Знание — сила. Фантастика (2011-2015) - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Андрей Рожнов (2015) #6

2015

№ 1

Карл Левитин Палиндром

Аркадию Стругацкому и Игорю Можейко, которые, каждый по своему и, в известном смысле, противоположным образом заставили меня задуматься о необратимости многих наших решений и поступков.

С акустико-фонетической точки зрения палиндром является нелепицей, так как словесные звуки, фонемы необратимы, они униполярны в своем движении.

А.Квятковский, «Поэтический словарь»

Путь внешний

Первый пилот

Экспедицию Разрешенных Экспериментов именовали этим громыхающим словосочетанием только в официальных документах, в просторечье, на любой дальней космической трассе ее называли не иначе как «брачной конторой», — случаи, когда пилоты ЭРЭ не женились бы друг на друге, можно было пересчитать на кнопках скафандра. Немало тому способствовало то обстоятельство, что знаменитый параграф 26, составленный безвестным бюрократом в незапамятные времена, соблюдался неукоснительно, а он требовал «гетерогенного в половом отношении состава экипажа при сохранении фертильного возраста всех его членов плоть до конца планируемого эксперимента с целью обеспечения возможности воспроизводства популяции при экстремальных условиях». Эта дикая тарабарщина означала всего-навсего, что в случае аварии, когда вернуться домой не удается, инструкция требует, чтобы звездолетчики имели возможность озаботиться обзаведением потомством, которое впоследствии разрастется и каким-то образом сумеет связаться с Землей. Ответственность за выполнение этого, как, правда, и всех других бесконечных пунктов «Наставления по осуществлению экспериментального полета», лежала на первом пилоте.

Борис Рольсен, первый пилот «Чивера-2923», меньше всего думал об этом дурацком параграфе, когда его корабль входил в сектор, где, согласно все той же инструкции, следовало взломать нелепо огромные сургучные печати на контейнере со спецкассетой и вставить ее в коммуникатор, «обеспечив невозможность приема данной информации кем-либо из членов экипажа или утечку ее вне корабля». Рольсен усмехнулся, прочитав этот очередной шедевр уставной мудрости, высветившийся на экране, как только он, проклиная опостылевшие ритуалы, запросил корабельную машину о порядке выполнения всех необходимых в таких случаях действий. На парсеки вперед, назад, а также во все иные стороны локаторы интеллекта показывали полный ноль. Большего захолустья невозможно было отыскать во всем многострадальном космосе. Если бы даже благоглупости, которыми родная ЭРЭ, загнав сюда, намерена сейчас одарить его, Рольсена, и ускользнули каким-то образом через передающие антенны «Чивера», то все равно прошли бы годы, прежде чем их смог воспринять чей-то посторонний разум. Что же касается экипажа корабля, то второй пилот Энн Моран пребывала в данный момент, в полном соответствии с программой полета, в анабиотической ванне, куда он отправил ее неделю назад, что по земным понятиям составляло… не хотелось даже думать, сколько земных месяцев промелькнуло за эти семь дней. Других членов экипажа на «Чивере», естественно не было.

Все так же криво усмехаясь, Рольсен привычно положил правую руку на считывающее устройство сейфа и набрал нужную комбинацию букв. Ее вычурное, какое-то детское и вместе с тем грозное звучание в который уже раз вызвало в нем глухое раздражение, но корабельный мозг, сличив рисунок на пальцах с эталоном, хранящимся в памяти, и прочитав короткие слова-пароли, которые всегда использовали сотрудники ЭРЭ, приступая к выполнению операций, числящихся секретными, уже распахнул дверцу сейфа. Рольсен достал контейнер, облепленный печатями, едва взглянув на другие такие же коробочки, хотя рука сама тянулась вставить в прорезь коммуникатора одну из них. Но правила есть правила. Не ожидая ничего хорошего или на худой конец забавного, он послушно отключил все каналы внутренней и внешней связи и нажал клавишу «Прием». Прошла знакомая еще по курсантским годам игривая мелодия первой секретности, далее, после паузы, совсем уж легкомысленная песенка, означающая «секретность два». Рольсен невольно насторожился. И тут прозвучал мотив, который он слышал всего раз в жизни, да и то в полной уверенности, что запоминать его не имеет смысла, поскольку до конца дней своих ему более не суждено наслаждаться этими колокольными перезвонами, откопанными неусыпными конспираторами из отдела спецритуалов где-то во глубине веков.

Значит, наступало нечто чрезвычайное — если, конечно, это не очередная выходка космопсихологов, не еще один запрограммированный ими фортель, призванный спасти его драгоценную психику от обычной скуки экспериментального полета. Рольсен не успел додумать эту мысль, когда в центре каюты материализовался Главный во всем великолепии своего парадного мундира. Лицезреть его даже в штатском почиталось за большую честь, а тут он стоял, положив руку на кобуру бластера, словно в День памяти Невернувшихся, когда все сотрудники ЭРЭ, до отказа намагнитив знаки различия, торжественным парадом проходили мимо своего величественного командира. Рольсен инстинктивно встал во фрунт, вытянув перед собой обе руки в уставном приветствии. Главный повернулся к нему, мелодично звякнули на груди бесчисленные стартовые жетоны, заскрипела портупея из чистой кожи. Не хватало разве лишь бриллиантовой булавки, вручаемой командорам при присвоении звания, но даже отпетые пижоны из военноастрономического управления не решались носить ее из-за несусветного блеска. Голограмма была так хороша, что на миг Рольсену показалось, будто и в самом деле из черного космоса в каюту корабля шагнул его начальник — мудрый, сильный и бесстрашный человек, которого все они побаивались — скорее по традиции, чем по какой-либо разумной причине.

— Садись, сынок, — сказал Главный. — Садись, мне надо много чего тебе сказать.

Рольсен обалдело опустился в кресло. «Сынок»? Стабильные квазары! Он, конечно, ослышался.

— Да, второй лейтенант Рольсен, — продолжал Главный с той же непривычной для него интонацией. — Да, и устав имеет свои границы. Сейчас, когда ты слышишь и видишь меня, я уже покоюсь где-нибудь на нашем армейском кладбище, а на стене в моем кабинете стало одним портретом больше. Но не это заставляет меня говорить с тобой без чинов и званий. Наступил момент, когда я не могу больше тебе приказывать. Мне не хватает ума, быть может, силы воли. Но главное — я боюсь.

У Рольсена сдавило горло. Как в далеком детстве захотелось уткнуться во что-нибудь теплое и мягкое, и он глубже вжался в пушистую бейненсо-нитовую обивку кресла. Главный стоял теперь перед ним, опустив руки и склонив голову. Ощущение нереальности происходящего, смешанное с предчувствием беды, охватило Рольсена.

— Ты знаешь наше первое правило, — сказал Главный, стряхнув с себя какие-то мысли. — «ЭРЭ никогда не оставляет поиск Невернувшихся». Никогда… Это значит, что и тебя, как бы ни повернулись дела, Земля будет искать сотни и тысячи лет, вопреки смыслу и логике, до тех пор, пока не станет абсолютно ясно, что именно произошло с тобой. Как ты сейчас должен дознаться, что стряслось с «Чивером».

Только теперь Рольсен понял, что на этот раз его ждет далеко не рутинный эксперимент вроде спирализации газовых скоплений, а предприятие скорее фантастическое, чем научное. «Чивер», легендарный суперкрейсер, не вернулся на Землю без малого пятьсот земных лет назад. Экипаж не послал сигнала бедствия, автоматика тоже не сработала. Ни одна гипотеза исчезновения «Чивера» не была признана достоверной. Тайна, окутывающая все обстоятельства, связанные с гибелью этого корабля, побудила в свое время ЭРЭ присвоить его имя самым шустрым, самым крохотным, но и самым современным суденышкам своего огромного флота. «Чиверы» выпускались сериями, внешне неотличимые от обычных транспортных кораблей каботажного внутригалактического плавания. В какое изумление пришел бы однако механик на станции техобслуживания, если бы заглянул в двигательный или приборный отсеки — но такого, правда, не случалось, да и случиться, конечно, не могло. Как и все другие корабли ЭРЭ, «Чивер-2923» не нуждался в услугах техцентров, а его номерной знак позволял беспрепятственно проходить мимо автоматических пунктов контроля исправности бортовой аппаратуры. Этот малый внегалактический охотник лишь внешне выглядел как заурядный глайдер — он действительно мог многое. Но отыскивать своего прославленного тезку, пропавшего полтысячи лет назад… Да, ради этого стоило отлеживать бока в анабиованне.

— Мой мальчик, — произнес Командор, еще более, чем раньше, торжественно, — я не знаю, что ждет тебя. Ты входишь в квадрат, где после «Чивера» не было ни одной живой души. Ситуация может сложиться самая непредсказуемая. Поэтому все правила и инструкции теряют для тебя силу закона. Ты волен следовать им или же поступать вопреки уставным требованиям и регламентациям. Я, твой командир, снимаю с тебя все ранее данные тобой обязательства. Совет поручил мне сообщить тебе, что он верит: в своем сознании и сердце ты найдешь ответы на вопросы, не предусмотренные никакими наставлениями. Ты свободен в своих действиях и поступках. С настоящего момента ты не связан даже присягой. И, тем не менее, Совет присваивает тебе внеочередное звание командора, которое, надеюсь, ты будешь с честью носить, вернувшись на Землю.

Главный сделал длинную паузу, в которой утонули его последние слова.

— Теперь мы равны в званиях, командор Рольсен, — сказал он наконец, — Но по праву старшего по возрасту, по обязанности начальника и по привилегии человека, ушедшего с Земли, я советую, приказываю и завещаю тебе быть и оставаться прежде всего мыслящим существом, потом — человеком, землянином, и уж только в последнюю очередь — офи-цером-исследователем. Что бы ни случилось…

— А теперь, — тут Рольсен в первый и последний раз увидел улыбку на лице своего командира, — у тебя есть время поиграть в свои игрушки. Затем буди Энн. Она славная девушка, и ты за нее в ответе — опять-таки что бы ни случилось. Это — приказ. И последнее. Все сведения о «Чивере» и его экипаже, что удалось найти на Земле, — на этой пленке. Они не секретны. У Энн есть дубль.

Главный подтянулся, блеснув своей знаменитой выправкой, и вскинул руки в воинском салюте — прямо перед собой, открытыми ладонями к Рольсену, словно пытаясь обнять его.

— Прощай, командор. Счастливого космоса.

Голограмма кончилась. Прошли сигналы снятия грифов. Коммуникатор сообщил, что готов передавать сведения об объекте «Чивер», но Рольсен остановил кассету и перемотал ее к началу, чтобы еще раз увидеть лицо Главного, услышать его глуховатый голос. Ему впервые пришлось работать с информацией такого рода, и он просто забыл, что она уничтожается сразу же по предъявлении. Пленка впустую дошипела до начала открытого текста и автоматически остановилась. Рольсен опустошенно посмотрел вокруг. Ему необходимо было успокоиться, взять себя в руки. Раскрытая дверца сейфа задержала его взгляд. Машинально, механически он запустил руку внутрь, достал наугад одну из коробочек и поставил ее в коммуникатор вместо спецкассеты. Он едва смог дождаться, пока проскочит раккорд. Медленно, один за другим в пустом пространстве каюты стали появляться, сменяя друг друга, его «игрушки». Старинные, напоминающие обычные жестянки, выкрашенные флюоресцирующими красками. Суперсовременные, почти сплошь состоящие из микросхем и пленочных источников автономного питания. Сделанные в стиле «ретро», бывшем модным столетие назад, экзотических форм и цветов, но, конечно, начиненные техникой на всю свою стандартную двухмиллиметровую толщину. Разложенное по сериям и годам выпуска, ранжированное по степени сохранности, каталогизированное и пронумерованное, проплывало перед Рольсеном его богатство, его сокровище, предмет его постоянного внимания и беспокойства. И на этот раз рассматривание коллекции, хотя это и были всего лишь голографические копии, которые нельзя даже подержать в руках, принесли ему почти полное успокоение. «Главный и тут рассчитал верно, — подумал он. — Старик знает меня лучше, чем я сам». Эта мысль принесла надежду, что и дальше все пойдет по продуманному плану, как это всегда и бывало.

И именно в этот миг взвыла аварийная сигнализация, замигали лампы на панели вызова и стены каюты заходили в омерзительной дрожи, словно корабль попал на гигантский вибростенд, включенный на максимальные амплитуды. Однако, когда Рольсен — это заняло не более минуты — добрался до пульта управления, приборы вновь показывали норму. Он отключил ревуны и световые индикаторы опасности, провел все контрольные и зондирующие тесты и только тут вспомнил об Энн. События последних минут настолько выбили его из колеи, что он, включив с пульта программу срочного пробуждения, ворвался в ее каюту безо всякого предупреждения.

Энн мирно просыпалась, вся теплая и домашняя. Странной грушевидной формы медальон, который она не снимала даже в анабиованне, мерно поднимался и опускался на ее груди в такт дыханию, короткие золотистые волосы разлохматились, сбились набок, полные, немного капризные, как у ребенка, губы приоткрылись и, видно, что-то хотели во сне сказать смешное и доброе. Волна нежности захлестнула Рольсена. Каким бы идиотским псевдонаучным языком ни составляли свои бумаги теоретики ЭРЭ, но дело они знали. Еще не было случая, чтобы хоть один пилот с неприязнью думал о перспективе оказаться перед необходимостью выполнять требование пресловутого 26 параграфа полетной инструкции. Подбор экипажа шел не только на психологическую, но и на всякую иную совместимость, врачи, психологи, психиатры и десятки других специалистов долго и дотошно исследовали каждого из сотрудников ЭРЭ, прежде чем выдать допуск к участию во внегалактических экспедициях. Но уж зато ошибок в их рекомендациях не водилось.

Энн сладко потянулась и, просыпаясь, посмотрела на Рольсена радостно и спокойно. Он непроизвольно протянул к ней руки. Счастливо улыбаясь, Энн прижалась к нему и прошептала в самое ухо:

— Все в порядке, командор. Все в полном порядке.

⠀⠀ ⠀⠀

10.10.10/3030/VL Передано кодом «Ч»:

⠀⠀ ⠀⠀

«БЛАГОДАРЮ ГРУППУ СВЯЗИ ЗА ОПЕРАТИВНУЮ ПРОКЛАДКУ НУЛЬ-КАНАЛАВ СЛОЖИ В УСЛОВИЯХ НЕЗНАКОМОЙ ПЛАНЕТЫ. ВЫРАЖАЮ ОСОБУЮ БЛАГОДАРНОСТЬ СПЕЦКОМАНДЕ ЗА УМЕЛОЕ ЗАВЕДЕНИЕ ТРАЛА И РАСПРЯМЛЕНИЕ МАГНИТНОГО ПОЛЯ ЛОВУШКИ, ВЫПОЛНЕННОЕ ЗА ВРЕМЯ, ВДВОЕ НИЖЕ НОРМАТИВНОГО. ВСЕМУ ЛИЧНОМУ СОСТАВУ НУЛЬ-ФЛОТА ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ПЯТИМИНУТНАЯ ГОТОВНОСТЬ ПЕРЕД ВЫСАДКОЙ ДЕСАНТА НА ПЛАНЕТУ ГРУСТКИН».

⠀⠀ ⠀⠀

10.10.35/3030/VI.

⠀⠀ ⠀⠀

Второй пилот

Говорят, что анабиотику космопилоты сдают на втором курсе, а забывают на первом. Но общие положения Энн помнила неплохо. Глубокий холод в сочетании с индивидуально подобранной конфигурацией магнитного поля, воздействующего на активные точки организма, приостанавливает протекающие в нем естественные процессы. Таким образом старения практически не происходит. Однако существует вполне реальный риск потери сведений, хранящихся в памяти. Поэтому с определенными интервалами в мозг посылаются импульсы, вызывающие мгновенный всплеск его активности. При этом актуализируются наиболее эмоционально окрашенные переживания. Отсюда необходимость включить в устройство, управляющее анабиотическим комплексом, блок, отфильтровывающий все негативные эмоции и усиливающий эмоции положительные. Ну и так далее, до тактики вывода из анабиоза больших коллективов включительно.

Блок контроля знака эмоций действовал безупречно — Энн проснулась с никогда не покидавшим ее чувством, что жизнь устроена на удивление разумно, и все, что в ней происходит, — к счастью. Уютно устраиваясь в колыбели анабиоблока, она всегда засыпала с мыслью о том, что скоро проснется и увидит Рольсена, который склонится над ней, протянув руки. До сих пор такого никогда не случалось: он терпеливо ждал, пока Энн проснется, приведет себя в полный порядок и выйдет к нему уже вторым пилотом «Чивера-2923». Но усилители упорно держали этот образ как эмоциональную доминанту — и вот, надо же, дождались…

На радостях Энн проговорилась. Ей не положено было знать о его новом звании. Она грубейшим образом нарушила правила. Хотя, в сущности, что такого произошло? Ну да, она не смогла побороть искушения и прослушала спецкассету до разрешенного срока. Честно говоря, Энн уже и раньше пыталась сделать это, но программа, введенная в корабельный мозг на стартовой базе, не позволяла ее коммуникатору пропустить информацию, предваряемую сигналами высшей секретности. И только неделю назад, отправляясь на свои очередные полгода анабиотической ссылки, она вдруг обнаружила, что запрет снят. Стало быть, расчетное время эксперимента приближается и, быть может, на сей раз ей не придется дожидаться конца ана-сеанса. Эта мысль была такой радостной, что само сообщение почти не взволновало ее. Конечно, Главный был, как всегда на высоте, да только к ней все это имело косвенное отношение: голограмма предназначалась для первого пилота и представляла собой копию имеющейся у него — на тот случай, если с ним что-то произойдет. Но, слава Эйнштейну, с командором Рольсеном ничего не случилось. Командор! Вот это она услышала от Главного с особым удовольствием. Что же касается поисков «Чивера», то после того последнего разговора с Главным накануне полета, Энн догадывалась о чем-то подобном. Уж если говорить о том, что ее действительно поразило, так это информация о «Чивере», точнее, о его экипаже: среди прочих в нем оказался и однофамилец Игоря… забавно, что имел в виду Главный? И что скажет по этому поводу Рольсен? Вот только как сообщить ему, что она прослушала спецкассету…

Порой Энн казалось, что она знает о Рольсене все, но иной раз одним словом или поступком он рушил все ее представления. Та же его мальчишеская страсть к собиранию номерных знаков звездолетов, например. Невинное увлечение, даже с оттенком ведомственного патриотизма, поскольку он собирал только «Чиверов» разных лет выпуска, тоннажа, типа и назначения. Как и ко всему, чем он занимался, Рольсен относился к своему коллекционированию предельно серьезно, хотя делал вид, что и оно для него тоже не более, чем забава. Но как-то Энн совершенно случайно наблюдала, как он менялся какими-то значками с юнцом-первокурсни-ком, и ей пришла в голову мысль, что она видит Рольсена первый раз в жизни. Его мягкая улыбка, которая, наверное и покорила ее, куда-то исчезла. Серо-голубые глаза стали стальными, жесткие складки легли вокруг губ. Лопоухий мальчишка поплелся к своей казарме, а Рольсен остался с трофеем в руках. Глаза его вновь поголубели, неизменная улыбка вернулась восвояси, но Энн долго помнилось то странное выражение на его лице. С другой стороны, он легко и просто расставался с вещами — вот и теперь, улетая, не задумываясь оставил все свои пожитки малознакомому астронавигатору, с которым и виделся-то всего раз-другой.

Боб — так она называла его про себя — не был ни злым, ни упрямым, его не в меру разросшиеся борода и усы скрывали мягкость характера. Порой он долго не находил в себе сил принять самые простые житейские решения, а в то же время ему случалось совершать иной раз неожиданные необычные поступки, которые, впрочем, всеми воспринимались с улыбкой как маленькие причуды человека одаренного и увлекающегося и вместе с тем сердечного и простого.

Но, главное, он умел быть таким разным, таким непохожим на себя самого, что, казалось, Рольсен включал в себя сразу несколько людей — каждый со своим характером и темпераментом, увлечениями и страстями, часто настолько несхожими, что оставалось лишь диву даваться, как столь полярно противоположные «Я» уживаются в одном человеке. И в то же время он был, безусловно, цельной личностью: все его бесчисленные ипостаси составляли некую плотно сложившуюся мозаику, они не жили независимо одна от другой, а управлялись каким-то центром, который и был по существу его натурой — при всей ее многогранности.

Но внешне Рольсен состоял из одних противоречий. Даже его невероятная трудоспособность и разнообразие занятий и то выглядели парадоксом: он месяцами спал не более трех часов в сутки, участвуя в десятках самых разных, непохожих одно на другое дел, которые давали ему возможность расширять круг интересов и знакомств, заводить новых друзей в самых неожиданных сферах, от космолингвистов до аудиавизуалыциков, — но при этом для старых друзей и знакомых у него не оставалось и четверти часа.

И даже с друзьями — тем главным, что есть у человека, — у Рольсена все обстояло не совсем просто. Его любили за открытость, обаяние, мужественный облик — он походил на большого доброго медведя. И он поддерживал отношения с сотнями людей и ни об одном из них никогда не сказал худого слова — даже в шутку. И только Игорь Грусткин, человек, с которым они бок о бок учились, летали, не единожды участвовали в одних и тех же программах, вызывал у него чувство, похожее на досаду. Конечно, речи не могло идти о том, что причиной тому было их положение в Списке Пилотов, где он шел сразу же за Грусткиным, — а теперь, когда Рольсен стал командором, об этом и говорить не приходилось. Тем более странно…

Видимо, именно эта противоречивость, непредсказуемость Боба так нравилась ей. Но теперь, когда впервые от его решения зависела ее собственная судьба, Энн предпочла бы, пожалуй, чтобы поведение Рольсена было более прогнозируемым. Вариантов, в сущности, было всего два. Он мог пытаться по-человечески понять ее и оставить весь этот эпизод без административных последствий, но мог предпочесть и чисто официальный путь. В этом случае, по строгой букве устава, он был обязан не только немедленно отстранить ее от управления кораблем, но и прибегнуть к крайней мере, предусмотренной инструкцией — арестовать до возвращения на Землю.

Конечно, такие требования выглядели дикими и практически почти невыполнимыми, но в них была вся ЭРЭ — единственная не только во всем космофлоте, но и вообще на планете организация, где сохранилась армейская структура с ее чинами, званиями, уставами, сейфами, секретностью, спецритуалами и прочими анахронизмами. Все эти нелепые традиции здесь свято соблюдались — считалось, что лишь таким образом можно хоть как-то гарантировать безопасность экспериментальных полетов в неизведанном Глубоком Космосе. Поэтому малейшее отступление от уставных положений, пусть даже смехотворно устаревших, считалось в ЭРЭ преступлением, что и вызывало непрестанные шуточки и остроты как вне, так и внутри Экспедиции.

Энн все это отлично знала, но, тем не менее, прижимаясь щекой волосами, всем телом к куртке Рольсена, совершенно искренне сказала ему в свое ухо:

— Все в порядке, командор. Все в полном порядке.

Она раскрыла свой медальон, осторожно вынула из него булавку, украшенную крупным, прекрасной огранки бриллиантом, и торжественно протянула ее Рольсену.

⠀⠀ ⠀⠀

10.00.00/3028/VI

⠀⠀ ⠀⠀

— Но ведь это полное безумие — вновь надевать ярмо, опять окунаться в спячку!

— Что же делать? Корабль слишком мал, анабиоблок всего один. Охотники не берут пассажиров. Даже Тит остается с нами.

— После этих нескольких дней свободы, когда мы вновь были людьми, добровольно — подумайте, добровольно! — исключать себя из разумной жизни…

— Все варианты тысячу раз обсуждены и изучены. Только так у нас есть шанс сохраниться, чтобы вернуться на Землю. Мы слишком долго ждали, чтобы упустить его.

— Более, чем пол-эры! Подумать страшно, воображения не хватает.

— Именно воображение и должно нас спасти…

⠀⠀ ⠀⠀

10.02.00/3028/VI

⠀⠀ ⠀⠀

Борис Рольсен

Он проснулся, и ночные кошмары, мучавшие его все эти десять лет, отступили в угол комнаты, нырнули в решетки климатизаторов, растеклись по серебристым стенам, которые уже начинали становиться прозрачными. Потонули в лиловой искусственной траве пола звуки недосказанных слов, взмыли к серо-голубому пока еще потолку искаженные сном земные образы и даже запахи, хранимые его памятью четче, чем все остальное, без следа растаяли в медленно свежеющем воздухе, который автоматика с тупоумным усердием насыщала каким-то суррогатом не то аромата цветущего луга, не то дуновения близкого моря. Первые минуты пробуждения были самыми трудными, и он вдруг подумал, что так же не по себе должно быть и Возвращающимся.

Он сел на край кровати. Пронзительное до тоски воспоминание о сквозняках, которые всегда гуляли по пластиковому полу их курсантской казармы, обожгло его. В этой треклятой оранжерее человека, словно редкостный фрукт, держали в оптимальном для него режиме — поэтому и мягкая, податливая синтетическая зелень под ногами отслеживала заданную температуру с точностью, способной свести с ума. Рольсен осторожно, чтобы не разбудить, повернулся к Энн. Она спала со своей всегдашней счастливой улыбкой на лице, такая же, как и вчера, и пять, и десять лет назад. Кажется, она даже помолодела немного. Эта мысль так ужаснула его, что Рольсен резко привстал и склонился над Энн, стремясь сейчас же, не дожидаясь, пока комната наполнится светом, убедиться, что страхи его напрасны.

— Не волнуйся, милый, — сказала она, не открывая глаз. — Я старюсь. Видишь — возле глаз появилась морщинка. Мне кажется, вчера я видела у себя седой волос. И вообще, сегодня у меня день рождения. Мне стукнуло тридцать!

Она раскрыла глаза, и Рольсен поцеловал ее.

— Все в порядке, Боб, — сказала она. — Все в полном порядке.

Но уверенности в ее голосе на этот раз не было.

⠀⠀ ⠀⠀

…Сколько всего случилось с ними с того момента, когда она вот так же прошептала ему эти слова на ухо… Было еще несколько недель счастливого неведения, когда он, из-за чудовищного нарушения ею одного из самых важных параграфов «Наставления», вынужден был арестовать Энн. Это решение далось ему нелегко. Но экспериментальный полет — не пикник в лунных кратерах. Мысль, что безалаберности этой девчонки надо положить конец для ее же пользы, после долгих сомнений и душевных метаний возобладала над всеми другими. Рольсен безумно злился на Энн — и не из-за ее детски легкомысленного поступка, а потому что поступок этот заставил его выбирать между тем, что диктовало ему сердце, и чего требовал разум. И он, понимая, конечно, что в самом недолгом времени снимет с Энн арест, тем не менее мстительно один за другим прикидывал в уме варианты возвращения, при которых мог бы большую часть времени довериться автопилоту, находясь в анабиозе, и лишь на наиболее сложных, требующих безусловного человеческого вмешательства отрезках пути, брать управление вновь в свои руки. Видимо, клокотавшее в нем негодование не дало Рольсену сразу заметить, что с кораблем происходят странные вещи. Раз или два, обратившись к памяти машинного мозга и не получив ответа, он посчитал это обычными сбоями и, поскольку нужная информация в общих чертах была ему известна, не придал этим эпизодам никакого значения. Он вел корабль челночным курсом, «заметая» исследуемый квадрат. Особого умения такая операция не требовала. Локаторы интеллекта по-прежнему безмолвствовали. Рольсен начинал скучать и подумывал, не снять ли ему на время арест с Энн, которая, затворенная в своей каюте, ни разу даже не попыталась воспользоваться интеркомом и, если бы не корабельная мониторинговая система, Рольсен вообще не знал бы, жива ли она. В одну из таких минут, от нечего делать, он попросил бортовую ЭВМ просчитать один из тех вариантов экстренного возвращения на Землю, что он успел продумать вчерне. Запрос ушел уже довольно давно, но из динамиков слышалось лишь сплошное шипение, а в объеме изображения вспыхивали какие-то искры — и все. Еще не веря в случившееся, Рольсен прозвонил все узлы коммуникатора по тест-таблице, — снова только потрескивание в динамиках, и ничего более.

Он не мог вспомнить, что положено делать в подобной ситуации, и запросил компьютер. На экране появился сигнал, что запрос принят. Прошло минуты две, прежде чем Рольсен осознал, что электронный мозг безмолвствует, потому что и он тоже не знает, как надлежит поступать в таком положении. Простая вежливость, правда, требовала, чтобы он так прямо об этом и сообщил, но, быть может, такие нежности программой не предусматривались. Предчувствие чего-то недоброго заставило Рольсена задать мозгу вовсе пустяковый вопрос. Ответа вновь не последовало. Тогда, чувствуя неприятную дрожь в руках, он запустил программу тотального контроля памяти компьютера. Экран несколько секунд молчал и Рольсен стал успокаиваться. Тем большим ударом явился для него результат проверки: «Базовая память пуста».

Но даже и тогда он не сумел в полной мере оценить размеры бедствия. Ведь оперативная память компьютера была в порядке и, следовательно, он мог выполнять любые вычисления. Кроме того, автономные запоминающие блоки автопилота тоже оказались поврежденными лишь частично, а именно — в них стерлось все до момента, отстоящего во времени на двадцать два дня. Рольсен взглянул в бортовой журнал. Именно в этот роковой день он услышал Главного, потом пошел будить Энн… да, в промежутке случилась какая-то странная авария.

Спокойно, говорил себе Рольсен, спокойно, нельзя впадать в панику. В конце концов не бывает совсем уж невероятных ситуаций, любая так или иначе предусмотрена, имеет некую аналогию. Надо лишь найти соответствующий случай, скорректировать предлагаемое решение, проиграть его на машине. И только тогда, пытаясь вот так привести мысли в порядок, он почувствовал себя совершенно беззащитным — голым и беспомощным, как младенец. Спасительных правил больше не существовало. «Полная самостоятельность действий, не обусловленных бюрократическими рамками полетных инструкций», — кажется так формулировал он свой идеал жизни в споре с Грусткиным? Что ж, командор Рольсен, сбываются все твои смелые и даже несмелые мечтания. «Вы хотели свободы? Ешьте ее, волки!» Энн была бы рада услышать, что он цитирует ее любимого Киплинга.

Уверенность в своих силах, чуть было не покинувшая Рольсена, возвращалась. Жили мы с инструкцией, проживем и без нее. Кстати сказать, Главный и так развязал нам руки, избавив от необходимости слепо следовать пунктам и подпунктам. Даже Энн… Действительно, какой резон в этой ситуации было арестовывать ее за нарушение отмененных правил? Что за логикой руководствовался он, Борис Рольсен, убежденный бюрократоборец и заклятый параграфоненавистник? Почему простое человеческое любопытство, тем более простительное, что речь идет фактически о девчонке, он возвел в ранг всегалактического преступления? Какова, стабильные квазары, цена всей его уставофобии, если мертвые строчки, способные исчезнуть из памяти компьютера при первом же столкновении с неизвестным покуда космическим явлением, он предпочел живой Энн, не сделавшей, в сущности, никому ничего плохого. С кем он, Рольсен, — с Разумом против Инструкции или с Инструкцией против Разума?

В таком приподнято-покаянном настроении он постучался в дверь ее каюты. Энн открыла ему в тот же миг, словно знала, что он должен вот-вот появиться.

— Что-то случилось, — только и сказала она без тени вызова или обиды. — Раз ты первый пришел, Боб.

Она впервые назвала его так, и в какие-то считанные мгновения Рольсен вдруг все увидел и все понял. И то, как она ссорилась и мирилась с ним, ничего ему об этом не сообщая. И то, с какой неохотой уходила на долгие месяцы в анабиоблок и с какой радостью возвращалась оттуда, чтобы бодрствовать вместе с ним несколько дней, дозволяемых правилами экспериментальных полетов.

С этой секунды они не разлучались. Они были рядом, когда локаторы интеллекта, вдруг словно очнувшись, застрекотали, как сумасшедшие. Они вместе увидели эту планету-ловушку. В четыре руки сажали они свой корабль на чужую лиловую землю. И весь этот не укладывающийся в нормальное сознание абсурдный, вывернутый наизнанку мир они встретили плечом к плечу. Их ничто не разделяло тогда ни днем, ни ночью, и в этом было их счастье и, возможно, спасение. Потому что иначе не смеялся бы теперь во сне за стеной Тит — единственная, в сущности, их надежда.

Сажать корабль вручную было непривычно и странно — тренировочный курс самостоятельного управления пилотажными системами всем курсантам ЭРЭ казался, разумеется, одним из множества бессмысленных предметов, лишь отягощавших их память: в космосе могло случиться, конечно, что угодно, но только не выход из строя бесконечно надежных и все-таки все равно многократно дублированных цепей и схем корабельного мозга. Но именно бортовой компьютер стал для них главной помехой. Упрямо, настойчиво, даже лихорадочно он одну за другой стал вдруг включать бесчисленные блокировки, не позволяющие экипажу совершить практически ни одного самостоятельного действия. Словно старая, потерявшая голову заботливая нянька, утратившая всякое представление о реальном мире, мозг их «Чивера» назойливо предостерегал Рольсена и Энн от любых поступков, предупреждал их ежесекундно, будто малых дитятей, о мифических опасностях, которые могли бы поджидать их разве что в чистой теории, точно всего и забот-то у него было, что спеленать по рукам и ногам двух вполне взрослых людей и именно для этого его посылали за тридевять земель. Эта утомительная, невесть откуда взявшаяся опека порой просто пугала их, не говоря уж о том, что готова была почти полностью парализовать всяческую осмысленную жизнь на борту. В конце концов им пришлось отключить корабельный мозг и взять управление в свои руки.

⠀⠀ ⠀⠀

…Он держал ее за руку, готовый защитить от всех бед и несчастий, и, хотя индикатор угрозы отнюдь не требовал этого, не убирал пальца со спуска бластера. Наивный чудак, меряющий опасность земной меркой… Она замерла, не в силах пошевелиться, когда первое же живое существо, встретившееся им, оказалось диковинно одетым, моложе самого себя лет на десять, сильно похудевшим и отчего-то синеволосым Грусткиным. На груди его на цепочке болтался металлический прямоугольник. Он шел им навстречу, размахивая, как обычно, руками, а его прыгающую походку спутать с чьей-либо было невозможно. Настолько невероятно было увидеть его здесь, среди многоэтажных ядовито-оранжевых деревьев, за которыми скрывались какие-то низкорослые постройки, что Энн, изо всех сил сжав руку Рольсена, в то же время совершенно естественным голосом, очень светски, будто все они прогуливались в Луна-парке среди безобидных аттракционов, сказала:

— Кажется, мы где-то встречались. Но простите, запамятовала ваше имя.

Незнакомец остановился и посмотрел на них без особого интереса. Он откинул со лба свои волосы-водоросли и, к огромному своему облегчению они увидели, что им просто померещилось — это был совсем еще мальчишка лет шестнадцати-семнадцати с неоформившейся фигурой и чертами лица, которые могли стать в будущем какими угодно.

— Грусткин, — сказал он. — Мое имя Грусткин. Генерация пять.

И зашагал прочь.

⠀⠀ ⠀⠀

…Они не раз вспоминали этот свой первый день на Капкане, и Рольсена всегда поражало, насколько спокойно восприняли они оба чистый, без акцента выговор Грусткина, как мало, в сущности, удивил их сам факт встречи с обычным человеком, а не с какой-нибудь космической нечистью, и лишь непонятные тогда слова о пятой генерации показались чем-то, требующим объяснения.

Энн, храбрая девочка, держалась молодцом — и тогда, и позже. Она, правда, настояла, чтобы они вернулись на корабль, когда, войдя в город, они увидели группу людей, что-то делающих у серебристого куполообразного здания, каких на Земле давно уже не строили. Но наутро она первая собралась в путь, и первой вступила в разговор с людьми на площади. Только с Главным она все никак не решалась заговорить, но и этот свой глупый страх сумела потом побороть.

⠀⠀ ⠀⠀

…Рольсен смотрел, лежа в кровати, как Энн выскользнула из-под простыни, набросила на себя халатик и исчезла в ванной, как появилась вновь, поправляя на груди свой неизменный медальон, напевая и раскладывая по местам разбросанные вещи, как, ступая легко и пружинисто, она двигалась по комнате, напоив цветы и смахнув по дороге пыль, — он смотрел на все это, такое привычное, спокойное и родное, и ощущение страшной необратимости происшедшего, чудовищной несправедливости, что оно случилось именно с ними, физически душило его, не давало распрямиться, встать, начать новый день — еще один шаг в никуда.

Но тут дверь распахнулась, ударившись о стену, и в комнату влетел Тит — долговязый, дурашливый, угловатый и все-таки чем-то неуловимо похожий на мать. Обруч, сдавивший Рольсену грудь, треснул, отлетел в сторону, и он легко, одним движением увернулся от прыгнувшего к нему на кровать сына, обхватил его руками и между ними началась обычная утренняя борьба-зарядка.

Энн несколько мгновений смотрела на них и, успокоенная, отправилась на кухню готовить праздничный завтрак.

⠀⠀ ⠀⠀

06.00.00/3030/VI

⠀⠀ ⠀⠀

— Спи, мой мальчик!

— Ну что ты, ма, не надо, все ведь хорошо, ты скоро прилетишь за нами.

— Конечно, сын. Не так, правда скоро, как хотелось бы…

— Ма, время пролетит быстро — ты его не заметишь, ведь ты будешь все время в полете.

— Тит, глупый, да я каждую секунду стану думать о тебе. Я и сейчас уже тоскую без тебя, хотя ты рядом.

— Ну вот, ты опять плачешь… Не надо, ма, надевай на меня, наконец, эту дурацкую пластинку — и скорей улетай. Ну, скорее…

— До встречи, Тит, обязательно до встречи!

— Да, ма, я буду тебя…

⠀⠀ ⠀⠀

06.05.00/3030/VI

⠀⠀ ⠀⠀

Энн Моран

…Самое трудное наступило, когда Титу стало года три — только что казалось: главное — чем накормить, как искупать, не заболел ли… впрочем, болезней тут не бывает, но это потом уже поняли, а тогда жили в постоянном страхе, ведь ни врача, ни лекарств, ни путного информатория, ни соседей, с кем посоветоваться — ничего, но вот, слава Эйнштейну, подрос, вроде здоровенький, умненький, к пище здешней привык, климат идеальный, можно, вроде бы, на какое-то время вздохнуть, заняться хоть немного Бобом, которого Энн, можно сказать, совсем забросила, и тут вдруг Тит приходит домой с улицы и спокойно так, по-деловому, говорит, что скоро ему пора в трансформаторий и пусть его любимую собаку Джули отдадут соседской девчонке, которой еще после него жить целый год; да, он так и сказал и стоял с этим своим бейненсонитовым сокровищем, которое Боб смастерил, разорив одно из корабельных кресел, и смотрел на Энн доверчиво и без всякого страха, и она тогда в первый раз за все время, что они жили на Капкане, заплакала: как объяснить ему, как растолковать, чтобы он понял, что все его друзья и подружки с каждым днем будут становиться все меньше, все беспомощнее и глупее, и только он один станет взрослеть, расти, набираться сил и опыта, как вместить в эту милую детскую головку то, что не умещается в их с Бобом сознании? Обмануть, успокоить, приласкать — глядишь, обойдется? Но ведь не обойдется же… просить совета или помощи у Боба она не могла — он и так весь почернел, издергался, с утра до полуночи пропадая в корабле, пытаясь что-то вычислить, сконструировать, найти какой-то выход, и Энн стала рассказывать сыну правду, которая звучала как недобрая сказка: в некотором царстве, в некотором государстве, говорила она, далеко отсюда на планете по имени Земля, давным-давно жили умные и смелые люди, они построили огромный корабль, во много раз больший, чем тот, где теперь работает наш папа, и полетели так далеко, что сигнал от них шел бы домой долгие годы, поэтому они и не пытались его посылать, но так случилось, что они пролетали мимо звезды, которая притягивает к себе все, что ни окажется рядом с ней, если только оно летит медленнее субсвета… ну да, поэтому ему пришлось сесть на одну из планет, которая вращалась вокруг этой звезды — они, наверное, долго выбирали, на какую, и нашли похожую на их родную землю: там был воздух и вода, растения и многое другое, без чего люди не могут жить, одно только там было плохо — оказалось, что на этой планете у людей не могут рождаться дети; Энн дошла до этого места и остановилась, потому что даже земному ребенку не так-то просто объяснить тайну человеческого появления на свет, а Титу, капканцу, единственному родившемуся здесь ребенку, и вовсе невозможно было сказать ничего разумного: как ни мал он был, а все-таки дважды уже видел, как приводили в дом Возвращающихся с нетерпением ожидавшие их капканцы, как считали они дни до того момента, как надо будет идти в трансформаторий, и с утра стояли у его желтых дверей выдачи… Тит смотрел на нее широко раскрытыми глазами, как все дети, которым рассказывают сказку, и Энн поняла вдруг, что он не станет задавать ей никаких вопросов, а будет просто слушать эту страшную правду, веря и не веря в нее, готовый принять самые невероятные условности, лишь бы все получалось интересно и понятно… так вот, сказала она, видя, что Тит нетерпеливо заглядывает ей в глаза, так вот, эти люди стали думать и гадать, что же им делать: вернуться на Землю они не могли, ждать помощи в ближайшие годы тоже не приходилось, а у них был такой закон — не они его придумали, это была мудрость всех людей на Земле, — чтобы в любых трудных случаях, если нет надежды вернуться домой самим, надо сделать так, чтобы после них остались другие дети, их потомки, которые либо дождутся землян, либо придумают, как выбраться из беды… да, и тогда они придумали вот что: если у них не может быть детей, то приходится самим молодеть и молодеть, а потом, когда станут совсем маленькими, им надо очень быстро состариться, чтобы дальше снова молодеть, и они так и сделали, и теперь на их планете живут одни и те же люди — в девяносто лет они появляются на свет, а потом все молодеют и молодеют, пока их вновь не отнесут в трансформаторий, там они полежат годик и возвращаются вновь, и так они живут уже пятьсот лет — пять поколений, пять генераций… вот такое дело, сказала Энн, думая, что теперь-то Тит хоть что-нибудь поймет, но он сидел насупившись, потому что волшебная история, так хорошо начавшись, превратилась под конец в самую что ни на есть заурядную, ведь он каждый день видел вокруг себя эту неинтересную, совсем обычную жизнь… Великий Космос, подумала Энн, в этом ненормальном мире даже сказки шиворот-навыворот, ребенку надо попросту рассказывать о Земле, все как есть, точнее, как было, и он станет слушать раскрыв рот и требовать продолжения, которое так легко вспоминать, и задавать вопросы, на которые так просто ответить, а пока она это думала, Тит все еще хмурился, не догадываясь, что перед ним готова открыться действительно сказочная страна, в которой живут те же люди, что и здесь, но совсем по-другому, намного интереснее, неправдоподобнее и, значит, лучше и веселее, но он не знал и того, что войдет вместе с этим чудесным миром в его сердце, а потом и в его жизнь, он не мог предугадать, какой горький конец у этой истории, рожденной материнской любовью — любовью землянки к маленькому капканцу, своему сыну; но ци по земным, ни по капканским меркам Энн неповинна в том, что случилось, потому что нет и не может быть событий, не предопределенных заранее — на этой аксиоме держится заведенный на Капкане порядок: в известный день и час человек является в мир и покидает его, чтобы бесконечно повторять этот цикл, долгий внешний путь его проходит под присмотром климатизаторов, а краткий внутренний — в чреве трансформатория, любые случайности, таким образом, исключены, а поскольку все обитатели планеты участвуют в этом раз и навсегда заведенном круговороте, их встречи и расставания запрограммированы самими жизненными циклами, и всякий наперед знает, что и когда с ним произойдет, и в этом смысле судьба Тита предопределена заранее с той же точностью, с какой работает аппаратура поддержания искусственного климата, давления, температуры, влажности и других жизненно важных величин, поэтому нельзя даже ставить вопрос о том, что бы случилось, если Энн не внесла в душу Тита ту смуту, что определила собой впоследствии всю его жизнь, и, стало быть, по капканским понятиям ей не в чем себя винить, и не в чем раскаиваться, и это также очевидно, как то, что трава — лиловая, а деревья — оранжевые, но удивительно другое — этот же самый вывод получается и по земной логике, хотя будущее, скрытой завесой неизвестности для землянина такой же факт бытия, как для капкан-ца — точное детальное знание своего завтра, благодаря каковому он только и может существовать, ибо свобода выбора действий основана именно на непредсказуемости их последствий — в противном случае ни о каком «выборе» не может идти и речи, а в то же время ни одна земная мать (не ведающая, естественно, что проистечет из ее слов и поступков — иначе бы она и под пыткой не раскрыла рта во веки веков) не стала бы лишать своего ребенка, заброшенного на чужую планету, сказки, которая поведает ему о его прошлом и будущем; таким образом получается, что и с земной точки зрения судьба Тита была в известном смысле предопределена, впрочем, может все это вовсе и не так, да и вообще все эти софизмы и рассуждения понадобились много позже, когда ими ничего уже нельзя было исправить, а до этого злосчастного времени Энн каждую минуту рассказывала Титу о Земле, и он рос, мечтая о зеленой траве и голубом небе, темных ночах и солнечных днях, о зиме и лете, о снеге и дожде, о гриппе и коклюше, зубной боли и несчастной любви, о тысячах волшебных, сказочных, невероятных вещей, которые влекли его сильнее, чем… да, сильнее, чем все на свете, сильнее, чем даже сама жизнь… бедный мальчик… если только… если только…

⠀⠀ ⠀⠀

12.00.00/356.947/V

⠀⠀ ⠀⠀

— Мы собрались по просьбе члена Совета командора Морева. Ему слово.

— Сегодня двенадцать лет со дня старта разведывательного корабля руководимой мною Экспедиции, направленного на поиски «Чивера-1». Как хорошо вам известно, это первая попытка поиска Невернувшихся, предпринятая через полэры после их исчезновения. Еще лучше известно вам, что объективные причины, ранее препятствовавшие организации таких поисков — недостаточная техническая подготовленность и отсутствие необходимых энергетических и людских ресурсов — более не оказывают влияния на наше решение. И оно может быть лишь одним: немедленно послать нуль-флот в квадрат, где в последний раз были приняты сигналы малого внегалактического охотника «Чивер-2923».

— Разрешите вопрос?

— Прошу вас, профессор Леонович.

— Подсчитана ли стоимость такой экспедиции и совместима ли она с ранее утвержденными Советом планами?

— Подсчитана. Ориентировочно — 15 миллионов человеколет, что составляет полпроцента наличных ресурсов Совета.

— Но это больше, чем любые две программы, вместе взятые.

— Едва ли стоит в данном случае проводить сравнения и параллели. Поиск Невернувшихся — а перед нами два экипажа землян, о судьбе которых ничего не известно — долг, не сводимый к цифрам и выкладкам.

— Однако безопасность и процветание всей Земли — тоже долг и тоже первостепенной важности.

— Можно ли говорить о процветании одних землян, купленном ценою забвения других? Кроме того, безопасности Земли никто в данный момент не угрожает, в то время как относительно экипажей посланных Землею двух кораблей нельзя даже сказать, живы ли они.

— Тем не менее, существуют планы, реальность которых не вызывает сомнений, и прожекты, осуществимость коих под большим вопросом. Куда прикажете направить ресурсы, всегда, увы, ограниченные?

— Прошу прекратить неаргументированную полемику. Время Совета слишком дорого для неподготовленных дискуссий. Согласно ранее поданной просьбе докладчика предлагаю выслушать мнение эксперта Грусткина.

— Я буду предельно краток. Исследования, проведенные в ЭРЭ за последние несколько лет, — в некоторое нарушение инструкций мы не докладывали о них до сего дня — позволяют немедленно получить экономию в 25 миллионов человеколет, что полностью покрывает стоимость такой же немедленной посылки нуль-флота на поиски Невернувшихся. Подробные расчеты прилагаются.

— Кто дал право ЭРЭ игнорировать Исследовательский Устав?

— Никто не давал вам слова, коллега. Кроме того, победителей не судят.

⠀⠀ ⠀⠀

12.00.15/356.947/V

⠀⠀ ⠀⠀

Боб

Корабль не получил никаких практически повреждений и внешне выглядел вполне исправным малым разведывательным «Чивером», прошедшим, правда, нелегкую дорогу и нуждающимся в профилактическом осмотре и мелком текущем ремонте. Рольсен не вылезал из двигательного отсека, копошился в реакторном отделении, колдовал над панелями блоков управления, прозванивая схемы, прогоняя тесты, настраивая аппаратуру порой без особой нужды заменяя кое-что, благо ремонтные контейнеры ломились от запасных деталей. Он с удовольствием занимался всем этим. Внутренняя потребность постоянно что-то делать, не слишком задумываясь о результате и тем более цели, отличала его с детства. О его работоспособности ходили легенды. Он ни разу не воспользовался послеполетным отпуском — проходил переподготовку, брался за короткие рейсы, осваивал новую технику полета и управление кораблей различных типов. Теперь накопленный столь разносторонний опыт мог ему очень пригодиться.

Однако, чем больше Рольсен приводил корабль в порядок, тем очевиднее ему становилось, что в нынешнем его виде «Чивер-2923» представлял собой по существу груду отлично функционирующих узлов и агрегатов. Информация, стертая неведомым полем, окружавшим галактику, в которую входил Капкан, была невосполнимой, если хоть на секунду всерьез думать о попытке вырваться отсюда. Не хватало тех самых инструкций и параграфов, с которыми он, непрестанно ими пользуясь, боролся. Конечно, Рольсен вполне мог поднять корабль, проложить курс к любой из близлежащих планет, даже, вероятно, найти тот тоннель во внешней сфере, сквозь который они провалились в этот мир, — оперативная память работала без сбоев, весь путь сюда записался четко, можно было, следовательно, повторить его и в обратном направлении. Но что толку? Даже если и существовала какая-то теоретически мыслимая возможность обмануть замкнутость этой проклятой вселенной, найти слабину в ее дьявольских законах, шанс — скорее всего, единственный — требовал расчетов, моделирования, осмысления ситуации в целом. Нужно было строить и проверять гипотезы, пытаясь представить себе механизм, управляющий притягивающим полем, разгадать структуру этой чертовой ловушки. Всего этого Рольсен делать не умел — во всяком случае без полностью набитого программами корабельного мозга.

Он всегда считал, что наставления и уставы, которые портят столько крови в обычных условиях, как раз для того и служат, чтобы пилот мог воспользоваться ими в условиях экстремальных. Поэтому Рольсен и не мудрствовал лукаво — он просто летал, много и охотно, выполняя любые задания, сам искал новые, не отказывался ни от какой космической работы, но никогда не забивал себе голову соображениями, не относящимися к данному конкретному делу. Игорь Грусткин в пылу споров называл его за это приземленцем, но это было, конечно, несправедливо и потому оскорбительно. Это он-то, Рольсен, приземленец? Автопилот с вами, скафандр снимите, посмотрите вокруг. Приземленцев волнует лишь одно — число посадок, которые они совершили. Им безразлично, на чем и куда летать, — точнее, они предпочитают, конечно, легкие и короткие рейсы, не требующие ни сил, ни времени, ни ума. Столько-то приземлений — пожалуйста, новое звание. Еще столько-то — право выбора корабля и маршрута. И так далее. Понятно, приземленцев на бластер-ный импульс не подпускали к ЭРЭ. Неизбежно встречая их на космических трассах, пилоты Экспедиции по возможности не вступали с ними в контакт. Грусткин и вообще не сажал своего «Чивера» на базу, где по его сведениям оказывался хоть один приземленец, пролетал мимо — часто с риском оказаться без топлива и получить от начальства грандиозную нахлобучку, что, кстати сказать, не раз и случалось. Рольсен не придерживался таких крайних взглядов, он не считал себя вправе казнить кого бы то ни было за то, что тот выбрал себе свой жизненный путь отличный от его, рольсенского. Среди приземленцев, между прочим, встречались неплохие ребята, к тому же они, как правило, стояли друг за друга горой, и это ему в них не могло не нравиться.

Но, разумеется, сам Рольсен и близко не был приземленцем. Да, он летал много и порой без разбора, но таков был его способ накапливать полетный опыт. Каждому — свое. Грусткин месяцами сидел на базе, дожидаясь своей экспедиции, каждый раз все более мудреной. Рольсен же за это время успевал вернуться из трех, а то и пяти более простых, принимая почти любое предложение — кроме, конечно, совершенно уж унизительных для пилота его ранга. Грусткин бил в какую-то одну, известную ему да двум-трем близким друзьям точку — он не просто исследовал самые запутанные космические феномены, но из них еще выбирал наиболее загадочные и, быть может, по рольсенскому разумению, не наиболее первоочередные задачи. В результате вокруг его имени стал сиять некий ореол, вроде электростатического пояса, и в Списке Пилотов — негласном, но всеми признаваемом табеле о рангах — он стоял первым. Между тем по служебной лестнице Грусткин продвинулся не слишком: они вместе начинали кадет-лейтенантами, но Рольсен через два года был уже пятым, а еще через три — вторым лейтенантом, а Грусткин, при всей своей мудрости, оставался третьим лейтенантом без особых надежд на скорое продвижение. Кажется, впрочем, его это мало трогало…

Поначалу Грусткин не упускал случая подковырнуть Рольсена, при каждой встрече издевательски просил у него разрешения взглянуть на персональный счетчик парсеков. Но потом отстал, ушел в свои сокровенные проблемы. Они не ссорились, конечно, потому что делали ведь по существу одно дело — работали вместе в ЭРЭ, а разрешенных экспериментов в Экспедиции пока еще хватало на всех. Забавно, что последним человеком на Земле, кого он видел, был именно Игорь, пришедший проводить их с Энн, а первым на Капкане — снова Грусткин, только, естественно, синеволосый.

И опять-таки — поразительно, как устроена человеческая психика! — самые простые и очевидные вещи вызывают наибольшее изумление. Сколько раз на Земле говорили они — кто с одобрением, кто с осуждением — о замкнутости космопилотской касты, о том, что в профессию эту идут люди по наследству, потому что с рождения привыкли слышать дома о звездолетах и млечных трассах, о субсветовом разгоне и парадоксе времени. Логично, казалось бы, сообразить, что и на «Чивере-1» улетели прапрадеды и такие же бабки сегодняшних курсантов-звездолетчиков. Если уж кого и суждено им было встретить, так именно кого-нибудь из таких вот знакомых персонажей — и все-таки долго не могли они привыкнуть к мысли, что в природе все всегда происходит именно так, как оно и должно происходить.

Портретное, фенотипическое сходство… Как, оказалось, этого мало! Но, конечно, если пять генераций подряд превращать человека в растение, и не того можно добиться. Чудовищная, противоестественная идея… впрочем, единственно, вероятно, возможная. И надо признать, мастерски реализованная.

Оторванные от Земли, без малейшей надежды вернуться, они пытались, конечно, прижиться на Капкане, построить дома, наладить быт, растить детей, как требует 26 параграф, который трудно забыть из-за одних хотя бы шуточек, что всегда, очевидно, были с ним связаны. Но проходит несколько лет, и новое несчастье осознается экипажем «Чивера» — у людей, проживших на этой планете всего несколько месяцев, уже не может быть радостей материнства или отцовства. Годы, между тем, идут. Наверное, им пришлось схоронить самых старых и больных, прежде чем были запущены нынешние климатизаторы — остроумным образом переделанная корабельная мониторинговая система, ставшая похожей на те, несколько, правда, более совершенные устройства, что на Земле применяются в клиниках, чтобы поддерживать жизнедеятельность больных.

Но самые светлые головы из чиверян все это время не переставали думать о том миге, когда процесс естественного старения сотрет с Капкана память о землянах. Конечно, это лишь одна из возможных реконструкций событий пятивековой давности, но, похоже, вполне закономерная. Оставался всего один лишь путь — самый невероятный, но единственный: чиверяне — кто именно, теперь уж не узнать — сумели повернуть вспять биологические процессы, происходящие в организме. За полтысячи лет до того, как на Земле научились делать это на животных, другие земляне, подгоняемые неумолимыми обстоятельствами, разработали способ изменять направление ферментативных реакций. Закон униполярности движения жизни, под который делалось столько подкопов в самые разные времена, рухнул, оказывается много раньше, чем считается на Земле.

Но чиверяне по праву заслужили и еще одну Звезду Героев Разума. Они решили прямо противоположную задачу, которая на Земле даже не ставилась — да и к чему землянам нужно тратить свои умственные усилия на явно никчемную проблему: как быстро состарить человеческий организм. Вероятно им, столь глубоко проникшим в механизм физиологической активности, проще было совсем исключить старение, но это означало бы, что вся популяция землян на Капкане застынет на одном возрасте, станет статичной, подверженной неведомым и потому еще более грозным опасностям. Ведь как ни совершенны климатизаторы, но и они вносят постоянные ошибки, суммирующиеся со временем. Вечная молодость — вещь рискованная вообще, а на чужой планете — роскошь попросту непозволительная. Поэтому трансформаторий не только старит — он подправляет все биофизические программы, не дает накапливаться климатизатор-ному грузу, отягощающему наследственность капканский популяции, — если, конечно, допустимо говорить о наследственности внутри одного и того же организма.

Круговорот людей на Капкане — нереальная реальность, что-то вроде тех «сумасбродных мыслей», о которых твердил Грусткин, постоянно горюя, что его собственные абсурдные планы и проекты недостаточно безумны. Но, с другой стороны, он, этот круговорот, — порождение Большого Космоса, результат необходимости следовать четким установлениям, приноравливаясь к самым невероятным обстоятельствам. В этом смысле он бы дал чиверянам и третью Звезду Героя — за образцовое и творческое выполнение требований параграфа 26 «Наставления по осуществлению экспериментального полета». Особенно, если бы они удосужились оставить описание устройства и принципов действия основных блоков своего трансформация или хотя бы не сделали его полностью непроницаемым, словно военно-космический объект класса ноль.

…И все-таки любопытно было бы узнать, в чью именно голову впервые пришла эта гениальная в своей абсурдности идея вывернуть жизнь наизнанку…

⠀⠀ ⠀⠀

15.15.15/3015/VI

⠀⠀ ⠀⠀

ВСЕ СИСТЕМЫ ТРАНСФОРМАТОРИЯ ФИКСИРУЮТ НАСТУПЛЕНИЕ ВРЕМЕНИ «Ч». СОГЛАСНО ПРОГРАММЕ НАЧИНАЕТСЯ РАССЫЛКА КОМАНД НА СЪЕМ ИНДИВИДУАЛЬНЫХ ЭКРАНОВ.

⠀⠀ ⠀⠀

15.15.16/3015/VI

⠀⠀ ⠀⠀

Анна

— Как ты мог, Тит, как ты мог!

— Но, ма, ты сама говорила: надо лишь

⠀⠀ ⠀⠀

— Я чуть с ума не сошла, когда ты исчез, я— очень захотеть — и все получится.

⠀⠀ ⠀⠀

— металась по всему Капкану, я всех.

— Только бояться не надо. Вот я и решил

⠀⠀ ⠀⠀

— расспрашивала о тебе, пока не встретила— сделать то, что невозможно. Как на

⠀⠀ ⠀⠀

— Грусткина-5, и он сказал мне, что видел.

— Земле! Ведь я землянин, ты сама мне сто

⠀⠀ ⠀⠀

— тебя у трансформатория и даже окликнул.

— раз говорила. Ну, вот я и поступил как

⠀⠀ ⠀⠀

— но ты не захотел разговаривать с

— землянин. Ты не плачь, мама, не надо.

⠀⠀ ⠀⠀

— трехлетним стариком, а пошел в Зону.

— И прости, что я взял твой медальон,

⠀⠀ ⠀⠀

— Запрета, но я же знала, что там только

— пока ты спала — я снял его, потому что

⠀⠀ ⠀⠀

— люк, который открыть невозможно, да

— впадинка у люка мне показалась такой

⠀⠀ ⠀⠀

— еще крохотное углубление

— же формы, как твой медальон — я все

⠀⠀ ⠀⠀

— неизвестно, для чего — и это все, что

— время об этом думал с тех пор,

⠀⠀ ⠀⠀

— есть в Зоне Запрета у трансформатория.

— как впервые эту впадинку увидел. И я

⠀⠀ ⠀⠀

— Я помчалась, как безумная туда, и

— решил вставить его туда — ну хоть

⠀⠀ ⠀⠀

— увидела лишь отцовскую булавку командора.

— попробовать, что выйдет. И еще —

⠀⠀ ⠀⠀

— ……………………………

— Как ты мог, Тит? Взять без спросу

— булавка с бриллиантом… Но, мама, ты

— Я ДОЛЖЕН БЫЛ БЫ ПРИКАЗАТЬ ТЕБЕ, АННА, НЕ

— взять единственную ведь, оставшуюся нам

— пойми, пойми — мне так надо было

— ОТКРЫВАТЬ ЭТОТ МЕДАЛЬОН ДО ТОГО МОМЕНТА,

— от Земли. И тут я вспомнила про свой

— проверить, прав ли я насчет этих граней,

⠀⠀ ⠀⠀

— КОГДА ВЫ ВОЙДЕТЕ В КВАДРАТ ПОИСКА. НО Я

— медальон. Он ведь тоже память Земли — и

— отец мне много раз показывал, как свет

⠀⠀ ⠀⠀

— ЗНАЮ ТЕБЯ СЛИШКОМ ХОРОШО, ЧТОБЫ ХОТЬ НА

— тоже пропал! И тебя, Тит, нет — все,

— отражается от них и падает на стену. Я и

⠀⠀ ⠀⠀

— СЕКУНДУ ПОВЕРИТЬ, ЧТО ТЫ ТАКОЙ ПРИКАЗ

— все исчезло. Поверишь,

— подумал: надо пустить эти зайчики на

⠀⠀ ⠀⠀

— СПОСОБНА ВЫПОЛНИТЬ. ПОЭТОМУ СМОТРИ: В

— я не сразу сообразила, что это ты взял

— стену у люка, ведь на ней процарапаны

⠀⠀ ⠀⠀

— МЕДАЛЬОНЕ, КОТОРЫЙ Я ТЕБЕ ДАРЮ, ЛЕЖИТ

— и булавку, и медальон. Но и поняв, не

— какие-то значки. Не сердись, мама,

⠀⠀ ⠀⠀

— БУЛАВКА КОМАНДОРА БЫТЬ МОЖЕТ, ОНА ЕЩЕ

— могла на тебя разозлиться, потому что

— и не плачь.

⠀⠀ ⠀⠀

— ПРИГОДИТСЯ, АННА. И ВОТ ЕЩЕ ЧТО. НЕ

— больше всего на свете боялась пот—……………………………ерять

— ……………………………

— МОГУ ГОВОРИТЬ В ДЕТАЛЯХ, НО ОБА

— тебя, Тит, тебя, тебя…

— ……………………………

— ЭТИ ПРЕДМЕТЫ — МЕДАЛЬОН И БУЛАВКА — ПО

— ……………………………

⠀⠀ ⠀⠀

— ПРЕДПОЛОЖЕНИЯМ НАШИХ МУДРЕЦОВ, В ПЕРВУЮ

— ……………………………

⠀⠀ ⠀⠀

— ОЧЕРЕДЬ ГРУСТКИНА, — ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ? -

— Да, Марк, я тебя слышу, но очень уж

— ……………………………

⠀⠀ ⠀⠀

— ДОЛЖНЫ СЫГРАТЬ В НАШЕЙ ЖИЗНИ НЕКУЮ

— издалека.

— ……………………………

⠀⠀ ⠀⠀

— ВАЖНУЮ РОЛЬ.

— ……………………………

⠀⠀ ⠀⠀

…Бедный храбрый мальчишка, истинный землянин, хотя и родившийся на Капкане… Он не умел смиряться с общепринятой нелепостью, с тем, что всем вокруг казалось самоочевидным, единственно возможным, а ему — абсурдом, дикостью, сумасбродством. Теперь, когда он был где-то за непроницаемыми стенами, дважды отгороженный от нее — неприступным металлом и непроходящим страхом — Энн с мучительной ясностью понимала, что совсем не знала своего сына. Ей было невдомек, как мучительно переживал он обратный капканский ход жизни, когда сам он взрослел, а те, кого он считал своими сверстниками, превращались в младенцев. Она осознала вдруг корни его почти болезненной любви к деревьям и кустарникам, к мелким и крупным зверюшкам — ко всему, что растет как и он, а не уменьшается, как синеволосые люди вокруг. Рассказы о Земле, где все так прекрасно, разумно и счастливо, будили в его бесстрашном сердце решимость сразиться со злом, победить его, выполоть этот Красный цветок нелепости, срубить все, сколько их ни на есть, головы Змею Горынычу алогизма капканского существования.

И он ринулся в атаку — один, безоружный и беззащитный, безоглядно смелый и безнадежно наивный в своей вере в счастливый исход. Том Сойер, Дон Кихот и Иванушка-дурачок в одном лице, фантастический сплав реальных земных образов, бесконечной чередой проходивших перед ним в ежедневных сказках-былях Энн.

Но даже теперь, реконструируя в своем воображении последние годы, вспоминая отдельные поступки Тита и ее с ним разговоры, Энн не могла — в этом она отдавала себе полный отчет — представить себе, насколько ненавистен был для ее сына трансформаторий, это воплощение абсолютного зла, окутанный на Капкане тайной, замешанной на страхе и непонимании. Сколько раз пытались они с Рольсеном побудить кого-либо из капканцев хотя бы задуматься о том, какую странную роль в их жизни играет это противоестественное с точки зрения землянина учреждение, но всегда наталкивались на недоумение, даже раздражение. Энн в конце концов выдвинула гипотезу, что блок контроля знака эмоций в трансформатории включен полярно противоположно по сравнению с анабиованной: все, что происходит с человеком за желтыми стенами, когда он чудовищно быстро превращается из беспомощного младенца в хилого старика, окрашено отрицательно, причем негативные эмоции эти столь сильны, что они вытесняют всякую память о происходившем, да и любую попытку критического анализа чего бы то ни было, связанного с транс-форматорием, — тоже. Ни с одним из двадцати пяти капканцев невозможно было обсуждать эту тему, как нельзя, скажем, было убедить хотя бы на миг снять с себя цепочку с металлическим прямоугольником, которые они все носили словно амулеты. А дома — дома оба они, не сговариваясь, никогда не напоминали Титу о том, что его детский ум, по их разумению, не мог осознать. Мальчик, наверное, приучился думать обо всем этом страшном и недоступном пониманию в одиночку, ни с кем не советуясь и ни перед кем не открываясь. Лишь мир земных сказок, где люди живут по-иному, где можно не только делать, но и думать как тебе заблагорассудится, поддерживал его — и постепенно Тит переселялся в этот выдуманный, нереальный мир и существовал в нем, подчиняясь теперь его законам.

Сколько раз, наверное, проникал он в Зону Запрета вокруг пугающе желтого куба, как внимательно исследовал каждый миллиметр поверхности, доступной его взгляду, как неотступно думал он о том, чтобы проникнуть в заколдованный замок, найти иголку — смерть Кащея бессмертного — и сломать ее, чтобы дать людям… да, как ни дико это звучит, чтобы дать им обычную человеческую смерть, избавительницу от монотонного капканского бессмертия.

Путь Внутренний

Анна

В сущности, именно так и обстояло дело, если отвлечься, конечно, от того, что четырнадцатилетние мальчишки не решают философские вопросы смерти и бессмертия, а просто борются за счастье и справедливость — в их понимании этих слов. Оранжерейная обстановка Капкана не могла сломить генетическую программу, а домашнее воспитание — Энн вынуждена была тратить себя лишь на то, чтобы растить Тита таким, каким ей бы хотелось, чтобы он стал, — эту программу закрепило.

Что он видел вокруг себя за эти годы, с самого момента рождения? Их жилище, напоминающее скорее кабину корабля с полным жизнеобеспечением. Отца — в те редкие часы, когда он не пропадал на «Чивере». Двадцать пять капканцев, составлявших все население планеты — притом трое всегда находились в трансформатории. Возможность общения с ними была весьма ограничена. Морев-6, завершивший на их глазах цикл старения, вернулся немощным стариком с прозрачными выцветшими глазами и разумом младенца. К восьмидесятилетнему возрасту он имел, естественно, умственное развитие десятилетнего ребенка, но был лишен его подвижности и живости. Тит, которому тоже стукнуло к тому времени десять лет, мог лишь вести с ним долгие беседы, да и то тематика их ограничивалась впитанными Моревым сведениями, которыми информаторий — весьма примитивный и, разумеется, не связанный ни с каким иным хранилищем информации во всей вселенной — питал его скупыми дозами в соответствии с программой. Наоборот, девочка, энергичная и подвижная, как и положено ровеснице Тита, в умственном отношении мало подходила ему в подружки, ибо за восемьдесят капканских лет информаторий напичкал ее мозг огромным количеством практически бесполезных сведений.

Энн как-то попробовала обсудить с Рольсеном возможность вмешаться в программу информатория — хотя бы убыстрить начальное развитие Возвращающихся. Но тот просто и честно сказал ей, что его, Рольсена, никогда особо не интересовала интеллектроника, он — пилот и готов лететь куда угодно и на чем угодно, а не заниматься электронными мозгами. Сама же Энн в присутствии Рольсена не чувствовала в себе достаточно смелости, чтобы попытаться применить свои знания многомерного программирования, хотя в тайне от него по крохам восстанавливала в памяти все, чему учили ее на Земле.

Она долго готовилась к тому, чтобы найди подход с другой стороны. Для этого ей понадобилось немало времени. День за днем перебирала она в памяти земные разговоры, споры, даже просто случайно брошенные фразы. Это была сложная исследовательская работа, которую она вела по всем правилам, усвоенным в космошколе, — тщательный сбор данных, построение предгипотезы, ее проверка, определение на основании полученной модели наиболее перспективных путей поиска новых данных — и так далее. Своеобразие ее работы состояло лишь в том, что весь поиск шел в ее собственной памяти, и потому Энн не нуждалась ни в аппаратуре, ни в сотрудниках. Она скрупулезно фиксировала даже мельчайшие обломки воспоминаний — и потому, что это было единственным ее занятием, не считая воспитания Тита, и потому, что любая мелочь могла пригодиться в их капканском бытии.

Так перед ней возник несколько иной Рольсен, чем тот, каким она привыкла его видеть. Из массы недомолвок, а порой и прямых его высказываний ей стало ясно, что и к своей профессии пилота он тоже не относится как к делу жизни, ради которого стоит бросить все остальное. Ей, например, несколько раз случалось присутствовать во время встреч космопилотов с космолингвистами — Рольсен обычно блистал на них, поражая своими профессиональными знаниями в этой далекой от вождения корабля области. Энн вспоминала, что он вел себя так, будто релятивистская лингвистика для него столь же важна, как, скажем, астронавигация, и еще трудно сказать, что для него дело, а что — всего лишь хобби. В другой раз ту же практически позицию он занял, когда в турпоходе на астероидное кольцо возник спор об аудивизуальных средствах передачи информации. Рольсен и тут показал себя большим специалистом, которому предстоящие по окончании космошколы обязанности пилота будут, возможно, мешать плодотворно мыслить над новыми идеями в области формы, цвета, объема, наглядности, информативности и прочих далеких от прокладывания космических трасс понятий. И, наконец, главное, что удалось восстановить в своей памяти Энн, это столь же полные эрудиции его выступления по поводу именно многомерного программирования! Ей самой казалось тогда, что Рольсен — один из забредших в их общежитие студентов-программистов, а вовсе не пилот-стажер космошколы ЭРЭ. И снова он говорил тогда с такой уверенностью и страстью, что ребята из математического легиона, уходя, горевали, что ему приходится тратить столько времени и сил на чуждые им предметы.

Энн очень осторожно напомнила Рольсену об этом случае, еще и еще раз призывая его что-то сделать для изменения их затянувшейся растительной жизни, если он не хочет стать настоящим капканцем — человеком-растением, и если он еще помнит, что он тут не на экскурсии, а на службе. К несчастью, разговор шел при Тите, тогда уже достаточно взрослом, чтобы понимать его смысл. Наверное, слова отца запали ему в душу и ранили ее. Да, говорил Рольсен, он помнит, что он офицер ЭРЭ, командорская булавка с этим драгоценным камешком все еще где-то у него валяется. Но теперь они — просто люди. Просто земляне. Об этом говорил Главный, именно об этом. И нет для них теперь никаких инструкций и наставлений, и никто и ничто не велит им что-то непременно изменять и переделывать на Капкане. У него нет уверенности, что такой эксперимент будет разрешенным, а иных ЭРЭ, как известно, не допускает. А кроме того, он, Рольсен не считает себя узким специалистом в какой-то одной области, и когда говорит, что он только пилот — всего лишь кокетничает и рисуется. Круг его интересов значительно шире, но именно поэтому ни в одной из конкретных областей знания он не обязан разбираться в технических подробностях — достаточно и того, что он свободно ориентируется в общих вопросах.

Силы гравитационные, стала возражать ему Энн, но ведь в бесконечных препирательствах с Грусткиным именно Игорь убеждал его, что нельзя быть только пилотом, который летает просто чтобы летать, а он, Рольсен, отстаивал свое право заниматься лишь тем, что входит в его прямые обязанности, поскольку и этого более чем достаточно.

Да плевать я хотел на Грусткина, распалялся Рольсен, не стесняясь присутствием замершего в изумлении сына, только мне теперь и не хватает его заумных рацей. Он все время талдычил о каком-то сверхподходе, о понимании общей картины, в которую все, что ни на есть — и навигация и лингвистика, и интеллектроника да и вся вообще людская деятельность — входят как малые частности. А такой сверхвзгляд — это просто верхоглядство. Можно постигать отдельные науки лишь по горизонтали — одну за другой, ну, скажем, в их взаимосвязи друг с другом. А наднаук в природе не существует, что бы там Грусткин ни сочинял.

Энн поразила эта вспышка. В сущности, весь пафос Рольсена сводился, если говорить чисто прагматически, к тому, чтобы ничего не делать и ни во что не вмешиваться. Неважно, какой аргумент выдвигался при этом — недостаток узких технических знаний или, наоборот, отсутствие всеобъемлющего генерального плана. Рольсен знал лишь свой «Чивер», на котором пропадал с утра до ночи. Но тогда… тогда, подумала Энн, нет никакого резона возиться с кораблем, в рамках новой философии Рольсена и это занятие тоже лишено смысла. Наверное, ему не хватает специальных знаний электронщика, ядерщика, двигателиста, а в то же время даже если удастся превратить малый внегалактический охотник в нечто невиданное в смысле скорости отрыва и ориентационной лабильности, то и тогда у Рольсена ведь нет никакой стратегии избавления от капканского плена. Да он вроде бы и не особенно тяготится им…

Когда Энн удалось отфильтровать все эти невеселые мысли от неизбежных эмоциональных наслоений, их жизнь на Капкане предстала перед ней в совсем уже непереносимом виде. Ну, хорошо, капканцы — законсервированная крохотная популяция, в которой каждая жизнь переливается сама в себя с единственной целью: сохраниться до некоторого счастливого мига. Инструкция требовала «воспроизводства популяции в экстремальных условиях» — и уж куда экстремальнее, в страшном сне не придумаешь. Но они-то, они-то с Рольсеном не летели же сюда только для того, чтобы прозябать в климатизаторах, словно орхидеи? Наоборот, именно с их появлением на Капкане и должен был наступить тот светлый миг, ради которого экипаж «Чивера-1» отказался от нормальной человеческой смерти и обрек себя на существование, смысл которого теперь уже не ясен ни одному капканцу: жить, чтобы просто жить — как Рольсен хотел летать, чтобы просто летать. Получалось, что трагедия нынешних капканцев находилась в тесной связи с теми спорами, что шли на Земле между Рольсеном и Грусткиным, которые тогда она склонна была считать абстрактным мудрствованием. Непонимание общей картины, одно лишь буквальное следование раз и навсегда заданным правилам без попыток осмыслить их — это и есть типичнейшее кап-канство. А с другой стороны, полное забвение всех инструкций и наставлений, кроме одного какого-то догмата, тоже ведет к нему же. Ведь и чиверяне построили свой страшный мир исходя из требований одного лишь пресловутого параграфа 26, пусть и важнейшего, и определяющего, но не единственного же! В то же время не поступи они так, сегодня на Капкане вообще не было бы никаких людей, пусть даже живущих с обратным направлением времени. И, наконец, вот они есть — а что толку?

Эта цепочка рассуждений, каждое из которых как бы опровергало предыдущее, неожиданно привело Энн к решению заглянуть, наконец, к Бобу на «Чивер». Так сложилось, что она не бывала там долгими месяцами — Тит требовал постоянного внимания, а Боб вообще не нуждался в ее помощи. Скорее наоборот — ему хотелось работать одному, в полной сосредоточенности, он даже дома перестал рассказывать о том, что ему удалось сделать за день. Но теперь, после последнего разговора с Рольсеном, Энн овладело какое-то смутное чувство, похожее на подозрение. Она взяла с собой Тита и отправилась с ним далеко за лиловый лес и дальше, через огромное поле, покрытое лиловой же травой, через лощину, неглубокую речку и еще один лес — туда, где серебрился их «Чивер-2923», частично разоренный для того, чтобы превратить их дом в подобие земного, а частично переделываемый Бобом в нечто могучее и неземное.

Выйдя за радиус действия климатизаторов, Энн надела прогулочный скафандр и натянула на Тита огромный, не по росту, комбинезон, который ей удалось немного присобрать вокруг его тоненького тельца. Дело было даже не в том, что инструкция категорически требовала этих минимальных мер защиты, — воздух на Капкане в самом деле был не совсем безвреден, он оказывал какое-то пьянящее действие, безусловно ненужное ребенку.

Когда, наконец, за последним перелеском показался их корабль, Тит ускорил шаги — ему, видимо, передалось беспокойство, овладевшее Энн. Люк был отдраен. Устройства входного контроля «Чивера» пропускали ее беспрепятственно как члена экипажа. Энн набрала для Тита код гостя и вызвала по интеркому Боба. Она видела, как одна за другой зажигались лампочки опроса помещений корабля. Вот мигнула последняя, и на табло зажглась надпись «НЕ ОБНАРУЖЕН».

…Энн и не помнила, как она с Титом бежала вдоль поля, как вглядывалась в экран поискового индикатора, взятого ею из аварийного комплекта корабля, как обрадовалась, когда сигнал стал четким и вел их в заросли капканского кустарника, о который цеплялись их одежды, и как наконец увидела она Рольсена, со счастливым лицом бредущего им навстречу безо всякого скафандра, но зато с какой-то огромной заржавевшей железкой в руке.

Но когда он подошел ближе, и Энн смогла рассмотреть то, что он бережно прижимал к себе, она сначала просто не поверила своим глазам. Однако уже в следующий миг на душе ее стало одновременно и горько, и обидно, и мерзко.

Интуитивно она ждала беды — но все-таки не такого масштаба.

⠀⠀ ⠀⠀

05.15.20/2900/VI

⠀⠀ ⠀⠀

Появление мыслящего существа в районе входного люка зафиксировано. Показание индикатора интеллекта — единица. Результат теста по таблицам узнавания членов экипажа — отрицательный. Сигнал с датчика угрозы — ноль. Схема совпадений реагирует на эти четыре заранее обусловленных сигнала, поданных одновременно, переходом к программе «КОНТАКТ».

Воспринят голосовой приказ о подъеме уровня освещенности. Приказ выполнен. Условный переход к включению световых табло, последовательно загорающихся по направлению к коммуникатору.

Схема слежения за объектом фиксирует его перемещение к первому указателю. Посылка сигнала на включение второго указателя. Далее — аналогично, вплоть до появления сигнала «ОБЪЕКТ У КОММУНИКАТОРА».

Алгоритм отработан. Прошел сигнал включения коммуникатора объектом. Прогонка тестов контроля системы жизнеобеспечения. Результат — норма.

Зафиксирован сигнал физиологического контроля о повышенном расходе энергии объектом. Подан на вход системы жизнеобеспечения. Подняты поддерживаемые постоянными уровни подачи витаминов, белков, кислорода.

Подготовлены цепи схемы оповещения объекта о возможности покинуть помещения вместе с тремя другими объектами, находящимися в изолированном отсеке.

Начат обратный отсчет времени.

Проходит сигнал: «ОТДРАИТЬ ЛЮК».

Приказ выполнен.

⠀⠀ ⠀⠀

12.00.00/3010/VI

⠀⠀ ⠀⠀

Боб

— …Все-таки лучше бы они не посылали в полеты женщин — и парадокс с ним, с этим нелепым параграфом. Ну что, в самом деле такого, если я действительно в последнее время не возился с «Чивером», а обследовал Капкан? Да, я немного обманывал Энн, но так ведь было спокойнее и ей, и мне, и Титу, который просто места себе не находит, если она нервничает. И вот — столько эмоций, столько слов… Впрочем, нет, слово она сказала всего одно…

Но, стабильные квазары, неужели трудно понять, что я просто не в силах заниматься постоянно одним и тем же делом? Надо же мне иметь отдушину, для того чтобы не спятить! Наконец, даже в научном отношении — в смысле истории космической техники, например — имело полный смысл искать номерной знак не чего-нибудь, а самого «Чивера-1». И вот теперь, когда я его нашел, когда коллекция, которую я собираю всю свою жизнь, стала на самом деле бесценной, вместо того, чтобы порадоваться за меня — да и за себя тоже, между прочим — слезы, отчаяние, душевный кризис.

«Накопитель». Это надо же так сказать! Это я-то, которому лично вообще не нужно ничего. Но коллекционерство — не накопительство, не страсть, это — жизнь. Как можно думать о реконструкции «Чивера-2923», когда где-то рядом разбросаны обломки самого первого «Чивера», и среди них его номерной знак — сокровище, которому нет равных, предмет вожделения лучших из лучших на Земле, ради которого не жалко потерять не только те несколько жалких месяцев, что я, ежесекундно казнясь своей несуществующей виной, оторвал от возни с кораблем. Да я и не оторвал ничего, потому что не было минуты, чтобы не думал о знаке, о его аверсе и его реверсе, о том, насколько он сохранен, и о том — что кривляться перед самим собой — как вытянутся физиономии у дорогих коллег, когда я достану его из макрокляссера.

Теперь мне и впрямь нечего делать на Капкане, и я готов работать как кибер, лишь бы отсюда выбраться. И пусть все упреки, что раньше я не стремился на Землю, в чем-то верны, пусть — теперь-то у меня настоящий, могучий стимул. Ну так, спрашивается, вокруг чего разговор, для чего все душевные метания?

А главное, для чего ворошить всю эту давнюю историю теперь, когда все в корне переменилось? Я довел-таки за эти годы корабль до такого состояния, что он может стартовать. Я работал как целая лаборатория и, быть может, придумал кое-что, чего на Земле еще и в помине нет. В конце-то концов Рольсен — это все-таки Рольсен! Но о каком старте может идти речь, когда Тит в трансформатории, время идет, а что делать — непонятно.

Лучше бы Энн, чем обвинять меня неизвестно в чем, вспомнила, как втягивала мальчишку в свои интеллектуальные игры, как забивала его голову неразрешимыми вопросами об иерархии целей и невыводимости общей стратегии из суммы частных тактик. Да лазер меня прожги, если я понимаю, зачем это нужно было делать — мальчишка и так помешан был на земных, заумных для него историях. Конечно, Энн растила его практически сама, я ей скорее мешал. И выучила она Тита всему, чему только можно. И парень он вырос хоть куда. Но нет, нет и нет моей вины в том, что он решил перевернуть мир! Тысячи мальчишек в его возрасте ни о чем не советуются с отцом — и вовсе не потому, что тот что-то когда-то сделал не так.

…Если же честно, то я в полной растерянности. Взламывать трансформаций? Но как? Да и что будет с Титом и тремя капканцами, которые сейчас там? Ждать? Но сколько? Думать? Но о чем? Не думать? Но это невозможно… Единственное, чем удается поддерживать душевное равновесие — хоть изредка, тайком взглянуть на «Чивера», очищенного, расправленного, тщательно реставрированного. «Номер по каталогу — один!» Так именно и будет сказано при первой его демонстрации. И непременно с восклицательным знаком.

Но довольно — надо же все-таки что-то делать. Итак, что нам известно доподлинно? Тит каким-то путем проник в трансформаторий. Медальон Энн почему-то идеально пришелся к отверстию в его люке. Какую-то роль сыграла и моя бриллиантовая булавка — правда, она найдена у входа, Тит ее с собой не взял. Далее. Принцип действия трансформатория ясен лишь в самых общих чертах. Чиверяне отчего-то не оставили его описаний — как, впрочем, и вообще никаких записок, дневников, отчетов и тому подобного. Любой разговор с капканцем о трансформаторий бесполезен.

Теперь так. Старик-младенец, то есть капканец, проживший в обратном порядке свою жизнь от девяноста лет до года, попав в трансформаторий, в течение двенадцати месяцев снова становится девяностолетним. При этом память его стирается, а все нарушения, случившиеся в его организме за истекший период жизни, исправляются. То есть, иными словами, трансформаторий каким-то образом узнает, каким должен стать попавший в него человек, когда он его через год покинет, — как приемная антенна космодрома узнает по номерному знаку принадлежность корабля. Конечно, современные знаки снабжены массой автоматических устройств, они не только обеспечивают право на приземление, но еще сообщают кибердиспетчеру номер приоритета, тап потребного горючего, время полного останова двигателей и массу иных сведений о корабле и экипаже. Но «Чивер-1» — о, он и без всей этой электронной требухи дороже тысяч самых суперсовременных знаков. По сути, у него нет даже каталожной стоимости — ну кто мог подумать, что я, командор Борис Рольсен стану его владельцем и тем самым разрушу всю их стройную систему сравнительных оценок?

Жаль лишь одного — теперь коллекция «Чиверов» становится практически полной — те пять-шесть, что не хватает, можно будет достать без труда, в крайнем случае просто выменять на копии «Номера Первого». Впрочем, есть одна потрясающая идея: можно коллекционировать прямоугольники, которые каждый капканец носит, не снимая, на цепочке. Только вот как добыть эти кусочки металла?

Поразительно, едва дело доходит до собирательства, я забываю обо всем остальном. Главный, между прочим, это подметил — недаром же он тогда, на кассете, посоветовал мне заняться моими «игрушками». Игрушки! Да это редчайшие экземпляры, каждый в своем роде уникален — хотя, разумеется, и не «Номер Один».

…Да, так о чем же я думал? О начале новой экспедиции? Нет, о чем-то еще раньше… Тьфу ты, асимметричный коллапс, о трансформатории, его устройстве — да как я могу, в самом деле, все время перепрыгивать мыслью кибер знает на что, когда Тит томится за желтыми стенами и неизвестно даже, жив ли он!

Итак, трансформаторий узнает личность старика-младенца и точно знает, что с ним надо делать. Тут две возможности. Либо в нем есть программа для каждого из оставшихся в живых чиверян, либо же каждый капканец несет эту программу в себе. В первом случае совершенно не ясно, как станет трансформаторий поступать с Титом — ведь он не член экипажа «Чивера-1». Но и во втором тоже все темно — Тит и не капканец вовсе, и биологические процессы у него, слава Эйнштейну, идут в прямом, то есть земном направлении. Но если трансформаторий станет при этом подгонять его под какую-нибудь из хранящихся в нем программ… страшно подумать, что может получиться. Хорошо, но чтобы подгонять, надо выбрать из множества наличных программ одну — а какую? Какой отдать предпочтение? Выходит, трансформаторий попросту не сумеет принять решение — он ведь никак не идентифицировал Тита. У мальчика нет ничего капканского, нет даже их неизменного металлического прямоугольника с неизменной цепочкой и — с чем еще?..

…Да, с чем же еще? А что, если с программой? С пластинки считывается информация для трансформатория, на нее же наносятся данные обо всех проделанных операциях. Она — как бы заместитель капканца, его машинный портрет. И как это раньше не пришло мне в голову? Быть может, даже больше того — капканцы потому и не снимают никогда свою цепочку, что она как-то регулирует их внешний путь, когда они живут свои долгие годы под контролем климатизаторов.

Вот это была бы действительно коллекция! Каждая пластинка — уникум, в единственном экземпляре. Подделка невозможна. Копирование — проблематично. Одним словом, она, пожалуй, затмила бы и моего «Номера Первого».

Вот только как добыть для начала хотя бы одну пластинку?

⠀⠀ ⠀⠀

08.00.00/363.562/V

⠀⠀ ⠀⠀

— Событие не предусмотрено программой…

— Факт, не упоминаемый информаторием…

— Появление людей, минуя трансформаторий…

— Необъяснимый феномен…

— Сразу двое…

— Разнополые…

— Мужнина и женщина…

— Не предусмотрено программой…

— Не упоминалось информаторием…

— Популяция резко увеличилась…

— Проблема жилья разрешима…

— Мощность климатизаторов достаточна…

— Запас пищевых ресурсов велик…

— График трансформатория? Он собьется…

— Не предусмотрено…

— Не упоминалось…

— А она красива…

— О чем это?

— Информационная ценность высказывания — ноль…

— Визуальное наблюдение…

— Оценочное суждение…

— Жилье: могут быть приспособлены оставшиеся свободными…

— Способ появления: ранее не зафиксированный…

— Не предусмотрено…

— Но время «Ч»…

— Гипотеза не проверена…

— Ситуация не требует ответных реакций…

— И голос — сильный и нежный…

— Сбой программы…

— Засорение канала лишней информацией недопустимо вследствие…

— Наступление времени «Ч» характеризуется: первое — появлением новых обитателей планеты, второе — возникновением нового эмоционального настроя по всей популяции…

— Первый необходимый признак зафиксирован…

— Есть совпадение по пункту один…

— Пункт два — ноль…

— Совпадение отсутствует…

— И волосы — необыкновенного цвета, не как у нас всех…

— Любопытное наблюдение…

— Верное замечание…

— Проблема контакта — разрешима…

— Время «Ч»…

⠀⠀ ⠀⠀

09.00.00/363.562/V

⠀⠀ ⠀⠀

Энн Моран

— Я жду тебя, Анна, — и он сразу отключился, не ожидая ответа.

Она инстинктивно расправила складки формы, но это не был вызов к командиру. Наверное, он все-таки умел читать ее мысли. Прошло более месяца со дня последней их встречи, она совершенно забыла о них — безо всякого усилия, словно кто-то размагнитил ее память, и только сегодня утром впервые подумала, что давно уже никто не называл ее этим именем. И почти тут же засветился интерком.

Ему не надо было называть ни место, ни время. «Анна» — это был как бы пароль. Энн неторопливо шла парком мимо озера, мимо светлого шарообразного здания штаба ЭРЭ, мимо тира и бассейна — мимо всего, что ей предстояло вскоре покинуть.

Знакомые здания библиотеки, технического корпуса, пункта космической связи, зоны отдыха… Из запрятанных неизвестно где динамиков, расположенных так, что звук доходил к любой точке со всех сторон почти одновременно, доносился сильный, чуть хрипловатый женский голос. «Жизнь невозможно повернуть назад», — повторял он в каждом куплете, и эти странные слова, столь очевидно противоречащие всему, чему ее учили на нескончаемых курсах биофизиологии и анабиотики, наполняя душу Энн каким-то удивительным чувством, словно в этих словах и мелодии, раскопанных любителями древней старины, завладевшими радиокомплексами чуть ли не всей планеты, заключался некий высший, недоступный пока еще ей смысл.

Но Энн не стала останавливаться, чтобы вслушаться как следует в эту необычную песню, судя по всему — многовековой давности. Почти бегом миновала она зону отдыха и вошла в лес, окружавший владения ЭРЭ. Узкая тропинка — для них она была «изумрудной дорогой» — вела к небольшой овальной поляне. Ярко-красный двухместный суперглайдер — единственная настоящая роскошь, которую он разрешал себе иметь — стоял уже у дальнего края, и закатное солнце отражалось в его больших выпуклых стеклах. Отодвинулась, пропуская ее, дверь, и он улыбнулся ей — радостно и в то же время грустно.

— Добрый вечер, Марк, — сказала она, потому что знала: сейчас рядом с ней — не Главный, не грозный начальник ЭРЭ командир Морев, а прежде всего ее друг, верный и нежный, надежный и всепонимающий. Друг, которого вот так близко она видит, скорее всего, в последний раз.

Легкая быстровзлетная машина почти мгновенно взмыла ввысь, Энн сильно и мягко вдавило в бейненсонит кресла, счастливое ощущение полета стерло все мысли и чувства. И тотчас же глайдер пошел на снижение, гигантским прыжком перебросив их к стартовому комплексу, откуда уходили в далекие экспериментальные полеты все корабли Экспедиции. Не разумом — чутьем Энн поняла, почему он выбрал для разговора именно это место: тут он чувствовал себя наиболее уверенно и привычно. Личный код Морева усмирил вспыхнувшие было предупредительные огни лазерной защиты. Лихо и вместе с тем предельно осторожно — Энн любила эту его манеру вождения — посадив глайдер, он выпрыгнул из машины, обошел ее и открыл вторую дверь снаружи. Никто из пилотов никогда не позволил бы себе такой смешной старомодной учтивости, но Главный жил по своим собственным законам — во всяком случае в том, что касалось его личной жизни.

— Я хочу проститься с тобой здесь, но сейчас, — сказал он, подводя ее к серо-стальной громаде корабля.

Последний луч солнца скользнул по обшивке, матово засветились цифры «2923» на номерном знаке. И снова Энн отчетливо увидела, что происходит в его душе: он привык расставаться у трапа звездолета, только такое прощание принимая всерьез.

— Марк, — сказала она, положив ему руки на плечи и заглядывая в глаза, — полет будет очень долгим?

Он молча кивнул.

— И очень трудным?

Он кивнул снова.

— Почему же тогда ты выбрал именно меня?

— Причин несколько. Для дальнего эксперимента согласно инструкции нужна девушка-пилот не старше двадцати биологических лет, имеющая летный балл не ниже 250.

— Таких в ЭРЭ немало.

— Совместимая с пилотом…

— О, таких еще больше, — сказала Энн с неожиданной для нее самой горечью: из ее подруг чуть ли не половина заглядывались на Рольсена, и многим из них он отвечал взаимностью.

— …отважная, добрая, умная, красивая, самоотверженная…

— Этого нет в инструкции! — Энн засмеялась.

— В ней много чего нет. Например, что я тебя люблю.

— Не надо, Марк, — сказала Энн мягко.

— Я просто называю еще одну причину, почему летишь именно ты. Дело не в факте моей личной биографии, а в том, что факт этот дает пусть призрачную, но все-таки надежду на успех вашего полета.

— Я мало что могу сказать тебе, Анна… Видишь ли, истинную цель вашего эксперимента сейчас тебе знать не разрешено. Психологическая служба всегда категорически против того, чтобы экипаж, которому предстоит сверхдлительный полет, был информирован о конечной точке и поставленных задачах: это создает ненужную напряженность. В этом, поверь, есть большой резон. Мы ведь не можем предусмотреть все неожиданности, поэтому должны растить наших пилотов-исследователей готовыми ко всему, способными мыслить самостоятельно и принимать собственные решения в самых неожиданных условиях. Ограничивать их мысль рамками предстоящего эксперимента — в том виде, каким он видится здесь, на Земле, — значило бы заранее канализировать их знания, волю, воображение в не самом лучшем, быть может, направлении.

И все-таки в наиболее общем виде, я хочу сказать тебе, что вас ждет нечто совершенно необычное, поиск, к которому никто из нас не готов — да и не может быть готовым.

— Поиск, Марк?

— Да, Анна. Именно так. И может случиться, что тебе там — я имею в виду сектор поиска — встретится человек, чем-то похожий на кого-либо из тех, кого ты знаешь здесь, в ЭРЭ…

— Не пугай меня — или не шути так странно.

— Я не шучу. И тебе вовсе не надо пугаться — наоборот, я хочу, чтобы ты знала. Если вдруг так окажется, что человек этот будет хоть немного похож на меня, он обязательно будет любить тебя, Анна. Для него ты будешь самой красивой и самой умной и он не сможет сказать «нет» — о чем бы ты ни просила. Потому что любовь — это вроде опьянения: смещаются пропорции в восприятии, и человек не властен над этим — как я, например, всякий раз, когда вижу тебя.

— Марк…

— Я должен был сказать это тебе. И вот еще. Этот медальон — он на память тебе о всех нас, оставшихся на Земле.

— Ты все-таки хочешь, чтобы под конец я расплакалась, как девчонка! Между прочим, я видела точно такой же — наш Грусткин вот уже пол года с ним не расстается.

— Это он и есть, я лишь положил внутрь свою командорскую булавку. Это не просто сентиментальный жест при расставании. Видишь ли… наши мудрецы, Грусткин в первую очередь, считают, что обе эти вещи — медальон и булавка — могут иметь для вас некое важное значение.

— Марк, ты говоришь загадками.

— Да, Анна, и беда в том, что я не знаю отгадки к ним.

Прокручивая этот разговор в своей памяти раз за разом, Энн пыталась восстановить малейшие подробности. Ей все казалось, что что-то важное ускользнуло, стерлось, и тем самым потерян ключ к решению всех их капканских проблем. В тысячный раз пытаясь воссоздать в воображении тот вечер, она вспоминала и закатное солнце, и легкий запах скошенной где-то вдалеке от бетона космодрома травы, и ощущение спускающейся на землю прохлады, и тогда в ушах ее звучал незабытый, оказывается, несмотря на годы и не поддающееся представлению пространство, голос. Энн закрывала глаза и отчетливо видела Марка Морева, который почему-то вовсе не казался маленьким рядом с серебристой громадой корабля. Но он не произносил ни одного нового слова — только те, что она и без того знала наизусть.

И все-таки какой-то намек, умело скрытая подсказка таилась в этом их прощальном разговоре. Конечно, теперь-то Энн понимала, почему ни Морев, ни Игорь, больше всех других сделавшие для осуществления их полета, сами не приняли в нем участие: как хирургу не позволено оперировать своих близких, так и в группы поиска никогда не включают тех, кто может испытать недопустимый в экспериментальном полете стресс от встречи с разыскиваемыми. Это правило становится неукоснительно соблюдаемым законом, если речь идет о генетически связанных людях — родственниках по восходящей или нисходящей линии. И Марк, и Грусткин — они были потомственными космолетчиками, они принадлежали к той небольшой группе семей, где все без исключения работают только в системе Большого Космоса. Их далекие прапредки улетали на «Чивере», и если бы Энн хоть немного интересовалась историей, она непременно прочла бы эти фамилии в любом документе той эпохи.

Но гуманитарные дисциплины никогда не пользовались особой любовью среди студентов ЭРЭ.

Времени у нее было много. Энн продумала такое количество вариантов возможных рассуждений Морева, Грусткина и всех других, неизвестных ей сотрудников Экспедиции, которые готовили их полет на Капкан, что почти не сомневалась — картина сложилась у нее верная. Они с Рольсеном были одними из немногих «чужаков» в космолетческой среде — и уже по одному этому попали в список кандидатов на полет. Наверное, Грусткин не только сам предложил кандидатуру Рольсена, но и горячо настаивал на ней — они были непримиримыми противниками в спорах о теоретической космонавтике, и одно это должно было побудить болезненно щепетильного в вопросах этики Грусткина требовать для Рольсена всех прав и преимуществ в любой иной, отличной от их словесных баталий, сфере. Но была у Энн и другая гипотеза, которая нравилась ей больше. Игорь, зная, что по множеству причин именно Рольсену предстоит лететь на поиски Невернувшихся, специально вел с ним утомительные многочасовые дискуссии, постоянно провоцируя его на спор. Грусткину нужно было возбудить в Борисе способность к анализу, сбить с него самоуверенность удачливого космобродяги, развенчать и в самом деле дешевый романтизм лозунга «Летать — чтобы летать», которым Рольсен руководствовался — или делал вид, что руководствуется. Конечно, в их препирательствах многое было гротескно заострено, но главное Игорь усмотрел верно. «Всеядность» Рольсена, его стремление проникать во все мыслимые области, становясь там своим, признанным, — эту его черту Грусткин высмеивал особенно ядовито. Это — все та же страсть к коллекционированию, говорил он. Одни складывают в коробку конфетные обертки, другие — восторженные отзывы специалистов разных дисциплин о своих успехах и эрудиции. Но толка в обоих случаях — ровно никакого.

И все эти словопрения об уставофобии и параграфоненавистничестве преследовали все ту же цель — подготовить Рольсена к самым непредвиденным обстоятельствам, о которых Игорь думал, видимо, непрестанно. Поддевая Бориса, втягивая его в бесконечные беседы, Грусткин направленно, исподволь рассказывал ему о различных важных эпизодах из истории космоплавания, Рольсену неведомых. Игорь вел сложную, утомительную игру — помимо воли Бориса внедрить в его сознание массу сведений, тщательно отобранных, умело проинтерпретированных, афористично изложенных — с расчетом, чтобы они всплыли из рольсенского подсознания в нужный момент, даже если момента этого ждать придется невообразимо долго.

В свете этих соображений история с медальоном и булавкой становилась прозрачно ясной. Очевидно, Грусткин, дотошно изучивший все, что связано с «Чивером-1» и его экипажем, установил, что среди земных предметов, безусловно фиксирующих на себе внимание, у чиверян были две такие вещицы — семейная реликвия, быть может даже грусткинского древнего рода, и знак высшего воинского отличия — не исключено, что он принадлежал отдаленному предку Морева. Далее, моделируя рассуждения чиверян — так, как Энн сейчас моделировала его, Грусткина, образ мысли — он пришел к выводу, что Невернувшиеся постараются именно эти два предмета использовать как символы, понятные землянам, — поскольку они, чиверяне, тоже вне сомнения, в свою очередь моделировали психику землян.

…Эти мысли, ставшие для Энн и ежедневной гимнастикой ума и смыслом жизни одновременно, делали ее нынешнее капканское существование хоть немного терпимее.

⠀⠀ ⠀⠀

10.00.00/181.740/V

⠀⠀ ⠀⠀

Хранилище трансформатория, кассета № 5:

… Общий Совет экипажа суперкрейсера «Чивер-1», полностью отдавая себе отчет в том, что в обозримом будущем не приходится надеяться на помощь Земли, считает себя обязанным принять все меры к тому, чтобы задачи, поставленные перед кораблем и его командой, были выполнены. При этом он исходит из того незыблемого положения, что Экспедиция Разрешенных Экспериментов, членами которой они являются, никогда не оставляет поиск своих сотрудников, и как только причины, препятствующие организации такого поиска, перестанут действовать, он будет немедленно осуществлен. Поэтому Общий Совет экипажа принимает предложение командира корабля Морева, доложенное им и детально обсужденное Советом, сознавая всю его необычность и принимая на себя всю меру ответственности.

Совет надеется, что время «Ч» наступит достаточно скоро и что все члены экипажа суперкрейсера, оставшиеся к тому моменту в живых, встретят его как и подобает офицерам-исследователям ЭРЭ.

⠀⠀ ⠀⠀

11.15.00/181.740/V

⠀⠀ ⠀⠀

Борис Рольсен

Прошло всего три с половиной месяца с того проклятого дня, когда Тит исчез в трансформатории, но за это время жизнь на Капкане изменилась самым неожиданным и самым кардинальным образом. Пока Рольсен днями бродил вокруг желтых стен, пытаясь найти хоть какую-нибудь возможность проникнуть внутрь, не нарушая при этом режима трансформатория и тем самым не ставя под удар ни Тита, ни трех отлеживавшихся в нем капканцев, Энн, руководствуясь абсолютно непонятными ему соображениями, отправилась в дом к Мореву и совершила невозможное: уговорила его снять свою пластинку и отдать ее им с Рольсеном, чтобы с ее помощью попытаться отворить двери трансформатория и вызволить Тита. Энн примчалась с этим драгоценным поблескивающим прямоугольничком прямо к Борису, но сколько ни рассматривали они его, сколько ни старались просунуть в какую-либо неизвестную им, но специально предназначенную для этого щель, ничего из этого не вышло.

Однако последствия более чем странного (учитывая, что Рольсен и еловом не обмолвился с ней о своих новых коллекционерских планах и тех выводах, к которым они привели его) поступка Энн оказались в известном смысле не менее важными, чем если бы им удалось пробраться за желтые стены. На третий день после этого знаменательного события Морев вдруг появился на пороге их дома. По капканским понятиям этого просто не могло случиться: больших домоседов невозможно было представить себе даже чисто теоретически — лишь в день встречи Возвращающихся да еще несколько раз в году, когда информаторий извещал всех их о необходимости той или иной коллективной акции, капканцы виделись друг с другом.

Но первый за всю капканскую, с позволения сказать, жизнь визит поразил их не только самим своим фактом. Прежде всего — это просто бросалось в глаза с первого взгляда — шевелюра Морева претерпела решительные перемены, словно он посетил несуществующий на Капкане модный салон-парикмахерскую. Или, скорее, наоборот, — словно он был самым заурядным землянином, довольствующимся природным цветом волос, быть может, лишь со слегка синеватым оттенком. Другая перемена, однако, была несравненно более существенной. По сути дела к ним пришел совсем иной Морев, лишь внешне похожий на того, что они видели — на разных этапах его существования — все эти четырнадцать лет. Он словно проснулся — да так оно в действительности и было. Морев ничем не напоминал полных младенческих сил и ощущения раскрывающейся перед ним жизни капканских старцев. Он выглядел на свои нормальные восемьдесят лет и напомнил им обоим Главного не только возрастом и внешностью, но и чем-то неуловимым в манере вести себя. Войдя, например, он сразу уставился на Энн и несколько секунд — совсем как его земной тезка — неотрывно глядел на нее, словно замерев. А потом сказал, будто продолжая прерванный разговор:

— Ну что ж, видимо мне следует кое-что вам рассказать.

Он произнес эти слова таким деловым тоном, так четко и уверенно, что еще до того, как смысл сказанного дошел до них, Рольсен и Энн одновременно не сговариваясь бросились к экрану информатория. Но по всем каналам шла все та же капканская чушь — ликбез для новорожденных, премудрости космонавигации для младенцев, рутинные программы для всех остальных. Нет, здесь все было по-прежнему. Из этого источника Морев не мог почерпнуть никакой информации для своего чудесного превращения во взрослого, мыслящего и знающего человека.

Марк спокойно наблюдал за тем, как они щелкали переключателями программ.

— Дело в этой безделушке, Анна, — сказал он, показывая рукой на цепочку с пластинкой, которую Рольсен повесил на шею, не отдавая даже самому себе отчета в том, что он не в силах хотя бы на минуту расстаться с первым экспонатом новой коллекции, которая затмит все его предыдущие, — И еще вот в этом всем — Морев сделал рукой широкий жест, которым охватил весь их капканский дом, доставшийся им по наследству от неизвестного чиверянина, переоборудованный Рольсеном и превращенный стараниями Энн в уютное земное жилище.

Марк прошел на середину комнаты и сел в кресло — так, что ему видна была одна только Энн. «Да что с ним случилось?» — подумал Рольсен. — Будто родился заново».

— Я вновь стал человеком, — сказал Морев, словно услышав этот его невысказанный вопрос. — Из-за тебя, Анна.

Он второй раз назвал ее так, с удивлением отметил про себя Рольсен. Откуда эта архаика?

Но Энн улыбнулась Мореву открыто и радостно.

— Я так счастлива, — сказала она. — Хотя, Марк, до конца все-таки не понимаю, как все произошло.

— Ты думаешь, почему мы тут прозябаем? — сказал он, неотрывно глядя на Энн и по-прежнему как бы вовсе не замечая Рольсена. — Зачем вся эта карусель, все ненавистные циклы и генерации?

— Я думаю… — нерешительно начала Энн, — то есть предполагаю, догадываюсь — чтобы выжить, сохраниться любой ценой.

— Конечно, — кивнул головой Морев. — Но к чему круговорот людей, как ты считаешь?

— Зачем ты экзаменуешь меня, Марк? За полтысячи лет мы не разучились мыслить и делать выводы из ясных посылок. Даже самые лучшие климатизаторы совершают ошибки. Их надо как-то исправлять — отсюда и трансформаторий, и смена поколений, и все прочее.

— Значит, самого главного ты все-таки не поняла. С обычными сбоями программы, которые происходят при жизни человека, мы как-нибудь уж справились бы, и никому и никогда не надо было бы ни стареть, ни молодеть. Ты только подумай: квалифицированные, тщательно отобранные химики, медики, физики, биологи, привыкшие к напряженнейшей работе — и вдруг оказываются не у дел, а в то же время от их эрудиции, умения, научной смелости зависит жизнь и их самих, и их товарищей. Мы здесь работали ежесекундно подгоняемые смертельной опасностью и жгучей необходимостью, и потому, наверное, кой в чем сумели обогнать землян. Во всяком случае, с физиологическими отклонениями мы могли бы сладить.

— Но что же еще, Марк? Неужели мало тех бед, что есть? Что еще происходит на этом проклятом Капкане, какую его дьявольскую хитрость мы просмотрели?

— Сам механизм ловушки, Анна. Мы тоже очень долго не могли понять его — а ведь нас было много. Прошли годы, пока стало ясно: с нами что-то происходит, мы меняемся, становимся иными. Нет, не внешне — в душе. Характер, интересы, взгляд на мир, отношение к себе и другим… «Мы стали слишком сами собой», — сказал тогда Грусткин. И он был прав — тысячу раз прав.

Рольсен стряхнул наконец с себя оцепенение, в которое вверг его весь этот дикий бред. Достаточно ему многомудрых высказываний земного Грусткина, чтобы выслушивать еще и заумь капканского!

— Ты можешь объяснить что-нибудь простыми словами? — зло сказал он.

Но ни Марк, ни Энн, казалось, не услышали его.

— «Слишком сами собой…», — раздумчиво повторила она. — Не хочешь ли ты сказать, Марк, что Капкан проявляет…

— Именно, Анна, это самое точное слово. Ничего не создает вновь, но лишь усиливает то, что уже было в душе, сознании, памяти. Проявляет — но так, что становится страшно, потому что главная, доминантная черта личности обостряется, уродливо разрастаясь, подавляя в человеке все остальное.

— Странно, Марк, мне не раз приходило в голову что-то похожее, но я гнала от себя эту мысль — ведь слишком уж неправдоподобным должен быть механизм, не только нащупывающий, но еще и усиливающий в нас самое основное, о котором мы и сами порой не догадываемся.

— Вовсе нет, Анна, вовсе нет. Самое сложное чаще всего оказывается как раз самым простым. Поле галактики, в которую входит Капкан, улавливает малейшие проявления разума и воссоздает интеллектуальный портрет любой мыслящей системы, которая, на свое несчастье, в него попадает. А дальше — и вовсе несложно. Вокруг носителя разума линии поля искривляются так, что получается как бы негатив такого портрета: все характеристики личности в нем имеют знак «минус», где было черное — там столько же белого. И лишь одна-единственная черта, пиковая, выступающая на общем фоне, не может быть задавлена внешним капканским полем, просто мощности его не хватает. Вот она-то и остается от всей некогда полной жизни и красок неповторимой индивидуальности. Только то, что составляет самую суть, истинное «Я», сокровенный смысл существования…

…Поразительно, — думала Энн, слушая Марка, — насколько же он не похож на Главного — другое лицо, фигура, манера говорить, ходить, жестикулировать, не говоря уж о капканском синеволосии и безжизненности, которые даже теперь полностью не исчезли. И все-таки что-то неуловимо близкое, знакомое, узнаваемое мгновенно не умом, а сердцем, какой-то стержень, главная пружина…

— …все больше превращались в скопление людей-символов, из которых каждый представлял собой лишь одну какую-то черту характера, уродливо заостренную и развитую, — услышала она слова Марка, и неожиданное воспоминание вдруг нахлынуло на Энн.

— Так вот почему сначала стерлась память корабельного мозга, а потом он с таким упорством стремился уберечь нас от всех опасностей, реальных и мнимых, — сказала она. — Истинная суть бортового компьютера — забота об экипаже, остальное — лишь более или менее несущественные детали.

— Да пустое это все! Наносное! Все дело в номерных знаках, — вдруг вступил в разговор Рольсен, до этого молчавший, обиженный невниманием к нему. — «Капканское поле», «капканская вселенная», — передразнил он Морева-6.— Самая обычная система, ничем не хуже и не лучше стандартных автозапросчиков любого нормального космодрома. Как только в его зону входит корабль, с номерного знака считывается вся нужная информация. А поскольку номерной знак в целях надежности связан с центральной ЭВМ многими радиоканалами, то он всегда, при любых условиях и даже поломках, сам в автоматическом режиме посылает на запрос космодрома данные о типе корабля, его экипаже и текущем состоянии жизненно важных параметров всех бортовых систем. Таким образом даже самый примитивный автозапросчик получает как бы мгновенный снимок корабля.

— Верно, Рольсен, — сказал Марк. — Фокус лишь в двух вещах. Автозапросчик всего-навсего либо пропускает корабль, либо поднимает тревогу, а тут в ответ на любой сигнал разума, — естественного или, как выяснилось с вашим «Чивером-2923», даже искусственного — меняется конфигурация поля. Это раз. А два — ну зачем, спрашивается, космодрому знать истинную суть корабля, вошедшего в его зону? Да и понятия такого нет, во всяком случае — инструкциями оно не предусмотрено.

— Ну, это уж и вовсе пустяки, — сказал Рольсен и вновь выключился из беседы: не хватало ему еще и тут, на Капкане, обсуждать все те же вечные проблемы: что сказано, чего не сказано, а чего и вообще не может быть сказано в инструкциях!

Марк и Энн тоже сидели молча, и в комнате установилась странная, никого из них не удивляющая и не гнетущая тишина.

…Поразительно, думал Марк, как просто и естественно решился вопрос, столь мучавший их в свое время: как узнают они, как почувствуют, что долгожданный «час Ч» наступил, как сумеют выбраться из замкнутых кругов своих не-жизней, что за могучий импульс должен пробить броню, за которую они сами запрятали себя. «Ясновидение любви», — вспомнились ему старые слова не то из позабытого романа, не то из какого-то бесконечного сна, который, быть может, виделся ему все эти годы.

…До какой же степени точно представлял себе земной Марк все то, что может произойти в ее душе, думала Энн. Пожалуй, только теперь она по-настоящему поняла, как глубоко и сильно любил ее Главный — так, что сумел прозреть будущее, во всяком случае в том, что касалось ее, Энн, чувств и мыслей. Нет, не глаза или голос, не походка и цвет волос. Умение забывать себя до полного растворения в делах, радостях и горестях другого — вот что составляло суть Марка Морева, и земного, и капканского, именно ее сохранили гены, и она же безошибочно была нащупана «проявителем» планеты-ловушки. Наверное, Главный считал, что его восемьдесят лет не дают ему права на счастье. А может быть, жертвовал им ради успеха экспедиции? Или же он думал о своем далеком предке, носившем его фамильное имя, которого Энн могла спасти — она и никто другой?..

Пауза затягивалась, и Марк стал в подробностях рассказывать об устройстве климатизаторов — механизмов, не только поддерживающих жизнедеятельность людей, но и снижающих до приемлемых пределов воздействие капканского поля. С какой-то непривычной отстраненностью Энн вспоминала, как подолгу Рольсен находился вне климатизаторного поля, порой даже без скафандра.

Морев-6 между тем стал говорить совсем о другом — не о технических деталях, к которым Рольсен проявлял известный интерес, а о проблемах разрешенности эксперимента, всегда волновавших Энн. Но Рольсен выразил такое подчеркнутое равнодушие, даже безразличие к словам Марка, что Энн оставалось лишь предложить Мореву обсудить эту тему по дороге к его дому, куда она вызвалась проводить его — при молчаливом неодобрении Рольсена.

Ничего, кроме новой волны раздражения, посещение Морева-6 у Рольсена не вызвало. Ну да, конечно, его концепция капканского захвата не лишена интереса. Хотя, с другой стороны, не скажи им он, Рольсен, о бросающейся в глаза аналогии с номерными знаками и автозапросчиком — сами, наверное, так и не догадались бы.

Идея климатизаторного рая — недурна. Но вот существовал же он, Рольсен, месяцами вне этого технического Эдема — и ничего, слава Эйнштейну, с ним не случилось. Более того, нашел «ЧИВЕРА ПЕРВОГО»!

Ну, а уж все заумные заламывания рук, которые последовали за принятыми чиверянами вполне разумными техническими решениями, он, Рольсен, понимать попросту отказывается. Уж и климатизаторы построены и действуют, и трансформаторий в принципе придуман, а они все еще ломают голову над «главной», видите ли, задачей. Сама идея трансформа-тория должна, по их понятиям, пройти главный тест — на разрешенность эксперимента. Иными словами, чиверяне раньше всего должны сами себе ответить на вопрос: допустимо ли в данных условиях вмешиваться в биологический цикл развития людей ради того, чтобы сохранить для Земли возможность когда-нибудь обнаружить свое поселение на этой неисследованной планете и тем самым соблюсти требования 26 параграфа инструкции в обстоятельствах, казалось бы, исключающих его выполнение? Можно ли превращать индивидуальную волю к жизни в коллективное выживание? Позволительно ли экипажу суперкрейсера Экспедиции Разрешенных Экспериментов ставить для себя цель сохранить на Капкане человеческую популяцию, обратив для этого офицеров-исследователей в некое подобие круговорота веществ в природе? Разрешают ли высшие принципы, заложенные в инструкции, делать из коллектива пилотов и научных работников машину, законсервированную и самообновляющуюся, но пребывающую в бездействии до того момента, когда некая внешняя сила побудит ее функционировать?

Вот такие вопросы решали, оказывается, чиверяне — вполне в духе земных грусткинских талмудистских рассуждений. А ведь критерий разрешенности прост и ясен даже ребенку. Должна быть соблюдена иерархия ценностей. «Быть и оставаться прежде всего мыслящим существом, потом — человеком, землянином, и уж в последнюю очередь — офицером-исследователем». Это — прописная истина, которую Главный счел нужным нам все-таки напомнить при своем явлении в секторе поиска. Ну и стало быть, раз интересы высшего разума требуют, чтобы были нарушены законы не только космопилотские, но даже и земные и просто человеческие, то так и следует поступить.

И что, спрашивается, они столько страдали и маялись, и откуда такая всегалактическая тоска в рассказе Морева-6 — нам, простым людям, невдомек. Есть инструкция — вот и следуй ей, не тратя сил и времени на философские метания. Другое дело, если бы когда-нибудь осуществилась его, командора Рольсена, заветная мечта — хоть один полет без параграфов, абзацев и подпунктов, септильон парсеков не видал бы их. Но, видно, истинное счастье не для смертных…

…Да, а что все-таки случилось с Моревым-6, что он заявился к нам собственной персоной?

⠀⠀ ⠀⠀

04.22.45/363.812/V

⠀⠀ ⠀⠀

ЭКИПАЖ МАЛОГО ВНЕГАЛАКТИЧЕСКОГО ОХОТНИКА ЭКСПЕДИЦИИ РАЗРЕШЕННЫХ ЭКСПЕРИМЕНТОВ «ЧИВЕР-2923» УВЕЛИЧИЛСЯ НА ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА. РОДИТЕЛИ: БОРИС РОЛЬСЕН, КОМАНДОР, ПЕРВЫЙ ПИЛОТ, И ЭНН МОРАН, КАДЕТ-ЛЕЙТЕНАНТ, ВТОРОЙ ПИЛОТ. ИМЯ, ДАННОЕ ПРИ РОЖДЕНИИ: ТИТ.

ЗАПИСЬ В БОРТОВОМ ЖУРНАЛЕ ПРОИЗВЕЛ КОМАНДИР КОРАБЛЯ РОЛЬСЕН.

⠀⠀ ⠀⠀

04.23.15/363.812/V

⠀⠀ ⠀⠀

Второй пилот

В некотором, правда, слишком уж горьком смысле разговор с Моревым принес Энн душевное успокоение. В том, что Борис все больше становился другим, чужим ей человеком, виноват, стало быть не он сам, а атмосфера Капкана. Конечно, не слишком радостно, что доминантные черты его характера оказались именно такими, но, с другой стороны, человек — не хордовое, у которого все вытянуто вдоль одного стержня, всякая личность многогранна, она именно тем и ценна, что представляет собой уникальную, нигде более не встречающуюся комбинацию качеств и свойств души. Да, все разговоры его о гнете правил и наставлений над свободой личности на деле обернулись всего лишь бравадой, но реализовавшаяся мечта — вообще крайне опасное состояние для человеческого духа, а Борис к тому же очутился и вовсе в исключительной обстановке, когда его стремления осуществились в значительно большей мере, чем он мог рассчитывать. Естественно, он несколько растерялся, утратил присутствие духа, и потому его страсть к коллекционерству возобладала над другими мыслями и чувствами. Но и Энн повинна в этом — слишком мало сил и времени уделяла она ему в первые годы их капканского существования.

Рассуждая так, Энн не сознавала, что ее образ мысли продиктован тем же самым воздействием капканского излучения или таинственного психологического проявителя. Ей было невдомек, что свойственное ей желание видеть Рольсена умным, сильным смелым и непогрешимым, а саму себя — недостаточно опытной, слабой, вечно ошибающейся в самых элементарных вещах трусихой усилилось за годы, проведенные на планете-ловушке. Но точно так же мимо сознания ее прошла и другая происшедшая с ней метаморфоза. Готовая подчиняться, почти полностью забывая себя, пока человек, чью волю она счастлива была исполнить, был в ее глазах единственным в мире, кого она любила, Энн становилась независимой, самостоятельной и активной, как только чувство это проходило. Так было на Земле, естественно, так же должно было быть и на Капкане. Она и в самом деле была «отважной, доброй, умной, красивой, самоотверженной», как говорил начальник ЭРЭ, но лукавить она не умела. Еще не отдавая себе отчета в том, что случилось в ее душе, Энн, ничего не сказав Рольсену, отправилась в жилище Морева-6, не зная пока, каким образом она сумеет убедить помочь ей этого абсолютно инертного, как все капканцы, бывшего человека, не сохранившего по сути дела ничего человеческого, кроме облика, до удивления напоминающего Главного, ставшего почему-то синеволосым.

Но ей не пришлось ни в чем убеждать его. Видимо, какая-то пелена спала с его, а может быть, и ее глаз. Морев-6 долго и сосредоточенно смотрел на Энн, словно что-то вспоминая из того, чего не было и не могло быть в его памяти. Потом так же не отводя от нее взгляда, не мигая и не произнося ни слова, он, как во сне, протянул руки к цепочке, висевшей у него на шее, и так же неестественно медленно снял ее вместе с прямоугольной пластинкой. Какое-то время лицо его сохраняло все то же бесстрастное и безжизненное капканское выражение, но постепенно оно просветлялось, и в глазах его появилось нечто вполне осмысленное, не только безусловно земное, но вдобавок еще и крайне знакомое.

— Зови меня Анной, — сказала Энн.

Полтысячелетия, разделявшие их, пронеслись за неуловимое человеческим сознанием мгновение. «Любовь — это вроде опьянения», — говорил Марк, повторяя вековую мудрость. Но и опьянение — оно тоже вроде любви, во всяком случае то, что вызывалось капканским наркотиком: смещаются пропорции в восприятии, и человек не властен над этим. В сущности, в душе не рождается ничего нового, лишь усиливается то, что в ней было, но таилось.

— Зови меня Анной, Марк, — сказала она.

⠀⠀ ⠀⠀

ОТЧЕТ ВТОРОГО ПИЛОТА «ЧИВЕРА-2923» КАДЕТ-ЛЕЙТЕНАНТА ЭКСПЕДИЦИИ РАЗРЕШЕННЫХ ЭКСПЕРИМЕНТОВ ЭНН МОРАН

Планета Капкан.

23 час. 32 мин. 00 сек./3014 день/VI-й космоэры.

…По сведениям, полученным в архиве капканского трансформатория упомянутым выше Титом Рольсеном, суперкрейсекр «Чивер-1» совершил вынужденную посадку на планету Капкан в 17.35.04 в 170.789 день VI-ой космоэры. При посадке корабль потерпел аварию. Личный состав удалось спасти.

Энн отложила составление отчета и прислушалась к звукам в доме. За стеной мирно посапывал Тит, в углу комнаты разметался на кровати Борис, время от времени что-то бормоча во сне злым, недовольным тоном. В последние дни нервы его совсем сдали. От былого спокойствия, благорасположенности, мягкости не осталось следа. Если теперь он и напоминал медведя, то голодного, раздраженного, только что вылезшего из берлоги. Все, что происходило вокруг него, он воспринимал как угрозу своему авторитету, или свободе своей личности или еще кибер знает чему. В этом вывернутом наизнанку мире, говорил он, самое лучшее, что можно делать — это поступать не как принято в нормальных земных условиях, а как хочется, как желает душа, а не требуют бессмысленные инструкции, вообще-то всегда связывающие мыслящего человека по рукам и ногам, а тут, где все шиворот-навыворот, и вовсе никому не нужные и даже вредные.

Но разве зло перестало быть злом, а добро — добром только из-за того, что время течет вспять? Точнее, оно движется в своем обычном направлении — от прошлого к будущему через мгновения настоящего, но просто в этом настоящем люди выбрали для себя иной, чем на Земле, образ жизни. Конечно, они не живут, а скорее существуют, даже сама цель этого существования стерлась в их памяти и хранится в недоступном для них трансформатории, но ведь они люди, и цель эта — единственно возможная, единственно достойная людей цель, и осуществить ее должны помочь капканцам именно люди Земли. Так чего же тогда стоят все рольсенские рассуждения о том, что он — землянин и может жить лишь по земным законам? Из того, что капканцы волею обстоятельств все на одно лицо, вовсе не следует, что допустимо терять собственное лицо, оказавшись в их мире. Ведь вот Тит же…

Энн поставила новое время — 02.18.30/3015/VI, и продолжила составление отчета:

«Идея «интеллектуального негатива» (по сути своей — идея обращенности), на которой зиждется механизм капканской ловушки, а также, как ни странно, некоторые ассоциации, связанные с регуляциями ЭРЭ, касающимися парольных фраз, используемых при работе с закрытой информацией, натолкнули командира суперкрейсера командора Марка Морева на мысль, что в принципе возможна обращенная форма жизни. Таким образом им, задолго до профессора Леоновича, были сформулированы условия отказа от униполярности жизненных процессов. Так была построена система замкнутого цикла жизнедеятельности популяции чиверян.

Однако оставалась еще проблема социально-психологического плана: популяция чиверян под действием капканского поля превращалась в никак не объединенных людей, крайних индивидуалистов, своего рода людей-символов, олицетворяющих собой каждый лишь одну какую-то идею, страсть, стремление, образ мышления. Это, естественно, делало жизнь чиверян необычайно сложной, поскольку символы, как известно, не умеют общаться между собой, а люди, ставшие, пусть и помимо своей воли, знаменем чего-то одного, исключительного, отличного от всего остального, с неизбежностью оказываются во враждебных отношениях. По счастью, доминантными чертами личности могут оказаться и такие, как, например, стремление к всеобщему благополучию даже ценой собственного несчастья. Поэтому командор Морев, командир «Чивера-1», и второй лейтенант Грусткин, штурман корабля, не утратили взаимной привязанности в распадающемся на их глазах коллективе чиверян. И именно они, постоянно обсуждая друг с другом свои наблюдения и предположения, привлекая к работе других чиверян, специалистов в тех областях науки, где они не чувствовали себя профессионалами, установили причину происходящего, растолковали ее членам экипажа и сплотили их, таких разных и становящихся все более и более разными и отчужденными, для решения общей задачи, которая формулировалась предельно просто: выжить, несмотря на все известные и неизвестные факторы капканской среды.

Задача социально-психологическая была решена чисто техническим путем. Продолжая ранее использованную аналогию с системами космодрома, можно сказать, что каждый член экипажа суперкрейсера стал как бы автономным кораблем, снабженным собственным опознавательным устройством — цепочкой с пластиной, служащими аналогом номерного знака, поскольку она постоянно транслировала в окружающее пространство те сигналы, что составляли проявленную капканским полем потаенную сущность каждого индивида. Поле Капкана автоматически создавало вокруг носителя такого приемо-передающего устройства соответствующую конфигурацию силовых линий, «интеллектуальный негатив», при котором всякая индивидуальность подавлялась. В связи с этим возникла новая проблема: необходимость в информатории — земного типа, но крайне упрощенной конструкции, чтобы с его помощью поддерживать необходимый минимум общих и специальных знаний.

Эксперимент, разрешенность которого в экстремальных условиях Капкана не вызывает сомнений, показал: для ограниченной группы людей установка на выживание любой ценой с неизбежностью требует стандартизации индивидуальностей. Здесь вновь правомерна аналогия с системой космоплавания. Сверхдальние полеты в пространстве возможны лишь благодаря тому, что пилот вынужден большую часть времени проводить в анаби-ованне, где все жизненные физиологические процессы организма предельно замедляются. Так и коллектив людей, отправивший сам себя, фигурально выражаясь, в сверхдлительный полет во времени, оказывается перед необходимостью искусственным путем заморозить все интеллектуальные процессы. Разница, однако, состоит в том, что для одного человека всегда может быть подобрана индивидуальная конфигурация анабиотизирующего поля, в то время как для всей популяции в целом сделать это невозможно. Отсюда необходимость в организации единого интеллектуального поля, общей культуры по необходимости весьма примитивного уровня.

Вследствие этого люди-растения Капкана лишены какой-либо высшей цели существования, поскольку даже первоначально заложенная идея «выжить любой ценой» перестает быть осознанной ими. Поэтому необходим некий импульс извне популяции, чтобы «расконсервировать» ее, ибо, в строгом соответствии с обобщенной теоремой Геделя, подобная замкнутая система не способна сформулировать ни целей своего движения (в данном случае развития не по спирали, а по замкнутому кругу), ни путей ее реализации. Таким внешним импульсом могло быть лишь активное вмешательство земной цивилизации — на что и была, видимо, сделана ставка в свое время.

(02.30.00/3015/VI).

Энн услышала, как за стеной засмеялся во сне ее сын — ее повзрослевший ребенок, который и безо всякого капканского «фактора икс» сумел бы, наверное, остаться обычным земным мальчишкой, отчаянным и решительным, бескомпромиссным и не рассуждающим, когда надо сразиться со злом и неправдой. Но в то время как капканский проявитель сделал Энн еще более неуверенной в себе, а Боба, напротив, еще более самоуверенным и еще более погруженным в свои собственные дела и проблемы, Тит знал лишь одну мысль и одно желание, с каждым днем все возрастающее: пробраться в ненавистный трансформаторий, сокрушить гидру, отнимающую у него друзей и подруг.

Как наивны были Главный и Грусткин и все другие в ЭРЭ, кто полагал, будто две земные вещицы, пусть любопытные и знаменательные сами по себе, способны помочь организованной ими поисковой экспедиции. Но как мудры были они, что рассуждали именно таким образом. По сути дела, в трансформаторий мог проникнуть любой человек, у которого Капкан не сумел притупить стремление сделать это. Заметить, что единственное углубление на люке имеет форму медальона, легко могли и Энн и Рольсен, но Тит, перед мысленным взором которого постоянно была Земля, Тит, не расстававшийся с мыслями о ней, Тит, начинавший и кончавший день с того, что бережно гладил рукой отцовскую командорскую булавку и медальон матери, эти символы земного, это постоянное напоминание о планете, откуда он родом, хотя и не родился на ней, именно он, Тит, первым увидел то, что на самом деле нельзя было не увидеть, и поступил так, как только и можно было поступить.

По счастью, старая добрая ЭРЭ веками не меняет своих установлений ни в целом, ни в частностях. Парольная фраза, которую Тит не раз слышал от отца, оставалась все той же, и он набрал ее на пульте, оказавшемся под отодвинувшимся люком. Наверное, он на миг почувствовал себя Мальчиком-с-Пальчик, потому что, прежде чем шагнуть в освободившийся проем в желтой стене, положил на землю командорскую булавку — не нужный ему более материализованный призыв родной планеты. И шагнул в логово Кащея, и услышал, как захлопнулась за спиной дверь, и все-таки не оробел, хотя голос его, мальчишески ломкий, дрожал, когда он приказал автоматике поднять уровень освещенности и сообщить о степени опасности среды. Самолюбивый Тит не стал рассказывать о первых своих минутах в трансформаторий, но Энн и так поняла, чего он натерпелся, пока не обнаружил, что его, землянина, оказывается, давно тут ждали и все приготовили для жизни и работы.

Да, работы, потому что, следуя высветившимся указателям, он добрался до небольшого помещения, оборудованного допотопным коммуникатором. Кассеты стояли на полке одна за другой, на каждой порядковый номер. Тит вставил в считывающее устройство первую — и услышал спокойный мягкий голос командира «Чивера-1» командора Марка Морева. С этого мига все страхи его кончились, но зато на его бедный мозг обрушилась непосильная нагрузка — ведь информация, оставленная для земной экспедиции, направленной на поиск Невернувшихся, отнюдь не была рассчитана на пятнадцатилетнего юнца.

Удивительно ли, что чиверяне не могли предусмотреть такой вариант? Ведь полтысячелетия спустя многомудрые сотрудники ЭРЭ тоже не сумели вообразить капканскую вселенную и ее законы — иначе, конечно, не посчитались бы с мнением космопсихологов и сообщили экипажу все данные об объекте поиска еще на Земле. Вот, кстати, один из тех случаев, о которых Энн не раз говорила в спорах с Рольсеном как о теоретически возможных. Теперь, когда с ними случилось ранее никогда и ни с кем не происходившее, ЭРЭ изменит какие-то пункты в каких-то инструкциях. И это — пусть трудный, но единственный путь для разумного существа, которому параграфы и абзацы наставлений кажутся тяжелым бременем. Или же надо жить как Тит — без бравады, без разглагольствований о жажде независимости, отчетливо ощущать, что допустимо, а что нет, что совместимо с критерием разрешенности и что выходит за его рамки. Мальчик ведь не теоретизировал — он действовал, интуитивно следуя духу и даже букве законов Земли.

…Система жизнеобеспечения в избытке насыщала организм Тита витаминами, она, как ей и положено, всячески стремилась поддержать его растущий организм, и все-таки Титу пришлось, конечно, нелегко. Многое он просто не сумел понять, хотя раз за разом прослушивал одни и те же куски информации, гоняя кассету туда и обратно. Но именно он додумался до того, что не приходило в голову ни Энн, ни Рольсену, и что давало им теперь шанс на спасение.

⠀⠀ ⠀⠀

Не раньше 00.00.00/352.667/V

⠀⠀ ⠀⠀

Архив Нан. ЭРЭ ком. Морева.

⠀⠀ ⠀⠀

Фрагм. письма к неизвест. адресату, неотправл.

Датировка — косвенная.

Сохранность — ниже среди.

⠀⠀ ⠀⠀

…все равно, что послать туда часть самого себя. У меня такое ощущение, будто я постоянно вместе с тобой и все вижу твоими глазами, все чувствую и понимаю как ты — ив тот же миг, что и ты.

Ты этого не знаешь — мне как-то не пришлось сказать тебе об этом на Земле, — но вся моя жизнь, в сущности, было одним стремлением найти Невернувшихся, разгадать их тайну. Я мечтал об этом мальчишкой, курсантом ЭРЭ, пилотом ее кораблей и, особенно, став ее начальником. Но постоянные препятствия, преграды, сверхсрочные и сверхважные дела не давали… (нрзбр).

Сам я, как ты теперь поняла, лететь не мог. И с каждым годом все меньше мог я доверить этот полет кому-либо из тех, кого знал, кого учил и наставлял. И вот — ты! С первого дня, как… (нрзбр)… счастье (нрзбр) по одному лишь этому.

И я не просто знаю — я чувствую каждой клеткой своего тела, каждым нейроном мозга, что ты поступишь точно так же, как поступил бы я. А значит, мечта моя сбылась.

Сбылась… Но нельзя, видно, загадывать слишком много. Я начал тосковать о тебе давно, еще тогда, когда все мы были вместе и не было ничего проще, как позвонить тебе или даже дотронуться до тебя рукой. Но если бы я мог в те счастливые дни догадаться, что такое тосковать по-настоящему, то ни за что на свете не отпустил бы тебя. Хоть бы ты снилась мне изредка — но и этого нет (далее нрзрб).

⠀⠀ ⠀⠀

Не позже 12.00.00/356.947/V

⠀⠀ ⠀⠀

Первый пилот

— Парень, надо сказать, весь в меня: недолго думая — и в трансформаторий. И ведь, Великий Космос, разобрался, что к чему! Раз личность капканцев не стерта, а лишь подавлена удавкой с пластинкой, то и память нашего «Чивера-2923» тоже может быть восстановлена, если убрать его личный маркер — номерной знак, приемопередающий блок, связанный с корабельным мозгом десятками радиоканалов. Чиверяне об этом догадаться не могли — их крейсер потерпел аварию, посадка была вынужденной, они так и не успели узнать, что базовая память бортовой ЭВМ пуста. А Энн, несмотря на все свои моделирования всех возможных ситуаций, оказалась не такой сообразительной, как мой сын.

Тит Рольсен, слава Эйнштейну, не посрамил отца. Но, силы гравитационные, какой переполох начался в нашем тихом капканском болотце, когда он показался в дверях выдачи вместе с тремя Возвращающимися! Энн с Моревым к тому времени перебудили всех синеволосых, пошло какое-то светопреставление — каждый что-то вспоминал, вокруг появились вдруг астронавигаторы и математики, программисты, ядерщики, кого только нет! И все блондины, брюнеты, а один так и просто рыжий, — да беда лишь, что знания их лет этак на пятьсот устарели. И тут Тит со своей идеей оживить мозг нашего «Чивера»!

Стабильные квазары, такого и представить себе невозможно. Общее ликование, поле их деформируй, то есть просто радость без границ. Но чего, лазер их прожги, им-то радоваться, ведь «Чивер-2923» — не суперкрейсер, а всего лишь охотник, хоть и внегалактический, стало быть весь экипаж его — два пилота, анабиоблок-то всего один. Какие тут пассажиры? Даже для Тита места нет.

Я это понял в первый же миг, а когда сказал им, меня чуть не растерзали. Асимметричный коллапс! То соплом вперед, то соплом назад: вместо буйного ликования — могильная тоска. Конечно, кому охота снова капканствовать?

Но главное, парадокс их запутай, что ж они со мной-то делают? Этот непрошенный помощничек Марк раздал все собранные мною с таким трудом пластинки в старые руки, и те стали со слезами и проклятьями надевать на себя мою коллекцию. И что же получается? Им что, непременно надо жить вспять только для того, чтобы лишить меня единственной радости? Просто так, назло? Ведь Земля наверняка пришлет сюда нуль-флот, вывезут их, никуда не денутся, прозябали тут полтыщи лет, могли бы дождаться светлого праздничка и без пластинок. А я бы зато…

Но и этого мало! Номерной знак моего «Чивера» решено оставить на Капкане и даже Номера Первого мне с собой взять не дают — из осторожности, видите ли. И кто, спрашивается, распоряжается? Ладно, жена, куда ни шло, хоть и второй пилот и всего-навсего кадет-лейтенант. Но Морев-шестерка, этот Марк, метеорит ему в дюзу, он-то чего раскомандовался?

А в завершение всего Энн категорически отказалась вернуть командорскую булавку под тем предлогом, что она — якобы подарок Главного ей лично. За какие, хотелось бы знать, заслуги? И кто позволил старому пугалу разбрасываться знаками высшего воинского отличия? «Руководство по ношению наград» прямо запрещает передачу кому бы то ни было любых присвоенных Советом символов признания заслуг. Параграф шестой, пункт первый.

Ну да ничего, они еще, память их размагнить, узнают, кто такой командор Борис Рольсен! Никто еще не отменил «Наставления по осуществлению экспериментального полета» и тем более первого абзаца его, где сформулировано со всей четкостью и определенностью: «Дисциплинарным принципом организации полета является единоначалие, то есть полное подчинение экипажа и всех систем корабля Первому пилоту от момента получения разрешения стартовой базы на взлет до момента передачи корабля под охрану в точке завершения полета». Так что мы еще поглядим, кто кем станет помыкать и чьи команды будут в конце концов выполнены!

В таких разговорах с самим собой Рольсен проводил теперь целые дни. Он не покидал «Чивера». Электронный мозг и в самом деле восстановил практически всю информацию после того, как номерной знак сняли с корабля и поместили далеко от него, надежно заэкранировав в недрах трансформатория, чтобы исключить всякую связь с бортовой ЭВМ по радиоканалам. Рольсен готовил «Чивер» к взлету, просчитывая траекторию отрыва, намечал пункт первого контакта с Землей по нуль-связи. Но все это время злоба душила его. Неужели, действительно, нельзя было придумать, как сохранить на борту оба номерных знака? Ведь знают же они, насколько это для него важно. И среди проснувшихся капканцев пруд пруди электронщиков, радистов — могли бы что-нибудь сочинить. Можно и рискнуть, наконец. Даже если и случится какая утечка сигнала — что страшного произойдет? Ну, сотрется малость информации в ЭВМ, выкрутимся как-нибудь, не в первый раз. А с пластинками и вовсе кибер знает что такое: к чему они им, не способным понять, что такое наслаждение истинного коллекционера, восторг, счастье, сознание собственного величия, исключительности, избранности. Неужели он, командор Рольсен, не заслужил право на то, чтобы эти люди чем-то для него пожертвовали — ведь он летел к ним сюда, рискуя жизнью. Да и по критерию разрешенности выходит, что коллекционирование, то есть создание наиболее полного собрания фактов о мире, — высшая цель мыслящего существа, которой должно быть подчинено и все человеческое, и все землянское. Конечно, горючего у них — всего на одну попытку, но кто не рискует — тот не пьет шампанского, а тут есть ради чего попытать счастья.

Он растравлял сам себя этими рассуждениями и совершенно не желал принимать никакого участия в том, что происходило на Капкане. Он не видел, с какой горечью и нежеланием уходили обратно в растительное существование чиверяне, подогреваемые лишь надеждой на скорое окончательное вызволение. Его не было с Энн даже в те минуты, когда она с Марком укладывала в анабиованну Тита, прощаясь с ним, быть может, надолго — если не навсегда.

— Пожалуй, я тоже начну коллекционировать, — сказала Энн, когда слезы на глазах ее почти высохли. — И знаешь что? Командорские булавки.

— Это горькая шутка, Анна, — он держал ее руки в своих, пытаясь успокоить ее.

— Нет, Марк, это признание. Я всегда хочу встречать тебя — молодого и старого, земного и капканского. И всегда для меня ты будешь Командор — с булавкой и без нее. Ведь это по шкале внутренних оценок, по высшему счету.

— Спасибо, милая, — сказал он помолчав. — Только нам не суждено встречаться. Я несу свою пластинку в подарок Рольсену — теперь мне уже больше не по силам жить для того лишь, чтобы просто жить. Даже если ты вернешься на Капкан, то не застанешь меня.

…Они медленно подходили к «Чиверу». Все капканские дела были кончены, оставалось лишь проститься — и улетать. Корабль стоял во взлетной позиции, вверху, у обтекателя, часто мигал рубиновый предстартовый маяк. Слышно было, как монотонно произносил уставные рапорты о готовности систем и узлов информатор, как взвывали на краткий миг сирены опробываемой аварийной сигнализации и шипели где-то в чреве двигательного отсека бесчисленные трубки и каналы, продуваемые блоком контроля исправности бортового оборудования.

Они хотели расстаться у трапа, но Рольсена у входного люка не оказалось, и Марку пришлось подняться вместе с Энн в ходовую рубку, чтобы вручить свой дар и сказать несколько прощальных слов командиру. Энн шла впереди, полностью готовая к полету, в полевой форме второго пилота и с заряженным бластером, пристегнутым у пояса, как положено по инструкции. Она не рискнула нарушить даже этот явно не имеющий к ним никакого отношения пункт наставления, поскольку все последнее время Рольсен добивался неукоснительного соблюдения всех, даже самых незначительных уставных требований, и сам следовал им с пунктуальностью кибера, постоянно консультируясь с восстановившейся памятью корабельного мозга. Он ходил по палубам и отсекам «Чивера» в парадном мундире, не забыв добавить к нему командорские звездочки, до отказа намагнитив знаки отличия, как они делали только в День памяти Невернувшихся, словно в отместку Энн за бриллиантовую булавку, которую она ему так и не вернула. Малый внегалактический охотник — это прежде всего военное судно, все системы которого подчиняются строгой дисциплине. Приказы Рольсена выполнялись абсолютно точно, а его намагниченные регалии, лишний раз напоминавшие всем системам корабля о необходимости соблюдать на борту принцип единоначалия, заставляли автоматику находиться в состоянии постоянной боевой готовности, чтобы свести время исполнения команды до предельного минимума.

Но сейчас никаких указаний от командира корабля не исходило — громкоговорящая сеть дублировала лишь показания приборов, бормотание автоопросчика и ответы проверяемых блоков. Марк вслед за Энн вошел в ходовую рубку и тут только увидел Рольсена, который стоял спиной к ним, что-то разглядывая на штурманском столе. На табло над его головой в этот миг как раз сменилась очередная цифра, и высветившаяся комбинация их врезалась в память Мореву: «10.10.10/3030/VI». Держа пластинку вместе со свисающей с его рук цепочкой прямо перед собой, он, торжественно-шутливо печатая шаг, двинулся к Борису — и вдруг остановился, как вкопанный. Прямо перед Рольсеном поверх карт и кро-ков лежали два номерных знака — старый, с потускневшей единицей, и новенький, на котором сияли цифры «2923». Марк повернулся к Энн с отчаянием и страхом и увидел, что и она смотрит туда же, бледная, застывшая, полуобезумевшая, а рука ее медленно, как в ночном кошмаре, тянется к поясу.

…Сознание Рольсена растянуло неуловимо краткий миг в целую вечность. Он успел понять все — и то, что никто из них не мог рисковать последним шансом, и то, насколько невероятным был его поступок, и что вожделенное им всевластие на корабле закономерным образом обернулось для него неизбежным приговором, и, главное, что теперь все уже кончено и ничего исправить нельзя, потому что на самом деле повернуть свою жизнь вспять не дано никому и нельзя, как ни пытайся, вновь оказаться у того развилка, где ты вступил на неверную дорогу, которая и привела тебя сюда, в эту точку пространства и времени. Иного решения у Энн не было — это он понимал отчетливо и ясно, глядя на случившееся теперь уже со стороны, как посторонний наблюдатель и поражаясь лишь одному: как нашла она в себе столько мужества, как в ничтожно краткое время сумела осознать все последствия его последнего в жизни поступка, перечеркивающего эту жизнь. И весь ужас, который вскоре обрушится на нее, спасавшую многие людские жизни, но убивавшую в себе душу, добрую и любящую, обрушился на него в этот миг.

Но он успел понять и другое — найти, наконец, ответ на вопрос, который, не отдавая себе отчета в том, пытался решить все последние мучительные дни. Она осталась все той же и так же безоглядно любила в нем прежнего Рольсена, в эти мгновения вновь проснувшегося в нем, чтобы уйти — на этот раз навсегда. Он ощутил вдруг радость — давно им забытое чувство, несравненно более острое, чем сладострастие коллекционера — оттого, что другие люди, пробудившись в жизни, смогут остаться в ней отпущенные им секунды, дни, а может и годы. Слова, которые он за бесконечное капканское бытие произносил чаще других, явились ему неожиданно в новом обличьи — он увидел их как бы с иной стороны, выписанными ярким лучом в темнеющем вокруг него воздухе: АННА, ТИТ, ЭРЭ, даже собственное его имя БОБ, как она звала его когда-то…

То темное, что всплыло из глубин его души, усиленное проклятым капканским проявителем, хлопьями опало вновь на дно ее, и Рольсен, глядя прямо на синеватую вспышку, разрастающуюся у него на глазах в огненный шар, несущийся, чтобы поглотить его, выбросил перед собой обе руки — вперед, открытыми ладонями к Марку и Энн, словно пытаясь защититься от неотвратимого. «Счастливого космоса!» — хотелось сказать ему этим двум людям, вдруг ставшим для него дороже всего на свете, но вместо привычных слов прощального привета через его угасающий мозг пронеслись совсем другие, и их вычурное, какое-то детское и вместе с тем грозное звучание в последний раз вызвало в нем глухое раздражение.

«Я ИДУ С МЕЧЕМ, СУДИЯ».

Теперь этот постоянный пароль ЭРЭ был пропуском в пустоту. Он почувствовал лишь легкий привкус озона, как в лесу после грозы, — его память хранила запахи сильнее всего другого.

⠀⠀ ⠀⠀

Экспедицию Разрешенных Экспериментов именовали этим громыхающим словосочетанием только в официальных документах, в просторечье, на любой дальней космической трассе ее называли не иначе как «брачной конторой» — случаи, когда пилоты ЭРЭ не женились бы друг на друге, можно было пересчитать на кнопках скафандра. Но вот что любопытно было бы узнать. Как поступил бы старый поэт, сочинивший эту фразу-перевертыш, если б мог провидеть будущее до такой степени, чтобы узнать, что ему суждено, сходя в гроб, благословить не только величайшего поэтического гения, но и неведомых специалистов по ритуалам ЭРЭ и тем самым, быть может, в какой-то мере натолкнуть своих бесконечно отдаленных потомков на идею механизма, разрушающего униполярность жизни? Что же касается идеи самого палиндрома, то, как совершенно справедливо утверждает «Поэтический словарь» А. Квятковского, «с акустико-фонетической точки зрения палиндром является нелепицей, так как словесные звуки, фонемы необратимы, они униполярны в своем движении».

Этим же свойством обладает и человеческая жизнь: повернуть ее назад, увы, невозможно.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

Карл Ефимович Левитин (1936–2010) — советский и российский журналист, популяризатор науки, писатель-фантаст. Заслуженный работник культуры РСФСР. Автор многих научно-популярных книг. Публиковался под собственным именем, под псевдонимом Лев Карлитин и в соавторстве с Анатолием Меламедом под общим псевдонимом Лев Католин. Долгие годы работал в редакции журнала «Знание-сила». Фантастические произведения: Лев Карлитин. «Инспектор по кадрам» (рассказ), «Знание-сила», № 4, 1984 г.; то же — «Полдень. XXI век», № 5, 2008. Лев Карлитин. «С вами ничего не случится» (рассказ), «Знание-сила», № 12, 1984. Левитин К. Е. «Жизнь невозможно повернуть назад» (повесть), «Уральский следопыт», № 10,1986. Левитин К. Е. «Променянный рай» (рассказ), «Знание-сила», № 9, 1988. Повесть «Палиндром» публикуется впервые.

Майк Гелприн Дикарь

Низкий протяжный звук зародился на востоке, там, где опушка леса упиралась в ничейную землю. Сторожевой дровосек с размаху ударил обухом топора по полому стволу звук-дерева. Оно отозвалось тревожным гулом, который взметнулся к кронам лиственников, поплутал в них и понесся дальше, постепенно растворяясь в лесу. Через пару мгновений к дровосеку присоединился второй. Теперь они, чередуя длинные удары с короткими, попеременно колотили по стволу, и первоначальный звук, протяжный и низкий, сменился на резкий и отрывистый перестук — сигнал тревоги.

На расстоянии охотничьего перехода сигнал приняли. Здесь другая пара дровосеков заколотила в звук-дерево, передавая известие о надвигающейся опасности дальше. Через короткое время звук достиг окраины селения, ворвался в него, метнулся по главной улице, эхом разошелся по дворам и поднял людей на ноги.

Клаун выскочил из дома на холостяцкой окраине селения и замер, прислушиваясь. Сейчас в селении сигналу жадно внимал каждый охотник и каждый дровосек. Для людей леса тревога могла означать множество вещей — и яростный губительный пожар, и надвигающийся с южных пустынь ураган, и вторжение с востока подлого болотного племени.

Через полсотни вздохов Клаун облегченно выпрямился. Сбивчивый, прерывистый ритм звука тревоги изменился — поднявшие ее сторожевики, видимо, разобрались в обстоятельствах и теперь передавали осмысленно. Еще через сотню вздохов молодые охотники и дровосеки на холостяцкой окраине встрепенулись, выражение напряженного ожидания на лицах исчезло. Сигнал тревоги не стал звуком беды, он превратился всего лишь в предупреждение. Вскорости стало возможным разобрать и подробности — звук пришел с востока, но вызвала его не орда рыбоедов, накатывающая на ничейную землю из болот, а лишь их немногочисленная группа.

— Семь лодок, — сказал Клаун подошедшему Брейту, молодому охотнику, с которым обменялся в юности кровь-клятвой побратимов. — Видать, посланники.

Брейт кивнул. Количество людей болота исчисляли в лодках, в которых те передвигались, а зачастую и жили. Семь лодок означало тридцать пять человек — по четыре гребца и рулевому на каждую.

Посланники достигли селения к вечеру, когда солнце, стараясь удержаться на небосводе, отчаянно цеплялось за тучи, но всякий раз срывалось и обречрнно валилось дальше, к горизонту.

Провожаемые настороженными взглядами, рыбоеды молча двигались вдоль по главной улице к площади. Коротконогие, коренастые, угрюмые, вооруженные боевыми острогами, которые одинаково хороши для того, чтобы пригвоздить ко дну жирного пудового налима и к стволу — не успевшего увернуться или отразить удар человека.

Старый Эрт, верховный вождь людей леса, как и предписывала традиция, встречал гостей, стоя в одиночку в центре площади спиной к закату. Предводитель рыбоедов, отделившись от сородичей, двинулся ему навстречу и на расстоянии десяти шагов остановился.

— Приветствую тебя, — неторопливо произнес Эрт. — Пусть твоя еда всегда будет обильной, одежда — теплой, жена — верной, а рука — твердой.

Рыбоед вернул приветствие, и через десяток вздохов вожди опустились на землю по разные стороны ритуального костра. Вслед за ними, скрестив ноги и упершись руками в колени, уселись пришлые. Люди леса остались на ногах. Мужчины образовали широкий круг, оттеснив женщин за спины. Над площадью повисла тяжелая, настороженная тишина.

— Боги разделили людей на два племени, — прервал ее вождь рыбоедов. — Людям леса они велели охотиться, собирать плоды с деревьев и строить дома на прогалинах и полянах. Людям болота — рыбачить, добывать бобровые шкуры, запасать ягоды и селиться на островах. Так было всегда.

— Ты сказал правду, — кивнул старый Эрт. — Восславим же богов в мудрости их.

— Восславим, — согласился человек болота. — Боги мудры и справедливы. Но они, должно быть, отвернулись от детей своих, когда позволили нарушить порядок, существующий испокон веков. Люди неба пришли к нам незваными. Они не охотятся и не рыбачат, не запасают ягоды и не собирают плоды. Может быть, людям неба нет нужды питаться, кто знает. Возможно, они поддерживают свои силы смрадным дымом, что испускают их железные звери. А может быть, они поглощают те омерзительные предметы, которые принесли в наш мир — изрыгающие огонь уродливые палки, отвратительную ветошь, покрывающую их тела, или те прозрачные штуковины, которые они цепляют на глаза, чтобы, по их словам, лучше видеть.

— На этот раз ты ошибся, — сказал Эрт. — Люди неба питаются содержимым, извлеченным из круглых железных посудин или прозрачных склянок. Да, вид их пищи неприятен глазу, а вкус отвратителен и гнилостен, но они так же нуждаются в еде, как и мы.

— Возможно, — не стал спорить человек болота. — Вы, люди леса, живете со спустившимися с неба бок о бок, вам лучше знать. Но я пришел сюда не обсуждать их привычки. Люди неба чужие на нашей земле. Они малочисленны, но могущественны, и кто знает, не придут ли вслед за ними другие. Тогда им перестанет хватать места на том холме, где они живут. И тргда они войдут в лес и отберут дома у твоих людей, а вместе с ними и жизни. А затем переплывут на железных лодках на острова и умертвят плюющимися огнем палками наших мужчин, и заберут себе наших женщин.

— Твои слова мудры, но несправедливы, — возразил Эрт. — Люди неба дружелюбны, они не питают к нам злости. Человек неба по имени Джон — отличный лекарь, немало моих людей продолжают жить потому, что он покрыл их тела чудодейственной мазью, заживляющей раны. Или потому, что велел проглотить белый порошок, унимающий жар и изгоняющий из тела хворь. К тому же, людям неба нет нужды забирать наших женщин — у них есть свои.

— Я знал, что разумные слова не достигнут твоих ушей, — выдержав паузу, произнес предводитель посланцев болота. — Тогда я буду говорить по-другому. Людей болота в пять раз больше, чем лесовиков. Да, твои охотники — отличные воины, моим собратьям не сравниться с ними в боевых умениях. Но на каждого охотника придется по пять островитян, если мы пойдем на вас войной.

— Ты угрожаешь мне? — спокойно спросил старый Эрт.

— Нет. Пока я лишь предупреждаю. Мы не хотим войны, ты ведь знаешь, мы сурово караем тех из нас, которые, ослушавшись вождей, совершают набеги на лесные селения. Война не нужна никому, она унесет много жизней понапрасну. Нам ни к чему ваши земли — рожденные плавать не станут жить среди деревьев. И вам не нужны наши болота, озера и протоки — те, кому боги велели охотиться, не будут рыбачить.

— Это так, — подтвердил Эрт. — Но я пока не знаю, с чем ты пришел ко мне. Ты скажешь мне это?

— Скажу. Я пришел к тебе с просьбой. Позволь нам пройти через ваши земли. Мы не причиним вам вреда и не заберем вашу еду, свою пищу мы принесем с собой. Мы нападем на людей неба, убьем их мужчин, а женщин заберем себе, и они родят нам воинов. И палки, изрыгающие огонь, заберем тоже. И чудодейственные порошки и мази, о которых ты говорил. Часть мы отдадим вам, а железных зверей можете забрать всех, они ни к чему на болотах. Что скажешь?

— А если я откажусь? — после долгой паузы спросил Эрт.

— Тогда будет война, — сурово ответил вождь рыбоедов. — Мы перебьем вас, а потом все равно нападем на людей неба и сделаем, как я сказал. Ты — мудрый человек, что тебе до этих чужаков? Разве стоит твоей жизни и жизни твоих людей их притворная дружба?

Эрт опустил голову. Над площадью вновь повисла вязкая, тягучая тишина. Люди застыли, ожидая решения вождя. От которого будет зависеть, жить ли им дальше или придется идти умирать.

Молчание тянулось долго, очень долго. Наконец, старый Эрт вздохнул, поднял голову и сказал:

— Я слышал тебя. Столетие назад такие дела решались у нас на совете вождей. Мне жаль, что сейчас совет больше не собирают и мне, как вождю вождей, придется дать тебе ответ своей волей. Что ж, вот мое слово — твои речи были разумны. Я согласен.

В тот миг, когда вожди, поднявшись на ноги, в знак достижения согласия хлопнули друг друга по предплечьям, Клаун решился. Как подобает мужчине и воину, он остался невозмутим. Даже Брейт, связанный с ним кровь-клятвой побратим, не смог бы, глядя на Клауна, сказать, что тот только что велел себе умереть.

⠀⠀ ⠀⠀

Ольга закончила обработку лабораторных данных, теперь оставалось лишь наскоро набросать отчет, и можно было, наконец, основательно поразмыслить над тем, что произошло вчера. Впрочем, отчет подождет до завтра, подумала Ольга, и решительно захлопнула крышку портативного ноутбука. Случившееся гораздо важнее и, что ни говори, приятнее. Получить предложение руки и сердца, это, в конце концов, не безделка, на которую женщина не станет обращать внимания. Тем более, если эта женщина хороша собой, — Ольга показала язык своему отражению в зеркале, — неглупа, остроумна и вообще привлекательна.

Грег Уильямс. Высоченный красавец, рубаха-парень и фантастический бабник. Которому строила глазки и о котором мечтала большая половина незамужних барышень на биостанции. А возможно, и замужних тоже. С Грегом Ольга встречалась чуть больше месяца и влюбилась, чего уж там, основательно. Да и не мудрено: отчаянный, сумасбродный, щедрый до безрассудства, Грег оказался ко всему и хорош в постели. Ольга невольно покраснела, вспомнив их последнюю ночь. И в то же время… Да, она увлечена, но настолько ли, чтобы связать с Грегом свою жизнь? Сумасбродство и безрассудство в мужчинах нравятся женщинам, но отнюдь не когда эти качества присущи их мужьям. А у Грега Уильямса и того, и другого в избытке.

Грег оказался легок на помине. Первым, что увидела Ольга, перешагнув порог лаборатории, была огромная охапка сногсшибательных местных цветов. Ольга ахнула — охапка, покачиваясь, плыла на двухметровой высоте прямо на нее и, казалось, проделывала это сама по себе — лица Грега за буйством пурпурного, бордового и алого видно не было.

— Спасибо, милый, — Ольга сбежала по ступенькам. В следующую секунду Грег вырос перед ней во все свои метр девяносто, затем стремительно нагнулся, подхватил на руки, и девушка буквально утонула в цветах. Ольга радостно рассмеялась и, обхватив Грега за шею, поцеловала его в губы. — Поставь меня на землю, пожалуйста, — попросила она. — А то я чуть ли не физически чувствую порицание в глазах десятка прилипших к окнам биологинь. И потом… Ты что, опять в одиночку бегал за этой флорой в лес?

— А что такого? — Грег размашисто шагнул к притулившейся у лабораторной стены скамье и осторожно опустил на нее Ольгу. — Большое дело, побродил по опушке. Это совершенно безопасно. А учитывая некоторые подробности, — Грег водворил охапку Ольге на колени и похлопал по наплечной кобуре, — если и опасно, то отнюдь не для меня. Любого зверя эта штука свалит шутя.

— Тебе никогда не говорили, что самые опасные звери — двуногие? — улыбнулась Ольга. — Правда, к здешним аборигенам это не относится. С ними нам повезло, туземцы на этой планете просто милашки, несмотря на достаточно грозный вид.

— Хороший туземец есть туземец издохший, — поучительно возразил Грег. — Поверь уж мне на слово, малыш, я второй десяток в десанте разменял. Всякое бывало. Но ты права, здешние папуасы действительно неплохие ребята. Хотя по данным разведки за лесом живут более воинственные племена. Помнишь, однажды явилась пара обормотов, от которых воняло несвежей рыбой? Так это, по всему, и были те самые плохие папуасы.

— Не называй аборигенов папуасами, — строго сказала Ольга. — Это совершенно удивительная цивилизация, уникальная, не похожая ни на одну, известную нам доселе.

— Да ладно, — отмахнулся Грег. — Как вы, ученые, это называете? Первобытно-общинный строй, я не путаю?

— Эта цивилизация не имеет земных аналогов. И очень далеко отстоит от первобытно-общинного строя. Родовых структур у них нет или почти нет. Зато есть две касты — дровосеки и охотники, не правда ли, звучит здорово? А также есть культура, есть знания. Взять хотя бы их способ связи — куда там до него нашей азбуке Морзе. А какой поэтичный, образный язык — звук-дерево, сон-трава, огонь-птица… Не говоря уже о том, что местные жители высокоморальны. Посмотри хотя бы, с каким достоинством они себя ведут, как дают и держат слово, как выражают свои мысли.

— Неумение скрывать свои мысли — первый признак дикаря, — усмехнулся Грег.

— Первый признак дикаря — это твоя ксенофобия, милый, — парировала Ольга. — Аборигены кто угодно, только не дикари. Спроси хотя бы этнографов — у туземцев потрясающие предания, совершенно волшебный фольклор. И потом…

Закончить фразу Ольга не успела.

— Лейтенант! — раздался звучный голос. — Лейтенант Уильямс!

Грег, обнимавший Ольгу за плечи, отпустил ее и вгляделся. От окружающего станцию периметра к ним бежал охранник. Анжело Монгиови, отличный исполнительный парень и закадычный друг, когда не в строю. Под начальством Грега Анжело отслужил без малого десять лет.

— Вольно, — обронил Уильямс. — В чем дело, дружище?

Анжело перевел дух и расслабился.

— К нам визитер, — сказал он, улыбнувшись Ольге. — Синьорина его знает. Тот красавчик, который вечно тут отирается и строит ей глазки. Как его, подзабыл… Клоун, что ли?

— Не Клоун, а Клаун, — рассмеялась Ольга. — Между прочим, красивое имя, так у них называется местное животное, что-то среднее между гепардом и волком. И сам парень хорош собой, — кокетливо добавила она.

Грег внезапно с удивлением почувствовал, что ревнует.

— Ладно, Анж, веди его сюда, — бросил он. — Поглядим, чего хочет от нас этот клоун.

⠀⠀ ⠀⠀

Зажав в кулаке пучок беды-травы, знак обрекшего себя на смерть, Клаун медленно шел через покрытую гладким камнем землю людей неба. Женщина, ради которой он решил умереть, ждала его у дверей уродливого дома, в каких спустившиеся с небес по неизвестной причине предпочитали жить. Ольха… Волшебное имя, так называют дерево, листьями которого люди леса выстилают ложа для новобрачных. Ольха была не одна, рядом стоял одетый в пятнистую шкуру воин. Это не имело значения, Клаун скажет то, ради чего он здесь, и уйдет. Люди неба проникнут во чрево летучего железного таракана и вознесутся туда, откуда спустились на эту землю. А Клаун вернется в селение и признает себя предателем. Его, скорее всего, выдадут рыбоедам, и тогда войны, возможно, удастся избежать.

Клаун приблизился к людям неба и остановился в пяти шагах. Он смотрел в прекрасные глаза Ольхи, женщины с волосами цвета коры злата-дерева. Той, которая грезилась ему по ночам. Той женщины, о любви к которой он не говорил никому, даже Брейту. И той, которая никогда не станет матерью его детей.

По обычаям предков гостю следовало растолковать хозяевам, почему он пришел, и только потом — для чего. Клаун сорвал с шеи страсть-камень, тот, что мужчины дарят своим избранницам прежде, чем начать речь любви, и протянул его Ольхе. Затем расправил плечи и заговорил. Он произносил те слова, которые испокон веков дарили своим любимым его предки, а до них — предки его предков.

— Я хочу, — медленно и торжественно выговаривал эти слова Клаун, — обладать твоим лоном, полным жизнь-соков и желанным больше, чем все прочее на земле. Я хочу войти в него и излить туда семя, чтобы зародить в тебе новую жизнь, и делать так много раз. Я…

Клаун прервался. Говорить мешали слова на чужом языке, вылетающие из блестящей черной коробки, притороченной к поясу Ольхи. Клаун знал, что это его собственные слова, ему объясняли, что живущий в коробке невидимый человек неба переводит их на язык своих сородичей.

— Я хочу твою мокрую вагину, — неслось из коробки. — Я хочу ее больше всего на свете. Я хочу совокупиться с тобой и слить в тебя сперму много раз. Я хочу заделать тебе ребенка. Я…

Страшный удар кулаком в лицо швырнул Клауна в воздух и опрокинул на землю. Голову прошила шипастым побегом дикобраз-роза. Окружающий мир закачался, потускнел и покрылся трещинами. В трещины заползал застивший глаза туман. Выдернув из-за пояса нож, Клаун рванулся с земли.

Он не закончил движения. В последний момент ему удалось сдержать себя, остановиться и отбросить нож в сторону. Пронзительно кричала на своем языке Ольха, подлый человек неба, размахивая руками, орал в ответ, но для Клауна это уже не имело значения. То, что произошло, было невозможно, это было немыслимо. Хозяин, опозоривший гостя, не мог больше считаться человеком. Он и себя покрыл вечным позором и бесчестием. Он не заслуживает даже того, чтобы быть убитым, его кровью не станет марать руки ни один воин. Отныне его удел — лишь людское презрение.

Клаун закрыл руками лицо в знак того, что его глаза не хотят больше видеть опозорившего себя бывшего человека. Потом повернулся и пошел прочь. Затем побежал. За его спиной порывом ветра поволокло по земле не нужный больше пучок беды-травы.

⠀⠀ ⠀⠀

Через три дня Ольга Грега простила. Да и как не простить — на Грега в эти дни жалко было смотреть. Он извинялся, каялся, при встречах по-мальчишески краснел и уверял, что потерял голову из любви к ней.

— Откуда же я мог знать, — удрученно оправдывался Грег, — что такие вещи у них в обычае. Этот папу… прости, этот абориген вел себя с тобой, как со шлюхой. Вот я и не сдержался. Да и кто бы стерпел на моем месте?

— Интеллигентный человек бы стерпел, — расслаблено отвечала Ольга. Впрочем, она уже не сердилась, да и нелегко сердиться на мужчину, с которым лежишь в постели, тем более после пары совершенно безумных часов.

— Ты подумала над моим предложением, малыш? — дрогнув голосом, спросил Грег. Обняв Ольгу за плечи, он притянул ее к себе.

Ольга прильнула к Грегу, сейчас он казался ей самым желанным и самым лучшим мужчиной на свете. Мужественный, храбрый, красивый, в конце концов. Не устает повторять, что любит ее, вон как расстраивался после их ссоры.

— Да, подумала, — сказала Ольга. — Правда, недолго. Что тут думать, дорогой? Как там говорили в старых пленочных фильмах? Я, сэр, имею честь сообщить, что согласна стать вашей женой.

Утром Грег легко поцеловал сонную Ольгу в губы и отправился в казарму к десантникам. Она понежилась в постели еще с полчаса. Она чувствовала себя абсолютно счастливой. Не зная, что этого счастья ей осталось всего на один день.

⠀⠀ ⠀⠀

Ночная атака застала Грега врасплох. Пронзительно и яростно завыла тревога, он выскочил из казармы и в свете прожекторов увидел катящуюся вверх по склону холма толпу дикарей. В следующее мгновение все смешалось — исходящий от толпы рев, редкие выстрелы разленившихся от безалаберной жизни зазевавшихся часовых и крики ужаса, несущиеся из окон жилого корпуса.

— Грег! — услышал Уильямс отчаянный крик. — Гре-е-е-е-ег!!!

На секунду его охватила паника, он узнал Ольгин голос. Грегу даже показалось, что он видит ее в окне. Первым помыслом было рвануться туда и погибнуть вместе с Ольгой, но в следующую секунду способность трезво мыслить вернулась к нему.

Тренированные навыки десантника позволили мгновенно оценить обстановку — шанс спасти Ольгу и уцелеть самому был слишком мал. Смерть, вопя в тысячу глоток, неслась на Грега, и меньше чем через пару минут должна была его настигнуть.

— Отходим, — заорал Грег выскочившим из казармы вслед за ним десантникам. — К челноку! Анжело, Пабло, Рик — отходим, мать вашу!

Повернувшись к атакующим спиной, Грег бросился к посадочной площадке. Минута ушла на отпирание ворот в окружающей ее ограде. Когда они, наконец, отворились, Грег обернулся.

Нападающие были уже в сотне метров. Десантники дали залп, он выкосил первые ряды, но толпа дикарей, перескочив через тела сородичей, неумолимо катилась дальше. Рухнул пронзенный копьем сержант, со стрелой в горле повалился на землю рядовой.

Пластаясь в беге, Грег бросился к посадочному модулю и, достигнув его, принялся лихорадочно вводить код. Сзади верный Анжело прикрыл Грега огнем. Когда створки шлюза, наконец, разошлись, Уильямс нырнул в проход головой вперед, перекатился на руках и выглянул наружу. Оставляя за собой кровавый след, Анжело трудно полз к челноку. До него оставался всего десяток метров, и Грег метнулся было навстречу. В следующее мгновение стрела ужалила его в предплечье, вслед за ней упало на излете у ног копье. Выругавшись, Грег отшатнулся вглубь челнока и принялся задраивать шлюз. Закончив, рванул по коридору к рубке, упал в кресло пилота и начал лихорадочно готовить челнок к старту. Через обзорное стекло было хорошо видно, как трое дикарей копьями добивают Анжело Монгиови. Грег стиснул зубы и заставил себя забыть об Анжело, так же, как пять минут назад он забыл об Ольге. Через минуту челнок, оторвавшись от земли, взмыл в небо. Грег задействовал автопилот. Через полтора суток челнок достигнет базы. Там можно будет рассказать любую историю — время придумать ее у него есть.

⠀⠀ ⠀⠀

Лодка мягко ткнулась в островной берег. Брейт выскочил, прикопал нос в песок. Клаун, бросив весла, схватил за грудки связанного пленника. Четверо его сородичей потеряли жизни в тот момент, когда собирались оттолкнуть лодку от обрывающегося в болото склона на ничейной земле.

— Где? — яростным шепотом спросил Клаун. — Где этот дом?

— Вон тот, — пленник мотнул головой в сторону едва очерченной в темноте приземистой хижины. — Женщину неба с золотыми волосами взял себе большой рыболов — владелец четырех лодок. Теперь можешь забрать мою жизнь, лесовик.

— Я дарю ее тебе, — Клаун спрыгнул на берег. — Уходи.

Через сотню вздохов он, ногой вышибив дверь, ворвался в дом, где держали Ольху. Кровь-брат, отставая на полшага, бежал следом. Дочь неба Клаун увидел сразу. Обнаженная, она забилась в дальний угол, слабо освещенный мазками огня из плошки с бобровым жиром. Клаун увидел в глазах Ольхи плещущийся ужас и потерял голову. Тень метнулась наперерез — ножом под сердце. Другая — обухом топора по черепу. Срубив третьего, Клаун бросился к женщине и подхватил ее на руки. Ольха судорожно обхватила его за шею, и он, замерев на месте, прижал ее к себе.

— Бежим, — прохрипел сзади Брейт. — Быстрее, брат.

Через сотню вздохов Клаун запрыгнул в лодку, метнулся к корме и бережно положил женщину на дно. Сорвав с себя медвежью шкуру, прикрыл ее наготу.

Брейт оттолкнул лодку от берега, вскочил на нос и схватился за весла. Полсотни гребков вынесли их в протоку, и в этот миг на оставленном за спиной острове начали зажигаться огни.

⠀⠀ ⠀⠀

Со дна лодки Ольга заворожено смотрела на залитое потом, искаженное от физических усилий лицо Клауна. Туземец, безграмотный дикарь. Вытащивший, вырвавший ее из лап позора и смерти. Униженную, полуживую, изнасилованную воняющим рыбой и протухшим жиром уродом.

За ней обязательно прилетят. Не может быть так, чтобы не прилетели. На базе сотня коммандос, они рассчитаются с этими подонками, сравняют с землей их жилица, выжгут напалмом острова и перетопят лодки в речных и озерных протоках. Они найдут ее, заберут, выдернут из этого мира, из идиллии, обернувшейся первобытным кошмаром.

Кто заберет, пришла следующая мысль. Кто выдернет? Грег? Он ведь слышал, как она звала его, не мог не услышать. Ольгу передернуло, стоило ей вспомнить исчезающий на горизонте челнок с удравшим Грегом на борту. Она вновь посмотрела на Кпауна. Дикарь, человек из леса. Как теперь благодарить его? Не оставаться же с ним на этой планете нянчить его детей и жарить добытое на охоте мясо. И не брать же его с собой. В мир, опередивший его собственный на тысячи лет.

А почему, собственно, нет, внезапно подумала Ольга. Он благородный человек, по-настоящему благородный и мужественный, такому найдется место в любом мире. О боже, о чем она думает, лежа на дне убогой туземной лодки, несущейся невесть куда, возможно, прямиком на погибель. С двумя дикарями на веслах. Или все же не дикарями? Ольга, приподнявшись на локтях, посмотрела на Кпауна в упор и внезапно с удивлением осознала, что ей почти не страшно.

Кпаун почувствовал взгляд. Напряжение вдруг покинуло его лицо, судорожно сведенные челюсти разжались. Он на мгновение замер, улыбнулся и, протянув руку, коснулся Ольгиной щеки. Затем снова схватился за весла.

Кпаун не знал, сколько длилось бегство. Вздох за вздохом он, выкладываясь, рвал жилы. Рывок, выдох, взмах, рывок, выдох, взмах, рывок…

— Быстрее, брат, быстрее, — обернувшись через плечо, кричал Брейт. Первая лодка преследователей была уже различима позади, в белесой утренней хмари. — Еще немного, брат!

До ничейной земли оставалось не больше пяти сотен вздохов. Обдирая в кровь ладони, надрывая мыщцы спин и предплечий, побратимы гнали лодку к берегу.

Опушки они достигли, когда сил у Кпауна почти не осталось. Отсюда вглубь леса уходила тропа. Две лодки преследователей уже пробили носами вязкие скопления тины и водорослей у берега ничейной земли. Восемь гребцов и двое рулевых разом вымахнули из лодок на мелководье.

— Их надо задержать, втроем нам не спастись, — прохрипел Кпаун. — Забирай эту женщину, брат. Ее зовут Ольха, люди неба вернутся за ней. Забирай ее и уходи.

Брейт выпрямился и расправил плечи.

— Уйдет мой брат, — сказал он. — Я останусь здесь и встречу людей болота.

Кпаун схватил побратима за предплечье.

— Забирай женщину! — закричал он. — Отвечать за содеянное мне, а не тебе. Твои уши слышат меня!?

Брейт рванулся и высвободил руку.

— Я сказал свое слово, — сурово проговорил он. — Уходит мой брат, я остаюсь. Уходи же! — закричал он Кпауну в лицо. — На счету каждый вздох. Убирайся, если хочешь, чтобы эта женщина осталась жива и родила тебе сыновей!

Клаун посмотрел побратиму в глаза. Затем вновь подхватил Ольху на руки и грузно побежал по тропе вглубь леса. На повороте он перевел дыхание, крепче прижал к себе дочь неба и оглянулся. Привалившись плечом к стволу, его кровь-брат готовился встретить смерть. Великие боги наградили Брейта — немногим выпала честь обменять свою жизнь на жизнь брата. Клаун втянул в себя воздух, выдохнул и через мгновение, глотая скатывающиеся по щекам слезы, вновь размашисто понесся вдоль по тропе.

«Только бы за ней не вернулись, — отчаянно молил и заклинал на бегу Клаун. — Милостивые боги, сделайте так, чтобы за ней не вернулись. Не вернулись. Не вернулись. Не вернулись».

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Майк Гелприн, известный также под псевдонимом Джи Майк, родился 8 мая 1961 года в Ленинграде. Окончил Ленинградский политехнический институт в 1984 году по специальности «инженер-гидротехник». В 1994 году переехал на постоянное место жительства из Санкт-Петербурга в Нью-Йорк. Сменил множество работ и профессий. Живет в Бруклине.

Литературное творчество Гелприн начал в 2006-м году как автор рассказов об азартных играх, в которые долгое время играл профессионально. В 2007-м переключился на фантастику. За семь лет написал и опубликовал в журналах, альманахах, сборниках и антологиях 110 рассказов в периодике России, Украины, США, Германии. В 2013-м в «ЭКСМО» вышел роман «Кочевники поневоле». В 2014-м в «Астрели, Спб» — роман «Хармонт. Наши дни», прямое продолжение «Пикника на обочине» АБС. Там же готовится к изданию авторский сборник рассказов. В номере № 2 (7) за 2008 год «Знание-силы: Фантастика» напечатан рассказ «Дождаться своих», в № 2 (17) за 2013 г. — рассказ «Камикадзе», в № 1 (18) за 2014 г. — рассказ «Когда взлетает рыба».

⠀⠀ ⠀⠀

Федор Федоров Древний город

Сегодня похоронили Бориса Михельсона, геолога. Солнце уже садилось, когда они собрались в конференц-зале. Мягкий флуоресцентный свет, исходивший от стен, усиливал мертвенную бледность участников второй экспедиции.

— Это уже пятая смерть за последние три месяца, — Ив Бушер, биолог посмотрел в сторону врача, тот разливал спирт по стаканам. — И снова причина неизвестна, так ведь Док?

Док поставил пятилитровую бутыль на пол и ответил:

— Да. Просто остановилось сердце.

— Мы должны остановить колонизацию планеты. Пока не выясним, в чем дело.

— Это не вам решать! — с кресла поднялся маленький пухленький мужчина, очень напоминающий хомячка. — Я плачу вам за вашу работу, вот и занимайтесь ею.

На лице Бушера появилось выражения, какое бывает у людей, случайно раздавивших босой ногой собачью кучу. Он всегда недолюбливал Илью Матюшина, но в последнее время это чувство трансформировалось в ненависть, смешанную с отвращением. При первом знакомстве Матюшин производил на всех ложное впечатление. Мало кто догадывался, что за фасадом добряка и рохли скрывался жесткий и беспринципный бизнесмен. В двадцать три года он стал владельцем строительной компании, а уже через десять лет его имя возглавляло список богатейших людей Земли. Однако, люди часто ошибались и насчет Бушера. Он был прямой противоположностью Матюшина — слишком высокий и слишком жилистый. А его нахмуренный взгляд отпугивал многих. Но при близком знакомстве оказывалось, что доброжелательнее человека вы не найдете.

— Но Ив прав. Что-то не так с этим городом. — Чан покачал головой.

— Вы совсем рехнулись со своим городом! Когда вы в последний раз выходили за его пределы? Всю работу переложили на роботов-разведчиков. Разленились! Сидите взаперти. Не удивительно, что у вас едет крыша.

У Бушера вспотели руки.

— Вы не правы. Здесь не трусы работают. Однако никто не даст мне соврать — дальше километра мы не можем уйти — паника толкает нас назад. Так ведь, Йоханне? — он посмотрел на норвежку. Девушка отвернулась и ничего не ответила.

— На этой планете сила тяжести немного больше, чем на Земле, — сказал доктор. — Нагрузка на сердце… Возможно, некоторые из нас за полгода еще не адаптировались. Так что вот вам мой совет, старайтесь немного меньше работать и чуть больше отдыхать.

Матюшин скривился:

— По-моему, они и так немного работают. Сидят над микроскопами или лясы точат… Мне нужны результаты.

Бушер побагровел и подошел вплотную к миллиардеру. В этот момент в воцарившийся тишине послышался громкий звук, от которого все вздрогнули — как будто кто-то швырнул стакан в кафельную стенку. Все обернулись — это доктор, закончив разливать медицинский спирт, с силой поставил бутыль на пол.

— Ребята, все налито. Давайте помянем нашего друга и коллегу.

— О’кей. — Матюшин отвернулся от биолога. — Завтра устроим выходной день, а после начнем готовиться к прилету колонистов. Они будут здесь со дня на день.

Когда все молча закусывали консервированной рыбой, кто-то потянул Бушера за рукав. Это был Чан.

— Не мог бы ты завтра подъехать ко мне? Я хочу кое-что показать…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

На следующее утро, сразу после завтрака, Бушер отправился к Чану. Он взял легкий одноместный вездеход, поскольку китаец предпочел поселиться на краю города, в полечасе езды от центра. Настоящее имя китайца было Чан Тао. После переезда в Америку он превратился в Тео Чана, но предпочитал называться фамилией.

Разворачивая вездеход, Бушер не сразу заметил Матюшина — тот склонился над образцами грунта, привезенного роботами. Бушер хотел проскочить побыстрее, но было уже поздно — миллиардер поднял голову и остановил изучающий взгляд на лице биолога, потом кивнул. Ив кивнул в ответ и вдавил педаль газа. На Земле свои миллиарды Матюшин добывал не всегда честно и не всегда справедливо, с точки зрения обычных людей. Ничего святого для него нет, так говорили про Илью Матюшина. Он не задумываясь снес бы Колизей, чтобы на его месте построить очередной торгово-развлекательный комплекс. До Колизея, конечно, дело не дошло, но многие архитектурные и исторические памятники от его бизнеса пострадали. В прессу просачивалась информация, что и у Закона были к нему вопросы. Так что открытие планеты, богатой залежами урана, стало своеобразным выходом для Матюшина. Ему повезло вдвойне. Во-первых, Земля задыхалась от очередного экономического кризиса, и никто не хотел вкладывать деньги в сомнительные предприятия. Во-вторых, на новой планете были города! И никаких аборигенов! Это избавляло его от затрат на строительство жилых комплексов. Матюшин купил себе право на разработку всех месторождений, которые будут обнаружены, финансировал вторую научную экспедицию и развернул на Земле мощную рекламную кампанию для набора добровольных переселенцев на новую планету. Таких оказалось немало — многие желали избавиться от земных проблем и начать новую жизнь.

Бушер вспомнил, как после прилета их больше всего поразили не буйная растительность, не богатый животный мир, а многочисленные города, разбросанные по всей планете. Дома в этих городах напоминали гигантскую тыкву, разрезанную пополам и поставленную куполом верх. Были двери, но не было окон. В жару в домах сохранялась прохлада, в холод — тепло. Внутри — многочисленные «отсеки». Один площадью двадцать квадратных метров имел купальню. О назначение другого отсека, размерами поменьше, догадаться тоже было несложно — посреди комнаты находилось возвышение, напоминающее небольшую тумбу, с отверстием сверху. Это наводило на мысль, что исчезнувшие местные жители очень походили на человека — по внешнему виду и по размерам. Как они выглядели, можно было предполагать по очень скупым данным — в городах от людей не осталось ничего, ни предметов повседневного пользования, ни техники, ни записей. Но аборигены имели развитую цивилизацию. Подтверждением тому служило само существование городов — чуда инженерной мысли. Когда однажды Бушер решил почистить свою «тумбу», то к своему удивлению обнаружил там такую чистоту, как будто в доме никто и не жил. Было в городе и кладбище. По крайней мере, это место подходило, чтобы им стать. Примерно через полтора месяца их пребывания в городе в домах вдруг появилось освещение — с наступлением темноты стены начинали равномерно флуоресцировать, причем, как снаружи, так и внутри. Чан, ради любопытства, отколупал кусочек стенки и обнаружил под верхним полупрозрачном слоем мириады микроорганизмов, которые светились в темноте наподобие светлячков. В месте, отведенном под помойку, вся органика разлагалась в считанные часы и впитывалась землей. Вопрос с вывозом мусора был решен автоматически.

Китайца Бушер обнаружил за домом — Чан стоял у подзорной трубы и что-то наговаривал в диктофон.

— Дружище, — Бушер протянул руку китайцу и посмотрел в сторону, куда была направлена труба — над лесом кружила стая птиц. — Ты хотел что-то мне показать?

Чан кивнул и повел биолога по тропинке мимо дома за пределы города. Они прошли полсотни метров, и Чан ткнул палкой в круглый предмет, размером с тыкву, выглядывающий из густой травы. Бушер наклонился над тыквой и постучат костяшками пальцев по ее поверхности.

— Что за фрукт?

— Я обнаружил его месяца полтора назад, и размером оно было не больше яблока. И, по-моему, продолжает расти…

— Раньше я ничего такого не видел.

— Но мы дальше километра от города и не уходили.

— Семя ветром занесло? Или птицами?

— Тогда не одно семя. — Чан вытянул руку в сторону леса — Там я нашел еще пару, размерами поменьше.

— Вижу, ты уже протоптал тропинку сюда.

Китаец хмыкнул.

— Это тоже любопытно. Но в последний раз я подходил к этому овощу недели две назад. И обрати вниманию, вокруг тыквы трава как будто хуже растет.

Они повернули назад.

— Ты уже слышал, что наш Хомяк затеял перестройку города? — спросил Чан. — Не нравится мне это… С этими неожиданными смертями я стал суеверным. Света скончалась через несколько дней после того, как наш гений-физик решил разобрать дом, чтобы посмотреть, как он устроен. А стоило нашему миллионеру неудачно развернуть вездеход и раскурочить стену, как приказал долго жить Борька.

— Чистое совпадение. А как ты объяснишь остальные три смерти? Ведь разрушений не было.

— Пока не знаю… Но интуиция меня не подводит. Ты, ведь, и сам это чувствуешь.

— Я чувствую, что мы, говоря словами классика, топчемся на прогнивших досках огромного нужника. Мы до конца не понимаем, с чем имеем дело.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Матюшин попытался открыть глаза, веки словно свинцом залили. Не поддавались приказам мозга. Черт! Что-то сегодня он разоспался! Который уже час? Илья Матюшин попытался вспомнить, как и во сколько он вчера отправился в постель. Последним событием, которое всплывало в памяти, был совместный обед. Это воспоминание заставило его вскочить на ноги. От резкого подъема закружилась голова, и в первую минуту он ничего не мог рассмотреть. Но вскоре туман перед глазами рассеялся, и от увиденного у него подкосились ноги. За большим обеденным столом в нелепых позах сидели его люди. Кто-то, положив на руки голову, полулежал на столе, другие сидели, откинувшись на спинку стула. Йоханне лежала на полу. Умерли! От этой мысли ему стало дурно. На ватных ногах он подошел к доктору — тот развалился на стуле, рот полуоткрыт, руки безвольно свисали.

Матюшин наклонился над доктором и услышал тихое посапывание. Миллиардер с облегчением выдохнул, схватил дока за плечи и энергично затряс.

— Док! Док, очнитесь же, наконец!

Док тяжело открыл глаза и медленно покачал головой.

— Голова трещит… Мы вчера напились?

— Вчера? Я полагаю, обедать сели мы сегодня.

Из-под стола послышались слабые стоны. Йоханне зашевелилась. Матюшин с доктором помогли ей подняться и с трудом усадили на стул.

— Что произошло?

В зале началось шевеление. Доктор подергал всклоченную бороду.

— Кажется, нам дали лошадиную дозу снотворного.

— Кто?

Матюшин посмотрел по сторонам.

— Где наш придурошный сухостой?

Доктор медленно развернулся и посмотрел на другой конец стола. Бушера нигде не было видно.

— Док! Бушер заходил к Вам сегодня? — лицо Йоханне уже приобрело естественный оттенок.

— Да. Вы думаете?.. Но он все время оставался у меня на глазах. Мы минут пять поболтали о пустяках и после — вместе вышли из лазарета.

Йохане быстро, но грациозно вскочила со стула и направилась к выходу.

— Я найду этого ублюдка! — бросила она через плечо.

Матюшин и доктор невольно посмотрели ей вслед и глазами пробежались по ее фигуре.

— Не позавидую я Иву, когда она его найдет, — сказал доктор. — Не зря вы ее в группу разведки взяли.

Матюшин кивнул головой в сторону выхода.

— Док, сходите к себе в лазарет, проверьте, какие препараты отсутствуют. Я останусь здесь и помогу людям.

Через пять минут вернулась Йоханне.

— Строительная техника пропала! Осталась пара вездеходов.

Матюшин бросил взгляд на часы.

— Мы спали чуть больше двух часов. Быстро же он справился! Йоханне, возьмите с собой пару человек и отправляйтесь на поиски этого придурка.

Он повернулся в сторону невысокого человека в замасленном рабочем комбинезоне.

— Тони, ты со своими механиками найди машины!

— Сейчас? Скоро начнет темнеть!

— Немедленно! Я не знаю, что я с ним сделаю, когда найду. А, Чан! Пришли в себя? — голос его стал приторно-ласковым. — Где Ваш дружок?

Чан невозмутимо ответил:

— За вашей спиной.

Матюшин с невероятной проворностью развернул свое толстое тело. Перед ним стоял Бушер и с удивлением озирался:

— Что у вас происходит?

Жирные щеки Матюшина побагровели и затряслись. Ему пришлось встать на носки, чтобы дотянуться до воротника биолога.

— Куда ты дел технику, гаденыш! — Чану показалось, что еще минуту, и воротник Бушера останется в руках Хомяка. И хотя короткие толстые пальцы крепко сжимали ткань, воротник оставался на месте.

— Я не понимаю, о чем вы толкуете? — пока Матюшин его тряс, голова Ива покачивалась как у китайского болванчика. — Я…

Но он не успел договорить, поскольку уже лежал, уткнувшись носом в пол, а в спину ему упиралось чье-то колено. Чье — он понял через секунду, когда услышал голос Йоханны, доносившийся сверху.

— Я держу его.

— Заприте его!

Двое крепких парней подхватили его под руки и потащили к выходу. Следом, пружинистой походкой, неслась норвежка.

— Парни, запрем его у него же в ванной.

— Йоханне, — Бушер еще не оправился от шока, — как же ты можешь?..

Девушка наклонилась к уху биолога:

— Ив, то, что мы пару раз на закате совершили разведывательные вылазки, еще ничего не означает. Я теперь жалею об этом. Не думала, что ты вобьешь себе в голову…

Бушер поморщился:

— Эй, парни! Полегче. Я могу двигаться и без вашей помощи.

Потом повернулся к Йоханне:

— Ты не понимаешь, что тут происходит. Я пока тоже не понимаю, но интуиция меня никогда не подводила, и сейчас она мне говорит: пора убираться отсюда.

— Я не меньше твоего хочу вернуться домой. Но я не хочу возвращаться с пустым карманом. Нищей мне там делать нечего. А Хомяк платит, и не плохо. Особенно за результат. Так что не стой у меня на пути!

Уже совсем стемнело, когда вернулась команда, отправленная на поиски техники.

Результат был ясен, стоило Матюшину взглянуть им в лицо.

Он выкатился на улицу. Дома в городе светились ровным зеленоватым светом. Илья повернул в сторону лазарета, но увидел доктора намного раньше, тот шел ему навстречу.

— Да, не хватает некоторых препаратов. Ими нас и усыпили… Но вот, что я думаю. — Доктор запустил пятерню в густую бороду. — Не успел бы Бушер отогнать технику за то время, что мы спали.

— Ты хочешь сказать…

— Да. У него был сообщник.

— Это его дружок — китаец! — Даже в зеленоватом свете, исходившем от стен домов, было заметно, как побагровело лицо миллиардера.

— Но Чан спал вместе со всеми.

— Пошли к Бушеру — я вытряхну из него душу!

Они подошли к дому биолога. Двери была только в ванной комнате и туалете. Но обе двери были открыты настежь, и в доме — никого.

— Сбежал, сука! Скорее найдем его! — Матюшин рванул к выходу. В этот момент он напомнил доктору разъяренного быка. Док схватил его за рукав уже на улице.

— Где Вы будете его искать? Темень на улице. Дождемся утра.

Светать едва начало, когда в дом Матюшина забарабанили. Илья, не открывая глаз, сел в кровати, ногами нащупал тапки и, пыхтя, как паровой котел, зашаркал к дверям. Во всем городе входная дверь была только у него. Он приказал установить ее в первый же день их прилета.

На пороге стояла Йоханне.

— У Бушера окончательно съехала крыша!

— Вы поймали его? Где?

— Тони с ребятами нашли его на кладбище — он раскапывал могилу Бориса!

— Ок! Спасибо. Буду через пять минут. Проследите за ним.

— Не волнуйтесь. На этот раз он не сбежит.

⠀⠀ ⠀⠀

Они собрались в столовой. Миллиардер — выбритый, бодрый, как будто пятнадцать минут назад он еще не был в постели. Бушер сидел на стуле посреди комнаты. За его спиной стоял Тони с одним из парней. Матюшин ходил взад-вперед. Йоханне сидела за столом. Было еще человек пять — все они также сидели за столом. Отсутствовали дежурные, занятые приготовлением завтрака — до него оставалось около часа. Не было Чана. Он жил на отшибе и за ним никто не съездил. А на связь он не выходил.

Матюшин остановился вдруг перед биологом и ткнул его пальцем-сарделькой в грудь.

— У нас к тебе будет несколько вопросов. Вопрос первый — где машины?

— Я их вам не отдам. Из-за вашей тупой упертости мы все погибнем.

— Твою песню мы уже слышали.

Послышался голос Йоханне:

— Правда, Ив. Очень опрометчиво полагаться только на твою интуицию. Доказательств у тебя нет.

— Я знаю, почему исчезли жители этой планеты. И то же будет с нами, если мы не остановимся!

Все напряглись. Напряженная тишина давила со всех сторон.

— Рассказывай, что тебе удалось узнать — сказал Матюшин.

— Мы немного ошибались, когда думали, что город этот — чудо древней технологии. Нет. Он — живой организм.

— Ха! — Матюшин звонко хлопнул по толстым ляжкам. — Разумный город! Я так и думал, что ты псих! Фантастики начитался?

— Разумный? Ни в коем случае — спокойно ответил Бушер. — Это — город-паразит. Вероятно, он появился вместе с местными людьми, когда они еще жили в пещерах. Миллион лет совместной эволюции и город подстроился под нужды людей.

— Доказательства! — потребовала Йоханне.

Бушер вскочил и стал носиться взад-вперед, размахивая руками. Никто его не остановил.

— Паразит, как вы помните, это организм, который существует, а именно, питается и размножается за счет другого организма. Город питается метаболитами его обитателей и объедками. Вспомните, мы все удивлялись, туалетам и помойкам. Их не приходилось чистить. Я решил проверить, а как же дело обстоит с кладбищем, и раскрыл могилу Бориса. — Биолог повернулся к Тони — Вы же сами видели, когда меня нашли. От Бориса почти ничего не осталось. И это всего за два дня!

Йоханне поежилась. Бушер продолжал.

— Городу-паразиту надо питаться, поэтому ему не выгодно, чтобы люди покидали его надолго. Вероятно, эволюционно был выработан механизм, удерживающий людей в пределах города. Что-то воздействует на наши мозги и вызывает панику, когда мы отдаляемся от него. Предположу, когда здесь будет больше народа, такого поводка не будет, поскольку ему будет хватать пищи.

Доктор кашлянул.

— Но, ведь, это типичный пример симбиоза — взаимная выгода двух организмов.

— Я тоже сначала так думал. Однако даже привычному для нас паразиту не выгодно убивать своего хозяина-прокормителя. Иначе он просто погибнет без него. Возьмем аскариду…

— Да-да, — сказал Матюшин. — Перед завтраком давайте поговорим об аскаридах.

— Если аскарида поселилась в здоровом хозяине, то он, хозяин, не только не будет худеть, он будет набирать вес, благодаря метаболитам, которые выделяет паразит. В некоторых странах, даже добавляли перемолотых аскарид в пищу к свиньям.

— Тьфу, тьфу. — Бушер не понял, кто из слушателей отплевывался, но, похоже, что сразу несколько человек.

— Все, что Вы говорите, — сказал Дэнни Робертс, физик, — противоречит нашему опыту. Мы все видели, что человек, собака или кошка, зараженные солитером, стремительно худели. И если их не лечить, это может привести к смерти.

— Верное замечание. Однако есть некий баланс в системе паразит-хозяин. Пока хозяин здоров в его теле будет небольшое количество паразитов, которые всячески будут поддерживать своего прокормителя. Однако стоит только его здоровью слегка ослабнуть, этот баланс нарушается. Паразит стремительно размножается и губит своего хозяина.

— Значит, городу не выгодно нас убивать. — Матюшин, казалось, был доволен.

— Но ему и не выгодно, чтобы нарушали целостность его организма. Вспомните, когда Дэнни разобрал полдома, поскольку его очень интересовали древние технологии, через пару деньков умерла Светка.

— Вот, черт! — пробормотал физик.

Бушер не обратил на него внимания:

— Ему нужно дополнительное питание для залечивания ран. Мы были потрясены смертью девушки и про дом все как-то забыли. Однако, предлагаю прогуляться и посмотреть, как обстоят дела с домом. Я посмотрел. Разлом зарастает! Похожая ситуация произошла и с Борисом. Он умер после того, как Илья, вероятно, решил на своем вездеходе сократить путь и проехать прямо через дом.

— Занесло меня немного… Но у нас умерло еще три человека. Это ты как объяснишь?

— Город десятки, может быть, сотни тысяч лет был без пищи. Находился в спячке. Когда мы в нем поселились, он постепенно стал оживать. Но, по-видимому, ему не достаточно было пищи. Когда Город проснулся, наелся, в городе появились «бонусы», например, освещение. Пробудились симбионты — флуоресцирующие микроорганизмы, спящие в стенах домов. Более того, город начал размножаться.

— Что?!

— Чан…

— Твой сообщник, — уточнил Матюшин.

— …позавчера показал мне на окраине города небольшие шары, которые появились там совсем недавно и они продолжают расти. Мы внимательней изучили их и выяснили — от города под землей в разные стороны идут отростки, на конце которых появляются шары — зародыши будущих домов.

Бушер помолчал, потом продолжил:

— Я думаю, что исчезнувший народ не успел развиться до технологической эпохи. Они были детьми Природы и жили в городах, которые им предоставила Природа. Но потом они достигли той стадии, когда человечеству пора покинуть естественную среду обитания и начать строить искусственную. Они уже создали простейшие, а может и не совсем простейшие, орудия труда. И начали перестраивать Город под свои нужды…

Йоханне выдохнула.

— Что же нам делать?

— Я бы предпочел убраться отсюда. Но, разумеется, есть альтернативы. Можно поселится в Городе, и жить в нем стараясь ничего не разрушать. Можно построить поселения в других местах, свободных от паразита. Можно…

— Можно выжечь это место к чертовой матери и построить на нем приличный поселок, — сказал Матющин. — Правда это выльется в копеечку.

— Вы уничтожите город, но не его корневую систему. Как далеко она распространяется? Города размножаются вегетативным способом — отростками…

— Перероем всю землю. Для любого паразита найдем экскаватор. Кстати, — Матюшин прервал самого себя, — где мои машины?

— Илья, — сказала Йоханне, — Ив меня убедил. Я против перестройки города.

Доктор забарабанил пальцами по столу.

— Надо проголосовать. Пусть Ив еще раз все расскажет, когда все соберутся.

— Он запугал вас своими байками! Тьфу! — Матюшин с обиженным видом сел на стул и, закинув нога за ногу, стал смотреть в дверной проем.

Доктор похлопал его по плечу.

— Илья, не все потеряно. Надо обживаться здесь, исходя их наших знаний об этой планете. Нет хуже и опасней врага, чем неизвестность. Для этого ученых мы сюда и позвали.

— Ладно, посмотрим… С перестройкой города, я вижу, ничего не получится. Большинство меня не поддержит. Так что, можете без страха вернуть машины. Далеко они?

— Мы их прятали в разных местах, — сказал Тони.

— Ты?! — Матюшин привстал.

— Я поверил Иву, когда он мне высказал свои предположения.

— Не ожидал… И так, ведь, рьяно участвовал в поисках.

— Куда Ив спрятал экскаватор, а Чан погрузчик, я не знаю.

Прозвучал гонг.

— Ок, — Матюшин громко хлопнул в ладоши, — время завтрака. За этим приятным делом обсудим, как нам жить дальше, чтобы нами не позавтракали.

— Вы можете после всего случившегося спокойно завтракать? — Ив смотрел на Матюшина спокойными, изучающими глазами.

— А что делать? — искренне удивился тот. — Жить-то надо. Пошли, пошли…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 1975 году в г. Краснодон, Луганской области. В 1997-ом закончил биологический факультет Петрозаводского государственного университета. Сразу же после университета поступил в аспирантуру. В 2003-ем защитил кандидатскую диссертацию. В настоящее время — старший научный сотрудник Института биологии Карельского научного центра РАН. Рассказы пишет недавно. «Древний город» — первая публикация.

⠀⠀ ⠀⠀

Юрий Молчан БНР

Гоша Смекалов не спал уже двое суток подряд. С утра до ночи он сидел перед включенным компьютером, перебирая на экране мышкой схемы и чертежи, пытаясь найти решение.

Если через полтора дня он не справится — его работе в компании «Электрон-текникс» придет конец. Директор, Петр Хлеборезкин, и одновременно его кузен, сказал ему об этом без обиняков.

— Гоша, ты же знаешь, как важно для нас держать планку. Позавчера мой человек в «Бартон-компьютерз» переслал мне схемы процессора, который они только что разработали.

Гоша кивнул. Он уже понял, откуда ветер дует.

— Такая удача выпадает раз в жизни, — продолжал Хлеборезкин, доверительно наклоняясь к нему через стол, — мы должны выпустить процессор, превосходящий тот, что создали они. — Он положил перед Гошей флэшку. — Здесь все, что переслал мне агент. За три с половиной дня ты должен выдать хотя бы примерную схему нового процессора. Но так, чтобы конкурент даже не смог догадаться о промышленном шпионаже. Что-то на их базе, но с принципиальной разницей. Смекаешь, Смекалов?

Смекалов смекал. Он вытащил из кармана пузырек с ментоловыми леденцами и положил один в рот.

— Если не справишься — не обессудь, — директор откинулся на спинку широкого офисного кресла. — На твое высокооплачиваемое место у нас полно претендентов.

Смекалов не стал его поправлять, что это место уже давно не высокооплачиваемое. Но зарплата, правда, и не самая низкая в компании. Ни один уважающий себя специалист БНР за гроши работать не станет.

Однако в ситуации, что сложилась в стране сейчас — финансовый кризис, по прогнозам, в лучшем случае на два года — потерять даже эту работу, не имея никаких сбережений, как случилось у непрактичного Смекалова, равносильно смерти. Все БНРщики сейчас держатся за свои рабочие места, и ему лучше брать с них пример, даже если фирмой, где ты работаешь, руководит твой родственник.

Черт, как он вообще в это вляпался? Работать с родственниками — хуже некуда. Но в то время Гоша кровь из носу нуждался в деньгах, а двоюродный братец — в недорогом специалисте БНР на один заказ. С тех пор и завертелось. Петр всегда был предприимчивым, начал делать деньги еще студентом. В Гоше проснулись гены деда-изобретателя. Вот братья и начали первые шаги вместе, вроде бы получалось. Однако теперь…

Смекалов вытряхнул из пузырька последние две таблетки нейроденкама и, запив остывшим кофе, бросил пузырек в мусорную корзину.

Гоша промахнулся, но стрельнувший из оборудованной электронным устройством корзины гравитационный луч направил мусор, куда следует.

Решив немного отдохнуть, он открыл мышкой папку, где хранились схемы нового изобретения. Изобретение, которого Гоше никто не заказывал.

Он работал над этим проектом около полугода, оставались последние штрихи.

Идея создать прибор, который заменит любые ноотропики, и при этом будет постоянно воздействовать на человека, вертелась в голове Смекалова уже давно. Он хотел сделать устройство, которое будет посылать импульсы в мозг, таким образом, стимулируя и улучшая его работу в десятки, если не сотни раз.

Чтобы сделать этот прибор доступным каждому, Гоша решил взять за основу устройство беспроводной связи «Bluetooth».

Создание такого стимулятора сделало бы его обеспеченным человеком и позволило бросить занятие БНРщика, посвятить жизнь изобретениям и научным открытиям в электронике. Он планировал назвать свой нейростимулятор «Блюсмек».

«Впрочем, я замечтался, — одернул себя Смекалов, — надо работать».

Следующие два часа он провел в относительно бодром состоянии в поисках решения. Нейроденкам в этом помог, благо ноотропики свободно продаются в аптеках, в отличие от веществ с более сильным стимулирующим действием, которыми Гоша перестал пользоваться около двух лет назад.

«Когда я закончу “Блюсмек”, — мелькнула у него мысль, — ноотропики больше никому не понадобятся».

Когда Гоше показалось, что он ухватил решение проблемы, его сморил сон.

Утром, позволив себе выспаться, он вновь сел за компьютер, и к вечеру примерная схема нового устройства была готова.

Процессор, созданный «Бартон-компьютерз» оказался очень сложным и — Гоша был уверен — для массового потребления не предназначался. Для чего его разработали — можно было только догадываться.

Но это в данный момент Смекалова не волновало, у него было конкретное задание и сроки. Поэтому он упростил бартоновский процессор, снизил мощность и переделал в такой, который вполне можно было запустить в массовую продажу.

Около полудня Гоша вышел из дома в прекрасном расположении духа. Стоял конец мая, солнце пекло так, что он снял пиджак и перекинул через руку.

Подземка быстро домчала его до бизнес-центра, в котором располагался офис компании.

Но едва он вышел на поверхность, как в кармане зазвонил телефон. На дисплее появилось лицо секретаря брата-директора — Церы Войнович. За долгое время совместной работы с «Электрон-текникс» у него с Церой сложились дружеские отношения.

Впрочем, у него вообще с женщинами часто и легко складывались дружеские отношения. Гоша мог запросто заговорить с девушкой на улице, познакомиться и вызвать к себе дружескую симпатию.

— Слушай меня, — заговорила Войнович негромко, время от времени оглядываясь, — в офис не приходи. Здесь ребята из БКБ. Через интерком я случайно услышала, что взяли человека Хлеборезкина в «Бартон-компьютерз».

— Вот черт, — вырвалось у Смекалова. Как же, случайно ты услышала. — Что там происходит?

— Они уже почти два часа у шефа. Не знаю, что именно эти ребята смогут доказать, но в любом случае им известно про этот новый процессор. Ты, кстати, что-нибудь успел?

— А это ты тоже случайно услышала?

— Да перестань, Гошик. Секретари всегда в курсе событий.

— Что ж, — буркнул Смекалов, подумав, что у братца отношения с Церой, видимо, больше, чем просто дружеские. — Флэшка у меня с собой.

— Тебе лучше пока залечь на дно. Да и гонорар тебе сейчас вряд ли светит. Я вообще опасаюсь, как бы он тебя не сдал. Смекаешь, Смекалов?

— Цера, — спросил Гоша, направляясь обратно к метро, — у тебя за плечами юрфак — что мне за все это светит?

— Переработка данных промышленного шпионажа с целью получения прибыли? От пяти до семи в камере с педиками. Если шеф окажется на соседних нарах, ты сможешь дать ему в морду.

— Я бы предпочел дать ему в морду, будучи на свободе. — Смекалов остановился, пропуская несущийся на зеленый свет пешеходам сиреневый «форд».

— Не сомневаюсь. Поэтому исчезни на время. Все, сюда идут. — Экран погас, и Гоша убрал мобильник.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Зажегся красный свет, он остановился вместе с другими пешеходами. Гоше хотелось поскорее оказаться в метро, вход в которое располагался через дорогу под столбом, увенчанным буквой М.

Все шесть полос заняты автомобилями. На большой скорости приближался автобус, намереваясь проскочить перекресток на зеленый свет.

— Григорий Смекалов, — услышал он за спиной и почувствовал, как на плечо легла тяжелая рука, — Бюро Корпоративной Безопасности.

Рядом с ним стояли двое в костюмах. Рослые, широкоплечие.

Гоша нервно сглотнул.

— Пройдемте с нами, — сказал здоровяк.

Народ вокруг поглядывал на них с любопытством.

Автобус подъезжал к перекрестку, даже не потрудившись сбросить скорость.

Гоша сглотнул снова. Однако как специалист по БНР он привык принимать верные решения сразу.

Резко стряхнув с плеча руку опера, Смекалов метнулся через наполненную машинами улицу. Впервые в жизни он вел себя не как добропорядочный гражданин.

Под надрывный скрип тормозов Гоша едва-едва успел проскочить перед автобусом, но тут же споткнулся и перелетел через капот затормозившего «электро-ауди». Сейчас названия большинства марок автомобилей начинались с «электро-», поскольку работали на электричестве.

Обалдевший от страха, он перебежал на противоположную сторону дороги, машина поехала дальше, невольно преградив путь агентам БКБ.

Расталкивая людей и на ходу пытаясь вытащить из кармана билет, Гоша пробился в метро, но налетел на какую-то женщину, и выскользнувшая из пальцев магнитная карточка исчезла под ногами толпы.

Он чертыхнулся. За спиной уже гремели возмущенные крики — через людей проталкивались «корпоративники».

Второй раз за сегодняшний день Смекалов совершил несвойственный себе поступок.

Оттолкнув солидного мужчину с чемоданом, для которого билетерша открыла специальный турникет у своей будки, он проскочил и, что было сил, побежал к поездам.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Сидя в вагоне метро, Гоша откинулся на спинку сиденья. Грохот сердца медленно переходил в привычный стук.

«Что теперь делать?» — думал он уныло.

Он вытащил из кармана пузырек с ментоловыми леденцами, и вытряхнул один на ладонь. Мятный шарик приятно холодил язык.

На подвешенном к потолку мониторе передавали новости.

«Сегодня утром был раскрыт случай крупного промышленного шпионажа, — говорил ведущий, — генеральный директор компании «Электрон-текникс» Петр Хлеборезкин обвиняется в коммерческом использовании данных, которые в течение двух лет получал от своего шпиона в концерне «Бартон-компьютерз». К делу также причастен работавший на «Электрон — текникс» специалист БНР Григорий Смекалов, которому удалось скрыться. Бюро Корпоративной Безопасности проводит выяснение всех обстоятельств этого дела. А теперь — к международным новостям…»

Смекалов в отчаянии опустил голову. Домой нельзя, туда уже наверняка нагрянули агенты.

Взять себя в руки Гоше помогли еще два мятных леденца. Он вышел на следующей станции. Нужно было раздобыть денег.

Банкомат обнаружился возле метро. Смекалов вставил в прорезь пластиковую карточку, набрал на сенсорном экране код доступа.

Подхватив несколько купюр, которые «выплюнул» автомат, он спешно сунул их в карман. Семьдесят тысяч, семь банкнот по «десятке». Этих денег хватит, чтобы подыскать дешевое и, скорее всего, паршивенькое жилье да продержаться какое-то время. Завтра, даже сегодня, его банковский счет заблокируют. Он удивился, что это не произошло до сих пор. Однако это не имело значения — вся имевшаяся наличность лежала в кармане.

В отличие от двоюродного братца, который использовал для получения прибыли любой шанс, Гоша был бессребреником, энтузиастом науки. В результате — сбережений кот наплакал. Повезло еще, что хоть что-то лежало на счете.

Теперь следовало подыскать комнату, где его не додумались бы искать БКБшники и полиция, которую уже наверняка подключили к поискам.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Генеральный директор «Бартон-компьютерз» Борис Телегин стоял у письменного стола у себя в кабинете. Одной рукой он вставил в рот сигариллу, второй поднес зажигалку в виде ступенчатой пирамиды Джосера (древний Египет был его страстью, дома Борис имел коллекцию подлинных артефактов, которые покупал на аукционах и у частных коллекционеров за баснословные деньги). Под повторным нажатием его пальца пламя лизнуло кончик сигариллы, и Телегин затянулся.

— Итак, господа, — обратился он к двум сидящим в креслах агентам БКБ. — Что нового вы хотели мне сообщить?

— Борис Викторович, — произнес один из них, крашеный блондин, — путем сравнения полученных данных с некоторыми старыми мы выяснили, что ваш сотрудник Рудольф Бежецки шпионил не только для «Электрон-текникс», но для двух других компаний. Он продавал ваши разработки вашим конкурентам в течение двух лет.

— Негодяй, — произнес Телегин угрюмо, снова затягиваясь. — Ущерб, наверняка, будет немалым. Его удалось разыскать?

Второй агент, шатен с орлиным носом, покачал головой.

— Мы делаем все, что в наших силах, господин Телегин. Видите ли, всплыла его причастность к еще одному громкому делу.

— Что этот мерзавец еще натворил?

— Доказано его участие в убийстве Бориса Левина в прошлом году.

— Того журналиста с G-TV?

— Его самого. Так что теперь Бежецки сядет надолго.

— Когда вы подсчитаете убытки, и их подтвердят независимые эксперты, — сказал БКБшник с орлиным носом, — компаниям «Компмариус» и «Электротрон» будет в судебном порядке вынесен штраф за заказ шпионажа и коммерческое использование ваших разработок. Но это, разумеется, при условии, что «Бэктрэк» вычленит в основе их продукции ваши идеи.

Гендиректор поднял на него глаза.

— Разве компьютерная программа в состоянии это сделать?

— Не сомневайтесь, Борис Викторович, — заверил блондин, — программисты нашего Бюро специально ее разработали и уже опробовали несколько раз. Боюсь, это единственный способ доказать факт совершения плагиата.

В глазах Телегина по-прежнему стояло недоверие.

— Представьте себе клубок ниток, — принялся разъяснять орлиный нос, — этот клубок — изобретение компании «Компариус». Наш «Бэктрэк», после того, как мы введем в компьютер материалы по продукту «Компариуса», размотает этот клубок до самого начала. Полученные результаты мы сравним с вашими разработками, и если будет соответствие, значит — их вина доказана.

— Хорошо, — сдался Телегин, — в конце концов, вы профессионалы. А что с «Электрон-текникс»?

Блондин развел руками.

— То же самое. Только с помощью «Бэктрэка».

— Но сначала нужно поймать этого БНРщика Смекалова — необходимые для анализа материалы находятся у него.

Хлеборезкин, после заявления свидетеля, был вынужден признать факт получения схем процессора у Рудольфа Бежецки и указал на Смекалова как на соучастника. После анализа переработанных им материалов, разумеется, при положительном результате, компанию приговорят к штрафу, а БНРщика — к тюремному заключению.

— Господа, — Телегин затушил окурок в пепельнице, — я не должен был об этом говорить, но теперь — вынужден, чтобы вы поняли всю серьезность ситуации. Найти этого Смекалова не просто важно, а — сверхважно. Этот процессор мы разрабатывали специально по заказу Министерства обороны. Понимаете? Для чего именно — разглашать не могу. Если эти схемы попадут не в те руки или уйдут за рубеж, для нашей страны это будет весьма неблагоприятно. Поэтому, надеюсь, что БНРщика вам поймать удастся и — очень скоро.

Он встал, давая понять, что разговор окончен, и «корпоративники» поднялись тоже.

— Благодарю за визит, господа. Держите меня в курсе.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Смекалов закрыл за собой дверь, и растянулся на кровати однокомнатной квартирки, которую снял у старушки, из тех, что не дают прохода приезжим на вокзале.

Несмотря на дешевизну, здесь оказалось довольно чисто. Кухни, правда, не было, но, помимо кровати, присутствовал стол (сверху — клеенка с желтыми пятнами), книжный шкаф и три жестких стула.

В углу белел холодильник, в ящике стола нашлись сигареты и упаковка презервативов.

Видимо, этим постояльцы пользовались наиболее часто, старушка взяла на вооружение и оставляла для каждого нового жильца, подобно тому, как где-нибудь в горном домике альпинисты оставляют для путников спички с дровами.

Смекалов обдумывал дальнейший план действий. В подобные ямы Гоша еще ни разу не попадал, хотя работал БНРщиком уже не первый год. Он решил позвонить Петру.

— Да, — на экране телефона появилось лицо директора «Электрон-текникс».

Смекалов сразу перешел в атаку.

— Что происходит, Петр? Почему ты меня сдал? Ведь мы договорились, что я на тебя работаю, а ответственность несет твоя фирма. Я был уверен, что ты человек порядочный. К тому же, мы с тобой братья, если для тебя это что-то значит.

Хлеборезкин невесело усмехнулся.

— Парни из БКБ пообещали мне только штраф, если я сдам исполнителя. Иначе — семь лет тюрьмы. Оно мне надо? Уж лучше прослыть непорядочным. Извини, братец.

— Зато теперь сяду я!

— Не кипятись, — сказал Хлеборезкин примирительно, — у меня идея. Что ты успел сделать из тех схем процессора?

— Да пошел ты!

— Гоша, не валяй дурака. У меня есть шанс тебя вытащить.

Смекалов недоверчиво помолчал.

— Ты серьезно?

— Да. Так что ты слепил из тех схем?

— У них такая мощная штука, — сообщил он неохотно, — что мне пришлось скорее упрощать, чем совершенствовать. Получилось неплохо, и станет легко продаваться.

— Здорово, — Хлеборезкин оживился. — Сбрось на флэшку и принеси мне. Тогда появится шанс тебе помочь.

— А как насчет гонорара? Я работал, как проклятый.

— Твой гонорар — не провести пять лет в камере на троих. Смекаешь, Смекалов?

— Ладно, где встретимся?

— Через два часа в «Московском Париже». Я буду за столиком на тротуаре.

— Договорились, — Гоша отключил связь.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Он уже вышел на улицу, когда на пешеходном переходе его сбил автомобиль.

К счастью, водитель успел затормозить, и удар получился слабым. Он выскочил и помог Смекалову подняться.

Люди на тротуаре с любопытством наблюдали за происходящим.

— Ради бога, извините, — бормотал водитель, — я вас не сильно зашиб?

У Смекалова ныло бедро, и это было красноречиво написано у него на лице.

— Позвольте, я отвезу вас в больницу, — продолжал неудачливый водитель, подхватывая Гошу под руку и ведя к машине. Мимо них, объезжая стоявший посреди дороги на «аварийке» фиолетовый «лексус», проезжали автомобили. — Вам нужно к врачу.

— Какой врач, у меня встреча! — Гоша скривился от боли. — Смотреть надо, а не ворон считать за рулем.

Однако водитель мягко, но настойчиво увлекал его к машине.

— Ну, так я вас до места встречи подброшу. Должен же я как-то компенсировать ущерб.

Смекалову еще оставалось пройти три квартала, а нога все еще болела. Так что он позволил усадить себя в комфортное сидение и захлопнул дверцу. Водитель тронул машину вперед.

— Мне надо к кафе «Московский Париж», — сказал Гоша.

— Знаю, — кивнул водитель. С его лица исчезло виноватое выражение, он смотрел перед собой с уверенным холодком. Только теперь Гоша смог его как следует рассмотреть: невысокий, бритый наголо, с резкими чертами лица. От него шел резкий никотиновый запах.

— Не понял, — нахмурился Смекалов.

— На твоем месте, Гоша, — человек за рулем притормозил и повернул налево, в последний момент успев проскочить на мигающий зеленый свет, — я бы туда не ходил.

— Какого черта! — возмутился Гоша. — Кто вы такой?

— Я поставлял Хлеборезкину информацию из «Бартон-компьютерз». Все ждал, пока ты не выйдешь из квартиры.

— Что вам от меня нужно?

— Для начала — убедить тебя не отдавать им схемы микропроцессора. Едва ты это сделаешь, тебя тут же схватят парни из БКБ. Хлеборезкин, — Рудольф посмотрел на него, — та еще сволочь, заманил тебя в ловушку. И все ради того, чтобы отделаться штрафом, вместо тюрьмы. Им нужно кого-то посадить, вот и посадят тебя. А его — отпустят, как Варраву на Пасху.

— С какой стати я должен тебе верить? Вдруг это ты приготовил мне ловушку, и сейчас пытаешься запудрить мне мозги, чтобы я в нее угодил. Петька мне брат, не верю, что он пал так низко.

— Тем хуже для тебя. Он же приспособленец до мозга костей.

Бежецки свернул к тротуару и остановил машину. «Московский Париж» располагался в какой-нибудь сотне метров. За столиками на майском солнышке за столиками грелись люди, попивая охлажденные напитки.

— Раньше, — сказал Рудольф, настороженно оглянувшись по сторонам, — я сам работал в БКБ, и теперь у меня там остался друг, который желает мне добра. Ясно? Так что информация у меня из первых рук. — Он достал сигарету и закурил. Сизый дым, похожий на оживший сказочный ветер, выходил в открытое окно. — Но если ты по-прежнему сомневаешься, все можно легко проверить.

Они остановились на красном светофоре. Кафе располагалось на той стороне перекрестка. Смекалов уже видел сидевшего за столиком на улице Петра с чашкой кофе в руке.

Перед «лексусом» по дороге на зеленый свет мчались машины.

— Смотри, — сказал Рудольф, кивнув на крепкого молодого мужчину, что выгуливал собаку на газоне у «Московского Парижа». Возле газона был припаркован небольшой серый миниван. — Номер раз.

Гоша пригляделся. Мужчина старался придать своему лицу беспечное, расслабленное выражение, но все же он слишком часто, как бы невзначай, кидал взгляды по сторонам.

— Номер два. — Бежецки едва заметно указал головой на сидевшую через столик от Хлеборезкина девушку в оранжевом топике и шортах. — Я уж не говорю про вон того официанта.

Гоша проследил за его взглядом и увидел здоровенного мужика в белом фартуке, который сидел за свободным столиком с краю и поедал сэндвич. Видимо, у него перерыв.

Все они вместе составляли правильный треугольник, в центре которого за столиком сидел Хлеборезкин.

— Почему ты так уверен? — спросил Смекалов. — Девушка выглядит вполне обычной. Может, она просто пришла выпить коктейль.

— Я, по-моему, уже говорил про своего информатора. У меня есть имена этих троих и даже — послужные списки.

Сзади в унисон засигналили машины. Бежецки чертыхнулся — он совсем забыл про светофор — и «лексус» рванул с места. Перекресток остался позади.

— Что ты решил?

— Я выйду.

Рудольф разочаровано покачал головой, но все же остановился у тротуара через дорогу от кафе.

— Я ведь не успел высказать тебе мое предложение, — он повернулся к Смекалову. — Есть люди, которые готовы заплатить за нетронутые данные «Бартон-компьютерз» несколько миллионов. Подумай. Ты ведь не получил гонорара от Хлеборезкина, так же, как и я. Три миллиона просто за то, чтобы отдать им схемы. К тому же, сколько ты там над этим работал? Три дня? Четыре?

— Два, — ответил Гоша угрюмо и хлопнул дверцей.

Но едва он стал переходить дорогу, как Хлеборезкин посмотрел на него и едва заметно кивнул девушке в топике.

Здоровяк-официант оторвался от сэндвича и встал. В руке он держал небольшое переговорное устройство.

Девушка тоже поднялась.

Смекалов замер на середине дороги.

Из серого минивана вышли еще двое.

Гоша инстинктивно метнулся назад, «лексус» уже ждал с открытой дверцей. Как только он оказался в машине, Бежецки погнал ее прочь. На приборной доске мерцал экран прибора, на который Гоша до этого не обращал внимания.

— Засекли, — с некоторой долей удовлетворения, мол, я был прав, констатировал Рудольф. Он посмотрел в зеркало. — Вот черт. Нам сели на хвост!

На следующем перекрестке он погнал на красный свет и резко свернул влево, к мосту через реку. Миниван не отставал, из окна высунулась рука и прилепила на крышу мигалку на магните.

«Лексус» мчался с огромной скоростью, слева смазанными пятнами мелькали автомобили.

Они выехали на мост. Правая полоса впереди перекрыта электронными ремонтниками, машины уходили влево по противоположной полосе, так что едущим навстречу приходилось «ужиматься».

Огороженная часть моста совсем близко. Но вместо того, чтобы свернуть, Бежецки поддал газу и проломился сквозь деревянное заграждение со знаком «объезд».

Смятый металлический круг синего цвета с мигающей стрелкой, грохоча, отлетел в сторону.

Гоша вжался в сидение. Предупрежденные сенсорами безопасности, ремонтные «боксы» на воздушных подушках стремительно разлетались в стороны, автомобиль несся, как бешеный бык, сбивал доски, с треском проламывал деревянные заграждения.

Смекалову хотелось только одного — оказаться отсюда подальше. Иначе клеймо преступника останется с ним навсегда.

Пальцы потянули рычажок замка. Дверь заблокирована. Кнопка «общего» замка — у рычага переключения скоростей. Перехватив его взгляд, Бежецки покачал головой.

Приближался конец участка ремонта, за которым уже ничто не помешает ему уйти от погони.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Миниван, гудя сиреной, мчался следом. Сотрудник БКБ Алла Галанина давила на газ, стараясь не отставать от автомобиля с подозреваемыми, но управлять миниваном, когда перед тобой то и дело шарахаются в стороны электронные «боксы», разлетаются заграждения из досок, весьма непросто. Да и миниван — не лучший соперник легковушке.

Будь Алла на легковой, то на трассе давно бы уже обогнала и преградила путь этому чертовому «лексусу» — до работы в БКБ она участвовала в профессиональных гонках.

— Мост заканчивается, — прогудел сидевший рядом Сашка Кобылин — здоровяк в фартуке, остальных сейчас трясло в задней части микроавтобуса. — Там и нагоним.

— Лучше бы здесь, — отозвалась Галанина. — Здесь все огорожено, им труднее уйти.

Неожиданно «лексус» дрогнул, его пару раз мотнуло из стороны в сторону. Миниван притормозил.

Автомобиль подозреваемых все еще мчался, постепенно теряя скорость. Его снова повело в сторону носом, и он резко остановился.

Заскрипели тормоза, Аллу и Кобылина толкнуло на приборную доску. Из поцарапанного «лексуса» выскочил человек и… на глазах у раздосадованных агентов прыгнул с моста в реку.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

По телевизору и в Интернете по-прежнему шли сообщения, что Смекалов — в розыске.

Про Бежецки — ни слова, но Гоша был уверен, что его схватили.

В тот раз в машине Гоша отделался ссадиной на скуле, но сам переборщил и вырубил Рудольфа.

Хотя, как это было на самом деле, он уже не мог сказать точно — мозг старался заблокировать неприятные воспоминания, и каждый раз, когда Смекалов воскрешал их в памяти, они становились нечеткими, расплывчатыми.

Несколько раз звонил Хлеборезкин, его номер высвечивался на дисплее, но Гоша не отвечал. Зная, что его всюду разыскивают, он старался не выходить из дома.

Чтобы отвлечься, Смекалов ушел в работу. Он закончил разрабатывать свой «Блюсмек» и сделал опытный образец, установив в “Bluetooth” микроскопический генератор импульсного низкочастотного электромагнитного поля, который должен был через одинаковые промежутки времени выделять короткие импульсы.

Предварительно Смекалов перелопатил гору научной литературы, отчетов об исследованиях, экспериментах.

Из всего прочитанного напрашивался вывод, что электромагнитное поле хорошо стимулирует капиллярную систему кровообращения, снимает усталость, повышает работоспособность, внимание, жизненный тонус.

Работоспособность, внимание, тонус. Именно эти три составляющие имели особое значение, поскольку являлись прямыми результатами состояния мозга.

Смекалов опробовал прибор на себе. Голова работала превосходно, хотя поначалу с непривычки болела. Гоша загрузил себя умственной работой, какую только мог найти: читал статьи в Интернете, делал заметки о приходивших в голову изобретениях, записывал идеи. Время летело незаметно.

За десять часов он прерывался только, чтобы перекусить, ни разу не выпил ни чая, ни кофе, не принимал ноотропики и не сосал любимые мятные леденцы.

После двенадцати часов работы он ощутил легкую усталость, снял прибор с уха и выключил.

«Блюсмек» работал. Помимо поддержания тонуса мозга и стимулирования его работы, прибор можно было применять в медицине, об этом Гоша также думал при его создании. О болезни Альцгеймера, Пика, Паркинсона, старческом склерозе и слабоумии, а также — амнезии в результате аварий и других повреждений мозга теперь можно забыть.

Конечно, «Блюсмек» — аппарат общего действия, и чтобы приспособить его для лечения вышеназванных болезней потребуются дополнительные исследования, доработки, но отправная точка уже есть, — думал Смекалов. — От «Блюсмека» можно отчалить в безграничный океан умственного здоровья, новых возможностей, идей, открытий, которые откроются перед людьми, когда «Блюсмек» войдет в обиход.

Гоша был уверен, что против его изобретения не выстоит даже умственная отсталость у детей и деменция, которой подвержены люди всех возрастов.

Как назло, его нелегальное положение начисто исключало лабораторные испытания над животными. Но испытать прибор все равно было нужно.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Подходящего ребенка он приметил давно. Это был мальчик лет семи, с которым каждый день во дворе его дома гуляла довольно миловидная женщина. Черноволосый мальчишка бегал вокруг матери с вытаращенными глазами, размахивал руками, что-то возбужденно говорил, однако звуки выходили корявые, речь была невнятной.

Или же он замыкался в себе и подолгу сидел в одиночку в песочнице, пересыпая грязный песок из руки в руку, что-то строя и тут же разрушая. При этом в глазах его был взгляд умственно неразвитого человека.

Все это Смекалов наблюдал вблизи, когда проходил мимо к подъезду.

Напротив стоял новенький элитный дом в пять этажей, окруженный забором, с двумя воротами и будками охраны у них. Гоша пару раз видел из окна своей квартиры, как женщина с мальчиком заходят в единственный подъезд этого дома, и сделал вывод, что они живут там.

На то, чтобы сделать второй прибор «Блюсмек», у Смекалова ушло еще полтора дня. Теперь, благодаря висевшему на ухе стимулятору мозга, он мог работать без устали часами. Работа ограждала его от насущных проблем. Но все же иногда он вспоминал, что деньги заканчиваются, он числится в розыске, в любой момент его может выследить полиция или БКБ. Кто-то, черт возьми, может его узнать, когда он дважды в неделю выходит в супермаркет, и сообщить куда следует.

Гоша отчетливо понимал, что женщина, чьего сына он планировал использовать для эксперимента, также может его «заложить». Но все же решил пойти на риск. Это важно для его изобретения, а значит — и для него самого.

Увидев в окно, что мать с умственно отсталым ребенком сидит на лавке у песочницы, Смекалов положил в карман второй экземпляр «Блюсмека» (первый висел у него на ухе, имитируя “Bluetooth”), пригладил волосы и спустился во двор.

Женщина читала роман Гессе «Игра в бисер». Ее одежда была элегантной, но без вычурности. Изредка она поглядывала на сына, который возился в песочнице, таращил глаза и время от времени что-то громко бормотал. Издаваемые им звуки походили на кудахтанье.

Делая вид, что прогуливается, Гоша сел рядом и заговорил. Женщина продолжала читать, изредка поднимая на него равнодушные глаза в обрамлении длинных ресниц.

Смекалову пришлось пустить в ход все свое обаяние и опыт прошлых знакомств. В ход шли замечания о погоде, комплименты, шутки, остроты. Наконец, ему удалось пробить брешь в защите — на одну из его шуток женщина рассмеялась. Этот тихий и мелодичный смех произвел на Гошу впечатление. Вообще, собеседница казалась ему привлекательной.

Ее звали Марина, сына — Вадим. С возраста трех лет у него тяжелая умственная отсталость. Вадика избили какие-то мальчишки постарше, били по голове.

Марина регулярно водит его к врачам, но в прошлом году тесты Роршаха и Векслера вновь дали неутешительные результаты.

К счастью, ее муж — крупный бизнесмен, содержит их с сыном и оплачивает его лечение, поскольку они уже год живут раздельно. Он винит Марину в том, что в тот злополучный день она не уследила за Вадиком, и теперь — жизнь мальчика искалечена, возможно, навсегда.

Гоша предложил ей мятный леденец, но Марина отказалась. Тогда Смекалов положил парочку себе в рот.

— Марина, — сказал он вдруг, вспомнив о своем недавнем опасении, — вы всегда вот так заговариваете с незнакомыми мужчинами, что подсаживаются к вам в парке? Вдруг я — маньяк, и меня разыскивает полиция, а мое фото показывают по телевизору?

Марина улыбнулась и покачала головой.

— Я не смотрю телевизор, — как бы в доказательство она подняла руку с зажатой в ней книгой, — я люблю читать и еще — слушаю джаз. А вы что действительно маньяк?

Гоша улыбнулся и покачал головой.

— Да нет. Но телевизор все же иногда смотрю.

— Понятно. — Она понимающе улыбнулась и обернулась на сына. Он молча сидел в песочнице, что-то строил, лепил.

Марина вновь повернулась к Смекалову. Ее внимание привлек закрепленный на ухе «Блюсмеке».

— Странный у вас блютус. Я довольно долго работала с сотовыми телефонами и аксессуарами, но такой модели не припомню.

— Видите ли, Марина…

Он рассказал ей всё. После нескольких упорных отказов она сдалась. Умственное здоровье сына было самым главным. Но сначала Марина захотела испытать прибор на себе.

Гоша в общих чертах объяснил принцип действия и включил свое изобретение. Марина надела «Блюсмек» себе на ухо.

Они обменялись номерами телефонов, и договорились, что Марина позвонит через неделю сказать, не изменится ли состояния мальчика.

Попрощавшись, он отправился назад в квартиру, по дороге купив в магазине шестибаночную упаковку пива. Теперь, когда он справился с этой неимоверно сложной задачей, нужно было расслабиться.

Он поймал себя на мысли, что Марина ему нравится, и Гоша рассчитывал, что если эксперимент пройдет удачно, то появится шанс встретиться с ней еще раз.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Через неделю она не позвонила. Не было звонков и через десять дней, и через пятнадцать.

Гоша нервничал. Несколько раз он сам порывался позвонить, но что-то его удерживало. Если вдруг Марина решила обратиться в полицию, для него лучшее — не высовываться, хотя бы самому. Она знала дом, в котором он живет, но не номер квартиры.

Смекалов ждал и сосал мятные леденцы, иногда просто разгрызая их, как орехи, подолгу не сводя глаз с телефона. Но его сотовый лежал на столе темный и неподвижный, как покрытый ржавчиной затонувший корабль на дне.

Через два дня в дверь позвонили. Смекалов вздрогнул, но потом вспомнил, что это, должно быть, хозяйка пришла за квартплатой. В прошлый раз они договорились на это число. По крайней мере, Гоше казалось именно так.

Вытерев ладонью со лба пот, он заглянул в дверной глазок. Там стояла бабулька, что сдала ему квартиру. Варвара Михайловна.

Трясущимися пальцами Смекалов принялся отпирать замок. Однако что-то было подозрительное в разлившейся по лицу старушки бледности и то, как она вертела в пальцах пустую гравитационную авоську, изо всех сил стараясь не смотреть на дверь.

Гоша продел висевшую на косяке цепочку в паз и медленно потянул дверь на себя.

Раздался звук лопнувшей цепочки, и дверь распахнулась от сильного удара.

Влетевшие в квартиру трое парней умело заломили Смекалову руки. На глазах у бледной, как смерть, старухи его повели к ожидавшей во дворе машине.

Когда его усадили на заднее сидение, водитель в лихо сдвинутой на затылок шляпе выплюнул в окно зубочистку и повел машину прочь из лабиринта старых высотных домов.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Телегин курил, глядя на сувенирные статуэтки богов Осириса и Изиды. Глаза его сияли нетерпением, которое было видно даже сквозь табачный дым. В эту минуту он был похож на воскуряющего благовония в честь богов жреца.

Когда Смекалова ввели, он оторвался от созерцания древней божественной пары и посмотрел на БНРщика.

— Так вот вы какой, господин Смекалов, — Телегин указал на стоявшее возле стола кресло, — прошу вас.

Гоша последовал его совету.

Директор «Бартон-компьютерз» налил виски в два стакана, добавил льда и, передав один Гоше, представился. Когда Смекалов услышал, к кому его доставили, в его взгляде мелькнула безысходность. Он сделал большой глоток виски и даже не поморщился.

— Ну что вы, Григорий, — рассмеялся Телегин, — все не так плохо, как вам кажется.

— Что вам от меня нужно? Впрочем, я догадываюсь.

— Отчасти, наверное, так и есть. — Борис Телегин затушил окурок в пепельнице. — Но уверен, вы не знаете все до конца.

— Так расскажите.

— Видите ли, Григорий… Мне известно, что вы работали на руководство компании «Электрон-текникс».

Смекалов даже не потрудился кивнуть.

— Ваш босс занимался промышленным шпионажем, а вы ему в этом помогали.

— Можно подумать, на вас никогда не работал специалист БНР.

— Когда-то давно, — Телегин отпил виски. — Но мы предпочитаем работать честно.

— Рад, если вам это удается.

— Георгий, — вдруг произнес Телегин негромко, голос его радостно дрожал, — вы — чудотворец.

— Что? — Смекалов посмотрел на него, как на душевнобольного.

— Мы с женой вам обязаны.

Смекалов закрыл глаза и сжал виски руками. Он ничего не понимал и не хотел понимать. Ему казалось, что он видит кошмар, и он мечтал лишь проснуться.

— Прибор, что вы создали, вернул нам с женой надежду. — Телегин наклонился вперед. — Вы понимаете? Ваш мозговой стимулятор… Вы вернули нам нашего мальчика.

Смекалов открыл глаза, в них, наконец, отразилось понимание. Вид у него был слегка обалделый.

— Идемте со мной.

Не чувствуя под собой ног, Смекалов поднялся. Директор провел его к уставленной диванами и креслами просторной комнате отдыха с широким дверным проемом.

Марина сидела в кожаном кресле и не сводила счастливых глаз с сына — мальчик склонился над журнальным столиком с фломастером в руке и рисовал на листе бумаги.

Заметив БНРщика, она благодарно ему улыбнулась.

Мальчик тоже поднял голову и посмотрел на отца, рядом с которым стоял незнакомый человек. От «не от мира сего» выражения на лице мальчугана не осталось и следа. На него смотрели глаза ребенка, в котором если и была умственная неполноценность, то уже гораздо меньше, чем в день их встречи. На левом ухе мальчика синим огоньком мерцал «Блюсмек».

— Ма… ма, — произнес Вадим с трудом выговаривая слова и повернулся к Марине, — помоги… нарисовать., самолетик…

Телегин кивнул жене и повел Смекалова назад в кабинет.

— У меня к вам деловое предложение, Гоша, — сказал он, когда БНРщик снова опустился в кресло. — Вы позволите вас так называть? Я бы хотел выкупить патент на этот прибор за сумму, которая вас устроит. Я предлагаю вам работать на меня, и мы вместе, используя ваше изобретение, совершим переворот в медицине. Все обвинения будут с вас сняты лишь при одном условии — верните мне данные, что вам передал Хлеборезкин. Смекаете, Смекалов?

Гоша откинулся в кресле и некоторое время молчал. Затем он встал и положил на стол перед Телегиным флэшку с парой затертых царапин на корпусе.

— Я принимаю ваше предложение.

Все прекрасно, кроме одного — Марины ему не видать, как своих ушей. Выздоровление сына вновь сблизило ее с мужем, это ясно.

Но, по крайней мере, — размышлял Смекалов, — моя честь, свобода и финансовое положение — восстановлены.

Он вытащил из кармана пузырек с мятными леденцами, подумал и… бросил в корзину для мусора. Гоша промахнулся, но выстреливший из мусорницы гравитационный луч направил пузырек, куда надо.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

Родился в Воронеже в 1981 году, лингвист и преподаватель английского языка по образованию. Жил и работал в Москве, сейчас временно проживает с семьей в Киеве. Издал свыше 30 рассказов в жанре фантастики в таких журналах, как «Техника-Молодежи», «Наука и Жизнь», Upgrade Special и других.

⠀⠀ ⠀⠀

Ефим Гамаюнов Батарейка

Эй, чудила! — над развалинами взлетела «сигналка», на несколько мгновений осветив все вокруг зеленым светом. — Выкинь ее, и можешь сваливать! Тебя не тронут, слово даю!

Егор зло усмехнулся: ага, еще и до дома проводишь. Он, пригибаясь как можно ниже, обогнул кучу мусора: битый кирпич, торчащая тут и там арматура. Выглянул из-за обломка стены. Тут же рядом, почти в морду, забили пыльные фонтанчики, а секунду спустя в уши ударила автоматная очередь. «Черт!»

Все, и с этой стороны отрезали.

— Выкидывай давай, пока я добрый!

Егор сел у стены, обхватил голову руками и прикрыл глаза. Мысли лихорадочно метались в голове: выход должен быть, должен, должен… Может, бросить? Ну, уж нет, возмутилось внутри, совсем? Стоило лезть дьяволу в пасть, рискуя провести последние часы в страшных мучениях, кто знает, какая там радиация… или вирусы… или еще черт знает что… Не то! Разве это вело туда?… чтобы… Нет уж!

Подвалы! В высотках всегда были подвалы. Предположим, что не все засыпаны, найти бывший подъезд, попробовать спуститься. Пройти попробовать, на другой край там вылезти… Нужно всего ничего — немного отдышаться и сотню метров за спину. Так. Шакалье сейчас полезет. Думай, думай… Егор пошарил по карманам: три гранаты, пистолет, там еще четыре патрона и… все. Но шакалье не в курсе, стая кружит, выжидает: если силен — почему не выходит, если слаб — почему все еще жив?

— Слушай, давай поговорим, — вновь раздалось с далеких, скрытых в темноте «горизонтов». — Сам знаешь, край, некуда тебе бежать. Выкинь ее и вали. Живым, понимаешь? Для чего тебе она нужна, сам подумай, мертвому? А?

— А тебе? — в ответ крикнул Егор и тут же перебежал вокруг кучи обратно, на старое место.

— А я не себе, мне ни к чему. Я человеку хорошему обещал, а он мне консервов, смекаешь?

Не себе… это понятно. Мало у кого остались вещи, которым она нужна: выжигающие волны почти двое суток накатывали, уничтожали все, где бежало прежде электричество. Станции, компьютеры, телефоны, китайские детские машинки… Сердечные стимуляторы и электропроводку. Лишь чудом некоторые вещи сохранились — то ли лежали в глубоких подвалах, толи еще чего, кто знает?

Так, он сейчас где-то у угла дома, подъезд должен быть за той грудой. Бежать на самом виду. Но и ждать дальше нельзя. Егор решился.

Рубчатые бока «лимонки», кольцо, раз-два…

— Лови! — крикнул он и, размахнувшись, кинул гранату подальше, за обломок стены. Вперед! Видно плохо, главное не подвернуть ногу и на арматуру не напороться. Егор вскарабкался на гору обломков, каждую секунду ожидая гулкого выстрела, удара в спину. Вместо этого шарахнула граната. Заорали, гады, застрекотали «Калашами», но это наугад, со страха. Перевалился за гребень, ударился локтем, шипя, выругался и пополз вниз.

Ищи. Ищи! Где-то тут, должен быть, только бы не засыпан. Только бы.

Везет лишь в сказках: груда искореженных лестничных пролетов показывала, где раньше располагался подъезд, могильным курганом похоронив надежду. Ничего, может следующий, пробовал успокоить себя Егор. Или следующий. Дальше искать смысла не было.

Он помнил, как выглядели высотки, многоквартирные, со множеством подъездов, с подземным гаражами. Высокие, красивые. Сотни окон, дерево, пластик, занавески, цветы в горшочках. Давным-давно, много дней назад. Три, четыре года? До, как теперь говорили.

— Где он? — крикнули справа.

— У меня нету пока, — отозвался другой голос.

— Ищите, босс нам бошки поотрывает, если не найдем!

Егор прислушался, осторожно двинулся вперед, вдоль уцелевшей, обломанной поверху, щербатой стены. Остановиться — умереть. А он-то думал, что самое опасное — пробраться на территорию завода и уйти оттуда живым. Всюду говорили — там опасно, никто не знал, почему, но мнение существовало одно: сунешься — каюк. Но зато там можно было найти Ее. И Егор нашел! И не одну — четыре, в упаковке, новые, без липких подтеков. Нашел и выбрался обратно, потратив почти целиком боезапас, потеряв АК, но выбрался! Ушел от озверевших, огромных, зубастых… Не зверей — не людей. Сердце бешено стучало — жив! Он бежал, внутренне ликуя, готовясь — сейчас, сейчас!

Еще не зная, что НАСТОЯЩИЕ шакалы только поджидают впереди.

На углу бывшей Советской и бывшего 1-го Мая Егора остановили. Тупо и без фантазии: шмальнули из дробовика чуть не в упор. Спасли только обострившееся чувство опасности и драная телогрейка, принявшая дробины в свое ватное нутро. Он удачно свалился за вал мусора и, не мешкая, пополз за защиту огрызков стен. Потом он бежал, вслед стреляли, он отвечал из «трофейного» «Макара». Пара гранат заставила преследователей с ним считаться. Считаться, но не отпускать.

А потом Егора загнали в эти вот руины.

Чертовы сумерки! Днем лишь чуть светлей, чем ночью. Чуть-чуть. Егор отвернул рукав и всмотрелся в часы. Ничего не видать, пропади все! Наверное, около девяти вечера. Ха, вечера. Вечная ночь опустилась на землю. Без вечеров, дней, утр…

А раньше они были. Все было: Солнце, синее небо с белыми облаками, звезды ночью. Простые, нестрашные, он помнил, каким романтическим может быть россыпь льдисто искрящихся гвоздиков, вбитых в черный бархат нависшего над головой купола. Такого завораживающего и абсолютно безопасного.

⠀⠀ ⠀⠀

…Первая волна, самая страшная, выжгла половину Америки, Японские острова, Дальний восток, часть Китая… Уничтожив тонкий слой озона, на Землю ворвались палящие излучения: и тебе альфа, и гамма, и хрен знает еще какие. Через час — следующая, потом еще одна, еще… В панических сообщениях по еще работающим в Европе телевизорам и радио — только пугающие новости: ученые предполагают столкновение неизвестных земной науке вселенских масс с последующей их аннигиляцией и выбросом огромного количества различных волн самого широкого спектра. Пока неизвестно, сколько световых лет назад, но в ближайшее время, после проведения спектрального анализа… Ага, в ближайшее, точно… Первая волна содержала световую часть излучений, будто гигантским лазером пройдясь по половине старушки Земли. Грубо и безжалостно кремировав людей, животных, деревья…

⠀⠀ ⠀⠀

Егор тряхнул головой: ой, не вовремя он развспоминался… И тут же услышал тихий разговор, совсем рядом.

— Слушай, Серый, а правда, что у босса есть этот, ну как его, плеер этот? И под?

— Да вроде. Мы тут торчим, по ходу, только из-за этой хрени.

— И чо, работает?

— Да, блин! Я откуда знаю? Сам думай, на кой ему столько штучек? В прицел лазерный, там одной года на два хватит. А куда еще? Все равно у них скоро срок годности выйдет.

— Слышь, Серый, а братаны говорили, он там порнуху глядит.

— И чо?

— Ха, будь у меня такие запасы жратвы, все бабы и так моими были бы…

— Дурак ты, Тимоха. Может он красоты хочет?

— В смысле?

Егор прикинул: сидят в трех метрах, прямо, за куском кладки. Ждут. Но не особенно. Надеются, что он все еще где-то достаточно далеко. Граната бахнула чуть дальше полета метров, блин, дураки все-таки. Рука сжала пистолет, ладно, ребята, ждите. Он высунулся «наружу», хотя какие тут «наружу»… Хоть глаз коли. Хоть тут помогает темнота, прикрывает. Ну, с Богом.

Он вылез в пролом и пополз, стараясь шуметь поменьше, а двигаться побыстрее. Правый локоть постреливал болью, заставляя морщиться, в боку кололо. Только бы не заметили, пронеси. Егор дополз до следующего подъезда, глянул: та же фигня, гора мусора, темно еще, ничего не видать. Но мусор вот он, горища, выходит: все засыпано.

Пуля вжикнула над головой одновременно с сухим выстрелом, долетевшим до ушей. Егор сжался и пальнул в воздух. Сердце ухало и стучало тамтамами, в горле вырос комок. Внутрь! Скорее! Не понимая, что стрелять могли и оттуда, Егор вскочил и, не разбирая, скачками, почти перелетел гору обломков. Куда? Куда, мать-премать! Со стороны засевших Тимохи с Серым жахнула двустволка. Ох, е!

Левая рука выхватывает из кармана гранату, правая, с зажатым «Макаром» на ощупь цепляет кольцо. Рывок. Бросок.

Егор упал наземь и съежился, сливаясь с кучей, углами торчащей во все стороны.

Грохот, свист рикошетов.

Куда?!

Выстрелы слышались отовсюду: спереди, сзади, по бокам. Даже, казалось, сверху и снизу. Крики, ярости, боли, страха. Вот теперь началось по-настоящему. Егор почувствовал ледяной комок в животе — кажись точно край. Теперь его не выпустят по-любому. Он еще дышит, желает, ощущает, но другие решили — нет его. Совсем как…

⠀⠀ ⠀⠀

…Последующие накатили многим слабее, только и остатка хватило с лихвой. Мощные электромагнитные волны беспощадно и равнодушно жгли — уже не людей, а то, без чего человечество не мыслило себя, без чего оказалось совершенно неготовым встретить завтра: энергетические вены, артерии электростанций, компьютерные сердца и нервы проводов. Наверное, в последние мгновения жизни, отключенные от всех систем жизнеобеспечения последние космонавты МКС наблюдали точки жутких язв — взрывы: все, абсолютно все станции, заводы, производства обеспечивались электронным контролем. И, потеряв его, теряли подобие своей техногенной жизни, оставив людей со страхом доживать свои…

⠀⠀ ⠀⠀

…— Все, козел! Ты слышишь меня? — заорал, будто усиленный рупором голос. — Теперь тебе кирдык. Готовься! Смерть!

Смерть. Страшное слово. Та самая черта, стоя перед которой понимаешь — обратно уже никак. А впереди тоже — ничто. Стоишь, глядишь, думаешь — ну жил, ну дышал и чего?

— Сейчас, Жека притащит «Муху» и ты, гад, ответишь за Тимоху! — заорало вновь — И мне пох на твои штуки, слышишь? Мне пох!

Дурак Тимоха, который не понимал «красоты». Ему не нужны штуки, как боссу, ему надо пожрать, поспать, баб. Егор вдруг ясно осознал, что смерть — фигня, только нужно успеть доделать дело, ради которого он так влип. Просто — взять и доделать, а потом будет уже неважно. Надежда. Тонкий лучик, такой неосязаемый, но удивительно прочный. Тянущий и не желающий допустить шага между никак и ничто.

Егор осмотрелся и увидел — вон оно: судьба, или рок, или удача, черт, какая разница! Вовремя, вот что. Позади и левее нависал над руинами кусок стены, с чудом уцелевшей изломанной, обвалившейся вроде-бы-лестницей на второй этаж. Соваться на такую, в темноте да еще под обстрелом мог решиться только сумасшедший. Егор таким себя не чувствовал, но, тем не менее, подбежал и принялся карабкаться — выше, выше. Выстрелов не было. Он взобрался на крохотный уступ, оставшийся от плит перекрытия: полметра шириной и два в длину. Сел, съежившись как только смог. Открытый с трех сторон всем ветрам и взглядам. А, черт, какая разница? Только бы успеть.

Он расстегнул телогрейку на груди и бережно достал Самую Драгоценную Вещь. Смешно сказать… было бы лет пять назад. Дешевый китайский «Уоки-Токи», собранный из радиоконструктора «без пайки», сохранившийся, выживший, и — работающий. Вернее, действующий. Для работы не хватает только одной маленькой детальки. Той самой, без которой любая сохранившаяся Драгоценная Вещь всего лишь составляющая огромной мусорной кучи.

Во внутреннем кармане, прилепленные к куску картона (оранжево-черному, даже глядеть не нужно: он помнил такие) тонким прозрачным пластиком, лежали, вынесенные со смертельной территории Они. Бочком к бочку. Батарейки. Те самые необходимые детальки, способные оживить и воскресить.

На ощупь открыть батареечный отсек «Еу-тоу», на ощупь разорвать картон, бережно вынуть пару продолговатых цилиндриков и запихать их в нутро Вещи. Легко? Ага. При свете, не торопясь, не ожидая гулкого звука выстрела. Егор пытался вспомнить полярность и не рассыпать батарейки деревянными, непослушными, «пляшущими» пальцами. Крики утихли, пальба — тоже. Верно, и вправду ждут гранатомет, чего переводить патроны? Оружие… сколько его появилось на Земле после…

Щелчок переключателем. И…

…слабое шипение. Господи! Спасибо тебе, спасибо, Господи!

Светящийся маленький экран, не та частота. Егор крутнул колесико. А потом посмотрел на время. Поцарапанное стекло старых «Ракет» блеснуло, отсвечивая зеленоватый тусклый свет экранчика. Время.

Наверное, стоило помолиться, но больше чем «Помоги, Господи» Егор сейчас ничего не помнил. Пора. Теперь или уже никогда. Напыщенно до ужаса, и до него же правдиво. Ровно в двадцать один час. Ровно на минуту. Что дальше? Жуткий вопрос…

Он поднялся, осмотрел край стены, выбрал, где пониже, вскарабкался. Мишени лучше нету на целом свету. Или свете? Два с половиной этажа — высота, по-теперешнему. Со всех сторон открытое пространство. Руины, горы, кучи, темнота и мрак.

— Поля, Полюшка, ответь, — Егор отпустил кнопку вызова. Десять секунд, вновь нажал. — Поля, слышишь меня? Поля, ответь.

Отчего-то навернулись на глаза слезы. Ох ты, не вовремя, все всегда не вовремя.

Десять секунд.

— Поля, ответь, это Егор.

Десять секунд.

— Полюшка ответь.

Первый выстрел разорвал недолгую тишину. Заметили? Неважно.

Десять секунд.

— Поля, это Егор. Ответь, Полюшка, ответь родная.

Одна. Две…

— Егор? — прошипел дрянной динамик «Еу-тоу». — Егорушка, это ты?

— Поля! — не удержался, крикнул Егор. — Поля, родная, где ты?

Теперь точно заметили. Второй, третий выстрел. Но теперь ему все равно. Егор стоял в полный рост и не думал даже присесть. А вдруг связь исчезнет?

— Мы на старом карьере. Егор… ты?

— Я приду, жди меня, я приду, конец связи.

— Конец связи.

Щелчок переключателя. Надо беречь, то, что есть.

Везет только в сказках? Трескотня выстрелов вокруг, а сердце бьется не от страха. Егор рассмеялся.

— Я иду, — прошептал сам себе…

…Тонкий лучик надежды…

⠀⠀ ⠀⠀

Во мраке окутавшего Землю облака пыли, в пронизанном радиацией воздухе, в агониях умирающего человечества. В первые минуты гибнут лучшие, даже не теорема — аксиома. Люди за сутки лишились тех, кто мог и знал. Миг для грузной, движущейся дальше вселенной. Егор помнил, как завидовал некогда давным-давно работникам компрессорной станции «Газпрома». Но только не в тот момент, когда отключившаяся электроника дала сбой, а пожар от горевших электроприборов спровоцировал взрыв, унесший ВСЕХ, кто пытался вручную, заслонками на рычагах, заблокировать рвущийся бесконтрольно газ.

Нет, не то. Хаос первых дней, огонь пожаров и ужасающий страх. Многие гибли, другие теряли себя по-иному. Исчезло электричество и словно унесло с собой все, что накопили люди за две с лишним тысячи лет: сострадание, жалость, доброту, любовь… Энергия, созданная для жизни, убила энергию самой жизни.

Егор достал гранату — последняя. И сколько… один?..два?… патрона в «Макаре». Неважно… Доделать. Они живы, люди живы… пока жива она и он.

⠀⠀ ⠀⠀

…Невесомый и едва осязаемый, но удивительно прочный…

— Я иду! — закричал он.

Потому что не успел сказать той, единственной Самой Драгоценной Самые-Самые Главные Слова. Ту детальку, без которой этот мир умрет. А она у него есть.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1976 году. Вырос и живет в городе Петровске Саратовской области. Работает в администрации города.

Рассказы выходили в журналах «Порог», «Полдень 21 век», «Уральский следопыт», «Меридиан», «Шалтай-Болтай», альманахах «Словесность» и «Фанданго», в сборниках «Настоящая Фантастика» (2008, 2014), «Аэлита» (2008–2013), «Антология Мифа» (2012–2013). В № 2 за 2008 год «Знание-сила: Фантастика» был напечатан рассказ «Похититель снов», в Nq 1 (14) за 2012 год — рассказ «Тот самый день», в № 1 (18) за 2014 год — рассказ «Поймать молнию», а в № 2 (19) — рассказ «В поисках свободы».

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Смирнов Сжатый мир

Воды не было. Все, что мне удалось выжать из крана, вращая ручки, — это одна большая капля ржавого цвета.

Странности сегодняшнего утра на этом не закончились — газ в плите также отсутствовал, поэтому мне пришлось довольствоваться растворимым кофе, разведенным в повторно кипяченой воде. Электричество, по счастью, было.

Мои худшие опасения подтвердились, когда, выбрасывая обертку от сливочного масла в мусороприемник, вместо привычного Т-коридора, ведущего на свалку, внутри я увидел лишь серую цементную стенку.

Единственное возможное объяснение всему происходящему — что-то случилось с Т-сетью, и это объяснение пугало.

Еще полвека назад, задолго до моего рождения, была открыта нуль-транспортировка. Открытие породило транспортную революцию, которая, фактически, уничтожила расстояния. Отныне устаревшие средства сообщения — автомобили, самолеты, поезда, корабли — стали не нужны, ведь для перемещения из пункта А в пункт Б достаточно установить в конечных точках Т-камеры и обеспечить связь между ними, тогда любое путешествие будет практически мгновенным. Более того, отпала необходимость в коммуникациях вроде трубопроводов, поскольку передача ресурсов с помощью нуль-транспортировки экономически выгодней. Поэтому только подача электричества в современном мире осуществляется по проводам (даже Т-сети необходимо чем-то питаться), все остальное обеспечивает транспортная сеть.

Сбой в Т-сети произошел впервые на моей памяти. Лихорадочная проверка оборудования в квартире показала — кроме электричества нет ничего, и даже сотовая связь отсутствует. Осталась одна, последняя проверка.

Я распахнул входную дверь — серый бетон лестничной клетки и прямоугольник двери квартиры напротив. Лестничная клетка там, где должен был быть Париж и где я должен был встретиться с ней…

Картина мира обрушилась.

⠀⠀ ⠀⠀

Следующий час прошел в каком-то отупении — в бессмысленном нажатии клавиш на пульте Т-камеры, тщетных попытках выдавить из крана воду или позвонить по бесполезному мобильнику. Молчание телефона нервировало даже больше, чем отказ Т-сети — сотовая связь не зависит от нуль-транспортировки, а значит, кто-то заблокировал ее сознательно. Рефреном возвращалась неприятная мысль — а вдруг Т-сеть исчезла навсегда?

⠀⠀ ⠀⠀

Пустая квартира угнетала, и, придя кое-как в себя, я решился сделать вылазку на улицу. Шестнадцать гулких пролетов вниз, серые ступени, серые неотделанные стены — все это казалось каким-то чужим, нереальным. Несмотря на то, что я жил здесь уже несколько лет, я впервые спускался по этой лестнице.

Снаружи было пасмурно, с неба сочилась мелкая морось. Среди некрасивых зданий и чахлых кустиков — никому раньше не могло прийти в голову гулять здесь — бродили редкие прохожие с потерянным выражением на лицах. Каждый с помощью Т-камеры строил свой мирок, компактный и комфортный, и вот в одночасье тот разрушен, и вокруг огромный мир, непонятный и пугающий.

Так и я, распрощавшись с детством, начал с бесплатного пути «дом — работа» и постепенно добавлял к своему сжатому миру сегменты, постоянные — различные места в городе, где можно побродить или просто приятно провести время — и временные — дорогостоящие путешествия в далекие города и страны. Достаточно было набрать на пульте Т-камеры номер нужного сегмента и открыть дверь, и вот уже там, за дверью нужное место, и надо только сделать шаг. Однажды, в одном из сегментов наши сжатые миры пересеклись, и я познакомился с ней. А теперь, вместо щекочущего ощущения при переходе, когда Т-сеть сканирует тело и взаимозаменяет его атомы с атомами парижского воздуха, вместо Парижа, вместо такого желанного путешествия и вместо нее я получил лестничную клетку и дождливую улицу с угрюмыми прохожими. И как добраться до нее в этом огромном мире, если я не знаю даже адреса?

⠀⠀ ⠀⠀

Проплутав бесцельно несколько часов по хмурым улицам, плотно застроенным одинаковыми безликими домами, я вернулся к себе. Пообедав холодной едой из холодильника, я задумался, что же мне делать дальше. Не придумав ничего путного, я утешил себя мыслью, что людям, застигнутым отключением Т-сети во время перехода, пришлось гораздо хуже, и в очередной раз подошел к пульту управления Т-камерой. Совершив несколько бессистемных манипуляций, я внезапно обнаружил, что в примечаниях к имеющимся (или когда-то имевшимся) у меня сегментам указаны их реальные адреса. Значит, я все-таки могу найти ее!

Торопливо отыскав нужный адрес, я бросился на улицу.

⠀⠀ ⠀⠀

Каким же чудовищно большим должен был казаться этот город людям, жившим в двадцать первом веке, вынужденным каждый день пересекать его пешком или на своем несовершенном транспорте! До самого вечера ходил я по городу, по этим лабиринтам многоэтажек в поисках нужной улицы и нужного дома. Мне пришлось опросить, наверное, сотню прохожих, но эти люди ориентировались в городе так же плохо, как и я, зачастую направляя меня в совершенно противоположную сторону.

Но в итоге я все же нашел ее дом и, поднявшись по такой же неприветливой лестнице, вошел в квартиру.

Никого!

И ни записки, ни даже намека, куда она могла деться. Может, она успела переместиться в Париж до отключения Т-сети, а может, бродит где-то на этих бесконечных улицах…

Прождав до самой ночи, волнуясь и мучаясь, строя самые невероятные предположения и тут же их разрушая, но так и не дождавшись ее, я отправился восвояси через темный пустынный город.

⠀⠀ ⠀⠀

Сон пришел ко мне лишь под утро. Разбудил меня сигнал мобильного телефона — пришло сообщение. «Работа Т-сети восстановлена. Приносим свои извинения за доставленные неудобства», — и все, никакой подписи и номер отправителя неизвестен. Но мне это абсолютно не важно.

Вскочив с кровати и спешно одевшись, я подбежал к Т-камере, набрал заветную комбинацию и открыл дверь.

За порогом был Париж. Утреннее солнце поблескивало на свежевымытых мостовых. Но самое главное — где-то там ждала меня она. Оставалось только сделать шаг.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1986 году в Ярославле. В 2008 году окончил математический факультет Ярославского государственного университета им. П. Г. Демидова. Кандидат физико-математических наук. Доцент кафедры теоретической информатики ЯрГУ.

Более 100 публикаций в жанре фантастики в различных изданиях России, Украины, Беларуси, Казахстана, США, Канады, Великобритании, Австралии, Новой Зеландии, Германии и Финляндии («Машины и механизмы», «Журнал Поэтов», «Очевидное и Невероятное», «Юность», «Нива», «Второй Петербург», «Вокзал», «Черновик», «Жемчужина», «Экология и жизнь» и др.). В приложении «Знание-сила: Фантастика» № 1 (12) за 2011 г. вышел рассказ «Пять шагов».

⠀⠀ ⠀⠀

Алекс Гагаринова Гений

Дышать в «Девятке» нечем. Они сидят в ней уже третий час. Окна запотели, гоняемый «печкой» воздух, перенасыщенный сигаретным дымом, режет глаза. Открывать окно — холодно, а курить хочется. Да и чем еще заниматься? Микола клюет носом, ему все осточертело. Зато Трофимыч — оживлен и бодр, рассказывает анекдоты, смеется и подпевает «шансону», звучащему по радио. Микола мечтает о борще, что ждет в холодильнике, о диване с теплым пледом и пытается понять, как его угораздило влипнуть в эту дурацкую историю.

Вчера они пили у Трофимыча и мирно беседовали. И лежал бы он сейчас на своем диване, если бы речь не зашла об этом давнем нашумевшем отказе.

— Нет, Микола, что-то тут нечисто! — Трофимыч мутными глазами посмотрел на собутыльника. Всех своих настоящих дружбанов он называет Миколами, независимо от того, как их зовут вне дружбы с Трофимычем. — Вот скажи, ты бы отказался?

Микола, к тому времени уже лишившийся дара членораздельной речи, икнул и отрицательно покачал головой. Вид при этом у него был важный и сосредоточенный. Все его силы уходили на то, чтобы не упасть с кухонной табуретки. А ведь приходилось еще поддерживать беседу и вовремя кивать.

Трофимыч, распаляясь и все больше краснея круглым лицом, продолжал:

— И я бы не отказался! И любой бы не отказался! Хоть кого спроси! А этот, б…? Ему дают, а он не берет! — он стукнул кулаком по столу. — Что-то тут нечисто, нюхом чую! Это я тебе как мент говорю!

Ментом он был бывшим, лет десять, как вышел на пенсию по выслуге лет. Верней, находился в отставке, как Трофимыч любил о себе говаривать, каждый раз напоминая, что бывших ментов не бывает.

Микола утвердительно кивнул головой, мол, согласен, что-то нечисто, раз Трофимыч это чует.

— Заливают нам разное — мол, ему это не надо, у него свои принципы… Вот скажи — за квартиру платить надо?

Микола медленно кивнул.

— Жрать надо?

Микола опять кивнул.

— Одеться-обуться надо?

Миколе с каждым разом все трудней давалось возвращение головы на исходную для утвердительного кивка позицию.

— А он отказался! В голове не укладывается! Сколько лет над этим думаю — не укладывается и все! Но теперь я до него доберу-у-усь, я его выведу на чистую воду! Давай, Микола, за это выпьем!

Выпили. Трофимыч закурил, взял гитару и, прищурив глаз от сигаретного дыма, запел из любимого Высоцкого: «Уж если я чего решил…» Микола отодвинул от себя тарелку с торчащими в ней окурками и с облегчением положил голову на освободившийся край стола.

На следующий день Микола жестоко страдал от похмелья. Он лежал на диване, тупо глядя в потолок своей квартиры и меньше всего испытывал потребность в общении. Когда ему вечером позвонил Трофимыч и в трубке раздался его энергичный голос, Микола содрогнулся от воспоминаний о выпитом вчера и отодвинул трубку подальше от уха.

— Я попросил ребят из отделения пробить по ЦАБу адрес этого деятеля! Представь, он живет недалеко от тебя! Жди, буду через час!

— Какого деятеля? — обреченно спросил Микола, едва шевеля шершавым языком.

— Как какого? — удивился голос в трубке, — Мы ж вчера о нем весь вечер говорили. Забыл, что ли?

— Забыл… Тут это… От меня Ирка ушла…

— Да ну? Надо же, как все удачно складывается! Тогда я у тебя заночую, если наше дело затянется! Все, еду! — и, не проявив ни капли ожидаемого сострадания, Трофимыч отключился.

Микола упал на подушку. «Откуда в человеке столько энергии? — недоумевал он. — И ни капли сочувствия».

Трофимыч приехал с бутылкой, зря Микола упрекал его в душевной черствости. Друзья снова сидели на кухне, выпивали. Разговор опять свернул на вчерашнюю тему.

— Я считаю, что все гении — выродки. Ну, в смысле, уроды. Вот смотри, я — нормальный человек. Нет во мне каких-то суперталантов. А суперталант — это что? Это когда у одного чего-то гораздо больше, чем у остальных. Ну, например… — Трофимыч задумался, подбирая аналогию. — Например, как высокий рост — раза в два выше остальных людей — это же отклонение от нормы, правильно? Значит — уродство. Но рост видно, это — снаружи, так сказать. А талант — он в глаза не бросается, человек выглядит обыкновенно, а может делать то, что не может никто другой. Разве ж это не отклонение? Отклонение! Значит, гении — уроды! Логично?

Уставший от рассуждений Трофимыча Микола опять сонно покачивался на стуле. Предмет беседы его совсем не интересовал. Организм, весь день мучимый похмельем, получил желанные градусы и затих, но захотел спать. А спать нельзя, долг гостеприимства не велит.

— Вот возьмем меня, нормального человека, — гнул свое Трофимыч, — почему я не могу, например, писать картины, как Шишкин? А? Или сочинять музыку, как этот… Чайковский, например? Почему? Потому что я — не урод, я — нормальный!

За свою более чем полувековую жизнь Трофимыч ни разу не усомнился в правильности измерения людей собственным аршином. Все, что в этот аршин не укладывалось, было отклонением. Точка.

— Я должен его вывести на чистую воду! Живой, признанный во всем мире гений живет в нашем городе, я не могу упустить такой шанс!

Чтобы не уснуть, Микола решил перевести разговор в более конструктивное русло:

— И что ты собираешься делать?

— Проводить следственно-розыскные действия! — в голосе собутыльника сверкнул профессиональный металл, — Выводить на чистую воду этого гения!

— Каким образом? — Микола спросил из вежливости, даже не предполагая, что он уже числится напарником.

— Поедем проводить рекогносцировку!

— А потом?

— Сориентируемся по обстановке! — в охотничьем азарте Трофимыч полностью перешел на военную терминологию.

И вот они, как два идиота, уже несколько часов сидят в машине и таращатся: Микола — на окна, а Трофимыч — на дверь парадной. Окна панельного дома уютно светятся сквозь падающий снег, тикают дворники на лобовом стекле автомобиля…

— Смотри, кто-то вышел! Кажись, это он, наш гений! — Трофимыч толкает локтем вздремнувшего Миколу. Тот трясет головой и старательно разглядывает мужчину, вышедшего из подъезда. Хоть они и изучили в сети все его немногочисленные фотографии, но при свете фонарей, да еще в зимней одежде опознать человека трудно.

— Едем за ним, — без колебаний объявляет Трофимыч и они, не спуская глаз с объекта слежки, выезжают со двора.

Объект движется в неизвестном направлении. Приятели, радуясь концу многочасового бездействия, следуют за ним, гадая, куда он держит путь. Спустя полчаса выясняется — в продовольственный магазин эконом-класса, откуда вскоре выходит с пакетом и идет в сторону дома.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Мужчина неопределенного возраста, где-то между средним и пожилым, бредет, согнувшись, навстречу холодным порывам ветра. Здесь, на Купчинских просторах, ветру есть где разогнаться. Хорошо, хоть метель стихла. Длинная борода, залепленная снегом, превращается в ледяной компресс. Вязаную шапку продувает насквозь, впрочем, как и куртку на синтепоне.

Уже три трамвая проехали в сторону его дома. Ладно, дойдет, всего километра полтора осталось. Погруженный в свои мысли, человек не видит медленно едущий за ним автомобиль.

В парадной он чувствует себя почти дома. Рассеянно кивает двум мужчинам, вошедшим с ним, морщится от алкогольно-перегарного запаха. Не замечает, как пристально попутчики всматриваются в его лицо, как утвердительно подмигивают друг другу. Выйдя на своем этаже, не видит, что они тоже покидают кабину лифта. Звонок в дверь, теперь он совсем дома.

— Замерз, сынок?

— Ничего мама, не так уж и холодно. Подержи, пожалуйста.

Мужчина раздевается, берет у матери пакет с покупками и проходит на кухню. Мать спешит за ним.

В неплотно закрытую дверь квартиры заглядывает Трофимыч, осматривается, входит и жестом призывает войти Миколу. В прихожей оба замирают, прислушиваясь. Микола, обливаясь потом, приваливается к висящим на вешалке пальто и курткам, борясь с желанием зарыться в них. Ни фига себе рекогносцировочка — с проникновением в чужое жилище!

С кухни доносятся голоса:

— Как раз чайник вскипел, будешь?

— Нет, не хочется.

Трофимыч тянет приятеля за рукав. Приходится расстаться с вешалкой. На цыпочках они подходят поближе и осторожно заглядывают в проем кухонной двери.

Пожилая женщина вынимает продукты из пакета.

— Тут только молоко и хлеб…

— Да, мам.

Объект тяжело опускается на табуретку. Мать ставит перед ним блюдце, наливает молока. Садится на диванчик напротив. Подперев голову рукой и пристально глядя на сына, спрашивает:

— А сыр?

— Сыр не купил.

— Почему, Миша?

— Не купил, в другой раз куплю.

— Миша, у нас кончились деньги?

— Да, мама.

Женщина вздыхает:

— Ох, вечная история!.. До моей пенсии еще целая неделя…

— Мам, не драматизируй. Подумаешь, сыр не купил.

— Надо было все-таки взять тот миллион, Мишенька… За доказательство гипотезы…

— Мам, не начинай опять! Прости, но иногда ты ведешь себя, прямо как человеческая самка!

Приятели многозначительно переглядываются.

Помолчав, женщина начинает вновь:

— Миша, но ты же знаешь, как важен сыр для нашего метаболизма!

— А ты знаешь, что мне лучше всего работается на молоке и хлебе!

— Но сыр…

— Мама, тебе прекрасно известно, что нам не устоять перед гастрономическими соблазнами! Возьми я эти деньги, мы бы с тобой накупили сгущенки и Камамбера, ели бы с утра до вечера, и моя стажировка затянулась бы до бесконечности! А так — я уже нашел доказательства гипотезы Бёрча — Свиннертон-Дайера и гипотезы Ходжа. Подступаюсь к гипотезе Римана.

— Мальчик мой… Значит, ты успеешь решить до своего совершеннолетия все эти, так называемые, задачи тысячелетия?

— Да, мама. И мы сможем вернуться на родину.

— Мишенька, как же я рада! Но до чего хочется сыра… Все-все, молчу, только перестань фосфоресцировать! И втяни, пожалуйста, щупальца, ты уже большой!

Гений конфузится и начинает торопливо лакать молоко из блюдечка.

В коридоре что-то падает.

Очнувшись, Микола обнаруживает, что лежит на кухонном диванчике. Пахнет жареными котлетами. Привстав, напротив себя видит сидящего за столом Трофимыча со стопкой в руке. Тот что-то оживленно рассказывает гению, хлопает его по плечу и называет Миколой. Перед гением — то же блюдце, но теперь в нем налито что-то прозрачное — явно не молоко. У плиты хлопочет мать гения. «Сколько же я был в отключке?» — удивляется Микола.

Увидев пришедшего в себя приятеля, Трофимыч громко радуется:

— О, Микола, очухался? Ну, что я говорил? Гений-то — урод, инопланетянин! Но наш человек, тоже Микола!

Гений смущенно улыбается.

Уж в чем-чем, а в толерантности Трофимычу не откажешь.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в Молдавии, с 1992 года живет в Санкт-Петербурге. В 2006 году окончила экономический факультет СПбГУ по специальности «Экономика и управление на предприятии». Работает руководителем направления в коммерческой организации. Прозу пишет с 2013 года. В 2014 году закончила литературные курсы «Мастер текста» при издательстве «Астрель-СПб». В 2013 году рассказ «Янтарь Орьянсаари» вошел в лонг-лист конкурса «Сестра таланта» и опубликован на сайте интернет-журнала «Лицей».

⠀⠀ ⠀⠀

Илья Алтухов Контакт невозможен

В железной ячейке камеры хранения вместо фотонного ретранслятора лежал грязный мешок. Внутри оказались какие-то полусгнившие корнеплоды. Марсианин Заир Четвертый долго ругался с кладовщиком, но кроме невразумительного: «Что оставляли, то и получили», ничего не выяснил.

Он уже седьмой месяц жил на Земле, шестой планете от Солнца. Миссия по установлению контакта была явно провалена. После визита в академию наук Заира скрутили и увезли добрые люди в белых халатах. В санитарном пункте персонал твердо обещал Заиру непременно уведомить руководителей планеты о прилете посланника с Марса, но, как предполагал Заир, забыли это сделать. Несколько месяцев его держали привязанным к кровати в большом доме с решетками на окнах и трехметровым забором по периметру. Кололи какие-то вещества, вызывавшие сон и галлюцинации. В психиатрической больнице Заир изучал людей. Страдающие от различных припадков, видевшие его впервые в жизни соседи по палате всячески помогали ему, не давая впасть в полное уныние. Оставляли докурить сигареты в туалетной комнате, ослабляли ремни, которыми Заира привязывали на ночь к кровати санитары. Заир почти полюбил эту теплую планету с богатой кислородом атмосферой. Наконец он рассказал главврачу, как его научили сотоварищи по палате, что никакой он не марсианин, а погорелец из далекой деревни в Архангельской области, приехавший просить милостыню на улицах столицы. Тогда его отпустили. В махровой пижаме и надетом поверх нее клетчатом пиджаке с чужого плеча Заир день и ночь шатался по перрону Курского вокзала, вживаясь в придуманную для него легенду. На фоне всего произошедшего пропажа ретранслятора из камеры хранения даже не удивила.

По совету начальника вокзала в линейном отделении полиции Заир написал бестолковое заявление о краже аппаратуры. Без предъявления паспорта заявление у него не зарегистрировали, но обещали во всем разобраться.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Дежурный лейтенант долго смеялся, перечитывая очередной опус вокзального бомжа, видимо, страдающего от белой горячки:

«После столкновения с метеоритом, Марс сменил орбиту. Температура резко понизилась, атмосфера стала очень разряженной, все население ушло жить в подземные города, находящихся в нескольких десятках километров от поверхности. Я тогда проходил обучение в академии межзвездных отношений. С первого курса меня готовили к разведывательной деятельности. При этом ядро планеты начало остывать быстрее, чем прогнозировали наши передовые ученые. Теплогенераторы перестали справляться с потребностью в энергии, и в связи с этим программу по заселению ближайших планет решено было ускорить, для чего уже с третьего курса меня послали на Землю.

Ретрансляция через восемьдесят миллионов километров, и вот я в теле какого-то человека на Земле. При попытке установить контакт с руководителями планеты, был ошибочно принят за психически больного и направлен на лечение в больницу имени Кащенко. В период нахождения в данном учреждении неизвестными лицами из камеры хранения на Курском вокзале была похищена аппаратура для обратной ретрансляции, без которой мое возвращение на Марс невозможно. Прошу оказать помощь в поиске фотонного ретранслятора, индивидуальный номер М19ЖВ.

С Уважением, рептилоид Заир Четвертый из рода Прамбопухпатров».

В конце стояла замысловатая подпись и непонятный номер. «Покажу начальнику участка, пусть посмеется», — решил дежурный.

«Молодой еще совсем, а как все запущено, — думал подполковник Поломойцев. — Вот, что значит прерывать учебу и посылать с третьего курса на выполнение ответственного задания». Сам он был с планеты К600 в созвездии Тау кита. Свой ретранслятор, отобранный неизвестными в подземном переходе, он искал уже пять лет. Так как он прошел полный курс подготовки к контактам третьего рода, ему не составило труда сделать себе новые документы и устроиться начальником отдела полиции на РЖД. Так удобнее продолжать поиски. Начальник полиции, конечно, поговорил бы с инопланетным сотоварищем по душам, но это могло поставить под угрозу миссию. Заявление хотел сначала уничтожить, но вспомнив, чему учили в академии межзвездных отношений, аккуратно разгладил, написал вверху крупными буквами «Юмор нашего городка» и приколол на доску для информации в коридоре, потом быстро зашагал к ближайшему пункту приема лома цветных металлов.

«Только бы успеть, — думал подполковник, — если ретранслятор еще не ушел в переплавку, его можно перенастроить под себя». Рептилоид с К600 тоже очень хотел вернуться домой.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 27 апреля 1980 году в Новосибирске. По специальности юрист, также освоил дополнительные специальности: журналист, сварщик, каменщик. Публиковался в белорусском журнале фантастики Космопорт № 8 (9), 2014 г., рассказ «Приговор». Российский журнал «Фантаскоп» N9 06 от 24 ноября 2014 г., рассказ «Инопланетяне в сельской местности».

⠀⠀ ⠀⠀

Елена Джеро Иерусалимский синдром

Пардон, месье, разрешите представиться, я — профессор Левин. Давид Левин, — почти прошептал странный тип и протянул Гийому руку. На вид профессор был лет сорока и ужасно похож на того актера из «Амели», как же его? Матьё! А фамилия? Ко… Косо… Кассовитц, точно! — Мне сказали, вы часто приходите сюда. Возможно, вам покажется странным мой вопрос… но вы, случайно, не слышите музыку? Сейчас, когда смотрите на эту картину?

Гийом вздрогнул от неожиданности, после чего резко покрутил головой, выискивая операторов какого-нибудь телевизионного розыгрыша, но в этом зале музея Орсе кроме них никого не было. Гийом сглотнул и поправил очки. Скорее всего, это простое совпадение, что нечаянный посетитель затронул так долго мучившую его тему. А вдруг он тоже ее слышит, эту незнакомую композицию? И те странные ощущения, может, он их тоже испытывает?

— Да… Иногда бывает и музыка. Не в этом ли сила искусства? — улыбка получилась только наполовину, и такая кривая, застыла на лице.

— Прошу вас, месье…

— Гийом Бель, рад знакомству.

— Месье Бель, это очень важно — вы слышите разную музыку, или одну и ту же?

Конечно, этот похожий на актера профессор слышит тоже! Иначе б не спрашивал! Иначе не стоял бы в этом зале именно перед этой картиной, «Портретом доктора Гаше», единственной, которая «играет». Гийом проверял — не только в этом музее, но и в Оранжери, и в Мармоттан Моне — везде, где живут его любимые постимпрессионисты. Тишина. И только доктор Гаше выдает фортепианную композицию.

Профессор от этой новости встрепенулся и заблестел глазами. И тут же пригласил нового знакомого вместе пообедать, так как им надо много всего обсудить. Тут недалеко, тихое заведение, три мишленовских звезды. Одно из тех мест, которые, даже находясь на родной станции метро, никогда не попадают в ваш жизненный маршрут. Ну, почти никогда, бывают же дни, когда в музее к вам подходит Матьё Кассовитц, правильно? И заодно развевает ваши страхи по поводу собственного душевного здоровья.

Правда, после антипасти, когда они уже были на «ты» — почти же ровесники, у Гийома закрались смутные подозрения, что сумасшедший тут не он. Хотя повествование израильского, как выяснилось, профессора физики звучало вполне естественно и отсутствием логики отнюдь не страдало.

Начал рассказчик издалека — с Иерусалимского синдрома. Которым страдают исключительно паломники, прибывшие из очень дальних стран, желательно — пешком. Добирается такой вот пилигрим до священных мест и немедленно заболевает манией величия: сообщает всем вокруг, что он какой-нибудь библейский персонаж и пытается срочно начать спасать мир в лице местных жителей. Местные жители, естественно, спасаться не желают, а сразу вызывают «скорую», которая и отвозит новоявленного пророка прямиком в Кфар Шауль^[17]. Там таких уже прилично.

Так вот, психиатры утверждают, что природа нашего Иерусалимского синдрома вовсе не уникальна, и истории подобных внезапных заболеваний известны еще хотя бы два: синдром Стендаля и Парижский синдром.

— Про синдром Стендаля я читал, — поспешил вставить Гийом. Не хотелось показаться совсем уж невежей. — Это про галерею Уффицы, вроде от обилия произведений искусства у людей едет крыша, так?

— Именно. Стендаль действительно писал про Флоренцию, но вот по поводу причин я с ним не согласен. — Профессор вздохнул и отложил вилку. — Ведь каковы симптомы? Внезапно, подчеркиваю, внезапно начинаются галлюцинации. Потерпевшие рассказывают, что видят определенную картину будто другими глазами, что вроде они ее и рисуют, или находятся в месте, изображенном на полотне. При этом сердцебиение и прочие физиологические показатели зашкаливают так, что нередко жертва синдрома теряет сознание. О чем это нам говорит?

Гийому это не говорило ни о чем. Но израильтянин и не ждал ответа.

— О том, что имеет место явление физической природы. И на что это похоже? Что это нам напоминает, если задуматься? — профессор взмахнул рукой с ножом, словно вел лекцию. — Резонанс, дорогой мой Гийом! И, как следствие, увеличение амплитуды вынужденных колебаний. Но мост ведь не обязательно рушится под строем марширующих солдат, так ведь? Надо, чтоб совпали частоты — солдатская и его, моста, собственная, как в нашем случае — зрителя и картины.

Вот тут Гийом и засомневался.

— Никогда не слышал, что у картин есть частота, — попытался он сказать ровно, без сарказма и иронии.

— Естественно. Но ты же слышал про ауру? Про энергию плохую и хорошую, про экстрасенсов, которые, потрогав вещь, находили хозяина?

— Конечно. Но, честно сказать, я в это не верю, месье… Давид.

— Я и не прошу тебя верить! Я прошу тебя — доказать.

Гийом подумал о десерте, который впереди, и о сумасшедших. Они же… не все опасные, полно таких вот мирных теоретиков. Наверное.

— Окей, дай мне пять минут. Просто слушай, — заторопился профессор, правильно проинтерпретировав паузу. — Допустим, всего лишь допустим, что гипотетическое мысленное поле, относящееся к торсионным полям, существует. И что волны, испускаемые мозгом, душой или какой-нибудь другой частью человека, теоретически могут «намагнетизировать» какой-то определенный, поддающийся мысленному излучению предмет, например, картину. Которая начинает испускать волну определенной частоты. Висит себе, испускает, и ничего не происходит, пока не приходит кто-то с очень похожей частотой, понимаешь? И, стоя перед «намагниченной» картиной, увеличивает эту частоту, пока — бум, не возникает резонанс. Хороший такой, с тахикардией и обмороками.

— Я понял. Гипотетически это возможно, — сказал Гийом, не желая расстраивать профессора, которому скоро должны были принести счет. К тому же хотелось бы получить пусть гипотетический, но ответ на свой вопрос. — Только как это связано с музыкой, которую я слышу?

Музыку профессор объяснить не мог, пока. Сказал лишь, что она — разгадка и ключ ко всему. Опрошенные жертвы синдрома Стендаля, как один, слышали — каждый свой — тихий мотив перед тем, как… Ну, резонанс, короче. То есть сначала тихий. Потом все громче и громче, пока в ушах не начинал бушевать оркестр. Вот поэтому-то израильское светило квантовой физики и считало, что приступ синдрома Стендаля можно легко индуцировать. Посредством постепенного усиления громкости конкретной музыкальной композиции. И им с Гийомом предстоит это продемонстрировать.

Здесь Гийом видел две существенные проблемы: во-первых, он понятия не имел, что это за музыку играет у него в голове доктор Гаше, а во-вторых, его совсем не прельщало падать в обморок посреди музея Орсе, и если уж на то пошло, вообще нигде не прельщало. Он про себя уже решил вообще туда больше не возвращаться, раз у него в перспективе — Стендаль, а вслух сказал:

— Очень польщен, Давид, правда. Но участвовать в научных исследованиях никогда не входило в мои планы. Ты найдешь другого «приёмника волн», я уверен!

Профессор не произнес ни слова, пока не доел свой шоколадный фон-дан. Вытер губы салфеткой и произнес задумчиво в своей обычной вопросительной манере:

— Тебе должно быть безумно интересно, мой друг, почему бедные туристы теряют сознание?

— Как почему? Резонанс!

— Да это-то понятно. Но куда девается сознание? Где душа в это время? Довольно долгое, надо сказать!

Они смотрели друг другу в глаза, не отрываясь. Две голубые французские фиалки и зеленовато-карие миндалины пустыни.

— В картине? — предположил, наконец, Гийом.

— А может, в художнике? — склонив голову набок, отозвался Давид.

Гийом подумал, что правду говорят про еврейскую привычку отвечать вопросом на вопрос. Потом — что все это невозможно. Потом — что это может быть только так, это так — точно.

Он снял очки и надел обратно — жест, который знающие его люди интерпретировали бы как высшую степень волнения. Постучал пальцами по столу, что знакомым указало бы на интенсивный мыслительный процесс. Зажмурился, несколько раз вдохнул прерывисто и выстрелил:

— Как мы определим, что это за музыка?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Если вам случайно повезло жить во время, в котором источник информации — интернет, а средство ее получения — смартфон, то достаточно не разучиться думать, чтоб найти решение абсолютно любой проблемы. Точнее, несколько десятков таких решений. В данном случае — программ по распознаванию мелодий. Поэтому, выйдя из ресторана, они направились в ближайший сквер и принялись мучить Гийомовский айфон. Безуспешно. Айфон сдаваться не собирался и мучил их в ответ: то была слабая связь, то слишком шумно, то определялись какие-то совсем непохожие песни на английском. Дело усугублялось тем, что напеть Гийом мог только начало мелодии, остальное воспроизвести никак не удавалось, поэтому пришлось вернуться в музей. Дождались, пока «доктор» останется без посетителей, и записали вполголоса несколько эмпитришных кусков, разных.

Тут выяснилось, что телефон у профессора — из прошлого века. В прямом смысле. То есть из музыки он, кроме пугающего звонка, не воспроизводил ничего. Поэтому мечтать, что один сотовый будет петь, а второй играть в игру «Отгадай мелодию» не приходилось. Но, к счастью, держа своего динозавра в руке, Давид переключился с современного образа мыслей на классический и позвонил своему соседу по танку. Бывшему, конечно, времен армейской юности, а нынче — первой скрипке Нью-Йоркского Филармонического. Проиграл ему записанный у картины двадцатисекундный хит и немедленно получил отгадку. Не отходя от кассы, можно сказать, сиречь от бронзового носорога, что напротив входа в музей.

— Франк Сезар! — радостно повторял профессор за трубкой, — Соната для скрипки и фортепиано A-dur!

— Что такое A-dur? — поднял взгляд вбивающий название в поисковик Гийом.

— Что такое A-dur? — переправил вопрос за океан Давид, — А-а, Ля-мажор!

К концу разговора с другом юности, Гийом уже включил вожделенную сонату. Его сонату, которая столько времени пряталась, манила, обещала, сводила с ума.

— Да! Да, это оно! Ха! — он не замечал ни что кричит на весь Париж, ни что машет кулаком стражнику-носорогу, подпрыгивая через шаг. Подлетел к смеющемуся Давиду, обнял, потрепал за курчавые волосы. — Нашли! Мы нашли ее! Соната А-дур, вот оно что! Соната А-дур! Ла ла ла…

Хотелось рассказать Давиду все: и про часы наедине с картиной, про страхи, слезы и про ощущение чуда. Хотелось вернуться тотчас же к «Доктору Гаше» и приниматься за эксперимент, падать в обморок и в неизвестность.

Но профессор сказал — не сегодня. Надо еще многое подготовить и обдумать. Получить разрешение на установку аппаратуры для различных замеров и проанализировать имеющуюся информацию. Как какую? Например, где скрипка? Скрипка, для которой соната написана на тех же правах, что и для фортепиано, почему отсутствует в голове? Ну и подготовка к «полету» — отчеты очевидцев, точнее, участников уже случившихся синдромов. Конечно, тех только, кто не сошел с ума после часов или дней, проведенных десятки, сотни или тысячи лет назад, часто не понимая ни слова! Про то, как избегать потенциальных опасностей и прочий инструктаж — все завтра. Встретимся тут же, перед открытием. Обменялись номерами и мейлами и расстались, профессор — в раздумьях, Гийом — в предвкушении.

Он, правда, хотел пойти домой, но ноги сами принесли его на бульвар Клиши. Принесли и оставили в обожаемом постимпрессионистской богемой «Черном коте», предаваться мечтам и порокам. Из пороков, правда, запрет Давида на алкоголь оставлял только сигареты и проходящих мимо красоток, да и те сегодня дефилировали практически невидимыми мимо сфокусированных на веточке наперстянки глаз Гийома.

Он выпил два кофе, один апельсиновый сок и бутылку минеральной воды. За соседним столиком болтали американские, судя по акценту, туристки. — Успеваем еще в Орсе, — говорила одна другой, тыкая пальцем в карту. — Сегодня четверг, открыто до десяти!

Гийом не спеша выкурил сигарету. Заказал еще бутылку «Perrier». Расплатился, одел наушники и всю дорогу слушал свою сонату. Весь обратный путь до музея.

У доктора никого не было. Гийом встал на свое обычное место, отрегулировал громкость и стал смотреть на знакомые мазки. Он, кажется, знал их всех наизусть, каждый сантиметр, каждый полутон. Сердце забилось быстрее, и он подкрутил громкость. Темно-синий сюртук, рыжие волосы, фуражка с желтым околышем. Перед глазами поплыли радужные круги. Громче! Капли пота катились по лбу и обжигали глаза, он моргнул, а когда через миг распахнул ресницы — вместо доктора был чистый сероватый холст, ниже и ближе, прямо на коленях.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Ты опять здесь! — зарычал незнакомый голос, рука выронила баночку с краской и стукнула по виску. — Изыди! Изыди, демон! — Перепачканные пальцы промелькнули перед глазами и больно вцепились в волосы. — Оставь же меня, отпусти, проклятый!

До стола с садовыми ножницами было ровно два гигантских шага, преодоленных в один момент. Острие холодом прижало левое ухо.

— Я все одно уничтожу тебя, вырежу, непокорная нечисть, убирайся, сгинь! Взгляд, мечущийся по просторной террасе, споткнулся на холщовой сумке, висящей на гвозде рядом с закрытой дверью.

Рванул ее на себя, разрывая, грохнулся на деревянные доски пола, рядом упал револьвер.

— Что, страшишься, несчастный? Будет, побаловались! — дуло уперлось в грудь, ноги в старых башмаках скребли по половицам.

— Господи, нет! Разве не на плейере? — все тем же не своим голосом воскликнул Гийом. И сам себе ответил испуганно:

— Что это? Ты говоришь по-французски??? А раньше отчего кричал на русском, препятствуя работать «Арльских дам»?

Черт! Это еще что за новости? Русского Гийом, разумеется, не знал. Получается — кто-то приходил до него? Предыдущая жертва синдрома?

— Месье Ван Гог, пожалуйста, положите оружие, я все объясню, но сначала уберите это подальше, — сказал Гийом как можно спокойнее, пытаясь копировать переговорщиков из детективных фильмов.

И отбросил пистолет в сторону.

— Ты кто? Звуковое видение? Говорящий психоз? — встал с пола и прыгнул к висевшему в углу зеркалу.

Винсент Виллем Ван Гог, настоящий, растрепанный, с красным лицом и удивленно поднятыми бровями, пристально смотрел Гийому в глаза.

— Болен, помешан, болен…

— Месье Ван Гог, великий, непревзойденный, гениальный месье Ван Гог! В это трудно поверить, но я — не ваше безумие, я — Гийом Бель, парижский художник, из двадцать первого века.

Конечно, много информации так вот сразу, тем более про будущее, сейчас начнутся вопросы про счетные машины Жюля Верна и полеты на Луну, но надо же как-то отрезвить потенциального самоубийцу! Еще не хватало, чтоб из-за него, Гийома!..

Винсент моргнул, снова моргнул и вдруг засмеялся.

— Великий? Я? Что-что, а уж такого мне самому не выдумать нарочно!

— И самый дорогой! — Винсент в зеркале убедительно кивнул головой. — Ваш рекорд — восемьдесят два с половиной миллиона долларов!

— Что? Сколько? Как? — художник сполз на стоящую рядом тумбочку.

В дверь робко постучали. Винсент резко вскочил и, на ходу приглаживая волосы, бросился открывать. На пороге стояла молодая девушка в розовом платье до пола и высокой прической.

— Мадемуазель Марго, я опять вас напугал, простите великодушно.

И это юное созданье — Маргарита Гаше? Предмет вечных споров вангоговских биографов на тему «было или нет»?

— Мое беспокойство всегда только лишь о вашем здравии, месье Винсент, — сказал кучерявый ангел и слегка поклонился. — Я направлялась к вам узнать, не помешает ли вашему творчеству, если я немного поиграю на фортепьяно?

— Что вы, дорогая Марго, я и сам хотел просить вас позировать, — он посмотрел на чистый холст, — но, кажется, сегодня… уже поздновато… из соображений освещения, имеется в виду.

За окном щедро светило солнце.

— В таком случае разрешите откланяться. Папенька нынче к обеду не будут, просили вас развлекать и заботиться. Не желаете ли чего, прежде чем я начну эзерчиции?

— Благодарю вас, милая мадемуазель Марго, пока нету надобностей, я позже приду к вам в гостиную. — Затворил за гостьей дверь и, пока Гийом решал моральную проблему, стоит или нет выпытывать сердечную тайну, вернулся к зеркалу. Видимо, ему надо было видеть собеседника.

— Как вы явились в мою голову? — строго спросил художник у отражения. — И почему ко мне?

Пришлось рассказать. И про синдром Стендаля, и про резонанс, и про дыру темпоральную. Только дошел до своего самовольного поступка, как из гостиной донеслись первые такты Сонаты. Судя по паузам и ошибкам, девушка ее только начинала разучивать. Так, хорошо, музыка на месте, а где портрет? Портрет доктора Гаше, где он?

— Здесь, разумеется, в доме месье Гаше, я же его тут рисовал, — пожал плечами Винсент и вышел в коридор. Господи Боже! Первым в глаза бросился Писсарро. Чудь дальше на стене висели ранний Моне и Сезанн, штук пятнадцать картин, не меньше. — Вот они, великие… — грустно прокомментировал художник. — А я в библиотеке.

Библиотека оказалась скорее небольшим кабинетом: массивный секретер, шкаф с книгами, кресло у окна. Портрет лежал на ломберном столике, видно, совсем свежий. Гийом осторожно взял его и поднес к свету. И в тот же миг руки его задрожали. Книги на столе, цветок в стакане. Восемьдесят два с половиной миллиона! Нынешний владелец неизвестен. Это же первый портрет! Первый! А где же второй? Тот, который в Орсе? Тот, через который…

— Какой еще второй? — Винсент открыл лежавшую на столе табакерку и принялся набивать трубку. — Не имеется никакого второго, только этот. Хотя я, натурально, намеревался делать копию для месье Гаше, но после не случилось оказии.

Гийом лихорадочно соображал. Картины еще нет? Она датирована июнем, это точно! Как и первая версия, кстати, написанная — судя по письмам Винсента к брату — в начале месяца.

— Какое сегодня число?

— Тридцатое.

Что это значит? — Гийом не заметил, как начал думать вслух. Значит, что завтра — июль. Значит, картины нет, и возможно, никогда не будет! И я все-таки изменил эту чертову квантовую сцепленность, про которую говорил профессор! Завалил единственный пространственно-временной туннель, соединяющий вот это… с домом. Господи, что же теперь будет? Со мной, с миром, с Ван Гогом?

Ван Гог затянулся трубкой.

— Со мною? Постойте, как же это? Если картины не будет, вы останетесь со мною навсегда?

Гийом не знал. Но очень этого боялся. В основном потому, что через месяц, по идее, Винсент вернется с плейера с пулей в животе.

О, Боже… Картина должна была быть. Она должна быть написана!

— Месье Ван Гог, когда я… прибыл, вы что рисовать собирались?

— Мадемуазель Маргариту, конечно. С физгармоникой или фортепьяно, еще не решил.

— Я прошу вас, маэстро, я вас умоляю — напишите второй портрет доктора! Это наш единственный шанс! На мой своевременный уход, так сказать.

Уговоры были излишними — избавления Ван Гог желал всей душой, точнее, на данный момент, обеими своими душами. Он взял портрет доктора, которому суждено будет увидеть Геринга и «Кристис», и понес его через заваленный шедеврами искусства коридор обратно на террасу, где чистый холст ждал своего приговора.

За стеной соната закончилась и пустилась с начала. На холсте, словно волшебные, появлялись первые линии. Гийом смотрел с благоговением и восторгом, как гений набрасывает сразу красками композицию.

— Стоп. Простите, месье Ван Гог, но стакана не было. И книг, кстати, тоже.

Винсент остановился в нерешительности.

— И цвета там другие… И техника…

Боже мой, ужас! Указывать великому Ван Гогу?

Художник, опустив кисть, молча смотрел на начатую картину.

— Кажется, вы представились художником, месье, — произнес он, наконец. — Так покажите же мне!

Холст зашептал: ты не сможешь! Кто ты? Что возомнил о себе? Не выйдет!

Гийом отрицательно помотал головой. Потом потянулся к очкам, и, не найдя, постучал пальцами по колену. Зажмурился, вздохнул несколько раз прерывисто и потянулся к палитре.

Ведь он знал эту картину, знал каждый мазок, каждый полутон. Знал так, как знает заключенный кирпичи в своей камере, как прикованный к кровати больной знает трещины на потолке.

И он начал. Или они начали? Двое? Один? Который? Руки сажали цвета, пальцы лепили форму, ноты вплетались в масло, замирая на лепестках наперстянки и в прозрачных глазах Фердинанда Гаше.

Заходила Маргарита, попросили продолжать эту чудесную музыку, что это? Сезар Огюст Жан Гийом Юбер Франк, мой любимый композитор, — сообщило, очаровательно покраснев, совершенство. — Очень сложное произведение, «Соната для скрипки и фортепиано».

— А-дур, — добавил Гийом с видом знатока. — Ля мажор!

Вернулся из клиники доктор, хотел помешать разговорами, но, увидев, над чем работали, поспешно удалился за дверь. Приходил после звать на ужин, но художники лишь отмахнулись невежливо.

За окном собирался закат, когда был положен последний мазок.

Они смотрели на дышащее краской и грустью произведение, склонив голову набок и засунув кисть в рот.

— Не самое худшее из моих полотен, — резюмировал без особой радости Ван Гог. — Но вы не исчезли, месье Гийом из будущего. Может статься, вы и не существуете вовсе.

Гийому захотелось вспомнить что-нибудь из жизни Винсента этих дней, чтоб убедить его в своем абсолютном наличии, но ничего не лезло в голову.

— Профессор предполагал, что картина «магнитится» ближе к концу, но, может быть, это происходит после, когда полотно высыхает? — предположил он неуверенно.

— Ежели так, нам еще предстоит быть связанными, если можно так выразиться, около месяца? В лучшем случае.

Ван Гог принялся складывать тюбики с краской. Гийом безмолвствовал. Перспектива остаться с Винсентом на месяц его не сильно пугала, если бы была гарантия, что потом — домой. В свое, привычное, родное тело. Тело! Как же он раньше не подумал об этом! Ведь Давид говорил, все происходит в настоящем времени! То есть тело находится в отключке ровно столько, сколько душа, или мысль, или торсионное что-то там, путешествует, как мы знаем теперь, по мозгам художника. Если он заперт здесь на месяц, то что происходит с телом? Кома?

Стало вдруг невыносимо страшно. Если он будет еще здесь 27 июля… А может, именно потому, что он все еще будет здесь…

— Месье Ван Гог, послушайте! Мне нужно рассказать вам кое-что необычайно важное! Скоро, почти через месяц, — он закрыл глаза и сжал губы, не зная, имеет ли право, смеет ли… — не делайте этого, заклинаю вас, весь мир вас заклинает — не делайте этого! Иначе… Печаль будет длиться вечно!

— La tristesse durera toujours…^[18]

— Пришел в себя. Ну, наконец-то! — просторная больничная палата, капельница, пульсоксиметр. — Гийом! Гийом, это я, Давид. Ты меня слышишь? — радовался профессор, легонько похлопывая его по плечу. — Они мне сразу позвонили, из музея, я ж им говорил, что работаю над синдромом, про диагностику на ранней стадии и все такое, — торопливо рассказывал профессор. — Но на всякий случай амбуланс тоже вызвали — им лишние проблемы ни к чему. Так что я сразу сюда приехал, волновался ужасно за тебя!

— Тыыыннееесссееееррдииишшьсссяяяя? — голос был свой, но очень медленное воспроизведение.

— Не волнуйся, это нормально при возвращении: проблемы с речью могут быть, со зрением или слухом, движения бесконтрольные. Но к завтрашнему дню пройдет, щебетать станешь лучше прежнего! Какое сержусь? Да я счастлив, что ты вернулся, герой ты мой! Я так рад! Ты вот что — спи, отдыхай, приходи в себя. Утром я приду, и ты мне все-все расскажешь, подробно! Господи, дождаться не могу! Все, я пошел, — и пропал за дверью вместе со светом и звуком.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Утром, как профессор и предсказывал, о физиологических эффектах возвращения в родной организм не осталось и следа. Гийом принял душ, с аппетитом позавтракал и вышел прогуляться. Больничный садик, конечно, не бульвар Клиши, но погода только в последние дни стала наконец-то майской, по привычке жалко еще каждого луча.

Было странно и сладко вспоминать вчерашнее приключение. Он, Гийом Бель, простой художник, скоро станет — историей! Открыватель! Первопроходец! Первый, кто бесстрашно, — гордость заиграла в интонации, — прыгнул в омут, можно сказать, с головой… Ну, пусть не первый. Чего там Винсент говорил? «Арльские дамы»? Он присел на одну из свободных лавочек и достал айфон. Вот, «Арльские дамы». Они же «Воспоминание о саде в Эдене». Ну, все понятно, почему предыдущий гость говорил по-русски — картина же в Эрмитаже! Но это не в счет, они же не беседовали даже! Не говоря уж о «вместе работать»!

Он подставил лицо теплому ветерку и засмеялся счастливо. Работать — вместе с гением! Шутка ли? А какие перспективы открываются! Можно ведь не только к Ван Гогу «в гости ходить»! Представить только, заявиться к да Винчи! И научить его, что такое парашют, танк, велосипед… Хотя к Леонардо, наверное, другие путешественники отправятся. Надо ж для этого быть изобретателем! Инженером или там механиком. Ведь по рассказам профессора, пророками и апостолами представляют себя только ультрарелигиозные личности, у простых туристов иммунитет… Ой, так это что же? Это ведь означает, что и пророки, и даже, возможно, сам Иисус… существовали?!?

Ладони вспотели, сердце зашлось в безумном тиканье, на лбу выступили капли пота. Сначала в горящих ушах появился голос, собственный, и только потом он понял, что это двигаются его губы.

— Что это?!? Где я?! Неужто? Но как?!

Покрутил головой по сторонам, вдруг уставился на айфон, отшвырнул в кусты. Вскочил со скамейки и, озираясь, побежал по аллее. Споткнулся, упал, поднялся, ругаясь, схватил испуганно отшатнувшуюся медсестру.

— Мадам, вы меня не знаете? Смотрите! Я — Винсент Ван Гог, художник! — Вопил, брызгая слюной. — Великий Ван Гог, ну же? «Подсолнухи», «Звездная ночь»? Нет? Да как же, он же сказал… Где доктор? Вы не знаете доктора Гаше? Восемьдесят два миллиона! С половиной, мадам! Долларов!!! Месье! — бросился к мужчине в инвалидной коляске. — Вы должны знать доктора Гаше! Он ведь в музее! Где же музей Орсе? Хочу увидеть своими глазами! Где он?

Народ ручейками разбегался от места, где орущий человек метался между растерянными постояльцами клиники. Кто-то что-то кричал, плакал ребенок, бежали санитары, много, все — к нему. Укололи в плечо почему-то, руки перестали двигаться, ноги заплетались, как у пьяного. Бородатое лицо в очках расплылось перед глазами и скомандовало устало:

— В «Ван Гог»^[19] его давайте, родимого, диагноз — Иерусалимский синдром.

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Елена Джеро (Гершанова) родилась в г. Дзержинске Нижегородской области в 1976 году. После окончания ННГУ уехала в Израиль, где получила интереснейший опыт работы в самых разных учреждениях (от медицинского центра до администрации города) и в самых разных областях (от рекламы до частного сыска). Обилие впечатлений и образов генерировало идею о занятии литературой, но претворить ее в жизнь удалось только в 2013 году, уже в Италии. Там Елена и живет в настоящий момент, работая художником, переводчиком (иврит, итальянский и английский языки) и лайф-коучем. Литературные достижения: премия Куприна, публикации в журналах «Крым», «Артикль», «Горизонт». Предпочитаемые жанры: научная фантастика, фантастический детектив.

⠀⠀ ⠀⠀

Анастасия Титаренко Дети звезд

Джейн любила приходить в этот парк по окончании уроков и читать. После войны в Нью Йорке осталось немного парков, но Центральный чудом уцелел и теперь привлекал толпы народу Джейн это не слишком мешало — в середине рабочего дня было не так людно и ничто не отвлекало от очередной книги. Непонятная война, которая закончилась так же быстро, как и началась, унесла жизнь одной из многочисленных тетушек Джейн. Так что молодой учительнице литературы досталась богатейшая коллекция бумажных книг, которые практически полностью вытеснили модные электронные ридеры. И Джейн с удовольствием осваивала эту сокровищницу, попутно подбирая своим воспитанникам достойные темы для уроков.

Сегодня она пришла в парк позже обычного. Пришлось объяснять Бобби Джонсон, почему нельзя убегать в стеклянную яму, которая осталась от южной окраины Манхэттена. Хоть власти и заверяли, что все зоны нападения абсолютно безопасны, в развороченных районах хватало бытовых опасностей вроде возможности поскользнуться и сломать себе ногу в безлюдном месте, где еще и отказывает сотовая связь. Бобби кивала, соглашалась с учительницей, но Джейн почему-то сомневалась в том, что ее увещевания достигли цели. Вздохнув, девушка открыла книгу и погрузилась в чтение. Она любила убаюкивающий шорох страниц — он позволял отстраниться от окружающего мира и полностью погрузиться в волшебный мир книги.

Но не успела Джейн прочесть и десятка страниц, как ее покой был нарушен. На книгу упала тень. Девушка подняла глаза и увидела неопрятного мужчину, который неуверенно топтался перед скамейкой.

— Не возражаете, если я присяду? — наконец-то решился заговорить он. Джейн пожала плечами и слегка подвинулась к краю скамейки, чтобы увеличить дистанцию между собой и вынужденным соседом. Мужчина потоптался еще немного, после чего рывком сел и вытащил из кармана пачку сигарет, такую же помятую, как и он сам.

— А против этого я уже возражаю. Если вы хотите курить — выберите себе другую скамейку. Сейчас они практически все пустуют, — чопорно проговорила Джейн, пальцем заложив страницу.

— Нет-нет, простите… — мужчина поспешно спрятал сигареты и угрюмо ссутулился.

Наградив его строгим взглядом, Джейн вернулась к своей книге. Едва она сосредоточилась на перипетиях, осложняющих жизнь героям романа, как загадочный мужчина снова прервал ее чтение.

— Вообще-то… — он закашлялся, отдышался и снова заговорил. — Вообще-то, мне бы хотелось поговорить с вами. Мне очень нужно поговорить.

Голос его дрожал.

Джейн вздохнула и подняла глаза. Взгляд незнакомца был проникнут такой тоской, что девушка, подчинившись долгу педагога, достала из сумки закладку, закрыла книгу, и, развернувшись к мужчине, произнесла:

— Хорошо, я вас слушаю.

— Война… — начал он, потом запнулся. — Как вас зовут?

— Мисс Джейн Резерфорд, — вежливо ответила Джейн. Несмотря на то, что мужчина выглядел крайне неопрятно, да и вел себя весьма странно, он почему-то вызывал смутную симпатию. Учительница уважала людей, которые переступали через свои страхи, и незнакомец производил впечатление именно такого человека.

— Война, Джейн… Вы помните ее? Готов поспорить, что нет. Готов поспорить, что единственное, что отложилось в вашей памяти — это газетные заголовки да сюжеты новостей, хотя все происходило буквально у вас на заднем дворе. Это была нелепая война, Джейн. Глупая и нелепая. Но мы были слишком напуганы, чтобы придумать что-то лучшее. А теперь нас почти не осталось. Мы умираем, Джейн.

«Один из этих, — подумала Джейн. — После войны их так много появилось… Считают себя инопланетными созданиями, а сами родились где-нибудь в Бруклине, бедняги. Если бы они видели этих жутких гигантов, то нипочем не стали бы придумывать такую нелепость».

Она видела гигантов.

Джейн вежливо улыбнулась.

— Я могу вам помочь? — участливо спросила она.

Незнакомец одарил ее странным взглядом, словно проверяя, издевается ли девушка или действительно желает оказать помощь.

— Выслушайте меня. А потом решите сами, хорошо? — он опять потянулся за сигаретами, но вспомнил неодобрение своей спутницы, и положил руки на колени. — Нашим главным грехом стало создание Дитяти. Сейчас я понимаю это, но тогда… Тогда мы просто обезумели от страха и пошли на это. Космос огромен, Джейн, а вы настолько счастливы, что даже представить себе не можете, насколько он огромен. И весь этот непостижимо огромный простор кружит в величайшем вальсе вокруг Котла Вселенной, места, где рождается и погибает все сущее. Мы тоже были рождены в Котле. Совсем иная форма существования, чистая мысль, суть энергии — по вашим меркам, мы были всесильны и вездесущи. Что такое пространство для мысли? Мы пересекали просторы, на которых даже свет погибал от старости, в мгновение ока. Наблюдали, как рождаются и сгорают галактики, как появляются на свет цивилизации… Чтобы потом вернуться в Котел со всеми накопленными знаниями и отдать их ему. Мы переплавлялись, чтобы вселенная могла развиваться. И нас было много.

Каждая крохотная звезда нуждалась в наблюдении, каждый удар сердца нужно было посчитать. Но чем больше мы узнавали, чем сильнее наполнялись наши разумы, тем страшнее было возвращаться в Котел. Он питал нас, но он же и убивал нас, а к тому времени мы уже успели понять, что такое смерть. И мы испугались смерти. Поддавшихся страху было немного, и мы не могли нарушить порядок вещей. Но мы сопротивлялись предназначению и в конце концов нашли способ избежать переплавки. Мы создали Дитя. Поймали едва рожденное дитя звезд, нашего собрата, ищущего знаний и не поддавшегося страху смерти, и заключили его в ловушку из магнитных полей. Дитя билось от того, что не может выполнить свою миссию, страдало, голодая без новых знаний и тосковало от одиночества. Но его эмоции — чистейшая энергия — были настолько сильны, что мы забыли о Котле. Мы больше не нуждались в нем — его притяжение ослабло вместе с той силой, которую мы потребляли от него. Источником нашей силы стало Дитя. Как жестоки мы были…

Мужчина уставился вдаль глазами, полными слез. Медленно, словно во сне, он вытащил сигарету из пачки и взял ее в зубы. Поджечь ее удалось только тогда, когда Джейн, смилостивившись, забрала из его дрожащих рук зажигалку и поднесла ее к сигарете. Жадно затянувшись, незнакомец продолжил:

— Весь страх и всю нашу боль мы оставили Дитяте, а сами были вольны делать все, что нам заблагорассудится. Но познание ради познания вскоре наскучило нам. Ведь у нас больше не было цели, к которой мы стремились, пусть сама цель и пугала нас до потери разума. И каждый из нас сам придумал себе цель. Я и еще несколько моих соратников решили выбрать себе цивилизацию и наблюдать за ее развитием. А ваша планета была так прекрасна и необычна, что наш выбор стал очевидным. И мы прибыли сюда. По вашим меркам это было очень давно, много поколений, но для нас это произошло вчера… И мы нашли цивилизацию, дикую, жестокую, но полную огня буквально в двух шагах отсюда. Они были юны и искали себе богов, достойных поклонения. И мы узнали, что вера — энергия столь же чистая, как и притяжение Котла, как и плач Дитяти, и решили собрать ее всю. Мы обрели плоть — ведь это всего лишь вопрос морфических привычек и построения атомов в верном порядке — и взяли себе имена и воплощения. Меня звали Болон Окте — так себе имечко по современным меркам, верно?

Мужчина болезненно улыбнулся и выпустил большой клуб дыма сквозь зубы.

— Они поклонялись нам, отдавая всю свою веру без остатка. Приносили гигантские жертвы в нашу честь, а мы забавлялись, не осознавая, что все эти смерти подтачивают наше положение. Мы дали им крупицы космических знаний, кое-какие сведения о звездах и планетах, а они считали это чудесами. В конце концов, слепое поклонение наскучило нам, и мы покинули эту планетку. Обновленные необычной энергией, мы чувствовали себя такими же вечными, как и сама вселенная. Мы забавлялись, Джейн, проникая в сердца звезд и ускоряя экзотермические реакции в их ядрах, зажигая гигантские костры в свою честь, и приносили себе в жертву целые звездные системы. И это казалось нам невероятно приятным занятием. Мы кое-чему научились у людей, но так и не уловили сути. А потом погибло Дитя. Заточенное в своей ловушке, оно не выдержало ужаса одиночества и сожгло самое себя своей же болью. Тех, кто обретался недалеко от центра, сразу же утянуло в Котел. Мы же, болтающиеся на задворках вселенной, остались без сил. Мы больше не могли проникать в любую точку вселенной, и даже воссоздание материи стало непостижимо трудным занятием. Многие из нас, не сумев справиться с морфическим контролем, сгорали в очагах звезд, которые раньше сами сжигали с непозволительной легкостью. Те же, кто остался, вспомнили про вашу планетку. Вы даже не представляете, насколько она удивительна, Джейн. То, что вы называете ноосферой — весь багаж знаний, опыта и переживаний, накопленный за существование вашей цивилизации — окутывает планету, словно мистическое сияние. Если бы вы только могли это видеть! Это так прекрасно… Планета стала сильнее и богаче с тех пор, как мы забавлялись с аборигенами, и мы обрадовались, рассчитывая на то обилие энергии, которое можно получит от такого гигантского скопления людей. Но мы ошиблись. Вам больше не нужны боги.

— Гиганты? — переспросила Джейн. — Огромные существа с сияющей кожей, перьями и шерстью? Так это были вы?..

Девушка чувствовала себя очень странно.

— Да, — усмехнулся мужчина с именем бога. — Мы зажигали огни, творили материю и показывали другие чудеса, на которые мы были способны. Мы приносили себе жертвы, наивно полагая, что именно это побуждает веру. Только сейчас, приняв форму одного из вас и вместе с ней получив ваши понятия о морали и ценностях, я понимаю, что это были жестокие убийства. И вы ответили. Бомбами и ракетами, и огнем, и газом, и, небо знает, чем еще. Мы же, дети звезд, непривычные к физическому воплощению и лишенные сил, теряли свои тела, теряли концентрацию и превращались в крошечные сгустки страха… Очень немногие догадались принять антропоморфную форму. Остальные рассеялись, умерли… Но мы тоже умираем. У нас больше нет сил. Это вам, людям, не требуется постоянно концентрировать свое внимание на существовании своего тела, нам же поддержание формы дается все дороже и дороже. И здесь совершенно нет энергии…

В отчаянье смяв сигарету в ладони, незнакомец зашвырнул ее за скамейку. Потом уставился на свои ладони.

— Но один из наших… — глухо заговорил он. — Один из наших сказал, что шанс еще есть… Потому что… Потому что любовь дает энергию, даже еще более чистую, чем вера. И, Джейн…

Болон Окте с надеждой заглянул в глаза девушке.

— Джейн, вы не согласитесь поужинать со мной?

В его ладонях, сверкая миллионом граней, кристаллизовалась алмазная роза.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1989 году в Киеве. Окончила Национальный авиационный университет по специальности «социология». Публикуется в сети под псевдонимом Анорико Муросаки (искаж. яп. «фиолетовая Анастасия»). Писатель, лауреат премий Дебют — 2010 и Золотая Мантикора — 2012, романы «Ржавые цветы» и «Когда вскипели камни» можно найти на полках магазинов. Пишет в жанрах фантастики, фентези и магического реализма. Работает геймдизайнером: пишет технические и художественные тексты для компьютерных игр, создает диалоги, сценарии и прочее.

Книги прозы: «Ржавые цветы», роман. М., ACT, 2012. «Когда вскипели камни», М., ACT, 2014.

Публикации в сборниках: «Мой единорог» (рассказ)//Три желания. М., 2009 (избранное); «Дракон и звезды» (рассказ)//Мантикора 2. Альманах фантастики. Львов, 2013. Публикации в периодике: «Кокон» (рассказ)//«Уральский следопыт». 2013. N9 1.

⠀⠀ ⠀⠀

Альберт Шатров Дорога на Марс

Сильвестр вышел из кабинета врача раздосадованный. Опять — в который уже раз — он получил отказ. Он так надеялся, верил, честно в течение всего срока с прошлой медкомиссии придерживался предписаний, которые дали ему доктора, — а ему так просто взяли и отказали.

Неужели он так никогда и не побывает на Марсе? Сильвестр почувствовал, как внутри у него пробуждается злость. Чувство, давно ставшее для него родным и обостряющееся каждый раз после очередной неудачно пройденной медкомиссии. Он огляделся по сторонам. В коридоре клиники, кроме него, никого не было.

— Черт подери! — выругался Сильвестр и со всей дури ударил кулаком по стене.

Электронная система безопасности клиники отреагировала незамедлительно.

— Пожалуйста, успокойтесь, — потребовал металлический голос. — Вы в общественном месте и не можете себя так вести. Возможно, вам следует посетить психотерапевта. Адреса ближайших приемных пунктов вы можете получить в справочном окне регистратуры.

— Да чтоб вам всем провалиться, — рявкнул в ответ Сильвестр и ринулся на выход, сопровождаемый пристальным вниманием электронных детекторов.

Свежий весенний ветерок коснулся лица, когда Сильвестр вышел на улицу, и на душе стало легче. В конце концов, он с самого начала знал, что результат будет отрицательным. Он был таковым на протяжении ста сорока восьми лет его жизни и, скорое всего, останется таким до самой его смерти, сколько бы он не прожил — пусть даже те тысячу лет, которые гарантировала современная медицина.

Послушный флаер ждал его возле крыльца. Скомандовав автопилоту быть где-нибудь поблизости, Сильвестр побрел домой пешком: прогулка на свежем воздухе была очень кстати. Надо было развеяться, придти в себя, собраться с мыслями, да и просто размяться.

Порт убытия на Марс — один из десятков тысяч, разбросанных по всей Земле, — находился примерно на полпути от клиники до дома. Поравнявшись с ним, Сильвестр остановился неподалеку и завистливо посмотрел на тех, кто заходил в здание вокзала и выходил из него. Счастливые, подумал он… Все они бывали на Марсе, и наверняка не один раз. А может быть, и не два, и не три, и даже не сто…

Марс, освоенный и благоустроенный, давно уже стал вторым общим домом землян — и все благодаря доступным нуль-переходным технологиям. На всей Земле и в самом деле не было ни одного человека, который не побывал хотя бы один раз на Красной планете — против статистики не поспоришь. Но в любом правиле есть исключения. И этим исключением был Сильвестр.

Причины, по которым Сильвестр не был на Марсе, зависели одновременно и от него, и не от него. Еще в младенчестве родители решили взять его с собой в очередное путешествие на четвертую от Солнца планету. В кабину нуль-перехода они загрузились втроем, только вот прибыли по месту назначения лишь двое — отец и мать. Малыш почему-то остался на Земле.

Родители сразу забили тревогу: таких сбоев в работе сверхнадежной нуль-транспортной системы еще никогда не происходило. Случай невиданный. Но, как показала специальная проверка, проведенная по горячим следам, никакого сбоя не было. Проблема крылась в чем-то другом. Вот тогда-то и взялись за Сильвестра.

Младенца осматривали лучшие специалисты планеты: медики, биологи, биохимики и биофизики. Изучали каждую клеточку. Потом заглянули еще глубже. Причину нашли, лишь когда добрались до квантового уровня жизнеобеспечения. В общем, было там какое-то расхождение между витальной и информационно-энергетической составляющей чуть ли не на суперструнном уровне. Почему, как и зачем — никто так объяснить и не смог, данный феномен занесли во все справочники и энциклопедии, а вот дорога через нуль-пространственные переходы была закрыта для Сильвестра раз и, судя по всему, навсегда. И хотя врачи и давали ему каждый раз какие-то советы, все их усилия ни к чему не приводили.

И на самом деле все бы и ничего, если бы только Сильвестр не увлекся в раннем детстве марсианской романтикой, которой в то время, да и по сей день, было увлечено все человечество.

Сильвестр знал о Марсе все. Добавить «или почти все», было бы абсолютно неуместным. Он прочел все книги о Красной планете. Вел астрономические наблюдения. Ему регулярно привозили с Марса образцы пород, всевозможные сувениры, снимки и карты марсианских ландшафтов — все, что бы он ни попросил и что только можно было доставить на Землю. Сильвестр был влюблен в Марс, он им бредил. Марс заменил ему женщин и друзей. Он ложился с Марсом и с ним вставал. Но больше всего Сильвестр хотел оказаться на Марсе сам.

Теоретически Сильвестр мог бы совершить вояж на Марс на космическом корабле. Но вот незадача: космическая индустрия лет триста как не занималась кораблестроением. Нуль-переходные технологии полностью обеспечивали пассажирские и грузовые перевозки. И даже искусственные спутники планет и те выводили на орбиту, просто «пуляя» через пространственные червоточины.

В общем, шансов у Сильвестра не было никаких.

— А может и вправду посетить психотерапевта? Пусть он избавит меня от этого неизбывного желания побывать на Марсе, — свежая мысль пронеслась в голове у Сильвестра, а освежающее дуновение ветерка помогло закрепить ее в виде приятного ощущения.

Он вызвал флаер, и, сев в кабину, запросил адрес ближайшего психотерапевтического кабинета. Летательный аппарат сорвался с места и устремился ввысь.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Итак, ваше навязчивое состояние — это желание побывать на Марсе, и вы хотите от него избавиться, — резюмировал доктор, когда Сильвестр закончил свой рассказ.

— Именно так, если эта задача для вас решаема.

— Думаю, нам хватит одного сеанса, — со знанием дела произнес доктор.

— Неужели? Я столько лет вынашивал эту мечту — а вы избавите меня от нее за один раз?

— В состоянии транса с психикой человека можно творить чудеса. Поверьте моему большому опыту. Итак, если вы готовы, то приступим, — доктор встал из-за стола и, подойдя к пациенту, положил руку ему на плечо.

— Я готов, — Сильвестр сделал глубокий вздох и расслабился, отдавая себя во власть психотерапевта.

— Выполняйте мои команды. Сейчас поднимите руки перед собой, ладони напротив друг друга. Представьте, что между ними — магнитная подушка. Поиграйте с ней.

Сильвестр сделал все, как было велено. Игра с «магнитной подушечкой» увлекла его, комната словно растворилась и исчезла, остались только руки, играющие с невидимой полевой структурой, голос психотерапевта как будто звучал у него в голове.

— А сейчас соберите между своими руками все образы, связанные с вашей мечтой. Если надо, то уменьшите их до нужных размеров, чтобы они все там поместились.

Череда образов поплыла из глаз Сильвестра в сторону его рук, залипая в вязкой магнитной субстанции: Марс, книги, телескопы, всевозможные сувениры — казалось, этой веренице не будет конца…

— Если вы уже готовы, то начните стирать сложившуюся мозаику своим внутренним ластиком.

Но Сильвестр не был пока готов. Последним его сознание выплеснуло кусок марсианской породы размером где-то с кулак. Он занял положение между рук, затмив собой собранное там месиво из образов, но почему-то не захотел принять нужный размер и вообще был каким-то неуправляемым.

— Боже мой, что это? — услышал Сильвестр сильно приглушенный шепот психотерапевта, в котором угадывались испуг и удивление одновременно. — Пациент, я прошу вас на раз-два-три вернуться в реальность. Раз, два, три…

Подчиняясь просьбе доктора, Сильвестр вышел из транса. Еще несколько секунд он приходил в себя, пока сознание не прояснилось полностью. Он посмотрел на свои руки и… обомлел.

У него между руками что-то висело. И этим «чем-то» был тот самый образец породы, который только что был объектом его воображения.

От неожиданности Сильвестр отдернул руки, и камень с грохотом упал на пол. Сильвестр поднял глаза на доктора, тот стоял с открытым ртом и наблюдал за происходящим. Их взгляды сошлись, в комнате повисло минутное молчание.

— И что это было? — Они задали вопрос одновременно. И оба тут же пожали плечами.

— Похоже, что образ, возникший у вас в голове, материализовался, — первым вышел из оцепенения доктор.

— Но этого не может быть.

— Как видите, может. Кстати, это предмет вам знаком? — в докторе проснулся дух исследователя.

Сильвестр внимательно оглядел лежащий на полу камень.

— Знаком. Это точная копия образца марсианской породы из моей коллекции.

— Очень интересно, — задумчиво произнес доктор. — Мы немедленно летим к вам домой.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Как только они добрались до дома, то сразу бросились к стеллажу, где хранилась коллекция марсианских камней. И второй раз за день обомлели. Нужного образца на месте не оказалось.

— Так что же получается — это была не копия образца, а сам камень? — спросил Сильвестр, все еще с трудом веря в произошедшее.

— Получается так. Телекинез и нуль-переход в одном флаконе. Похоже, ваш феномен куда многограннее, чем думали раньше. Дайте-ка, я соберусь с мыслями, — доктор принялся растирать виски.

Полчаса Сильвестр ерзал на стуле, ожидая, когда же доктор даст хоть какое-то объяснение случившемуся. Наконец тот созрел и, приняв позу оратора, начал говорить:

— Итак, моя гипотеза такова. Человек, как мы знаем, продолжает эволюционировать на уровне сознания. Существует предположение, что этот процесс будет идти как минимум в два этапа. Сначала человек обзаведется такими способностями, как ясновидение, телепатия и сможет с помощью сознания заглядывать в самые отделенные уголки Вселенной. Зачатки этих способностей мы встречаем на всем протяжении истории, надеюсь, приводить примеры будет лишним…

— Продолжайте.

— Затем у человека разовьется способность творить с помощью мысли, причем в космических масштабах: терраформирование планет, изменение орбит астероидов и все такое прочее. К зачаткам таких способностей относится тот же телекинез. Теория на грани фантастики, но, согласитесь, она имеет право на существование.

Сильвестр несколько раз кивнул. Лучшего объяснения он предложить не мог.

— Ваш феномен из той же оперы. Вы не просто владеете способностью передвигать предметы на расстоянии, но и можете перемещать их через подпространство. Конечно, не без побочных эффектов — вы сами лишены возможности совершить нуль-переход. Но то, чем вы обладаете, мне кажется, того стоит.

— Но вы уверены, что это явление устойчиво? — спросил Сильвестр.

— А мы сейчас это проверим.

Уже через минуту в руках у Сильвестра был еще один образец породы, добытый из закрытого шкафа. И на этом эксперименты не закончились.

Волшебный магнит притянул еще кучу предметов, о которых Сильвестр знал, что они есть и где они находятся — это было важной деталью, выявленной в ходе опытов. Еще через час выяснилось, что совсем не обязательно входить в транс и концентрировать внимание на невидимой субстанции, и что предметы можно не только притягивать к себе, но и возвращать на место. Затем Сильвестру удалось силой мысли проветрить комнату — притом что окна и двери были закрыты. Потом он уловчился взобраться на удерживаемый в воздухе стол, помог залезть на него доктору — и они немного полетали по комнате. А в завершении, когда они устали и им захотелось перекусить, Сильвестр с огромным удовольствием накрыл стол снедью прямо из закрытого холодильника — конечно, теми продуктами, о которых помнил.

Когда они закончили трапезничать, Сильвестр, до этого даже немного повеселевший, вдруг снова погрустнел и спросил:

— А с Марсом-то что делать, доктор? С мечтой-то моей как мне быть?

Доктор задумчиво посмотрел на Сильвестра, почесал затылок и вдруг оживился.

— А разве вы еще не поняли, что эти необычные способности — это ваш билет на Марс?

— Что вы этим хотите сказать?

— Вы только представьте себе, как вы подвешиваете в воздух одну ступеньку, потом другую и по ним поднимаетесь в небо. Вы выходите в открытый космос…

— В открытый космос? Вы смеетесь? Там холодно и нечем дышать, а потом — невесомость, излучения… Я же погибну!

— Какие проблемы? С помощью силы мысли вы обеспечиваете себе приток воздуха, тепла, создаете точку опоры, магнитный щит против солнечного ветра. Строите перед собой участок дороги, а пройдя по нему — удаляете, чтобы не засорять космическое пространство. И вперед, на Марс!

— Пешком на Марс? Но ведь это примерно пятьдесят шесть миллионов километров.

В воображении Сильвестра творилось черт те что. Он с большим трудом переваривал услышанное. Тогда доктор попытался прийти на помощь:

— Вот смотрите. Если вы будете передвигаться более-менее быстро, например, со скоростью восемь километров в час… — доктор что-то прикидывал в уме… — Да неважно, позже сосчитаете, сколько это займет времени. Ведь вам всего сто сорок восемь, насколько я помню, а с учетом среднего возраста жизни человека в тысячу лет еще, вы и пожить там успеете, и посетить еще и другие поселения людей в Солнечной системе!

— Да, но ведь мне надо будет как-то питаться, брать где-то материалы для строительства дороги. Положим, воздух представить мне будет не сложно, его много и он везде. А все остальное?

Идея путешествия на Марс пешком все еще не укладывалась в голове Сильвестра. А вот фантазия доктора включилась на полную катушку:

— Опять же все решаемо. Вы сможете в любое время воспользоваться стереовизиром, на который будут транслироваться изображения всех заказываемых вами предметов. На Земле они будут всегда доставляться в одно и то же место, о котором вы будете помнить, и всегда сможете проконтролировать его вид по тому же стереовизору. Там же устроят склад материалов, резервуар с чистой водой…

— Но кто займется этим?

— Можете быть уверены — все! Вас поддержит все человечество! Это будет самый невиданный аттракцион. Можно будет запустить целое интерактивное шоу. Вы станете самой настоящей звездой воистину космического масштаба! — указательный палец доктора взметнулся к небу.

Доктора понесло. Сильвестр смотрел ему в рот, не отрываясь, словно загипнотизированный — и постепенно понимал, что он действительно находится в каком-нибудь миллиарде шагов от своей мечты…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Свой путь Сильвестр начал, конечно же, не прямо с земли. С помощью воздушного шара, на котором крупными буквами было написано «Мечты сбываются», он поднялся на максимальную высоту и уже оттуда, из стратосферы, начал возведение первых ступенек своей небесной лестницы. В качестве самого первого ее пролета он «повесил» в воздухе длинный железный трап с перилами, схватился за них и, торжественно попрощавшись с родной планетой и еще более патетично произнеся «Ну, пошли!», сделал свой первый шаг в неведомое. За ним другой, третий…

…Выйдя из земной сферы притяжения, Сильвестр начал экспериментировать с «дорожным строительством». Все шло по плану. Дорога возникала перед ним прямо из вакуума, и в нем же растворялась у него за спиной. Покрытие можно было выбирать на любой вкус и цвет, будь то земля, песок, асфальт, бетон, гравий, брусчатка. Воздух он тоже менял по настроению: хочешь — морской, хочешь — лесной, хочешь — горный, прохладный, теплый, с добавлением любых ароматов. Захотел с ветерком — пожалуйста, с ветерком. Дождик? На тебе дождик.

Однако Сильвестр оказался еще предусмотрительней. На Земле он собрал целый парк из средств передвижения, правда, из тех, что попроще. И теперь устраивал тестовые заезды. Скейтборд, роликовые коньки, самокат, велосипед — во всем ему сопутствовала удача. Теперь он подумывал о зимних коньках, о лыжах, и даже о верховой езде на лошади — почему бы и нет. Почему бы не устроить на этом островке материи среди бескрайних просторов космической пустоты заплыв на байдарке? А еще лучше развалиться на надувном матрасе, заказать вкусный коктейль и позагорать под открытым солнцем. Ведь путь на Марс может быть и водным.

Раз в месяц состояние здоровья Сильвестра проверяли лучшие земные специалисты, которых он телепортировал туда и обратно вместе со всем необходимым оборудованием. А еще за жизнью «межпланетного пешехода» в его космической обители наблюдали стереокамеры. Двадцать четыре часа в сутки на всех населенных телах Солнечной системы транслировалось это необычное шоу. На досуге Сильвестр выступал с лекциями о Марсе, пропагандировал здоровый образ жизни и рекламировал всякие товары, чаще полезные, но иногда и бестолковые. Лучшие производители поставляли ему все необходимое, в лучших ресторанах Солнечной системы ему готовили еду. Самые привлекательные женщины Земли мучились теперь, что не были знакомы с ним раньше, а лучшие из обитательниц Марса мечтали пригласить его к себе в гости по прибытии.

А однажды на связь с Сильвестром вышла одна симпатичная особа. Она предпочла не раскрывать своего имени, но уж больно похожа была на титулованную «Мисс Вселенную» этого года. Она спросила:

— Не будете ли вы против, если иногда, — это слово она произнесла с какой-то особенной интонацией, — я буду скрашивать ваше одиночество в пути?

Сильвестр был мужчиной свободным, а потому противиться судьбе не стал. Стоит ли отказываться от дополнительных бонусов?

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Москве в 1972 году. По образованию политолог. Занимался политическими технологиями, журналистикой. Публиковался в общероссийских и региональных СМИ. Работал редактором различных изданий и интернет-проектов. Член Союза журналистов РФ. В настоящее время — директор рекламно-полиграфической компании. Коуч, тренер личностного роста. Первые «бумажные» публикации рассказов были в № 1 за 2008 г. «Знание-сила: Фантастика» — рассказ «Компьютерра», № 4 за 2008 г. — рассказ «Колодец», в № 1 за 2010 г. — рассказ «Путешествуйте по созвездиям!», в № 1 за 2012 г. — рассказ «Поселенная» и в № 2 (19) за 2014 г. — рассказ «Фоторобот преступника».

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Марков Мой первый космический корабль

Господину Г. У. посвящается

повесть

Сложное это дело — покупать космический корабль. У меня голова крутом шла от обилия моделей, представленных в интернете. Я уж и сам был не рад этой затее, но с детства я ведь мечтал стать космонавтом и теперь хотел эту мечту осуществить, благо неожиданно на меня свалилось наследство в виде скромной двухкомнатной квартиры в Московском дистрикте.

Располагалась она всего лишь в ста километрах от Кремля, и в центр города от нее на пневмоэлектричке можно было добраться минут за пятнадцать, но переезжать я туда не собирался. Не люблю я эту людскую скученность. А оставлять эту квартиру в своей собственности выходило накладно, потому что налог на жилье, в котором ты не живешь, съедал бы не только всю арендную плату, вздумай я эту квартиру кому-то внаем сдавать, так еще пришлось бы доплачивать из своего кармана. Такая головная боль мне была не нужна.

Денег, которые я смог выручить от продажи этой халупы, хватало как раз на космический корабль экономического класса, но довольно скоро я выяснил, что таких моделей в свободной продаже практически нет. За ними записывались в очередь, и свой корабль приходилось ждать от трех месяцев до года.

Удрученный таким открытием, я кликал на изображение той или иной модели, и ее голография тут же появлялась над моим столом, кружилась, показываясь мне во всех своих ракурсах, а у меня сердце биться сильнее начинало, когда я думал, что смогу купить что-то подобное и поставить во дворе своего дома.

Одновременно я изучал комментарии под фотографиями. Кто-то писал о том, что у него прохудился бак с топливом, когда он летел к Меркурию, и если бы не спасательный бот МЧС Российской Империи, то этот отпуск стал бы для него последним и закончился пикником на Солнце. Другие комментаторы начинали обсуждать уже этот рассказ, постепенно скатываясь на взаимные оскорбления и не утруждая себя даже ставить точки вместо нецензурных слов.

Постепенно я зарывался во всем этом словесном хламе, ни на шаг не продвигаясь к решению основной задачи — на какой модели остановить свой выбор и как ее заполучить.

Ждать даже три месяца я был не в состоянии, потому что к тому времени, как очередь до меня дойдет, я не был уверен, что по-прежнему буду хотеть обзавестись космическим кораблем. Да и деньги уйдут на что-то другое.

На вторичном рынке спрос тоже заметно опережал предложение, и поэтому в число не дефицитных попали только одно и двух местные европейские корабли повышенной комфортности. Они стоили столько же, сколько годовой бюджет какой-нибудь из слаборазвитых африканских стран, и позволить их себе могли разве что топ-менеджеры моей родной манчегорской нефтяной копании. К их числу я не принадлежал. Я до самой смерти не накоплю на такой корабль, даже если перестану есть, пить и дышать, и начну откладывать в кубышку все заработанные деньги. Все остальные корабли, если только продавец не ставил заведомо завышенную цену, улетали с такой же скоростью, как горячие туры на египетские курорты в сезон отпусков.

Попадались еще какие-то самодельные конструкции. Но добрые люди, оставлявшие на разных форумах свои комментарии, писали, что, купив такой корабль, ты становишься летчиком-камикадзе. Возможно, ты и взлетишь, но вот посадить свой корабль уже не сможешь. Эти корабли просто созданы для склонных к суициду людей, чтобы они наконец-то смогли осуществить свою мечту.

Положим, большая часть высказываний была лишь черной завистью тех, у кого руки растут не из того места и сами они корабль смастерить не могут, вот и вынуждены выливать ушаты грязи на тех, кто все ж сумел его сделать.

Сообщений о крушениях таких кораблей было не много и все — без летальных исходов, но все ж я не чувствовал к ним доверия.

Надо было хвататься за первое более-менее сносное предложение о продаже серийной модели. Но вот как угадать — сносное это предложение или нет? Ведь мало чего там продавец напишет о том, что в космос он лишь один раз поднимался, да и то — до Луны, так что пробег у корабля совсем маленький и даже миллиона километров нет. На поверку-то окажется, что он гонял его по всей Солнечной системе, израсходовал весть ресурс двигателя, и его надо перебирать.

«Будь что будет, иначе я съеду с катушек».

Обозначив предельную стоимость корабля, я поставил компьютер на постоянный поиск объявлений о продажах и стал ждать — когда же удача мне все ж улыбнется. Спустя два часа она явилась ко мне в виде пятилетнего корабля с труднопроизносимым китайским названием, которое я не берусь воспроизвести, потому что обязательно ошибусь. Переводилось оно как «Великий путь 2».

В нем был минимальный набор опций. Отсутствовала даже голографическая стюардесса, но вот что-что, а голографические стюардессы меня нисколько не интересовали, да и какой мне от нее прок, если она будет говорить на китайском? Дальность полета ограничивалась Луной, но мне больше было и не нужно.

Какой-то острослов, выступавший в инете под ником «Пересмешник», успел написать про этот корабль — «Китайское барахло». Прежде чем этот комментарий исчез, оппоненты успели написать; «а у тебя какой дебильный дебил?», «убить Пересмешника», и «свободу народам Тибета».

— Надо брать, — засосало у меня под ложечкой и, не очень вдаваясь в конструктивные особенности корабля, я поспешил, пока меня не обогнали конкуренты, заключить контракт на его покупку и доставку.

⠀⠀ ⠀⠀

Сдвоенную железнодорожную платформу с кораблем я пришел встречать на вокзал, предварительно арендовав большегрузный тягач. Достать его оказалось целой проблемой, потому что машина с требуемой грузоподъемностью нашлась только в армейской части ракет стратегического назначения. Первоначальный срок годности всех ракет на этой базе истек лет десять назад. Но ее командиру полковнику Арсению Прилипало все время удавалось доказать членам комиссии, приезжавшим из штаба округа на инвентаризацию, что ракеты сделаны на совесть, имеют большой запас прочности и прослужат гораздо дольше, нежели отпущенный им на заводе — производителе срок. Аргументы свои он подкреплял материальным стимулированием в виде денег, застолья и бани, да и сами члены комиссии дураками не были и понимали, что если они спишут эти ракеты, то проверять им будет нечего и их самих вскоре отправят в отставку. Так что если помимо металлических корпусов от ракет ничего и не останется, они все равно будут стоять на боевом дежурстве, охраняя небо страны, а вернее, давая полковнику Арсению Прилипало по-прежнему занимать не самое плохое место в этой жизни. Он уверял, что ракеты могут долететь даже до Луны, а уж до территории предполагаемого противника и подавно. И если кто в этом сомневается, то полковник готов привязаться к любой из них проволокой, все-таки кабины для пилота-смертника в них не предусмотрели, и совершить полет до земного спутника, прогуляться по морю Спокойствия и вернуться обратно. Такой жертвы от него не требовали и верили на слово.

Тягач полковник предоставил мне только после длительных просьб и увещеваний в виде изрядного количества наличности, превосходившей его штатный годовой оклад, и ящика элитного коньяка из армянских провинций. За более скромную сумму он выделил мне еще и кран, и уже совсем бесплатно — двух бестолковых сержантов, в обязанности которых входило следить за тягачом и краном, а то вдруг я намылюсь их угнать и помчусь сквозь непроходимые леса в сторону границы, чтобы продать это барахло тридцатилетней давности на металлолом.

Сержанты согласились подогнать тягач и кран к платформе, на которой покоился космический корабль, лишь после того, как я пошуршал у них перед носами несколькими крупными купюрами, пообещав, что отдам им деньги, сразу как они доставят корабль к моему дому.

В глазах сержантов начал разгораться алчный блеск, который явно в них не появился б, продемонстрируй я им не наличность, а банковскую карточку, и заяви, что переведу на их счет обещанную сумму. Сержанты стали еще требовать от меня и ужин в самом престижном ресторане Манчегорска «Северное сияние» со стриптизом, но по лидам их я видел, что корабль они повезут и без этих уступок с моей стороны.

— Нет! Хватит! Вы итак из меня все соки выпили!

В разговоре с такими типами надо твердо отстаивать свои позиции, иначе дашь один раз слабину — от тебя уже не отстанут и будут требовать еще и еще, пока не вгонят в долговую яму.

Для сохранения достоинства в собственных глазах, они еще немного потянули время, изображая на лице бурную мозговую деятельность, после чего сказали мне, что согласны на мои условия, и мы ударили по рукам.

Сопровождающий корабль молодой человек в сером итальянском костюме с серебряным отливом взял у меня автограф на бланке доставки товара, вручил инструкцию по пользованию, документы на корабль и поинтересовался — не имею ли я каких-либо претензий.

В конструкциях космических кораблей я ничего не понимал. Привези мне его лишь с тремя дюзами вместо четырех, я поверил бы в уверения, что так первоначально и задумывалось и корабль исправен.

— Как на нем летать-то? — все-таки спросил я.

— О, проще простого. Коробка скоростей автоматическая. Автопилот есть. Можете вообще ничего не делать. Садитесь в кресло, вводите в бортовой компьютер информацию о том, куда хотите долететь, и все.

— И все? — не поверил я.

— До Луны и четверти бака хватит. А дальше нельзя. Ограничения стоят и если вы на Венеру или на Марс задумаете лететь — на этот модели ничего не выйдет. Она ж для ближнего космоса рассчитана. Автопилот включится автоматически и повернет корабль обратно, — и он хитро улыбнулся, вероятно, намекая на то, что в России испокон веков всякие ограничения на иностранной техники мог снять любой алкаш. — У вас в Манчегорске есть заправочные станции?

За кого он нас считает? Да у нас тут собственный нефтеперерабатывающий завод есть, и нефти под ногами — залейся по уши. Качают уже лет пятьдесят и все никак не выкачают, хоть под каждым домом бури скважину и устраивай маленьких заводик по ее переработке. Он понял свою оплошность и чуть поправил свой вопрос:

— Заправки с топливом для космических кораблей.

— Понятия не имею, — стал размышлять я. На бензоколонках я, кажется, подобных объявлений не встречал. — Э, ну я думал, что топливо к кораблю прилагается. На один полет хоть.

— Что вы? Корабль нельзя перевозить заправленным. А топливо заказывается отдельно. В совершенно других фирмах. Вот. Рекомендую, — и он протянул мне рекламные проспекты, в которых предлагалось самое разнообразное космическое топливо, соответствующее международным стандартам. — Там вам посоветуют, что лучше приобрести. Заказывать будете, не забудьте сообщить — от кого вы про фирму эту узнали. Вам тогда скидку сделают в пять процентов. Вот на всякий случай моя визитка, — сопровождающий протянул мне пластиковую карточку.

— Спасибо, — буркнул я, повертел карточку в руках, делая вид, что читаю, оттиснутые на ней имя и фамилию, но конечно их не запомнил и запихнул карточку в карман куртки. Скидка это конечно обычный маркетинговый трюк, чтобы заманить клиента.

⠀⠀ ⠀⠀

Я сидел в кабине тягача и с удовольствием наблюдал за тем, какие взгляды бросали на мое приобретение прохожие. Прежде подобного внимания удостаивался лишь гендиректор местного филиала нефтяной компании «Манчегорск-ойл» Борис Вальштейн, когда он купил новую модель «Ламборджини». Посадка у нее была слишком низкой, и новый владелец смог проехать на ней лишь несколько сотен метров, после чего машина встала, потому что дорожные кочки и ухабы разбили ее днище так же хорошо, как если бы по нему проехались огромным напильником.

Испорченный автомобиль ремонтировать гендиректор не стал. Легче было проложить новую дорогу, но этого он тоже не сделал, опасаясь, что слухи, будто он бюджетные средства использовал в личных целях, могут дойти до головного офиса компании и за это его по головке не погладят.

Правда, его должность, как и у большинства топ-менеджеров компании, вот уже третье поколение по наследству переходила к старшему сыну в семье. Даже совет директоров не мог отправить его в отставку, но и нервы свои трепать не хотелось, ведь всегда найдется какой-нибудь блогер, проплаченный недоброжелателями, который исказит реальность. Поди докажи тогда, что заботился ты исключительно о народонаселении, о том, чтобы в районе дороги наконец-то стали хорошими, а вовсе не о том, чтобы твоя машина с низкой посадкой могла доехать до офиса компании.

На свои деньги прокладывать дорогу он категорически отказывался, и когда на пресс-конференции какой-нибудь неопытный репортер задавал Валынтейну подобный вопрос, тот в шутку говорил, что вся сила Российской империи как раз в плохих дорогах, потому что все враги, которые приходили в наши края, из-за плохих дорог здесь навсегда и оставались. В этом контексте он вспоминал, что большинство из российских высокопоставленных чиновников, вместе с потомственной должностью, получают и потомственный запрет посещать страны Евросоюза, Североамериканские штаты, Британию и ее прихлебателей.

— Ну и черт с этой Европой и Америкой! — кричал тогда Вальштейн. — Не хотят, чтобы мы туда ехали, сами приедут!

Он вовсе не намекал на то, что надо ввести свободное хождение евро и долларов на территории нашего дистрикта. Вовсе нет. Он покупал старинные европейские замки, которые привозились к нам в Манчегорск в разобранном виде, а потом собирались здесь, строил копию Статуи Свободы в натуральную величину и копии прочих мировых достопримечательностей, которые воочию увидеть не мог.

Он и пирамиды Египетские возвел бы.

— Сделайте лучше, чтоб столовая нефтеперерабатывающего завода работала по принципу все включено, — предложил кто-то из горожан на митинге, отговаривая гендиректора строить пирамиды. Все ж чуть ли не весь Манчегорск по нескольку раз уже перебывал на египетских курортах, пирамиды эти повидал и хотел от них хоть на родине отдохнуть.

— А и сделаю, — распалился Вальштейн.

И ведь сделал. После всех этих трат и забот об улучшении инфраструктуры нашего города, как-то язык не поворачивался упрекнуть его в том, что руки у него не доходят до дороги.

К слову, гендиректор нашел способ, как решить проблему, вовсе дорогу не ремонтируя. Слуги выталкивали «Ламборджини» из гаража вручную, впрягаясь в нее, как бурлаки, водружали на платформу, на которой обычно перевозили разную гусеничную технику, цепляли к тягачу, гендиректор забирался в салон, садился за руль и после наслаждался триумфом, который производила на улицах эта конструкция.

Мой триумф был не меньшим. Чтобы его закрепить, следовало зайти в какой-нибудь бар, заказать там чашечку кофе и пообщаться с тамошними посетителями. Но мне очень хотелось быстрее поставить корабль во дворе своего дома и посидеть в кабине, вот я ни на минуту и не хотел оттягивать эти счастливые мгновения.

Сержанты сгружали корабль, будто это железобетонная плита. Приходилось то и дело на них покрикивать, чтобы они не смяли дюзы.

— Не боись, — успокаивали они меня, — Скоко раз всякие ракеты сгружали и ничего. Не поломали.

Не стал я с ними спорить, доказывать, что в ракетах, с которыми они прежде встречались, давно уже нет никакой электронной начинки.

— Эй, хозяин, добавить бы надо! — сказали хором сержанты, когда я стал с ними рассчитываться.

— Как договаривались! — отрезал я, строго посмотрев на них.

— Ты если что — сообщай. Поможем.

— Непременно.

⠀⠀ ⠀⠀

Как и следовало ожидать, на манчегорских бензоколонках космические корабли не заправлялись. Топливо для моего приобретения пришлось выписывать через интернет. На оплату нового счета денег уже не хватило. Пришлось выкручиваться, распродать кое-что из бытовой электроники. Бочки с топливом обещали привезти через три дня. За это время я решил изучить инструкцию. Она была на китайском. Пару минут я смотрел на нее с таким же интересом, с каким археолог смотрит на неведомые письмена. Отсканировав текст, я натравил на него программу-переводчика и спустя всего пятнадцать минут получил русскую версию инструкции. Текст получился немного кривобоким. Попадались фразы вроде «жать лево очень сильно». Подобными по стилю надписями жители Турции или Египта снабжают фотографии девушек на сайтах знакомств.

То же самое я проделал и с надписями, которые значились под приборами и на стенах салона. Переписывать их от руки я не решился. Воспроизведешь чуть не так какую-нибудь закорючку и смысл фразы или слова — изменится и в результате во время полета, вместо кнопки «ускорение», нажмешь на кнопку «экстренная эвакуация». Так рисковать я не мог.

Корабль, вероятно, делали для внутри китайского использования. Его внутренности изобиловали абсолютно необъяснимыми с функциональной точки зрения разноцветными пластиковыми вкраплениями. Я подумал, что если включить в корабле все приборы, то в нем можно будет устраивать ретро-дискотеку.

Надписи я отсканировал, перевел, а потом распечатал их на клейкой ленте и залепил ею иероглифы, чтобы впредь они меня не смущали. В корабле стало сразу уютнее.

Изучать инструкцию мешали повадившиеся ходить в гости соседи. Они прямо хороводы вокруг корабля водили, будто это новогодняя елка. Смотрелся он не очень экзотично. Семиметровая труба диаметров в четыре метра с заостренным носом. Перед продажей его даже не удосужились заново окрасить, чтобы он выглядел попрезентабельнее, нежели сейчас. Корпус покрывал слой нагара. Изредка кто-то просил разрешения забраться внутрь, но я оставался непреклонен.

— Когда полетишь-то, Гагарин? — спрашивали соседи.

— Скоро.

— И куда?

— Далеко.

— Покупку-то обмыть надо, — не унимались соседи.

— Обязательно, — огрызался я.

— Когда?

— Сообщу.

— Ну, будем ждать.

После столь содержательного разговора соседи, еще с несколько минут поглазев на корабль, уходили удовлетворенные посещением.

Много места на корабле занимал туалет, шкаф со скафандром и запасом баллонов с дыхательной смесью. Помимо голографических стюардесс, в корабле не предусмотрели таких излишеств, как микроволновая печь и холодильник. Оказалось, что ни хранить продукты негде, ни разогревать. Чтобы с голоду не помереть, придется набирать с собой консервов и бутербродов, пакетиков с соком и термосов с кофе и чаем. Я подумывал, а не прихватить ли с собой электрический чайник, тогда можно ограничиться сублимированными продуктами и водой, но автономного работающего чайника в моем хозяйстве не было, а в корабле не было розетки, куда я смог бы воткнуть вилку от чайника. Может такой чайник был у кого-то из моих соседей, но ведь они взамен попросят в кабине корабля посидеть, а то и взять их в полет. Обойдутся. И я обойдусь.

Я слишком поздно вспомнил о том, что существует такая полезная вещь, как пища в тюбиках. В местном супермаркете такой конечно не оказалось. Ее тоже надо было заказывать и ждать доставки дня два-три. Такое ожидание выдержать я был уже не в силах. Этак потом отыщется еще одна причина отложить старт, следом появится другая, третья, и в результате я никуда не полечу, а корабль прирастет днищем к земле и превратится в нечто схожее с «Ламборджини» Вальштейна, то есть в бесполезную груду металла. Не уверен, что мне на нее будет так же приятно смотреть, как ему.

Экскурсантов день ото дня прибывало. Они мне до того надоели, что я уж подумывал ввести плату за осмотр корабля. Он, правда, все равно был виден с улицы, но если кто его поближе осмотреть захочет, я смогу немного пополнить свой истощенный банковский счет. Я буду говорить, что деньги их идут на закупку топлива, то есть они финансируют некий благотворительный фонд под названием «В помощь первому космонавту Манчегорска», но претворить эту идею в жизнь я не успел. Мне привезли бочки с топливом.

Произошло это под вечер. На время полета я взял отпуск и готов был лететь хоть ночью, сразу же, как перекачаю топливо из бочек в баки, но все равно пришлось отложить старт до утра. Я не хотел будить соседей. Им завтра на работу. Спросонья они могли принять рев работающих дюз за какое-нибудь стихийное бедствие, выбежать на улицу в чем спали, а выяснив, что на самом-то деле причиной их беспокойства стал я, пожелать мне не доброго пути, а… ну, что-нибудь похожее на то, что желают авто-лихачам: «Чтоб ты провалился!», «Чтоб ты сгорел!».

Мне будет стыдно возвращаться.

С этими мыслями я заснул.

Пока я спал и уже видел себя в космосе, какой-то хулиган, перебравшись в ночи через мой забор, подобрался к кораблю и нарисовал на нем красной аэрозольной краской приличных размеров надпись «Нефтяник-чемпион».

Обнаружив ее поутру, я разозлился, стал оглядываться по сторонам, будто хулиган все еще прятался где-то поблизости и наблюдал за моей реакцией, но он, конечно, давно испарился, а за футбольную команду «Нефтяник» болел весь город и надпись эту мог написать кто угодно.

С полминуты я обдумывал ситуацию, потом решил, что не стоит идти домой и искать там растворитель, разбрызгивать его содержимое поверх аэрозольной краски и стирать надпись. Никто ее не увидит, а когда я буду взлетать — она сама исчезнет, сгорев в плотных слоях атмосферы, и наконец — я ведь тоже болел за «Нефтяник» и, будучи чуть помоложе, несколько раз ездил следом за любимой командой на матчи в другие города.

Хулиган ведь мог написать какую-нибудь гадость про своих одноклассников или про губернатора области, или про его любовницу. Вот тогда мне точно пришлось бы стирать эту надпись.

Жаль только, что «Нефтяник», несмотря на то, что там играли очень дорогие бразильские футболисты, так и не поднимался в первенстве Российской Империи выше пятого места. Болельщики других команд всегда издевались над нами, спрашивая — а что, всех футболистов «Нефтяника» в нефти купают, прежде чем они на поле выходят? Этим они намекали на их темный цвет кожи.

Как сообщалось в инструкции — в радиусе пяти метров от корабля выхлопные газы становились абсолютно безопасными. От моего старта в худшем случае у соседей зазвенят стекла в окнах, а шума будет меньше чем при раскате грома.

Но когда я завел двигатели, подо мной будто бомба взорвалась, а в кабине стоял такой грохот, что я почувствовал себя бароном Мюнхгаузеном, как раз в тот момент, когда его отправили на пушечном ядре осматривать турецкий лагерь.

— Поехали! — крикнул я, улыбаясь, как лягушка.

Пожалуй, старт мой принес соседям больше неприятностей, нежели только дребезжащие стекла. Глядеть в иллюминатор я боялся — вдруг увижу под собой пылающие дома. Тогда пришлось бы просить политического убежища по другую сторону планеты. Избавлен я был от этого зрелища еще и потому, что перегрузка вжала меня в кресло, я с трудом мог пошевелиться, чувствуя, как стекает по лицу кожа, собираясь складками на скулах.

Через несколько минут эти неприятные ощущения закончились. Я почувствовал невообразимую легкость, выйдя на околоземную орбиту.

Сперва я хотел ограничиться несколькими витками вокруг Земли, но, увидев насколько она красива и как прекрасен вид Луны из космоса, решил отправиться к спутнику и высадиться на его поверхности — благо топлива в баках хватало, чтобы совершить без дозаправки подобную экспедицию раза три.

Увидев, как плывет неподалеку от меня термос, я захотел попить кофе и немного взбодриться. Я отстегнул страховочные ремни, оттолкнулся от кресла, но сделал это слишком сильно, врезался в термос, пролетел дальше, таща его за собой, и сильно стукнулся о стену кабины.

Не выстави я перед собой руки, амортизируя этот удар, заработал бы перелом ребра или в лучшем случае приличные синяки и ушибы. Рядышком стукнулся в стену термос, отлетел в сторону и задрейфовал к противоположной стороне кабины.

На этот раз я поймал его элегантно, бросившись к нему вперед руками, как вратарь, перехватывающий навес в его вратарскую площадку, обхватил, но когда прижал к груди, то почувствовал, что в термосе что-то гремит, поднес его к уху и взболтнул. Так и есть. Он был наполнен битыми стекляшками, в которые превратилась колба.

Отказываться от кофе не хотелось. Разбитый термос я запрятал, чтобы он не попадался мне на глаза, отыскал другой, отвинтил у него крышку, стал осторожно наливать кофе, но как ни старался, несколько капель улетели, и теперь, собравшись в коричневые дрожащие шарики, перемещались по кабине, как неведомые науке насекомые. Я решил их изловить попозже, а пока устроился возле иллюминатора, попивая вкусный кофе из герметически закрытого стаканчика.

Блаженное это состояние — перелетать от стенки к стенке. Поначалу я этим так увлекся, что забыл о времени. Путешествие к Луне заняло восемь часов, и уже к его середине я притомился, уселся в кресло и занимал свой ум тем, что слушал записи любимых групп. Можно было включить какую-нибудь голографическую постановку, но ее я мог и дома посмотреть. Лучше уж пялиться в иллюминатор. Когда еще Землю с такой высоты увидишь?

Я уж со счета сбился — сколько раз навстречу мне попадались космические корабли, возвращавшиеся с Луны. Не менее сотни. Траектории наши проходили друг от друга на расстоянии не более нескольких километров. Но вероятность столкнуться с ними была близка к нулю. За безопасностью следил авто-навигатор. Кто-то мигал мне бортовым освещением. Жест этот воспринимался как приветствие, а не по аналогии с наземными дорогами, как предупреждение о том, что за поворотом прячется сотрудник гос-авто-инспекции. Я тоже мигал в ответ.

Такая загруженность трассы навела меня на мысль, что на Луне сейчас и ступить будет негде, как на популярном пляже в купальный сезон. Вышло не совсем так. Совершив оборот вокруг Луны, я обнаружил позывные нескольких тысяч небольших кораблей на ее поверхности. Видимость была превосходной, и порой я наблюдал, как солнечный свет отражается бликами от их поверхности. Они словно мне подмигивали.

В скафандр я облачился заранее. Когда корабль прилунился, двигатели затихли, а поднятые ими клубы пыли осели, я тут же выбрался наружу.

Место посадки на Темной стороне специально я не выбирал. Сел, как говорится, куда получилось, даже место с картой не сверил и поэтому не знал, как называются местные кратеры и горы.

— Вы что слепой? Не видите, что здесь люди?

Китайский мне еще в школе не давался. Оказываясь за границей, я не сильно улучшил его знание, объясняясь по большей части знаками, но все ж фразу, которая у меня в наушниках возникла — разобрал. Голос был мужским, человек, похоже, говорил без акцента.

Я вздрогнул от неожиданности. Я-то полагал, что никого здесь не потревожу, но оказалось, что ошибся, и пока я ступал на лунную поверхность, радостно прыгал по ней, оставляя свои следы, все это время на меня взирали два землянина в запыленных скафандрах. Чтобы найти их, пришлось головой во все стороны вертеть. Хорошо, не стал вверх смотреть, принимая этот голос за Глас Небесный.

— Простите. Я вас не увидел, — сказал я вежливо.

Один землянин решительно двинулся ко мне, но из-за низкой гравитации движения были мягкими и комичными, и прыгал человек будто мячик, по которому так и хочется заехать ногой. Похоже, точно такие же мысли, но по отношению ко мне, пришли и ему на ум.

Я приготовился достойно встретить наглеца.

Теперь замурлыкал что-то женский голос. В скафандрах-то и не определить, что это разнополая парочка, габаритами они друг от дружки совсем не отличались и были существенно меня пониже, так что не заговори со мной сперва мужчина, я принял бы этих туристов за двух женщин.

Девушка обращались не ко мне, а к какому-то Чену. Что она говорила — я совсем не понял, но после ее слов направлявшийся ко мне землянин остановился, развернулся и двинулся обратно.

Превосходно. Голова на плечах у него есть, иначе он нарвался бы на неприятности. Я же с честью вышел из затруднительного положения, а искать себе какое-либо другое место, чтобы дать этой парочке вовсю насладиться одиночеством, не собирался.

Впрочем, долгое пребывание на Луне в мои планы не входило. Изрядно наследив по округе, я сходил на корабль, нашел среди инструментов молоток, отколотил от скал несколько кусочков, потом набрал в маленькую коробочку лунный грунт, но посчитав, что на этом моя миссия будет не завершена, выбил на скале собственное имя и только после этого отправился восвояси.

При старте я, кажется, вновь окатил поднятой выхлопными дюзами пылью китайскую парочку, но нисколько себя в это не винил. Взлети они пораньше, то пыль досталась бы мне. Вероятно, им очень не хотелось возвращаться домой, где плотность населения не в сравнении больше, нежели на Луне, так что они готовы были терпеть временные неудобства.

На обратном пути меня потянуло в сон, и я проспал в кресле почти до самой посадки. Встреченные путешественники, видимо, считали меня невеждой и грубияном из-за того, что я не отвечал на их приветствия, но ведь я не мог этого сделать.

Из состояния сна меня вывел голос автопилота, сообщивший, что мы готовы к посадке, и он ждет от меня соответствующего приказа. Над моим домом была уже ночь, вернее приближался рассвет. Мое возвращение так рано грозило перебудить всех соседей, но не буду же я кружиться вокруг Земли ближайшие пару-тройку часов, дожидаясь, пока они соизволят проснуться. Знакомых в тех частях планеты, где сейчас был день и где я мог бы немного погостить, а домой вернуться попозже — у меня не водилось.

— Валяй, — подбодрил я автопилота.

— Простите, не понял? — послышалось в ответ.

— Разрешаю посадку, — сказал я, придавая голосу своему строгость и уповая на то, что выхлопные дюзы будут извергать топливо не столь громогласно, как при старте.

Меня в очередной раз вдавило в кресло. Однажды корабль дернулся, изменил траекторию, как впоследствии выяснилось, чтобы не столкнуться с авиалайнером. Я пролетел рядом с ним огненным метеором, а когда пассажиры лайнера поняли, что никакой я не метеорит, они стали сопровождать мое возвращение на Землю ругательствами и проклятиями. Слышны они были лишь соседям по салону да стюардессам, а до меня донесся только рев реактивных двигателей авиалайнера. Пассажиры снимали меня через иллюминаторы на свои гаджеты.

Как же изменились времена.

Раньше космонавтов встречали совсем не так.

Приземлиться незаметно я уже не надеялся.

Хорошо, что вообще приземлился, а то, признаться, у меня душа ушла в пятки, когда я видел — с какой скоростью на меня накатывается земная поверхность и заполняет весь иллюминатор. Стало так страшно, что хотелось уткнуться лицом в подушку. Подушки у меня не было, но глаза я все ж закрыл и открыл их, только когда понял, что корпус корабля перестал конвульсивно дергаться и затих. В ушах все равно гудело, но не из-за того, что работали двигатели, а потому что я оглох.

— Где я? — спросил я, приоткрывая сперва один глаза, а затем второй.

Никого из архангелов или рогатых ребят с вилами, нависавших надо мной, я не увидел, а это значило, что я не промахнулся и угодил ни на небеса, ни под землю, а точнёхонько на ее поверхность.

Вывалившись из корабля, я опустился перед ним на колени, но не оттого что захотел помолиться, а потому, что ноги мои, отвыкнув всего за несколько часов от земного тяготения, уже не держали тело. На меня из серой предрассветной тьмы надвигалось с десяток соседей. Они проникли в мой двор через выломанную калитку. Поскольку улетела она не во двор, а на улицу, я догадался, что это не они ее выбили, а скорее всего я выхлопами из дюз. Сам забор немного покосился.

— Хватит землю целовать, Колумб хренов, — это были первые слова, которыми меня встретили на земле, но уши мои все еще не могли отойти от шума посадки, в них стоял гул, я видел, что соседи что-то говорят, но ни слова из их речи не понимал.

Все еще воображая, что они решили-таки поприветствовать меня, сейчас поднимут на руки и начнут качать, хватаясь за теплый борт корабля, я встал на ноги, чтобы не встречать их на коленях.

— Привет, земляне! — сказал я, широко улыбаясь и махая рукой.

Как приятно оказаться в кругу знакомых. Они моих чувств не разделяли.

— Какие, на хрен, земляне? Ты чего Николаевич, префигел? А, блин? Ты знаешь, что нам все стекла выбил. Блин. Мы их только вставили, — кричал буровик из соседнего дома. Он был облачен в майку с надписью на груди: «Если я суну, то так польется..», и пузырящиеся на коленях тренировочные.

— Нам чё, больше тратиться не на что, как чтобы стекла вставлять, а? — вторила ему супруга с растрепанными волосами, помятой щекой, на которой виднелись глубокие полосы, оставленные подушкой. На ней был не застегнутый халат, наброшенный на ночную рубашку. — Вон Машке новые ботинки купить надо и чё теперь?

— Ты чё молчишь то? Онемел? Все мозги повышибало? — подключилась к разговору еще одна соседская семья.

Им всем аккомпанировали две собаки. К их лаю последовательно подключились все остальные четвероногие обитатели Манчегорска, а заодно и те, кто в этот момент кроме как на четырех конечностях стоять не мог. Они подняли такой гам, что город всполошился и в тех домах, где не зажгли свет во время моего приземления, включили его сейчас.

Какие тут цветы, оркестр, да девушки в кокошниках с хлебом и солью? Не побили бы. Вообще-то, с соседями мы не ссоримся по пустякам и стараемся жить дружно.

Я подумывал, как бы мне вырваться из их окружения, сделать бросок к дому, запереться там как в крепости и переждать осаду. Не будут же они митинговать и штурмовать мою цитадель. На работу ведь скоро, пора завтрак готовить и кофе варить, а я, между прочим, сделал доброе дело — всех разбудил вместо будильника. Намекать на то, что всем уже пора по домам, я не стал, опасаясь, что еще больше разозлю соседей, и они меня точно побьют.

Я думал, что если вместо меня здесь приземлится инопланетянин, то, как только он выйдет из своего корабля, чтобы землян поприветствовать, мои соседи и слушать его не станут. Не разобрав — кто перед ними, они ударят ему скалкой по голове, повалят на землю и начнут колотить ногами, выясняя — оплатит он счет от стекольной компании или нет? Инопланетянин ведь ни слова не поймет и ответить не сможет, а такой первый контакт будет чреват серьезными осложнениями, вплоть до межгалактической войны, которая оставит от земли лишь выжженную пустыню. Я-то все проблемы улажу.

— Оплачу. Оплачу, — отмахивался я, вновь опустившись на колени.

То ли эта поза, то ли моя последняя фраза успокоили соседей. Они пошли восвояси, кто кофе себе утренний готовить, а кто прерванные сны досматривать.

Не окажи мне соседи такой теплый прием, то, увидев свой дом с выбитыми стеклами, я вообразил бы, что это сделали хулиганы. Воспользовавшись моим отсутствием, они пробрались в дом и выкрали все ценные вещи. Сердце бы мое из груди выскочило от таких мыслей, а сейчас был на удивление спокоен. Никакие это не хулиганы, ничего они не украли, да и красть то у меня особо нечего. Сам виноват.

В доме было чуть прохладно. По комнатам гулял ветер. Хорошо еще, что все случилось летом. Зимой с выбитыми стеклами дом быстро промерзнет, превратится в ледышку и, прежде чем прогонишь поселившийся в нем холод, отогревать его придется не один час.

Битые стекла я выметал целый день, вроде все убрал, но маленькие крупицы впивались в подошвы ботинок еще месяца два. Все это время приходилось ходить по дому в тапках — иначе можно было получить небольшую травму.

Волосы мои вставали дыбом от счетов, которые несли мне соседи. Оценив мою щедрость, они заказали самые дорогие стекла — полимерные, не бьющиеся, заодно сменив и оконные рамы, заявляя, что и они пострадали во время моего взлета и приземления. Хотели еще всучить мне счет за лечение престарелой тещи буровика, то есть мамы его жены. Якобы у нее из-за меня сучилось сердечное расстройство. Но в больницу она слегла за два дня до моего полета, так что я причиной ее заболевания стать никак не мог.

Трава во дворе выгорела. Пришлось сажать новый газон.

Помимо этого были — покраска закоптившихся стен, восстановление помятых крыш и упавших заборов. Соседи не утруждали себя поисками экономных предложений и транжирили мои деньги направо и налево. Я стал причиной короткого расцвета деятельности ремонтных фирм города. Впору им было даже открывать свои филиалы возле моего дома.

Попробуй я заикнуться соседям о своей неплатежеспособности. Они ведь меня тогда проклянут, затаскают по судам, все равно выиграют все процессы, благо свидетелем моего триумфального возвращения на Землю был чуть ли не весь Манчегорск, и добьются, что судебные приставы наложат арест на все мое движимое и недвижимое имущество, в том числе и на корабль. Только продав его, я и мог погасить все счета. Беспроцентную рассрочку они не предусматривали. Чтобы не накопились проценты, мне надо было погасить счета как можно быстрее.

Я связался с фирмой, которая продала мне корабль, и сообщил тамошнему менеджеру, что хочу его вернуть. Но всучить корабль за те же деньги не вышло. Мне, вернее, моим наследникам, не вернули бы их в полном объеме, даже взорвись корабль во время полета из-за каких-то неполадок и разметай мои останки по космосу. На проявление человеческих чувств у менеджера я и не надеялся, поэтому не стал ему объяснять, в какой ситуации оказался, а то узнай он об этом, обобрал бы меня до нитки. Но, похоже, он обо всем знал.

— Если хотите получить деньги уже сегодня, то мы его готовы выставить на торги…

Сумма, названная им, была на треть меньше той, которую пришлось выложить мне всего несколько дней назад. На все мои протесты менеджер спокойно объяснял мне про амортизацию корабля и про то, какой процент берет фирма за посредничество при продаже.

— Мы рискуем, мы переведем деньги на ваш счет сразу же после подписания контракта о продаже, а ведь неизвестно — сколько мы его продавать будем.

— Да за день он улетит.

— Вы можете сами заняться его продажей, — посоветовал мне менеджер. Этот аргумент меня окончательно добил.

— Я согласен.

⠀⠀ ⠀⠀

Забирать корабль приехал уже знакомый мне сопровождающий. Не буду вдаваться в подробности, как я свел его с полковником Прилипало и тот выделил для перевозки корабля от моего дома до железнодорожной станции тягач, кран и все тех же двух сержантов. Меня не интересовало — развели ли они сопровождающего, помимо заранее оговоренной оплаты своих услуг, еще и на ужин в ресторане со стриптизом. Не стал я его предупреждать его об их ненасытных желаниях. Пусть для него это станет «приятной» неожиданностью.

Для меня космическая эпопея закончилась. Чтоб меня хоть как-то утешить, соседи звали меня в гости на шашлыки и говорили, что мне повезло: голову не сломал и то хорошо. После оплаты счетов денег у меня осталось еще на покупку поддержанного китайского внедорожника, сделанного по японской лицензии. На нем я и теперь, спустя два года после покупки, разъезжаю по окрестностям и даже совершаю марш-броски в соседние населенные пункты. Он гораздо дешевле «Ламборджини» и функциональнее.

Но мой скоротечный полет имел ощутимые последствия в масштабе всей страны и даже планеты. МанчегорскТВ сделало о нем большой сюжет, используя съемки с видео-регистраторов, камер наблюдения и гаджетов пассажиров самолета. Соседи прославились, давая интервью, а вот к телевизионщикам я не вышел, как они меня не упрашивали, и во двор их не пустил. Мой дом и корабль, пока он еще находился во дворе, они снимали из-за забора или с крыш соседских домов.

Готовя сюжет, репортеры преследовали меня повсюду, и стоило мне отправиться за покупками в супермаркет, как за мной мчалась съемочная группа, будто я труднодоступная звезда эстрады.

Депутаты областной думы решили, что давно настала пора упорядочить частные космические полеты, и вышли с этой инициативой на федеральный уровень. Инициативу дружно поддержало большинство законодателей Госдумы и поставило этот вопрос уже перед своими европейскими коллегами.

В результате ввели права на право управления космическим кораблем. Чтобы получить их, надо собрать кучу справок, пройти практические занятия, сдать правила вождения, а помимо этого еще и разбираться в устройстве корабля на тот случай, если придется устранять какую-то неполадку. Поскольку этот вопрос был уже из области высоких технологий, то надо всем, кто в нем разберется, помимо прав, давать еще и на научную степень.

Я не представлял — во сколько обойдутся права, если просто их купить, а не следовать всем правилам. Даже у Валынтейна не хватило на них средств. Однако космическими кораблем он все ж обзавелся, выписав вместе с ним еще и опытного пилота, у которого были все необходимые для полетов документы. Космический корабль, как и неисправная «Ламборджини» услаждает взор Валынтейна. Он не летает на нем. Уж слишком дорого обошлось ему это украшение.

Если он только посмеет прислать ко мне кого-то из своих слуг, требуя частичного возмещения затрат, — ведь именно я стал причиной многих осложнений, — я вытолкаю его взашей, с настоятельным советом более ко мне с подобным не приходить…

Сам-то я не скоро решусь покупать космический корабль.

Во-первых, денег нет, а во-вторых, мне вполне хватает китайского внедорожника. Да. Дорого мне обошелся кусок лунной скалы и щепотка пыли. Я держу их в серванте, но давно уже не смотрю на них и подумываю выбросить…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Москве в 1971 году, окончил Московский инженерно-строительный университет по специальности инженер-эколог, работает на телевидении корреспондентом и ведущим информационных программ.

Первый роман вышел в 2002 году в издательстве «Вече» — «Там, где бродит смерть», под таким же названием «Вече» его переиздавала в 2012, а «Эксмо-Яуза» печатала его в 2008-м под названием «Вернуться из ада». С той поры вышло еще 9 книжек, среди них «Сотри все метки», «Пирровы победы», за роман «Гроза над Цхинвалом», написанном совместно с Виталием Пищенко, получил премию Союза писателей «Во имя Отечества». Рассказы печатались в журналах «Звездная дорога» и «Космопорт».

⠀⠀ ⠀⠀

Иосиф Письменный От прилета до улета

Писать юмористическую научную фантастику очень непростое дело, а продавать законченные произведения еще труднее.

Гарри Гаррисон, писатель-фантаст

Глава первая. Прилёт

Заранее предупреждаю: прославленный бард, поэт и писатель Булат Окуджава, так же, как и его знаменитая песня, о которой пойдет речь, здесь совершенно не причем. На их месте запросто могли бы оказаться и любой другой поэт-песенник, и любая другая песня. Но так уж случайно (или все-таки неслучайно?) получилось, что перст судьбы ткнул в них. Поэтому я заранее приношу свои извинения Булату Шалвовичу.

Есть такие конфеты — ириски. Если вы по забывчивости или по недоразумению возьмете их в рот, все, пиши — пропало. Конфеты немедленно прилипнут к вашим зубам, небу или деснам, и избавиться от ириски и дискомфорта во рту будет нелегко. Так же бывает и с песнями. Прилипнет к вам мелодия, и вы будете напевать песню дома, на работе и по дороге между ними, варьируя слова. Пока не ухитритесь незаметно даже для себя подбросить ее кому-нибудь другому.

Молодой инженер, назовем его условно Васей, рано утром ехал на работу и по привычке напевал песню. На этот раз ею оказалась песня Булата Окуджавы, подхваченная Василием у приятеля, аспиранта по прозвищу Шприц:

И лишь один гусар,

В красавицу влюбленный,

Весь день стоит пред ней

Коленопреклоненный.

Не знаю, пел ли он эту песню на работе (думаю, что пел), но могу уверенно утверждать, что после работы по дороге домой он опять напевал эту же песню.

«Вот прицепилась», — подумал Вася, в который раз повторяя привязавшийся куплет.

По приезде домой, он снова принялся напевать слова приставшей к нему песни, причем вслух. У Марины, Васиной жены, после работы было скверное настроение, и она попросила Василия не орать на всю квартиру.

— Не понимаю, почему тебе не нравится такая классная песня, — миролюбиво возразил Марине ее муж.

— Не понимаешь? Ты только послушай сам себя. Разве это рифма? «Гусар» и «пред ней» не рифмуются!

Василий не стал спорить:

— Сейчас мы это поправим.

И он принялся подбирать рифму. Промучившись полчаса, Вася пропел:

И лишь один гусар,

В красавицу влюбленный,

Залез на писсуар

Коленопреклоненный.

— Дался тебе этот гусар! — засмеялась Марина, у которой за полчаса тишины настроение немного улучшилось. — Ведь есть еще и другие рода войск.

— Точно! — обрадовался Василий и тут же выдал экспромт:

И лишь один драгун,

В красавицу влюбленный,

Рукой коснулся струн,

Коленопреклоненный.

— Вот видишь: ведь можешь, если захочешь! — Марина в меру поощрила Василия и тут же засомневалась. — Хотя, причем здесь струны?

— Струны здесь — намек на гитару в руках влюбленного, — пояснил Вася и немедленно сочинил новый экспромт:

И лишь один кадет,

В красавицу влюбленный…

Марина не дала мужу закончить куплет и пропела свой вариант:

Помчался в туалет,

Коленнопреклоненный.

Выслушав жену, Василий, тут же съязвил:

— А без туалета ты не можешь?

— Могу, — заявила жена. — Слушай!

И тут Василий с удивлением и одновременно с облегчением обнаружил, что зуд варьировать куплет у него частично уменьшился, однако переключился на Марину: Васина жена ходила по кухне и громко распевала.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Первый раз от автора. Далее, в целях экономии места и времени, я постараюсь приводить только две первые строчки каждого куплета, а две следующие, — конечно, при желании, — читатель может придумывать сам.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Итак, Марина приступала к активному песнотворчеству.

Ночью она ворочалась в постели, напевая вполголоса:

И лишь один ишак,

Влюбленный в кобылицу,

Кричит на весь кишлак —

И никому не спится.

«А может быть так: “кричит на весь кишлак и с горя пьет водицу”? Именно пьет водицу, а не водку! Или еще лучше: “и с горя пьет… водицу?” Обязательно с паузой мужду “пьет” и “водицу!”» — думала она, уже засыпая.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Рано утром следующего дня Марина отправилась на работу в свою контору, по привычке напевая нечто, похожее на песню Булата Окуджавы.

Не знаю, пела ли Марина эту песню на работе (думаю, что пела), но могу уверенно утверждать, что вечером, после работы по дороге домой Алина, подруга Марины, напевала очередной вариант этого куплета.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Второй раз от автора.

1. Читатель, прости меня, но теперь спасти Алину от мук творчества можешь только ты своим варьированием полюбившегося тебе куплета.

2. В таком виде я записал эту историю и успокоился. Однако, как оказалось, напрасно, ибо события, помимо моей воли, продолжали разворачиваться дальше, причем в нескольких направлениях одновременно.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Прошло три дня с того момента, как Алина заразилась вирусом песнотворчества. С начала рабочего дня и до звонка, извещающего об его окончании, все сотрудники здания, в котором трудились Марина и Алина, сочиняли куплеты, основанные на песне Окуджавы. Большинство продолжало заниматься песнотворчеством как по дороге с работы и на работу, так и, вернувшись домой, и даже, отходя ко сну.

…Еще через четыре дня песнотворчеством занялись сотрудники нескольких учреждений, работающие в стоящих рядом зданиях.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Через несколько месяцев аспирант по прозвищу Шприц сделал доклад на заседании кафедры инфекционных болезней медицинского университета. Изложив признаки и особенности болезни, охватившей город, Шприц заявил:

— Как видим, мы имеем четко выраженное инфекционное заболевание. Мы можем выделить три периода: период инкубационный, период обострения, или собственно болезни, и период выздоровления.

— У меня, кажется, сразу же, минуя инкубационный период, начался период обострения, — заявил доцент Уколов, известный на кафедре своей мнительностью, и в качестве доказательства прочел стихи, сочиненные им во время доклада:

И лишь один больной,

Врачами исцеленный…

— Поздравляю, коллега, — сказал доценту Уколову под общий смех профессор Обмылов, — Оформляйте себе больничный.

Затем профессор подвел итог докладу Шприца:

— Срочно делайте статью и посылайте ее в журнал!

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Примерно в то же время на заседании кафедры мировой литературы местного гуманитарного университета выступил с докладом аспирант Лобов:

— Нами была проведена классификация сочиненного по первым строкам, называемым нами стартовыми. Приведу только некоторые варианты нашей классификации.

— По национальному принципу: «И лишь один француз (узбек, туркмен, таджик, еврей, цыган, грузин….)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— По домашним животным и птицам: «И лишь один осел (козел, кабан, баран, индюк, гусак, скакун…)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— По диким животным и насекомым: «И только крокодил (бегемот, павиан, шимпанзе, каракурт, таракан, махаон…)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— По воинским званиям: «И только старшина (лейтенант, капитан, генерал, адмирал….)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— По профессиям: «И только продавец (массажист, визажист, модельер, кутюрье, прокурор….)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— По специализациям внутри профессий: «И только ортопед (психиатр, акушер, терапевт, окулист, горло-нос….)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— По ступеням роста ученого: «И только лишь студент (аспирант, пре-под, доцент, завлаб, членкор….)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— И даже по персонажам детских сказок: «И только Карабас (Мойдодыр, Дуремар, Серый Волк, В Сапогах, Без Сапог…)».

⠀⠀ ⠀⠀

— Отдельную группу составляют те, кто не подходит ни под какую графу нашей классификации: «И только лоботряс (разгильдяй, домосед, клопомор, дырокол, небоскреб, куроед, гусекрад…)». Но мы работаем над тем, что с ними делать дальше! — оптимистично завершил аспирант Лобов.

Как только доклад окончился, вскочил ассистент Хореев и от избытка чувств прочел:

И только канарей,

Влюбленный в канарейку…

— Нет такой птицы канарей — есть кенарь! — прервал Хореева завкафедры мировой литературы местного университета профессор Псаломов, о котором среди преподавателей и студентов ходили легенды, будто он прочел всего Гомера.

— Хорошо, — охотно согласился Хореев. — Можно исправить:

И только соловей,

Влюбленный в соловейку…

— Нет такой птицы соловейка — есть соловьиха! — снова прервал его профессор Псаломов. Но ассистент никак не мог успокоиться и начал читать третий вариант:

И только попугай,

Влюбленный в попугайку…

— Дальше можете не продолжать… — засмеялся профессор. — А вы, батенька, — одобрительно улыбнулся профессор Псаломов аспиранту Лобову, — молодец. Набрали для кандидатской достаточно материала. Оформляйте!

И неожиданно для себя и для всех присутствующих закончил:

Отважный Одиссей,

Объездив пол-Европы,

Стремится поскорей

В объятья Пенелопы.

Тем самым профессор не только подтвердил справедливость утверждений, что он прочел всего Гомера, но и козырнул перед коллегами свежей рифмой к затасканному слову Европа.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

А между тем, рядом с нашими персонажами разворачивались не менее важные события.

— Докладывайте! — приказал Командир инопланетного корабля.

— Мы получили задание свести к разумному минимуму число жителей города, которые могли бы наблюдать посадку нашего корабля на планету Земля. Вот каких результатов мы достигли. На сегодняшний день 54 % жителей города основное время по вечерам обычно посвящают телевизору, компьютеру и приготовлению еды на следующий день, т. е. работе на кухне. Все они поэтому в вечернее время не выходят на улицу. Примерно 10 % горожан занято распитием алкогольных напитков в помещениях и поэтому, даже выйдя на улицу, они на небо не смотрят.

— А если и посмотрят, кто им поверит? — вставил реплику Первый пилот.

Все понимающе рассмеялись.

— Продолжайте!

— 33 % жителей города мы вовлекли в песнотворчество, и поэтому они тоже на небо не смотрят. По сравнению со вчерашним днем, число жителей, занимающихся песнотворчеством, снизилось на один и две десятых процента. Изменений этой тенденции не предвидится. Считаю, что более благоприятной обстановки для приземления не представится, — отрапортовал агент номер 635-й.

— 635-й! Поздравляю вас с успешным выполнением задания. Благодаря блестяще проведенной вами операции под кодовым названием «Ириска», мы, как и планировалось, сможем приземлиться так, что практически никто из землян этого не заметит. Особая благодарность 396-му за удачно подобранную песню.

— Но все-таки можно ли подсчитать, сколько человек могут увидеть (я не говорю «увидят», а «могут увидеть»!) нашу посадку? — спросил Первый пилот.

— Можно, — ответил Главный Математик. — По нашим расчетам получается не более двух и семи десятых.

— Чего не более двух и семи десятых? — спросил Второй пилот.

— Как, чего — не более двух и семи десятых? Землян, конечно.

— Для круглого счета — три, — сказал Первый пилот.

— Нет, не три, а не более двух и семи десятых, — настаивал Главный Математик.

— Не вижу разницы между двумя и семью десятыми и тремя.

— Ну, как же не видите? Три — это более двух и семи десятых. Не более двух и семи десятых — это значит, что увидят нас или один, или два человека — не больше.

— Все. Посадку объявляю на завтра на 22–00,— подвел итог Командир инопланетного корабля.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

На следующий день Василий, его приятель Шприц и приятель Шприца Лобов возвращались домой из ресторана, где они втроем обмывали удачные доклады обоих аспирантов. Уже удалившись от ресторана на приличное расстояние, перед тем, как разойтись в разные стороны, они остановились, и аспиранты заспорили о том, достаточно ли вина они заказали, или надо было заказать еще бутылочку. Как и положено, мнения разошлись. Василий, чей голос был в данном случае решающим, не знал, чью сторону принять, и в раздумье задрал голову вверх, как будто там он мог прочесть ответ.

— Братцы! — неожиданно закричал Василий. — Посмотрите на небо! Там НЛО!

Но оба аспиранта отказались смотреть куда бы то ни было.

— Все, Вася, — в один голос заявили спорщики. — Ты дошел до кондиции и ответил на кардинальный вопрос современности. Вина мы заказали в самый раз!

В результате ничем не мотивированное упрямство двух аспирантов, не пожелавших взглянуть на небо, привело к тому, что посадка НЛО на Землю никем не была зафиксирована документально.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Третий раз от автора. Василий, Шприц и Лобов так никогда и не узнают, что по расчетам инопланетных математиков они втроем в тот вечер составляли не более двух и семи десятых землян. А увидел НЛО, как и предсказал Главный Математик инопланетного корабля, только один из них — герой нашего рассказа Василий. Хотя, по мнению инопланетянина, с равной вероятностью могли бы увидеть и один, и двое. Однако то, что два аспиранта согласятся задрать головы и посмотреть куда бы то ни было, Главный Математик посчитал невозможным.

Так снимем же шляпы перед высокой точностью расчетов наших гостей.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Послесловие 1. Автор рассказа не подозревал, что описанное выше инфекционное заболевание может передаваться бесконтактным способом.

Однако с удивлением обнаружил в Интернете четверостишие, в котором поэт, скромно назвавшийся Классиком, сумел зарифмовать десятичную дробь, что не каждому пишущему стихи под силу. Вот это четверостишие:

Лишь Васе повезло

На небе средь пернатых

Заметить НЛО,

Став две и семь десятых…

Послесловие 2. Дорогой читатель! Если ты подхватишь описанную выше инфекцию, не переживай: как авторитетно установил аспирант Шприц, данное заболевание всегда заканчивается выздоровлением.

Глава вторая. После прилёьа

Молодая симпатичная женщина по имени Алина возвращалась домой вечером после работы. Она «подцепила» у своей подруги Марины странную инфекцию, вследствие чего шла и варьировала сочиняемые ею на ходу стихи:

Восторженный поэт, / Красавицей сраженный, сраженный, сраженный…

«Нет, не так, — думала она, — попробуем по-другому… Опять не так, не так…Поэт дарил Луну, поэт дарил Луну, поэт дарил Луну, Луну, Луну…»

И тут она пропела:

Когда-то, в старину,

Стрелой любви пронзенный,

Поэт дарил Луну

Коленопреклоненный.

— Сударыня! Если вас не устраивает маленькая Луна, то я готов подарить вам Большую Медведицу. А может быть, вы желаете Малую Медведицу? Впрочем, не стесняйтесь, пользуйтесь моей щедростью — берите сразу обе!

Произнесший эти слова мужчина возник неожиданно. Алина даже не заметила, когда и откуда он появился.

А неизвестный не терял времени даром. Он любезно подхватил Алину под локоток:

— Позвольте, я провожу вас домой. Час уже поздний, и молодой очаровательной даме рискованно ходить по улицам одной.

«Ну, да, — иронически подумала Алина. — С первым встречным незнакомым мужчиной будет безопаснее».

— Напрасно вы сомневаетесь, — словно прочел ее мысли неизвестный. — Да, я, действительно, первый встреченный вами сегодня мужчина, но что касается того, что мы не знакомы, то это не так. Я знаю о вас все: вас зовут Алина, фамилия…

И он без запинки сообщил молодой симпатичной женщине ее фамилию, вес, рост, домашний адрес и место работы.

— Возраст ваш я называть не буду. Женщины обычно не любят об этом говорить.

«Все, что он сейчас сообщил, мне и без него давно известно, — подумала Алина. — А вот о себе он почему-то ничего не рассказывает.»

И еще она подумала, что не мешало бы ей сбросить пару-тройку килограммов веса, тогда бы она выглядела моложе.

— Ни в коем разе! — запротестовал мужчина. — В вашем нынешнем весе вы мне особенно нравитесь! Я, можно сказать, из-за него без ума от вашей красоты.

«Ишь, как запел! — подумала Алина. — Ну да, есть мужчины, которым нравятся полные женщины. Только почему он ничего не говорит о себе?»

И, словно прочитав ее мысли, незнакомец заявил:

— Разрешите представиться. Меня зовут 635-й, но вы можете называть меня сокращенным именем — Пятый. Или лучше ласковым — Тый.

Алина искоса, через плечо, скептически посмотрела на него и подумала:

«А парень-то низковат».

Ее спутник начал буквально на глазах расти вверх.

«Теперь слишком худой».

Спутник стал расширяться.

«Живот надо убрать».

Живот исчез, и грудь незнакомца стала широкой, как у профессионального спортсмена.

«Как это у него получается?»

— Ну, это элементарно Я настроился на программу выполнять все ваши желания.

— Все? — вслух удивилась Алина.

— Абсолютно все! — заверил ее спутник.

— Вы так любезны, — засмущалась молодая женщина.

Дальнейший разговор опять стал вестись в непривычной для нее манере. Она что-нибудь про себя думала, а он читал ее мысли и отвечал на них словами или действиями.

«Расскажу завтра Маринке — умрет от зависти», — подумала Алина.

А 635-й продолжал рассыпаться в любезностях:

— Глядя на вашу аппетитную фигуру, я могу представить себе, как вкусно вы готовите. Я мечтаю попасть к вам на кухню, чтобы своими глазами лицезреть этот увлекательный процесс.

«Ну, да, — подумала Алина. — Сначала пригласи его на кухню, а потом он и в спальню попасть захочет».

— Верьте мне, я ограничусь созерцанием приготовления вами волшебной еды.

«Какой там процесс приготовления волшебной еды, если в холодильнике у меня нет ничего, кроме вчерашних макарон и докторской колбасы».

— Ну, и прекрасно, я как раз о них мечтал все время полета.

Вот так, за приятной куртуазной беседой они незаметно приблизились к подъезду дома, в котором проживала Алина. У входа в подъезд, как обычно, сидели три старушки-пенсионерки.

«Не хватало, чтобы они меня увидели с посторонним мужчиной, — подумала Алина. — Ведь я как-никак замужняя женщина».

— Алиночка, с кем это вы?

— Да ни с кем, — вслух ответила Алина, а про себя подумала: — «Что я теперь Петьке скажу? Да катись этот инопланетянин отсюда к чертям собачьим».

Кто такие черти собачьи, инопланетянин не знал, но, поскольку он был настроен на программу выполнения любых пожеланий Алины, то тут же улетел, вернее, укатился от нее подальше и скрылся из виду.

Старушки с удивлением отследили глазами странную траекторию, по которой катился неизвестный им спутник Алины, затем переглянулись, в который раз старательно изучая близлежащую территорию, и многозначительно замолчали.

Таким образом, хотя контакт с инопланетянами в тот день и состоялся, но из-за одного, всего одного неосторожного пожелания молодой, симпатичной, но напуганной пожилыми соседками женщины, в историю контактов с другими цивилизациями он занесен не был.

Глава третья. Отлёт

Аспирант кафедры мировой литературы местного гуманитарного университета Лобов, по прозвищу Лоб, со своим приятелем аспирантом-меди-ком по прозвищу Шприц, прихватив приятеля Шприца инженера Василия, решили выбраться на природу на старой развалюхе Лобова, имея целью наловить раков.

Лобов давно уже звал их с собой, утверждая, что знает заветное озерцо, где этих раков мерено-немерено. Тем более, что у Василия имелся бредень, припрятанный еще с тех времен, когда он, будучи неженатым, гонял на мотоцикле по окрестным местам. Шприц тоже решил не отставать от друзей и закупил в универсаме ящик свежего пива.

Друзья отмахали по асфальту от города чуть больше тридцати километров, и Лоб уже приготовился свернуть на заветную проселочную дорогу, но они увидели, что проселок таинственным образом исчез. Или лучше сказать не исчез, а превратился в прекрасно асфальтированное шоссе, но ехать по нему они не смогли, поскольку въезд на шоссе был перекрыт шлагбаумом, рядом с которым стояли будка и столб со щитом «Частное владение. Въезд запрещен».

Когда друзья поравнялись с будкой, из нее вышел мужик в камуфляжной одежде и спросил:

— Грамотные?

— Грамотные, — ответили друзья. — Может, договоримся?

— Нет, — заявил мужик в камуфляже. — Себе дороже. К тому же сегодня Хозяин должен приехать. Так что проваливайте отсюда, да поскорее.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Что делать будем? — спросил Шприц, когда друзья отъехали от шлагбаума.

— Я предлагаю проехать еще несколько километров, оставить машину в кустах, все равно на нее никто не позарится, — ответил Лобов. — А самим добираться до озера вкруговую.

Друзья так и сделали. Проехав несколько километров, они вышли из машины.

Лобов взвалил на плечи мешок, в котором находились котел и продукты, Василий поднял бредень и палки, именуемые клячами. Шприц попробовал поднять ящик с пивом и заявил:

— Я один все бутылки не унесу.

Лобов и Василий взяли у Шприца часть бутылок, и друзья бодро зашагали к заветному озеру.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Через пару часов к шлагбауму подкатила кавалькада машин. Не успели они подъехать, как шлагбаум был поднят. Машины, не сбавляя скорости, пронеслись мимо и вскоре подкатили к трехэтажному зданию. Из машин вышла охрана, а затем губернатор, областной прокурор и еще несколько важных персон губернского масштаба, приглашенных губернатором половить рыбу и отведать тройной ухи из пойманной ими рыбы. Все они тут же вошли в здание.

Охрана немедленно рассыпалась по своим местам, а часть охранников отправились к озеру, прихватив с собой несколько шашек тринитротолуола.

Губернатор пригласил гостей поплескаться в бассейне. Прокурор попытался уклониться от плаванья в бассейне, сославшись на то, что не захватил плавок.

— Не проблема, — засмеялся губернатор, — ради тебя мы все будем купаться без ничего.

После этого он снял свои плавки и бултыхнулся в воду.

Вообще-то у него были приготовлены плавки на всю компанию, но в последний момент он передумал и решил, что купаться без всего будет веселее.

Все гости, включая прокурора, последовали его примеру.

Раздался звук от взрыва, потом еще одного.

— Побежали ловить рыбу, — закричал хозяин, и гости вслед за ним подались на берег озера собирать глушенную рыбу.

Ладные парни из охраны умело собрали улов и пошли готовить уху, а хозяин с гостями снова отправились в дом, чтобы заморить червячка, пока сварится тройная уха.

Спустя еще пару часов на вахту заступила вторая смена охранников, а освободившаяся смена отправилась в беседку, прихватив воблу, копченых лещей и несколько бутылок чешского пива.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Между тем за это время Лобов, Шприц и Василий вышли к озеру, натянули бредень на клячи, и принялись ходить в воде вдоль берега. Вскоре они набрали два мешка раков, разожгли костер, зачерпнули в котел озерной воды, добавили соли и специй, бросили первую порцию раков в котел с водой и принялись ждать, когда закипит вода.

— Чем зря сидеть, пошли еще разок окунемся в воду, — предложил Шприц.

Друзья его поддержали. Через четверть часа они вернулись к костру, но котла с раками они не увидели. Более того, не было также двух бутылок водки и двух мешков с живыми раками, дожидавшимися своей очереди лезть в котел…

— Куда все подевалось? Если бы кто здесь появился, мы бы его увидели и услышали, — удивились друзья. — Прямо мистика какая-то!

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

А в это время один из охранников вышел из беседки и сказал приятелям:

— Подождите меня. Я схожу за пакетами, чтобы было, куда мусор от шелухи складывать.

— Заодно захвати бумажных салфеток для рук, — попросил его другой. Когда охранник вернулся с пакетами и салфетками, на столе ничего не было — ни рыбы, ни пива.

— Да будет вам шутить, — сказал вернувшийся коллегам.

— Уж какие тут шутки, — стали уверять его остальные. — Прямо на глазах все исчезло неизвестно куда. И лещи, и бутылки с пивком.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

А в это время повар опустил черпак в большущую кастрюлю и попробовал уху.

— Класс, — сказал он. — Можно кого угодно кормить — хоть губернатора, хоть президента.

— Дай и мне попробовать, — потянулся к кастрюле большой деревянной ложкой главный охранник. Это было одной из его обязанностей — пробовать еду прежде, чем подавать ее на стол губернатору и его гостям.

Но кастрюля с горячей ухой исчезла у него на глазах. Как будто ее здесь не бывало.

— Кто взял кастрюлю? — заорал главный охранник.

И уже тише спросил:

— Кто видел, куда девалась кастрюля?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Оставим в покое сидящих у костра аспирантов Лобова и Шприца, заодно с их дружком Василием, так и не узнавших, куда девались раки.

Оставим сидеть в беседке рядовых охранников, так и не попробовавших ни воблы, ни копченых лещей, ни пива.

Оставим в покое повара, главного охранника и кучу поваров рангом пониже, так и не узнавших, куда девалась кастрюля с ухой.

Не будем доискиваться, как реагировали на случившееся губернатор, областной прокурор и десяток важных персон губернского масштаба.

В конце концов, это их проблемы.

А мы займемся более глобальной задачей — судьбой исчезнувшего котла, лещей, кастрюли с ухой и бутылок с пивом и водкой.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Экипаж межпланетного корабля, известного на Земле под названием НЛО, собрался за праздничным столом.

— Друзья мои! — торжественно начал командир корабля. — Позвольте мне на правах старшего по возрасту и по званию первым сказать пару слов. Наивные жители других планет считают, что целью наших экспедиций является повышение их знаний о вселенной. Это типичная ошибка примитивных созданий с эгоцентрическим мышлением. Они вбили себе в головы, что мы хотим повысить их уровень знаний. Хотим передать им какую-то важную информацию. Хотим научить их тому, чего они не знают.

Командир сделал паузу и продолжил:

— Наша цель прямо противоположная. Мы хотим позаимствовать у жителей других планет то, чего мы сами не знаем или не умеем. Многолетние полеты на Землю показали, что ее жители превосходят нас только в одном — в кулинарии.

Все присутствующие удивленно переглянулись.

— Я не имею в виду то варево, которое им подают в столовых, кафе и даже в ресторанах. Я имею в виду ту еду, которую готовят земляне, отдыхая на природе. Я имею в виду ту божественную еду, которую вы сейчас доставили сюда. Увы, довезти ее на нашу планету в первозданном виде, сохранив при этом всю ее вкусовую прелесть, мы не сможем. Поэтому я принял решение отпраздновать успешное завершение нашей миссии уже сейчас. Внесите яства!

Под свадебный марш Мендельсона в зал внесли дымящуюся уху, красных раков, воблу, копченых лещей и бутылки с охлажденной водкой и охлажденным пивом. Инопланетяне приступили к смакованию шедевров Земной кулинарии.

— А как поступим с содержимым бутылок? — спросил кто-то из присутствующих.

— А чего тут думать? — раздались дружные голоса. — Перемешаем все и разольем по фужерам!

Так и поступили, хотя делать этого ни в коем разе не следовало. Получилась смесь, именуемая ершом. Как известно, от ерша пьянеют даже привычные ко всему жители Земли. А инопланетяне к таким напиткам не приучены, они быстро пришли в возбужденное состояние, стали крутить навигационные приборы, от чего их корабль сбился с курса и улетел неизвестно куда в пространствах вселенной.

Вероятнее всего, к чертям собачьим, как того, не подумав, пожелала одному из членов экипажа мужняя жена Алина. Пожелала-то она одному, а укатить за компанию пришлось всему экипажу.

Глава четвёртая. После отлёта

Ранним утром выходного дня, когда Василий собирался выспаться за всю неделю, его поднял звонок в дверь.

Едва он успел нащупать ногой тапочки, как звонок повторился.

«Кого это несет в такую рань?» — подумал Вася и открыл дверь. У двери стоял Николай, Васин шапочный знакомый из соседнего подъезда.

— Приятель, выручай, — сказал гость, входя в квартиру. — Друзья всегда должны друг друга выручать. Ты меня, я тебя. Одолжи энную сумму до зарплаты. Мне тут опохмелиться требуется.

Василий сходил в спальню, принес брюки, полез в карман, достал деньги и протянул их гостю.

— Ты не боись. С зарплаты отдам, — пообещал гость, уходя.

— Не отдаст, — сказала Марина, жена Василия. — А ты безвольный интеллигент.

— Отдаст, — ответил Василий, — иначе потеряет возможность брать у нас деньги взаймы.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Прошло 5 дней, и Коля опять стоял перед дверью Васиной квартиры:

— Не бойся, я не денег пришел просить. Ты капни мне, пожалуйста, полстаканчика беленькой — и все. Я тут же уйду.

Когда сосед ушел, Марина снова возмутилась мягкотелостью мужа и заявила категорично:

— Ты, что, не понимаешь? Он потихоньку спивается! Хватит потакать алкогольной зависимости твоего приятеля!

(Николай не был Васиным приятелем, и Марина это знала, но сказала так, чтобы отучить мужа разбрасываться деньгами.)

— Я согласен! Что же ты предлагаешь?

— Почему я должна думать об этом? Твой друг — ты и думай!

— А что тут думать? Нужно наладить производство безалкогольной водки, — неожиданно брякнул Василий.

— Ты это серьезно?

— Вполне. Есть же кофе без кофеина, соевое молоко вместо коровьего…

— …колбаса без мяса, — подхватила Марина ехидно.

— Вот именно! Колбаса без мяса, сахарин вместо сахара, маргарин вместо масла…

— А что? Безалкогольная водка — в этом что-то есть! — согласилась жена.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

В тот же день Василий позвонил своему приятелю Антону, химику по образованию и по роду деятельности:

— Тоша, приходи ко мне. Есть о чем поговорить! Во сколько? Лады!

Он положил трубку и сказал Марине:

— Процесс пошел. Антон будет у нас сегодня вечером. Приготовишь нам чего-нибудь закусить!

Марина уже хотела сказать что-то въедливое насчет закуски, вернее насчет той жидкости, для которой закуска обычно готовится, но вспомнила, что сама велела мужу думать, и ответила:

— Ладно уж. Для благого дела можно и пострадать.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Вечером того же дня, Василий с Антоном, как обычно при встречах в домашних условиях, уселись за кухонным столиком (чтобы Марине не таскать еду из кухни в комнату и грязную посуду обратно на кухню).

В отличие от других встреч, Марина не стала уходить, а придвинула к столу третий стул и села на него.

— Значит, так, — выслушав хозяев, спросил гость. — Вы предлагаете создать безалкогольную водку?

— Да. Есть же кофе без кофеина, чай без сахара, фруктовые напитки не из фруктов, сигареты без никотина, искусственное молоко вместо коровьего и колбаса без мяса, — пояснила Марина.

— А зачем?

— Как зачем? Чтобы люди не спивались!

— И какие свойства натуральной водки вы хотите сохранить в искусственной?

— Ну, прежде всего, горечь. Водка обязательно должна быть горькой.

— И это все?

— Не все. Еще, чтобы от нее слегка кружилась голова.

— И больше ничего?

— Для начала ничего больше. А испытания покажут, что еще надо добавить.

— И кто будет проводить испытания?

— Обязательно специалист по употреблению водки!

— И где вы найдете такого специалиста?

— А мы не будем искать. Он уже есть — Николай из соседнего подъезда!

— Ну, что ж? Я подумаю, как можно сделать искусственную водку, — подвел итог Антон. — А испытания будете организовывать вы.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Вскоре Антон принес Василию коробку, в которой были уложены маленькие бумажные пакеты с каким-то белым порошком.

— Это концентрат, — пояснил он. — Один пакет высыпается в полулитровую бутылку с простой водопроводной водой. Бутылка взбалтывается, концентрат растворяется в воде. Все, можно разливать и пить.

Говоря это, Антон проделал нужные манипуляции.

— А мы не отравимся?

— Не извольте беспокоиться. Я уже проверял на себе.

Вася полез в холодильник и достал соленые огурчики.

Антон наполнил до половины два стакана искусственной водкой; первооткрыватели чокнулись за успех изобретения, выпили и заели огурцами.

— Мерзость какая, — сказал Василий.

— Действительно, мерзость, — подтвердил Антон. — Что и требовалось доказать.

Осталось ждать, какие результаты будут получены с участием специалистов.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Когда Николай в очередной раз посетил Василия, тот, молча, достал из холодильника бутылку, отлил из нее полстакана прозрачной жидкости и протянул гостю. Коля выпил, крякнул, занюхал рукавом, заел огурцом, поблагодарил и покинул гостеприимную квартиру. Впрочем, благодарить он начал еще до того, как Василий стал ему наливать.

Через пару дней Николай снова пришел к Василию и с порога потребовал:

— Ты, сосед, не скупись, наливай не полстакана, а целый. А то в прошлый раз твоя водка была разбавленной и меня не взяла.

Василий послушно налил гостю полный стакан.

Но на следующий день поутру, явившись к Василию, Николай развил свое критическое замечание:

— Дружище! Я оказался прав! Что-то с твоей водкой не того. Определенно, ее начали разбавлять, факт. Раньше, как выпью, так в пляс идти хочется. А сейчас — выпьешь, и никаких эмоций.

Антон учел замечание, добавил в водку какой-то компонент. Они с Васей попробовали новый рецепт и пустились в пляс. Компонент оправдал свое предназначение.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

При следующей встрече компаньонов было решено увеличить число участвующих в испытаниях.

— А я уже связалась с председателем районного общества трезвости, — радостно сообщила Марина. — Они нашу идею поддержали и решили опробовать на ближайшей свадьбе или поминках. Что будет раньше. Приготовьте на всякий случай десять бутылок.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Раньше отмечались поминки. Антон приготовил десяток бутылок. И тут произошел конфуз. Вместо того, чтобы оплакивать покойника, все сидящие за столом так бурно веселились, что покойнику пришлось урезонивать их. Хотя некоторые очевидцы уверяют, что урезонивал их вовсе не покойник, поскольку его к тому времени уже погребли, а вдова покойника, что, впрочем, не так уж важно. Антон учел свою недоработку и заменил в водке веселящий компонент на скорбящий.

При следующей проверке искусственная водка попала на свадебный стол. И жених, и невеста, и родители, и гости впали в такое расстройство и устроили такой невиданный плач, что пришлось вызывать неотложку, и медики не знали, кого успокаивать раньше.

— Вот что, друзья, — заявила Марина. — Надо класть в концентрат оба компонента, и веселящий, и скорбящий, а они уже самостоятельно будут действовать по необходимости.

Добавили в концентрат оба компонента и опробовали новый рецепт на чьем-то юбилее. Тут вообще произошел скандал: часть гостей пустилась в пляс, а часть начала рыдать. Естественно, что обе группы гостей не поладили друг с другом и устроили драку. Жена юбиляра стала оплакивать пострадавших, а сам юбиляр, наоборот, начал радоваться этому событию, говоря, что давно ждал этой минуты, чтобы расквитаться с теми, кто мешал его продвижению по службе. Пришлось вызывать милицию и скорую помощь.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Это все поправимо, — подвела итоги Марина. — Будем выпускать водку нескольких наименований на все случаи жизни: для праздников «Водку праздничную» и «Водку свадебную», для похорон «Водку поминальную» и «Водку горестную»…

— А также «Водку именинную», «Водку юбилейную», «Водку универсальную» и другие, какие потребуются трудящимся и не трудящимся массам, — поддержал жену Вася.

— А обычную водку можно будет продавать под названием «Водка натуральная» или «Водка обыкновенная».

Однако этим радужным мечтам не суждено было сбыться.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Вскоре раздался нерадостный звонок из общества трезвости. Оказалось, что правление общества решило активизировать свою деятельность. Оно самостоятельно изготовило и выбросило в продажу через кафе безалкогольных напитков на праздник «День города» пару ящиков «Водки праздничной». Как сказал председатель общества, в порядке эксперимента в разлив по 100 грамм. Однако добрая половина остограмившихся не испытала прилива праздничной энергии. Посыпались жалобы в администрацию губернатора со стороны тех, кто не ощутил должного подъема энергии. Губернатор велел назначить комиссию по факту отсутствия у трудящихся масс праздничного энтузиазма. Правление общества заподозрили в нелояльности к местным властям…

— А мы тут причем? Где вы взяли концентрат для производства безалкогольной водки? Мы ведь его вам не давали.

— Ну, — замялись на другом конце телефонной связи, — мы не стали дожидаться конца ваших экспериментов и наладили производство сами.

— Вот сами и расхлебывайте! Нечего нас впутывать в ваши делишки. И номер нашего телефона забудьте, — отчеканила Марина.

Таким образом, эту неприятность наши герои стойко выдержали. Но тут же случилась новая неприятность. Там, где ее никто не ожидал.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Через пару дней снова пришел Николай. Он сходу заявил Василию, что Васина водка нормальным людям не подходит, поскольку от нее по утрам не болит голова, рвать не хочется и опохмеляться огуречным рассолом не требуется. Кроме того, отсутствуют провалы в памяти и, что особенно огорчительно, не повышается сексуальная активность.

После этого он попросил денег взаймы.

— Я лучше куплю ее в магазине и получу полновесное удовольствие.

Такого удара изобретатели не ожидали.

— Если у тебя упала сексуальная активность, то наша водка здесь не причем. Пить меньше надо. Вообще не надо пить, — возмутилась Марина. — Больше к нам не приходи.

Вася позвонил Антону и передал тому смысл Колиной критики.

— Что же ты думаешь, я сам этого не знаю? Если бы мог, то давно бы осуществил в нашей водке опохмельный синдром. А так придется признать эксперимент неудачным и прекратить все работы.

— Как? Совсем прекратить?

— Пока не знаю, — смягчился химик. — Вполне возможно, что временно.

Вот так, из-за отсутствия в новой водке похмельного синдрома, — с одной стороны, и непроявления жителями одной отдельно взятой губернии после употребления этой водки должной лояльности к властям, — с другой стороны, было прекращено в масштабах целой губернии производство так нужной населению безалкогольной водки.

А, возможно, что было прекращено в масштабах не одной губернии.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Прошло 120 лет. Государственная Дума приняла в третьем чтении новый Закон о борьбе с пьянством. Согласно этому закону, с целью искоренения пьянства среди несознательной части населения и оздоровления нации, запрещалась продажа всех видов водки, содержащей этиловый спирт. Поставщики обязывались производить, а торговля заказывать исключительно безалкогольную водку. Жаль, наши герои не дожили до этого радостного дня.

Однако знающие люди утверждают, что принятие закона лоббировали производители и поставщики виски, джина, коньяка, рома, мартини и что в некоторых элитных ресторанах, да и в буфете самой Думы можно, не афишируя, заказать натуральную водку и даже традиционный самогон.

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1937 году в Украине. В I960 году окончил Московский авиационный институт. В 1960—94 годах работал в конструкторском бюро Генерального конструктора П.Д. Кузнецова, участвовал в разработках двигателей для самолетов А. Н. Туполева, С. В. Ильюшина, О. К Антонова и ракетного комплекса Н-1. Доктор технических наук. С 1995 года — старший научный сотрудник Хайфского Техниона (политехнического университета) в Израиле.

Научную фантастику пишет с 2000 года. Научно-фантастические произведения печатались в журнале «Наука и жизнь», «Кольцо А». Воспоминания о коллегах по работе, об авиаконструкторах — в журнале «Самарская Лука». Автор книг «Спасибо, бабушка/», «Палатка Гаусса», «Это аномальное время», «Вторая встреча». Повесть «Маневр на орбите» опубликована в № 7 и 8 за 2005 г. журнала «Знание-сила». В литературном приложении «Знание-сила: Фантастика» Nq 1 (14) за 2012 г. вышел рассказ «Профессор и смежники», в М 1 (16) за 2013 г. — повесть «После возвращения».

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Благов Чего только не сделаешь для любимой

— Хочу жить долго, — сказала Она, и я улыбнулся.

— Хочу жить долго и никогда не болеть, — добавила Она. — Дорогой, придумай что-нибудь, чтобы я жила очень долго и никогда не болела.

Я перестал улыбаться и задумался.

— Как долго ты хотела бы жить, дорогая?

— Достаточно долго… Пока не надоест, — лучисто улыбнулась Она. — И я хочу, чтобы ты тоже жил долго и был все время рядом со мной.

— Хорошо, я постараюсь тебе угодить, — пообещал я и подумал: «Чего только не сделаешь ради любимой»…

Моя профессия — выдумывать то, чего не было раньше. Моя работа — облекать мысли плотью. Мое призвание — дарить обыкновенное счастье…

Я постарался угодить любимой. Я дал ей долгую жизнь и уничтожил болезни.

В любви и согласии мы прожили долгих двадцать пять лет.

Но однажды Она посмотрела на себя в зеркало, ахнула и сказала:

— Милый! Какой ужас! Я превращаюсь в старуху! Верни мне молодость! Сделай так, чтобы мы с тобой никогда не старились.

Я был готов к этому разговору. Две пробирки с эликсиром молодости вторую неделю лежали в моем портфеле. Мы выпили бессмертие на брудершафт и помолодели.

Она была почти счастлива и весело щебетала, но я чувствовал какую-то недоговоренность. Поэтому поспешил с вопросом:

— Что-нибудь еще, дорогая?

— Да, мой бессмертный, — ответила Она, немного смущаясь оттого, что требует от меня слишком многого. — Сегодня утром я резала овощи и поранилась, — она показала порезанный пальчик. — Это было так неприятно, что навело меня на грустные мысли. Согласись, бессмертному будет обидно умереть в результате банальной аварии или ранения. Можешь ли ты сделать мое тело неуязвимым?

— Легко, — с улыбкой ответил я.

Я сделал Ее тело пластичным и гибким, способным по Ее желанию занимать любой объем пространства, свободно перетекать с одного места на другое и там — на новом месте — восстанавливать исходную форму. Я покрыл наноброней Ее кожу. И сделал все для того, чтобы Ее природная красота ничуть не пострадала от такого апгрейда.

На первых порах новое тело позабавило мою драгоценную. На время Она превратилась в неугомонную шалунью и выдумщицу.

Но вскоре по выражению Ее лица я понял, что Ей скучно и как-то неуютно в новом теле. Она долго терпела, но однажды не выдержала:

— Это Бог знает, что такое! Я не хочу течь, я не хочу делаться плоской и изгибаться змеей. Милый, сделай так, чтобы у меня совсем не было тела.

Я взялся рукой за подбородок. Задача казалась сложной, но решение было где-то рядом.

— Изволь, — сказал я. — Я лишу тебя тела. Ты будешь невесома, прозрачна, но по-прежнему обворожительна…

Я отделил Ее душу, а тело заморозил. На всякий случай.

«Кто знает, — подумал я. — Вдруг Ей не понравится в образе привидения?»

Но ей понравилось. Перемещаться со скоростью мысли, все знать, все видеть и предугадывать события — было сродни настоящему волшебству. Но, видимо, этого Ей было мало.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Милый, мне бы очень хотелось находиться в нескольких местах одновременно, — заявила Она однажды. — Сделай меня богиней, иначе я умру со скуки.

— Любимая, ты требуешь невозможного, — развел я руками. — Боюсь, я никогда не смогу исполнить такого желания.

— Ах, вот как! — вспыхнула Она. — В таком случае верни мне тело. Мое старое доброе тело. Я соскучилась по нему. Мне надоело любоваться излучениями. Я хочу видеть только семь цветов радуги! Я хочу улыбаться и слышать свой смех! Я хочу вдыхать аромат роз и колоться их шипами! И, в конце концов, я хочу целовать тебя…

— Но в таком случае ты опять станешь смертной.

— Пусть!

— Ты опять будешь уязвимой.

— Пусть!

— Ты состаришься…

Она с минуту подумала и, улыбнувшись, кивнула:

— Пусть…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Это было непросто, но я вернул все на круги своя. Чего только не сделаешь ради любимой!

Зато теперь она, кажется, довольна. Печет пироги, выращивает фиалки и возится с внуками.

Я продолжаю выдумывать то, чего не было раньше. Но теперь уже — на бумаге.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Благов (Меркушев) родился в 1962 году в Куйбышеве. Работает на производстве электромонтером. Пишет давно, но публиковаться начал с 2007 года. Пишет в основном для детей. Печатался в журналах «Мурзилка», «Миша», «Пионер», «Юный техник», «Юный натуралист», «Техника-молодежи», альманахе «Искатель». Изданные книги: «Свободу Змею Горынычу!», М. «Самовар», 2007; «Добро пожаловать в Сказку!», М. «Самовар», 2009; «Психадж» (роман) — альманах «Искатель» (Москва) № 1—2009, «Марсианские кошки» (сказка) в сборнике «Современные писатели — детям-2», М. «РОСМЭН», 2012, «Юбилей Деда Мороза» (сказка), М. «Аквилегия-М», 2013, «Синяя комета» (сказка) в сборнике «Современные писатели — детям-4», М. «РОСМЭН», 2014, «Повелитель крылатого диска» (фант, повесть 9 а.л.), М. «Аквилегия-М», 2015.

№ 2

Вадим Волобуев В клетке

Сквозь толстое стекло очертания предметов кажутся слегка размытыми. Диван похож на звездолет, стол смахивает на ворота, а кресла почти неотличимы от космических грузовиков. Если на мгновение отвлечься от реальности, то можно представить, будто находишься в огромном ангаре, полном кораблей и замысловатых конструкций. Впечатление это усиливается слабой гравитацией, которая позволяет нам, людям, подпрыгивать здесь на высоту человеческого роста. Местным такое и не снилось…

— Сегодня к Максиму подселят подружку, — говорю я жене, не оборачиваясь.

— О-ох, — стонет она, ворочаясь в постели. — Это он тебе сказал?

— Да. Слышал от хозяев.

— Трепло он. Вечно кичится своей наследственностью…

— Имеет право. Не каждый может похвастаться графской кровью.

— И это тоже он сказал? — усмехаясь, повторяет она.

— Хозяева сами трезвонят об этом на всех углах.

— Нашел тоже авторитетов. Хозяева его — такие же болтуны, как он сам.

Я оборачиваюсь к супруге, смотрю в ее большие круглые глаза. Подхожу ближе, дотрагиваюсь до вздутого живота, скрытого под теплым зеленоватожелтым одеялом.

— У тебя плохое настроение?

— Не задавай глупых вопросов! У меня нормальное настроение.

Я приседаю рядом с кроватью, глажу жену по щеке. Лицо у нее бледное, помятое, мокрые волосы налипли на лоб и виски.

— Бедная. Может, тебе не стоит ходить сегодня на прогулку?

— Именно так я и поступлю, — с сарказмом отвечает она. — Скажу, что плохо себя чувствую, и останусь здесь.

— Не злись, — говорю я, целуя ее в щеку. — Мы что-нибудь придумаем. — Что? — всхлипывает она. — Что ты вообще можешь придумать?

Назревает скандал, но супругу скручивает спазм боли, и она издает новый стон, вдавливая затылок в подушку.

— Тебе что-нибудь принести? — с испугом спрашиваю я.

— О-ох! Ничего не надо. Уйди.

Я отступаю на несколько шагов, потом все же бегу к умывальнику и возвращаюсь со стаканом воды. Жена, ни слова не говоря, приподнимается на локте и выхватывает у меня воду. Пьет, проливая капли на подбородок и ночнушку, быстро делает глоток за глотком и, обессиленная, снова падает на кровать.

— Не волнуйся, — говорю я, держа в руке пустой стакан. — Я знаю, как принимать роды. Илюха мне объяснил.

— Много он знает, твой Плюха, — ворчит жена слабым голосом.

— Кое-что знает. Как-никак, двое детей!

Я жду реакции, но жена молчит. Она тяжело дышит и смотрит в потолок.

— Милая, надо одеваться. Скоро на улицу. Тебе помочь?

Жена измученно сбрасывает с себя одеяло. Тяжело опускает голые ноги на теплый пол.

— Помочь? — повторяю я.

— Не надо, — выдавливает она.

Затем, опершись о спинку кровати, поднимается и идет в ванную. Я сочувственно гляжу ей вслед: с таким пузом лучше вообще не двигаться. Но хочешь — не хочешь, а вставать надо. Хозяева ждать не будут.

Я сажусь к столу, жду супругу. Спустя некоторое время она появляется, опускается на другой стул.

— Ну как, полегчало? — спрашиваю я.

Она молчит. С расчесанными на пробор волосами она выглядит куда привлекательнее. Короткие лакированные ногти слегка переливаются, ловя рассеянный свет из окна, выщипанные брови теряются в бледноте лица.

— Хозяева волнуются за тебя, — сообщаю я. — Вчера слышал, как они просили дочь не играть с тобой.

— Послушается она их, как же, — мрачно усмехается супруга.

Я протягиваю руку, хочу погладить ее по волосам, но она отводит голову. Затем поднимается.

— Ладно, пойду собираться.

— Давай, — отвечаю я.

Она вперевалочку ковыляет в гардеробную. Глядя ей вслед, я говорю:

— Если Максу в подруги дворянку пришлют, у них будут очень ценные дети, правда? На выставки, наверное, станут возить, показывать всем…

Жена не отвечает. Я слышу, как она стучит вешалками в шкафу, бормочет что-то под нос. Потом вытаскивает синее платье с оборками и досадливо произносит:

— В одном тряпье хожу. Одеть нечего.

— Ну, зачем ты так! — укоризненно говорю я. — Тебе же недавно подарили хороший костюм…

Она смотрит на меня как на идиота.

— Ты что, смеешься?

Я опускаю глаза. Жена идет с платьем к кровати, начинает переодеваться.

— Тебе помочь? — спрашиваю я, глядя, как она осторожно расстегивает халат.

— Не надо. Лучше собирайся сам.

Я подхожу к шкафу, начинаю рыться там, выбирая одежду поприличнее. Извлекаю из шкафа рубашку и брюки, оборачиваюсь к жене.

— Как думаешь, это подойдет?

Она бросает на меня быстрый взгляд.

— Подойдет. — И, помедлив, раздраженно добавляет: — Зачем нам вся эта архаика? Неужели не могут дать современную одежду?

— Они считают, что в этой нам удобнее.

— А нас они спросили? — тут же вскипает жена. — Может, мне как раз удобнее в цельнопластике!

Я пожимаю плечами. Что тут скажешь? Не мы устанавливаем правила.

На нас ложится тень. Я оборачиваюсь: хозяйская дочка, прижав хоботок к стеклу, наблюдает за нами, водит жвалами — радуется. Я машу ей рукой.

— Прикройся, — со злостью советует жена.

— Зачем? Что она меня, голым не видела?

— Все равно. Должны быть какие-то приличия.

Я вздыхаю, беру одежду и скрываюсь за ширмой.

Спустя пятнадцать минут появляется хозяйка. Она несет большую коробку с поднятой перегородкой. Сквозь входной проем мелькают красные войлочные стены. К хозяйке подскакивает дочка, жужжит, нетерпеливо вопрошая:

— Можно я? Можно я?

— Нельзя, — отвечает мать. — Вот вырастешь, тогда будет можно.

Дочь обидчиво складывает хрупкие крылья. Хозяйка ставит коробку вплотную к нашей клетке, поднимает заслонку. Мы покорно переходим в тесное войлочное помещение. У стен стоят два кресла, на потолке зияет окно. Через него на нас заворожено пялится хозяйская дочь. Фасеточные глаза пускают разноцветные лучики, усеивая стену десятками отблесков.

Загородка опускается, закупоривая нас в коробке.

— Зонт забыли! — спохватывается жена. Она осуждающе смотрит на меня, я лишь беспомощно развожу руками. — Ни в чем на тебя нельзя положиться!

Мы садимся в кресла, тупо глядим друг на друга. Через мгновение коробка взмывает ввысь, пол начинает качаться из стороны в сторону. Я озираюсь вокруг, поднимаю глаза к окну. Серовато-белый потолок вскоре сменяется чередой ярких белых ламп. Коробку ставят на пол. Я слышу голоса, доносящиеся снаружи. Иногда в окне мелькают клешни и панцири хозяев.

Внезапно что-то с силой ударяет в стену, и мы едва не вылетаем из кресел.

— Осторожно, доченька! — слышу я голос хозяйки. — Не шали.

— Я не нарочно, — гундосит та.

Я с тревогой смотрю на жену, потом бросаю сквозь зубы:

— Идиоты…

Супруга держится за живот и кусает губы. Я срываюсь к ней, приседаю на корточки возле ее ног.

— Тебе плохо?

— Нормально…

В глазах у нее мука. Я не выдерживаю. Подняв голову, кричу:

— Эй вы, дебилы! Здесь женщина беременная! Совсем свихнулись?

Жена насмешливо смотрит на меня.

— Думаешь, они тебя услышат?

— Услышат, — бурчу я. — Не глухие.

Супруга ерошит мои волосы.

— Иди в кресло. Сейчас опять взлетим.

Я быстро возвращаюсь на свое место. Наверху раздаются голоса, шорохи, короткий девичий смешок. Затем меня снова вжимает в кресло, за окном начинается мельтешение красок, через несколько секунд появляется желтоватое небо, лицо мое овевает свежий ветер, врывающийся через вентиляционные щели.

Мы на улице. Я смотрю на жену. Она безучастно глядит в потолок, сложив руки на животе. Кажется, сквозняк и на нее подействовал благотворно.

Минут через пять коробка приземляется на землю. Я подхожу к жене, помогаю ей встать. Загородка едет вверх, помещение озаряется ярким солнечным светом. Внутрь врываются пряные запахи и далекие крики детворы.

Поддерживая жену под локоть, я вывожу ее наружу. Над нами, умиленно сжав лапки, возвышается хозяйская дочь. Рядом стоит мать, держа ее за гребень на голове. Под ногами шуршит мелкая крошка и сухая трава. Кругом простирается огромный зеленый луг, за которым виднеются иглообразные дома и ленты транспортных артерий. Над головами висит громадное красное солнце, а справа, едва высовываясь из-за горизонта, дрожит в жаркой дымке большая желтая звезда. На лугу кое-где стоят детские аттракционы, между ними, защищенные силовым полем от случайного вторжения, неспешно прогуливаются аборигены в сопровождении ручных людей и животных.

Трава достает нам до подбородка. Под ногами бегают зверюшки, мы не обращаем на них внимания — привыкли. Поначалу, когда нас только привезли сюда, было страшновато. На этой планете все настолько огромное, что если бы не половинная гравитация, человека убило бы первой упавшей веткой. К счастью, наша сила дает нам преимущество. Мы неспешно продвигаемся в зеленых зарослях, пиная мелкую живность.

— Может, присядешь? — спрашиваю я жену.

— Нет. Давай еще немного пройдемся. А то я все лежу и лежу…

Мы идем дальше. Вдруг в траве мелькает чья-то фигура. Слышится шорох и громкое сопение. Я замираю. Жена крепче сжимает мой локоть. Стебли раздвигаются, и перед нами предстает некое человекоподобное существо в обносках, с нечесаными лохмами. Мы изумленно созерцаем его, а существо в свою очередь разглядывает нас и при этом нахально скалится.

— Ну что, игрушки? — задорно вопрошает оно. — Не надоело еще громил ублажать?

— Кого? — спрашиваю я.

— Громил. Айда со мной.

— Куда?

— В наш поселок. Здесь недалеко.

— В ваш поселок?

— Ну да.

— Разве на этой планете есть поселки?

— Вы что, новенькие?

— Мы здесь всего два месяца.

Существо усмехается.

— А я — всю жизнь.

Мы обалдело пялимся на него, не зная, что сказать. Наконец, жена находится.

— Откуда вы знаете наш язык?

— Мы же с вами — один народ. Не видно, что ли?

Мы недоверчиво разглядываем соплеменника.

— Как вы оказались на этой планете? — спрашиваю я.

— Вот чудаки! Родили меня здесь. Разве непонятно?

— Но кто ваши хозяева?

— У меня нет хозяев, — гордо отвечает он, выпячивая грудь. — Я — свободный человек!

Свободный человек… Это звучит почти также странно, как «беспризорный ребенок».

— Тогда кто о вас заботится? Кто вас кормит, поит, одевает? — не унимаюсь я.

— Сам, кто же еще?

Я опять умолкаю, не в силах понять, шутит он или нет.

— Нас здесь целая община, — продолжает незнакомец. — Кто не хочет жить в клетке — идет к нам.

— То есть вы живете сами по себе, как дикари? — спрашивает жена с омерзением.

— Уж лучше так, чем на поводке у громил.

Оглушительное стрекотание пронзает мои уши. Незнакомец поднимает голову и, изменившись в лице, стремглав бросается прочь. В то место, где он только что стоял, с глухим хрустом ударяет нога хозяина.

— Р-расплодились, — рычит он. — Скоро в дом полезут. Пора уже взять за грудки санитарную службу. Куда они смотрят? Последняя дезинфекция была три года назад.

— Убей! Убей! — кричит дочка, возбужденно распуская крылья.

— Он больше не появится, милая, — успокаивает ее мама, гладя хоботком.

Дочь с испугом смотрит на траву. Ее лапки дрожат, гребень распался надвое.

— Он ничего не сделает моим человечкам? — спрашивает она.

— Ничего, солнышко. — Мать оборачивается к супругу. — Может, привить их на всякий случай? Мало ли что…

— Они привиты.

— А вдруг он их укусил? Кто знает, какие болезни у этих людей.

— Не волнуйся, ничего им не будет.

— Ты уверен?

— Спроси сама, — раздраженно отвечает хозяин.

Мы идем дальше и добираемся до посыпанной измельченным гравием площадки. Здесь есть скамеечки под человеческий рост, беседки, маленькие фонтанчики и даже горки для детей. Жена утомленно усаживается на скамейку, делает глубокий выдох.

— Устала? — спрашиваю я, заглядывая ей в глаза.

Она молча кивает.

Невдалеке бродят хозяева. Их лапы-колонны рассекают пространство; красное солнце то исчезает за ними, то появляется вновь. Мы стараемся не обращать на них внимания.

К нам подходит Юрий Андреевич — местный старожил. Невзирая на жару, он облачен в старинный фетровый костюм и шляпу — предмет гордости хозяев.

— Ну, здравствуйте, соседушки, — говорит он, кланяясь. — Не разродились еще?

— Как видите, — отвечает супруга с улыбкой.

— Ах, как я вам завидую! Дети, игрушки, люльки — это очаровательно. Когда у меня родился первый ребенок, я был на седьмом небе от счастья.

— А сколько их у вас было? — вежливо интересуюсь я.

Он закатывает глаза к небу.

— Дай бог памяти… Двадцать, должно быть. От трех жен.

Мы, улыбаясь, переглядываемся с супругой.

— Настоящий производитель, — усмехаюсь я.

— За то и ценят, милый мой. За то и ценят.

Я оборачиваюсь в сторону луга, смотрю на резвящихся хозяйских детей. Спрашиваю:

— Не знаете, что за дикари шастают в округе?

— Дикари? — Юрий Андреевич недоуменно поднимает брови.

— Мы встретили странного человека. Он сказал, что живет здесь без хозяев в обществе таких же бродяг.

— A-а, эти, — небрежно протягивает Юрий Андреевич. — Безмозглое отребье. Хозяева травят их, да все без толку.

— Откуда они взялись? Этот человек уверял, что родился здесь.

— Беглецы, — пожимает плечами наш собеседник. — Хозяева уже и сами не рады, что завезли людей. Эти паразиты расплодились сверх всякой меры и портят им урожаи.

— Значит, дикарей здесь много?

— Полно. Вся округа кишит ими.

— Странно. Неужели хозяева не могут справиться с вредителями?

Юрий Андреевич опять пожимает плечами.

— Кажется, дело тут не во вредителях, а в нас. Многие питают какую-то иррациональную неприязнь к хозяевам. Говорят, что они, мол, разрушили цивилизацию… Белиберда, конечно. Но есть дурачки, которые в это верят. Сумасшедшие всегда найдутся, вы же понимаете. Когда их сюда привозят, они пускаются в бега, а потом плодятся с неимоверной скоростью. Раз в несколько лет хозяева проводят очистку местности, да что толку! Людей везут и везут, так что бродяги быстро восполняют свою численность. Экологический баланс трещит по швам, а начальству до этого нет дела. — Юрий Андреевич гневно сопит, полный негодования на безалаберность властей. — Отщепенцы говорят, что Земля таким образом мстит своим поработителям. — Он саркастически усмехается.

— В этом есть доля истины, — соглашаюсь я.

— Да бросьте! Неужто вы верите в эти глупости? Даже смешно. Какие поработители! Я вас умоляю. Если говорить начистоту, это мы властвуем над ними. Да-да, не смейтесь! Поглядите: человечество достигло всего, о чем мечтало. Мы можем не заботиться о хлебе насущном, за нас все делают хозяева. Это же поистине «золотой век»! Разве могли наши предки вообразить такое? Они трудились, умирали от болезней и истощения, воевали, а потом пришли хозяева и подарили нам рай. Это ли не счастье?

— Но ведь у человека есть и другие потребности, — осторожно возражаю я.

— Какие, например?

— Искусство, наука…

— Наука нужна тем, кто не уверен в завтрашнем дне. Ради чего, по-вашему, люди познавали тайны природы? Чтобы утолить интеллектуальный голод? Как бы не так! Чтобы подчинить себе природу. Вот единственный мотив. Нам же, имеющим все в готовом виде, подобные забавы ни к чему. — Юрий Андреевич снимает шляпу, машет ею перед лицом, вытирает платком пот со лба. — А что касается искусства, необходимость в нем возникает лишь у сытых людей. Голодным некогда думать о возвышенном.

— Но мы же не страдаем от голода. Пришла пора обратиться к высокому.

— Вот и обращайтесь себе на здоровье. Кто вам мешает?

— Да как-то, знаете ли, не приходит в голову думать о возвышенном, сидя в клетке.

— Предрассудки, — решительно заявляет Юрий Андреевич. — Наши жилища, или, как вы их назвали, клетки благоустроены по высшей категории. При этом мы избавлены от многих забот, с которыми ежедневно сталкиваются местные. Нам не нужно убирать, готовить пищу, работать, в конце концов. Чего же больше? Сидите и медитируйте.

Я озадаченно чешу в затылке. Вроде все логично, но имеется в этой логике какой-то изъян. Какой — я и сам не могу сказать. Но чувствую, что мой собеседник лукавит.

Вскоре прогулка заканчивается. Хозяйская дочка сгребает нас в клешню и запихивает в коробку.

— Осторожнее! — стрекочет мать. — Не раздави их.

— Я и так осторожно, — дуется девочка.

Я поднимаюсь с пола, протягиваю руку жене.

— Больно?

— Косорукая дура, — бормочет она, держась за живот.

Мы опять усаживаемся в креслах. Коробка поднимается, начинает раскачиваться. Я смотрю на жену — она выглядит бледнее обычного; сидит, сжав зубы и уставившись в одну точку. У нее опять испортилось настроение.

Ночью она разрешается от бремени. Это событие сопровождается криками, хозяйской суматохой и моими метаниями. А с утра начинается то, о чем с таким придыханием вспоминал Юрий Андреевич. Вопли младенцев, смена белья, кормление, стирка, потом опять вопли, новое кормление, и так по кругу. В кратких перерывах, пока новорожденные спят, мы успеваем наскоро перекусить. Хорошо еще, хозяева заранее купили нам несколько гигиенических комплектов для детей и две маленькие кроватки, иначе пришлось бы совсем туго.

— Как мы их назовем? — спрашивает жена.

Я и не подумал об этом. Кусаю в смущении ноготь, нерешительно произношу:

— Аркадием и Мариной.

— Почему?

— Так звали моих родителей.

Жена удивленно моргает.

— Ты помнишь своих родителей?

— Разве я тебе не говорил?

Супруга пожимает плечами. Ей все равно.

— Хорошо, пусть будут Аркашей и Мариночкой. — Она чуть заметно улыбается, но тут же тускнеет. — Хотя все это бессмысленно. Для хозяев они будут просто самцом и самкой. Может, их даже захотят скрестить…

— Почему бы и нет? У них хорошая порода…

Супруга бросает на меня испепеляющий взгляд и отворачивается.

Время летит для нас со скоростью света. Целыми днями мы хлопочем над детьми, не замечая ничего вокруг. Декада сменяется декадой, младенцы подрастают, а хозяева то и дело приводят гостей полюбоваться на малюток. Жену это нервирует.

Но однажды свершается то, чего мы боялись больше всего. Открывается верхняя крышка, и над нами возникают огромные жадные клешни. Жена срывается с места, бросается к малышам.

— Не дам! — верещит она, пытаясь закрыть их своим телом. — Пошли прочь.

Клешни бесцеремонно отпихивают ее и поддевают обе люльки. Супруга подпрыгивает что есть силы, вцепляется зубами в хозяйскую лапу. Раздается шипение, клешни убираются прочь, стряхивая супругу на пол. Я изумленно наблюдаю за этой сценой, не двигаясь с места.

За стеклом тем временем слышится плач, мечутся гигантские фигуры, хозяин яростно машет крыльями. Потом в нашу клетку просовывается другая клешня, более крупная, и обхватывает жену. Лицо ее багровеет, глаза лезут из орбит. Сверху доносится голос:

— Бери детенышей, пока опять не цапнула.

Юркие лапки хозяйской дочери зачерпывают кроватки с нашими младенцами и уносят их прочь. Клешня разжимается, полузадохнувшаяся жена катится на пол. Потолок возвращается на свое место, и все затихает.

Я подбегаю к супруге, опускаюсь на корточки, кладу ей руку на плечо.

— Как ты?

Она не отвечает. Подтянув ноги к подбородку и закрыв лицо руками, она тихонько вздрагивает.

— Милая, как ты? — повторил я.

Молчание.

— Милая…

— Отстань от меня! — взвизгивает она, резко отмахиваясь.

Ее глаза красны от слез.

— Но послушай… — начинаю я.

— Отстань от меня! — она орет так, что мне закладывает уши.

Я опасливо взираю на нее. Она опять сворачивается калачиком, закрывает лицо ладонями. Я поднимаюсь, иду к умывальнику, наливаю воды в стакан и возвращаюсь к ней.

— Вот, выпей.

Она не двигается, и мне приходится насильно усаживать ее. Вода действительно помогает. Трясущимися губами она пьет и говорит сквозь слезы:

— Подлецы, недоноски. Все-таки отняли. Ради чего теперь жить? Что мне осталось? Полезть в петлю? Будь проклята эта чертова планета! И все ее жители! И будь проклят ты! Почему не вступился за детей?

Рот ее кривится от рыданий, конвульсии сотрясают тело. Я молча беру у нее стакан и прижимаю жену к себе. Она не сопротивляется.

— Надо быть сильными, — говорю я, гладя ее по спине. — Надо вытерпеть и жить дальше. Мы сможем. У нас впереди еще много счастливых лет. Вот увидишь. Мы еще увидим наших детей. Их наверняка отдадут в хорошие руки. Они же здоровые, без дефектов… Таких абы кому не продадут. Я разговаривал с людьми, я знаю. Поверь мне, все будет хорошо…

Она успокаивается, и я отношу ее в кровать. Она вцепляется зубами в пододеяльник, смотрит стеклянными глазами в стену. До самого вечера так ни разу и не поднимается с постели.

Ложась спать, я желаю супруге спокойной ночи и, обняв ее, почти мгновенно засыпаю. Переживания этого дня лишают меня сил.

Утром я обнаруживаю, что супруги рядом нет. Встревоженный, я опускаю ноги на пол и зову ее:

— Дорогая!

Молчание. Я потираю заспанные глаза, зеваю, быстро натягиваю штаны.

— Милая, где ты? В туалете?

Опять тишина. Нехорошее предчувствие охватывает меня. Я шлепаю в коридор, заглядываю в уборную. Никого. Тогда я открываю дверь в ванную, и ноги мои подкашиваются. Супруга лежит на дне заполненной ванны, вцепившись окостенелой рукой в эмалированный край. Я подступаю ближе, прикасаюсь к ледяной ладони, ошеломленно взираю на труп.

Веки мои начинает щипать, горло булькает в нервных спазмах. Я падаю на колени извергаю какие-то жалобы и стоны; прислонившись лбом к холодному краю ванны, заливаюсь слезами и осыпаю поцелуями восковую руку покойницы. Потом, собравшись с духом, поднимаюсь, вытаскиваю тело из воды. Труп норовит выскользнуть из рук, вода плещется на пол. Я отношу жену в комнату, кладу на кровать и долго смотрю на нее.

Смутно помню дальнейшее. Кажется, по истечении какого-то времени я теряю сознание. Не знаю, как долго я пролежал на полу. Может, час, а может, и день. В мозгу отпечатались прикосновения огромных щупалец, тщетно пытавшихся пробудить меня. Затем кто-то переносит меня на кровать, и я, открыв глаза, вижу громадную морду, склонившееся надо мной. Она щурится и озабоченно щелкает челюстями, а со стороны кто-то громогласно стрекочет:

— Что с ним, доктор?

— Ничего особенного. Обычная депрессия.

— Он переживает из-за смерти самки?

— Да. С людьми такое случается. Они — очень восприимчивые существа.

— Как же нам быть?

— Есть одно эффективное средство…

Морда исчезает, сменившись белым потолком, а стрекот продолжает звучать, все удаляясь:

— Так вы полагаете, это поможет?

— Обычно помогает. Конечно, нельзя дать гарантию. Люди, знаете ли, тонкие натуры. Они чувствуют не хуже нас с вами. Да-да, не удивляйтесь!

— Я вообще не люблю людей. Да и прочую живность, если уж на то пошло. Но дочери нравиться с ними возиться. А чего не сделаешь ради ребенка, верно?

— Понимаю вас. У самого двойня…

Наконец, разговор затихает, и я опять впадаю в забытье. Мне снится, будто жена набрасывается на меня с упреками, а я огрызаюсь в ответ и в запале спора начинаю оскорблять ее.

Просыпаюсь я от ощущения, будто кто-то смотрит на меня. Открыв глаза, замечаю в дальнем конце клетки человеческую фигуру. Я вылезаю из кровати, делаю два шага. Передо мной на стуле сидит женщина. Она смотрит на меня застенчиво и с опаской.

— Привет, — говорит она.

— Привет, — отзываюсь я.

— Меня принесли четыре часа назад. Ты спал, и я решила тебя не будить.

В голове что-то звенит, зубы сжимаются в приступе ненависти.

Мерзавцы! Хотят так дешево провести меня. Ну уж дудки!

Я подхожу к ней, глажу ее длинные светлые волосы. Она улыбается и кладет руку на тыльную сторону моей ладони. Поднявшись со стула, обнимает меня за шею, прижимается всем телом. Я целую ее — горячо и страстно, как целовал жену в первые недели совместной жизни. Печаль моя отступает, тело наполняется блаженством.

Что ни говорите, а хозяева у меня замечательные. Всем бы таких!

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1979 году в городе Александров Владимирской области. В 2000 г. закончил факультет истории, политологии и права Московского педагогического университета (ныне — Московский государственный областной университет). В 2004 г. в Институте славяноведения РАН защитил кандидатскую диссертацию по теме «Становление политической оппозиции в Польше. 1956–1976». Работает старшим научным сотрудником Института славяноведения, занимается историей Польши. Писать начал в 2003 г., в 2010 г. в журнале «Искатель» напечатан роман «Сказ о Гильгамеше». В 2014 г. вышли рассказ «Буря» в «Самой страшной книге-2014» (Астрель-Спб) и роман «Кащеево царство» (М., ФСЭИП). Имеется ряд публикаций в сетевых изданиях («Пролог», «Даркер» и др.).

Анна Михалевская, Елена Постернак Время Жэ

Недоумение намертво прилипло к лицу начальницы.

Эл забеспокоилась — Графеновая леди Зет, директор Научного центра под патронатом правительства, редко теряла самообладание. И только в том случае, если это нужно было для дела. Получить грант на новые разработки, например. Или выбить для Центра приглашения на межпланетный саммит.

Зет сделала неимоверное усилие, разлепив губы, в глазах плясали шальные искорки. Выглядела она так, будто еще не решила, сходить ли ей с ума сейчас, или подождать до обеда.

— Поступил заказ, от которого мы не можем отказаться. Им, — Зет многозначительно указала пальцем вверх, — нужен мужчина. Жизнеспособный и полноценный. Мы должны восстановить мужской геном и к концу года предоставить готовый экземпляр.

У начальницы вырвался неуместный смешок, и она откинулась на спинку кресла.

Эл брезгливо вздрогнула, поправила очки. Восстановить мужской геном?! Она слабо улыбнулась, но наткнувшись на тяжелый взгляд Зет, вжалась в кресло.

Если это действительно заказ правительственной службы, то они хотят невозможного. Мужчины, как ущербная ветвь эволюции, выродились три века назад. С тех пор женщины стали хозяйками этого мира — разгребли генетический мусор, оставленный в наследство мужчинами, научились сами зачинать детей, выстроили правильный разумный социум, наладили связи с внеземными цивилизациями… И они должны снова впустить сюда вирус по имени «мужчина»?

Эл вздохнула — проект ляжет на ее плечи. Ей только двадцать два, но начальница прекрасно знает, как Эл относится к работе. Хотя лучше торчать в лаборатории допоздна, чем выслушивать от матери, что, мол, пора планировать личность ребенка и подавать заявку в Дом зачатия, а не грызть гранит науки там, где все края уже обглоданы.

Эл сняла очки, потерла переносицу. Она до сих пор не простила матери своей близорукости. В современном мире, где можно проектировать внешность и личностные характеристики детей до рождения, мама решила, что у дочери должен быть недостаток! Так, считала она, Эл будет выделяться на фоне идеальной внешности своих сверстниц. Что ж, она действительно выделяется, хоть и не лучшими качествами. Корректировать запланированный дефект оказалось невозможно, линзы Эл не любила, вот и приходилось щеголять в очках…

— …приступишь немедленно, — Зет собралась, ее голос переливался стальными нотками. — Это очень серьезно. Обсуждается вопрос вступления Земли в Межгалактический союз. Нас обвиняют в истреблении мужской особи и отказывают в сотрудничестве, ссылаясь на негуманные и варварские подходы. Земля обязана развеять эту клевету, а значит, наш Центр должен воссоздать мужчину, чего бы это ни стоило!

Зет поднялась, показывая, что разговор окончен. Эл задержала взгляд на начальнице — красивое волевое лицо, уверенные движения, комбинезон облегает безупречную фигуру. К счастью для Зет, ее мама была лишена желания сделать своего ребенка особенным.

Эл молча кивнула, неуклюже выбралась из глубокого кресла и вышла из кабинета.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Экран дрожал в воздухе, перед глазами мелькала надпись: «Информация устарела и удалена из хранилища».

Эл нахмурилась. Выходит, они знают про мужчин не так много. В хранилище данных остались скудные сведения об эпидемии генетической болезни, выкосившей мужчин за два поколения. Навеянные болезнью апатия, отвращение к физической нагрузке, тяга к отравляющим организм стимуляторам и зависимость от виртуальной реальности вырвали мужчин сперва из социальной жизни, а потом — из биологической. Данные прошлых эпох были тщательно прорежены — из истории от мужских особей остались только имена и род занятий. Колумб, Ньютон, Леонардо да Винчи, Гагарин… Женщины опасались воссоздать в дочерях ущербный ген и попытались избавиться даже от воспоминаний.

Но сейчас эта осторожность здорово мешала. Предположим, в инкубаторе они смогут вырастить тело, а модификатор просчитает личностные параметры, но нужны исходные данные! А в хранилище не оставили даже анатомического атласа мужского тела! Будь она трижды главным конструктором Центра — задача невыполнима.

Эл порылась в кармане, выудила тонкую пластинку стимулятора, положила под язык. Вещество моментально впиталось в слизистую, и отметка на шкале настроения бодро поползла вверх. Теперь можно работать дальше.

Она нажала кнопку на служебном браслете связи, переключаясь на отдел исторических исследований. Экран мигнул, над столом повисло вечно удивленное лицо старшего археолога Ви, и так приподнятые брови еще больше подпрыгнули под челкой.

— Что-то случилось, Эл?

— Меня интересуют находки, датированные временем до женской эры — когда мужская особь еще была полноценной. Странные, нерасшифрованные, противоречивые — любые.

Ви хлопнула ресницами, выражать удивление бровями уже не получалось — они исчерпали лимит прыжков вверх.

— Му-мужская о-ос… — она качнула головой, будто отказываясь произносить нелепое словосочетание. — Хотя, погоди… Только вчера пришел отчет… Вот, нашла! Артефакт 3564! На месте древней столицы обнаружили городскую библиотеку — первый век женской эры. Вскрыли вакуумное хранилище. Обычные книги, все давно оцифрованы, кроме одной. Язык попытались адаптировать, но лингвисты не смогли расшифровать смысл книги. Предположительно, это примитивный ритуал сближения женской и мужской особи для создания потомства. И, кстати, по инструкции артефакт как малоинформативный должен быть уничтожен в течение…

Эл не дослушала, прервала разговор, торопливо принялась набирать код лаборатории аннигиляции.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Элли, хватит просиживать штаны за неблагодарной работой!

— И это говоришь ты, бывший сотрудник Центра?

Лицо мамы лучилось с экрана жизнерадостностью, на шее красовался нелепый пестрый шарф. Это в современном-то мире, когда все давно перешли на стандартные комбинезоны!

— Потому и говорю, что знаю. В Космосе полно прекрасных мест — взять хотя бы мой плавучий остров…

— Можешь не намекать, в гости не прилечу. Занята, — отрубила Эл.

Мама подалась вперед — казалось, она вот-вот вывалится с экрана. Эл попыталась спрятать бумажную книгу за спину, но безуспешно. Она застонала, только этого не хватало! Мама была страстным коллекционером старинных вещей, и если она заприметила артефакт, то не даст Эл прохода.

— О чем пишут? — глаза мамы заблестели.

Как это ей удается? Эл никогда не видела, чтобы мама принимала стимуляторы. Она — единственная из всех знакомых Эл умела обходиться без них.

Эл начинала потихоньку закипать. Если маме скучно и хочется съездить на Плеядианский курорт, неужели нельзя это сделать с подругой вместо того, чтобы доставать ее глупыми разговорами в рабочее время?

— О мужчинах, — выпалила Эл, приготовившись к шквалу встречных вопросов.

Но мама вдруг замолчала. Лицо вытянулось, стало непривычно серьезным. Она скомкано попрощалась — экран связи погас.

Эл моргнула, брови поползли к потолку. Еще немного, и она превратится в Ви! Мама отключилась сама, не напомнив ей про Дом зачатия? Невероятно! Наверное, где-то неподалеку взорвалась сверхновая, и сознание мамы зацепило волной…

Эл вернулась к чтению. Она добросовестно пыталась понять книгу, но пока преуспела не больше лингвистов. Взять хотя бы название — «Взбесившаяся плоть». Поначалу Эл думала, что речь идет о болезни, возможно — той, что привела к вырождению мужчин. Но догадку пришлось отбросить. Первые десять страниц книги, к сожалению, ничем не напоминали медицинский справочник — скорее походили на фольклорную историю-роман. Версия Ви о ритуале сближения для создания потомства также потерпела фиаско. История описывала хаотичные встречи мужчины и женщины в совершенно не подходящих для зачатия местах — офисах, лифтах, подворотнях, туалетах. Более того, эти двое не думали о детях, и, судя по всему, страдали от нервного расстройства. Вот, например:

⠀⠀ ⠀⠀

…Брюнет коснулся меня, и в животе запорхали бабочки^[21]

⠀⠀ ⠀⠀

Ощущение, что внутри тела ползают насекомые или пресмыкающиеся — явный симптом расстройства восприятия.

И дальше совсем непонятное:

⠀⠀ ⠀⠀

Между нашими телами пробежало нечто вроде электрического разряда.

Взгляд незнакомца изменился, будто с его глаз соскользнул щиток, открыв сражающую наповал силу воли… Излучаемый им магнетизм у силился до такой степени, что уже, казалось, воспринимался на физическом уровне, как некое вибрирующее силовое поле.

⠀⠀ ⠀⠀

Электричество… Щиток… Силовое поле… Может, речь идет о неисправных киборгах? Нет, даже сломанный киборг вел бы себя логичнее.

⠀⠀ ⠀⠀

Сердце мое забилось быстрее, губы непроизвольно приоткрылись. И пахло от него чем-то приятным и одновременно греховным. Не одеколоном. Может быть, мылом. Или шампунем. Чем-то потрясающе притягательным.

⠀⠀ ⠀⠀

Учащенный пульс наверняка от интоксикация организма. Запах «греховный»… Эл порылась в словаре — то есть ошибочный, неправильный, плохой. Выходит, запах плохого шампуня, но не одеколона, почему-то казался женщине притягательным, но вызывал интоксикацию?

⠀⠀ ⠀⠀

Все внешнее перестало существовать, и мое тело жадно потянулось к незнакомцу… Ну как меня могло так тянуть к мужчине, слова которого вызвали гнев и досаду?

⠀⠀ ⠀⠀

Наконец-то правильный вопрос! Первый проблеск разума за всю историю. Вероятно, у женщины наступил редкий период ремиссии.

Эл отложила книгу — больше половины прочитано, а она и на одно нейтрино не приблизилась к пониманию мужского психотипа, разве что узнала некоторые физиологические подробности. Поморщилась, вспоминая сцены спаривания. Как негигиенично!

Она поднялась, прошлась по кабинету. Взгляд привычно скользил по ровным серебристым поверхностям — уютное кресло-хамелеон, корректирующее позвоночник, за стеклом в лаборатории жужжат аппараты, из окна вид на море, семьюдесятью этажами ниже кипит жизнью мегаполис. Все предсказуемо, привычно, спокойно… Было совсем недавно.

Эл закусила губу — первый раз в жизни она не знала, как справиться с заданием.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Она просидела допоздна в лаборатории, ломая голову над дилеммой сотворения мужчины. Прогнала несколько вариантов мужской матрицы, слепленной по информации из артефакта 3564, получила нежизнеспособных монстров и бросила пустые попытки.

Возвращаясь домой, Эл умудрилась поцарапать мобиль — не вписалась в ворота собственного гаража.

Она попыталась вычеркнуть все неприятности дня, забывшись во сне, но ее настиг кошмар. Эл снилось, что за ней гнался неуклюжий робот, он бился током и источал сильный запах. Эл в ужасе убегала от робота и одновременно силилась вспомнить, как называется этот запах. Слово вертелось на языке, но ускользало от внимания.

Разбудил ее писк браслета — экран с бодрым лицом Зет завис посреди спальни.

— Греховный… — пробормотала Эл вместо приветствия.

Зет сделала вид, что ничего не услышала, и поинтересовалась успехом проекта. Эл заверила, что все под контролем и есть наработки. Вряд ли начальница поверила, но обе прекрасно понимали — лучшего конструктора Зет все равно не найдет.

Эл приняла душ — водный, а не обычный ионный, наверное, единственная устаревшая привычка, которую она переняла от мамы с радостью; заказала в комбайне завтрак, оставив выбор на совесть машины, на ходу сжевала его, даже не разобрав, что именно отправила в рот; натянула комбинезон…

Она приложила браслет к сканеру на массивной герметичной двери. Поправила съехавшие на переносицу очки. Момент был ответственный — если ее не пустят в закрытый сектор, то Зет может попрощаться с Центром. Кажется, Эл нашла решение дилеммы, но она очень сомневалась, что оно понравится Зет.

Дверь бесшумно открылась, в проеме появилась вытянутая в струнку Тета, заведующая сектором.

— Специальное распоряжение Зет. Нужен доступ к временной магистрали, — она напряженно сглотнула, выдержала взгляд буравчиков глаз.

Пришлось соврать. Если ей повезет — Тета не станет докладывать Зет сразу. У Эл не было полномочий для активизации магистрали, не говоря уже о путешествиях в прошлое до женской эры. Эту ветку блокировали на уровне правительства. Но оставался небольшой шанс, что Центр оставил лазейку в мужское прошлое на случай экспериментов. Шифр придется взламывать, и Эл к этому подготовилась.

Тета хмыкнула, и наконец отошла в сторону, пропуская внутрь.

Эл старалась не думать, что будет, если их временную магистраль вдруг проверит не только Зет, но и правительство, или службы Межгалактического союза… Она должна вернуться с результатом. Победителей не судят.

Эл стояла в отсеке точки доступа магистрали. Тета с другой стороны прозрачной стенки отсека вводила с панели ключ-код, чтобы отправить ее в сказанное наобум время женской эры. А Эл с волнением прислушивалась, как жужжит в кармане комбинезона тюнер, который она собрала за ночь — ищет свободные потоки, возится с шифром. Тюнер должен сработать раньше, чем Тета введет ключ.

Тета оторвала взгляд от панели управления, уверенно кивнула. Эл отрицательно покачала головой. Она не готова! Удивление на лице Теты начало переходить в беспокойство — еще секунда и та поднимет тревогу. Наконец тюнер в кармане щелкнул, Эл дала отмашку, подождала, пока Тета включит поток, и запустила тюнер.

Сильное давление сжало в комок, Эл скривилась, думая лишь о том, чьи координаты сработали первыми — ее или Теты.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Было темно и неуютно, в бок давило что-то острое. Эл попыталась встать — из-под локтя уехала опора, раздался грохот, и на нее посыпалась рухлядь.

Теперь она была уверена, что попала по назначению. Вряд ли во времена женской эры Эл бы где-то нашла такой хаос.

Она включила служебный браслет в режим подсветки. Луч выхватил ржавые полки, мотки пыльных шнуров, пустые коробки, в углу скучала разбитая тележка. На стене слабо мерцал индикатор точки доступа временной магистрали.

Эл фыркнула — не могли сделать выход потока в более цивилизованном месте!

Она направила луч на противоположную стену и обнаружила дверь, толкнула ее со всей силы, в полной уверенности, что та заперта, и вывалилась в ярко освещенный холл. Неловко встала с колен, проверила карманы — тюнер и анализатор на месте — и лишь тогда подняла голову.

На нее в упор смотрел мужчина. Первый в ее жизни! У Эл закружилась голова, она задержала дыхание. А вдруг он болен или опасен? Теперь она бы с удовольствием снова зарылась в хлам подсобки, но внутренний голос с интонациями Зет холодно заметил, что так она задание не выполнит. Эл судорожно выдохнула и осталась на месте. Чего только не сделаешь ради любимой работы!

— Вы новый лаборант? — мужчина поправил очки.

Эл неопределенно пожала плечами.

— Сергей, завлабораторией.

Он протянул руку, Эл удивленно на нее уставилась. Сергей сконфузился, убрал руку за спину. Он говорил с акцентом, но Эл понимала речь — восточно-славянский диалект использовался до сих пор.

— Мы не встречались раньше? Кажется, я вас знаю… — Сергей улыбнулся.

Эл на секунду замешкалась. Она никогда не видела улыбающихся мужчин, и сейчас это произвело на нее странное впечатление: сбило с толку, и, похоже, понравилось.

— Нет. Это невозможно.

Она может поддержать разговор и тайком включить анализатор личности, пусть сканирует геном. Эл пристально посмотрела на нового знакомого. Высокий — да. Брюнет — нет. Костюм не носит. На Сергее болталась исключительно неудобная одежда — штаны из грубой ткани перетянуты поясом, мятая рубашка на пуговицах. Волосы с легкой проседью. Глаза голубые? Нет, карие — блестят и с интересом ее разглядывают. Неважно. Она изучила книгу, там был совсем другой типаж. Хоть фольклорная история казалась странной, но других ориентиров Эл не нашла. Сканирование отменяется.

— Всего хорошего, — она проскользнула мимо Сергея в холл.

С разбегу наткнулась на двух девушек в обтягивающих древних платьях, едва прикрывающих ноги и грудь. Глаза и губы девушек были разрисованы и выглядели нелепо. Эл не удержалась от смешка. Но при всем этом девушки вели себя заносчиво — будто их воспитывала ее мама в убеждении, что недостатки делают женщин особенными.

«Институт стратегических исследований ключевых проблем» — прочитала Эл на карточке, прикрепленной к платью одной из девушек.

Ключевых проблем чего? Впрочем, судя по тому, что мужчины скоро вымрут как вид, проблем в обществе было невпроворот.

— Эй, погодите!

Эл оглянулась — Сергей. Этого еще не хватало! Она поспешила к выходу, миновала стойку администратора. Электронный календарь над стойкой показывал дату: 21 июля 2017 года.

Тюнер выхватил канал, который когда-то использовался Центром. Она достала приборчик — скачок произошел в их временном пространстве двадцать три года назад. Интересно, с какой целью?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Стеклянная вертушка выпустила Эл наружу.

Она зажмурилась — привыкла к монолитным серебристым зданиям, а здесь все было выпуклым, раздражающе ярким — окна с цветами, балконы, какие-то надписи. Сейчас мамин шарфик казался верхом сдержанности.

Она разнервничалась, потянулась за пластинкой стимулятора, но пальцы нащупали только приборы. Эл глубоко вдохнула, стараясь успокоиться — ничего с ней не случится за несколько часов, бывало и по пару дней торчала в лаборатории без стимуляторов. Она отыщет нужный типаж, сделает скан генома и сразу вернется домой.

Нужный типаж… Легко сказать. Вокруг десятки типажей — не заводить же разговор с каждым!

Она огляделась. Магазин одежды «Смерть мужьям», прочитала на вывеске Эл. Интересно, имеет ли это отношение к последующей катастрофе? Она перевела взгляд. Кафе «Рыжая корова»… Кафе! Эл вспомнила, что в книге мужчина и женщина сближались именно там.

Она заняла свободный столик у окна. Стул был жестким и совершенно не желал подстраиваться под тело. Что ж, чем быстрее она вычислит геном, тем скорее вернется домой — в порядок и комфорт.

Эл насчитала в зале семнадцать мужчин — ей предстоит много работы.

Она вытерла пот со лба — термонастройка в комбинезоне сломалась, как и кондиционер в кафе, и, непривычная к крайности температур, Эл разомлела от жары. Она перевела ленивый взгляд на следующего кандидата и сразу проснулась.

Парень был копией идеального мужчины из фольклорной истории. Брюнет, голубые глаза, одет в костюм. Что там еще… Звериная грация, лицо, достойное резца скульптора, железные бицепсы. Эл не могла почувствовать, как от него пахнет, но была уверена, что запах будет… как же его… греховным. Вот! Две девушки, делившие с носителем идеального генома столик, глупо хихикали и краснели. Это вполне могло быть результатом «электрических разрядов», «магнетического притяжения» и «бабочек в животе».

Все сходится, надо действовать! Эл привстала, дождалась, когда парень повернет голову в ее направлении, махнула рукой.

— Эй! — крикнула она через зал.

Парень самодовольно улыбнулся, подмигнул ей, но остался сидеть на месте. Девушки за его столиком встрепенулись, посерьезнели и недобро уставились на Эл.

Приближаться к их троице Эл расхотелось, а иначе анализатор не запустит скан. Она лихорадочно перебирала в памяти содержание романа. Есть! Эл наконец-то вспомнила фразу.

— От твоего взгляда у меня по телу пробегает ток и встают дыбом волоски на шее! — громко выкрикнула Эл.

Посетители кафе прекратили есть и уставились на нее. Соседки парня прыснули со смеху. А парень с достоинством павлина поднялся и медленно направился к Эл. Его подружки резко оборвали смех и беспокойно заерзали на стульях.

— Мы знакомы, малыш? Если что, я Влад, — парень сел напротив.

Эл мотнула головой и незаметно нажала кнопку анализатора сквозь ткань кармана.

— Запала на меня с первого взгляда? — подмигнул Влад, — прямо как в романах!

Запала? В смысле упала? Но она же на него не падала! Какая разница, ей надо выиграть время.

— Да, точно! — согласилась Эл, — как в романах!

Она прислушалась к своему телу — к счастью, бабочки в животе вели себя тихо и пока не беспокоили. Хорошо. Может, мужчины не так опасны, как кажется. Тем временем Влад не отрываясь смотрел на нее. Эл это вполне устраивало, лишь бы он оставался в пределах досягаемости анализатора.

А вдруг ему станет скучно? Надо бы поддержать разговор.

— Я так хочу тебя, — медленно произнесла Эл заученные слова, посмотрела в потолок, выуживая из памяти очередную фразу, — мои соски затвердели…

— И я тоже думаю, зачем время терять? Сегодня в семь романтический ужин у меня дома, там и сольемся в страстном сексе! Пиши телефон!

Парень оскалился хищной улыбкой, положил руку ей на колено. Эл отпрянула, вскочила. Как омерзительно! А вдруг он действительно заразен?

— Недотрога! Такая редкость! Ты просто отпад, малыш!

Снова кто-то куда-то падает. Странный сленг. Эл отдышалась, села на место. Надо потерпеть еще хотя бы пять минут, пока анализатор не закончит скан.

— Пиши телефончик!

— Зачем? — искренне удивилась Эл, — я запомню.

— Разводишь? — Влад хмыкнул, — а сейчас проверим, — и он надиктовал десять цифр.

Эл повторила цифры сначала в прямом порядке, затем, чтобы развеять сомнения — в обратном.

— Типа, умная? — Влад вдруг погрустнел, — а работаешь кем?

— Главный конструктор научного центра.

Влад совсем сник.

— Знаешь, малыш, сегодня не получится. Звони завтра. А лучше забудь телефон.

Эл забеспокоилась — анализатор еще работает, а Влад уже поднялся из-за стола, сейчас он уйдет и скан собьется. Эх, зря она начала говорить правду, надо было напрячься и вспомнить еще что-то из книги.

Влад сухо попрощался и вернулся к своим подругам.

Анализатор затих, отключившись. Оставалось надеяться, что скан успел завершиться.

Эл поспешно встала, выскочила из кафе.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Доставать анализатор на улице она не решилась, пришлось идти в пыльный парк через дорогу от кафе. Эл немного побродила по аллеям в поисках зоны отдыха с удобными креслами и чистой травой, но, увы, нашла только жесткие скамейки с выломанными перекладинами. Пришлось довольствоваться этим.

Она с волнением нащупала кружок анализатора. Рука задрожала, и Эл с тоской подумала о стимуляторе. К счастью, мысль перебила радостная новость. Сканирование личности выполнено на сто процентов! Эл запустила расшифровку — анализатор издал глухой звук и принялся за работу. Она гипнотизировала мини-табло взглядом, уже мерещилось, что она видит как эмоциональная, интеллектуальная, физическая, творческая составляющие складываются в единый геном. Геном идеального мужчины.

Табло дрогнуло, выдало результат: данные противоречивы, полная расшифровка невозможна. Эл чуть было не выпустила анализатор из рук, но собралась, запросила предварительные результаты. Данные были многовариантны: все составляющие колебались от нуля до ста процентов, будто анализатор одновременно считывал характеристики двух диаметрально разных людей. Сломался прибор? Нет — в таком случае он бы не включился. Скорее всего, дело было в личности Влада.

Что ж, придется забыть о романе и поискать другой типаж.

Эл устало вздохнула, оглядела ближайшие скамейки. Парк заполонили мамаши с детьми, перед ней чинно прошлась пожилая пара, мужчина и женщина держались за руки. Интересно, каково это всю жизнь провести с мужчиной рядом, задумалась Эл. Наверное, очень сложно. А может, наоборот? Что она, в сущности, знает о мужчинах?

Напротив нее — через клумбу с засохшими от жары цветами — сидел серьезный молодой парень, пальцы бегали по экрану небольшого прямоугольного устройства. Парень был худым и нескладным, густые волосы мышиного цвета забраны сзади в хвост. Полная противоположность Владу. Как раз то, что надо.

— Меня зовут Эл.

Она присела рядом, незаметным движением включила анализатор. Парень вздрогнул, нехотя обернулся, окинул Эл внимательным взглядом, по-женски длинные ресницы дрогнули.

— Здорово, подруга. Я Техновикинг.

Странное имя. Из древнейшей истории Эл помнила, что викинги отличались воинственным нравом. Парень не был похож на воина, нуда ладно, она тоже была не похожа на букву «Л».

— Что делаешь?

— Набиваю фраги в танках онлайн, — не отрываясь от экрана, ответил Техновикинг, — я за наших, только прокачался до первого сержанта.

Фраги? А она думала, что неплохо знает восточно-славянский диалект. И какие танки?

— А что, война началась? — обеспокоенно спросила Эл.

— Да ты чё, с сервера упала? Не знаешь про Ворлд оф Тэнкс?

Техновикинг так удивился, что чуть не выпустил устройство из рук.

Раздалась заунывная музыка.

— Ёж твою медь! Продул сражение!

Парень зло глянул на Эл и снова уткнулся в экран. Эл расслабилась, откинулась на спинку скамейки. Она оставила попытки понять Техновикинга. Она просто дождется, когда скан закончится, и уйдет. Наверняка парень этого и не заметит…

Организм без стимуляторов бунтовал — Эл тошнило, кружилась голова, поднялась температура. Пронзительно захотелось вернуться домой и главное — чтобы ни одного мужчины рядом.

Это была безнадежная затея — анализатор не расшифровал ни одной личности, что совсем не удивило Эл. Удивляло другое — как такие нелогичные существа протянули еще сто лет.

После Техновикинга она познакомилась со Стасом — парнем, одетым во все обтягивающее и разноцветное, и очень похожим на девушку. У Стаса был томный голос и плавные движения. Он взахлеб ей рассказывал про Виктюка, Сартра и куртуазных маньеристов, но быстро охладел и замкнулся в себе, когда выяснилось, что сиё великое творчество прошло мимо Эл.

Потом был Артем — полный мужчина с хитрыми глазками и непропорционально толстыми губами. Он хвастался работой, одеждой, женой и детьми, то и дело подчеркивая, сколько стоят его часы, шуба жены и айфон сына. Артем угостил Эл мороженым, но у него не оказалось наличных и он предложил Эл заплатить за две порции самой. Она честно призналась, что у нее тоже нет денег, и мороженое пришлось вернуть продавщице. Они распрощались по-деловому быстро.

Единственный мужчина, который подошел к ней сам, вручил глянцевый листик и пригласил на групповую медитацию. Он был жилист, лыс и носил посвященное имя Несорвал. Кому именно он посвятил имя, Несорвал скромно умолчал. На вопрос, зачем нужна медитация, Несорвал недоуменно ответил: «Чтобы достичь состояния ничегонеделания». Эл устало констатировала мысль, что странно стремиться к ничегонеделанию человеку, который и так ничего не делает…

Эл вернулась в Институт, беспрепятственно прошла мимо стойки, за которой зевал скучающий администратор, побрела к подсобке.

Она провалила задание всей жизни. Мужчину воссоздать невозможно. Если и есть способ взломать код мужского генома, то он ей не по зубам.

Эл забралась на подоконник с ногами, облокотилась на откос, закрыла глаза. Если она сию минуту не доберется до стимулятора, то сойдет с ума — ей никогда не было так плохо. Спасительная магистраль совсем рядом, в любой миг она может вернуться в свое время. Стало все равно, как ее там встретят. Пусть отдадут под суд, пусть…

Эл вдруг осенило — а ведь ответ лежал на поверхности! Анализатор сбоил по той же причине, что и ее логика — поведение мужчин было противоречиво. Идеальный Влад оказался на проверку лишь красивой картинкой. Тщедушный Техновикинг мнил себя великим воином. Состоятельный Артем пожалел денег на угощение. Тонкий ценитель искусства Стас не ценил людей, которых отражало искусство.

Истинные качества личности шли вразрез с внешней демонстрацией и, похоже, представлениям мужчин о самих себе. Самообман был таким сильным, что анализатор принимал иллюзорный образ за вторую личность, накладывал параметры на физические данные, уровень интеллекта, диапазон эмоций, потенциал к развитию, получал нереалистичные результаты и прекращал расшифровку.

Техника не выдержала сопротивления личности. Но нечего валить все на технику. А она, старший конструктор, чем думала? Да, мужчины вели себя крайне эгоистично, но и она недалеко ушла от них. Разве Эл старалась по-настоящему узнать мужчин? Нет! Они были сырьем для ее опытов. Она думала только о результате.

Эл уронила голову на руки.

— Могу я чем-то помочь?

Да, хотела сказать Эл, можете — надо всего лишь сгонять в будущее и убедить Межгалактический союз, что женщины не варвары. Эл усмехнулась, просто из двух видов эгоистов одному повезло меньше.

— Это невозможно.

— Эту фразу я от вас уже слышал утром. Вы ошибаетесь. Невозможно слепить мужчину из глины. А все остальное двоим людям по силам, — Сергей подмигнул, глаза за стеклами очков насмешливо блеснули.

Она невольно улыбнулась.

— Сергей, почему вы беспокоитесь обо мне? Я вам чужой человек.

— Как сказать, — Сергей хмыкнул, уселся рядом на подоконник, — сегодня ночью мне приснилась похожая на вас девушка. А утром по дороге на работу я захотел купить вот это, — Сергей достал из кармана браслет из плоских камешков бирюзы, — и пока расплачивался, ловил себя на мысли, что это со мной уже случалось.

— Дежавю? Такое бывает, время нелинейно.

— Нелинейно? Да оно замкнуто в круг! Как пришел в Институт, ноги сами понесли к подсобке… Держите, теперь это ваше, — Сергей взял ее руку, бережно надел браслет.

В этот миг и у Эл появилось ощущение дежавю. Браслет был ей знаком. Но откуда? Сопоставлять и делать выводы не хотелось. Впервые за день Эл расслабилась, почувствовала себя уютно — и неожиданно поняла, что больше не думает о стимуляторах.

Эл сама не заметила, как разговорилась — о работе, об отношениях с мамой, упустила лишь тот факт, что она из будущего. Сергей делился своими переживаниями — оказалось, что за четыреста лет проблемы ничуть не поменялись: все те же упрямые начальники, невыполнимые задания, все то же одиночество. Сергей мечтал о семье и детях, и Эл с радостью бы дала себя удочерить — так спокойно было с ним рядом, как никогда не бывало с мамой.

Сотрудники Института разошлись по домам — рабочий день давно закончился, в коридорах одна за другой щелкали лампы — охрана выключала свет.

Эл спохватилась, замолчала на середине фразы. Она не может здесь остаться навечно. Надо возвращаться.

— Сергей, можешь угостить меня чаем? Во рту совсем пересохло.

— Конечно! Я сейчас, только закрою кабинет.

Эл кивнула, дождалась пока Сергей исчезнет из виду и шмыгнула в подсобку. Точка доступа временной магистрали горела зеленым — дорога открыта.

Эл выбрала на виртуальной панели время и нажала кнопку.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Неловко оправдываясь, она покинула закрытый сектор. Пусть Тета думает, что хочет. Эл не нарушала правил — она вернулась за секунду до своего отбытия и по факту магистралью не воспользовалась.

Однако гордиться было нечем: столько сил потрачено, а проект топчется на месте. Она до сих пор не поняла, как воссоздать мужской геном. И вряд ли поймет.

Эл опустилась в кресло, положила в рот пластинку стимулятора. Закрыла глаза, ожидая прилива сил, но почувствовала лишь, как расслабляются мышцы. Радости и воодушевления не было — только пустота. Захотелось снова оказаться рядом с Сергеем. Эл с благодарностью посмотрела на бирюзовый браслет.

Они болтали долго — час, или даже больше. За это время анализатор мог бы считать характеристики личности три-четыре раза — она была уверена, расшифровка бы прошла успешно. Но Эл не решилась его включить. Это казалось предательством. Это было неправильно.

Эл нажала кнопку вызова.

— Как дела, мам?

Она избегала смотреть матери в лицо, чувствуя неловкость.

— Элли, девочка моя, с тобой все в порядке?

Мама выглядела обеспокоенной — оно и понятно, Эл очень редко начинала беседу первой, да еще посреди рабочего дня. На шее мамы красовался очередной яркий шарф, и этот стиль вдруг показался Эл очень знакомым.

— Да, все хорошо, — соврала Эл. — Мам, а что случилось в Центре двадцать три года назад?

— Двадцать три года… В Центре всегда крутится много проектов, ты же знаешь… — мама отвела глаза.

— А над чем работала ты?

— Мы искали альтернативу стимуляторам. Но через год проект завис. Я ушла в декрет и целиком занялась тобой, — мама попыталась улыбнуться, зачем-то поправила и так безупречную прическу.

Из-под рукава показался браслет — бирюза сверкнула голубым огоньком, обожгла глаза. Эл поперхнулась слюной, закашлялась.

— И альтернативой стал высокий мужчина с карими глазами… — тихо произнесла она.

Обе замолчали.

— Элли, прости. Я не могла сказать прямо, но всегда хотела, чтобы ты знала — моя дочь особенная. И не потому, что близорука, это следствие. При естественном зачатии дефекты не корректируются…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Как это, проект невыполним? — Зет сжала руку в кулак так, что побелели костяшки пальцев.

Эл отказалась садиться и стояла с гордо поднятой головой. Поза ей нравилась, тем более это было удобно — очки не съезжали на нос.

— Имеющихся данных о мужчине недостаточно для получения кода генома.

Зет скривила идеальное лицо и превратилась в уродливую старуху.

— Ты хочешь опозорить нашу планету перед Галактикой? Да? Ты этого хочешь?

Казалось, ещё чуть-чуть, и у Зет пойдет изо рта пена. У Графеновой леди истерика? Впрочем, она могла замотаться и забыть принять утром стимулятор.

— Насчет опозоренной планеты спросите у женщин и мужчин прошлого. Они все были слишком заняты собой, чтобы думать друг о друге. Хотели стать идеальными! А параметры идеалов несовместимы с жизнью.

Зет отпрянула назад, будто ее ударили по лицу.

— Мы считаем, нам не нужны мужчины, — продолжила Эл после паузы, — но все почему-то сидят на стимуляторах. И даже не догадываются, что потеряли, окопавшись в однополом обществе…

Сзади кто-то выругался, и Эл различила знакомый тембр голоса. Она обернулась — на пороге кабинета не спеша проступал из воздуха Сергей. Он качнул головой, увидел Эл и просиял.

— Извините, без приглашения… Вернулся, а дверь в подсобку открыта… Я не мог, не мог упустить шанс еще раз увидеть ту женщину, на которую ты так похожа…

Эл хлопнула себя по карману — со всеми передрягами она забыла выключить тюнер, и тот до сих пор поддерживал канал связи с прошлым!

— На этот раз, Эл, я прощаю тебе глупый спектакль. Надеюсь, он не повторится.

Зет вплотную подошла к Сергею, внимательно осмотрела его с головы до пят, удовлетворенно кивнула.

— Хорошо. Приоденем, поменяем прическу. На смотрины для Межгалактического союза самое то.

Браслет Зет завибрировал, она вставила наушник, переключилась на звуковое сообщение. С каждой секундой лицо начальницы приобретало новый оттенок серого. Она дала отбой, подняла на Эл пустые глаза.

— Они сказали, что мужчины недостаточно. Им нужен ребенок.

Эл улыбнулась, сняла очки. За ребенком дело не станет — двадцать три года назад мама позаботилась об этом.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Михалевская Анна Владиславовна родилась в 1975 году в Одессе. Окончила Одесский государственный экономический университет, специальность — менеджер. В 2004-м окончила Одесский государственный университет им. Мечникова, специальность — психолог. Занималась частной психологической практикой, направление сказкотерапия. В 2004 году начала писать авторские сказки. Работает техническим писателем в компании «Комодо», сфера информационных технологий.

Очерки по сказкотерапии выходили в журнале «Эниология», 2004 год. В N9 2 (17) за 2013 год «Знание-сила: Фантастика» был опубликован рассказ «Программа «максимум». В № 3 журнала «ФанСИу» за 2014 год вышел рассказ «Если ты убьёшь зверя». Рассказ «Иллюзия близости» вошел в антологию «Настоящая фантастика-2015».

Постернак Елена Владимировна родилась в 1976 году в Одессе. В 1999-м окончила Одесскую государственную академию пищевых технологий, специальность — инженер-технолог. В 2006-м — Одесскую национальную юридическую академию, специальность — специалист права. Живет в Одессе, занимается частной юридической практикой. Начала писать в 2009 году. Публикаций не имеет.

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Филичкин Конфеты «Полет»

Как всегда, я засиделся в гостях допоздна. Компания была приятная, еда вкусная, вот я и торчал там до последнего. В десять вечера я все же нашел в себе силы распрощаться с хозяевами. Натянул сапоги, куртку, кепку и отправился домой. Не торопясь, дошел до ближайшей остановки. К этому времени уже окончательно стемнело, и над моей головой загорелись редкие электрические фонари.

Началась противная, осенняя морось. Летящие с неба мелкие капли размывали свет горящих ртутных ламп, словно искристый туман. К счастью, долго ждать автобуса мне не пришлось. Почти сразу к тротуару подъехала маршрутка с нужным номером. Я забрался в пустую машину и заплатил водителю за проезд. Сел на холодное дерматиновое сидение. Устроился поудобнее и собрался немного вздремнуть.

Вот только покемарить в транспорте мне в этот вечер не удалось. Скучающий водитель видимо устал слушать монотонный шум мотора и, чтобы отвлечься, включил радио на полную катушку. С грохотом камнепада в салон ворвалась разухабистая мелодия. Хриплая певица вмиг разогнала мои грезы о кратковременном сне. Следом за бодрой песней пошел новостной блок. Так что заодно мне пришлось прослушать и последние известия. В мире все было, как обычно. Войны, катастрофы, глады и моры, но тут мое внимание привлекло одно сообщение.

Радостным голосом диктор рассказал, что вчерашней ночью в нашем городе произошло сразу около десятка убийств. Это был очередной печальный рекорд, установленный местным криминалом. Среди разнообразной бытовухи и хулиганки, ведущий особенно отметил четыре чрезвычайно странных смерти. Все жертвы непонятных преступлений выглядели так, словно упали с самолета. Исходя из этого, эксперты сделали невероятный вывод. Подобные травмы могут возникнуть лишь при падении человека с большой высоты, а если говорить точнее, то не менее чем со ста метров. Правоохранители их так и называют — «летчики».

После этой жуткой информации сон куда-то исчез, и в голову полезли разнообразные мысли. В первую очередь о том, что в нашем городе появилась банда, сбрасывающая своих врагов с вертолета. Хотя это вряд ли. Слишком дорого, да и моторы шумят так, что их обязательно кто-нибудь услышит. Поэтому отыскать геликоптер, из которого выкинули жертву, достаточно просто.

А может быть, это был воздушный шар? Вот только и монгольфьер летает не так бесшумно, как хотелось бы преступникам. Пилот должен постоянно поддерживать нужную температуру в баллоне. Так что газовая форсунка шумит не хуже иного двигателя. К тому же, шаров у нас еще меньше, чем вертолетов. Да и летит такой пузырь без руля и ветрил, куда ветер подует.

Но даже если это показательная смертная казнь для устрашения конкурентов, то самый главный вопрос состоит вот в чем: зачем это делать над городом? Нет бы, отвезти бедолагу куда-нибудь в глухомань, где никто не бывает. Снять процесс на пленку и послать запись тому, кого хотят предупредить. Для чего этот вызов правоохранительным органам? Ведь после этого полиция будет землю рыть, чтобы найти убийц. Им что, на воле жить надоело?

На мой взгляд, гораздо надежней действовать по старинке, обычным ножом или топором. Такие преступления намного больше походят на бытовуху, значит, и разбираться с этими убийствами сыщики будут спустя рукава. Кому интересны чьи-то пьяные разборки? Надоели уже хуже горькой редьки. В крайнем случае, можно пальнуть из пистолета. Сейчас на огнестрелы уже не обращают особого внимания…

Додумать криминальные мысли до конца мне, к сожалению, не удалось. Маршрутка с визгом затормозила, и послышался мощный глухой удар. Едва успев ухватиться за вертикальный поручень, я с трудом удержался на скользком сидении. Поднял голову и посмотрел вперед. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять суть случившегося. Перед машиной резко остановился какой-то «упакованный чайник», для которого, видимо, не существует правил. Наш микроавтобус догнал понтового неумеху и врезался в задний бампер новенькой иномарки.

«Приехали», — огорчился я и посмотрел в боковое окно. Увидев хорошо знакомые места, я успокоился. До моей остановки оставалось всего около километра, так что я вышел из маршрутки и дальше отправился пешком. К этому времени мелкая морось превратилась в обычный осенний дождь. В тот вечер зонта у меня с собой почему-то не оказалось. Поэтому, чтобы не вымокнуть, я решил срезать угол и немного сократить путь. Свернул с широкой улицы и двинулся темными дворами панельных домов. Хорошо знакомая тропинка уже сильно размокла, и ноги противно скользили в жидкой грязи.

Я миновал жилую застройку, пересек неухоженный школьный двор и вышел на футбольное поле, где летом дети гоняли мяч. За обширной неогороженной площадкой виднелись светящиеся окна моего дома. Раскисшую от дождя поляну можно было обойти по узкому тротуару, но я упрямо пошел напрямик. К тому времени, мои сапоги были вымазаны грязью по самые щиколотки. Брюки обильно забрызганы почти до колен так, что терять мне уже было нечего.

Ни один из фонарей вокруг школы не горел. Все окна здания тоже были залиты глухим непроглядным мраком. Лишь далеко впереди маячили слабые разноцветные огоньки. Ни сзади, ни спереди людей видно не было, и я шел совершенно спокойно. Оказавшись на середине поля, я вспомнил бессмертные слова какого-то писателя: «Не нужно бояться темноты, нужно опасаться того, кто прячется в этой темноте».

В следующий миг все внезапно изменилось. Только что я медленно брел в почти полной тьме, и вдруг яркое сияние больно ударило по глазам. Зажмурившись от неожиданности, я резко остановился, но все же заметил некоторую странность. Бивший в лицо свет даже отдаленно не напоминал луч полицейского фонарика. Он не походил и на лазерную указку, которыми принялись баловаться хулиганы в последнее время. Замерев от испуга, я ждал сакраментального вопроса: «Закурить есть?» или не менее пугающего: «Ваши документы?» Секунды шли, а грозных окриков все не было.

Осторожно приподняв веки, я увидел, что стою в центре ярко освещенного круга, диаметром около двух метров. Сначала я решил, что на меня кто-то навел луч мощного фонаря. Я повертел головой, осмотрел окрестности и не увидел ни одного прожектора, направленного в мою сторону. Только тогда я с ужасом понял, что столб белого сияния падает на меня прямо с неба.

Придержав кепку рукой, я задрал голову вверх и тотчас зажмурился. Свет был таким сильным, что мои глаза сразу заломило от боли, из них потекли обильные слезы. Совершенно ослепший, я повел себя также, как обычно действует испуганный заяц. Ничего не видя, я постарался поскорее убраться из освещенного круга и резво рванул вперед. На втором шаге я всем телом врезался в какую-то преграду.

Воздух передо мной полыхнул небесно-голубым светом. Ощущение было такое, словно путь оказался закрыт толстым бронебойным стеклом. В эту незримую преграду я и врезался со всего маху. Сначала лбом и грудью, а затем и всеми остальными частями тела. Голова затрещала, подобно переспелому арбузу. Нос хрустнул и сплющился, как гориллы. Из глаз посыпались разноцветные искры.

Нежданно возникшая энергетическая преграда под моим весом слегка прогнулась наружу. Мелькнула шальная мысль, что сейчас мне удастся преодолеть странное препятствие и пересечь невидимую границу. Но не тут-то было. Защитное поле вдруг спружинило. Резко выровнялось и с невероятной силой отбросило меня назад, к центру освещенного круга.

Не устояв на ногах, я шлепнулся задом в жидкую грязь. Совершенно подавленный всем произошедшим, я даже не заметил, что сижу в луже. Находясь на земле, я немного пришел в себя и поднял руки. Как мне удалось их не запачкать, я понять не смог и просто ощупал лицо. Как ни странно, брови остались целыми, но на лбу вскочила огромная шишка. Из разбитого носа сочилась кровь. Губы саднило так, что я скривился от неприятных ощущений. Передние зубы слегка качались.

Стараясь не опираться на грязь руками, я с трудом встал на ноги. Медленно выпрямился и, слегка скособочившись, побрел вперед. Наученный горьким опытом, остановился возле границы света и тьмы. Снаружи все также лил осенний дождь. Притом что, в круге света на меня не упало ни одной капли. Вытянув вперед руку, я почувствовал, что пальцы наткнулись на невидимую преграду. Я попытался продавить ее силой. Но чем глубже продвигал ладонь наружу, тем мощнее становилось сопротивление.

Поняв, что грубым натиском мне эту препону не одолеть, я обречено опустил руку и задумался. Однако спокойно поразмышлять мне не дали. Режущий глаза, свет вдруг померк, и мое сознание заполнила легкая дурнота. В тот же миг я оказался в каком-то странном, совершенно пустом помещении. Ошеломлено повертев головой, я понял, что нахожусь в центре просторного круглого зала. Никаких светильников я нигде не заметил. Вместе с тем, комнату заливал ровный свет, позволивший хорошо разглядеть все вокруг.

Ближе к краям помещения пол плавно поднимался вверх и переходил в высокий куполообразный свод. Однако самое удивительное было не в этом. Пол, потолок, и закругленные стены оказались совершенно прозрачными, словно были изготовлены из толстого стекла. Сквозь них я на удивление хорошо видел темную громаду школы и редкие горящие окна в окружающих домах. Далеко внизу лежало размокшее от дождя футбольное поле с ржавыми воротами по краям.

— Где я? — непроизвольно вырвалось у меня.

— Это летательный аппарат, называемый землянами «летающая тарелка» — прозвучал чей-то механический голос в моей голове. Мне сразу вспомнился совет какого-то знаменитого уфолога, сильно пострадавшего от действий пришельцев: «Никогда не вступайте в контакт с инопланетянами. Неизвестно, чем это может закончиться». С трудом преодолев предательскую дрожь в голосе, я вежливо спросил. — Могу я покинуть ваш корабль?

— Да, — бесстрастно обнадежил меня голос.

— Когда это произойдет? — боязливо поинтересовался я. Мне совсем не улыбалось стать объектом исследований зеленых человечков. Многие контактеры были не в восторге от этих чрезвычайно неприятных и опасных процедур. «А вдруг они захотят забрать меня в свой зоопарк? — заволновался я. — Курт Воннегут как-то описывал такую ситуацию…»

— Через пять минут, — успокоил меня голос. Я облегченно перевел дух, но тут услышал ужасное продолжение. — Пол кабины перестанет вас удерживать.

— И я упаду вниз?! — взвизгнул я сорвавшимся голосом и в панике ткнул рукой в сторону пола. — Здесь же почти полкилометра будет!

— До поверхности земли ровно сто один метр, — успокоил неведомый хозяин.

В моей памяти тотчас всплыло сообщение из вечерних новостей, где диктор сообщал о людях, упавших с высоты тридцатиэтажного здания. Похоже, что это были мои неудачливые предшественники.

— Что я должен сделать, чтобы остаться в живых? — дрожащим шепотом спросил я.

— Попробуйте наши жевательные конфеты «Полет», — доброжелательным тоном предложил невидимый пришелец.

С потолка плавно опустился круглый поднос и повис передо мной на уровне пояса. Никаких нитей, на которых держался бы этот серебристый диск, я не заметил. Наклонившись к подносу, я увидел несколько блестящих упаковок, своими размерами напоминающие пластинки жевательной резинки. Только были они чуть уже и в двое короче обычных.

Опасаясь какого-нибудь подвоха, я осторожно взял одну из них и поднес к глазам. Она почти ничем не отличалась от земной продукции. Фантик украшали такие же яркие краски и залихватские шрифты. Даже наименование было хорошо знакомо. К моему неимоверному удивлению, оно оказалось написано на русском языке. К тому же, конфеты действительно назывались «Полет»! Правда, внизу я разглядел очень мелкую надпись: «Разработано для Homo sapiens». Это окончательно убедило меня в том, что это не розыгрыш и все происходит на самом деле.

Перевернув пластинку, я увидел такое, что от испуга чуть не уронил ее на поднос. На задней стороне был нарисован забавный человечек, чем-то неуловимо похожий на Незнайку. На моих глазах он весело ухмыльнулся и достал из кармана конфету. Лихо сорвал обертку, сунул ее в рот и резко сжал зубы. Раздался мелодичный звук, и паренек бесследно исчез с обертки. Пока я думал, чтобы это значило, произошло следующее: спустя пару секунд паренек выглянул из-за края конфеты и перелез на эту сторону. Встал на свое место, помахал мне рукой и замер.

Не зная, что можно сказать, я брякнул первое, что мне пришло в голову:

— Конфета предназначена для еды, или для чего-то другого?

Мой незримый визави промолчал.

«Видимо, нужно задавать односложные вопросы». — решил я и ободренный своей догадкой, спросил:

— Судя по картинке, если раскусить конфету, она позволит субъекту куда-то переместиться?

— Да, — соизволил откликнуться пришелец.

— В пространстве? — продолжал я допытываться, собираясь дальше спросить про перемещение во времени. Мне всегда казалось, что существа, преодолевшие межзвездное пространство, обладают такими знаниями, что умеют делать и то и другое.

— В пространстве.

— На какое расстояние? — задал я очередной вопрос и затаил дыхание. От его ответа зависело, смогу ли я пережить сегодняшний вечер или присоединюсь к тем несчастным, что уже попали в криминальную сводку города.

— На десять метров, — послышался удручающий ответ.

— В какую сторону? — пробормотал я, лихорадочно размышляя, как смогу использовать эту хрень с издевательским названием «Полет».

— Куда глаза глядят, — двусмысленно отозвался пришелец.

Машинально посмотрев на часы, я подумал: «Я тут нахожусь уже пару минут, значит, времени у меня осталось совсем ничего. — Испугавшись этой мысли, я принялся лихорадочно размышлять. — Если я раскушу конфету, глядя перед собой, то вылечу за пределы тарелки и упаду со стометровой высоты. Это, безусловно, приведет к моей мгновенной смерти».

— А можно раскусить сразу несколько конфет? — почти выкрикнул я.

— Можно, — милостиво разрешил собеседник.

Я пересчитал пластинки, их было ровно десять.

— А все сразу можно?

— Нет, — огорчил меня пришелец. — Не более двух штук за раз, иначе произойдет мощный взрыв.

Я стал думать дальше: «Если я лягу на пол лицом вниз и раскушу две пластинки, то исчезну из корабля и появлюсь на высоте в восемьдесят метров. Это очень много. Значит, едва я окажусь вне тарелки мне нужно раскусить еще две, и я спущусь до отметки шестьдесят. Потом сорок, двадцать, и здравствуй родная земля, — возликовал я, но тут же себя оборвал. — Едва я вылечу из корабля, начнется свободное падение, а это около десяти метров в секунду. Выходит, времени снаружи у меня почти не будет».

— Сколько времени уходит на срабатывание устройства переноса в пространстве? — поинтересовался я тактико-техническими данными игрушки.

— Срабатывание происходит мгновенно, — успокоил голос.

Лихорадочно срывая обертки с конфет, я начал складывать их парами.

На мое счастье они крепко прилипали друг к другу. Две шутки я положил на коренные зубы справа. Две слева. Еще по паре взял в руки. Последние конфеты я слеплять не стал и по отдельности зажал их пальцами в разных ладонях. Мне вдруг пришло в голову, что пока я их буду раскусывать, мое тело продолжит лететь к земле со скоростью стремительного домкрата.

— Субъект появляется в новой точке с той же скоростью, с какой ушел в подпространство? — на всякий случай уточнил я мысль, неожиданно пришедшую в голову. Хотя я говорил сквозь зубы, меня поняли.

— Да, — подтвердил мою догадку мой собеседник.

Мои мысли понеслись дальше: «Если я раскушу десять конфет, то окажусь в одном метре над землей. Не убьюсь. Первую пару я съем в корабле, поэтому ее можно не считать. Остается восемь. Даже если я успею сжать челюсти четыре раза за одну секунду, то за это время я пролечу целых десять метров.

Выходит, я окажусь в земле на глубине десять метров. Где благополучно умру от сдавливания и удушья. Что гораздо хуже, чем мгновенная смерть от удара. Единственный плюс, что меня не нужно будет хоронить. Меня и не найдут никогда, разве что археологи. Да и то вряд ли… Я торопливо вернулся к подсчетам: сто минус десять равно девяносто. Значит, — сделал я окончательный вывод: — мне можно использовать только девять штук. Так что одна пластинка останется на память.

Кое-как разобравшись с теорией, я лег ничком. Прижал руки с конфетами к лицу. Широко распахнул глаза и уставился на поверхность земли, черневшую где-то внизу. Только тут я понял, как она далеко. Мне стало так страшно, что захотелось сильно зажмурить глаза и тихо лежать, как можно дольше. Подавив секундную слабость, я принялся действовать. Не стал ждать, пока истечет назначенное время, а резко сжал правые коренные зубы. Раздался тихий хруст, конфеты исчезли, а свет в глазах померк. В лицо ударил сырой воздух, и я судорожно сдавил левые части своих челюстей. В следующий миг я вынырнул из подпространства, сунул пару конфет в рот и раскусил их. Потом еще раз. И напоследок раздавил девятую пластинку. Я вынырнул из сумрака в двух метрах над землей! Вот только тут меня молнией пронзила ужасающая мысль: — Лечу слишком быстро. Не менее десяти метров в секунду.

Не знаю, как за пару мгновений я успел это сообразить и тем более проделать все необходимое. Говорят, во время смертельной опасности у человека включаются потаенные резервы, и он делает то, на что обычно не способен. Испугавшись, что сейчас я со страшной скоростью рухну плашмя на землю, я сунул последнюю конфету в рот. Одновременно с этим, как можно дальше, откинул голову назад и закатил открытые глаза под самый лоб. Раскусил десятую пластинку и над самой землей успел войти в десятое перемещение.

Из этого последнего прыжка я вынырнул под углом к горизонту. Хорошо, что угол оказался не очень большим, и я очутился метрах в пяти над футбольным полем. К тому же теперь я летел головой вперед. К счастью, не горизонтально, а сильно наклонившись к земле, словно прыгун с трамплина. Однако этот взлет продолжался недолго. Сила тяжести вновь потащила меня вниз.

Обхватив голову руками, я прижал ноги к животу. Сжался в комок и с ужасом ждал столкновения с земной твердью. Мне чрезвычайно повезло и на этот раз. В размокшее поле я врезался подошвами ног. Как на водных лыжах скользнул сапогами по жидкой грязи и поднял огромные веера брызг. В следующий миг везуха кончилась, и я достиг твердого дна мелкой лужи. Удар оказался таким мощным, что из меня буквально вышибло дух.

Инерция движения стремительно волокла меня вперед. Я отскочил от поля, как плоский камешек от поверхности воды и меня подбросило в воздух. Я сделал кульбит, вернулся на землю и полетел дальше. Сжавшись калачиком, как свернувшийся ежик, покатился по жидкой грязи. На излете движения я врезался головой в стойку ржавых футбольных ворот.

Последняя мысль, мелькнувшая в голове, была не моя, а чужая: «Псевдоразумное существо прошло испытание», — равнодушно пробубнил инопланетянин, и сознание меня покинуло.

Очнулся я от луча фонаря, светившего в глаза. Я вздрогнул и с ужасом подумал: «Неужели еще один эксперимент?»

— Живой вроде, а я думал, опять «летчик», — послышался радостный мужской голос. — Ну что, берем поддатого вратаря?

— Да ты глянь, какой он! — возмутился другой человек. — Вывалялся в грязи как свинья. Потом замучаешься форму чистить.

— Тогда пусть валяется, — легко согласился первый полицейский. — Сейчас не зима, насмерть не замерзнет.

Служивые обошли меня с двух сторон и двинулись дальше. Пересекли футбольное поле, и пропали между многоэтажных домов.

Охая и стеная, я повернулся на бок и сел. Обхватил грязными руками стойку футбольных ворот и с трудом поднялся с земли. Чтобы избавиться от возникшего головокружения, мне пришлось прислониться к столбу и некоторое время постоять неподвижно. Все тело нестерпимо болело от многочисленных ушибов.

«Если бы не жидкая грязь, сработавшая как смазка, разбился бы на фиг, — через силу подумал я. — Надеюсь, ничего себе не сломал».

Я потрогал измазанные грязью ноги, нащупал в кармане брюк ключи от квартиры и облегченно вздохнул: «Слава богу, не потерял, а то пришлось бы еще по полю ползать, искать». Про исчезнувшую кепку я даже не вспомнил. Медленно переставляя ноги, я, словно заржавевший робот, двинулся к своему дому.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 1955 году в Баку. В 1967 г. вместе с семьей переехал в Россию и с тех пор проживает в г. Куйбышеве, ныне г. Самара. Окончил инженерно-строительный институт. Трудился в проектных организациях города. В настоящее время работает ведущим архитектором в одном из старейших институтов г. Самары «Промзернопроект». Занимается комплексным проектированием зданий и сооружений. Уверенно владеет компьютерной графикой и трехмерным моделированием. При его непосредственном участии разработаны многочисленные объекты, построенные в населенных пунктах области и страны.

Сочинял стихи и писал прозу. Рисовал графические юморески для местных газет. В 2014 году занялся сочинительством более серьезно.

Публикации: военный роман «Разведчик, штрафник, смертник. Солдат Великой Отечественной» ЭКСМО 2015 г., рассказы «Старик» и «Кисет» 2015 г., рассказ «Эвакуация» 2014 г. (интернетжурнал), рассказы «Успокоительное средство» и «Партнер» 2014 г., рассказы о животных «Пальма», «Матильда», «Пират» 2015 г., «Ремонт», «Воспитание», «Пес Виктор» 2014 г., юмористические рассказы «Сахар» и «Мясо» 2014 г. (интернетжурнал). Сценарий детского фильма «Кладоисктели с Дирибасовской» вошел в шорт-лист «Конейчуковской премии» за 2015 г.

⠀⠀ ⠀⠀

Максим Фримен Первый представитель

Глубокая ночь. Земля покрыта густым мраком, всё спит, лишь вездесущий ветер бодрствовал и нашептывал свою грустную песню листве. По небосводу лениво плывут толстые кучерявые облака, и им нет дела до того, что происходит там, внизу. Они жили своей жизнью. Луны не видно, они ее скрыли. Лишь в некоторых местах, где слой облаков истончался и появлялись разрывы, в них воровато просачивался лунный свет, покрывая все вокруг бледно-синими пятнами.

Пахло пылью и жизнью. Особенно жизнью. Вот из норы высунулась остроносая мордочка зверька. Он принюхался и, не обнаружив опасности, вышел наружу, опираясь на все четыре конечности. Строение тела животного отдаленно напоминало тушканчика: такое же кургузое туловище, короткие передние и длинные задние ноги, удлиненный тонкий хвост. Грызун отошел от норы на несколько метров и спрятался за поросшим мхом камнем. Опять принюхался. Затем начал утирать мордочку передними лапками.

Где-то вдали ухнула птица. Тушканчик замер, плавно пригнулся к земле, практически слившись с поверхностью, и выглянул из-за камня, вглядываясь бусинками глаз в распростершуюся прямо перед ним котловину с пологими склонами. Где-то там ждала его самка, но природная осторожность, граничащая с пугливостью, заставляла его выверять каждый шаг, иначе он рисковал стать чьим-нибудь обедом. А он этого не хотел. Ему нравилось жить. Хотелось бы найти такое живое существо, кому не нравилось жить. Он повертел головой по сторонам, выискивая притаившуюся опасность и, обрадовавшись ее отсутствию, запрыгал к своей подруге, если так можно выразиться о взаимоотношениях четвероногих.

Грызун спустился вниз, гордо привстал на задние лапки, приосанился, приподнял головку, шевельнул усами, и запрыгал к одиноко стоявшему деревцу, под которым жила его подружка. Самочка, учуяв в воздухе аромат дружка, выбралась из-под дерева и приняла точно такую же позу как у приближавшегося к ней самца. По зову природы у них должны были начаться брачные игры. Но ничего такого не произошло. Им помешали. Не успел самец дойти до подружки, как над котловиной пронеслось что-то квадратное; сзади летающей коробки вырывалось синее пламя.

«Парочка» испугалась и пулей юркнула под дерево. Им стало страшно. Они впервые видели такое и не знали, что делать: бояться или нет. Вдруг задрожала земля, с потолка норы посыпалась пыль, а снаружи что-то взвизгнуло и натужно зашипело. Вскоре стихло. Стали раздаваться какие-то звуки. (Это была человеческая речь.).

Самец шлепнул хвостом самку, дескать, никуда не суйся, я сам проверю, и выглянул из норы. Не глядя на опасность, исходившую от неизвестных живых существ, ему было любопытно, кто это такие?.. Зверек, подловив момент, когда двуногие существа, целиком покрытые чем-то серебристым, стали лицом к челноку, выскочил из норы и поскакал, перепрыгивая за раз по три метра, к торчавшему неподалеку полусгнившему пню, — между корягами и землей зияла небольшая арка. Животное как раз в нее втиснулось и подползло к самому краю. Однако долго наблюдать оно не смогло: потеряв бдительность, самец полностью покинул укрытие и был за это наказан. Млекопитающее даже сообразить не успело, что произошло, как было с силой прижато к земле.

Животное пищало, шипело, извивалось, било хвостом об землю, но ничего не помогало. Силы были не равны. Пришелец, прижавший крошечного зверька к земле, вдруг поднял его в воздух и поднес к лицу. Повертел в руке.

— А вот и первый представитель местной фауны, — сказал он. — Вайнгартен, возьмите у объекта кровь на анализ ДНК и отошлите результаты на Землю, — инопланетянин передал трясущегося от страха зверька другому пришельцу. — Планета обитаема…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1990 году в Республике Беларусь, город Сломим. Окончил Белорусский Государственный университет, факультет философии и социальных наук. Специальность — социология. Отслужил в Вооруженных силах РБ. Работает в рекламном агентстве, занимается рекламой по интернету. Пишет не так уж и давно. Первый рассказ вышел в альманахе фантастики «Фантаскоп» (№ 3, 2012 год). Следом в «Знание-сила: Фантастика» (№ 2, 2012 год) вышла новелла «Боги спустились к нам». Также заключен договор с издательством «Алътасперра» (Канада) о публикации романа (написан в соавторстве) «Интересное время, или Полумесяц встает на закате».

Ирина Соколова Хионские древности

Ну что, готов к новому представлению?

— Устал я от твоих представлений. Наживаешься на мне.

— Не на тебе, а на всяких простачках. И вообще, можно подумать, мне больше всех надо. Для тебя же стараюсь, так что бороду не таращь на меня. Иди, готовься, вымирающий вид, а то и поспособствую.

Хионец покачал головой и надел привычную уже маску. Обман, опять обман. Так ли он представлял свою старость?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Как всегда, Зойке-Сойке не было покоя. Вечно она тянет меня куда-то, а я, дурак, иду. Вот на неделе загорелась: искала, куда бы на выходные отправиться, нашла «русский Стоунхендж», он же стоянка НЛО, он же таинственное святилище древнего и почти вымершего народа хион. Запрыгала, захлопала в ладоши, засмеялась. Поехали, поехали, ну пожалуйста, ну жалко тебе, что ли? Какая-то тысяча с человека, зато на свежем воздухе, пофоткаемся, а в программе пикник обещали! И все равно ей, Сойке моей, что у меня высшее техническое образование и скептический склад ума, и что в эту всю чухню желтопрессную не верю ничуть. Да и мне уже как-то все равно. Люблю ее, попрыгушку.

Автобус отправлялся в полдень от гостиницы «Центральной», такой же зачуханной, как и до боли милый пейзаж вокруг. Сойка принялась обкусывать заусенцы, я рассматривал спутников. Кстати, свободных мест не осталось, некая парочка с полными надежды лицами ждала, может, кто-нибудь вдруг откажется или кому-нибудь внезапно поплохеет от духоты. Не повезло им сегодня: автобус тронулся, расстроенные мины парочки проплыли за стеклом. Кондиционер заработал, когда мы почти уже начали задыхаться, а экскурсовод — когда половина салона практически заснула. Может, он того и добивался.

Мужчина средних лет с не слишком располагающей внешностью и печатью интеллекта на лысеющем лбу. Голос тихий, глухой, даже микрофон не спасает. Бубнил про какие-то загадки нашего века, окончательно усыпив тех, кто и так собирался прикорнуть, и нагнав дремот-ность на тех, кто еще держался. Я собрал зевок и волю в кулак и упрямо напомнил себе: «Пикник. Это воскресенье необязательно будет паршивым». Потом посмотрел на Сойку, сопевшую у меня на плече. Невольно улыбнулся, убрал прядку за ушко. Какие у нее мягкие кучеряшки… Все-таки заснул.

Когда приехали, Соечка все сокрушалась, что продрыхла самое интересное. Я не мог видеть ее расстроенную мордашку и принялся пересказывать и наполовину придумывать-перевирать, а голос у меня не в пример громче, чем у этого бубнилы. В итоге любители НЛО слушали меня, а экскурсовод мямлил что-то еле слышно впереди, прокладывая тропку по жидковатому лесу.

Первым делом мы набрели на ларек. За прилавком, на котором рядочками были расставлены глиняные фигурки, разложены кустарные магнитики и прочие поделки, сидел сморщенный до почти нечеловеческого облика старик с монгольскими глазами и длинной чахлой бородой. Экскурсовод поведал нам, что это один из немногих оставшихся представителей народа хион. По-русски он почти не говорит, но если бы говорил, то рассказал бы красивые и поучительные легенды, созданные хионцами в их золотой век. Этот старик хранит древние обычаи и язык, возможно, он продемонстрирует группе какой-нибудь ритуал после экскурсии. Также можно будет приобрести сувениры, сфотографироваться в национальных хионских костюмах и пожертвовать на этнографические исследования и восстановление уникальных памятников хионской архитектуры. Экскурсовод еще что-то булькал, а Сойка скакала вокруг меня, счастливо щебетала и щелкала кадр за кадром. Старик ей особенно понравился. А еще вон тот амулетик из меха, полосочек кожи и красных бусинок. А еще глиняное блюдце с грубым петляющим узором, а еще… но мы же потом сюда вернемся, правда? И я хочу поговорить с этим хионцем, а экскурсовод переведет, я спрошу про легенды, может, можно купить книжку…

Я ее расцеловал. Как ее не любить, когда она такая… живая?

Мы двинулись дальше. Сойка забежала вперед послушать Бубнилу, а я думал про старого сухаря, который остался в ларьке. Наверное, он такой же хионец, как я капитан дальнего плавания. Да и вряд ли есть такой народ. И все это надувательство и вытрясывание денег. Ну и ладно. Я догнал свою птицу счастья, она тут же велела ее сфотографировать. Потом потребовала у какой-то полной дамы, чтобы та сфотографировала нас вдвоем, но у дамы руки явно были не оттуда, и ни один кадр моей девчушке не понравился. Потом на помощь пришел суровый мужичок, пару раз щелкнул — и загляденье, вертикаль не завалена, никто глаза не закрыл, лица пристойные и влюбленные, природа яркая и манящая. Спасибо, друг, выручил. Если есть у моей Сойки изъян — так это ее любовь пощелкаться. И так, и сяк, и наперекосяк, и десять кадров на одном и том же месте, в одной позе, пока не будет, по ее мнению, идеально. А, по моему, совершенно одинаковые снимки. И композиция никуда не годится, и свет не так падает. Ну и ладно, главное, чтобы ей нравилось.

Наконец, мы вышли к «Стоунхенджу». Если честно, мошеннички меня приятно удивили. Надо было постараться раздобыть такие каменюки, повырезать на них закорючести всякие, вкопать поживописнее да полгода ждать, пока мхом обрастут. Интересно, окупилось? Экскурсанты разбрелись искать ракурс, Сойка злилась и нервничала, потому что люди совершенно не вписывались в эту древнюю красоту, весь кадр портили. Подожди пятнадцать минут, глупышка, они сами уйдут.

Бубнила что-то блеял про древний календарь, солнечные часы, обсерваторию, капище и посадочную площадку для НЛО — все в куче. Провел нас чуть подальше, показал плачущего идола. Вот идол был жутковатый: уродливый, почище истуканов на острове Пасхи, здоровый, в два роста, наверное, с синими потеками на пористых щеках. Эта синяя гадость, как нам не замедлили сообщить, в темноте светится и издает тонкий приятный запах. В сувенирной лавке можно будет приобрести пузыречек. Естественно, Сойке тут же понадобилась эта дрянь. Вся квартира у нас завалена разными побрякушками, которые ей однажды приглянулись, а потом были забыты с появлением новой безделки. Сойка и есть. И за что люблю?

Потом были фокусы. Нас отвели к каменному домику вроде часовенки, внутри была только обветшалая до полной неопределимости статуэтка в нише и под нишей — что-то вроде почти плоского каменного блюда. Предлагалось по очереди заходить, приносить малую жертву хионскому божку и загадывать желание. Сойка даже задрожала от нетерпения. И как она всему этому верит? Пихнула мне в руки фотоаппарат, нашарила горсть монет, побежала жертвовать. Успела первая. Минуту стояла в этой каменной будке, потом вышла просветленная, в сложенных ладонях несла страшненькую деревянную фигурку человечка. «Ты бы знал, что я загадала!» — таинственно прошептала она на ухо мне, бережно спрятала человечка в сумку и побежала снимать плачущего идола, пока все потянулись загадывать желание.

Последним пунктом перед долгожданным пикником была сцена НЛО-крушения. Двояковыпуклая линза, сплющенная и криво лежащая на каменном холме. Не пожалели деревьев ради такого аттракциона, посрубали, поломали, пообожгли макушки слева, будто падала тарелка и след оставила. Но я походил вокруг и нашел халтуру — свежие следы сварки. Видимо, наспех склепали экспонат в надежде, что больше народу привлечет.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Ну, сколько?

— Пожертвований на три тысячи. За сувениры — пять с копейками. Ну, и за билеты, само собой. Минус автобус, бензин и пикник. Но это мелочи.

— А я тебе что говорил? Окупается!

— Достали меня эти фокусы. Выматывает.

— А меня не выматывает? Думаешь, легко эту чушь впаривать? Зато еще немного — и починим твой тарантас. И можешь хоть на все сто четыре стороны. А то оставайся. Видишь — здесь тоже можно неплохо заработать.

— Пошел ты. Пойду слизи залью.

Старик хионец пошевелил спрятанными в жидкой бороде термовибриссами, нашел в небе родную звездочку и почти по-человечески вздохнул.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

В общем, экскурсия закончилась. Мы вернулись к ларьку. Старик из ларька успел расстелить дешевые пледы, разложить всякие бутерброды, фрукты и печенюшки. Пикник, конечно, вышел скудный, но чего жалеть: вон как Сойка радуется, завалила вопросами Бубнилу, скупила почти все блестящие сувениры (среди прочего пять пузырьков синей жижи — подружкам дарить), пожертвовала стольник на нужды вымирающего народа и, счастливая, впилась в сочную грушу. На обратном пути показывала мне бесконечные фотографии, щебетала, щебетала. Потом, задремывая, шепнула: «Знаешь, что я загадала? — Она вытащила деревянного человечка из сумки как великое сокровище. — Я загадала малыша». И улыбнулась тепло-тепло. Я взял уродика из ее рук, поцеловал Соечку в лоб. Да ты сама как ребенок, любимая. «Все, что хочешь», — ответил я. И она уснула.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в Курске в 1990 году. Окончила с красным дипломом Институт журналистики и литературного творчества (г. Москва), специальность — художественный перевод. В тот же период стала переводить с английского для издательства «Эксмо», на данный момент опубликовано 7 переведенных книг. После института устроилась в бюро переводов (владеет четырьмя иностранными языками), работает редактором отдела нефтегазовой тематики по направлению «бизнес, маркетинг». В школе писала стихи и рисовала, в институте стала ходить на мастер-класс фантастики и детектива под руководством В. Т. Бабенко, принялась за прозу. Опубликовано пока совсем немного, в основном, благодаря интернет-конкурсам. Подборка стихотворений, журнал «Девичник» N9 22/23, 2007 г., рассказ «Записки о демоне», альманах «Этажерка» N9 4, 2010 г., рассказ «Джунгли, стрельба и немного безумия», журнал РБЖ «Азимут», 2013 г., рассказ «Перемен», альманах «Антология Мифа-2013», Феодосия, рассказ «Зачем и почему», «Знание-сила. Фантастика», № 2/2014.

⠀⠀ ⠀⠀

Павел Веселовский Мой друг клойдер

повесть

Помню, что шел серебристый, невероятно звонкий дождь. Жестяной козырек подоконника исполнял металлическое стаккато, из окна тянуло пыльной летней сыростью и хорошо постиранными акациями. Я с усилием резал корку уже порядком зачерствевшего хлеба, стараясь не рассыпать крошки на пол, и чуть не разбил кончиком ножа блюдце. Выругался, потом успокоился и принялся нарочито медленно размазывать кубик масла по хлебу. Масло было желтее обычного. Как обычно, впрочем. Тикали часы над холодильником, но из-за шелеста дождя их слышимый ритм попадал в раздел кардиологической патологии. Щелк-щелк-пауза-щелк-пауза-пауза-щелк-щелк-щелк… Пыхнула молния, пару секунд спустя по дому раскатило артиллерией грома. Рядом!

Бережно отлепляя от крупной, месячной давности сырной головы тонкий пластик, утешал себя, что крошечный сепаратистский очаг плесени с другого края — просто свидетельство благородного происхождения продукта. Сегодня я выходной — это большой плюс. Выспаться все же не удалось — это очевидный минус. Неожиданно, как-то ностальгически и подло захотелось коньяку. Ма-аленькую рюмочку, но чтобы настоящий «Арарат», причем «Наири» двадцатилетней выдержки. Ох и фантазер, да…

Резко зазвонил телефон, лезвие сорвалось и испортило идеальный пластик кривым диагональным обрезом. Ну разумеется… Взял трубку левой рукой, и сразу же ощутил, что рука жирная от сыра. Ноосфера неудачников пристально следит за тобой, приятель.

— Алло! — недовольно буркнул я, косясь в окно. Пунктиры капель чертили уже ровнее и спокойнее, лужи на тротуарах полнели, дохнуло свежестью.

— Мишка? Мишка, это я, Коська! Парамонов… Распознал?

Как не узнать — этот голос сложно было спутать с другими. С легкой трещинкой в тембре, всегда смешливый, но беззлобный, как будто даже старческий. И в то же время глубокий, характерный. Я не видел своего одноклассника уже несколько лет, но вспоминал частенько.

— Приве-ет… какими судьбами? Ты откуда вообще?

— Слушай, я в городе, проездом… — в трубке что-то грохнуло, тут же грохнуло и у меня, — … больше некому позвонить, чувак. Нужна твоя помощь, честно говоря.

— А что стряслось? — никогда, никогда не бывало такого, чтобы с Коськой чего-то не стряслось, — так ты заходи в гости-то, чайком тебя напою?

Призрачная надежда, что Костя согласится прийти сам, конечно же, не сбылась.

— Не, не сейчас, времени нет, — голос его стал глухим, наверное, просто отвернулся от трубки, — ты мне здесь нужен. Слушай, неудобно просить, но ты не мог бы подойти прямо сейчас к мэрии? Тебе же недалеко, ага?

Я не без тоски поглядел на остывающий чай и приветливо изогнувшийся в тарелке бутерброд с сыром. Потом оценил плотность дождевой пелены. А зонтик у меня сломан. И вот вопрос, остались ли после вчерашнего сухие или просто чистые носки?

— М-м-м, — борясь с чувствами, промычал я в трубку, и далее с напускной готовностью:

— Конечно, давай подойду… Это очень срочно, Кость?

— Миш, давай я скажу открытым текстом: здесь началась ревербация^[21] клойдов, сильнейшая причем. Я без тебя никак не обойдусь, пойми. Я в городе совершенно один, к кому мне еще обратиться? С меня пиво! Нет, с меня коньяк!

Тут он угадал, подлец. Коньяк был бы кстати. Я почесал затылок, пощипал себя за мочку уха. Мокнуть не хотелось. Опять эти клойды… С тех пор, как Константин закончил дипломатическое отделение МГИМО, а потом неожиданно увлекся геологией и несколько лет проторчал на буровых сначала в Африке, потом в Полинезии, потом еще черте где, клойды стали его основной профессией. А заодно, видимо, хобби, призванием и семьей. Правительство дало какой-то секретный, невероятно мутный грант, на который Коська три года просто мотался по миру, потом купил квартиру в Питере (и на какие шиши — ну не на грант же?) и начал пропадать совсем уже в неизвестном направлении. Мы плотно, весело и как-то обоюдоостро дружили со средней школы, не терялись и в студенчестве, но в статусе клойдера Коська быстро отдалился от меня — от всех нас — и появлялся наскоками, то с победными, но все равно непонятными, новостями, то пришибленный и молчаливый, но опять же неразгаданный. Предугадать, каким он прибудет в следующий раз и когда, было невозможно. Ташка, которая весь выпускной класс целовалась с Коськой, обиделась на него на первом курсе и чуть не женила на себе уже на третьем, окончательно бросив на защите диплома — она считала, что клойды испортили характер нашего общего друга. Я дипломатично отмалчивался, поскольку характер самой Ташки тоже вызывал во мне противоречивые чувства. Собственно, я и сам чуть не женился на ней четыре года назад, и эту историю у меня нет никакого желания рассказывать. Тем более, что Коська, скорее всего, ничего об этом не знал.

— Ага, — мрачно произнес я, обреченно цыкая зубом, — клойды, значит. Так, ну говори, где встретимся, я уже одеваюсь.

Из одежды на мне были видавшие виды семейники и черная китайская майка с масками пекинской оперы, деликатно прохудившаяся спереди — в незаметной черной прорехе одиноко торчал грудной волосок. Я тут же вспомнил, что футболку из Пекина привез мне именно Костя, и стало немного стыдно за свою такую сытую, домашнюю лень.

— Здорово! — радостно засипел Коська, — ты меня натурально спасаешь, чувак! Подбегай прямо к парадному крыльцу администрации, здесь кое-какой народ, а я с краешку прилип, аккурат под колоннами. Да, и это, Мишка, будь так добр, захвати свои стихи!

— Стихи? — тупо переспросил я, — ты сказал «стихи»?

— Да-да, тетрадку свою возьми, школьную, — нетерпеливо подтвердил Коська, — ну ты же не станешь уверять меня, что выбросил ее? Ведь сохранил, а?

Я сохранил. Но как он вообще вспомнил про нее?

— Слушай, Кость… Ладно, я пришлепаю к тебе по дождю, во имя Великого Космоса и твоей квадратной башки — но стихи-то тебе на кой ляд?!

Присказка про Великий Космос была нашим фирменным сакральным паролем, без которого не затевалась ни одна школьная афера.

— Послушай меня, чувак, просто возьми тетрадку, — умоляюще и страдальчески заскрипел Костя, — долго объяснять, ей богу. Нужно позарез! Тебе же не трудно, ну?

— Жди, — зло бросил я и повесил трубку. Понимая отчетливо, что чай ускользает от меня, я все же запихал за щеку жесткий и шершавый бутерброд, натянул джинсы и ветровку, отыскал в дальнем углу вещевого ящика пожилые, скрученные в тугой засушенный узел чистые носки. Тетрадку со стихами предусмотрительно вставил в полиэтиленовый файлик, который по совместительству должен был выполнять роль зонта. Хлопнул дверью, понял, что оставил ключи на зеркале, вернулся. Постоял секунду перед волшебной поверхностью: лицо помятое и небритое, глаза с красными прожилками и бегают, оправа на очках местами облупилась. Неумолимо приближалось тридцатипятилетие. Ну что ж, некоторые в моем возрасте уже лысеют.

Я не стал вызывать лифт и пошлепал кедами вниз по бетонным ступенькам, знакомясь по пути с шедеврами нецензурного граффити и образчиками неудачного гадания на картофельной шелухе и конфетных обертках.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

В наш последний раз я встретил Костю в автобусе. Обычном рейсовом, отчаянно забитом «Икарусе», где меня прижали к щелям «гармошки» трое дурно пахнущих гастарбайтера и крашеная тетка необъятной толщины. Я ехал в офис пить растворимый кофе и флиртовать с бухгалтершами, с возможными вариациями на поедание пиццы и обсуждение диагноза моей машины, которая не то чтобы умерла, но уважать себя уже понемногу заставляла.

Из консервной массы тел появилась жилистая рука и хлопнула меня по плечу. Затем, скользя вдоль и даже где-то поперек объемной псевдоблондинки, в мой микромир выдавился Костя. Он был завернут в немыслимой пестроты пончо, на спине болталось гротескно маленькое сомбреро, а непослушные пшеничные волосы прихвачены красной лентой «а-ля Рэмбо». Он обаятельно улыбнулся тетке, извиняясь за вторжение. Тетка немедленно растаяла — когда хотел, Костя мог быть неотразимым. Было в нем нечто такое, широкомасштабное, робингудовское, смесь благородства, разгильдяйства и неожиданного бесстрашия, чем женщины на первых порах восхищались.

Мы попытались обняться, но в сложившихся условиях скорее просто позволили толпе плотнее стиснуть нас. После стандартных «А ты где?..», «Ну, даешь!» и «Да так, помаленьку…» мы быстро поняли, что мне рассказывать совершенно нечего (а помнишь, ты все мечтал съездить на Кубу? Нет? Ага, был там в прошлом году — любопытное местечко…). И тогда начал рассказывать Костя.

Оказалось, он только что вернулся из Перувии, где, по его словам, назревало нечто кризисное. Я не слишком хорошо разбирался в политике, но Костя так смачно и интригующе живописал всю низость и продажность перувийской аристократии, идущей на коротком поводу у транснациональных компаний, что сразу же захотелось бросить работу, отрастить бороду, напялить бейсболку цвета хаки и уехать в прерии, защищать нарождающуюся демократию. Наш престарелый «Икарус» дергался и завывал, от скрипучей «гармошки» как-то вкусно пахло резиной и мазутом, Костя таращил свои и без того крупные глаза, похохатывая и излагая доктрину национал-культуризма в понимании некоего Альберто Гутиереса, вождя перувийских «революционариос». Я восхищался способностью своего одноклассника знать в совершенстве пять языков, цитировать по памяти Гомера и Кафку, писать иероглифами и в то же время виртуозно, легко и метко материться. Колыхающаяся рядом тетка благодушно улыбалась.

Из объяснений Кости стало ясно, что, несмотря на благородные начинания, у свободолюбивых коммандос Гутиереса рыльце было не только в пушку, но также и в текиле, кокаине и евродолларах. Вот как, заметил я. Да, вскричал Костя, ты же понимаешь, что именно этот сложный колорит девальвации песо, давления американских интересов, дождевого размытия русл пресноводных рек, массовой миграции перувийского истеблишмента с одной стороны, обнищания сельского населения северных районов — с другой, и создает отличные условия для резонансной активности клойдов!

Возможно, последнее слово Костя произнес чересчур громко. Крупная тетка вздрогнула, ее улыбка погасла; о чем-то бормочущие гастарбайтеры примолкли и покосились на нас; и вообще, мне показалось, что весь автобус как-то напрягся и притих. Клойдеров не то чтобы боялись или ненавидели, но старались избегать. Их репутация буревестников обычно делала их нежеланными гостями на любой вечеринке.

Костя как-то жалко улыбнулся: кажется, он уловил всеобщие флюиды тревоги. Во мне проснулась дружеская солидарность, я откашлялся и отчетливо, окидывая взглядом весь салон, пригласил Костю вечером в кафе. Дескать, посидим, тряхнем стариной, можно и Артему позвонить, а? Расскажешь про своих клойдов, а я стихи почитаю. На что Костя, уже вполне совладавший с мгновенным приступом растерянности, дипломатично ответил, что непременно перезвонит. И что ему пора сходить, прости. И что был очень рад повидаться.

И он не перезвонил, а напротив, пропал на целую пятилетку. За эти годы в мире много чего произошло: взорвалась, зацепив осколками всю Панамерику, безумная революция в Перувии; телефоны превратились из тонких в гибкие и липкие; российские академики Старков и Майер получили Нобелевскую премию по физиоэкономике за доказательство теоремы Клойда; ну а мы с Ташкой успели сойтись, родить Генку и разойтись, так и не поженившись.

Впрочем, вру: кое-какие известия о Косте в этот период ко мне все же попадали. Первое заключалось в пространной, написанной путано и сложно статье в «Ассошиэйтед пресс», которую мне пришлось переводить по долгу службы года три назад. Речь там шла о прогнозе австралийских социологов (фамилии их я, конечно же, забыл через секунду после прочтения), предсказывающих катастрофическое падение производительности труда в Китае и Японии, грозившее неминуемым обвалом юаня. Австралийцы поначалу были весьма убедительны, но под конец понесли явную чушь, пытаясь связать индексы фондовых бирж Индокитая с графическими интерпретациями муссонных циклов в Желтом море. В огороде бузина, а в Киеве дядька! И я бы сразу выкинул газету в корзину, если не маленькая приписка курсивом в конце статьи: авторы выражают искреннюю благодарность русскому геологу К. Парамонову за предоставленные статистические материалы.

Второй раз весточка от Кости пришла не абы как, а через почтовый ящик. Год спустя после первого письма, машинально вытаскивая пачку бесплатной рекламы из жестяной коробки с номером моей квартиры, я ощутил под пальцами нечто плотное. Это была тонкая, но все же бандероль! В желтой оберточной бумаге, с настоящей сургучной печатью и множеством заграничных штемпелей. Адрес отправителя — ЮАР, Кейптаун, Вуртрекер-роад, Парамонов Константин. Занесло чертяку!

В конверте оказались дополнительно завернутые в пластиковый пакет небольшая, но чертовски хорошо изданная книжка стихов Льюиса Трункпа (известнейшего негритянского поэта), и письмо, написанное Коськиным почерком круглого отличника. Его я приведу полностью, полагаясь на свою память (единственное, на что мне никогда не приходилось жаловаться), тем более что текст невелик:

⠀⠀ ⠀⠀

«Дорогой Михаил! Мишка, забодай тебя баран! Ты не представляешь, как я соскучился по тебе и нашему милому провинциальному городку! Извини, что пропадал столь часто и подолгу — такая работа, ничего не могу поделать. В оправдание скажу, что вспоминаю всех вас постоянно, и надеюсь, что однажды соберу всю шайку в лучшем ресторане города.

При встрече передавай привет Теме, Анджело и Петьке. Поцелуй от меня Ташу, если увидишь — целомудренно и без французских глупостей. Или не целуй — как хочешь.

Пишу тебе, фактически, сидя на краю Мыса Доброй надежды и болтая левой ногой в Индийском, а правой — в Атлантическом океане. Гальванические токи проходят сквозь мое бренное тело и вызывают побочное искрение мозговой коры — так что прости за сумбурный стиль. Что я делаю в Африке? Думаю, ты, как человек проницательный, уже догадался. Да-да, клойды разбушевались не на шутку, и я тут как тут. Если интересно, почитай тематическую прессу — похоже, что белое население готовит здесь настоящее восстание, все мои аэростаты и наземные зонды подтверждают это. Самому мне пришлось в целях маскировки загореть дочерна, чтобы не вызывать подозрений у местной охранки. Шучу. Нет, я просто постоянно ношу паранджу и закрытую обувь, а порой и перчатки. Не шучу ни капли. Словом, тут очень горячо, и мои фолианты растут, как на дрожжах. Надеюсь через пару лет оформить полноценную докторскую и получить массачусетский грант. Не потому, что престижно или деньги, а потому, что открывается доступ к некоторым штатовским лабораториям, подобных которым у нас просто нет. Я пока не знаю, как к этому отнесется РАН, но верю в лучшее.

Если ты спросишь меня, где я был эти два года, что делал, я смогу ответить коротко: пахал. Ей богу, никогда мне еще так не работалось, взахлеб, порою трудно, но дьявольски интересно. Пришлось, правда, поколесить по свету, бывал и в Португалии, и в Исландии, и в Гонконге, и еще много где; редко ночевал в одной гостинице дольше недели. Откуда деньги? Ха, если станут расспрашивать, скажи, что сдаю квартиру в Питере. Это почти правда. По понятным причинам, кое-каких подробностей я не могу раскрывать в письме, уж прости.

Знаешь, Мишка, я порой задумываюсь — к чему меня все это приведет. Порой мне действительно жаль отца, который искренне надеялся на мою карьеру дипломата, едва ли не прочил меня в консулы. Да, я мог бы стать консулом или даже послом. Ходить на приемы, кому-то вежливо улыбаться и врать, печатать отчеты, переправлять через границу секретные донесения в дипломатическом чемоданчике. Носить галстук. Жениться на своей переводчице. Ску-учно… И мама расстраивается, называет меня бродягой. Она вообще не понимает, что такое клойды, зачем они, какое отношение имеют к современному миру. А я не в силах объяснить. Ведь я даже тебе не в силах объяснить — хотя всегда признавал в тебе равного по интеллекту, уважал как друга и человека со светлой головой. Просто вся эта тема немного в ином измерении, мышление поперек, так сказать… Эх, Мишка, как бы мне хотелось порой взять тебя с собой, показать все свои записи, вместе посидеть на заре, когда розовый восход борется с уходящей грозой и все датчики зашкаливает! Знать все то, что знаю я, присутствовать при этом и не мочь ни с кем поделиться — это тяжело, поверь.

Я бы сказал — пиши в ответ, но ты и сам понимаешь: завтра-послезавтра мой обратный адрес уже поменяется… Телефон я не завожу, поскольку часто менять сим-карты слишком хлопотно. И потом, я нахожу необъяснимую прелесть в обычной шариковой ручке и каллиграфических вензелях: это почти терапия. Есть и другие причины. Впрочем, у меня все еще есть электронная почта, я даже проверяю ее раз в два-три месяца, когда добираюсь до хорошего отеля. Адрес ты, я уверен, помнишь: «парамоша» и так далее… Расскажи про себя и город, если не лень.

Искренне твой, ни капли не загадочный Константин.

Р. S. книжка стихов на английском, но перевод такой великолепный, что я не удержался и купил ее тебе. Оцени и сохрани! Как знать, быть может, однажды почитаем ее вместе…»

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Через пару месяцев после получения бандероли я пошел пообедать в корпоративную столовку. Выбирая между ошпаренной курицей и каменноугольными котлетами, я предпочел жирно поблескивающий усталой вермишелью лагман. Балансируя подносом между увлеченно жующих коллег, я пробрался в самый угол тесного полуподвала без окон, посадил зад и отхлебнул водянистый компот. Кажется, им так и не удалось до конца размочить эти сухофрукты. Укрепленный на стене почти цветной телевизор надсадно хрипел международными новостями. И невольно вслушиваясь, я насторожился. Бойкий, стриженный бобриком корреспондент столичного канала вещал откуда-то из штата Миссури, где разгорался скандал с нападением на ряд зарубежных ученых. Упоминалась радикальная организация с говорящим названием «Ку-клукс-клойд», которой и приписывались эти акты насилия. Показали какой-то сгоревший офис, тело, накрытое простыней, потом толпы скандирующих манифестантов и полицейские дубинки. Затем на репортаж наехал кадр вежливого, причесанного на пробор ведущего, который поставленным голосом компетентно напомнил, что на прошлой неделе лидер мусульманской группировки «Аль-Сахеджа» призвал всех правоверных верующих не оказывать поддержки странствующим ученым-клойдерам, чьи исследования противоречат основным положениям Корана и являются контрпродуктивными. Ведущий хотел сказать что-то еще, но в этот момент по зданию отрубили свет, раздался дружный вопль разочарования мирно обедающих сотрудников и чье-то испуганное ойканье. Кто-то язвительно заметил, что боится в темноте есть сосиски. Трапеза была испорчена.

И все же вечером, уже сидя в домашних тапочках и не спеша потягивая светлое чешское, я прошерстил Интернет в поисках новостей по теме «Ку-клукс-клойд». Организация, разумеется, была скандальная, построенная по анонимному сетевому принципу, подобно тем группам техногенных анархистов, которые периодически пытались взломать сервера Пентагона и портили жизнь ядерным объектам Сирии. К моему облегчению, убитым в США ученым оказался какой-то датчанин, русских фамилий не упоминалось. Тогда я впервые осознал, что странная профессия Кости — не просто баловство или разновидность хиппи от науки, но нечто вполне весомое и вызывающее серьезное сопротивление влиятельных людей. Потому что анонимные радикалы — это хорошо, но ведь кто-то им должен платить деньги…

Кажется, я даже написал на Костин электронный адрес пару писем, и кажется, они у меня даже получились. Там, конечно, не было стихов, но было много ностальгии и пространных философских размышлений о бренности провинциального бытия. Нет, пожалуй, ни черта они у меня не получились. Да и ответа я не дождался.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Но было второе бумажное письмо. Его я получил весной, буквально два месяца назад. И передала его мне, как ни странно, Таша. Как обычно, в воскресенье я зашел к ним погулять с Генкой, как обычно, с показным безразличием поздоровался с Андреем, крикнул сына. Из комнаты вышла Ташка, слегка располневшая за последнее время, но все еще очень аппетитная, и протянула мне листок бумаги. Пояснила, что это никакой не счет за садик, а послание от Парамонова (при Андрее она всегда называла Костю по фамилии). Причем послание это было вложено в конверт с обратным адресом московской академии гуманитарных наук, никакой фамилии Парамонова там не было — но предназначалось письмо именно мне. На мой вопросительный взгляд Таша только изящно пожала плечами и наказала проследить, чтобы Генка не снимал шарф.

В письме же было следующее:

«Привет, Мишка, это я, Костя. Буду проездом в городе, но не в этом месяце. Напал на мощный конгломерат, клойдов там не десятки, а тысячи или даже десятки тысяч. Сам с тобой свяжусь, так что не удивляйся, если что. Я сейчас буквально в центре воронки, пока не понимаю, каков алгоритм выхода. Но подозрения есть… Держи стихи при себе, это важно.

Парамонов.

Р. S. Сожги письмо — на всякий случай».

Почерк был беспорядочный, создавалось впечатление, что писал Костя на весу или на коленке. Бумажка же, действительно, когда-то была квитанцией на оплату каких-то коммунальных услуг. Но вовсе не Костиных, а некоего гражданина Иберидзе М. Г.

Генка катался с горки, безбожно марая в песке новенькие штаны с подтяжками, а я мерз на скамеечке и размышлял о судьбе своего одноклассника. Письмо послушно сжег, попросив у проходящего опухшего мужика зажигалку. Бывшая квитанция весело принялась, мгновенно испаряя в атмосферу тревожные, непонятные, сложенные впопыхах слова. Со скамейки напротив две мамаши в пуховиках неодобрительно наблюдали за мной — вот еще, папа-растяпа, привел ребенка на площадку и бумагу жжет. Я попытался извинительно улыбнуться, и подкравшееся пламя немедленно обожгло мне пальцы.

⠀⠀ ⠀⠀

Теорема Герхарда Клойда, того самого ненормального немца, что до тридцати лет успел заработать три миллиарда, а в тридцать семь решил, что прибыль и налоги — зло, распродал компанию, деньги подарил медицинским фондам, переехал в Норвегию и начал жить там уединенно… так вот, эта теорема гласила, вкратце, что при определенных условиях множество отдельных гуманоидных личностей (читай — людей) выступает как описываемая математическим языком многомерная матрица; более того, некий функционал этой матрицы — опять же, при определенных условиях — способен прямо воздействовать на подобные же матрицы, но уже составленные из других элементов. Каких элементов, спросите вы? Спросите что-нибудь полегче, отвечу я. Может быть, кирпичей. Или деревьев. Или океанских волн. Или наборов шоколадных конфет в розничной сети крупного ритейлера! Поскольку Клойд неофициально считался сумасшедшим, большинство серьезных ученых не спешило вдаваться в его теории. В лучшем случае выкладки Клойда называли попыткой формализации философских рассуждений Вернадского о ноосфере. До тех пор, пока Старков и Майер не взяли и доказали теорему Клойда для ряда частных случаев — чисто математически. Да, случаи были частные, но доказательство верное! И свою Нобелевку они получили прямо под носом у некоторых ортодоксов, брызжущих пеной в сторону Клойда.

Чтобы не морочить вам голову своими дилетантскими интерпретациями скандальной теоремы, я лучше процитирую человека, чей авторитет в академических кругах непререкаем. Сэр Чарльз Брентон, профессор Оксфордского университета, доктор философии, в ответ на просьбу журналистов популярно пояснить теорию клойдов, ответил так: «Представьте себе Лувр, где на стене мирно висит полотно знаменитой «Моны Лизы» Микеланджело. Она, конечно же, слегка улыбается. Допустим, мы с вами каким-то образом пробираемся в начало шестнадцатого века и уговариваем Леонардо приопустить уголки губ Джоконде. Теперь она, бедняжка, явно грустит. Так вот, согласно Герхарду Клойду, в тот самый момент, когда Мона Лиза прекращает улыбаться, во Вселенной возникает небольшая, по меркам Солнечной системы, причинно-следственная, или, если хотите — информационная воронка, которая вращается и заставляет тысячи лиц на картинах тысячи художников, живших после Микеланджело, менять свое выражение. Портреты Ван Гога смеются и плачут, из-за зеленого яблока Магритта кто-то высовывает язык, Екатерина Первая показывает вам фигу… Более того, если они делают это сколько-нибудь слаженно, мы даже сможем с некоторой степенью точности предсказать изменения погоды в окрестностях Лувра или хотя бы Парижа. Звучит, конечно же, иррационально, но работы Старкова и Майера убедили нас в правдивости этих выкладок на примере залежей торфа в Западной Сибири и муссонных циклов в Индокитае».

Теперь вам все стало понятно? Уверен, что нет. Но похоже, что простая публика не смогла добиться большего от корифеев тензорного исчисления… Газеты и сетевые ресурсы охотно, к месту и не очень, публиковали фотографии престарелого Брентона, увлеченно иллюстрирующего свои пояснения жестами: седобородый сэр то натягивал пальцами улыбку до ушей, то печально опускал их под усами, то проделывал в воздухе магические пассы, изображая эту самую тензорную воронку. Судя по всему, дед развлекался от души.

Однако, несмотря на явный провал популяризации теории клойдов (так немедленно стали называть сами возмущения в пространственно-информационном поле событий, ведущие к взаимодействиям матриц… простите, это опять цитата!), наука, что называется, «нашла применение в народном хозяйстве». Более того, заинтересовались и военные. Поползли слухи, что при американском агентстве АНБ организован чуть ли не институт по изучению клойдов, что МОССАД забрасывает опытных клойдеров в сектор Газа, что на Тайвани создана секретная группа клойдеров-телепатов (по-моему, явная чушь), которая пытается контролировать такую же группу в Шанхае, но только без телепатических способностей.

Название «клойдер» постепенно обрастало скандальной славой, рядом со словом «клойдер» частенько можно было уловить фразы «вызвал катастрофу», «спровоцировал конфликт» или «разжег». Я представил себе милейшего, интеллигентнейшего Костю, разжигающего какой-то мировой пожар — даже костер — и понял, что все это точно не про моего друга. Никакой он не поджигатель, и не пожарник, и не факир — он, скорее, художник от науки, или, если угодно, фотограф от политики. Зная Костю, я предполагал, что его безмерно увлекает сама возможность созерцать какие-то живые, значимые события, чувствовать себя очевидцем глобальной истории. Но не просто зевакой, а скорее аналитиком, который знает и предугадывает малейшие изменения в раскладе сторон, в курсе этих роковых исторических «Титаников», которые бороздят мировой океан человечества, норовя то и дело напороться на предназначенный им айсберг…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Дождь сделал вид, что прекращается: из суетливо-панического, беспорядочного, брызгливого душа он превратился в солидную, размеренную и тяжеловесную капель. Одна такая капля метко шлепнулась мне на правую линзу очков, разделив мир на две части — резкую-графическую и размытую-акварельную. Я перепрыгивал лужи, потяжелевшими боками явственно ощущая, что мне уже не двадцать. Но сиренью во дворе пахло именно как в двадцать, когда я простаивал под окнами Ташки по полночи, не решаясь ни позвонить, ни уйти. Вспоминать это было и сладко, и неприятно.

Как я ни старался, на подходе к центральной площади кеды уже неблагородно похлюпывали, а джинсы потемнели по щиколотку. Да, перед мэрией были какие-то люди, человек тридцать — небольшая цветастая клумба зонтиков, полукругом высаженная вокруг компактной группы любителей летних водных ванн. Перед крыльцом администрации отважно мокли пятеро… активистов? Представителей… кого? Штрейкбрехеров? Зеленых? Я, признаться, мало интересовался политической жизнью города. Пятеро мокнущих что-то негромко объясняли толпе, никаких громкоговорителей у них не было. Неподалеку невозмутимо стоял наряд полиции в дождевиках, их рации периодически хрюкали, а с дубинок капала вода. На ступенях же примостилась съемочная группа местной телекомпании — оператор и камера под прозрачным куском полиэтилена, да еще хрупкая девушка в джинсах и с микрофоном.

Потом я заметил Костю. Он и еще несколько невзрачных на вид мужчин прятались под карнизом крыльца, подпирая розоватые колонны административного гранита. Костя тоже увидел меня и помахал рукой. Я аккуратно обогнул толпу под зонтиками и быстро забежал под сень портала. Проходя мимо телеведущей, услышал, как она негромким, но хорошо поставленным и неожиданным для тонкой фигуры контральто говорит в микрофон что-то о требованиях лидеров шахтерских профсоюзов…

Мы коротко пожали руки, словно бы виделись только вчера. Но это было не так: Костя прилично изменился. Некогда угловатое, всегда готовое улыбнуться лицо его порядком оплыло, появились мешки под глазами, наметились морщины. Волосы, как и прежде, были непослушны, да только на макушке их осталось совсем немного. Неужели пьет? — подумал я и тут же решил, что это все-таки усталость: в глазах у моего одноклассника светился хорошо знакомый мне огонек упрямства и легкой сумасшедшинки.

— Ты молодец, что пришел, — спокойно сказал Костя своим надтреснутым голосом, — стихи с собой?

Я молча продемонстрировал ему обрызганный дождем файлик. Он кивнул, потом долго, прищурившись, смотрел на небо. Там, похоже, замешивался весьма неаппетитный кекс из темно-фиолетовой тучи и горстки раскиданных по краям света серых клочков тумана.

— Зондов тут у меня, конечно, нет, — проговорил Костя как ни в чем ни бывало, как будто два часа до этого подробнейшим образом объяснял мне, чем он тут занимается, — но я связался со знакомыми ребятами из метеоцентра, они мне подкинули цифр по старой дружбе… Короче, Миха, будет буря, причем не из последних…

Я отлично чувствовал холодные мокрые носки; прожеванный сухой бутерброд настойчиво просил чая; но хуже всего было дурацкое ощущение своей полной никчемности на этом гладком каменном крыльце в этот неприветливый вечер.

— Слушай, Кось, — начал я, зябко поводя плечами, — ты мне расскажи вкратце, что за срочность такая у тебя произошла, зачем тебе мои стихи, зачем тебе мэрия и эти люди. Ты же понимаешь, я ни черта не соображаю в клойдах, в клойдерах, в клойдинге, или какие еще ботанические термины ты употребляешь. А еще лучше — вот послушай меня — давай пойдем куда-нибудь в кафе, где тепло и кофе горячий, желательно с корицей, где можно посидеть на мягком диване и совершенно никуда не торопиться. Вот за все эти годы, что ты уехал из города — когда нам еще удавалось это сделать?

Костя посмотрел на меня долгим испытующим взглядом, и на лице его тенью прошла знакомая мне легкая, ироничная и как бы сожалеющая улыбка, которая всегда означала, что он придумал какую-то шкоду, до чего мы, остолопы, без него никак не могли допереть. Улыбка прошла и растворилась, оставив на помятом лице лишь внутреннее напряжение и усталость.

— Может быть, и кофе, — непонятно ответил он, — но вероятность невелика. А стихи твои мы используем как якорную константу, да… Ты ведь не переписывал их со школы?

— Да я почти забыл про них, — честно признался я, — даже не знаю, зачем их храню вообще.

— А я вот не забыл, представь себе. И между прочим, некоторые были очень даже ничего.

— Да брось, — фыркнул я, — что хорошего может написать сопливый юнец семнадцати лет? Крылья, ангелы, гитара? Кровь, свеча и декольте?

— Вот-вот, — хихикнул Костя, лишь очерчивая улыбкой морщины, — видишь, еще помнишь. Нет-нет, Миха, что-то в них было, не спорь.

— В них были сопли, — упрямо кивнул я, — но какое это имеет значение? Ты собрался декламировать мои детские стихи перед администрацией?

— Я собрался оставить тебе наследство, — сказал Костя уже совершенно без улыбки, — и за это заранее извиниться. А что касается мэрии… тут просто много свидетелей, очень удобно.

Я поморщился:

— Знаешь, у меня всегда было плохо с кроссвордами и судоку; можешь говорить по-русски, без аббревиатур и иероглифов? Какое наследство, трах тебя тибидох?

— Имени Великого Космоса, я полагаю, — серьезно ответил Костя и, придвинувшись поближе, заговорщицки прошептал: — Ты еще помнишь наш секретный код? Восьмой класс, уроки химии? Квадраты, диагонали?

Я отодвинулся и внимательно всмотрелся в глаза друга: не пьян, но может быть, что-то курит? Кто их знает, этих перувийских Гутиересов, на что они подсадили моего одноклассника в своих чертовых пампасах, или что у них там?

— Я полностью в адеквате, Михаил, — зло и с насмешкой сказал Костя, очевидно, разгадав мои мысли, — не смотри на меня так. Хотя, впрочем, наоборот — смотри именно так… да, точно: можешь, если хочешь, врезать мне по морде. Я серьезно, давай, двинь мне слегка, как будто рассердился.

— Ты сдурел, Кось? — растерянно покачал головой я, — что с тобой происходит?

— За нами наблюдают, — опять перешел на полушепот Костя, — и было бы хорошо, если бы мы прилюдно поссорились. Так ты помнишь код?

— Ну, что-то помню, — пожал плечами я, — семерной квадрат, кажется, и пары диагоналей…

— Молодцом, — кивнул Костя, — память — твое лучшее качество. Теперь вспомни-ка, книга стихов, что я присылал тебе из Кейптауна, еще сохранилась?

— Африканский поэт? Ну, должна была, я подарки не выбрасываю… — произнес я и тут же понял, что оговорка вышла неловкая.

Костя хмыкнул:

— Не красней, чувак, я лишь рад, что ты ее так и не прочел — так было нужно. Так вот, запомни: книга — это и есть кроссворд; а школьный код — это ключ. Помнишь, как переписывались на последней паре? Вот, оттуда и пляши.

— Куда плясать-то? — недоуменно спросил я, — что там, в книге?

— Мои выкладки, — серьезно прошептал Костя, — все сливки, все филе, все экстракты и эликсиры. И еще кое-что, что позволит тебе держаться в стороне. Я вот, к сожалению, не сумел… Все в сокращенном виде, но раскрутить можно. Но у тебя должно получиться, я много раз перепроверял.

— Я сейчас точно тебе врежу, — беззлобно и устало пробормотал я.

— Понимаешь, — продолжал Костя, не обращая внимания на мою реплику, — я выбрал тебя по нескольким причинам. Во-первых, я тебя хорошо знаю — и это главный комплимент; во-вторых, у тебя память; и в-третьих, ты не клойдер.

— Вот именно, — яростно прошептал я, — я не клойдер! Какого черта ты мне пудришь здесь мозги своими загадками?

— Я же сказал, — печально вздохнул Костя, — что заранее извиняюсь за все это… Но больше некому, Миша, больше просто некому.

Он редко называл меня Мишей — это должно было насторожить, но я был слишком растерян. Он опять отвернулся в небо, потом глянул на наручные часы — очень странные на вид, я успел заметить на круглом циферблате четыре расположенные крестом треугольных окошка, в которых мелькали светящиеся циферки.

— Еще пара минут, — напряженно возвестил Костя и посмотрел мне в лицо. Какое-то мгновение я принимал его взгляд, потом опустил глаза.

— Что за часы? — надо же было что-то сказать.

— Не часы — ядруканс, — нетерпеливо пояснил Костя. Ну конечно же, я должен был знать это название с детства, разучивать его на пионерских линейках и прописывать в тетрадках каллиграфическим почерком. Ядрукансы поют романсы? Черт бы побрал этих клойдеров!

— Помнишь, я писал тебе про массачусетский грант? — вдруг спросил Костя.

— Ну, что-то припоминаю…

— В общем, чувак, мне его, видимо, не получить… Дай сюда тетрадку.

Я послушно протянул Косте файлик. Он еще раз бросил взгляд на свой «ядруканс», чем бы это ни было, не спеша извлек из папки плоды моих школьных воздыханий, файлик вернул мне.

— Ты козел, Мишка, — отчетливо, громко и зло произнес Костя, разрывая мою тонкую тетрадку по корешку, — ты тупая, бездарная падла!

И прежде, чем я успел открыть рот, Костя рванул листки еще раз поперек и швырнул мне в лицо.

— Да что за… — начал было я, но Костя не дал мне договорить: он быстро шагнул ко мне и, сопровождая свои действия крепким словцом, резко толкнул в грудь. Да так, что я отлетел на метр и пребольно приложился спиной и затылком об колонну.

— Пошел вон отсюда! Я все знаю про тебя и про Ташку! — презрительно прошипел Костя, после чего сам круто развернулся и сбежал вниз по ступенькам.

И в этот момент подоспел драматический небесный аккомпанемент: сверкнула вспышка, молния прорезала площадь пополам, длинно и с расстановкой раскатился гром: дьпць-тыдыщь-рум-бурум-бурум-тыдыщь! Немедленно заорали сигналки всех припаркованных подле мэрии машин, где-то взвизгнула женщина.

От удара на глаза невольно навернулись слезы. Я смотрел в спину быстро удаляющегося Кости: серый плащ уже темнел на его плечах от усиливающегося дождя, левая штанина старых джинсов была неловко подвернута. Рядом со мной хрипло квакнула рация, и краем глаза я заметил, как поднес к уху рукав своего дождевика один из стоявших вместе с нами под карнизом мужчин.

От клумбы зонтиков перед крыльцом отделились два серых цветка, под ними прятались два комплекта одинаковых черных брюк и ботинок. Два зонтика энергичными шагами догнали Костю где-то у противоположного края площади, он приостановился. Из-за быстро мутнеющей пелены дождя я не видел лица Кости и тем более — лиц подошедших. Видимо, они о чем-то разговаривали. Потом подъехала черная «Ауди» с затемненными стеклами, один из мужчин сделал приглашающий жест. Все втроем — Костя и два серых зонта — они сели за заднее сиденье, машина отчалила и покатила в направлении улицы Весны, оставляя за собой небольшой, но уже пенный кильватерный след. Это был последний раз, когда я видел своего одноклассника.

Я подобрал обрывки тетради, кое-как запихнул их в папку и побрел домой. Было инстинктивно обидно и интуитивно тревожно. На затылке наливалась шишка. А ведь обещал коньяк, почти с ненавистью подумал я. Стараясь не думать про серые зонты, зашел в ближайший универсам и купил бутылку «Московского». Не «Наири», конечно, ну и черт с ним.

⠀⠀ ⠀⠀

На следующий день, сидя в офисе и с отвращением попивая кофейный состав «пять в одном», я лениво просматривал местные новостные сводки. Весьма типичный репертуар: налетевшая на ночной город буря посрывала часть шиферного покрытия бюджетных пятиэтажек, жертв нет, нового шифера тоже; мэр торжественно перерезал ленточку на открытии свинокомплекса «Три поросенка» (я живо представил себе упитанных Наф-Нафа, Ниф-Нифа и Нуф-Нуфа в парадных смокингах, поедающих фуршет); в стриптиз-баре «Бабка Ёжка Плюс» подрались работники кирпичного завода и таксисты, участников потасовки разнял тот же самый злокозненный ураган, вырвавших из рук дерущихся причину разногласий — банкноты. Таксисты и вольные каменщики погнались за рублями, и одного из них сбило троллейбусом. Одно сообщение было особенно экстравагантным: по свидетельству очевидцев, в районе пересечения проспекта Гагарина и улицы Тридцати трех борцов была замечена шаровая молния. Якобы светящийся шар неуточненной природы вылетел из подворотни, проследовал вдоль проспекта, громким электрическим треском распугивая поздних прохожих, после чего залетел в форточку на втором этаже здания местного отделения государственной службы безопасности. Спустя несколько секунд прохожие услышали громкий взрыв, а из окон второго этажа ГСБ повалил черный дым. Пресс-служба МВД подтверждает факт локального возгорания в здании ведомства, но ни о какой молнии там не слышали — причина возгорания была чисто бытовой и пожар быстро потушили собственными силами бдительных работников. Жертв нет, а разрушений и подавно.

Я перечитал новость еще раз. Возможно… Всплыли в моей проклятой, такой непогрешимой памяти строки Коськиного письма: «… нахожусь буквально в центре воронки, пока не понимаю алгоритм выхода». Я увидел Костю, сидящего на казенном стуле перед лысым человеком в погонах, на стене — официальные портреты и грамоты, на столе — стопки папок. Человек в погонах что-то негромко спрашивает, Костя отвечает со своей отсутствующей полуулыбкой: в этот момент в раскрытую форточку тихо и плавно вплывает светящийся шар, невесомый и трескучий, двигается в направлении сидящих. Человек в погонах что-то кричит, хватает Костю за рукав, тащит к двери, но тот упирается, завороженно глядя на сгусток энергии. Полковник (да, это непременно должен был быть полковник) распахивает дверь, кого-то яростно зовет — и в этот момент вспышка, оглушительный треск, потом — темнота… Возможно, так оно и было; возможно, все было совершенно не так: мне в любом случае не узнать.

Тот офисный день длился особенно долго. А дома меня ждал недопитый коньяк.

⠀⠀ ⠀⠀

Спустя несколько дней ко мне домой пришел вежливый молодой человек с красными служебными корочками (но вовсе не полковник, нет), и стал задавать поначалу весьма неопределенные вопросы про меня и Костю. Просил рассказать о нашей дружбе, о знакомстве с Таисией Георгиевной Безымянных, о заграничных поездках гражданина Парамонова. Когда я так же вежливо поинтересовался, чем вызваны эти расспросы и не случилось ли с Костей «чего», он лишь рассмеялся и уверил меня, что с Константином Петровичем все в порядке, но, увы, всех деталей своей тематики он, по понятным причинам, раскрывать не может. Такая работа, извините! Так вы следователь, предположил я, ничего толком, разумеется, не рассмотрев поначалу в его корочках. Нет-нет, уверил он, я лишь специалист научно-технической службы. Вы ведь не будете из-за этого отказываться от сотрудничества? Да нет, пожалуй, пожал плечами я. Замечательно, обрадовался он. А кстати, из-за чего вы поссорились с Константином Петровичем, можно поинтересоваться? Я объяснил. Он серьезно покивал головой — да, дела сердечные бороздят такой глубокий след в нашей жизни, вы абсолютно правы… А не оставлял ли Константин Петрович каких-то вещей или записей на хранение? Нет, честно отвечал я, только книжку присылал из Южной Африки, можете сами взглянуть. Службист долго и внимательно рассматривал сборник стихов незабвенного Трункпа, великого южноафриканского гуманиста, подло замученного в застенках сомалийского гестапо; цокал языком, признавался, что даже с его скромным знанием английского горячие строки пробирают до глубины души. Я дипломатично согласился. А вы сами стихи пишете, как бы невзначай поинтересовался уже на пороге. Уже нет, признался я, так, баловался по молодости, чистой воды графомания, не о чем говорить. Скромничаете, погрозил он мне пальцем и с обаятельной улыбкой распрощался. После него в квартире остался запах крепкого одеколона и почему-то сыромятной кожи. Последнее, видимо, померещилось.

⠀⠀ ⠀⠀

Ну, а потом грянули Карельские события, и всем стало как-бы не до клойдов. Европа трещала по швам, и Пакт о Третях заставил многих пассивных созерцателей живо заинтересоваться политикой. Волны эмигрантов захлестнули Прибалтику, Германию, Польшу, Беларусь и, конечно же, Подмосковье. Швейцария закрыла границы, приостановив действие шенгенской визы. И среди многочисленных репортажей с засыпанных пеплом улиц Питера, Осло и Хельсинки никто, наверное, не обратил внимания на короткий некролог, тиснутый в центральной прессе от имени РАН: сожалеем о трагической гибели доцента СПбГУ, доктора геологических наук, бла-бла-бла, Константина Петровича Парамонова, который долгие годы работал на благо бла-бла-бла, посвятив свою жизнь изучению перспективного направления физиоэкономики и теории клойдов… осуществлял работы в горячей точке под Петрозаводском в рамках государственной программы бла-бла-бла… его группа попала под одну из первых волн так называемого «Онежского цунами»… почти не оставил после себя монографий или записей, полностью отдаваясь практической деятельности…

Помню, что я отложил газету и долго сидел в тупом, сером оцепенении. Что-то ворочалось в голове, что-то тяжелое и неудобное, и я понимал, что от него не избавиться анальгином. Я вспоминал, как мы с ним писали хокку наперегонки — на уроках истории, конечно. Я мог бы вспоминать такие вещи целыми днями. Потом я прошел на кухню, где на полочке рядом с макаронами стыдливо притаилась бутылка чего-то, купленного еще вчера. Взял ее, скрутил пробку, поднес к носу: заманчивый, гадостный запах. Мне стало противно, и я аккуратно вылил содержимое бутылки в раковину. Потом помыл посуду и даже, кажется, убрался. С каждым движением в голове становилось все яснее. Что-то просилось наружу, как давным-давно зачатый, но забытый и почти рассосавшийся нежеланный ребенок. Ну же, не сопротивляйся…

А потом — щелк! — все стало на свои места. Помните это банальное — что в критические моменты перед глазами человека проносится вся его жизнь? Так вот, у меня было по-другому. Как будто я заснул крепким летаргическим сном — лет этак в тринадцать-четырнадцать, когда все мечты значили столько же, сколько и реальность — а проснулся только сегодня. Больше двадцати лет протянулись в режиме пленочного негатива, все вывернуто наизнанку, все неуместно и скомкано. И вот закончилось.

Я порылся в пыльном ящике для инструментов и выудил оттуда старую, поцарапанную, но мощную лупу. Достал с полки томик неподражаемого Льюиса Трункпа (я понятия не имел, почему же он столь неподражаем), положил рядом чистый блокнот и ручку. Семерной квадрат и две диагонали — этот нехитрый криптографический прием позволял нам безнаказанно списывать контрольные по химии и алгебре под носом у преподавателей. В сущности, и лупа-то была не нужна, просто с ней удобнее.

Я поднял книжку и отвернул против света первую страницу. Ничего — понятно, обычная мера предосторожности. На второй странице уже кое-что было — несколько светлых, едва заметных светящихся пятнышек. Наколотые тончайшей английской булавкой, они не могли броситься в глаза тому, кто не присматривался специально. Буквы прокалывались по квадрату, орнамент которого задавался первыми семью литерами текста, ну а дальше «наколки» уже соотносились с порядковыми номерами букв русского алфавита. Технология примитивная, но действенная. Я переписал символы и позиции, провел вычисления, записал результаты. Я покрывал страницу за страницей блокнота и к полуночи сумел расшифровать только треть книги. Послание от Кости вполне помещалось в этой трети, далее шли формулы, библиотечные коды, комментарии и ссылки. Вот что он мне написал (все знаки препинания и разбивку на абзацы я добавил по своему усмотрению):

⠀⠀ ⠀⠀

«Привет, дружище. Я знаю, что в английском ты не силен, и негритянские стихи — вовсе не твой конек. Книжка должна была пылиться до лучших — или худших времен. Раз ты добрался до шифра, то что-то произошло. Не исключено, что со мной. Но это не так уж важно: ты можешь или сжечь эту книженцию, или раскусить орешек до конца. Это очень простой выбор, и тебе предстоит его сделать. Видишь ли, когда я более или менее понял, с чем связался, было уже поздно: моя индивидуальная матрица навсегда сцепилась с потоком клойд-заряженных событий, и я стал меченым. Ты вполне можешь этого избежать — если внимательно прочтешь и осмыслишь все, что я тебе оставляю. Если пожелаешь, я научу тебя, как оставаться незаметным, не втягиваясь в эпицентр воронок, и относительно спокойно наблюдать происходящее — и даже где-то контролировать его. Не скажу, что это очень просто, но привыкнуть можно. Мы оба с тобой не дружили с математикой, и уж если я справился, ты тоже сможешь. Прочтешь пару учебников по алгебре и матричному анализу, память у тебя не чета моей.

Тебе совсем не нужно знать, почему со мной случилось то, что случилось. Если бы я здесь подробно рассказал тебе всю историю своих путешествий и взаимоотношений с солидными и скучными дядями в кожаных креслах, ты стал бы причастен. Сейчас твоя степень связанности с моею судьбой определяется только периодом юности, и с каждым годом будет лишь слабеть. Так что расслабься и не вздумай ворошить грязное белье.

Теперь о деле. Если ты замыслил спалить книжку в пламени забвения, дальше читать настоятельно не советую.

Сами клойды — всего лишь очередной закон природы, или, скорее — неожиданный побочный эффект от столкновения нескольких законов. Нет в них ничего загадочного или волшебного, это просто технология. Ею можно овладеть или пренебречь. Лично для меня они были глотком свободы: исследуя их, я позволял себе бессовестно пренебрегать общественными договорами, не заботиться о налогах, плевать на границы и межправительственные соглашения. Я парил над пустынями и горами, как кондор, я был полезен многим и не должен никому. По крайней мере, я так считал. Как видишь, Великий Космос посчитал по-другому. Тебе должно повезти больше — но чем клойды станут для тебя, я понятия не имею. В какой-то момент тебе может показаться, что ты настоящий маг. Я, например, более-менее уверенно научился вызывать грозу и еще кое-какие эффекты по мелочи. Волшебство? И близко нет. Всегда помни, что это иллюзия, поскольку сила противодействия материала будет равноценна приложенной: за все приходится платить. И все же вдохновляющие моменты будут, это я тебе обещаю.

Честно говоря, я завидую. Тебе и тем, кто научится клойдингу лучше, чем это удалось мне или самому старику Герхарду. Знаешь, он совсем свихнулся в своей Норвегии — или очень ловко притворяется, даже и не знаю. Точно могу сказать, что ему очень одиноко. Не будь таким, ладно?

Будь аккуратен. Много неприятных людей — как наших, так и не очень — захотят заключить с тобой контракт, а еще лучше — взять в рабство. Уверен, ты и сам об этом догадываешься. Следуя моим алгоритмам, ты не вызовешь подозрений и связи будет трудно отследить: но язык-то у тебя длинный, я это хорошо помню. Поэтому помалкивай. Тренируйся только за городом — для начинающих крайне сложно сосредотачиваться среди людей или сложной электронной техники. Избавься от телефона, а все расчёты проводи только на бумаге. Знаю, звучит религиозно, но поначалу это необходимо.

Предполагаю, что порой тебе придется сталкиваться с другими. Меня, как ни парадоксально, клойдеры всегда раздражали: все они были истеричными и самовлюбленными эгоистами. В лучшем случае — надменными занудами. Будь с ними осторожнее: они могут быть как раз из тех, кто уже заключил контракт. Я бы им не доверял.

Вот и все, дальше — только наблюдения и факты. Глупо говорить это взрослому мужчине, но вот мой главный совет: старайся трижды обдумывать последствия всех своих экспериментов. Даже не будучи в радиусе воронки, ты можешь вызвать побочную реакцию в другом слое событий и там-то оказаться в точке бифуркации. Первая заповедь клойдеров: не балуй. Это шутка, но ты понял.

P.S. я видел фотографии Генки у Таши на страничке: он классный. Я бы на твоем месте гордился.

P.P.S. забодай тебя баран».

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Помню, что солнце было похоже на подсвеченную снизу глазунью: плавилось и манило. Апельсиновым подбородком оно утопало в уже и так изрядно нагретом море, оттуда к нашим ногам протянулся алый язык. Небо готовилось стыдливо покраснеть, но мы не делали ничего плохого. Просто держались за руки и смотрели на волны: они были мелкие, мирные, робко терлись о наши ноги и игриво крали песок между пальцев. Ее кожа была темна, и я чувствовал себя настоящим бледнолицым — несмотря на вполне приличный, укрепившийся за полгода кубинский загар.

Она была красива, эта дочь Кубы, потомок каких-то безумных революций и суровых барбудос. Нас познакомил Дэн Айронхед — пронырливый, очевидно хитрый американец откуда-то из Сиэтла. Кажется, журналист. Непременно пошлю ему бутылку, как доберусь до отеля. А лучше сразу ящик. А еще было бы неплохо подробнее расспросить его про эту затею с Фондом имени Парамонова — но аккуратно, не светясь и демонстрируя полнейшее незнание тематики. За семь прошедших с момента гибели Кости лет я отлично научился делать это. Я вообще многому научился.

Ромовый фестиваль бушевал далеко позади нас, карибские ритмы и гавайские расцветки электризовали глаза и уши — но она была серьезна. Она почти всегда была серьезна, без этой латиноамериканской легкомысленности и тропической лени: за это я и полюбил ее. За это и за то, что мы поняли друг друга с первых же минут. Мгновенно поняли, что оба — вольные стрелки, поняли, что нет за нами никаких контрактов, поняли, что одинаковые. А если я ошибаюсь? Я — могу; а вот клойды просто не умеют…

— Сегодня обещали ливень, — заметила она, искоса глядя на меня и лукаво улыбаясь, совсем чуть-чуть.

— Но его не будет, — спокойно ответил я.

— Нет…

И она прижалась к моему плечу щекой. Становилось душно. Мы, не сговариваясь, попросили ветер.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Настоящая фамилия — Алексеев. Родился 1972 г. в Красноярске, где и проживает. Окончил Красноярский Государственный университет по специальности математика (логика), в данное время работает в родном городе журналистом-редактором. Писать фантастику и прозу начал в 2003–2005 гг. Фантастические рассказы публиковались в сборниках «Медный век» (Екатеринбург, 2014), «Кото-собачий разговорник» (Санкт-Петербург, 2015), этой осенью выйдет сборник фантастических рассказов красноярских писателей «Нерассказанный сон» (Красноярск, 2015); дипломант красноярского краевого литературного конкурса им. И. Рождественского (поэзия, проза, гг. 2014 и 2015).

Владимир Лукановский Океан надежд

Позвольте представить вам выдающегося и непревзойденного писателя. Да, это Ян Искусный, автор пятнадцати (или шестнадцати? — неважно) бестселлеров, причем, вышедших подряд. А главное, всегда, я повторяю — всегда точно знающего желания читающей публики, сто процентов попаданий! Такой интуиции завидуют все маркетинговые службы всех ведущих корпораций, торгующих всякими побрякушками! — говорящий захихикал, но для этого ему пришлось прервать поток своей пьяной речи. Это привело к безвозвратной потере инициативы.

Годы успеха выработали в писателе сдержанность — он не стал реагировать на колкость пьяного выскочки, с ним он разберется позже с помощью знакомых издателей и критиков. Вместо этого Ян аккуратно приобнял спутницу хихикающего оратора, оттеснив того плечом, и завел с ней вежливый разговор, чередуя банальности с комплиментами и легким флиртом. Девушка не была красавицей, но чем-то привлекала, может быть гибкой, почти кошачьей грацией, а может прямым, внимательным взглядом удивительных глаз. Похожие глаза, тогда еще начинающий писатель, уже видел. Четырнадцать лет назад глаза цвета темных малахитовых прожилок так же внимательно рассматривали его.

— Скажите, Ян, как вам все-таки удается столько лет подряд угадывать настроения людей, писать о том, что им интересно, чего они ждут? — прервала девушка поток банальностей. — Почему никому другому это не удается с такой завидной регулярностью?

— А, вы тоже хотите стать писательницей, хотите знать секрет, — Ян подмигнул и погрозил пальцем, — у меня много знакомых, я мог бы…

— Я не хочу писать.

— Ну, раз конкуренция с вашей стороны мне не грозит, возможно, стоит вам сказать, — писатель сделал еще одну попытку перевести разговор в шутку, но наткнулся на серьезный взгляд. — Океан надежд — неисчерпаемый источник.

Говорить он этого не хотел — уж слишком пафосное высказывание для беседы с молодой девушкой. Но отреагировала она неожиданно: широко раскрыла глаза, не удивленно, а понимающе, как будто давно ждала именно этих слов, и слегка улыбнулась. Девушка хотела что-то сказать, но тут писателя отвлек очередной знакомый с пресными поздравлениями. Когда Ян отделался от дежурной вежливости, девушки рядом не было.

Вечер шел своим чередом: живая музыка, напыщенные речи, крепкие напитки и шампанское, легкие закуски; злопыхатели и почитатели — куда без них, дежурные улыбки, завистливые глаза и пустая болтовня. В общем, атмосфера, к которой Ян Искусный — виновник торжества — не только давно привык, но и считал ее лучшим способом убить время. Но сегодняшний вечер был испорчен девушкой с удивительными глазами, а точнее ее внезапным и бесследным исчезновением.

Утро следующего дня выдалось до отвращения ясным, наполненным гомоном птиц и жужжанием насекомых. Ян не мог понять, как вся эта флора и фауна за окном может так беззастенчиво и даже нагло заниматься своими делами, когда у него не просто не было хоть сколь-нибудь важного дела, но даже мысли забились в самое далекое подсознание и вытащить их оттуда невозможно. Солнце, не способное рассеять пустую серость, раздражало.

Чтобы хоть как-то поднять себе настроение, писатель стал перебирать события двух недель — времени с момента выхода его последней книги. Воспоминания о бесконечной череде встреч, автограф-сессий, интервью для экстравиденья и банкетах результата не дали. С каждой новой книгой, неизменно коммерчески успешной, эмоции его слабели. Если после выхода в свет первой книги, Ян Искусный буквально купался в лучах славы, почти год наслаждался всеми радостями жизни успешного человека, то на этот раз двумя неделями он был сыт по горло.

Валяться в постели было так же тошно, как и встречаться с поклонниками или, скажем, выбирать новый дом или машину, поэтому Ян решил не шевелиться и попытаться сосредоточиться на какой-нибудь мысли. Это оказалось сложно. На помощь пришло внезапное воспоминание — глаза цвета малахита.

— Нет, слишком рано, — писатель перевернулся на другой бок. — Когда это было? Четырнадцать лет назад? Да, я тогда собирал материал для первой книги, так и не написанной. О чем я хотел написать? Хоть убей, не помню… Что-то про знахарей.

Ян сделал еще одно усилие вернуться к реальности — попытался припомнить, как звали обладательницу удивительных глаз. Но мысли, блуждая и виляя, снова убежали на четырнадцать лет назад.

Он был знахарем или колдуном, говорил медленно и уверенно, а Ян не мог оторваться от его темно-зеленых глаз. Писатель тогда был молод, сомневался, даже пытался высмеивать, но поверить хотел. И тогда колдун показал ему другой мир.

«И почему, собственно, рано. Он тоже мог ошибаться. А мне сейчас это просто необходимо». — Ян оживился и вылез из-под одеяла. Подготовка, хоть и не требовала особых усилий, всегда была волнительной — сердце часто и глухо стучало в ушах, голова слегка кружилась, ладони потели, а подушечки пальцев покалывало. Усевшись удобней на измятой постели, писатель глубоко вдохнул, прошептал какие-то непонятные слова и…

Другая вселенная, четвертое измерение, мир идей древних философов или мир духов северных племен — Ян так и не узнал, как называется это место. Он привык приходить в себя, как после обморока, привык к переключению картинок: только что смотрел на стену своей спальни, а теперь перед взором клубятся облака и виден далеко внизу лазурный океан. Но вот к чему привыкнуть так и не смог — к невесомости и отсутствию физических ограничений в передвижении.

Для того, чтобы восстановить подзабытые навыки, Ян сделал несколько петель и отсек несколько кусков от легкого облака. «Это как на велосипеде ездить — нужно лишь раз научиться», — подумал писатель. Настроения долго забавляться с облаками не было, и он стал определять свое местоположение.

Прямо под писателем колыхался Океан надежд. В первый визит в этот мир Ян нырнул в воду с безумной храбростью, но больше никогда этого не делал. Под спокойной поверхностью неслись, перемешивались и закручивались в водовороты, потоки эмоций, желаний и надежд миллиардов людей. Ян точно знал, что это чувства, пока еще не принявшие четкой формы, не сложившиеся в слова и образы; устремления, рожденные подсознанием.

С трудом подавив в себе желание повторить безумный прыжок в воду и раствориться в столь желанных и потерянных эмоциях, Ян стал вглядываться в горизонт. Там в легкой дымке виднелись острова. Но то были не обычные острова из камня и песка, не было там растений и животных. Тем не менее, они были пропитаны жизнью. Каждый из островов состоял из бесчисленных полупрозрачных сфер разных цветов, которые обладали своим магнетизмом, своей силой притяжения — рядом уживались только сферы с одинаковыми цветами. Кому как не Яну Искусному было известно, что каждый шар — это чья-то мечта.

С высоты были видны самые большие острова. На севере — серебристозолотой Остров Богатства; рядом с ним такой же огромный, с высокими обрывами — серый Остров Власти. Заслоненный этими двумя великанами, расположился сравнительно небольшой, сияющий, как утренний луч, Остров Свободы. Именно здесь Ян Искусный первый раз проник в одну из сфер — так появился его первый роман. Тогда писатель еще читал письма, одно из них выражало благодарность и удивление, насколько точно произведение отвечало чаяниям читателя. После этого Ян перестал читать письма, а количество сфер свободы выросло, но не значительно.

На востоке располагались сразу несколько островов, цвет их менялся от голубого до фиолетового, тут были все оттенки синего. Самые большие — Остров Чуда, две трети сфер которого появились благодаря детям; и Остров Веры.

Остров Покоя, насыщенного болотного цвета, возвышался на западе и полностью закрывал от Яна изумрудный Полуостров Истины. Рядом с этими участками суши, как и в других местах океана, иногда поблескивали небольшие скопления сфер всевозможных оттенков и полутонов, но писатель никогда не изучал их внимательно — успех приходит через большинство.

На юге взгляд упирался в Континент Любви с протяженным бордовым Хребтом Страсти и обширной тёмно-розовой Равниной Семьи. Из облаков континент казался тускло красным, но Ян знал, что нет острова с большим количеством оттенков. «То, что нужно», — подумал писатель и ринулся к красной суше.

Приблизившись к континенту, Ян сбавил скорость и медленно опустился на черно-красные сферы берега. Тут писатель был многократно — хороший роман обязательно завязан на любовной истории, конечно, взятой из жизни. Береговые сферы когда-то пропускали свет, имели чистые красные оттенки, но были отравлены ревностью и многие стали почти черными. Несчастная любовь, мечты, дожидающиеся своей смерти — хороший материал для писателя.

Но сегодня Ян посетил этот мир не для того, чтобы собирать материал для нового бестселлера. Ему нужны эмоции. «Выпью яду, разочаруюсь, заболею и буду мучиться — хорошее начало. А потом найду чистый цвет и вылечусь, опять узнаю любовь». — Он подобрал подходящую сферу почти у самой воды. Но погрузиться в неё не успел — услышал какой-то шорох.

Слева по берегу на двух когтистых лапах кралась огромная тварь, вместо передних лап — два огромных серых крыла, которые, медленно двигаясь, издавали звук далекой каменной лавины. Ян Искусный называл этих местных обитателей горгульями. Они были в каком-то смысле утилизаторами — уничтожали мечты погибших людей. Звери поедали мертвые сферы, из которых выливалось содержимое и окрашивало их морды и переднюю часть туловища. Поэтому всегда можно было определить, откуда тварь — по цвету фартука.

Зверюга, с темно-красным фартуком, уставилась на писателя. Обычно горгульи долго разглядывали человека, после чего начинали беспокоиться и даже проявлять агрессию, но к этому времени Ян всегда успевал изучить три-четыре сферы и убраться подальше. Но этот зверь явно не в первый раз видел писателя: медленно приближаясь, горгулья шевелила крыльями и скалила клыкастую морду.

«Не успели забыть, вот почему рано», — в панике подумал писатель. В то же время тварь задрала голову и пронзительно завыла, а через мгновение тишины со всех сторон раздались сотни таких же визгов, вылившись в чудовищную какофонию. По спине писателя пробежали мурашки. Он почувствовал, как животный страх сковывает его.

Ян попятился. Подняв взгляд к бордовому горному массиву, писатель увидел быстро приближающуюся стаю горгулий. Полет их был зрелищем фантастическим — скорость была сравнима со сверхзвуковым истребителем, при этом крылья двигались хоть и непрерывно, но крайне медленно. Из рук человека выпала сфера и отозвалась хрустальным звоном, от которого горгулья, подкравшаяся уже на расстояние вытянутой руки, шарахнулась в сторону.

Что могут предпринять разъяренные горгульи, писатель не знал, но, судя по огромным клыкам, ничего хорошего ему это не сулило. Воспользовавшись замешательством отскочившей твари, Ян сделал два больших прыжка и взмыл в воздух. Он надеялся оторваться от стаи за счет скорости, но понял, что просчитался. Вода проносилась под ним так стремительно, что превратилась в серовато-голубую ленту, а большие острова проскакивали, как столбы мимо скоростной электрички. Стая быстро приближалась, все так же визжа и мерно взмахивая крыльями.

Впереди клубились черные облака — опасный, но все же путь к спасению. Задрав траекторию, человек ворвался в грозовой фронт как раз в тот момент, когда первые горгульи должны были настигнуть его. Влетев в плотные облака, Ян резко повернул налево и помчался вдоль границы бури. Прикрываемый плотной завесой, он с огромной скоростью уносился от стаи.

«Как я вас, глупые твари», — самодовольно подумал писатель. Но вдруг из облаков прямо на него вынырнула огромная горгулья. Единственное, что Ян успел заметить перед столкновением — удивленные глаза зверя, видимо тоже не ожидавшего встречи. Потом было легкое ощущение падения и мрак.

В голове разливались жгучие языки лавы — каждый, медленно пробивая себе путь, захлестывал нейронные цепи писателя эмоциями. Страх, жалость, гордость, радость и ненависть — общие для всего человечества и позабытые Яном Искусным чувства уверенно впитывались в его плоть. Писатель лежал на отмели крохотного островка. Открыв глаза, он медленно перевернулся на спину и всмотрелся в небо — гроза отступила к горизонту, а вместе с ней, видимо, и горгульи. Подняться на ноги оказалось делом не легким — купание в океане оказало эффект шокотерапии.

Вглядываясь в горизонт, Ян не различил ни одного острова, пейзаж был абсолютно незнаком. Под ногами, плотно теснясь друг к другу, лежали бирюзовые сферы разных размеров. Было в них что-то странное, они как будто мерцали, слегка меняли цвет. Всего сфер было около сотни, не больше, слишком мало, чтобы писатель интересовался ими раньше. Но сегодня он не искал популярности.

Поднять ближайшую сферу оказалось не просто — размером была небольшим, но весила значительно. Выглядела она весьма хрупкой, однако энергия и сила буквально пронзили Яна, когда он вгляделся в сферу: мечта маленькой женщины помочь обездоленным и спасти беспомощных.

Следующий шар был испещрен вставками из какого-то черного дерева, твердого, как камень, но все же серьезно потрескавшегося. Стремление человека и его народа освободиться еще исполнилось не до конца.

А сферу, лежавшую рядом, Ян побоялся брать в руки. Несмотря на чистый бирюзовый цвет, идеально гладкий шар буквально излучал опасность. Но все же он был защитником, благодаря ему излучение не вырвалось наружу, а силой его насыщало все человечество.

Эти сферы принадлежали уже погибшим людям, писатель определил это безошибочно, но горгульи не добрались до этого места, а значит, мечты еще могут осуществиться. Ян прошел по островку, добрался до противоположного края и тут заметил необычную сферу. Она была маленькая, словно съежилась до размера яблока, серовато-голубой, настолько тусклой, что отчаянно контрастировала с яркими красками острова.

Сфера удобно легла в руку — как будто всегда там была — и Ян почувствовал, что нашел потерянное. Да, это он сделал эту мечту серой и неприглядной. Он должен был сделать этот остров большим и ярким, видным издалека, а вместо этого старательно тушил когда-то чисто горящую мечту.

Ян Искусный оглядел небольшой островок, шар в его руках начал понемногу светлеть. «Что ж, лучше поздно, чем никогда. И начну я с книги. А назову ее «Эра Миротворца».

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1985 г. в Свердловске (ныне Екатеринбург). Там же вырос и учился в УГТУ-УПИ, позже ставший Уральским Федеральным Университетом им. Ельцина, на Химическом факультетеf специальность биотехнология. Сейчас живет и работает в г. Геленджике. Публикаций на данный момент нет.

⠀⠀ ⠀⠀

Игорь Харичев Если бы он проиграл…

Шведы не пригодны для демократии. Приходится это констатировать. Похоже, Шведская Федерация — не та страна, которая может когда-нибудь стать настоящей частью Европы — с горечью проговорил Рольф Тоштендаль, известный шведский историк. — Мы — Азия. Люди восточной культуры.

Профессор Рольф Тоштендаль работал в университете Упсалы и жил здесь же, в Упсале, в старой части города. Это был худощавый человек семидесяти лет с лысой головой и в сильных очках с озабоченным взглядом. Он прекрасно говорил по-русски. Мы сидели в кухне его двухкомнатной квартиры с бутылкой хорошего французского вина. Он принял меня, гражданина Киевской Руси, весьма приветливо, согласился поговорить. Собственно говоря, именно для разговора с профессором я и прилетел в Стокгольм, а потом приехал автобусом в Упсалу.

— Профессор, ваш диагноз неутешителен, — мягко заметил я. — Есть ли для него основания?

— Самые серьезные. Я придерживаюсь такой точки зрения, что в жизни каждого государства есть поворотные моменты или, как иной раз говорят, ключевые точки на временной шкале, определяющие развитие на столетия вперед. На мой взгляд, таким поворотным моментом было Полтавское сражение. Для Швеции оно стало знаком того, что усилия Карла Двенадцатого по обретению статуса великой державы увенчались успехом, что позднее было закреплено завоеваниями на востоке и юге, а для России Полтавское сражение означало сотрясение основ великодержавия, которое со временем и вовсе было утрачено. Уверен, что если бы Карл Двенадцатый, а вместе с ним Швеция, проиграл бы, наша история начала бы развиваться по-другому. А так мы пошли по экстенсивному пути развития.

Это было крупнейшее сражение Северной войны между русской армией под командованием Петра Первого и шведской армией во главе с Карлом Двенадцатым. Оно состоялось утром двадцать восьмого июня тысяча семьсот девятого года в шести верстах от города Полтава на Украине. Разгром русской армии привел к перелому в Северной войне и началу господства Швеции на Севере и Востоке Европе.

От Полтавы Карл пошел на Москву, без особого труда захватив ее. После этого шведские войска двинулись в направлении Казани, которая тоже пала, вслед за тем был покорен Урал. Швеция обрела свои очертания в Европе, раскинувшись на территории Норвегии, Финляндии, Дании, Польши, Белоруссии, но главное, России, вплоть до Черного моря и Уральского хребта. Петру Первому осталась только Юго-Западная часть Украины, которую назвали Киевской Русью и которая уже никогда не помышляла о расширении своих пределов. Зато Швеция, получившая к тому времени название Шведской империи, продолжила свои устремления на Восток. Вы, конечно же, все это знаете. Восемнадцатый век, присоединение больших территорий Сибири, Дальнего Востока, попытки их освоения. В тысяча семьсот восемнадцатом году умер Карл Двенадцатый, совсем недолго, один год правила Ульрика Элеонора, а заканчивали движение на Восток сначала Фредрик Первый, представитель Гессенской династии, а потом Адольф Фредрик и Густав Третий из Гольштейн-Готторпской династии. Швеция стала огромным государством, не случайно сменивший Густава Третьего Густав Четвертый Адольф сказал в тысяча восемьсот пятом году, что главная проблема Шведской империи — ее размеры.

Профессор Тоштендаль невесело улыбнулся, давая понять, что согласен с Густавом Четвертым Адольфом. Протянув руку, он взял бутылку, налил вина в широкие стаканы, поднял свой.

— Давайте выпьем за то, чтобы между нашими народами сохранялись нормальные отношения. Несмотря ни на что. По крайней мере, мне этого хотелось бы.

— Мне — тоже. — Я глотнул рубиновой жидкости: вкус был отменный. Французы не разучились делать вино. Слова «несмотря ни на что» прозвучали не случайно, в последнее время отношения между Шведской Федерацией и Европой стали весьма напряженными. Я еще выпил вина. — Значит, проблемы в размерах Швеции?

— Да, — профессор охотно кивнул, — размеры Швеции являются ее проблемой. Но далеко не единственной. На мой взгляд, огромной ошибкой Карла Двенадцатого было то, что он не отменил крепостное право на русских территориях после их вхождения в состав Швеции. Учитывая численность населения, проживавшего там, оказалось, что подавляющую часть подданных Шведской Империи составляли крепостные. К тому же, не говорившие по-шведски — его учили только дворяне. По имеющимся сведениям, Карл Тринадцатый в тысяча восемьсот одиннадцатом году, то есть на второй год своего царствования, поднимал вопрос об отмене крепостного права, но встретил яростное сопротивление со стороны помещиков и вынужден был отступить. А потом началась война с Наполеоном, о довоенных планах пришлось забыть. И только в тысяча восемьсот шестьдесят первом, после сокрушительного проигрыша в шведско-турецкой войне, когда стало ясно, что развитие страны зашло в тупик, Карл Пятнадцатый отменил крепостное право. На мой взгляд, это было сделано слишком поздно. К началу двадцатого века в обществе не успели сформироваться значительные группы, четко осознающие собственные интересы и готовые отстаивать их. Не было сколь-нибудь заметных зачатков гражданского общества.

Как известно, Карл Пятнадцатый хотел дать всем подданным конституцию, но не смог сделать это — столь высоко было сопротивление дворянства после отмены крепостного права. Пришедший после него на трон Оскар Второй также воздержался от дальнейших преобразований. А потом случились вооруженные выступления в Стокгольме, в Москве, спровоцированные большевиками, и Густав Пятый, сменивший Оскара Второго в тысяча девятьсот седьмом году, вынужден был пойти на уступки: даровать конституцию и учредить парламент. Это способствовало началу нормальной политической жизни, а вслед за тем — расцвету экономики, но в тысяча девятьсот четырнадцатом началась Первая мировая война, отрицательно сказавшаяся и на экономическом росте, и на политической стабильности. Все это подготовило драматические события, разразившиеся в тысяча девятьсот семнадцатом году, которые начались в феврале отречением от трона императора Густава Пятого, а осенью привели к захвату власти большевиками под руководством Ленина. Вальдемар Ленин был на четверть шведом, еще на четверть — евреем и на половину — мордвином. Но он отстаивал совсем не идею превосходства той или иной нации. Он был ярким представителем коммунистической идеи, причем, худшей части этих представителей — большевиков. Тех, кто всегда старался давить меньшинство, кто привык действовать насилием. Особая ирония в том, что большевики насилием гнали народ в светлое будущее.

Мне трудно было сдержать усмешку.

— Дорогой профессор, я представляю, кто такие большевики. В нашей стране они тоже были. Хотя, к счастью, власть им не удалось захватить. В отличие от вашей страны. Я в общих чертах знаю, что было дальше. Разразилась гражданская война. Против коммунистов выступили монархисты и сторонники демократии. Было пролито много крови. Но большевики победили, после они стали строить свою коммунистическую империю. Перенесли столицу из Стокгольма в Москву, закрыли границу, отменили всю частную собственность, стали преследовать бывших дворян, офицеров. Потом непосильными налогами разорили крестьян и вызвали голод. А после этого железной рукой Леона Троцкого провели индустриализацию, попутно расстреляв уйму людей.

Профессор Тоиггендаль оживился.

— Да, именно так. Вы, Андрей, хорошо знаете нашу историю. Конечно, ключевыми событиями были отмена частной собственности и попытки полного подавления государством человеческой индивидуальности. Если первое было сделать относительно легко, второе коммунистическая власть пыталась делать все семьдесят четыре года своего существования.

Дело вовсе не в Троцком и не в Ленине. Коммунистическая власть могла построить лишь тоталитарное государство с мобилизационной экономикой. Такая экономика хороша, чтобы строить танки и бомбардировщики. Но разве можно запланировать, например, сколько нужно красных женских туфель тридцать седьмого размера или серых в полоску мужских костюмов пятидесятого? Для этого нужна рыночная экономика, а она не бывает без частной собственности.

Вторая мировая война разразилась по вине нацистской Германии, мечтавшей захватить весь мир. Но она не представляла исключение. Союз Социалистических Республик Швеции тоже хотел захватить весь мир.

Поэтому я разделяю мнение, что если бы Германия не развязала войну, ее развязал бы Союз. Тоталитарное государство всегда агрессивно.

Хотя Союз готовился к войне, нападение Германии застало его врасплох, отсюда столько погибших в первое полугодие, отсюда столь долгое и масштабное отступление, входе которого были оставлены Стокгольм, Хельсинки, Петербург, Великий Новгород. Врага удалось остановить только на подступах к Москве, и то ценой огромных усилий. А потом были сражения на Юге страны, потеря Крыма. Немецкие войска дошли до Волги. И лишь невероятными усилиями нам удалось остановить врага, отбросить, переломив ход войны. Ошибкой немцев было то, что они хотели поработить Союз, превратить его население в рабов. Если бы они освобождали многонациональное население от коммунистического режима, они добились бы успеха. Но Гитлер и его окружение думали только о захвате чужой земли.

Победа над Германией стала возможна лишь благодаря созданию антигитлеровской коалиции, благодаря совместной борьбе с врагом. В одиночестве Союз не смог бы одолеть нацистскую Германию. После войны многие жили надеждой, что хорошие отношения между Союзом и другими странами останутся на долгие времена, может быть, навсегда. Но хорошие отношения быстро разладились, уже в сорок восьмом началась холодная война, обернувшаяся гонкой вооружений. Союз не успел восстановить разрушенную войной экономику, люди голодали, жили в нищете, а страна тратила ресурсы на танки, самолеты, бомбы. Некоторое потепление в международных отношениях наступило только после смерти Троцкого осень тысяча девятьсот пятьдесят пятого. Но гонка вооружений продолжалась, как и холодная война. Именно гонка вооружений подорвала экономику Союза.

Тут я не выдержал, прервал профессора:

— Уважаемый Рольф, разумеется, в истории нет сослагательного наклонения. Произошло то, что произошло, и иного не могло быть.

Профессор энергично помотал головой из стороны в сторону:

— Дорогой Андрей, ваша формулировка не точна. Всегда есть несколько возможностей для развития той или иной критической ситуации. Конечно, реализуется только одна из них. То есть, иное могло быть, хотя и не случилось. Поэтому правильнее сказать так: произошло то, что произошло, хотя были возможности для иного развития событий. Вот почему я говорю: если бы Карл Двенадцатый проиграл, — а это было вполне возможно, — развитие нашей истории пошло бы иначе. В этом случае Швеция на данный момент была бы небольшой страной, но весьма удобной для жизни. Скорее всего, мы, как сейчас Киевская Русь, имели бы развитую промышленность, выпускали качественные автомобили, самолеты, жили бы в добротных домах. И не знали бы никаких проблем с властью, с правами человека. Это было возможно. Только история пошла по другому пути. Реализовалась другая возможность.

Я не думал легко сдаваться:

— Но какая разница, могло это случиться или не могло? Это не случилось, и все тут.

Глаза профессора горели нетерпеливым светом, хотя голос по-прежнему оставался спокойным:

— Ну, как вы не чувствуете разницу? Невозможность и не реализованная возможность — это принципиально разные вещи. Историк обязан их различать, чтобы лучше понимать суть исследуемых событий, их подлинное значение. Чтобы находить те самые поворотные моменты, ключевые точки на временной шкале, которые определяют развитие на столетия вперед.

Если говорить о Полтавском сражении, то план шведского командования строился на внезапности атаки и на убеждении, что русская армия, также как и в битве при Головчине, будет пассивна в наступлении и в основном станет обороняться. План включал в себя два этапа. Первый — шведская пехота ранним утром под прикрытием темноты неожиданно для противника атаковала редуты и прорвалась в тыл русских в пространстве между их редутами, устроенными между Будыщанским и Яковецким лесами. Затем последовал удар шведской кавалерии по русской коннице, сосредоточенной за редутами. На втором этапе атаки шведы штурмовали русский опорный пункт, и одновременно с этим шведская кавалерия охватила его с севера, тем самым, обрезав пути отступления русским войскам, что в конце концов привело к их полному разгрому. Вполне могло быть так, что шведы не смогли бы захватить все редуты, например, третий, самый укрепленный. Или русская конница — драгуны под командованием Александра Меншикова — смогли дать отпор шведской коннице. Собственно говоря, один раз это произошло, и тогда Карл Двенадцатый приказал шведской пехоте двинуться на помощь кавалерии сквозь линию редутов, чем спас положение.

В ситуации, когда сражающиеся силы примерно равны, роль случайности становится решающей. И эта случайность может определить будущее страны. Я уверен, что если бы Карл Двенадцатый проиграл, история Швеции сложилась бы иначе. А так мы продолжаем тащить за собой непосильный груз проблем даже после того, как коммунистический режим пал. У нас по-прежнему громадная территория, на которой нет нормальных дорог, нормального жилья, у нас по-прежнему люди живут в ужасных условиях. У нас нет независимого суда. Но главное — нет нормальной экономики. Страна держится только на нефти и газе. Да, это дает многомиллиардные прибыли, но значительную их часть забирает себе узкая группа людей.

— И все эти проблемы Шведской Федерации порождены победой Карла Двенадцатого в сражении под Полтавой? — Великое сомнение наполняло мой голос.

— Нет, конечно. Корни многих проблем уходят в глубь веков. Но то, что развитие Швеции пошло по экстенсивному пути, определила именно эта победа. — Профессор на секунду замолчал, потом поднял на меня вспыхнувшие глаза. — Поворотный момент подобен железнодорожной стрелке. Она не создает поезд, она пускает его на тот или иной путь. И потом он движется по этому пути. — Рольф Тоштендаль опять протянул руку к бутылке, налил мне и себе вина. — Давайте выпьем…

Тут я прервал его:

— Профессор, простите, но я хочу сказать тост. Вы меня убедили. Поэтому предлагаю выпить за поворотные моменты в истории, за то, чтобы проходить их правильно. Я попробовал представить себе, что сейчас творилось бы в нашей стране и как бы мы жили, если бы Карл Двенадцатый проиграл. То есть, если бы Петр Первый победил. Слава Богу, что этого не произошло. За поворотные моменты в истории.

Я коснулся моим стаканом стакана профессора и неспешными глотками выпил вино. Редакционное задание было выполнено — я взял интервью у профессора Топггендаля. Мой взгляд устремился за окно — там раскинул свои улицы небольшой городок Упсала, находившийся на краю огромной страны рядом с ее давней столицей. Если бы не старый, заслуженный университет, о нем никто бы не знал. И мне подумалось: «Если бы он проиграл тогда, стал бы наш Киев столицей государства?..»

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1947 году в Куйбышеве (ныне — Самара). Окончил физфак Латвийского Госуниверситета, работал в НИИ в Москве, в Администрации президента РФ. С 2004 г. генеральный директор журнала «Знание-сила». Секретарь Союза писателей Москвы. Романы «Кремлевские призраки» (2000 г., новая редакция — 2011 г.), «Будущее в подарок» (2012), «Своя вселенная» (сокращенная версия — 2008, полная версия — 2015), сборник повестей и рассказов «Мы и Россия» (2013). Повести и рассказы публиковались в журналах «Кольцо А», «День и ночь», «Наука и жизнь», «Химия и жизнь», «Дети Ра», «Зинзивер», «Информпространство».

Фёдор Титарчук Креативное Бюро Его Святости

Привет гениям креатива и шутовства! — в помещение ввалился долговязый Алавур. Его напарник, невысокий, щуплый, но очень харизматичный Залибванг лишь махнул в ответ, катаясь в кресле на колесах и потягивая тягучий напиток смоляного оттенка.

— Загар у тебя прямо адский! Только вот нимб посинел… — заметил он. — Как отдых?

— Отдых! — упал в свое кресло Алавур. — О том остались лишь воспоминания.

— И? — утро рабочего дня в креативном отделе начиналось всегда скучно и уныло, потому Залибванг требовал подробностей.

— Пляжи преисподней — райский уголок! — процитировал он их общее с Залибвангом творение, некогда специально сочиненное для рекламы туристического бизнеса в преисподнюю.

— Неужто так же прекрасно, как в наших плакатах?

— Я бы сказал, что наши плакаты не отражают и сотой доли тех удовольствий, что способен предоставить туристу Ад.

— Ну, ты не путай туризм с иммиграцией! — рассмеялся Залибванг. — Надеюсь, грешницы еще в аду не перевелись? — подмигнул он коллеге.

— Этого добра там хоть отбавляй! — тягучая жидкость а-ля смола выползла из автомата и упала на дно чашки Алавура. — Развлечения на любой вкус! Узаконенная проституция со святошами и старыми девами, сафари на извергов или отбивные из языков словоблудов! Все десять грехов в исполнении! Не жизнь, а сладкий райский сон!

— Только вот нашей зарплаты на пару недель рая и хватает! — ухмыльнулся Залибванг.

— Не самое плохое у нас положение, — парировал Алавур. — Кризис. Поток свежих душ растет день ото дня, на Земле так вообще невесть что творится, так что не нам жаловаться…

— Это да, — согласился Залибванг. — Тут на днях, пока тебя не было, один из отдела рассмотрения жалоб прихожан — те, что жалобы по ячейкам, типа «на рассмотрение канцелярии Всевышнего», «на топку котлов», «вредоносная муть» и тому подобное, — пояснил, потягивая вторую чашку смолоподобной субстанции, Залибванг, — вдруг отцом едва не оказался.

— Ну и что тут такого? — не понял коллега.

— Да ты погодил, не перебивай! — отмахнулся Залибванг. — Приходит, значится, жалоба по их линии. Возносит мольбу некая прихожанка и говорит что-то вроде: «Вошел в мои палаты небесный ангел и овладел мною! Говорил, что сын наш станет властелином мира…» И тому подобная чушь. В иной ситуации подобные обращения отправили бы на растопку котлов в преисподней, а тут новичок, из того же отдела, раз да усмотри в том опасность возможного прецедента, некогда имевшего место и приведшего… Ну ты знаешь к чему?

— Да уж, пришлось нам тогда попотеть с раскруткой «сына божьего». Как по мне — результат вышел превосходный!

— Так вот, углядел этот млодо-демон в том вероятную опасность, да и переправил все это «куда следует»!

— Да ты что?! — удивился Алавур. — Неужто туда? — он указал куда-то вверх.

— Именно! — подтвердил Залибванг. — А там, как понимаешь, шутить не любят.

— Да уж, Ежов, Мюллер, Берия да и железный Феликс не зря их тренировали…

— А у них был выбор?

— Это уже иное, — постарался вернуть в исходное русло разговор Алавур. — Что там с этим, лже-отцом?

— Разыскали вопрошавшую, допросили с пристрастием, отчего та сразу же по возвращении ушла в монастырь, уверовав в контакт с силами Ада, но вот папашу отловили…

— И?

— Им оказался мелкий клерк из того же отдела рассмотрения жалоб. Воспользовался, так сказать, служебным положением. При рассмотрении жалоб отбирал вот таких — набожных и глупых баб из глухих селений, изучал их образ жизни… — улыбался Залибванг, ему история казалась забавной. — Вот так и получалось — днем тихий незаметный клерк на третьеразрядной должности второсортного отдела, а ночью — маньяк-обольститель.

— О как! — удивился Алавур. — Запрет на сношения с земными никто еще не отменял! — резюмировал он. — В свое время мы много хлебнули от подобных инцидентов.

— Да если бы пошел он только по «Соблазнению опекаемых», то дело бы на том и закончилось, — подмигнул Залибванг. — Но Служба Божественной Безопасности и Произвола не может позволить мараться по таким пустякам. Потому парень пошел совсем по ином делу! — жидкость в чашке закончилась, и он с пренебрежением швырнул чашку на стол. — Здесь «Посягательством на трон и имя Всевышнего» попахивает. Так что, под вышку подводят нашего маньяка.

— Да уж, вышка — это наказание, которого я бы не пожелал и врагу, — содрогнулся Алавур. — Быть выброшенным в мир людей, в эту пучину страстей, необустроенности и произвола…

— Да еще и быть обязанным исполнять все божьи заповеди!

— Ну, уж это высшая мера несправедливости! — согласился Алавур. — И зачем мы их только тогда придумали?

— Так нужно было, — со знанием дела кивнул Залибванг. — Иначе концепция не складывалась полностью.

— Тебе виднее, — согласился с ним коллега. — С парнем-то что будет? Как ты считаешь, удастся ему выкрутиться? Или… вниз?

— Это демону-то вывернуться у ангелов из СББиП? Да не смеши ты меня. Они как заполучат в свои лапы демона, так…

— Я вот порой думаю, что уж лучше бы в СББиП демоны заправляли. С ними хоть договориться можно.

— Крамольные мысли тебя посещают! — взвился оратором Залибванг. — А меж тем все наши мысли и поступки, быть может, задокументированы в Небесной канцелярии.

— А если даже и так, то ничего я крамольного не произносил, — поправился Алавур. — Для протокола, — он выкрикнул куда-то вверх, издавая попутно хихикающие звуки. — Были времена, когда службой заведовали демоны… И справлялись…

— Ну, уж ты тут вообще загнул… — отмахнулся от него Залибванг, впрочем без каких либо опасений.

— А знаешь, какие в преисподней чертовки?! — забросив за голову руки, ударился в сладкие воспоминания Алавур. — Стройные ножки, упругие открытые ягодицы, ухоженные копытца. А глаза! Глазищи полные огня!! Не в пример нашим нимбоносным бледным пеганкам с васильковыми глазами.

— Это на любителя! — не согласился Залибванг. — Кому-то и вычурную святость подавай…

— Ну, уж точно не тебе! — хлопнул по плечу Алавур. — Кто из нас был женат на бесовке?

История супружества с огненноокой Жарин для Залибванга была больной темой, невзирая на то, что прошло уже два с лишним года. Их страсть длилась не долго, но оставила животрепещущую рану на сердце Залибванга. В итоге Жарин ушла к куратору их департаментом, с которым ее на одном из вечеров и познакомил Залибванг.

— Ну да ладно, — осознав свою оплошность, выправлял ситуацию Алавур. — Пока меня не было, что тут произошло нового?

Залибванг, потеряв желание шутить и делиться сплетнями, перешел к работе:

— Согласно данных аналитического отдела, рейтинг Его Святости, он же Всевышний, упал ниже красной черты. Все без исключения религии и идеологии теряют влияние среди паствы. Пряники вроде рая или коммунизма, обещания вечной кары или отсутствие денег в их мире уже не приводит людей к богу. Мир становится безбожным и скатывается в греховность.

— О! Истину открыл! — усмехнулся Алавур. — Рейтинг Его Святости падает на протяжении уже нескольких столетий. Жизненный цикл этой цивилизации уже перешел стадию насыщения и катится по наклонной, находясь в стадии спада.

— И там, наверху, сочли, — Залибванг указал пальцем в потолок столь многозначительно, что Алавур смолк на полуслове. — Сочли, что полумерами уже здесь не обойтись.

— Это как же не обойтись? — удивился Алавур. — Может, новую религию?

— Не пойдет! — отрезал Залибванг. — Помнишь, как мы с тобой когда-то разрабатывали первые примитивные религии?!

— А то! — рассмеялся Алавур. — Все эти поклонения восходящему солнцу и танцы вокруг тотема или костра. Да, были времена. Нас просто несло тогда… Мы только приступили, после старой команды… И работы было много.

— Человечество тогда было разобщено — это факт. Под каждое племя своя религия, свои верования, свои святыни…

— Но, признай, мы тогда и филонили много. Кальки на почитание солнца и божества ночи…

— Времени и сил не хватало, — согласился Залибванг. — А исследователи там, на Земле, теперь голову ломают, как так получилось, что в разобщенных племенах, никогда не имевших контакт меж собою, столь сходны верования и предания?

— Ищут прародителей. Сами изобретают легенды… Нам бы у них учиться надо. — шутил Алавур.

— Ну так просили же стажера и помощника из вновь представившихся в свое время… Не срослось.

— А как забавно с олимпийцами у нас получилось! — рассмеялся Алавур, ударившись в воспоминания.

— Да перепили мы тогда, — эта тема Залибвангу была не очень приятна. — Перепили, а проект горел. Срочно нужно было нарождающееся культурное общество направить в нужное русло…

— Вот и создали культ почитателей вина, женских красот и…

— И жертвоприношений! — ерничал Залибванг.

— Ну, если головную боль после похмелья на несвежее мясо списывали, — напомнил ему партнер. — И чья тогда была фраза: «Да гори оно все огнем!»?

— Да, забавно вышло. И что интересно, идею с первого раза и Совет подмахнул.

— Мы же с одной вечеринки тогда вернулись. В одном русле мыслили… — вспомнил Алавур. — Мне больше битва за атеизм запомнилась. Два года шел спор, не подорвет ли это веру в Его Святость? Не уведет ли в сторону? Не перехватит ли власть Бесовское Отрепье?

— Баталия была еще та, — согласился Залибванг. — Нимбоносные с пеной у рта отстаивали святость и непогрешимость Его Святости, копытная бесота напротив — требовала перемен и свобод для земной паствы…

— И получили мы то, что получили — компромисс, который не устроил ни кого, но зато был реализован строго по инструкции и потому давший самые непредвиденные результаты.

— Ну, это как водится! — согласился с ним Залибванг. — Помнишь, как в инструкции допустили неточность сказания о количестве пальцев для крестного осенения…

— Из-за мелкой опечатки на Земле война вспыхнула. Так что, новая религия не котируется?

— He-а… — ехидничал Залибванг. — Аналитический отдел утверждает, что у населения Земли выработался устойчивый иммунитет на разного рода религиозные и идеологические учения, поклонение «золотому кошельку», естественно, не в счет, ибо не возвеличивает Его Святость.

— Тогда концепт — благосостояние связано с верой в Его Святость…

— Деньги — это прерогатива того, чье имя не произносится…

— Тогда пророка или святого им!

— Последний из пророков окончил свои дни в психушке…

— А если региональную войну во имя веры?

— Да уже с пяток таких запустили. Воюют, а результат тот же…

Как-то не заметив того, от обычной болтовни они перешли к обсуждению рабочих вопросов.

— Социальное потрясение…

— Было. Возрождение задумывалось совсем иначе…

— И что?

— Устаревшая система рухнула и дала путь тому, что привело к падению веры и, как следствие, Его позиций. Так что Социальными потрясениями больше не балуемся. Табу.

— Тогда культурная революция?

— Было. Из последнего — сексуальная…

— Да уж… — Алавур вспомнил, как радостно потирали демоны свои волосатые лапы на заслушивании результатов этой активности. Тогда, говорят, Его Святость даже своих креативщиков заподозрил в сговоре с бесами и самим… Чье имя здесь старались не упоминать.

— Кризис мировоззрения!

— Да весь мир сейчас единый кризис. Одним больше, одним меньше — никто и не заметит…

— Новую псевдо-религию?

— Со старыми не знаем что делать. Да и с нарождающимися бороться случается.

— Природный катаклизм?

— Если таковой и будет, то с катастрофическими последствиями. Здесь все дело идет к…

— Ты о зачистке?

— О ней самой! — улыбнулся Залибванг. — И если мы тут не найдем решения, то все ею и кончится.

Последняя зачистка, вошедшая во многие религии как Всемирный потоп, был реакцией на потерю управления ситуацией. Кто-то готов был поспорить с таким решением, но принятое Там, оно не обсуждалось.

— Ты это серьезно? — не верил своим ушам Алавур.

— Серьезней не бывает, — подтвердил Залибванг. — Информация по самым проверенным каналам.

Алавур прекрасно знал все эти каналы. Очередная секретарша в одном из департаментов, проболтавшаяся при пикантных обстоятельствах. Алавур порой подозревал, что по количеству похотливых похождений Залибвангу больше подошло бы место где-то в бесовских пенатах, но рожденный «в свете», он оставался нимбоносным и служил в креативном отделе Его Святости.

Зачистка проводилась не впервой и каждый раз приводила к изменению баланса сил как внутри иерархии, так и между силами нимбоносных и бесовских. Последние так и норовили перехватить внимание Его Святости, если и вообще не посягнуть на трон. Многие же специалисты, востребованные в присутствие мира, населенного достаточным количеством людей, оказывались ненужными и в лучшем случае сидели на минимальных окладах, ожидая изменения ситуации, а то и просто уволенными в один день. К таким отделам принадлежал и креативный, орудие Его Святости, мозг и источник идей, которые в иных условиях просто никому становились не нужны. В прошлый раз Алавур и его напарник как-то перебились, пересидели, изошли от скуки, даже придумали шахматы и рубились в них до потери сознания, но что будет в этот раз, — им было неведомо.

Сказать, что Алавур и Залибванг были на хорошем счету у Его Святости, стало бы преувеличением. Как существа креативные, порой балующиеся запрещенными препаратами, водящие связи с враждебным лагерем, принимающие временами от тех подарки и даже имеющие сношение с представительницами противоположного пола из бесовского отродья, они не по всем параметрам соответствовали той святости, что была записана во всех основополагающих документах канцелярии Его Святости. И пока они выбрасывали наверх нестандартные идеи, пока воплощали их в жизнь, им многое прощалось. Порой они оступались, грешили, разглашали, прелюбодействовали и срывали сроки. Ими часто были недовольны. Им ставили в вину их поведение. Их боялись за возможность очередного финта с рекомендациями на исполнение той или иной программы. Пара пророков, побывавших по их разнарядке на Земле, после этого грозились очень сильно их травмировать, и потому решением Его Святости тем было запрещено даже приближаться к Алавуру и Залибвангу.

Их не любили, как не любят неординарных выскочек, вносящих сумятицу в налаженную жизнь болота канцелярии Его Святости. Бесы на них собирали подробное досье, искали способы заполучить их, подкупить, скомпрометировать, очернить да замарать, — лишь бы те проводили вполне определенную политику. Одно время даже подымался вопрос, чтобы в группу ввести уравновешивающее количество бесов, дабы… Но Его Святость своим решением отверг эти поползновения, поставив на вид тому, чье имя здесь не произносится…

Так уж складывалось, что Его Святость, по понятным только ему причинам, относился к креативщикам покровительственно, но не все же однозначно, видимо, желая иметь под рукой хоть кого-то, кто может удивить его чем-то новым, внести разнообразие и поднять волну на том самом болоте канцелярии.

В случае же зачистки, когда будут приниматься решения о судьбах многих, скорее всего все вопросы по сотням тысяч служащих, больших и малых, будет отдано на рассмотрение отдела персонала, и те в первую очередь рассчитаются с ними. Алавур и Залибванг как-то имели неосторожность в проект создание церкви на Земле включить в исполнители и персональщиков. Те справились, положили тысячи своих адептов и люто возненавидели креативщиков. После увольнения, скорее всего, ими сразу же займется СББиП. Залибванг как-то умудрился поиметь отношения с дочерьми их бессменного руководителя, и тот бы давно задавил Залибванга своими руками, если бы… А тут такая возможность…

Залибванг вздрогнул, представив эти бесстрастные голубые глаза…

«Нет уж! — взял себя в руки он. — Зачистке не бывать! Нужно решение!»

— И когда нужен ответ? — как будто прочел его мысли Алавур.

— Сегодня! — прошептал тот.

— Как это сегодня?! — удивлению не было предела. — А год-два на сбор информации, столько же на ее обработку… Провести тесты, плотные проекты, обкатать теорию… Подготовить презентацию? Когда это все делать?

— Здесь все намного проще, — усмехнулся горько Залибванг. — Им просто нужна идея. Хоть какая-то идея, которая может спасти ситуацию. Если таковой не окажется сегодня к четырем часам — пиши пропало. Говорят, Его Святость устал от человечества. От их мелких интрижек. От непослушания, от искажения его слова, от все…

— Выпороть…

— Порки уже не действуют. Ты и сам это прекрасно знаешь… Потому…

— Потому мы должны выдать на гора идею.

— И спасти человечество! — помпезно произнес Залибванг. — Есть идеи?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Классика?! Да? — перешептывались Алавур и Залибванг, стоя у стены в зале заседаний.

— Конечно! — соглашался второй.

По их опыту, креативные идеи, взрывающие атмосферу их отдела на долгие часы, как правило, не были поняты «косноязычными и нетрезвомыслящими» (цитата) субъектами в креслах из человеческой кожи. Убедить в том, что сексуальная революция будет иметь свои плоды спустя несколько столетий, а не сейчас, как того требовали, или объяснить причину ряда неудач с проектами реакционного национализма, им попросту никогда не удавалось. Потому всегда «рулила» излюбленная классика — давно проверенные и всем понятные шаблоны, с каждым разом дававшие все больше и больше осечек, но от того не перестававшие в головах ответственных лиц служить эталоном добросовестной и качественной идеи.

— Да ты сегодня просто красавчик! — ущипнула за ягодицу Залибванга Жарин. — Я уж подумываю, не вернуться ли к тебе?! — подмигнула она, прищурив свои огненные глаза. И покачивая упругими ягодицами, обтянутыми тоненькой юбкой из новомодного материала, привезенного с Земли, удалилась в сторону собравшейся группы «сильных мира сего».

Залибванг тяжело сглотнул. Его бросило в жар. Воспоминание о прошлом, о жарких ночах и днях ревностных терзаний вновь напомнили о себе. «Что не говори, а чертовки куда привлекательней нимбоносных!» — отметил он про себя, понимая, что реагирует сексуально, что ни в коей мере не подобало представителю его вида, вида нимбоносных. «Но что делать?! — успокаивал он себя. — Работая над человеческим материалом, создавая для них программы, которые должны привести к вполне определенным результатам, волей или неволей, но обязан погружаться в их мир, приобщаться к социуму и пропускать через себя все установки, руководствуясь которыми люди принимают решения». Это объяснение их уже ни раз выручало, когда подымался вопрос об асоциальном поведении, разборы пьяных загулов, общения с бесовским отродием и запросы на тестовое общение с душами только что преставившихся. Его Святость не то чтобы покрывал их, нет, он был недоволен, должно быть, даже более чем кто либо, но пока был результат и пока было на то волеизъявление Его Святости, им все сходило с рук.

— Не теряй голову! — не менее заворожено проводил взором Жарин и Алавур. Ходили слухи, что и он успел войти в списки ее почитателей, но эта тема никогда не подымалась в присутствии Залибванга, отмучавше-гося с ней что-то около года.

Отбивая неспешную дробь ухоженных копыт модельной походкой, время от времени подчеркивая свое изящество движением хвоста с пушистой кисточкой на конце, она подошла к компании общавшихся демонов и нимбоносных, незаметно провела рукой по спине одного из них и практически сразу же вступила в общение.

— Хорошо, пускай будет классика! — не отрывая от нее взора, пробубнил Залибванг, хотя ему так и горело предложить свой вариант, который обязательно был бы отвергнут. Это он знал. Прекрасно знал, но нечто внутри не давало покоя, требовало сделать нечто в знак протеста.

— Вот и прекрасно! — похлопал того по плечу Алавур. Их местоположение в стороне, вне группы сильных мира сего, вполне было объяснимо. Как младшие специалисты, они не обладали теми регалиями, что и члены Совета. Но в силу своего положения и особого отношения Его Святости к отделу креатива, они выступали на Совете в качестве советников и главных разработчиков. Двойственность своего положения они прекрасно понимали, и эта двойственность сказывалась и на отношении членов Совета, вынужденных делить одно помещение с условно-допущенными. Отчего отношение к креативщикам здесь было не то чтобы прохладным, но уж достаточно натянутым. Элита не желала видеть в своих рядах кого-то, кто… Но их вынуждали. И свое скрытое раздражение этим фактом члены Совета, естественно, выплескивали в мелких пакостях в адрес именно креативщиков.

Помещение в одном из самых высоких зданий, находящееся в стеклянном пентхаусе, откуда открывался прекрасный вид на окружающий его Рай, на горизонте закрываемый клубами дыма, источаемые лежащим дальше и ниже пресловутым Адом, заполнилось присутствием Его Святости. Никто не мог похвастаться, что когда либо воочию видел Его Святость, но присутствие того ощущалось сразу же. Мгновенно добродетельное и прощающее присутствие вызвало трепет в каждом и все присутствующие, бросив сразу же свои дела и заботы, поспешили занять места за общим овальным столом. Гневить Его Святость было себе дороже, так как критерии оценки и логики Всевышнего коренным образом отличались от любой известной и были зачастую просто непостижимы.

— Предлагаю начать, — предложил Его Святость. Естественно ни кто из присутствующих не услыхал ни единого звука, слова родились в их мозгу.

Это было одной их тех причин, за которые члены Совета недолюбливали Залибванга и Алавура — при общем присутствии Его Святость имел возможность обращаться избирательно, к тем, кого считал компетентным в том или ином вопросе, не ставя в известность остальных. Естественно, каждый сразу же начинал подозревать худшее и ощущать себя ущемленным. Злиться и упрекать Его Святость не имело смысла — так прямиком и вылететь из Совета имелись все шансы, а вот вернуть свою обиду креатив-щикам — это завсегда пожалуйста.

— Повод нашей встречи ни для кого не секрет. Но чтобы мы все понимали, о чем пойдет речь, и ни у кого не возникло сомнения в необходимости принятия радикальных мер, прошу начальника отдела аналитики зачитать краткий доклад о состоянии дел на Земле и уровне управляемости происходящими процессами, — молвил Его Святость.

— Добрый день, уважаемые коллеги! — поднялся Цифирон, худощавый святоша, погруженный в себя и в свои вычисления, которые так и грозили вырваться из-за пары старомодных стекол, местившихся у него на носу. — Проведенный анализ нашим отделом предполагал сбор информации как в полевых условиях, так и путем опроса преставившихся на небеса…

— Спасибо за описание методики, — прервал Его Святость. — Прошу зачитать выводы.

— Да, конечно, — поперхнулся Цифирон. Его нимб сразу же стал красным от волнения. Аналитики, как и еще несколько подразделений, сплошняком состояли из нимбоносным, ибо доверия к коварным бесам у Его Светлости было немного. Не то, чтобы он им не доверял, — они были спецами в своем деле, нимбоносные в своем. Всем свое место и свои задачи.

— Интегральные показатели Человеческой добродетели и Лояльности поклонения уже давно не подымаются выше красного уровня, что свидетельствует…

— У Вас некорректные методики оценки! — возразил тучный демон, уже как сотню лет курирующий направление альтернативных религий и идеологий. Будучи воином в прошлом и по призванию, стараниями того, чье имя не упоминается, стал администратором, но своей воинской хватки и присущего демонам вероломства не утратил. Креативщики, разработавшие за последние сто лет ни одну религию и с десяток идеологий, результаты, к которым привело их внедрение в человеческие массы, видели исключительно в особенностях куратора и применяемых им методах. Куратор же все нападки в свой адрес отвергал напрочь, будучи демоном авторитарным и не терпящим возражений, он все списывал на человеческий материал, на ошибки, заложенные при разработке и планировании, а так же на козни иных отделов. Он вполне уверенно заявлял каждый раз, что его ошибок здесь нет, быть не может, и все является происками его врагов.

— Методики разработаны и опробованы уже на протяжении тысячелетий, — парировал Цифирон, не отрываясь от листа бумаги. — Напряженность за последние несколько лет выросла в полтора раза, вероятность полномасштабной войны приблизилась к отметке в семьдесят пять процентов, уровень религиозности и набожности упал до двадцати пяти процентов. Подавляющее большинство верующих приходится на традиционные религии племен, пребывающих в состоянии каменного века, удаленных от очагов цивилизации. В разрезе же цивилизационных групп, уровень набожности и готовности жертвовать собой ради Его Святости снижается год от года… Коэффициент корреляции между развитием существующих цивилизаций и падением веры равен девяносто восемь процентам…

— Это все хорошо, — прервал один из бесов, ни слова не понявший из сказанного. — Что из этого следует?

— Все предельно просто! — ответил ему нимбоносный Симон. — Мир катится ко всем чертям! — шутка понравилась присутствующим, и если бы не присутствие Его Святости, как всегда безэмоционального, то смех бы залил помещение.

— Это понятно, — присутствие здесь Гидивула, куратора сразу с полсотни проектов, в которых он понимал не более, чем в человеческих душах, объяснялось квотой того, чье имя не упоминается. Полная некомпетентность Гидивула в каких бы то ни было вопросах в полной мере компенсировалась его агрессивной натурой и абсолютной лояльностью тому, чье имя не упоминается. — Кто виноват? И что делать? — высокомерно бросил он.

— Ситуация зашла в тупик, — тем временем продолжал очкарик-Цифи-рон. — Все последние наши мероприятия носили больше косметический характер и их эффективность ниже любой критики, — взоры присутствующих сразу же устремились в сторону креативщиков, вжавшихся в кресла.

— Я бы не стал так критично относиться к работе креативного бюро, — вступился за них Моргул, куратор их проектов и теперь новый муж Жарин. — Парни не раз выручали нас, выдавая на гора идеи, менявшие мир и духовность в значительной мере… Думаю, у них и сейчас припасено нечто… Это так, Залибванг? Я прав, Алавур?

— Я вынужден настаивать на том, — Гидивул встал, — что мы зашли в тупик, и все попытки решить эту проблему как-то иначе, чем полной очисткой, приведет только к продолжению агонии. — Речь была столь не похожа на то, как излагал свои мысли косноязычный Гидивул, что у большинства присутствующих стали круглыми глаза и даже отвисли рты. Залибванг всем своим нутром ощутил, что говорит сейчас не глупый и продажный демон, а Сам, чье имя… Преображение Гидивула было столь значительным, что даже Его Святость напрягся, пристально рассматривая оратора, выискивая знакомые ему черты.

— Любое промедление — смерти подобно, — меж тем продолжал демон. — Я настаиваю на перезагрузке, очистке Земли от цивилизации, ввержение человечества в первобытный хаос и уже на основе этого построение нового общества, в котором будут отсутствовать те самые пороки, о которых…

— До боли знакомые мысли! — наконец подал голос Его Святость, и все присутствующие напряглись. В помещении запахло озоном и жареным. — Я думаю, следующим предложением будет изменение структуры существующих институтов, допуск к управлению значительного числа демонов и разделение власти с сами знаете с кем?!

— Я о другом! — ссутулился Гидивул, потрясая головой. Присутствие силы, контролировавшей его до того, исчезло, и он не понимал, отчего взоры присутствующих здесь устремлены в его сторону и выражают нечто недоброе.

Сверкнула молния, зал заполнил грохот грома, и пышная шевелюра Гильдивула превратилась в оплавленный клок пакли.

— Я, я… — не понимал он. — Я же только… — опустился он на место, даже не притрагиваясь к испускающим тонкие клубящиеся струйки дыма волосам.

— Впредь подобное будет пресекаться исключением из Совета и изгнанием провинившегося на Землю! — пояснил справедливый громовержец, не объясняя, как водится, мотивацию своего поступка. Быть одержимым пред Его Очами случалось и ранее, но угроза ссылки на Землю, к людям, в их богом забытый мир, к грязи, к борьбе за существование, к копошащимся в бесполезных телодвижениях людишкам… Такое могло напугать кого угодно. И раз уж то было угрозой Его Святости, то ни обсуждению, ни обжалованию не подлежало.

— Предлагаю закончить с разбором ситуации, — поспешил сменить направление заседания Моргул. — И без того понятно, что мы в тупике. Налицо выход человечества из-под контроля Его Святости и, как следствие, упадок нравственности, гордыня, нарушение всех заповедей, норм и приличий, поэтому есть два мнения — провести очистку, как последний способ решения проблемы, либо прибегнуть к более тонкому и оперативному вмешательству, о котором нам сейчас поведают наши специалисты из креативного отдела. Как Вы помните, именно им принадлежат сотни идей, позволилившие поднять человечество до уровня, которого оно в предыдущие разы еще не достигало. Не позволим же мы трудам наших тысячелетий вот так просто кануть в преисподнюю?! Я предлагаю использовать нечто альтернативное и эффективное, что, как меня заверили Алавур и Залибванг, имеется в их арсенале. Прошу предоставить им слово.

Красноречие — конек Моргула, благодаря которому он и поднялся столь высоко. Благодаря которому он так легко привязал к себе Жарин, благодаря которому он так же легко ввел ее в Совет и благодаря которому Залибванг и Алавур не раз выходили сухими из липких и грязных переделок. Но, увы, на сей раз у них чего-то действенного в арсенале не было, поэтому взял слово Залибванг:

— Уважаемые члены Совета, поклонение Его Святости, — прокашлялся Залибванг. Жарин одарила его горящим взглядом своих огненных глаз, облизала раздвоенным языком губы и подала вперед пышную грудь, проделав все это столь естественно и незаметно для окружающих, что Залибванг покраснел. Жарин, несмотря на то, что они давно расстались, порой заскакивала к нему, как, впрочем, и к десятку-двум иных. Ничего не поделаешь — женская бесовская натура. И если дело выгорит, то планы на предстоящую ночь и утро завтрашнего дня вполне определены у Залибванга.

— Ситуация, безусловно, критическая, — боролся он с краснотой и тяжелым дыханием. — Я немного волнуюсь, потому что использование чего-то нового, креативного и доселе неопробованного может и даст необходимый результат, но, скорее всего, будет иметь непредсказуемые далеко идущие последствия. — Он потянулся к стакану воды, и стакан сам, подчиняясь воле Его Святости, прыгнул Залибвангу в руку. Присутствующие переглянулись. Это была честь, которой удостаивались немногие. Расклад сил явно менялся, и каждый расценивал о своем месте и действиях на ближайшее будущее.

Жарин, почувствовав перемены, повторила свои соблазняющие манипуляции, что было сразу же отмечено большинством присутствующим, за исключением разве что Моргула.

— Я предлагаю прибегнуть к классической, многократно проверенной многоходовой активности, — все внимание было приковано к Залибвангу, отчего тот смутился еще более. — Культурное потрясение и уход цивилизации на несколько шагов, быть может даже десятков шагов, назад. К состоянию, в котором мы могли бы изменить вектор развития! — закончил он.

— Это примерно так же, как было с Римской империей и темными веками в Европе? — поинтересовался аналитик.

— Что-то похожее, — Залибванг кивнул, ловя волну. — Примерно то же, что было с Китайским миром, с Древними цивилизациями Нила, Южной и Центральной Америк. — Насчет Америк, это он зря ляпнул, так как там как раз все и не случилось, приведя к уничтожению цивилизаций как таковых. Но на то они и креативщики, друзья пиарщиков, находящихся примерно в таком же состоянии «обожания» со стороны совета, чтобы неудачу преподнести как свой грандиозный успех. К слову, с чем многие были не согласны.

— Да ну! — возразил Гидивул. — Это уже было! — махнул он рукой, ища союзников. — Все это уже было. Только оттягиваем развязку.

— Да вам бы, бесам, стереть человечество с лица Земли и остаться едиными любимыми творениями Его Святости, — парировал на это Моргул, и сам недовольный предложением, но коли сам Его Святость подал до того стакан воды креативщику, то пойти против них он не посмел.

Сам же Его Святость оторопел. Он ожидал чего угодно, но не старой истории с падением Римской империи, миллионах жизней, расцветом нескольких из самых одиозных религий, припасенных до того на черный день, веках темноты и убийств его именем… Но все же смолчал, выжидая продолжения.

— Суть проекта состоит в том, — продолжил Залибванг, — дабы на планетарном уровне устроить социальный взрыв. И мы это сделаем, если нам позволят. Мы подымем весь негатив, вскроем все незажившие раны, объявим пороки добродетелью, вознесем на пьедестал попрание целомудрия и доброты, мотивируем убийства, похоть, чревоугодие, ненависть и прочие смертные грехи. Возвеличим человеческую гордыню и подымем волну такого масштаба, что захлестнет все устоявшиеся цивилизационные центры, сметет их, покроет налетом грязи и человеческих испражнений. И только после этого, после того, как человечество откатится на несколько столетий назад, только после этого мы запустим процессы обратные. На возникшем навозе произрастут ростки того, что приведет следующие цивилизации к благоденствию и почитанию Его Святости как того, кто позволил им стать таковыми, — бойко закончил речь креативщик.

В зале повисло молчание.

— А в чем различие между этим и тотальной зачисткой? — поинтересовался куратор силовиков, который почуял массу работенки для своих ведомств.

— Многим! — уверенно отвечал Залибванг. — Мы не уничтожаем человечество и не стираем память о предыдущей цивилизации. Мы ее просто перезапускаем. Ломаем тупиковую ветвь, крушим стены и подпорки, которыми оброс мир сегодня, расчищаем место для нового строительства, но не убиваем в людях память, не истребляем их практически до малой группы, как то часто бывало ранее. Мы сохраняем их цивилизацию, но рушим их мир…

— Или наоборот, — поправил его Алавур.

Если вдуматься, то предложение не было столь радикальным, как его преподнесли. Ничего нового, лишь эффект масштаба — теперь участвовал весь мир, а не отдельные, пускай и значительные территории, в остальном — классика. Но то, как это все преподносилось, чувствовался некий полет мысли, креативность идеи и нечто взывающее к романтизации предприятия.

Его Святость задумался, бесы воспылали, чувствуя открывающие перспективы, нимбоносные напротив, почуяли предстоящую массу работы — им бы зачистить мир и ждать, пока все разовьется вновь, креативщики же вздохнули с неким облегчением — им удалось выкрутиться. Если предложение отвергнут, то им дадут время для подготовки нового предложения, а там как сложится…

Его Святость выразил определенные сомнения. Он ничего не говорил, но что-то в плане его смущало. Что именно, он не озвучивал, но стоило лишь первым симптомам сомнения появиться, как собравшаяся братия сразу же бросилась с критикой на мероприятие, которое тут же взяли под защиту идеологи и авторы — Алавур с Залибвангом. Им ставили в вину масштабность, на что те отвечали, мол, проблема масштабная и операция должна соответствовать.

Куратор силовиков посетовал, что в прошлый раз он потерял на Земле в психбольницах или от нервных расстройств более полусотни отборных агентов и потому… На что ему возразили, что, с одной стороны, нужно сделать соответствующие выводы о подготовке бойцов, с иной — потери на войне неизбежны.

Говорили об опасности выхода из-под контроля ситуации, что было парировано тем, что запустить чистку можно в любой момент, но попытаться спасти ситуацию — первоочередная задача.

— Меня в целом устраивает предложение, — спустя пару десятков возражений, наконец, вмешался Его Святость, и все возражения сразу же исчезли. — Как вы видите механизм реализации.

А вот с механизмом как-то вышло неудачно. Сама идея, как отметил Его Святость — неплохая, но вот реализация… Собственно, реализация всех «неплохих идей» как-то последние пару тысяч лет страдала.

— Мы тут думали, что может… — тянул время Залибванг в надежде, что решение само придет. И оно пришло, правда, не оттуда, откуда его ждали, и не то, которым хотелось бы хвастаться.

— Мы запустим святых! — взял инициативу Алавур.

— Святые — это уже пройденный этап, — вполне резонно заметил Цифирон. — Их эффективность… — он принялся сыпать цифрами, которые ни кто оспаривать и не собирался, как, впрочем, и слушать тоже. Использование святых в мире, где в них уже никто не верил — было давно признано неэффективным.

— Это нечто новое! — горел нимб Алавура. — Выслушайте, а потом решайте.

— Давайте дадим слово, — предложил Его Святость, и все сразу же не просто замолчали, а заткнулись и даже ерзать перестали.

— Мы запустим не одного Святого, или Пророка — это к обсуждению, а сразу двух! — он смолк, ожидая реакции, но так как реакция произведена не была, то пришлось продолжить. — Сразу два пророка. И оба не крайности, как мы до того делали. Никаких добрый-злой. Никаких святой-порочный. Они в себе будут включать и святость, и порок, и доброту, и жестокость, ибо люди многолики, и запрос как на доброту, так и на жестокость зачастую ютятся в одной черепной коробке. Два воина-пророка, консолидирующие людей вокруг себя, настроенные и не враждебно, и не дружественно меж собой, периодами сталкивающиеся, периодами действующие заодно — этакая мешанина человеческих низменных чувств, которые они и призваны возглавить, поднять волну и оседлать ее…

— Но как они это будут делать? — не выдержал Его Святость.

— А мы их не станем ограничивать, — пояснил Алавур. — Мы дадим им право выбирать, право грешить и не быть ограниченными заповедями и инструкциями — полная свобода. Все неудачи наших Пророков и Святых в том и кроются, что они были ограничены творить зло! — резюмировал он.

— Надо же, — пробормотал Его Святость. — Я как-то не задумывался… — он вновь смолк. — С иной стороны, я готов был бы услышать нечто подобное от демонов или одержимого проклятым Гидивула, но такой подход от креативного отдела нимбоносных!.. — он был удивлен и смущен.

— Мы даже появление проработали, — продолжил сочинять на ходу Алавур. — Большое скопление людей, скажем, некие протестные выступления, и вот, в ответственный момент столб огня с неба, и в этом столбе спускается наш Пророк, несущий весть о том, что мир прогнил. Что Бог недоволен людьми, недоволен, что небольшая часть узурпировала мирские богатства и не дает развиваться остальной части. Именно поэтому он послал своего избранного бойца… Но узнав о том же тот, чье имя не произносят, послал и своего демона. Он будет похож на первого, говорить тоже, и даже делать то же самое, но он зло… Таким образом мы расколем протестующих и создадим управляемый хаос в их среде…

— Интересно, интересно, — все не принимал решения Его Святость. — Мне нужно посоветоваться с моими консультантами… — и Его Святость перешел к общению с Советом, исключив из него приглашенных экспертов, практически выставив тех из беседы. Алавур выдохнул — такого экспромта он от себя не ждал и встретился с негодующим взглядом коллеги. Идея с двумя пророками тому очень не нравилась, ибо сулила неуправляемость ситуацией и массу головной боли с администрированием активности.

Совещание с Советом длилось до получаса. При этом ни слова, ни звука не долетело до ушей спецов, в число которых почему-то попал и аналитик. Он все это время сидел навытяжку и со стеклянными глазами взирал куда-то в сторону адского дыма, клубившегося на горизонте видимости.

— Мы закончили совещание, — наконец вернулись к ним Его Святость и Совет. Решение явно было принято, но от того, с какой радостью потирают руки и лапы здесь присутствующие, как алчно взирают на креативщиков демоны и с какой ехидинкой в уголке рта бросают косые взоры нимбоносные, Залибвангу стало как-то не по себе.

— Мы принимаем это решение как базовое, — продолжил выносить вердикт Его Святость. — Оно вступает в силу с настоящей минуты, — чеканил пункты он, которые тут же ложились в протокол как непреложная истина и указание к исполнению. — На сборы у вас десять минут. — закончил Его Святость.

— Какие сборы? — не понял Алавур.

— Что? — переспросил Залибванг.

— Я в тебя верю, дорогой! — прошептала ему Жарин. — Выкатив вперед свою шикарную грудь. — Возвращайтесь героями!

— Но мы же идеологи… — кричал Залибванг, в душе проклиная Алавура с его двумя Пророками. — Мы не солдаты! Каждый должен делать свое дело… — их уже несло по коридорам реальности, по ходу экипируя и давая инструкции к выживанию.

— Вам будет оказано всемерное содействие! — услыхали они удаляющийся голос Его Святости.

— Я так же буду вечно рядом! — прошипел тот, чье имя не произносят вслух. — Нас ждут прекрасные времена!!! — добавил он.

— Да уж, точно прекрасные! — мелькнуло в голове Зелибванга, он уже видел тот самый огненный столб, совсем недавно ударивший с небес в грешную Землю. И его несло к нему.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1977 году в Харькове, где проживает по настоящее время. Закончил местный инженерно-экономический и после скитаний по местам работы, остановился на профессии маркетолога-аналитика/аналитика рынка/бренд-менеджера (как-то все слилось воедино). Работа интересная, но, к сожалению, не самая оплачиваемая.

Печатался в электронных журналах: «Магия ПК», Газета «Ридне село», BGITAL. RU, Relga, Квадрига Апполона, Великорос, Золотая пектораль, Штабное радио, ЛитГраф.

⠀⠀ ⠀⠀

Андрей Мансуров Бум-бум! Чарли идет в поход!

(пародия на штампы в боевиках и прочих «мочиловках-стрелялках»)

— Раз-два!

— Три-четыре!

— Раз-два!

— Кто бежит по плацу в ряд?

— Это — скаутов отряд!

— Бодрые!

— Умелые!

— Сильные!

— И смелые!

— Лучше, чем солдаты!..

— Будем мы служить!

— Доблестью и честью!..

— Родине служить!

На пикете восемьдесят три полагалось упасть прямо в грязь, и отжаться. Чериков так и сделал, со злорадством наблюдая, как новенький из пятого на третьем отжимании уронил пижонские очки прямо в густую коричневую жижу, а Митька Сидоров опять намочил в глубокой луже всю ширинку, после чего уже не отжимался, а ругался, снова поднявшись во весь рост. Инструктор указал пальцем:

— Сидоров! Отбой. В казармы.

Сам Чериков работал четко — уголком, держа пресс, и не касаясь поверхности ничем, кроме груди — иначе отжимание не засчитают! Да и успеет он. В-смысле, испачкаться. А пока — лучше не таскать на себе лишний килограмм грязи…

Инструктор громко считал вслух:

— …девятнадцать, двадцать! Взвод, закончить отжимание! Встать! Бегом марш!

Снова замелькали мимо бело-черные березы, мокрые коричнево-серые стволы сосен и елей. Слепящие лучи буквально насквозь пронизывали голый еще лес, создавая ощущение, что сейчас не весна. А лето. И бегут они не по лесу, а по плацу, где отродясь не было даже малейшей защиты от солнца.

Впрочем, на плацу было бы тяжелей — там препятствий понастроено гораздо…

Бодрящий, пропитанный почти невыносимой свежестью воздух вливался в легкие, неся восхитительные запахи пробуждающейся к новой жизни Земли. Да, весна, мать ее…

Вот только им не до ее красот и ностальгирования!

Тяжело и шумно дыша в затылок бегущему впереди правофланговому — Сереге Букину — Чериков незаметно оглянулся: точно! Из тридцати их осталось всего двенадцать.

Новенький, сидя прямо задницей в грязи, протирал очки, похоже, тоже ругаясь.

Митька достал носовой платок, и пытался оттереть переднюю часть камуфляжных штанов, а Вовка и Саня просто ушли в сторону — к деревьям. Саня, привалившись спиной к шершавой сосне, матерится так, что слышно и в двадцати шагах. Вовке, похоже, плохо: он позеленел, встал на колени, скрючившись, словно его сейчас вырвет прямо на подстилку из прошлогодней прелой хвои…

Инструктор, буркнув что-то в переговорник на предплечьи, снова затянул:

— Раз-два!

Поредевший хор хрипловатых дискантов отвечал:

— Три-четыре!

— Раз-два!

— Кто опасен, как снаряд?

— Это — скаутов отряд!

— Крепкие!

— Здоровые!

— Умные!

— Суровые!

— Всех врагов Десанта!

— На… мы убьем!

— Доблестною службой!

— Деньги зашибем!

Дальше шло еще около пятидесяти куплетов, (куда менее пристойных) которые полагалось вызубрить как «Отче наш» (а если точнее — еще лучше. За незнание молитвы в карцер не сажали, и вообще: наряд на чистку туалета — скорее отдых, чем армейские будни), и примерно три километра лесом.

Наконец они быстрой трусцой выбрались к прогалине. Снег только стаял, и апрельская жидель превращала сто метров Большой Песочницы во все пятьсот. Однако деваться некуда: утопая почти по колено, они двинулись к дальнему концу, высоко задирая ноги в десантных полусапогах, и стараясь только двигаться побыстрей, чтоб чавкающая трясина не затянула совсем уж глубоко… Иначе — без посторонней помощи не выбраться!

Инструктор спокойно перешел зону грязи по наведенным мосткам.

Добравшись до твердой почвы, Чериков развернулся, чтоб взглянуть назад, оперевшись соскальзывающими от пота ладонями на штаны у колен.

Сердце гулко стучало в уши, и он только старался дышать больше через ноздри — застудить легкие не хотелось бы!

Поскольку сегодня он добрался первым, у него имелась возможность чуть отдышаться: грязево-песчаное болото — его стихия! Потому что размер обуви — сорок три, а весит он на пять килограмм меньше самого легкого бойца их подразделения. То есть — он среди них почти как танк. С «гусеницами». «Площадь опоры» больше.

На поле остались Лемон и Годзилла — ну, Годзилла-то завяз чуть не с первых шагов (еще бы! Меньше надо жрать!), а Лемон — не добежав каких-то шагов тридцать…

Инструктор приказал:

— Взвод! На полосу препятствий бегом марш! Раз-два!

— Три-четыре!.. — десятеро, превозмогая многочасовую усталость и оставляя на тропе ошметки полужидкой грязи, снова ломанули по просеке…

Чериков (или Чарли, как его звали во взводе), подумал, что неплохо бы перестроиться в хвост колонны — сзади, вроде, уходит меньше сил. И видно всех. Неспроста же профессиональные велогонщики так и делают.

Сделав вид, что завязывает шнурок, он приотстал. Затем легко (еще бы — отдышался же!) догнал, наблюдая теперь за затылком Вована. А что — бритый, блестящий от пота, в меру загоревший… Совсем как его.

На полосе препятствий сходу срезались Кент и Жиха. Их обеих прихлопнула выскочившая из-под искусно замаскированной «кочки» сеть. Остальные рассыпались. Наивные! Думают, что так больше шансов проскочить мимо ловушек и препятствий!

Чериков, единственный из всего взвода, уже добиравшийся сюда в этом сезоне, переместился за спину Сереге. Поскольку тот тяжелей его килограмм на восемь уж точно, хоть какая-то страховка.

Сработало! Серегу утянуло под землю щупальце «Вьюна»!

— Чарли! Первое предупреждение! Не прятаться за спину впереди бегущего! Остальных тоже касается! Бежать шеренгой! — до конца изрытого и утыканного противотанковыми ежами из швеллера, и заборами из колючей проволоки и штабелями шпал участка, осталось не больше ста шагов.

Чериков успел заметить растяжку — перепрыгнул. А вот Крот не успел…

Теперь защитную майку и камуфляжные штаны — только выбросить. Потому что обидно-позорная и неотстирывающаяся желтая краска, изображающая «поражающие элементы осколочной мины», когда высохнет, все равно сделает ткань ломкой.

Толика «расстреляли» в упор из выскочившей вдруг из-под ветки, якобы случайно упавшей с дерева, круглой башни с пулеметом. «Пули» пятидесятого калибра взрывались фонтанчиками уже голубого цвета — еще более обидного.

Чериков, повинуясь инстинкту, вдруг бросился ничком в лужу. И вовремя!

Над местом, где должно было оказаться его тело через секунду, прошла «струя огнемета»: фиолетовое облако краски! Зная, что до «перезарядки» две секунды, он успел-таки бросить «гранату» — снятую с пояса болванку с нейтрализатором механизма ловушки. К сигналу Инструктора: «Взвод! Дальше бегом марш!» он еле-еле успел. Иначе тоже отослали бы в казарму, как не уложившегося во «временной норматив».

— Раз-два!..

Теперь на выкрики Инструктора отвечало всего трое: Жабон, Курт и Чарли.

Добрались до стрельбища минут за десять — бежать все время приходилось то вверх, то вниз, так что дыхание сбивалось почти у всех. Ну и сволочи придумывали эту трассу — стрелять метко, задыхаясь, чертовски трудно!

Вот Курт и не выбил положенных девяноста из ста… И для него наступил отбой.

Инструктор, вдруг склонивший голову, и сильней прижавший явно что-то необычное вещавший наушник к уху, словно бы удивился сам:

— Взвод! Объявление! Победителя ждет Портал!

Портал! Черт возьми! В жилы Чарли словно влились новые силы! Правда, он не сомневался, что сопящий Жабон ощущает то же самое: достижима Цель Всей их Жизни!!!

Оба они, двигаясь теперь почти плечо в плечо, с неприязнью и подозрением поглядывали друг на друга: знали, что, если оба одолеют Бассейн, придется драться!..

Словно для того, чтоб они меньше отвлекались на дурацкие мысли, Инструктор взвинтил темп бега:

— Раз-два!..

Поскольку назад он больше не оглядывался (незачем!), Чарли удалось не пропустить момент, когда Жабон попытался сделать подсечку! Ответить, правда, он ничем не успел — следил лишь, чтобы не сбиться с дыхания, отдававшегося уже в висках…

Бассейн с сиропом пришлось переплывать вначале на лодках, а затем, когда пошла «жидкая» зона — кролем. Так куда быстрей, чем на тяжелом баркасе!

Инструктору легче: он перешел Бассейн по бетонному бортику. Добрались все трое одновременно. Значит — поединок!

В забранный проволочной сеткой восьмиугольник вошли с разных сторон. Теперь уже не торопились: знали, что осталось последнее испытание. Соперник. А затем — Дверь.

Жабон как всегда попытался запугать грозным видом. Содрал и отбросил майку, оскалил полный желтоватых зубов рот, поиграв большими дельтавидными: все-таки пятьдесят три кило отлично тренированных мышц! Не говоря уж о молниеносной реакции.

Чарли старался, напротив, никак эмоции на лице не проявлять. Зато отслеживал прищуренными в щелочку глазами движения зрачков противника. Знал, что в клешни качка-Жабона попадать нельзя ни в коем случае! Заломает на болевой… Ага, есть!

От первого захвата удалось уйти, нырнув влево, одновременно выбросив в хуке правую руку: Жабону здорово досталось прямо по печени!

Однако, хотя Чарли знал, что противнику чертовски больно, внешне это проявилось лишь в усиленном сопении, и непристойных ругательствах. Ну, этим-то в Лагере никого не удивить…

Следующий выпад Жабон сделал лишь через полминуты — ждал, чтобы отойти от болевого шока. В это время Чарли, всегда ведущий игру «от противника», не спешил и ничего не делал, просто кружа вокруг Жабона, и восстанавливая дыхание.

От быстрого нырка в ноги совсем уйти не удалось: левая клешня Жабона зацепила его за голень! Теперь оба растянулись на траве, но у Чарли оказалось преимущество: он упал на спину, отлично все видел, и смог тяжелым полусапогом нанести точный удар в затылок зарывшегося по инерции лицом в землю, противника.

Жабон потряс головой. Буркнул: «Ну погоди же, я…»

Что именно тот собирается с ним сделать, Чарли слушать не стал, вместо этого, оттолкнувшись от земли торсом и руками, умудрился пяткой попасть в челюсть, приоткрытую для очередного слова. Жабон инстинктивно отвернул голову, что его и погубило: в челюсть с другой стороны врезался окованный носок сапога.

Жабон всегда жаловался, что когда ему попадают в челюсть, у него искорки сверкают перед глазами. Так ли все произошло и в этот раз, Чарли выяснять не стал. Вместо этого он, словно кошка, пружинисто запрыгнул на спину повалившегося ничком и застонавшего врага, и докончил дело «удушающим» приемом. Инспектор кивнул:

— Довольно! Чистая победа!

Чарли, отдуваясь, поднялся со спины Жабона. Тот в бессильной ярости колотил кулаком по пожухлой траве, обращаясь уже к спине победителя:

— Сволочь ты, Чарли! Подловил-таки! А всегда прикидывался таким тихим, работающим «от противника!» — в голосе звучала и злость, и… уважение.

— Извини, Жабон. В следующий раз повезет. — Чарли, даже не оглянувшись, вошел.

Чернота.

Тишина. Пронзительная какая-то. Или это у него свистит в ушах?..

Странно.

Однако он продолжал идти вперед — под ногами ощущалась твердая поверхность. Вдруг что-то подалось, и он почувствовал, что летит. Летит вниз, касаясь локтями и сапогами стен чего-то вроде наклонной шахты или тоннеля…

Что за черт?! Или…

Да нет — вроде тут, дальше, ловушек и испытаний быть уже не должно!

Он влетел в светлое пространство — падение сразу замедлилось, и на белый пол он спустился уже так, как если б просто сошел со ступеньки… В одной из четырех стен абсолютно пустой белой комнаты имелась дверь. Откуда шел свет, сказать оказалось невозможно: словно бы отовсюду. А вот тело… Словно стало легче! Не в силах поверить, он сглотнул: значит, он уже на Корабле! Там, говорят, тяготение куда меньше земного!

— Внимание, прибывший! Пожалуйста, проследуйте в душевую, а затем на санитарную обработку.

Оглянувшись на потолок — голос звучал, вроде, оттуда, — Чарли прошел в дверь. А что — обычная душевая. Вот только крана под рожком… Два. Неужели?.. Точно!

Он быстро разделся, и, следуя указаниям, бросил одежду и обувь в приемник утилизатора. Огляделся еще раз — куда пристальней. Бусинок глазков видеокамер понатыкано во всех углах. Совсем как у них в казарме.

Воду он сделал погорячей — надо пользоваться, раз уж дают!

Поскольку «руководящих» распоряжений не поступало, он «нежился» добрых десять минут, пока, наконец, не решил, что хватит. В-смысле, хватит валять дурака.

Если верить слухам, теперь его ждет работенка куда посерьезней и потрудней, чем не скурвиться, и преодолев лютую и подлоковарную дедовщину, пробиться к элите Скаутов… Чего это ему стоило, лучше не вспоминать: только нервы портить.

Зато теперь!.. Вспомнив о скудном пайке матери, он невольно дернул щекой.

Остается надеяться, что все эти мучения и унижения были не зря…

Вперед!

Санитарная обработка заключалась в опрыскивании голого тела аэрозолем из тоненьких насадок на потолке, полу и стенах следующей за душевой комнаты.

Чарли хмыкнул: вспомнился документальный фильм про строительство суперкаров: так же роботы окрашивают их кузова… И уж можно быть уверенным: непрокрашенных участков не остается!

В следующей комнате его освещали голубым, ярко-красным и вообще невидимым светом: только кожу покалывало.

Далее пришлось выпить какую-то гадость из большого бокала, и сунуть руку в отверстие металлического ящика — его укололо. Прививка?..

Дальше он попал в комнату с одеждой, лежащей на стуле.

О, Боже! Мундир Космодесантника!.. A-а!!! Наконец-то!

Одевать его он начал, даже не дождавшись команды сверху.

Обалдеть! Размер — точно его! Погоны первокурсника. Литеры КВДУ из чистого золота! А как, наверное, смотрится на голове новая фирменная фуражка Кадета!!!

— Теперь сядьте на стул. Вам предоставляется возможность передать послание вашей матери. Можете сообщить, что вы зачислены в Высшее Гвардейское Десантное Училище. Рекомендуем тщательней подбирать выражения — следующий ваш сеанс связи состоится не ранее успешного окончания вами первого Курса.

Мысли распались на фейерверк восторгов и паники. Год без матери!

Ну правильно — он уже на корабле, и сейчас или чуть погодя его с другими отобранными из сотен и тысяч Лагерей кандидатами отправят… Учиться!

— Ма!.. — он постарался вложить в голос как можно больше оптимизма, — Я прошел! Представляешь?! Я сейчас уже на борту, и скоро меня отвезут в Высшее, учиться. Буду Курсантом в гвардейском десантном! — что еще сказать?! Мысли разбегались, словно тараканы от баллончика с ДЦТ. — Ма, я так рад… Я знаю, что и ты рада — хочу, как Избранный, поздравить тебя — твой сын, представляешь, Прошел Отбор! Один на тысячу!!! Ма!!! Ты не поверишь — я сам не думал, что именно сегодня… — он все же вынужден был прерваться — из глубины сердца клокотало и поднималось нечто неописуемое! Смесь и ужаса перед будущей тяжкой работой, и радости — за прошлое: он смог, он смог вытерпеть и преодолеть!..

Но матери нельзя показывать, как он жутко… боится. Этого самого Будущего.

— Словом, целую тебя, и тетю Олю, и Василия Дмитриевича, и всех наших! Правда, вот позвонить… Сказали, что следующий сеанс — только через год, когда закончу Первый Курс. Ладно, ма, спасибо, что терпела все это… — он снова вздохнул, вспомнив ее натруженные коричневые от излучателей гладильного цеха руки…

— Ну… теперь уж я постараюсь! Оправдать… Ну, все. До свиданья! Еще раз целую! — он выдавил самую ослепительную улыбку, на которую был способен, и помахал рукой. Красный огонек у объектива погас.

Паузу нарушил голос «с неба»:

— Курсант, пройдите, пожалуйста, в Диспетчерскую.

Диспетчерская оказалась крохотной комнаткой, поделенной пополам прозрачной перегородкой. За ней напротив входа на простом стуле сидел друд. Для Чарли в его половине помещения стула не было.

Рассматривая тоненькие конечности и непропорционально большие черные колодцы глаз на уродливой редьке головы, Чарли подумал, что все верно: такие не станут мараться беганьем и ползаньем по завоевываемым планетам. Пошлют космодесантников.

И уж тем более такие — не свяжутся с физическим трудом или доброй дракой, раз у них есть боевые и рабочие роботы, управляемые, хоть с орбиты, мысленными командами.

— Приветствую тебя, прошедший отбор и испытания кадет.

— 3-здравствуйте.

— Теперь, когда ты прошел санобработку, и отправил Послание, я могу сообщить тебе… — показалось Чарли, или в безликом голосе после крохотной паузы вдруг прорвалось что-то вроде ехидного торжества?! — Правду. О твоей будущей судьбе.

Чарли напрягся. Оглянулся назад — точно! Ручки в двери нет! И дверь наверняка бронированная — как и стены! Ну вот чуяла его внутренняя сущность, его помогавшие пройти через весь этот четырехлетний ад инстинкты охотника и бойца, что есть, не может не быть, какого-то подвоха во всей этой мясорубке!.. Сейчас начнется.

И точно.

— Моя задача, как это говорят на вашем языке, поглумиться над тобой перед твоей смертью. Дать тебе понять всю степень унижения, и бессилия, в котором находится твоя родная планета, и все оставшиеся на ней жители.

Поглумиться… Словечко-то какое!.. Он, изо всех сил стараясь выглядеть спокойным, спросил:

— А за каким… вам нужно надо мной глумиться?..

— Это — просто. Ведь ты — разумен. Значит, можешь понять разницу между овцой, просто забитой на бойне, и… овцой, которую до этого четыре года терзали, били, унижали и заставляли работать до седьмого пота! И знаешь, для чего только?

Он просто покачал головой — не хотел показать этому… Этой твари, что он сломлен, раздавлен и унижен как тоном, так и злым смыслом того, что сейчас, как он чуял, скажет этот… друд.

— Да-да, именно для этого. Записать то, что ты будешь ощущать сейчас. Так что не старайся напускать на себя независимый и гордый вид — приборы снимают и записывают для нас все твои показатели: и кардио, и энце-фало — и все прочие граммы! И — главное! — все твои мысли! Без ощущения паники и беспомощности поверженного врага наша… м-м… Миссия не имела бы того… Смака. Соли. Наслаждения, которое мы все испытываем, глядя на то, как вы бегаете по своим Полигонам, деретесь в казармах, и унижаете более слабых. И, разумеется, мы воспроизводим себе через Шлемы Ощущений, ваши терзания в моменты, когда, как сейчас тебе, всем вашим «избранным» беднягам открывается Истина! Это для нас… Ну, как для вас — шампанское! Или — черная икра! Слышал о таких деликатесах? Теперь — о деле. Да, ваши Лагеря позволяют воспитать и обучить самых ловких, сильных, отважных и целеустремленных Бойцов. Будущих Воинов. И мы и правда, могли бы использовать их для наших… Скажем так — планов! (Чарли представил себе другие планеты, куда ступали сапоги друдских наемников, и «прикормленных» лизоблюдов! Жуть! Хорошо, что сам он не застал эпоху покорения родной планеты…) Но! Солдат у нас хватает, и главное сейчас для нас — даже не ресурсы… А ваши Эмоции. Страх. Боль. Унижение. Чувство беспомощности мышки в лапах кошки… Поэтому Отобранных мы и уничтожаем в первую очередь. Ваши страсти — самые сильные. И мы вовсе не посылаем никого с земли на «работу» в другие Миры, как «сообщают» все эти «счастливчики». Те же кадеты, кто «не прошел», остаются там, дома. Вымещать свою злость, разочарование и комплексы на вас же, работая полицейскими…

— Но как же!.. — Чарли подумал, что поймал врага на несоответствии слов фактам.

— Огромные зарплаты, которые все «отобранные» якобы перечисляют родственникам? Это для нас все равно, что бросить кость собаке, срезав с нее мясо. Ты и понятия не имеешь, сколько мы уже выкачали из ваших недр… И еще выкачаем. А понять, узнать, что все эти десантники-пехотинцы на самом деле попросту сразу убиты, вам не удастся никогда!

— Но… Как же письма и видеообращения?!..

— Ах, это… Поверь: то обращение, что ты записал, просто будет обрабатываться компьютерными программами. Они соответствующим образом станут менять погоны, «старить» твое лицо, добавят шрамов, сделают грубей голос, и якобы злей, жестче — характер… А уж текст напишут психологи. Твоя мама, как и все остальные, еще лет сорок будет получать наши подачки, и благодарить наши Миссии за то, что могут «выпендриться», как это говорится у вас, перед соседями. И жить в относительном достатке.

Чарли сжал кулаки, чувствуя, как к горлу подкатывает. Слезы? Нет. Он уж забыл, когда плакал — Лагерь отучит и не от такого!.. Ярость! Чистая, полыхающая словно огонь адских печей, Ненависть!!! Но…

Нет, он не позволит этим тварям насладиться даже своими эмоциями — он постарался успокоиться. Но все равно… Что-то оставалось. Потому что узнать вот так, в лоб, что он… Что над ним проводят «курс глумления…»

Нет, что-то тут не так! Может, это — очередное Испытание? Проверка лояльности? Сообразительности?

— Нет, это не проверка. — А ведь точно, они считывают его мысли!!! Теперь голос снова стал равнодушен. Видать, решил дополнительно «поддать» ему еще «унижения», — Это простой и рациональный способ очистить вашу планетку от нежелательных для нас, друдов, элементов. Потенциальных главарей. Тех, кто мог бы стать Лидерами. Зачинщиками. Бунтов против нас. Нам всякие «революции» и беспорядки среди рабов не нужны. Нам нужна ваша методичная и спокойная эффективная работа. На рудниках. У топок домн. На заводах и фабриках, где вы создаете материальную основу для процветания нашей Империи. До тех пор, пока не выработаете все. А тогда, если будет на то наша особая милость, — он выделил эти слова, как бы давая лишний раз понять, что все зависит только от них — Хозяев и «погонщиков» человеческого стада, — мы, может, даже оставим вас… Прозябать. Так что насладись последними своими эмоциями — чувствами загнанной в угол и униженной крысы, которую сейчас станут топить. Зная, что все твои унижения, боль и жертвы оказались напрасны, можешь злиться… Или рыдать. Мы и смерть твою… Запишем! Прощай.

Пол под Чарли провалился, и он… действительно оказался в воде! И сразу понял — когда ему придется вдохнуть ее в раздираемые нехваткой кислорода легкие, никто не будет спасать его «в последний момент!» И еще он думал, как же мерзки и отвратительно изощренны эти друды! Вместо того, чтобы истребить под корень туземное население, оставили себе послушных и вынужденных работать за кусок хлеба обезоруженных рабов… Над которыми еще и гнусно глумятся, даря иллюзию Свободы Выбора Судьбы…

Он больше не сдерживал эмоций: ненавидел, ненавидел, НЕНАВИДЕЛ!!!

И верил он, делая последний вдох, и теряя сознание, лишь в одно: отольются кошке мышкины слезки! Не может такое остаться безнаказанным!

Рано или поздно найдется кто-то, кто отомстит! Отомстит за…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в I960 году. Окончил Ташкентский Институт Ирригации. Живет в Ташкенте. Публикации: рассказ «Госпожа Нагайна» — журнал «Космопорт» (Белоруссия), рассказ «Другое Солнце» — журнал «Мир Фантастики», рассказ «Тоннельные» (под псевдонимом «Гидротехник») — журнал «Фантаскоп», рассказы и путевые очерки в журнале «Новозеландский вестник» (Новая Зеландия) и др. Автор сборников «Янтарные капли», «Океан». Рассказ «Занимательное почвоведение» занял первое место в номинации «Фантастический рассказ» на 3-м этапе Конкурса «Великое кольцо» в 2013 г.

Анна Райнова История одной кочерги

Солнце еще не поднялось, когда молодая жена местного фермера Марта возвращалась в поселок с утренней дойки. Разгар лета — тепло. Дорога стелется под ноги, слышится птичий гомон, суховей гнет травы к земле, игриво раздувая юбку ситцевого платья. Благодать! Женщина даже песню грустную затянула про русалок-утопленниц, исчезающих вместе с рассветом. И надо же, диво-дивное: светло вдруг стало, как днем. Впереди, играя цветными огонями, летающее блюдце нарисовалось, прям как в телевизоре недавно показывали. Марта моргнуть не успела — в днище корабля, скрипнув, открылся люк, откуда и высунулся зеленый человечек. — Ой! — взвизгнула нечаянная контактерша.

— Зюхр! — гаркнул пришелец, помахал зажатой в трехпалой руке кочергой из голубоватого металла и как швырнет ее очумевшей от неожиданности бабе прямо в лоб.

Больно, надо сказать. Марта аж чувств лишилась. Когда очнулась, тарелочки как не бывало. Привиделось, подумала женщина и тут же нашарила в дорожной пыли ту самую кочергу. Марта закусила губу, неча орать на всю округу. Народ на смех поднимет, да и муж проснулся поди. Завтракать ждет.

Женщина поднялась, отряхнула платье и, прихватив с собой кочергу — крепкая штуковина, в хозяйстве пригодится, — отправилась домой. Дорогой заметила, что видит как-то странно, картинка такая яркая, что аж глаз режет, и грудь распирает от желания повиниться перед всеми, кого успела обидеть за свою недлинную жизнь. Совсем рехнулась баба.

На пороге дома лицом к лицу столкнулась с мужем. Оглядев Марту с ног до головы, мужик изменился в лице, отшатнулся и ринулся в сени. Не поздоровался даже. Наверное, понял, с кем живет, решила женщина, бросаясь вслед с надеждой вымолить прощение. Но фермер и слушать ничего не хотел. Бегал от родной жены, как черт от ладана. Сердце женщины не выдержало, когда он пнул попавшегося под ноги домашнего любимца Ваську, с диким воем залетевшего под лавку. Что делать, пришлось кочергой успокоить раздухарившегося супруга. Тот вмиг растянулся на полу и замер без движения.

Что только Марта не делала: и трясла бездыханное тело и водицей холодной в лицо брызгала, и по щекам хлестала. Отчаявшись привести мужа в чувство, помчалась звать соседа-фельдшера, по случаю дня рождения сильно принявшего на грудь. Местный эскулап никак не мог сообразить, чего от него требует безумная баба, и откуда ему в лицо брызжет соленая вода. Ужели крыша прохудилась? Наводя резкость, фельдшер воззрился на женщину и сразу протрезвел, разглядев торчащий из ее головы тонкий отросток, увенчанный шариком изумрудно-зеленого глаза с продолговатым зрачком. «Допился до чертиков», — успел подумать мужик, прежде чем свалился без чувств.

— Эй, вставай, муж помирает! — всплеснула руками Марта и добавила. — Это я виновата.

Тут-то из лысого темени фельдшера и проклюнулся тонкий отросток. Спустя минуты инопланетные глаза разглядывали друг друга. Люди все про себя поняли, осознали и ощутили. Оставленный дома фермер тоже очнулся с дополнением, приласкал забившегося в угол Ваську и отправился искать работников, которым ежемесячно недоплачивал зарплату. А те двое, в свою очередь, стали бегать по деревне, вымаливая прощения односельчан и, конечно, обильно поливать их слезами.

С утра пораньше дел невпроворот, третий глаз на макушке у соседа разглядишь не сразу. Прозревали, куда деваться, даже слепые. Некоторым становилось так стыдно, что, очухавшись после обморока, они шли оплакивать собственные огрехи на речной бережок. Слезы из третьего глаза били струей, смешивались с проточной водой. Трудно сказать в какой пропорции. Точно известно одно: месяца не прошло, как вирус справедливости охватил всю планету.

Что тут началось! Президентов и правительства пришлось переизбрать — прежние добровольно подали в отставку. Находившиеся в состоянии войны страны братались. Корпорации отказывались от сверхприбылей в пользу бедных. Воры и коррупционеры радостно раздавали награбленное добро. Полицейские кланялись прохожим. А уж что творилось в тюрьмах…

Когда волна покаяния улеглась, даже отъявленные лодыри взялись за работу. Каждый уразумел, каким талантом одарен, и нашел свое место в жизни. Вдохновенно ведь можно и грядку полоть, так что никого перекоса в сторону мечтательных фантазеров не случилось.

И стали мы жить при зюхрокочергизме. Благодать! Прежде каких только… измов не было. А представить себе вот этот и мне сейчас трудно.

Марта во всех подробностях рассказала о встрече с зелененьким человечком, понаехавшим в ихнюю дыру ученым с разными хитрыми приспособлениями, отдала им кочергу. До сих пор изучают. Пока не ясно, нарочно ли зюхры стукнули нас по башке этим простым с виду предметом, или имела место случайность. Много и других вопросов к пришельцам возникло, только ответить на них пока некому.

Одно выяснили точно: удар кочергой по любой другой части тела добавочных изменений в человеческом организме не вызывает.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Настоящая фамилия — Романько-Косая. Родилась в 1976-ом в Барнауле. Далее жила на Украине в городе Николаеве. После средней школы поступила в НГУК, диплом режиссера культурно-массовых мероприятий. С 1994 года артистка балета Николаевского академического театра драмы и музыкальной комедии.

Первая фантастическая повесть «Неправильный танец снежинок» написана в 2002 году, когда Анна уже переехала в Израиль. Рассылкой своих произведений не занималась, писала «для души». В 2009-м получила предложение опубликовать рассказы в сборнике «Десятка» Харьковского издательства «Умная книга». Рассказ «Глазунья» опубликован в № 10/2011 журнала «Люблю читать», мистический рассказ «Лиза» — в № 5/2012 в «Искателя Укараины» и в № 3/2014 «Смены», там же «Плюшевый мишка» — № 3/2015. В сетевом журнале Павла Амнуэля «Млечный путь» опубликованы НФ рассказы: «Садовник», «Перст указующий» и «Бессмертие отменить», а также фантастическая повесть «Корабль в море Спокойствия», написанная в соавторстве с Кириллом Берендеевым. Мистический рассказ автора «Неелыч» опубликован в № 7/2014 журнала «Эдита unzensiert». Рассказы «Длинный день» и «Дельфин» опубликованы в № 59/2015 «Эдита» Гельзенкирхен.

С 2013 года Анна является редактором альманаха фантастики «Астра Нова» и с недавнего времени — журнала «Эдита» Гельзенкирхен.

⠀⠀ ⠀⠀

Сергей Филипский Начальник Игр

Андрей Успехов шел по тропинке, вьющейся меж пыльных веточек Польши. Слева простирался пустырь, справа тянулся нескончаемый бетонный забор.

Вот тропинка юркнула в терновую рощицу и вынырнула на зеленый луг. Тихая речушка неспешно несла свои воды куда-то вдаль. Мостка через речушку не было. Как перебраться через нее, было не понятно. Да и надо ли перебираться? Андрей не знал. Поэтому он просто пошел вдоль речушки, поглядывая на стайку бегемотов, резвящихся в ней.

Он зашел в кусты, а когда кусты прервались, он увидел перед собой большой недостроенный кирпичный сарай.

— Вы Андрей Успехов? — раздался голос откуда-то сбоку.

Андрей поискал глазами и увидел: какой-то старичок с длиннющей белой бородой, в расписанной серебристыми знаками Зодиака синей мантии и с золотистого цвета посохом.

— Да, — сказал Андрей. — А вы кто?

Старичок приблизился:

— Я — великий волшебник Дверочкин.

— О! — обрадовался Андрей. — Вас-то мне и надо!

— Я к вашим услугам, — приосанился старичок.

— Меня предупредили, что вы — большой знаток окрестностей.

— Вообще-то, да. Бродя тут в поисках совершенствования моей магии, я хорошо узнал округу.

— Дверочкин! Подскажите: где тут космопорт?

— Космопорт?

— Ну да. Место, откуда стартуют космические корабли.

— А! Понял, что тебе надо. Есть неподалеку одна обшарпанная будка. Вполне сойдет за космопорт.

— Ты мне объяснишь, как до нее добраться?

— Более того. Я тебя туда провожу.

— Вот и ладненько. Ну что, пошли?

— Идем.

И они двинулись вдоль недостроенного сарая. Внезапно из-за его угла выпрыгнул кто-то шипящий. Сперва Андрею показалось, что перед ними — летающая крыса. Присмотревшись, он понял, что так оно и есть — летающая крыса. Огромная, размером с кабана, с широкими перепончатыми крыльями. Летающая крыса тут же принялась плеваться огненными сгустками.

— Поберегись! — крикнул Дверочкин. — Это крысодракон.

— А как беречься-то? — спросил Андрей.

— Не попадай под пламя, которым он стреляет.

— Постараюсь.

— Да уж постарайся… Эх, до чего же хорошо, что я с тобой!

— Это почему?

— Да потому что я — лучший в мире укротитель крысодраконов.

Дверочкин выставил перед собой свой посох, из которого вырвалась яркая молния, ударившая в крысодракона. После этого крысодракон, потеряв всякое желание выпускать огонь, умчался прочь, порхая над кочками.

— Ловко вы его! — сказал Андрей.

— У меня с ними разговор короткий, — откликнулся Дверочкин. — Ну что, идем в космопорт?

— Было бы неплохо.

И они направились дальше…

За недостроенным сараем находилась цистерна, рядом с которой стоял сиреневый домик-будка — изрядно обшарпанный.

— Вот он, космопорт, — объявил Дверочкин.

Они подошли к будке. Возле нее присутствовал человек в оранжевом комбинезоне. У человека был торчащий вверх нос, приподнятый подбородок, веселая улыбка сквозь усы и лучащиеся радостью глаза.

— Это Куропаткин, — сообщил Дверочкин. — Главный тут.

Куропаткин отсалютовал, прижав на мгновение пальцы к своей оранжевой кепочке:

— Константин Кириллович. Комендант космопорта.

— Андрей Успехов.

Комендант поморгал-поморгал и сообщил:

— Если вам нужен лайнер до Земли, то вы немного опоздали.

— Вот как? — огорчился Андрей.

— Да.

— Мне действительно надо на Землю. А когда будет следующий?

— Не скоро, ох, не скоро. Если точнее, то на следующей неделе. Лишь в четверг.

— Сегодня среда.

— Верно подмечено.

— А раньше, значит, никак?

Комендант пригладил свой торчащий из-под кепочки чубчик и поведал:

— Есть, впрочем, один вариант.

— Какой? — спросил Андрей.

— Видите, там яхты стоят?

Андрей посмотрел. В поле, покрытом ковылем, топорщились устремленные ввысь огромные серебристые сигары — космические корабли, на некотором расстоянии друг от друга, числом эдак с десяток.

— Вижу, — сказал Андрей.

— Вон та, с надписью «Созвездие», с тремя красными полосками, — уточнил комендант.

— Вижу.

— Она, кстати, отправляется на Землю.

— Когда?

— Вот-вот, или даже раньше. Они охотно возьмут пассажира. Но существует одно условие.

— Какое?

— Вы должны предоставить в мое распоряжение пять бегемотов.

— Зачем? — удивился Андрей.

Комендант снял свою кепочку и принялся теребить ее в руках:

— Видите-ли, тут такое дело… В общем, если я капитана «Созвездия» лично не попрошу, он ни за что не возьмет вас попутчиком. И будете вы куковать здесь, в космопорту планеты Симфония, под солнцем Бетельгейзе, целых восемь дней…

— А бегемоты вам для чего?

Комендант поместил кепку обратно поверх своей растрепанной прически и решительно выдохнул:

— Создам бегемотовую ферму.

— Разводить бегемотов собираетесь! — сказал Андрей.

— Ну да.

— Ради молока, надо полагать?

— Нет. Не ради молока. Я буду поставлять бегемотов в зоопарки. При условии, конечно, что они, бегемоты, будут не против там жить.

— А как вы об этом узнаете?

— Просто спрошу у бегемотов. Я знаю, как с ними разговаривать.

— Ну разве что если так.

— В общем, я согласен на то, чтобы вы дали мне пять бегемотов. И — счастливого пути! Что? А? Подходит вам такой вариант?

— А кроме бегемотов, деньгами, вы готовы принять?

— Нет. Мне бегемоты нужны.

— Бегемоты, значит?.. — задумчиво произнес Андрей.

— Бегемоты! — кивнул комендант.

— Есть тут речка неподалеку…

— Да. Карасевка называется.

— Так вот. Видел я только что, как в ней бултыхаются как раз целых пять бегемотов.

— О! Это они!

— Кто они?

— Да бегемоты, исчезнувшие с циркового космического корабля! Ну а теперь, когда они нашлись, все замечательно. Бегемоты возвращаются в цирк, и я теперь ему, цирку, ничего не должен.

— А были должны?

— Да. Ровно пять бегемотов. Потому что исчезли они как раз в мое дежурство.

— А как же бегемотовая ферма?

— Какая ферма?

— Ну, о которой вы только что говорили.

— Это я привирал.

— Зачем?

— Привычка такая.

— Понятно.

Андрей глянул на простирающееся поле. Сказал:

— Эх, хорошо здесь у вас. Почти так же, как на Земле. Но на Земле все-таки лучше!

— Это ты еще Степного Рыцаря не видел! — вкрадчиво произнес Дверочкин и взмахнул своим посохом.

Немедленно после этого из-за цистерны выехал двугорбый верблюд, на котором восседал закованный в сверкающие латы рыцарь. Вот верблюд остановился. И раздался голос рыцаря, гулкий, будто из бочки:

— Приветствую тебя, странник Андрей Успехов.

— Здравствуйте, — ответил Андрей.

— Перед тобой сейчас открыты две дороги. Одна — с планеты Симфония на космической яхте на Землю. И другая — ты и так уже на Земле, а окружающие тебя обитатели планеты Симфония — всего лишь голограммы со звуком. Так какую же дорогу ты изберешь?

— Но это же очевидно, — сказал Андрей. — Вон стоит яхта, на которой я сейчас отправлюсь на Землю.

— Что ж. Ты сделал выбор.

Степной Рыцарь посторонился, и Андрей с комендантом подошли к яхте «Созвездие».

— Прошу вас, — комендант сделал приглашающий жест.

Андрей взялся за поручень трапа и… его рука схватила пустоту. В тот же момент перед Андреем на расстоянии метра прямо в воздухе возникла светящаяся надпись: «Игра завершена».

— Что такое? — Андрей рывком повернулся к коменданту.

Тот рассмеялся:

— Вот видите. Вы все-таки на Земле. В пригороде города Былинска. А ваши недавние приключения на планете Симфония — не более чем компьютерная игра.

— Компьютерная игра? — озадачился Андрей.

— Ну да. Правда, впечатляет?

Андрей провел ладонью по лицу:

— Очень. Готов был держать пари, что я нахожусь на другой планете в окружении персонажей жанра фэнтези. И даже полынь меня не насторожила. Я был уверен, что это люди привезли ее на Симфонию с Земли… Стоп! А почему я все еще в окружении этих персонажей? Почему они не исчезли? Дверочкин, Степной Рыцарь…

— Ия.

— И вы. Игра-то ведь закончилась!

— Игра закончилась. Это верно. Но, видите ли, Андрей, эта игра — нового поколения. Проецирует на местности свои объекты. И в процессе вашего участия в этой игре произошло вот что: игра до того оказалась неотличимой от реальности, что… подменила собой реальность. И теперь персонажи игры живут своей жизнью, не зависящей от компьютера. Но зависящей от вашего к ним отношения.

— Это как?

— Ну, если вы не против того, чтобы эти персонажи продолжали существовать, то они продолжат свое существование. Если же против, то, увы, им предстоит уйти в никуда.

Андрей посмотрел на окружающую его действительность, на устремленные в небо носы космических кораблей, на Степного Рыцаря и Дверочкина, на коменданта, на пятерку завороженно взирающих бегемотов, на крысодракона, застенчиво выглядывающего из-за будки… И сказал:

— Не могу я отправить вас обратно в небытие. Оставайтесь.

— Ура! — завопил Дверочкин. — Я всегда знал, что Андрей Успехов — настоящий Начальник Игр!

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1960 году на Дальнем Востоке в городе Шилка Читинской области. После школы поступил в Воронежский государственный университет. Окончил физический факультет. В настоящее время работает художником-дизайнером.

Пишет юмористическую фантастику. Первая значимая его публикация — в московском журнале «Сокол» (№ 1, 1995): рассказ «Увидеть мир по иному». Публиковался в журналах «Техника-молодежи» (Москва), «Юный техник» (Москва), «Губернский стиль» (Воронеж), «Порог» (Кировоград), во многих газетах. Рассказы Сергея Филипского вышли в первом сборнике воронежских фантастов «Ликвидация последствий» (1999), а в двухтомнике «Страницы Воронежской прозы» (2004), в который вошли произведения писателей, жизнью и творчеством связанных с Воронежским краем — рассказ «Волшебный кошель». В 2010-м вышла книга фантастических приключенческих повестей для детей «Шпионы крадутся хитро» (г. Воронеж). Филипский — лауреат воронежской премии имени журналиста А. А. Пятунина. В N9 2(11) за 2010 год «Знание-сила: Фантастика» опубликован рассказ «Без проблем», а в № 2 (15) за 2012 г. — рассказ «До грядущего».

⠀⠀ ⠀⠀