Знание-сила, 1999 № 01 (859)

Документы назывались «провизионками»

Степан Степанович Балашов, автор мемуаров. Фото 1938 года, Ленинград

«Уже много дней, едва темнело, в квартире наступала кромешная тьма – электричества не было. Водопровод и канализация замерли. Трубы разорвало.

Сначала освещались стеариновыми свечами, сохранившимися с дореволюционного времени; керосиновыми лампами, пока удавалось достать керосин, а позднее коптилками – фитильками, опущенными в керосин или масло.

Кафельные печи нашей шестикомнатной квартиры давно уже бездействовали, холод в квартире был невероятный, в иной день хуже, чем на улице. Жили сгрудившись все в одну комнату, бывшую детскую, в которой стояла круглая железная печь «буржуйка», натопить ее было легче, чем кафельную. Когда дрова кончались, отапливались тем, что было под рукой и могло гореть, включая мебель».

Неприятная картина. Увы, и теперь люди следуют тому, что давнее их. За пределами нашего понимания есть и более некомфортные вещи, из них запомнился рассказ о ереванском стороже, который, не имея дома керосина, приготовил во вверенном ему парке на братском огне хаши. Но в воспоминаниях интересна подробность:

Мария Сергеевна Севастьянова, оперная певица, мать С. С. Балашова. Фото 1917 года

«В городе властями организовывалась разборка (слом) деревянных домов силами населения. Сразу уже доски и даже балки растаскивали те, кто посмелее, а в массе все разобранное (балки, доски, двери, окна) складывалось вместе и потом, по какой-то норме, раздавалось по ордерам».

Ордера, талоны, карточки, приглашения на распродажу – это все так знакомо, вечные спутники быта, которые в иные времена только называются благороднее, например, «лимит».

А сидящий перед «буржуйкой» малыш время от времени подкладывает щепки и попадающиеся изредка небольшие поленца, ворошит кочергой в печке и терпеливо ждет; когда закипит чайник и мама заварит «кухаркин» фруктово-ягодный чай. Так его и запомним, а еще запомним этот чай в плитках, обернутых цветастой бумагой.

«Государственные власти практически уже никого ничем не снабжали, остались отдельные частные магазины, кое-что еще продававшие, например кофе «Мокко», сушеную воблу. Петроград был полон оборотистыми спекулянтами…»

Эта деталь напрямую ведет к сегодняшнему дню, полному поисками выгоды и комфорта, а вовсе не смысла жизни.

Дети М.С. Севастьяновой от разных браков: Женя, Сережа, Марина Оленины (начало 1913 года, Москва); Алла, Котя и Тиса Севастьяновы и Степа Балашов (сентябрь 1915 года)

А дальше – интересная деталь:

«Всегда хорошо сплоченные, организованные, инициативные евреи стали открывать общественные столовые для еврейского населения, где подкармливали и русских. Приготовляли, как говорится, ни Бог весть что, но вполне приемлемое после почти несъедобной государственной дуранды. Готовили чаще всего форшмаки из селедки и супы на рыбьих, тоже вероятно селедочных, головах».

А что же городские партийные власти со своей политэкономией?..

«Они стали разрешать самим жителям поездки в провинцию, где можно было раздобыть муки, пшена, а если повезет- гречихи, мяса, творога, масла… Для таких поездок организовывались специальные продовольственные эшелоны, в которые можно было попасть строго по специальному документу, так называемой провизионке. Они выдавались только на одно лицо с указанием фамилии, имени и отчества и, кажется, с указанием года рождения и наименования организации, выдавшей провизионку».

В этом забытом слове слышится что-то родное… За ним – привычные картины. Да все те же «колбасные» поезда, автобусы… Только ездили, и сейчас еще ездят, не из столицы в провинцию, а наоборот.

«Эшелоны обычно формировались из дачных железнодорожных вагонов, реже – из товарных, оборудованных нарами. Места, конечно, не были нумерованы и брались «с боем», народу набивалось «до отказа» и нужно было считать за удачу, если удавалось занять третью багажную полку. Обычно объединялись парами или по трое, чтобы пробиться при посадке занять места поприличнее и чтобы оберегать вещи от многочисленных воров».

Описывать подробности таких экспедиций – значит вступать в соперничество с М.М.Зощенко, что бессмысленно. Его гражданин, который спал в обнимку с чемоданом и даже ходил с ним в уборную, показал относительность всяких предосторожностей и тотальное торжество воровства: чемодан все-таки украли, когда герой кинулся спасать стягиваемые с ног сапоги.

«Когда продовольственный эшелон возвращался в Петроград, провизионки повально проверяли, сверяя с документами, – так «вылавливали» спекулянтов и тех, кто ехал по чужой провизионке.

Рядовым питерским жителям провизионок не выдавали, но, конечно, находились «обходные пути»: по знакомству или «за мзду». Чаще всего приходилось ездить под чужой фамилией. Если при проверке обнаруживался подлог, продукты отбирали, а человека арестовывали до выяснения личности».

Так экономика доказывала, что она политическая.

А как же оперная певица Аллина, дочь потомственного почетного гражданина? Оказывается, и она ездила в Бежецк по чужим провизионкам.

«Приходилось заучивать все данные провизионки, а иногда и какие-то побочные сведения о человеке, по документам которого ехали. Приходилось и одеваться в поездку под стать личности, указанной в документе.

Воспоминания об этих поездках сохранили смешные и печальные случаи. Сереже (ее спутнику), как инвалиду с одной ногой, было трудно слезать со второй и третьей полок. Он больше смотрел за вещами и чтобы не заняли мамино место, когда она отлучалась: то на остановках – купить пирожков, добыть кипятку, то по естественной надобности, то на верхней полке становилось душно. Мама была в юбке; так что однажды сидящие внизу мужики крикнули ей: «Перестань шастать туцы – сюды, надоело твою панораму глядеть!»

Другой раз мама с перрона, наслушавшись народного говора, закричала Сереже в окошко вагона: «Говори скорее, с чем тебе пирожки? С кашам или с грибам?»

Семейную хронику расцвечивает воспоминание о целой бараньей туше.

«…Но везти ее было не в чем – ни мешка, ни рогожи. Все же удалось купить мешок. Когда дома извлекли тушу, она, к общему огорчению и даже ужасу, оказалась коричнево-грязного цвета. Выяснилось, что мешок был из-под цикория. В большом оцинкованном корыте старались отмыть жирную баранью тушу, да не тут-то было, до товарного вида баран не отмывался, и намерение Сережи «спекульнуть» на редком товаре, чтобы хоть частично оправдать расходы на поездку, оказалось невыполнимыми. К общему семейному удовольствию злополучного барана пришлось съесть самим».

Один из самых популярных продуктов – яйца – также присутствует в семейной истории.

Оперный певец Степан Васильевич Балашов. На обороте фотографии Мария Сергеевна написала: «9/22 декабря, 1921, г. Петроград. Снят в память 10-летия нашей свадьбы…»

Мария Сергеевна Оленина (Севастьянова), оперная певица (колоратурное сопрано). Сезон 1909- 1910годов

«Как-то маме повезло купить две или три сотни яиц, которые она бережно уложила в плетеную корзину размером с небольшой чемодан. Всю трудную дорогу мама оберегала корзину и, когда в Петрограде на вокзале наняла мужика, попросила быть особенно осторожным именно с нею. Мужик же, дойдя до трамвайной остановки, сбросил тяжелые веши и, отдуваясь, оперся коленом как раз на злополучную корзину. И тут с криком: «Осторожно, яйца!», мама непроизвольно дернула ногой в сторону мужика и нечаянно ударила его по «причинному месту», отчего бедный взвыл и стал материться! Мама стала извиняться и с трудом уломала, чтобы он ее не бросал, а, как обешал, довез до дома».

В этой сценке есть что-то опереточное. Что хоть как-то роднит ее с профессией героини. Отсюда уже рукой подать к другим артистам – мира животных: кошкам. Невозможно говорить об Аллиной, не упоминая этих великих четвероногих виртуозов. Любой пустяк, всякая ерунда: скомканная бумажка, скорлупка, орех – превращается под их лапами в предмет игры. Достаточно взглянуть на пробежку какой-нибудь полосатой-усатой за бабочкой, как вспоминаются Пеле и Яшин в свой звездный час. Да что там! – батман Улановой и трепетанье ножки Семеновой.

Так вот:

«Нас одолели крысы. Надо было искать кошку, что оказалось не просто, так как за послереволюционные годы почти всех собак и кошек горожане съели.

Наконец, кто-то из знакомых удружил, и мама купила за миллион рублей котенка трехцветной масти (по народному поверию – счастливой), которого за его кругленькое брюшко назвали Пузатиком, но, оказалось, что это Пузатиха.

К нашему огорчению, она мирно уживалась со все более наглевшими крысами, по 15 – 20 штук за раз вылезавшими по вечерам на кухню.

Через некоторое время я и Тиса подобрали тоже трехцветного котенка, которого соседи выкинули из окна пятого этажа; и этот котенок оказался кошечкой с прелестной хорошенькой мордочкой, чем-то напоминавшей маме дочь Марину, за что кошечка и была наречена Мариной.

Со временем Пузатик и Марина народили столько котят, что кошки стали одолевать нас пуще крыс. Лишь лет через восемь – десять нам удалось избавиться, вернее – почти избавиться от наших кошек; мы отыскали женщину, которая собирала бездомных кошек и получала дотацию от общества охраны и защиты животных. И умолили взять наших кошек к себе. Было это уже где-то в середине тридцатых годов. Но кошку Марину, которую за почтенный возраст стали называть Старухой, мама не отдала».

М.С. Севастьянова. 9 января 1913 года, Москва

Знаменитый портрет эпатажного Марселя Дюшана в 1917 году поразил воображение современников упятерением героя; оказывается, еще до Дюшана то же самое проделал безвестный фотограф- экспериментатор с портретом М. С. Севастьяновой. Фото 23 марта 1916 года

Упоминание об охране и защите животных достойно внимания. Особенно, если речь о 37-м годе.

«Мама и я были в Москве, и однажды пришло письмо из Ленинграда от Тисы, в котором она сообщала, что кошка Старуха, видно, серьезно заболела, ничего не ест, очень похудела. Мама сильно разволновалась, взяла бумагу и стала что-то писать. Потом сказала мне: «Пожалуйста, сходи на почту у Никитских ворот, пошли эту телеграмму». Придя на почту, протянул листок; телеграфистка прочитала и как-то странно посмотрела на меня, как будто с возмущением и даже презрением, потом сказала: «Однако!», и тут, заглянув через окошечко, я прочитал: «Старухе постелите мягко лежать, позовите ветеринара, кормите фаршем». «Это о кошке» – сказал я и улыбнулся. В глазах девушки промелькнуло недоверие, потом они чуть потеплели, потом она недоуменно передернула плечиками, но, отдавая квитанцию, все же посмотрела сурово, строго и недоверчиво…».

В этих деталях время говорит о себе с присущей ему отстраненностью, вне истории – этой дани человеческого воображения. Попутно они свидетельствуют о том, что мы живем в мире, который синтезирован у нас внутри, и что он – совсем не тот, который на самом деле.

Этот эпизод хорош еще тем, что в нем мальчик, оставленный у печки-буржуйки, сам заявляет о себе. Как в 1918 году его образу сопутствует дрожание огня в печке и отблески на стене, так теперь – ветер времени. Но все по порядку.

•Два портрета Константина Сергеевича Станиславского, дяди С. С. Балашова по матери: вверху -1937год, внизу -1916 год

«Недалеко от школы, где я учился, была церковь. Однажды кто-то из нашей дирекции пришел в класс с предложением проголосовать за то, чтобы послать прошение о снятии с этой церкви колоколов, звон которых якобы отвлекает от занятий.

Я не хотел кривить душой, мне колокольный звон совершенно не мешал, мне даже казалось, что он вносит какое-то успокоение, гармонию, поэтому я проголосовал против и, конечно, попал на заметку как ребенок с отсталой интеллигентской идеологией.

К тому же показалось, что наша милая, пожилая интеллигентная классная руководительница Юлия Петровна Струве как-то не очень уверенно проголосовала за снятие колоколов, и лицо у нее при этом сделалось печальное и какое-то отрешенное.

В перерыве между уроками я догнал Юлию Петровну в коридоре и тихо спросил, верит ли она в Бога. На долю секунды, приостановив шаг, она со скорбным, печальным лицом тихо ответила: «Верю!». «Тогда зачем же вы голосовали за снятие колоколов?» – спросил я с детской прямолинейностью и жестокостью. Продолжая идти, с секундной паузой Юлия Петровна тихо ответила; «Так было нужно!», и я почувствовал, что сделал ей больно.

В следующем учебном году Ю.П.Струве в школе не оказалось. Ушла она сама или ее уволили, заболела или была здорова, я так и не узнал, а совесть за допущенную жестокую нетактичность продолжала меня мучить».

Если вернуться к проблеме деспотии, навеянной упоминанием о 37-м годе, то эта сценка всего лишь вариация на тему диктатуры и вялости массы. На фоне ее простоты замечательный ответ: «Мы не знали!» заставляет спросить: «А если бы знали?..»

Остается напомнить, что семейство героев – в близком родстве со Станиславским, стало быть, неизбежны фамильные сцены, и одна из них – встреча Нового года-любопытна своими подробностями.

«Встреча предполагалась скромная, недолгая, стариковская; из посторонних будет только Лидия Михайловна Коренева (находившаяся в дружеских отношениях с женой Станиславского Марией Петровной Лилиной)».

Имя Лидии Михайловны обращает на себя внимание. Едкий М.А.Булгаков превратил ее в Пряхину, чтобы издеваться на лучших страницах своего незаконченного «Театрального романа». Блестящие старики Художественного театра не делали из этого тайны.

«Через короткое время в дверях появился Константин Сергеевич, в домашней пижаме (мне запомнилось – в серо-голубой, с широкими полосами), и за ним медицинская сестра Любовь Дмитриевна, несущая теплый плед для своего подопечного, что было совсем не лишним, так как в комнате было прохладно.

Константин Сергеевич поздоровался со всеми присутствующими общим поклоном, несколько смущенно извинился за свой домашний, непарадный вид, сел в кресло, и Любовь Дмитриевна тут же накинула на его спину и плечи принесенный плед».

Такого Станиславского – в домашней пижаме – нет даже у насмешливого Булгакова.

•М.С. Севастьянова. 1939год

•Анатолий Кторов, талант которого одна из немногих высоко оценила М.С. Севастьянова еще в самом начале его сценической карьеры.

«Константин Сергеевич говорил о том, что Париж и Франция пели и танцевали, забыв тяжкие последствия и уроки первой империалистической войны… Дело начинает оборачиваться нешуточной подготовкой новой мировой войны, пока Франция и другие страны изъерничавшейся (как сказал Константин Сергеевич) Европы танцуют и развлекаются.

А ты, Маня, обратился он к маме, живя с семьей в Ленинграде, фактически живешь на границе и вам нужно перебираться сюда.

Затем заговорили тоже на всех волнующую, животрепещущую тему выпуска в МХАТе спектакля «Страх» по пьесе AJLАфиногенова, премьера которого только-только состоялась в последней декаде декабря.

Интерес и переживания присутствующих, и прежде всего Константина Сергеевича относились к неприятному, всех глубоко разволновавшему факту – на последних репетициях Константин Сергеевич вынужден был снять с роли старой большевички Клары Спасовой Ольгу Леонардовну Книппер- Чехову, из которой так и не получилось старой питерской пролетарки, несмотря на персональные упорные занятия с ней Константина Сергеевича. Пришлось передать эту роль актрисе Н.А.Соколовской.

Для Марии Петровны, дружившей всю жизнь с Ольгой Леонардовной, и, конечно, для Константина Сергеевича был болезнен сам факт произошедшего – вынужденное отстранение от исполнения роли старейшей актрисы, которая, естественно, очень переживала это».

На этом, думаю, и надо закончить, но прежде чем распроститься с приметами минувшего времени, сказать им: «Здравствуйте». И пусть, если это возможно, апостол Павел с первой страницы передаст привет Экклезиасту. •

•Екатерина II- Гравюра Н.И. Уткина по картине В.Л-Боровиковского

Игорь Андреев