим уничтожению, а организатором и хозяином жизни.

— Не хило! — выпалил Марик, и после паузы поинтересовался. — А как поступишь с Катериной?

— Незамедлительно порву с ней: лидер оппозиции просто обязан быть хорошим семьянином.

Удрученно разглядывая обуглившуюся машину времени, Вася уже во второй раз повторил:

— Хорошо, хоть я успел вырваться из этого логова.

Костик, с момента появления друга не прекращающий хмурить лоб, словно бы ничего не услышал и спросил совсем о другом:

— Значит, движок нужно было смещать влево?

— Сто раз ведь говорил: левая сторона — прошлое, правая — будущее.

— Но хоть убей меня, а во время твоего путешествия движок стоял в крайне правом положении.

Вася засмеялся.

— У тебя в мозгах все перепуталось. Неужели же ты думаешь, что я не отличил бы светлого будущего от агонизирующего капитализма? Хотя, — юноша запнулся и помрачнел, — мне почему-то все время казалось, что я был не совсем в НЭПе… Может быть, меня, и правда, занесло в грядущее?..

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

А. Белл — это содружество двух авторов: Людмилы Хохловой и Наталии Поповой. Людмила Владимировна Хохлова, 1954 года рождения, родилась в посёлке Салтыковский Московской области, образование высшее.

Наталия Алексеевна Попова, 1956 года рождения, родилась в Москве, образование высшее.

После окончания институтов обе работают в оборонной промышленности. Публиковать свои работы стали с 2006 года в газетах «Тайная сила», «Шестая раса», «Необъявленный визит» и журналах «Наука и религия», «Дельфис», «Чистый источ Ю ник», Донецкий рериховский вестник «Орифламма». В 2010 году в издательстве «Лотос» вышла книга «Лазейка для Иуды».

В № 1 (12) «Знание — сила: Фантастика» за 2011 год опубликован рассказ «О пользе самодельных табуреток».

⠀⠀ ⠀⠀

^{Тамара Ветрова} Заблуждение

В квартире № 9 появился бюст. Или, лучше сказать, возник… Как он выглядел? Да как обычно: без рук, без ног — зато физиономия самая преисполненная. При этом взгляд каменного гостя был нацелен строго на дверь в коммунальную уборную; создавалось впечатление, что он держал этот объект под жестким контролем; «объект находится под наблюдением». Гм.

Тут надо отметить, что в описываемый период девятая квартира почти совсем опустела. Хотя до того была полна жильцов, которые беспрерывно запинались о каждый порог, налетали на всякую дверь и бранились довольно отвратительными голосами; так что, повторяем, до настоящей минуты там, можно сказать, яблоку было негде упасть — не то что бюсту… Но вдруг, как сказано, жильцы удивительной квартиры исчезли — точно расползлись по многочисленным щелям. Возможно, впрочем, что кто-то уехал в командировку, допустим — уехал в город Рыбинск, набираться опыта. Или в другое место. А кто-то отбыл на дачу. Построил себе дачу около озера и уехал. Почему нет? Так или иначе, дома остался один-единственный человек, его звали Анатолий, а вот фамилию жильца уже не восстановить; эта фамилия утратилась навсегда.

Об Анатолии особо сказать нечего; или — если уж взяться за характеристику его свойств — можно отметить, что, как какой-нибудь газ, он отличался специфическим цветом и запахом. Цвета жилец был синего, с лиловыми вкраплениями и желтыми подтеками; какой-то импрессионизм, ей-богу — или как это называется? Не реализм, точно. Ну а запах герой имел по сезону: сивушные масла, приправленные, соответственно, то луком с чесноком (чтобы уберечься от зимних инфекций), то — выдержанными малосольными огурцами. И это было тем удивительнее, что хозяйство Анатолий вел довольно беспорядочное и, уж во всяком случае, огурцов не солил; как видно, эти огурцы солились и плесневели сами, под воздействием живой природы. Н-да.

Бюст обнаружился утром; знакомство, можно сказать, было не из приятных. Жилец на ощупь двигался в сторону уборной; на ощупь — поскольку света в коридоре не было уже третий месяц. И вот, пересекая таким образом коридор (как разведчик — чужую границу… Которая на замке.), пригибаясь на всякий случай (ибо с потолка, с бесполезной лампочки свисала всякая дрянь… кальсоны не кальсоны…), Анатолий приближался ко входу в туалет, КАК ВДРУГ… запнулся, пребольно ударив палец на ноге.

— Сволочь! — высказался Анатолий и вздрогнул. Давненько он не слышал своего голоса…

— Легкие… не прочищены. — заметил Анатолий, наклоняясь: пострадавший жилец предпринял попытку нащупать, обо что он споткнулся. И тут же обнаружил крупную голову каменного истукана.

— Спички! — буркнул Анатолий, проявив сообразительность. То есть человек догадался, что без спичек ему нипочем не разглядеть, что за дрянь понаставили его соседи прямо на пути к уборной.

Через пять минут Анатолий со свечой в руке вернулся на исследуемый участок. Бюст стоял точно там, где жилец едва не повредил палец — в полуметре от двери в уборную; увесистый каменный бюст с идиотским выражением величия на облупленной физиономии.

Анатолий, удерживая бутылку со свечой двумя руками, осмотрел пришельца.

— Это что за Павлик Морозов? — наконец вымолвил он и присел перед бюстом на корточки.

— И лицо… с выражением. — выговорил жилец. — Минин и Пожарский какой-то.

— Ты чего? — обратился Анатолий прямо к бюсту. — Толку-то молчать.

И тут исследователя будто обнесло.

Во всяком случае, что-то в девятой квартире определенно изменилось.

Как будто тут внезапно открыли форточку… Или что-то в этом роде.

Повинуясь незнакомому чувству, Анатолий аккуратно поместил бутылку со свечой к стене и сам присел тут же рядом: слева — свеча, справа — бюст.

В эту самую минуту (по космическим часам), на расстоянии 12 тысяч световых лет от Земли, на пустой черной равнине разговаривали двое. Их звали Первый и Второй.

⠀⠀ ⠀⠀

Первый: Философ должен смотреть вверх. Вверх! Он не сенатор, чтобы искать что-то под ногами.

Второй: Что же искать сенатору под ногами? Корм?

Первый: Не ерничай. Ты прекрасно знаешь, что никакого корма там нет и быть не может.

Второй: Знаю. Ни там, ни где-либо еще. Вот я и говорю: Философ должен смотреть вверх. Верх — это перспектива. Если бы был телескоп.

Первый: Ну, был бы телескоп! Допустим. Что бы ты стал с ним делать?

Второй: Наметил бы перспективу.

Первый: Но твоя голова не движется. Шея — каменная. Какая перспектива?

Второй: Теоретически.

Первый: Теория, практика! Посмотри вокруг!

Второй: Я не могу вокруг. Я могу только перед собой. В этом суть Великой Реформы.

Первый: Суть? Прекрасно сказано!

Второй: Зерно. Каждый видит не дальше своего носа. Фигурально выражаясь… Психологически это абсолютно мотивированно. Человека не гнетут воспоминания.

Первый: Воспоминания? Что это значит? Я забыл.

Второй: В этом весь смысл. Не тащить на себе груз прошлого.

Первый: А будущего?

Второй: И будущего. Вообще никакой груз. Чтобы руки были свободны.

Первый: Да ведь нету никаких рук.

Второй: Фигурально выражаясь.

⠀⠀ ⠀⠀

— Не понял, — громко выговорил жилец девятой квартиры Анатолий. И, поколебавшись, прибавил: — Прошу повторить.

Тут Анатолий беспричинно засмеялся и объявил в черную пустоту коридора:

— Дубль два! Фигурально выражаясь.

Действие происходит, как и в первом случае, на расстоянии (приблизительно) 12 тысяч световых лет от Земли.

Представьте себе каменную равнину под черным небом. Безнадежный пейзаж, однако — характерный для миров, разбросанных в бесконечном космосе.

На равнине разговаривают двое — Первый и Второй.

⠀⠀ ⠀⠀

Первый: Оратор должен указывать вперед. Во всяком случае, его рука должна быть устремлена вперед в символическом жесте.

Второй (с огромным раздражением): Какая рука? Ты забыл, никакой руки нет, уже сто раз говорилось.

Первый: Это — частность!

Второй: Ничего себе частность. Ну, хорошо, хорошо. А ноги — тоже частность, по-твоему?

Первый (решительно): Если на то пошло, даже голова — частность.

Второй: Что же составляет суть?

Первый (уклончиво): Бюст — гордое имя.

Второй: Слышал сто раз!

Первый: Это звучит гордо.

Второй: Ну?

Первый: Ну и все. Что тебе еще нужно?

Второй: Мне-то ничего. Просто удивительно: ни рук, ни ног, ни, считай, головы — а все звучим гордо.

Первый: Тут все дело в великой истории. В вехах.

Второй: Вехи — похоже на ветошь.

Первый (гнет свое): Отсюда и гордость. Твердые убеждения. Дело не в руках или ногах. У сороконожки, например, сорок ног — а что толку?

Второй: Она может бегать.

Первый (с триумфом): Найди мне хоть одну сороконожку!

Второй: Нету.

Первый: То-то и оно. Нету. А мы — есть.

⠀⠀ ⠀⠀

Сидевший между свечой и бюстом Анатолий с упреком покачал головой.

— Что толку от стихов? — заметил он, раздумавшись. — Хоть с утра до ночи разговаривай, как Сергей Михалков. А смысл? Гори, письмо любви!..

Дело в том, что Анатолию почудилось, что невидимые голоса разговаривают стихами. Хотя ощущение было, безусловно, ошибочным: в речах космических туземцев была проза, одна только проза.

Космические собеседники Первый и Второй так привыкли к своему странному (на наш взгляд) окружению, что оно совсем не казалось им странным.

Ни мертвые каменные поля, простирающиеся сколько хватало глаз, тут и там; ни неподвижное черное небо, в котором почти не было видно звезд; ни абсолютное одиночество.

Впрочем, это последнее обстоятельство никак нельзя считать бесспорным, и вот почему. Первый и Второй не были единственными обитателями пустынной планеты. Там было немало и других обитателей; но все дело в том, что и те также были Первый и Второй; то есть либо Первый, либо Второй.

Этот парадокс не имел к Космосу (вообще-то набитому парадоксами) совершенно никакого отношения. Не было это и заурядным надувательством. Просто несколько миллионов лет назад всему населению планеты было — ради поддержания порядка — предложено рассчитаться на первый и второй. Так они и сделали, и с тех пор именно стали Первым и Вторым — каждый.

Теперь уже не было никакого смысла спорить над целесообразностью решения, принятого 5 миллионов лет назад. Зачем? Тем более, это решение не принесло видимого вреда. Другое дело — невидимый вред; но в историях разных цивилизаций полным-полно того невидимого вреда, который наносят даже самые невинные обстоятельства. Например, какие-нибудь хлор и бромсодержащие фрионы, а попросту выражаясь — антропогенный фактор!

По поводу последнего можете не удивляться: так попросту выражаются все кому не лень — во всяком случае, все разумные обитатели видимой части Вселенной. Такие выражения служат неоспоримым доказательством их разума.

Вернемся, однако, к далекой, в нашем исчислении, планете, где жители послушно поделились на Первый — Второй.

Называлась планета Бюст-486.

Сразу отметим, что цифра 486 ничего решительно не значила. Это была первая попавшаяся цифра, которая пришла в голову авторам идеи. Да и дело там было не в самой цифре, а в том, чтобы какая-нибудь цифра была; а иначе получалось глупо и несолидно: Бюст. Для планеты это было явно маловато и наводило на мысль о каком-нибудь провинциальном магазине…

Первый и Второй иногда и спорили. Со стороны это было немного глупо, так, как по крайней мере, последние 4 миллиона лет не приводило ни к каким последствиям. До этого тоже не приводило ни к каким последствиям, поскольку планета Бюст-486 была такова, что там имелись одни только причины; а следствия слабо давали себя знать; или, точнее говоря, давали себя знать в других точках космического пространства.

(Например, у нас на Земле, на улице Степана Разина, в доме 35 в квартире № 9. Как вы помните, именно запнувшись о бюст, землянин едва не сломал себе палец).

Представьте себе, как и в прошлый раз, каменную пустыню, которую — если быть честным — мог спроектировать какой-нибудь спившийся и обозлившийся на весь белый свет каменщик; да и то исключительно в том случае, если бы работал на своем месте тысячу лет — и все это время неукротимо пьянствовал!

Отвратительная местность.

⠀⠀ ⠀⠀

Действующие лица прежние: Первый и Второй.

⠀⠀ ⠀⠀

Второй: Но ты забываешь о долге! Постоянно забываешь о долге.

Первый: Я-то?

Второй: Вот именно. Обо всем должен помнить я один.

Первый: О чем же ты помнишь?

Второй: Я сказал не конкретно, а для примера. Я должен помнить о долге!

Первый: И что же ты о нем помнишь? Для примера?

Второй: Должен быть долг. Иначе наше существование станет бессмысленной тратой времени.

Первый: Ты имеешь в виду выделенный класс инерциальных систем отсчета?

Второй: А?

Первый: Которые формируют некоторую совокупность одинаково равномерно и прямолинейно движущихся наблюдателей, заполняющих все пространство?

Второй: Наше пространство никто не заполняет. Почти никто.

Первый: Это обывательская точка зрения. А еще толкуешь о долге.

Второй: Не толкую, а напоминаю.

Первый: Это одно и то же.

Второй: (после непродолжительного молчания): Мы не вправе пренебрегать своим долгом. Если мы пренебрежем им один раз, потом второй, потом третий, четвертый. Ты меня понимаешь?

Первый: Понимаю.

Второй: …то со временем это войдет в привычку. Граждане Великой Империи не могут пренебрегать своим долгом.

Первый: Могут, но не должны.

Второй: Не встревай. Егозишь, как шило.

Первый: Хорошо, не буду встревать. Что же я стану делать?

Второй: Не пренебрегать своим долгом.

Второй: Мы — народ, в этом все дело.

Первый: Да?

Второй: Великий народ!

Первый: Где?

Второй: Куда ни кинь взор.

Первый: Никого нет.

Второй: Просто ты не можешь повернуть голову. Потому не видишь, что делается дальше твоего носа.

Первый: Такова суть Великой Реформы. Кто это говорил?

Второй: Я. Или ты. Сейчас уже не важно. Однако, если ты окинешь взором.

Первый: Ну?

Второй:…наши необозримые просторы; могучие города и веси.

Первый: Могучие веси? По-мему, ты зарапортовался.

Второй: …то сам убедишься, что только великому народу под силу сложить эти гимны! Утверждающие приоритет духа.

Первый: Над чем?

Второй: Что ты сказал?

Первый: Я спрашиваю: приоритет духа над чем?

Второй: Ни над чем. Просто приоритет.

Первый: Такого не может быть. Грамматика не допускает.

Второй: Мы можем разглагольствовать сколько угодно. Вести дис В куссии. А следует просто выполнять свой долг! Не ерничать, не глазеть по сторонам!

Первый: Мы и не глазеем. Поскольку.

⠀⠀ ⠀⠀

— Три водки, два пива, — громко выговорил жилец девятой квартиры Анатолий. — Иначе я развалюсь на атомы.

⠀⠀ ⠀⠀

В Лекционном зале стоял заинтересованный гул.

Слушатели ждали Лектора, а пока обменивались впечатлениями.

— Стареющая цивилизация.

— Безусловно! Целый набор признаков. В «Истории космических цивилизаций» (издание второе, страница 681) можно прочитать.

— Пафос как признак вселенского маразма!

— Плюс — гипертрофированные самооценки.

— Размытый, но еще явственный след тоталитарного управления; эти «первый» и «второй».

Обсуждая, Слушатели не сразу заметили, что за кафедрой стоит Лектор и с интересом прислушивается к их репликам.

— А вы что скажете? — обратился он к самому юному Слушателю, который сидел на первом ряду, выставив вперед ноги в гигантских кроссовках.

— Снова Зонд Брейсуэлла, — объявил молодой человек. — Старая надежда сформировать своих поставщиков информации из местного материала…

— А по поводу стареющей цивилизации?

— Согласен с… ними (юный Слушатель указал на задние ряды). Крепкий космический маразм.

— Но как же они запустили Зонд?

Молодой человек пожал плечами.

— А они запустили его давно, — почти не задумываясь, ответил он. — Пока еще не пребывали в ступоре. И вот покуда этот космический разведчик — зонд — шел, а потом обживался в условиях новой цивилизации, чтобы создать себе помощников из местного материала, — они состарились.

— Вы хотите сказать, что на этот раз зонд-разведчик (известный в истории Космоса как Зонд Брейсуэлла) явился на планету Земля в качестве бюста?

— Ага. Да и как еще? У них там, по-моему, больше ничего нету.

— Что ж, господа, совсем неплохо, — обращаясь ко всем, — заявил Лектор. — Остается суммировать наши рассуждения.

В коридоре девятой квартиры, упирающемся в двери уборной, было темно. Слабое пламя свечи едва освещало сидевшего у стенки человека и каменный бюст, развернутый профилем в сторону уборной.

Человек был жилец квартиры Анатолий, а бюст — просто бюст. Впрочем, если верить внезапному видению Анатолия, этот бюст был космонавтом-разведчиком, посланцем другого мира.

Анатолий, в руке которого откуда-то появилась бутылка, сделал два или три глотка, перемежая их мерной речью. Он говорил:

— Я — землянин. Я — землянин.

Будто какие-нибудь позывные, право.

— Мы — похожи! — говорил Анатолий каменному истукану. — У нас есть глаза, и у вас есть глаза. У нас есть уши, и у вас есть уши. У нас есть нос, и у вас есть нос. У нас…

Но дальше перечислять не имело смысла; больше у бюста ничего не было, на то он и бюст. И все-таки, по некоторым признакам можно заключить, что Анатолий не напрасно трудился, стараясь выйти на контакт.

Сидя почти у самого порога коммунальной уборной, скромный землянин сделал свое дело. Каменный истукан откликнулся, хотя и ничего не сказал в ответ. Или Анатолий не расслышал? Во всяком случае, сигнал на далекую планету был отправлен. Это — факт, тут уж ничего не попишешь.

В Космос полетело информационное сообщение необыкновенной важности: Земля — свободна для жизни. Население планеты состоит из одного человека; да и тот — почти бюст. Малоподвижен, неразговорчив, нетребователен, терпелив.

Отношение к бюстам доброжелательное!

ПРИЕЗЖАЙТЕ!

⠀⠀ ⠀⠀

Правда это или нет, только некоторые факты никак невозможно игнорировать. Например — изрядное количество каменных мужчин и женщин, преимущественно расположенных в парках культуры и отдыха. Они стоят и сидят, иногда — по неясной причине — возводят руки вверх; некоторые смотрят друг на друга, иные — на нас, пробегающих мимо… А один каменный человек сидит ссутулившись, охваченный тяжелым раздумьем. Фигура этого мыслителя хранится в известном музее — по-видимому, для того, чтобы никому не пришло в голову задать ему вопрос: о чем он думает?

Вот о чем?

Родилась в 1955 году в г. Свердловске. В 1979 г. окончила Уральский Государственный Университет (Ур ГУ). Живет и работает в г. Лесной Свердловской области, преподаватель словесности в Школе искусств. Первая публикация в 1988 г., в журнале «Уральский следопыт». Автор книги «Кремлевские звёзды» (Екатеринбург, 2009), постоянный автор журналов «Магазин», «Урал», «Человек и закон». Публиковалась в двух антологиях уральской прозы — «Сказки уральских писателей», «Шаг на дорогу», журналах «Стетоскоп», «Вавилон», «Сетевая словесность», «Textonly». Лауреат премии журнала «Магазин» (1999 г.). Автор ряда статей, посвященных проблемам детского творчества. Постоянный автор педагогических изданий «Искусство в школе» и «Литература», так же публиковалась в журналах «Мир образования», «Искусство и образование». Автор фантасмагорических, иронических, детективных, фантастических текстов.

^{Иван Афанасьев, Сергей Жданов} Саморез и Державность

На дорогах и дворах весело горланили куры и гуси, придя в весеннее возбуждение. На бельевых веревках и штакетных заборчиках провяливались на апрельском солнце старорежимные постельные принадлежности. Здесь, на самой городской окраине, среди рядов низкорослых двухэтажных домиков, перемежаемых многочисленными деревянными сарайчиками, сельский уклад был неистребим.

И в этот прекрасный день в малометражной квартирке тетки Феоктиньи Рационализатор с рулеткой у рта и пеной на губах доказывал хозяйке, что не может ни при каких условиях шкаф-купе поместиться в маленькой нише.

— Старая твоя башка, — в сердцах объяснял Рационализатор, — шкаф-купе устроен так, что дверь открывается вбок, по пазам. А у тебя куда он будет открываться? Смотри, ведь в стенку упирается. Давай смастерю хорошие полки, а тут ты шторку повесишь?

Феоктинья лишь поджимала тонкие губы, отчего усики на ее верхней губе становились похожими на гусарские. Наконец она укоризненно сказала:

— А вот Волковым ты сделал…

— Дурина! Ты хоть была у тех Волковых? Да у них один сортир больше твоего зала!

Свернув рулетку, Рационализатор вышел на улицу, продолжая вполголоса ругать упертую бабку. Среди окрестных жителей он пользовался славой народного умельца, и очень дорожил своей репутацией. Уйдя на пенсию, он смог в полной мере отдаться своей изобретательской страсти. Да и руки привычно просили работы, и приработок был кстати. Он и на пенсию ушел не потому, что здоровье оставляло желать лучшего, или же его попросили освободить место для молодых. Нет. Мог бы и дальше трудиться. Работа была, был почет, приличная зарплата.

Ушел он потому, что его предложения и изобретения все больше не совпадали с общей линией на производство дешевого одноразового товара. Технология поступала вместе с оборудованием, инструментами и стандартами, и что-либо улучшить в ней Рационализатор уже не мог. То есть мог, но — ценой изменения либо качества товара, либо иных его свойств. А такие его рацпредложения почему-то всегда оказывались неприемлемыми.

Душа тянулась к новому, нестандартному, оригинальному. Чем труднее задание, тем интереснее работать. Недаром его изделия всегда были добротными, прочными, и шли нарасхват. Вот и сейчас, вернувшись домой и перекусив, чем послал Бог и частная торговля, он не мог заставить себя не думать о чертовом шкафу. Точнее, мысль жила в нем самостоятельной жизнью, ускользая от сознания.

После обеда он не выдержал и потянулся к бумаге. Что-то долго чертил, беззвучно шевеля при этом губами. Потом пошел в мастерскую, расположенную в сарае, и провозился там до позднего вечера. Утром, не особо скрывая самодовольства, заглянул к Феоктинье.

— Подгоняй борт, старая. Не на руках же мне эту бандуру тащить.

Проблем с транспортом не возникло — какой левак откажется от полусотни за десять минут работы? За дополнительное вознаграждение в виде жидкой русской валюты он даже помог занести изделие в квартиру. Установка тоже не отняла много времени: Рационализатор загодя подготовил и крепеж, и инструменты. Вскоре он позвал хозяйку.

— Все. Принимай работу. Нравится?

Феоктинье нравилось. А как же — полированная дверца с зеркалом чуть не во весь рост. Словом, все, как у людей.

— А теперь смотри. Вот так дверца закрыта, а так… — Рационализатор плавно откатил дверцу в сторону, и та исчезла, растворившись в воздухе где-то на границе с глухой стеной, оставив только узкую лакированную полоску с золотистой ручкой на ней.

Соседка ахала, открывая и вновь закрывая шкаф.

— Куда же она девается-то?

— А я почем знаю. Думаю, что куда-то в эфирное пространство. Тебе-то какая разница? Стена цела? Цела. Дверь цела? Тоже цела. Что еще надо? Смотри-ка лучше калькуляцию. Это за материал, это за работу…

Шкаф возымел огромный успех среди соседей, проживающих в столь же убогих типовых квартирках. По их заказам Рационализатор изготовил еще несколько аналогичных изделий, а потом увлекся новой задачей. В его шкафах дверцы исправно откатывались в сторону, исчезая на время из нашего мира.

А вскоре счастливая владелица первого образца приболела.

Ухаживать за матерью явился ее средний сын, Лешка, человек, скорее, пьющий, чем наоборот. Во всплеске его сыновних чувств соседи сразу узрели корыстный расчет на материнскую пенсию. Да и материальную помощь других братьев Лешка рассчитывал использовать в собственных интересах.

В первый же день, будучи не вполне трезв, он сломал ручку на дверце шкафа. Полагая себя мужчиной хозяйственным и технически грамотным, он поспешил ввернуть вместо ручки длинный саморез, продырявив дверцу насквозь. Иначе вытянуть ее из эфирного пространства у него не получалось. Ввернул — и забыл о дверце на очень долгое время.

Когда популярный среди молодежи музыкальный канал транслировал клип, и на экране четыре энергичные девицы демонстрировали свои телеса в минимуме одежды, далеко не все заметили появление в кадре зазубренного острия. Мало ли что в этих клипах на экране происходит? Клип закончился, появилась разбитная ведущая, а острый зазубренный предмет не исчезал.

— Мне сообщили сейчас из операторской, что у нас появились некоторые неполадки с изображением. Я и сама вижу на контрольном мониторе, что сбоку от меня, — девица протянула руку, немедленно скрывшуюся за саморезом, — находится, скажем так, некий острый предмет. Хотя почему некий? Мне подсказывают, да я и сама вроде бы разглядела, что это обычный шуруп. Или саморез, если кому так больше нравится…

Далее девица заявила, что шуруп лично ей нисколько не мешает, что это вообще прикольно: вести передачу в тени шурупа. Руководство канала ухватилось за это, в общем-то, случайное высказывание своей ведущей. Поскольку убрать изображение самореза с экрана не удавалось — оно сохранялось на канале даже в том случае, если передатчик вообще прекращал трансляцию на данной частоте — руководство канала объявило его своим символом. Выражение «в тени шурупа» стало крылатым.

В продаже появились майки с изображением шурупа, брелки в виде самореза, конкурирующий музыкальный канал снабдил картинку своего канала отверткой. Фундаменталистские мусульманские круги усмотрели в необъяснимом явлении знак, посланный аллахом, о скорой гибели нечестивой и развращенной западной цивилизации. Среди символов арабских террористических организаций появилось изображение самореза. В арабских кварталах Парижа подростки краской рисовали на стенах домов огромные шурупы.

Ученые объяснить появление шурупа не смогли. Правительство Российской Федерации выступило с успокоительным заявлением, заявив, что явление самореза на экране музыкального канала никак не скажется на благосостоянии граждан России. В частности, утверждалось, что и в следующем году конъюнктура мировых цен на нефть останется благоприятной. Правительство поторопилось.

За три дома от Рационализатора жили его знакомые, Сидоровы. С ними проживал и их внук, Вениамин. Пока бабушка еще что-то видела, хоть и сквозь очки, внук остерегался украшать жилище чересчур фривольными картинками. Но когда старушка ослепла настолько, что могла различать лишь общие контуры крупных предметов, внук повадился приносить домой эротические постеры. Один из них, изображающий даму в одном бюстгальтере, находящуюся в коленно-локтевой позе, Вениамин прикрепил на дверцу шкафа-купе. Шкаф для Сидоровых тоже сработал в свое время Рационализатор.

Первое явление «Российской Державности», как немедленно прозвали неприлично позирующую девицу оппозиционеры всех мастей, прошло почти что незамеченным. Вениамин утром собирался в колледж, откатил дверцу шкафа, достал оттуда ветровку, и сразу закрыл шкаф. В это время на одном из государственных телеканалов, известном своей официозностью и чопорностью, шла утренняя передача. Для редактора передачи внезапное перекрытие верхней части экрана полуголой накрашенной девицей явилось таким шоком, что он не смог отреагировать. К тому моменту, как в студии догадались отключить трансляцию, девица уже покидала экран своим ходом.

Через сорок минут шестеро причастных к передаче сотрудников были уволены, а остальные — отправлены во временные отпуска. Следствие вело ФСБ, их сотрудники обнюхали и обстукали все углы принадлежащих каналу помещений. Кое-что противозаконное и антигосударственное они отыскали, но все это не имело к интересующему их происшествию никакого отношения.

Вернувшийся после учебы внук поел и быстро куда-то убежал. На этот раз прикрыть дверцу шкафа он забыл…

Канал уже загодя анонсировал освещение важного внешнеполитического визита президента страны. Как раз тогда, когда политобозреватель в студии уже готовился предоставить эфир специальному корреспонденту, на экранах появилась обнаженная девица. На этот раз она не исчезла, несмотря на попытки забить ее помехами, вообще отключить трансляцию.

Зрители канала, в основном не испытывающие к соблазнительному телу здорового физиологического интереса, а более озабоченные престижем отчизны, с возмущением бросились звонить во все мыслимые инстанции.

Что там прокуратура с милицией! Звонили, истерически требуя принятия срочных мер, в жилищные управления, на скорую помощь, в администрации всех уровней, в газовые службы, водоканал и даже доставку пиццы на дом.

Представители всех традиционных конфессий, не сговариваясь, обвинили во всем распущенность нравов, насаждаемую средствами массовой информации. Дума на сверхсрочном заседании обсуждала необходимость принятия очередного закона о борьбе с терроризмом, потому что квалифицировать происходящее иначе, чем новую, особо циничную разновидность терроризма, против которой не существовало пока еще юридически выверенных способов противодействия, было невозможно.

Правительство приняло ряд постановлений, ожидаемый эффект от которых мог наступить никак не раньше следующего месяца. Националисты обвинили во всем Америку, оказавшись солидарными с исламистами.

Другие телеканалы потеснились, предоставив эфирное время пострадавшим коллегам. Но канал, привыкший представлять исключительно официальные точку зрения, впал в состояние полного развала. Никто из официальных лиц государства не имел на самый животрепещущий для страны вопрос не только государственной, но даже и чисто человеческой точки зрения.

Поздно вечером обнаженная дама самостоятельно покинула картинку злосчастного канала. Следующие несколько дней стояла хорошая погода, поэтому Вениамин в шкаф не лазал. Он слышал о явлении на канале голой бабы, но сам картинки не видел и не связывал свой шкаф с новой формой терроризма. А тем временем в соседнем доме одинокий бобыль Леганов повесил на дверцу своего шкафа лунный календарь огородника, вырезанный им из местной газеты.

Календарь перекрыл собою весь экран, и безвинно пострадавший частный малопопулярный канал временно прекратил вещание. Леганов пользовался шкафом часто. Появляющаяся и исчезающая таблица посевных дней с добавляющимися периодически записями от руки натолкнула общественность на мысль, что происходящие явления имеют общую причину, не связанную с политикой, заговорами и прочими традиционными для обывателя объяснениями лично ему непонятных явлений. К тому же компетентные органы выяснили, какой газете принадлежала транслируемая бобылем Легановым в эфир таблица благоприятных для посева дней.

Представитель спецслужб намекнул, что в результате проведенной следственной работы они уже знают, жители какого города причастны к происшедшим безобразиям. Город назван не был, но уже на следующий день вся страна знала, какой город подразумевался. «В России все — тайна, и ничего — не секрет». Вскоре в вышеуказанном городе не осталось свободных мест в его немногочисленных гостиницах.

Когда на одном из каналов, претендующих на статус федерального, появилось изображение дешевой бумажной иконки, все неправославные конфессии дружно возмутились. Патриарх предложил было выкупить этот канал для церкви, но здесь воспротивилось уже государство. Иконка появлялась строго упорядоченно, по утрам и вечерам, в одно и то же время, поэтому канал легко сумел приспособить свое вещание к тому расписанию, которого придерживалась Антонина Семеновна для переборки своих вещей.

Так бы все оно и шло, не смени Вениамин плакат на своей дверце. Его новая дама лежала в одних перчатках на прелестном голубом диване, бесстыдно раскинув ноги прямо перед зрителями. Полюбовавшись плакатом, молодой человек откатил дверцу в эфирное пространство, ошарашив страну явлением мисс «Российская Державность — 2», и принялся выбирать для себя одежду.

Спустя час в Думе уже ставили вопрос о вотуме доверия правительству. А навстречу выходящему из дома Вениамину попался очень бодрый старичок с тросточкой. Старичок обходил квартиры в поисках лунного календаря, потому что его собственный по несчастию, промок, ставши нечитабельным. В тех квартирах, куда старичка впускали — а впускали почти все — он рысьим взором осматривался по сторонам.

В квартире Сидоровых старичок углядел знакомые раскинутые бедра и выхватил из кармана сотовый телефон. Рационализатора взяли через двадцать минут; через полчаса после того приехали к Лешке, забрали Антонину Семеновну и Леганова. Шкафы вывозили по одному, в сопровождении бронетранспортеров. Вениамина безуспешно искали по всему городу и захватили только ночью, когда он беспечно явился домой. Когда юноша узнал, что одна из фракций Государственной Думы требует для него смертной казни, то раскаялся в содеянном, пообещав оказывать следствию максимальную помощь.

Избавление от «Российской Державности» встретили бурей ликования. Наградили трех генералов и двух полковников, а майору, изображавшему старичка, подарили именные часы. На место пропавшего самореза музыкальный канал немедленно повесил его точное изображение. Только вот Рационализатора в камере хватил инсульт. Слишком поздно допущенные к нему ученые не сумели узнать секретов эфирного пространства; изобретатель уже не мог разговаривать, а после повторного инсульта умер.

Шкафы Рационализатора, чью тайну создатель унес с собой в могилу, хранятся на тайных складах ФСБ. Время от времени возникают идеи тайной переправки их на территорию Прибалтики, Грузии, США или Украины, но санкции руководства такие идея пока что не получили.

Афанасьев Иван Борисович, 1957 г. р., член Союза литераторов России. Творческую деятельность начинал как поэт, публиковался в местных, региональных и республиканских СМИ и сборниках. В зрелые годы переключился на прозу. Первая книга — повесть «След бича», написанная в соавторстве с Александром Голубевым, под общим псевдонимом Андрей Голиаф — была опубликована в 1991 году в издательстве «Отечество», после победы авторов во Всесоюзном конкурсе молодых писателей-фантастов. Через год это произведение было переопубликовано в журнале «Сокол».

Следующая книга, роман «Паутина», вышла в свет в издательстве «ЭКСМО» в 1996 году. Соавторы те же, но изменился псевдоним: Александр Гласьев. Серия «Абсолютное оружие». Под тем же именем в журнале «Пограничник» вышла в свет повесть «Точка в океане». Наиболее значимое произведение из числа завершенных, написанное в соавторстве с А. Голубевым, роман «Пионеры Аргоса», до настоящего времени не публиковалось. С 2006 года началось устойчивое творческое сотрудничество с С. Ждановым (см. ниже). Написано 5 романов, несколько рассказов, частично опубликованных. Жданов Сергей Владимирович родился в 1956 году. Живет в Орле. По специальности психолог, работает в психиатрии. Литературной деятельностью занялся в 2004 году, публиковался в региональных литературных альманахах (Орловский Край, 4–9 выпуски). В 2007 году совместно с И. Афанасьевым опубликовал роман «Последняя надежда творцов», (издатель А. Воробьев, Орел). В журнале «Искатель» (11, 2007) опубликована повесть «Воплощение Великого Брата». Член Союза Литераторов РФ.

В № 1 «Знание — Сила: Фантастика» за 2011 год опубликован рассказ «Узревший облик мира».

^{Сергей Бугримов} Последние новости

— С вами Лили Та и Юю Эта с Первого межгалактического канала. Последние новости.

При посадке на планету «Глюк», системы звезды «Хип-Хоп», потерпел крушение грузовой звездолет RGВ18. Плутоний, находящийся на борту звездолета, вошел в реакцию с одним из химических составов, обволакивающих планету, отчего произошел динамический взрыв силой 1/5 крт. Этого оказалось достаточно, чтобы планета «Глюк» перестала существовать. А вместе с ней ушло в небытие и полуторамиллиардное население. Компания — перевозчик «mirvam» приносит свои соболезнования по поводу данного инцидента.

В нелепую ситуацию попали космические пираты, на протяжении нескольких циклов терроризировавшие созвездие «Свободы». Свой очередной и, как оказалось, последний налет они совершили на охотничий корабль «Сюрприз», выполняющий заказ зоопарка: отловить и доставить в живом виде хавозавра, одного из самых свирепых хищников, занесенного в «красную книгу». Зверь, к тому времени изрядно проголодавшийся, с огромным удовольствием проглотил целиком всех троих горе-налетчиков. В принципе, их можно было бы еще спасти, тут же распоров брюхо хищника, но, как вы сами понимаете, подобный абсурд не уместен в нашем высокоразвитом обществе. Пожертвовать ценнейшим экземпляром ради каких-то никчемных ничтожеств — по меньшей мере, безнравственно. Естественно, что пище позволили спокойно перевариться.

Наконец-то закончился военный конфликт между двумя непримиримыми планетами «Кари» и «Нари», продолжавшийся на протяжении… А впрочем, никто уже и не помнит, когда он начался и, главное, из-за чего. Вспыхнувшая на почве меркантильного эгоизма грошовая ссора, переросла, в итоге, в глобальное истребление друг друга. И вот, гастролирующая по бескрайним просторам вселенной черная дыра «Веселая карусель» поглотила с потрохами весь этот театр боевых действий. Теперь близлежащие звездные системы могут облегченно вздохнуть.

В лаборатории профессора Чуд-о-Юде вырастили мозг, обладающий невиданным доселе умственным потенциалом. Мозг сразу же потребовал обеспечить его физической оболочкой, всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами для этой оболочки, и отдать, для начала, пост президента Организации Объединенных Галактик. Когда профессор пришел в себя, он тут же презентовал свое детище одному из пунктов общественного питания. Приготовленное блюдо настолько пришлось по вкусу, что профессору моментально поступило супервыгодное предложение о дальнейшем сотрудничестве. Однако профессор отказался, мотивируя это тем, что питаться умными мозгами вредно, так как они являются носителем вируса рациональной глупости.

Знаменитая парочка аферистов Джебра Моут и Вилт Хабар вновь в центре внимания на страницах криминальной хроники. Под видом иллюзионистов они устроили театрализованное шоу на планете «Даун». Представление удалось на славу. Мало того, что все зрители, в итоге, оказались без своих кошельков и драгоценностей, так еще и наследный принц Чук и Гек лишился фамильного перстня — символа власти. Пришлось принцу раскошелиться на довольно таки кругленькую сумму, иначе его империя оказалась бы под угрозой. А что касается полиции, то она, естественно, опять осталась с носом. Джебра Моут и Вилт Хабар, в своих лучших традициях, ушли от преследования в высшей степени виртуозно. Они просто… В прочем нам, мягко говоря, не рекомендуется оглашать данный метод уклонения от правосудия, дабы сей метод не стал учебным пособием для других. И это, наверно, правильно.

В северной части созвездия «Южный Крест», недалеко от торговых путей, таможенная служба выявила у контрабандистов крупную партию оружия массового поражения. Случись это где-нибудь в цивилизованном уголке Вселенной, виновные понесли бы суровое наказание. А так, отделались лишь незначительным штрафом и были отпущены под честное слово, что больше никогда не будут заниматься такими плохими делами.

На планете «Айя» отменен смертный приговор в отношении Ту ру Гея.

Того самого Ту ру Гея, который умудрился съесть принцессу Эш, случайно залетевшую к нему в рот, когда тот завтракал. Дело в том, что местный уголовный кодекс предусматривает совершение смертной казни лишь одним способом — через повешение. Но как оказалось, у осужденного нет шеи, и поэтому привести приговор в исполнение не представляется возможным. Пришлось его отпустить. Однако Ту ру Гей дал расписку, что как только в уголовный кодекс внесется соответствующая поправка, он тут же явится и примет уготованную судьбой участь.

Чуть в стороне от «Млечного пути», буквально парсеков пятьдесят, обнаружена дыра во времени, через которую, вот уже на протяжении не установленного еще точно периода, просачиваются беженцы из будущего.

Как правило, это патологические нарушители закона. Очевидно, в будущем им ох как не сладко приходится! А из этого следует, что зло неукоснительно теряет свои позиции. И не далек тот час, когда это, мягко говоря, негативное явление будет фигурировать в нашем сознании лишь как исторический факт. Но это потом. А в данный момент объединенная флотилия по чрезвычайным ситуациям направляется к месту происшествия, дабы заштопать, если можно так выразиться, брешь в пространстве.

Студент биологического факультета с планеты «Гном» Вел Икан изобрел метод разложения живого организма на молекулы. После нескольких успешных опытов над своими домашними животными он решился на эксперимент над самим собой. Однако случилось непредвиденное. От короткого замыкания в электросети самостоятельно включилась система вытяжки. Часть молекул тут же всосало и выплюнуло в атмосферу. А из оставшегося материала воссоздать первоначальный образ, да и вообще какой-либо образ, было уже невозможно. А так как основные формулы открытия Вел Икан держал в своей голове, опасаясь, как бы кто-нибудь не выкрал их, с целью присвоить открытие себе, ведь оно еще не было запатентовано, то мы безвозвратно потеряли, или, во всяком случае, на неопределенное время получили отсрочку подобного прорыва в молекулярной биологии.

Очередной жертвой «Магнитной планеты» стал частный прогулочный звездолет с пятью особями на борту. Очевидно, они не заметили предупреждающих знаков; а, может, просто проигнорировали их, руководствуясь присущей необузданному нраву молодого поколения наивностью и вседозволенностью. В итоге: еще одна братская могила на этом кладбище ротозеев. Магнитное поле планеты настолько мощное, что с ним не способно справиться даже самая современная система торможения. Сейчас решается вопрос: отправить вторую эскадру бомбардировщиков для уничтожения «Магнитной планеты». Напомним, что первая экспедиция потерпела трагическую неудачу. Увлекшись пробным обстрелом объекта, никто и не заметил, как корабли приблизились на критическое расстояние. Ни один из восемнадцати экипажей не вернулся.

Подозрительный астероид перехватила таможенная служба звездной системы «Шоу». Сомнения в непогрешимости этого куска космических отходов появились сразу же, как только он самостоятельно увернулся от столкновения со встречным метеоритом. Когда астероид выловили, то обнаружилось, что он оснащен двигателем с программным управлением. Естественно, что тут же перехваченный объект подвергся доскональному обследованию. Результат не заставил себя долго ждать. Тщательно замаскированные склады с оружием, наркотиками, редкими металлами и драгоценными камнями буквально не оставили живого места на поверхности астероида. Хотя склады и были, как уже сказано выше, тщательно замаскированы, но еще раз повторимся: они не оставили живого места на поверхности. Стоило только наугад направить в ту или иную сторону лазерный луч, как сразу натыкаешься на какую-нибудь контрабанду. Осталось лишь дождаться, когда следствие выявит всех, причастных к этому делу.

Невероятная авария произошла в четырнадцатом квадрате «Темной Галактики». Два звездолета столкнулись друг с другом в момент выхода из гиперпространства. Редчайший случай в истории космической навигации! Не помогла ни общая система безопасности, ни новейшая разработка «Superstop», которая, кстати, находилась в распоряжении обоих кораблей. Куда же можно было так торопиться, чтобы в спешке забыть дома элементарную внимательность?! Ответ вполне мог бы показаться забавным, если бы не был таким трагическим; ведь оба экипажа сгорели мгновенно. А суть заключается в том, что полицейский патруль «Красной туманности» на полных парах преследовал злостных нарушителей, а навстречу, на тех же парах, бригада криминальных гастролеров, выпотрошившая сеть национальных банков нескольких планет двойной звезды «Алла», пыталась уйти от представителей закона, которые сумели основательно сесть им на хвост.

Но судьба неумолима, и разыграла свою партию. А справедливую или нет — не нам судить. Факт в том, что теперь и патруль, и гастролеры имеют совершенно другие проблемы.

Жительница планеты «Земля» подала в суд на «Центр переселения душ».

По контракту душа ее супруга после смерти должна была перекочевать в попугая (разновидность говорящих птиц, которых модно держать в клетке для экзотического наслаждения). Попугай, до этого не проронивший ни слова, начал заливаться таким отборным нецензурным текстом, что вдова упала в обморок. Никогда ее супруг, как утверждает она, не позволял себе ничего подобного. И наверняка ее обманули, и всучили душонку какого-то гнусного, похабного оборванца (местный лексикон, имеющий сложное неординарное толкование). На что «ответчик» привел неопровержимые доказательства беспочвенности обвинений. Просто супругу при жизни не хватало смелости иметь, в присутствии жены, собственное мнение. Рука у той тяжелая, особенно когда в ней еще зажата сковородка. А попугай стоит денег, и не малых! Поэтому он может теперь совершенно спокойно выплескивать наружу весь тот скопившийся ворох неудовлетворенности, который мертвым грузом лежал на дне сознания его прошлой жизни.

И о спорте. Открытый чемпионат «Созвездия Звездного Братства» по тяжелой атлетике вошел в финальную стадию. Два спортсмена при абсолютно одинаковых данных показали абсолютно одинаковый результат. И вот только что пришло сообщение: победителем объявлен ФВТр (общество «Мыслитель»). При фиксировании веса его тело погрузилось в грунт на три дюйма меньше, чем у соперника. От всей души присоединяемся к поздравлениям и желаем юному дарованию дальнейших успехов.

С вами были: Лили Та и Юю Эта. Всего вам самого доброго!

Родился в Киеве в 1964 году. Играл в военном оркестре, занимался шоу-бизнесом, а так же, как и большинство его ровестников, имеет несколько распостраненных профессий. На данный момент работает в фирме, относящейся к медицине. Писать начал лет пять назад, когда, «наконец-то, вволю нагулявшись, появилось время для творчества». В № 3 (8) «Знание-сила: Фантастика» за 2008 год был опубликован рассказ «Вынужденная остановка». С тех пор появились публикации в периодических изданиях «Шалтай-Балтай», «Супертриллер», «Техника молодежи», «Очевидное и невероятное».

^{Игорь Харичев} Открытие междисциплинарности

Ученые, как зарубежные, так и отечественные, утверждают, что междисциплинарность — это современный подход. Острие, так сказать, научного поиска. Напомним, что междисциплинарный подход предполагает взаимодействие различных отраслей науки и позволяет более глубоко и интенсивно проникать в суть законов природы и общества. Если коротко — это когда исследования ведутся на стыке нескольких наук.

До недавних пор считалось, что междисциплинарный подход возник в середине XX века. Между тем, он существует давно. И открыли его небезызвестные братья Гримм (Якоб и Вильгельм). Самый яркий пример тому — их проект «Горшочек каши». Помните? «Жила-была одна девочка. Пошла девочка в лес за ягодами и встретила там старушку. «Здравствуй, девочка, — сказала ей старушка. — Дай мне ягод, пожалуйста». А девочка ей: «На, бабушка. А старушка поела ягод и сказала: «Ты мне ягод дала, а я тебе тоже что-то подарю. Вот тебе горшочек. Стоит тебе только сказать: Раз, два, три, горшочек, вари, и он начнет варить вкусную, сладкую кашу». Ну, и так далее.

Так вот, данный проект — соединение гуманитарного и естественно-научного подходов. В гуманитарной плоскости это прежде всего социальное проектирование. Можно даже сказать — проект по осуществлению мечты о социально справедливом обществе, где каждому хватит каши, где не будет голодающих, где возможно изобилие. Не случайно мать девочки в ее отсутствии, не зная, как остановить горшочек, доводит дело до того, что каша заполняет улицы города, где они с девочкой живут. И только вмешательство девочки, которая, увидев, что делается на улицах города, бегом побежала домой, кое-как взобралась на крылечко, открыла дверь и крикнула: «Раз, два, три, больше не вари!», привело к прекращению появления новой каши. Но горшочек успел наварить ее столько, что тот, кому приходилось ехать из деревни в город, должен был себе в каше дорогу проедать. Причем каша была очень вкусная и сладкая.

Могут ли в подобной ситуации возникать серьезные социальные трения? Может ли накапливаться значительное расслоение в обществе? Исследования в сфере социальной психологии позволяют уверенно ответить: нет. Может ли человечество мечтать о большем? Еще одно уверенное нет. Изобилие каши, вкусной и сладкой, полностью снимает все социальные проблемы.

И тут вполне закономерно встает главный вопрос: как обеспечить возникновение каши из ничего? Ответ лежит уже в естественно-научной плоскости. Причем речь идет о самых современных исследованиях — о возникновении вещества из физического вакуума в процессе квантовых флуктуаций. Ведь известно, что в соответствии с квантовой теорией, опирающейся на принцип неопределенности Гейзенберга, в вакууме происходят квантовые флуктуации физических полей, то есть случайные отклонения от нулевого значения, как следствие, непрерывно рождаются и умирают виртуальные частицы, которые при определенных условиях могут превращаться в реальные. Так что создание на основе этих частиц каши вполне допустимо с точки зрения физики, и братья Гримм (Якоб и Вильгельм), судя по всему, предвидели эту возможность. Что, собственно говоря, и нашло отражение в рассматриваемой сказке. Более того, по последним данным, вакуум должен быть заполнен полем Хиггса, которое представляет собой сохранившиеся после «Большого взрыва» остатки инфлатонного поля, связанного с инфляционным расширением Вселенной в ранний период ее существования, о чем, весьма вероятно, тоже догадались упомянутые братья (Якоб и Вильгельм). Хотя пока что неясно, виделся ли им «Большой взрыв» действительно большим?

Так уже в начале XIX века произошло рождение междисциплинарного, а если учитывать широту охвата рассматриваемого проекта, то можно даже сказать — мультидисциплинарного подхода. И за это мы должны быть благодарны братьям Гримм, Якобу и Вильгельму. К сожалению, они намного опередили свою эпоху, и пальма первенства досталась другим. Но пришло время восстановить справедливость. Как говорится, лучше поздно, чем совсем поздно.

А то, что братья Гримм (Якоб и Вильгельм) опередили Жюля Верна в создании жанра научной фантастики, и говорить не приходится.

Родился в 1947 году в Самаре. По образованию астрофизик. В советское время работал в НИИ, с октября 1991 по февраль 1997 года — в администрации Президента РФ, затем — в Конгрессе интеллигенции России. В настоящее время — ген. директор журнала «Знание — сила». Секретарь Союза писателей Москвы.

Рассказы, повести, включая фантастические, с 80-х годов XXвека неоднократно публиковались в журналах «Сельская молодежь», «Литературная учеба», «Новое время», «Кольцо А», «Наука и жизнь», «Дети Ра», а также газетах «Литературная Россия», «Собеседник», «Учительская газета», «Российские вести», «Куранты» и в альманахе «Словесность». В № 2 и 3 за 2006 г. литературного приложения «Знание — сила: Фантастика» была опубликована повесть «Будущее в подарок», в № 2 (11) за 2010 г. — рассказ «Будущее. Россия», а в № 1 (12) за 2011 г. — рассказ «Крапивное семя».

Автор художественных книг, вышедших в 1994, 2000, 2006, 2008, 2011 г.г. (в 2008 г. вышел фантастический роман «Своя вселенная», а в 2011 — новая редакция романа «Кремлевские призраки»).