Знание-сила, 2008 № 01 (967)

Приютинское братство

Мысль не выживает в одиночестве. Индивидуальный процесс думанья неизбежно оказывается коллективным: рано или поздно мысль одного требует проверки мыслью другого. Мыслящий человек нуждается в среде, способствующей мышлению. Такую среду можно искать — это путь миграции: в другой коллектив, в другой город, в другую страну. Такую среду можно создавать — это путь строительства: кружка, объединения, научной школы. Процесс обретения среды — почти интуитивный, но необходимый для интеллектуального выживания и долгой плодотворной интеллектуальной жизни.

В 1886 году группа студентов, оканчивающих или только что окончивших Санкт-Петербургский университет, образовала дружеский союз под именем Приютинского братства. Знакомы члены братства на самом деле были не первый год, вместе работали в студенческом Научно-литературном обществе, уже прежде не раз объединялись в многочисленные кружки «по изучению» народной литературы, Спенсера, текущих вопросов, постановки образования в зарубежных университетах и так далее. И быть бы этому новому образованию одним из тех, чье имя легион, если бы не два обстоятельства, которые, правда, выяснились впоследствии. Первое — необычная долговечность братства; оно просуществовало 60 лет, до конца жизни последнего из своих членов. Второе — некая очевидная общность жизненной стратегии его участников, позволившая им блестяще реализовать себя, несмотря на то, что жизнь их пришлась на тяжелейшее время войн и революций.

Тогда, в 1886, в братстве сошлись люди, которых мучил вопрос: чем заниматься? Почти никто не смог принять решения сразу. Около года все они, не порывая с университетом, вели своеобразную пара-студенческую жизнь, и можно было бы предположить, что новое объединение определялось поиском комфортной среды и было порождено страхом перед тем, что сами его участники называли «настоящей жизнью». Во всяком случае, вчерашние студенты сами точно не знали, зачем они это делают, просто в какой-то момент братство осозналось как насущная необходимость для правильной дальнейшей жизни.

Кем стали эти студенты?

Владимир Иванович Вернадский (1863-1945) — академик, естествоиспытатель, минералог и кристаллограф, основоположник геохимии, биогеохимии, радиогеологии, учения о биосфере и ноосфере, организатор многих научных учреждений, философ науки. Член кадетского ЦК, товарищ министра народного просвещения во Временном правительстве (август — ноябрь 1917), организатор и первый президент Украинской Академии наук.

Иван Михайлович Гревс (18601941) — профессор, историк-медиевист, педагог, один из основоположников семинарской системы и экскурсионного метода в русском университетском образовании, видный деятель женского образования в России, теоретик краеведческого движения в 20-е годы.

Александр Александрович Корнилов (1862-1925) — государственный служащий, секретарь ЦК партии кадетов в 1905-1908 и 1915-1917, либеральный публицист, историк, вернувшийся в науку на пятом десятке лет и написавший книгу о М. Бакунине и первый учебник истории XIX века, профессор.

Сергей Федорович Ольденбург (1863-1934) — академик, востоковед, руководитель археологических экспедиций в Восточный Туркестан, инициатор ряда русских научных экспедиций в Центральную Азию и Тибет, издатель международной серии «Bibliotheca buddhica». Член ЦК кадетской партии, депутат 4-й Государственной Думы, министр народного просвещения во Временном правительстве (июль-август 1917), непременный секретарь Академии наук в 1904-1929, все 20-е годы выстраивающий отношения науки и новой власти.

Федор Федорович Ольденбург (1861-1914) — земской и общественный деятель, педагог, активный член партии кадетов.

Дмитрий Иванович Шаховской (1861-1939) — земской деятель, один из создателей и член ЦК кадетской партии, член первой Государственной Думы, министр государственного призрения во Временном правительстве (май-июль 1917), организатор кооперативного движения. Вернувшись в науку в 60-летнем возрасте, обнаружил и подготовил к публикации все 8 философических писем П. Я. Чаадаева.

Эти успешные биографии содержат в себе неочевидные факты. На первый взгляд: им все удавалось. В свое время все они имели возможность заняться наукой — им было предложено остаться при университете для подготовки к профессорскому званию. Что не было случайностью: интерес к научной деятельности реализовался еще в студенческие годы, и они доказали свою дееспособность на этом поприще. Были данные, был интерес, было признание высокого статуса науки в системе жизненных ценностей, и была открыта дорога для того, чтобы двигаться по этому, казалось бы, желанному пути. Тем не менее, приоритеты были расставлены по-разному: братство поделилось пополам. Что мешало общему выбору? Как ни странно, идеалы — они были русскими интеллигентами с вечным чувством долга перед страдающим народом. Именно идеалы порождали у молодых людей соблазн реальных дел и практической пользы. Самый талантливый, по общему признанию членов кружка, Федор Ольденбург уезжает в Тверь, чтобы преподавать в училище, готовившем сельских учительниц. Энергичный, фонтанирующий мыслью Дмитрий Шаховской отправляется в Весьегонский уезд заниматься вопросами народного образования. Александр Корнилов, написавший магистерскую диссертацию «О значении общинного землевладения в аграрном быту народов», получает назначение комиссаром по крестьянским делам в Царстве Польском и отправляется проверять свои идеи на практике. Сергей Ольденбург, Владимир Вернадский и Иван Гревс выбирают академическую карьеру.

Дмитрий Иванович Шаховской

Иван Михайлович Гревс

Однако последующие события показывают неудовлетворенность ни тех, ни других — внутреннее ощущение недостаточности избранной деятельности как таковой становится почвой для развития идеи братства. Они были мыслящими людьми: баланс внутренней (интеллектуальной) и внешней (социальной) жизни оказался проблемой, вне решения которой им было сложно жить дальше. При этом Приютинское братство формировалось именно как структура для дальнейшей жизни, оно было ориентировано на будущее, здесь это будущее должно было вырабатываться.

Они не видели вокруг образца, которому следовало бы подражать. И чувствовали себя первооткрывателями: ощущение собственной особости возникло сразу. Причем в этом не было сознания избранности, а было стремление найти особый путь: то, о чем Шаховской писал, как о выделении «нас в нашем собственном сознании из среды всех других». Для этого, в отличие от всех их многочисленных прежних образований, нужна была не конкретная деятельность, а внутренняя работа. Хотя они и говорили о работе «по совместному осуществлению лучших форм жизни», но очень скоро стало понятно, что такие вопросы решаются внутри каждого: их объединил, в конце концов, общий опыт духовного и душевного строительства. Когда-то они мечтали о реальном Приютино — усадьбе, купленной на общие деньги, где они смогут отдыхать от житейских бурь. Теперь они пошли дальше: Приютинское братство стало местом прибежища идеалов. Именно общая жизнь, братское общение, по мнению Гревса, могло стать местом поддержки и утешения после жертвы жизни.

Но этот перенос акцентов в утопическое пространство идеалов постепенно менял и социальные приоритеты. Да и практика «служения народу» сильно отличалась от теории. «Несомненно, в жизни нужно самоотвержение, и оно должно быть направлено на служение идеям, а не людям; но какая из этого основания может возникнуть религия, такая ли, как христианство, которая сводится, в конце концов, к служению Богу для своей пользы, или гораздо более высокая религия духа, которая будет заключаться в страстном и постоянном стремлении познать назначение мира и научиться выполнять в нем выпадающую на тебя роль? Это зависит от человека и обстоятельств», — писал Гревс уже в 1896 году, подводя итог юношеским мечтаниям. То есть угадать замысел Божий о себе и соответствовать ему — такова была программа жизни.

Как они мечтали! Члены братства долго мучались по поводу своей неспособности соотнести мечту с реальностью, будущее с настоящим. Вернадский еще в 1888 году пытался обсуждать больной вопрос противоречия «между тем, что мы думаем, и что мы делаем». Приютинское братство в одинаковой степени родилось из мечты и из протеста против бессмысленности жизни, но постепенно иллюзия — внести смысл в социальную жизнь — рассеялась. Оставалось другое поле реализации себя, которое было общим у них — жизнь умственная. Все чаще и чаще именно эта сфера становится темой для обсуждения.

Федор Федорович Ольденбург

Владимир Иванович Вернадский

Вернадский пишет жене (и своему ближайшему другу) в 1890 году по этому поводу: «Искренность, цельность искания... это та сторона, которая наиболее плодотворно и живо действует на окружающих. Это чистая атмосфера, сопровождающая человеческую личность». А спустя еще несколько лет, размышляя о большей целесообразности жизни, он отдает приоритет умственной деятельности: так приходит понимание первостепенной важности того, что и как ты думаешь. Это оказывается той сферой, в которой человек более свободен и меньше склонен к компромиссам под давлением внешних обстоятельств. Осмысленность жизни члены Приютинского братства начинают видеть не в «деле», а в цельности духа.

Когда эта история только начиналась, в 1886 году окончивший университет Шаховской писал: «Мне ужасно страшно подумать, как вообще мы станем жить, когда кончится восторг мечтаний, споров, дум, где так много нового, интересного, увлекательного, и начнется время осуществления мечтаний на деле — настоящая работа, тихая, трудная, кропотливая, однообразная, без которой, однако, все наши мечтания — пустые звуки и глупый обман». И тот же Шаховской в 1894 году замечает: «Для меня политика сама по себе — совершеннейшие пустяки. Для меня важно (кажется) только одно: рост сознания». И это говорит гласный Ярославского уездного (1889), а затем и губернского (1895) земства! Член различных земских комиссий, общества для содействия народному образованию, соредактор газеты «Северный край», организатор оппозиционных сил, за свою энергичную деятельность на этом поприще получивший кличку «летучий голландец», готовящий издание русской оппозиционной прессы за границей, активный участник Вольного экономического общества, издатель брошюр по земской работе в России и в Женеве...

Обложка книги А. А. Корнилова с отчетом о помощи голодающим

Те, кто остался в науке, сначала, словно оправдываясь, выстраивают систему аргументации своего выбора. Лет через пять после окончания университета, в начале 1890-х, те, кто ушел «в жизнь», постепенно разочаровываются не в жизни, конечно, а в той деятельности, которую они для себя избрали: она оказалась не столь «духоносной», как они предполагали. Для них начинается поиск «правильной» деятельности, в чем им сопутствует и «академическая» часть братства. В какой-то момент возникает новая иллюзия: их идеалы, кажется, находят общественное выражение — все они в 900-х годах принимают активнейшее участие в либеральном движении. Но и этот выход оказывается временным и несовершенным.

Зоной свободы все больше осознается наука. Сохранился набросок речи Вернадского на первом заседании кружка по философии естествознания при Историко-филологическом студенческом обществе в Московском университете 30 ноября 1902 года. Эта речь весьма характерна для взглядов ученого времени зрелого братства. Выступая перед студентами, он начинает с необходимости развития «всем нам дорогой академической жизни, столь неразрывно связанной со свободной и полной умственной работой». Он говорит о необходимости коммуникации внутри науки: «В широком и гласном обмене мыслей, в обсуждении всех вопросов, которые составляют предмет интереса нашей секции, я вижу одно из основных условий правильного развития студенческого общества». Он говорит об ученом, как человеке «сознательно и вдумчиво относящемся к жизни». Он напоминает (не называя имени, но говоря о времени «зарождения нашего современного научного мировоззрения») бэконовскую формулу, определяющую смысл и цели науки — «помимо выяснения истины — цель приобретения Власти над природой, для направления этой власти, этого знания на пользу человечества». Но Вернадский идет дальше: в своей речи он говорит об этических проблемах науки — в основе ее должно быть высокое гуманитарное чувство, уважение к человеческой личности. «Мы часто говорим о значении успехов техники, об увеличении утилизации сил природы, об улучшении жизни человечества, но мы, кажется мне, недостаточно сознаем, что в основе этих успехов лежит сознательная деятельность, лежат идеалы и понимание тех лиц, работой мысли которых достигаются эти результаты». «Уважение к человеческой личности, чувство взаимной солидарности и связи всех людей» представляются Вернадскому качествами самой науки как таковой. Наука направлена в будущее, наука воздействует на будущее, формирует его, а потому ученые ответственны за будущее. «Здесь перед нами встают в разных формах, не совсем, может быть, обычных, встают вопросы добра и зла, блага и вреда — вопросы этические и общественно-этические».

Карточка члена благотворительного общества

Это уточнение формулы много значит. О том, что знание — сила, уже никто не спорит. Но о том, что процесс познания дает свободу, которой нужно уметь пользоваться, Вернадский заговорил едва ли не первым.

Он много думал об этом. И не только он — это круг размышлений Приютинского братства. Каковы условия работы мысли? Что нужно, чтобы родилась полноценная мысль?

Интересно, что в науку возвращались те члены братства, кто, казалось, в молодости распрощался с ней. В начале ХХ века оставил государственную службу Александр Корнилов и занялся историей России. Перед своей внезапной смертью в 1914 году начал читать лекции в Политехническом институте Петербурга Федор Ольденбург. Дмитрий Шаховской, который после подписания Выборгского воззвания попал под запрет политической деятельности, а после Октябрьской революции не имел возможности продолжать и многолетний труд по организации кооперативного движения, начинает работать с архивом П. Чаадаева. Эта возможность возвращения основана на том, что при высоком ценностном статусе приоритетом была не конкретная наука, а способность мыслить. Способность, которую в зависимости от склонностей и темперамента можно было оттачивать на конкретных науках.

Да и интеллектуальная сила ученых не убывала. Вернадский плодотворно работал и на девятом десятке лет, формулируя свои глобальные теории. Гревс на восьмом десятке возвращается к давно заброшенной (из-за внешнего недоразумения, прежде всего) докторской диссертации.

Непрекращающаяся мысль — вот чем было Приютинское братство для его участников. Опыт соединения строительства личности и интеллектуальной деятельности оказался питательной средой и для самовозрастания личности, и для постоянной тренировки способности.