Знание-сила, 2001 № 08 (890)

Грозная мать Великого царя

Браки у российских государсй очень редко свершались на небесах. Свершались они все больше по мотивам политическим, что мало способствовало личному счастью между супругами.

Не задалась семейная жизнь и великого князя московского Василия III. Из 1500 девушек, предназначенных для смотрин на соискание титула «царской невесты», без всякого его участия были выбраны вначале 300, потом 200, затем 100 «юнниц». Но на них Василию не позволили и одним глазком поглядеть; выбор его отца Ивана Васильевича пал на дочь боярина Юрия Сабурова – Соломонию, так что спорить, требовать да выбирать Василий тут же и остерегся. Сговоренный родителем союз обернулся для великого князя Василия великим раздражением, а для жены его – великим несчастьем, поскольку был тоскливым, а главное – бесплодным. Обстоятельство это – помимо того, что до крайности задевало супруга, – представлялось весьма неприятным для государства, где почти каждый знатный боярский род так и норовил заварить смуту и подгрести под себя вакантное место царева наследника. Короче говоря, уж как несчастная Соломония и врачевалась ворожбою да колдовскими наговорами, а «затяжелеть» ей не удавалось. А уж колдунья Стефанида из Рязани ей наговоренную воду для умывания и касания рукою белья ее супружника привозила.., а другая черничка ей мед заговоренный для натирания подкладывала да своими травяными чаями потчевала. Без толку! Может, с отчаянья Соломония и на более действенное средство решилась, призвав на помощь кого-то из «ближнего круга», «ближников»-придворных? Как знать, да только спровадил ее муж после долгих лет бесплодной жизни в монастырь, пойдя на беспрецедентный в истории русского правящего дома поступок – развод.

Говорят, Соломония, как могла, противилась, слезы лила и очерствевшего сердцем супруга молила, но в монахини се всс равно постригли в конце 1526 года в Рождественском московском монастыре – в том самом, в котором всего несколько лет назад она освящала главный собор. Вела себя Соломония во время «роспустной» процедуры, по словам летописца, нескромно, если не сказать – безобразно: монашье одеяние на землю бросила и ногами его топтала. Отчего, по свидетельству историка М орлов не ва, присутствовавшему на церемонии боярину Ивану Шигоне даже пришлось огреть ее палкою.

На том бы истории этой и закруглиться, да разошлась вскоре молва по Московии, что Соломония беременна и вот-вот родит. Шептались, что великий князь послал в монастырь бояр проверить слухи. Доподлинно не ясно, родила ли в монастыре Соломония, или мужа таким способом приворожить пыталась – был ли мальчик, история утаила. В любом случае, родившегося якобы сына Георгия (в русских преданиях известного по имени Кудеяр) Соломония никому не показывала, ибо недостойны глаза врагов ее были дитя царское видеть. Много лет спустя поговаривали, что – когда настал Соломонии час уходить в лучший мир – пожелала вельможная черница, чтобы в фоб рядом с нею положили куклу в богато украшенной детской рубашечке. …А народ о Кудеяре песню сложил, якобы стал он спустя годы «разбойничком», и песню про него всем сердцем прочувствовал певший ее величайший бас России – Федор Шаляпин…

Правда или нет, то – неведомо, но та же молва шелестела по всей Московии о том, что окаянного супруга своего Соломония перед смертью прокляла, а заодно наговорила она на воду да на пепел, чтобы не было счастья ни ему, ни его новым избранницам. Один из первых наших историков, князь Михаил Щербатов рассуждал о заточении Соломонии так: «… Государство было тогда токмо вид… По крайней мере, скорое вступление во второй брак Великого князя Василия подает сумнение, не было ли тут – окроме причины бездетствия – какого и пристрастия: в ноябре Великий князь постриг свою супругу, а тоя же зимы, что я мню быть в генваре месяце, женился на другой…».

На Руси, как водится, проклятья, из сердца разорванного идущие, к обидчикам липнут и по полному кругу сбываются. Вторая жена была выбрана Московским правителем, как о том сообщил автор общерусской летописи, и впрямь исключительно по любви: «красоты лица ее ради и благообразия возраста». Ею стала племянница могущественного литовского магната Михаила Львовича Глинского княжна Елена Глинская (1508-1538), предки которой особой знатностью не отличались. Поэтому любовь любовью, а в выборе Василия опять не обошлось и без политики: уж больно заманчиво было породниться Московии с задиристым соседом – Литвой.

О юности красавицы племянницы знатного Михаила Глинского известно не так уж много, однако все историки сходятся водном: литвинка молодая воспитанием и образованием от всех прочих московских девиц изрядно отличалась – те издревле на Руси были в терема заточены, там Богу молились, поднизи плели, песни пели, а то и спивались, и «в прелесть» от жизни такой непроглядной впадали. Княжна Елена по временам тем дремучим была сущая «эмансипэ»: свое суждение имела, на бояр смотрела прямо, глаз не прятала, а влюбленного в нее Великого князя бритву на бороду возложить заставила – по московским нравам дело вообше греховное.

От молодой красавицы весь русский двор и, конечно, сам Василий ожидали прежде всего рождения наследника. Однако юная Елена – ей было в ту пору всего 18 лет – сразу после венчания взяла великокняжеский дом в свои руки, и, к великому боярскому неудовольствию, муж добровольно принялся исполнять все ее прихоти. Да и как не исполнить – нежностью его молодая жена так и опутала, хотя в отношении бояр, за троном стоявших, нравом крута была до крайности, а еще своенравна да умом гибка не по годам.

Однако шел год за годом – уж не проклятие ли Соломонии сбывалось? – была и княгиня Елена бесплодна. Великий князь с супругой беспрестанно ездили по монастырям, устраивали братии «великое утешение» и раздавали милостыню нишим. Великий князь потребовал, чтобы во всех церквах русских молились о чадородии. Из монастырей доставляли Василию и Елене освяшенные хлеб и квас – ничего не помогало.

«Прошло таким образом четыре года с половиною, – рассказывает великий русский «жизнеписатель» XIX столетия Николай Костомаров, – пока, наконен, царственная чета ни прибегла в своих молитвах к преподобному Пафнутию Боровскому. Тогда только Елена сделалась беременною. Радость великого князя не имела пределов…».

Долгожданный наследник московского престола родился только 25 августа 1530 года. В час разрешения Елены от бремени, говорится в летописях, по Русской земле прокатился страшный гром, молния блеснула, земля поколебалась. Новорожденный был наречен Иваном – ему, рожденному в грозу и землетрясение, и суждено было стать самым суровым правителем земли Русской и войти в историю под именем Грозного.

Длительная «смоковность» второй жены московского государя успела, однако же, породить противные уху Василия 111 слухи о том, что, дескать, не сердешный ли друг царицы, не красавец ли богатырского сложения, не князь ли Иван Телепнев-Оболенский туг расстарался? И не его ли семя царево место наследовать будет? Великий князь Василий Иванович сплетни эти как мог игнорировал, рождению сына от души радовался, и в честь первенца приказал в селе Коломенском церковь Вознесения выстроить.

Любовь его к царице разгоралась все жарче. Вслед за Иваном два года спустя на свет появился и второй сын, Юрий, оказавшийся, к несчастию, слабоумным. А через год, когда любимцу-первенцу не успело и трех годков стукнуть, у Василия на бедре неведомая болячка открылась, и царь тяжко занемог. Во время болезни жену к себе не пускал – боялся видом ее своим напугать, и лишь почуяв близкую кончину, к себе вызвал. Поговорить же с ней не успел: говорят, что так рыдала и от горя кричала Елена, что не смог он ни слова сказать, лишь благословил ее с детьми да и поцеловал на прощание. За гробом царицу из-за горестного ее состояния пустить не решились, повезли почти бесчувственную в царской повозке.

А потом и завещание царево огласили, которое тот, предвидя неизлечимость болезни, супружнице своей оставил тайно. Передавал он престол сыну Ивану и «жене Олене с боярским советом», приказав Елене «держать государство пол сыном» до полного Иванова возмужания. Как ни ослеплен был своей любовью к жене царь московский, чуял он сердцем жажду власти без улержу и желание господствовать, сжигавшие изнутри ее дочерна. Поэтому и в завещании говорил царь о приоритете «боярского совета», а не о полном всевластии княгини «Олены». А может, хотел так защитить жену от борьбы жестокой с братьями своими – удельными князьями Андреем и Юрием, которая и впрямь завязалась тут же, не успели царя Василия в могилу опустить?

Впрочем, недооценил он свою молодую супругу: было от кого сыну Ивану лютый нрав унаследовать. Очень скоро сметливая Елена развернулась, бояр от власти отставила – да так, что членам боярского совета самим к ней пришлось со всеми вопросами и просьбами хаживать, а князей, Юрия да Андрея, – одного в заточение посадила, а другого и вовсе в тюрьме сгноила. Сторонники их были пытаны, кнутом биты, торговой казнью казнены, а иные и вдоль большой дороги на Новгород повешены – ибо Новгород опять всколыхнулся и на сторону братьев Васильевых склонился.

Наступили смутные времена после смерти Василия III.

Никаких своих врагов – тайных и явных, действительных и мнимых – княгиня ради упрочения престола не шалила. Даже бывших своих близких друзей и сородичей губила. Узнав, к примеру, что новая опасность ее единодержавию от собственного дяди ее, князя Михаила Глинского исходит – переметнулся тот на сторону сильной боярской группировки, – Елена жестоко расправилась и с ним: обвинила Михаила в отравлении мужа своего и заключила под стражу, под которой он вскоре и умер.

И только мил-сердешный друг князь Иван Телепнев- Оболенский смягчал ее сердце. Любила она его за ум, одаренность и удивительную преданность ей, которую пронес тот через всю жизнь. Сына своего Ивана так не обхаживала, не обласкивала Елена, как любимца Телепня.

Две страсти безралельно владели княгиней – любовь к Телепневу-Оболенскому и безудержное стремление к господству и славе самодержицы. Удивительным образом сплелись в ней пороки и таланты. Ни тем, ни другим Бог не обделил. Не всякому мужчине по плечу тяжкая роль государственного реформатора и тонкого политика, а ей – холодной, расчетливой и подозрительной – пришлась в самую пору.

Впрочем, для молодого государства все те же качества Елены обернулись большою пользою. Ее важные шаги по ограничению крупного боярского и особенно монастырского землевладения, а также попытка изменить систему местного самоуправления предвосхитили будущие реформы ее сына, Ивана IV Грозного.

Прозорлива была она как государственная деятельница и во внешней политике. Подобно великой княгине Ольге распорядилась начать немедленное строительство новых поселений в приграничных районах – в Ярославле, Владимире, Устюге по приказанию Глинской были восстановлены «кремли».

Показала почем фунт лиха бывшая «литвянка» и давнему врагу Московии. Литовский король Сигизмунд, рассчитывая на внутренние смуты и бессилие государства, руководимого женшиной, потребовал от Московии возвращения Литве городов, отошедших к России при Василии III. На что правительство Глинской ответило ему решительным отказом. В начавшейся войне русские войска под командованием фаворита Телепнева-Оболенского, который, по счастью, оказался талантливым полководцем, действовали настолько успешно, что уже в 1536 году был заключен мир на условиях, выгодных для Москвы. Удалось Глинской обвести вокруг пальца и хитроумных ханов – казанского и крымского, еще пол века назад чувствовавших себя хозяевами на русской земле. Княгиня заключила договор и со строптивой Швецией о свободной торговле и благожелательном нейтралитете. Король Швеции Густав Ваза, вполне очарованный то ли самой Еленой, то ли ее дипломатической игрой, отныне обязывался не помогать ни Ливонии, ни Литве, если таковая помощь будет наносить ущерб интересам России.

Монетная реформа 1535 года, способствовавшая унификации денежного обращения в стране, – тоже дело рук Елены. С 1535 года в течение нескольких веков по всей России чеканились металлические деньги с изображением Георгия Победоносца, всадника с копьем, которые и прозвали зато «копейками»…

…Но чем больше расцветало при самовластной княгине-регентше Московское государство, тем больше не любили ее отдаленные от власти бояре. Иные тайны история почему-то хранит от потомков, вот и мы до сих пор не ведаем, почему вдруг, едва достигнув тридцатилетия, едва приоткрыв государственные таланты свои, 3 апреля 1538 года княгиня Елена скоропостижно скончалась. Современники же не сомневались, что ее отравили.

По неистовству, охватившему боярскую партию по смерти Елены, догадаться нетрудно было, сколько злобы накопилось в сердцах княгининых врагов. На седьмой же день по ее кончине был отправлен в заточение Телепнев- Оболенский. На волю он больше не вышел, умер вскоре от голода да от тяжести оков. Великого князя-ребенка бояре совсем уж не постеснялись, почти всю казну расхитили, добро наследников по своим закромам растащили, над памятью матери их, как могли, поглумились. И вырастили на погибель себе волчонка, который потом все безобразия эти боярам от всей души своей грозной припомнил.

Но это уже совсем другая история.

Михаил Арапов