Знание-сила, 2008 № 11 (977)

Два ученых — две судьбы

Милица Васильевна Нечкина

Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского Гуманитарного Научного фонда. Грант № 07-01-00235а.

История науки — это не только история научных идей и опубликованных трудов. Не менее важным является то, что не могло быть публично высказано и что становилось достоянием частной переписки. Публикуемые в последние годы письма выдающихся советских ученых существенно меняют общую картину представлений о научном развитии в СССР. Особый интерес в этом отношении представляет обширная корреспонденция Юлия Григорьевича Оксмана (1895 — 1970), человека, побывавшего на вершине академического олимпа и дважды изгоняемого из большой науки. Среди его многочисленных корреспондентов была и академик Милица Васильевна Нечкина (1901—1985). Их переписка, не регулярная, а лишь от случая к случаю, охватывает период с июля 1955 года по апрель 1963-го и укладывается в хрущевскую оттепель.

Для Нечкиной это был период быстрого карьерного роста. В 1953 году она становится член-корреспондентом Академии наук СССР, а в 1958-м — академиком. В 1955 году выходит ее главный труд «Движение декабристов», она создает группу по изучению революционной ситуации в России и инициирует ряд научных изданий. В судьбе Оксмана эти годы также поворотные. К концу подходит его саратовская ссылка, он становится старшим научным сотрудником Института мировой литературы и переезжает в Москву. После 1963 года карьера Нечкиной благополучно продолжается, а служебная карьера Оксмана обрывается. Он уволен из ИМЛИ и уже второй раз (после 1936 г.) исключен из Союза писателей.

Личное знакомство Оксмана и Нечкиной состоялось в середине 1920-х годов в Москве. Спустя тридцать лет Оксман в одном из писем к ней вспоминал «старые споры, Москву 1925 — 1926 годов, редакцию «Красного Архива», декабристскую Комиссию Общества б<ывших> политкаторжан». В эти годы Нечкина, еще совсем молодая ученица М.Н.Покровского, работала над первой своей декабристоведческой книгой «Общества соединенных славян». Увидевшая свет в 1927-м , она до сих пор остается единственным монографическим исследованием этой декабристской организации.

Оксман был старше Нечкиной всего на семь лет, но принадлежал к другому поколению, к той блестящей плеяде филологов, которая вышла из стен Петроградского университета в предреволюционные годы. В 1920-е — 30-е годы Оксман в отечественной филологической науке имел такие же авторитет и влияние, как и Нечкина в 1950 — 1980-е в исторической. Однако влияние Оксмана — это влияние подлинной науки и высокого исследовательского мастерства. Идеология в те годы не играла еще столь подавляющей роли, какую она стала играть в послевоенное время. Марксизм тогда еще не стал догмой и сохранял обаяния «всеобъясняющего» научного метода. Оксман был марксистом именно в этом смысле. Свое высокое положение в научных и общественных сферах он считал следствием все возрастающей роли марксисткой науки и не сразу заметил, как из метода, позволяющего искать истину, марксизм превратился в идеологию, делящую людей на «своих» и «чужих». Сам он оказался в числе «чужих», но при этом, даже в лагерях, сохранил всегда ему свойственное высокое представление о науке и ее роли в обществе. По возвращении с Колымы в 1946 году он начал борьбу за защиту ее принципов от так называемых «ученых нового типа», расплодившихся за годы советской власти.

Нечкина же, попав под идеологический пресс, превращалась, по мере получения ею наград и званий, в чиновника, обслуживающего идеологию правящего режима. Вольно обращаясь с фактами, то замалчивая, то вкривь их истолковывая, она создала концепцию декабризма, мало чем отличающуюся от концепции большевизма, представленной в кратком курсе ВКП(б).

Юлий Григорьевич Оксман

Оксман, как и Нечкина, считал декабристов первыми русскими революционерами, относился к ним с любовью, не сомневался в ленинской периодизации освободительного движения и до конца своей жизни верил во «всепобеждающие принципы марксизма-ленинизма». Но лагеря принесли ему прозрение: от иллюзий относительно советского строя у него не осталось и следа. С этого момента советская власть для него ассоциировалась, скорее, с фашизмом, чем с марксизмом. Но при этом революционнодемократическая линия, ведущаяся им от Радищева к декабристам и Пушкину, и дальше к Белинскому, Герцену, народникам и т.д., по-прежнему осталась для него «родной» традицией, противостоящей любым формам деспотизма.

Встреча Оксмана с Нечкиной в послелагерный период состоялась 10 марта 1948 года, когда бывший зек в Институте истории делал доклад «Письмо Белинского к Гоголю как политический документ»: «Доклад прошел в переполненном зале, — писал он М.К.Азадовскому, — где все выступавшие говорили чрезвычайно комплементарно, даже М.В. Нечкина так золотила свои осторожные возражения, что лишила меня права всерьез с ней полемизировать».

Полемизировать с Нечкиной для Оксмана означало не просто спорить по каким-то конкретным научным вопросам. Речь шла о научных принципах, как таковых, о дозволенном и недозволенном в научных исследованиях. Лишенный публично высказывать свое отношение к работам Нечкиной, только что получившей Государственную премию за книгу «Грибоедов и декабристы» (М., 1947), Оксман с присущей ему резкостью давал оценки нечкинским трудам в частных письмах. В том же 1948 году, находясь еще под свежим впечатлением от книги, получившей Госпремию, он писал С.А.Рейсеру: «Милица Васильевна — очень талантливый литератор, но ей бы лучше писать повести для юношества, чем научные статьи. У нее нет ни одной работы, которая была бы свободна от вопиющих ошибок; именно вопиющих, на грани бреда сивой кобылы. И эти провалы уживаются с исключительной работоспособностью, педантическим анализом мелочей, широкой эрудицией, бесспорным литературным талантом!»

Оксман, как и Нечкина, всегда занимался вполне благополучными с точки зрения официальной советской идеологии темами. Исследование различных этапов освободительного движения в России ему действительно представлялось важнейшим направлением отечественной историографии, и марксизм в его глазах был тем методом, при помощи которого в изучении данной темы можно достичь максимальных результатов. Но делал он это во много раз лучше и честнее, чем многочисленные полуграмотные специалисты, не владеющие толком ни историческим материалом, ни марксистским методом. Его исключительные масштабы, а главное, его биография, «испорченная» Колымой, делали его фигуру крайне нежелательной в роли ведущего ученого страны и автора лучшей работы о Белинском. Оксман прекрасно понимал всю важность, причем не только научную, реконструкции подлинного письма Белинского к Гоголю. Об этом он писал К.П.Богаевской: «Мною установлен текст письма Белинского к Гоголю, отменяющий все известные публикации, как негодные». Но мог ли человек с испорченной анкетой претендовать на то, что он установил подлинный текст «одного из лучших произведений бесцензурной демократической печати» (В.И.Ленин)? Конечно же, нет. Анкета должна была быть столь же безупречной, как и само письмо. В результате советская власть в лице своих ученых холопов нашла «соломоново решение». Не отрицая важности проделанной работы, она лишила Оксмана права быть автором этой работы. Опальному ученому удалось уговорить свою близкую знакомую К.П.Богаевскую взять на себя сомнительную роль псевдоавтора.

В 1954 году в судьбе Оксмана, отбывающего послелагерную ссылку в Саратове, намечаются положительные сдвиги. Ему возвращают должность профессора, и он начинает прощупывать возможность переезда в Москву. В этой связи интенсифицируются его контакты с московскими учеными, и в частности, возобновляются отношения с М.В.Нечкиной. Удобным поводом для этого стал выход в свет сборника «Из истории движения декабристов» (М., 1954), а также юбилей ученого, торжественно отмеченный в Саратове. Сам юбиляр в письме к К.П.Богаевской делился впечатлениями: «Прислали телеграммы едва ли не все наши университеты и многие педагогические институты. Всего было свыше 160 телеграмм (не считая, конечно, родственных). По саратовским масштабам, юбилей был значительным настолько, что на следующий день все районы и колхозы нашей области слушали мою биографию и отчет о юбилее по радио». Среди поздравительных телеграмм была и телеграмма от Нечкиной: «Шлю самые сердечные поздравления дорогому Юлиану Григорьевичу по случаю его юбилея желаю здоровья счастья успеха работе=Нечкина».

С этой телеграммы началась нерегулярная переписка ученых. Видимо, Оксман, отвечая на телеграмму (письмо не сохранилось), рассказал Нечкиной о своем юбилее и послал сборник «Из истории движения декабристов», где была опубликована его большая статья о декабристах. В ответ Нечкина писала:

«Дорогой Юлиан Григорьевич!

Очень рада была получить от Вас письмо. Приятно знать, что Ваш юбилей был тепло отмечен. Я хотела раньше ответить на Ваше письмо, но конец года и страшная перегрузка помешали.

Особенно обрадовала меня Ваша точка зрения на Общество Соединенных славян, как на организацию, в идеологии которой наличествовали демократические элементы и стремление опереться на народ. Б.Е.Сыроечковский, ранее разделявший эту точку зрения, теперь изменил позицию, и, каюсь, я заподозрила его редакторскую руку в двух последних абзацах Вашей превосходной статьи о «Пифагоровых законах» и «Правилах соединенных славян». Так хотелось бы видеть в концовке статьи формулировки, имеющиеся в Вашем письме».

Нечкина оказалась права в своих подозрениях насчет редакторской правки, внесенной в текст статьи Б.Е.Сыроечковским: «Ваши подозрения, что концовка моей статьи принадлежит не мне, а Б.Е.Сыроечковскому, — отвечает Оксман, — совершенно основательны. <...> Вообще говоря, никто и никогда меня так варварски не кромсал, искажая и сокращая мои страницы и включая в них, без согласования со мною как с автором редакторские строчки, как это произошло в сборнике> «Очерки по истории движения декабристов». Мне показали только перед подписью его к печати третью корректуру, показали ее в Москве, где я не располагал оригиналом своей работы и потому мог ограничиться лишь резким протестом против самовольного вторжения в мою работу как официальной редакции сборника, так и работников Госполитиздата. Б.Е.Сыроечковский после этого кое-что восстановил, но статья в целом оказалась изувеченной. Разумеется, я мог бы добиться изъятия ее из сборника, но на это у меня не хватило духа, в чем сейчас каюсь. В вопросе об Обществе Соединенных Славян я гораздо ближе к вам, чем к Н.М.Дружинину и Б.Е.Сыроечковскому. Мне представляется, что все попытки втиснуть идеологию вдохновителей Соединенных> славян в рамки «дворянской революционности» с начала и до конца несостоятельны, а апелляция к известным ленинским тезисам о первом этапе освободительного> движения в данном случае схоластична и примитивна. Нельзя подменять «конкретный историзм» абстрактными цитатами, нельзя игнорировать фактов, свидетельствующих о ростках революционно>- демократической мысли в конце XVIII и в начале XIX столетия>, равно как нельзя игнорировать и фактов существования разночинской интеллигенции до Белинского. Разумеется, ведущую роль в освободительном движении начала XIX в. могли играть только дворянские революционеры; в этом и трагедия Борисовых, Люблинского, Горбачевского, Выгодовского и других. Вы правильно противопоставили их «южанам», но сделали ошибку, не подчеркнув исторической обреченности на неуспех. В условиях 10 — 20-х годов, всего того, что противостояло генеральной линии дворянских революционеров».

Нечкина успела учесть работу Оксмана и поместить сноски на нее в уже почти готовый к печати двухтомник «Движение декабристов», который отправила Оксману, видимо, в начале 1956 года.

Второй справа в первом ряду — Юлий Оксман

«Дорогая Милица Васильевна, только 7 марта я возвратился из пятинедельной командировки в Ленинград и был несказанно обрадован ожидавшим меня пакетом — двумя томами «Декабристов».

Приношу вам саму искреннюю благодарность и за ваш дорогой для меня подарок и за все те упоминания обо мне и моих работах, которые рассеяны в ваших книгах.

Я, конечно, сразу же перелистал оба тома «Декабристов», но только перелистал, пропуская целые главы, не вникая еще в аргументацию, не углубляясь в примечания, не взвешивая «pro» и «contra». После командировки я так перегружен всеми факультетскими делами, обязательствами, лекциями, диссертациями, что читаю ваших «Декабристов» только в минуты «передышки». Мне кажется, что ничего более яркого и талантливого я очень давно уже не читал, не исключая и нашу художественную литературу. Это не значит, что мне уже не хочется с вами спорить. Наоборот, я со многим совсем не согласен (но вы меня убедили, что «Записки неизвестного» Горбачевскому не принадлежат!). Как только дочитаю вашу работу до конца; пришлю вам подробную реляцию. А еще лучше было бы поспорить с вами «de visu» — впрочем не только «поспорить», за главное, за основное вас можно только приветствовать, поздравлять с победами, радоваться успехам».

Ответ Оксмана весьма дипломатичен. Он был искренне тронут и самим подарком и доброжелательными в целом ссылками Нечкиной на его работы. Однако обещанную «подробную реляцию» он так и не прислал. Кроме «художественного» литературного стиля Нечкиной, Оксман не смог, при всем желании, найти ничего хорошего во всем двухтомнике. Единственное, с чем он согласился, — это то, что член Общества соединенных славян И.И.Горбачевский, не является автором известных записок о восстании Черниговского полка. Кстати сказать, современные исследователи не видят серьезных оснований для опровержения авторства Горбачевского, установленного еще в XIX в.

В 1956 году Оксман становится старшим научным сотрудником ИМЛИ, а в 1958 окончательно переезжает в Москву. В этом же году выходит 7-й том сборника «Восстания декабристов». Это издание следственных дел членов тайного общества, начатое еще 1920-е годы, в послевоенный период выходило под редакцией Нечкиной. Седьмой том — особый. Он содержит в себе «Русскую правду» и другие сочинения лидера Южного общества Пестеля. Подготовка его к печати началась еще в довоенное время тремя выдающимися историками и текстологами. С.Н.Черновым, А.А.Покровским и Б.Е.Сыроечковским. Издание было готово в канун войны, но выйти в свет не успело, и набор был рассыпан. В послевоенное время, когда из трех участников в живых остался только Сыроечковский, Нечкина взялась курировать новую подготовку к печати этого многострадального тома. В июле 1958 года издание увидело свет. Запись в дневнике Нечкиной: «Реально вышла в свет! Вышла в свет! В нач[але] июля 1958 г. уже всем рассылала экземпляры».

Оксман получил дарственный экземпляр одним из первых и в письме от 8 июля 1958 года благодарил Нечкину:

«Дорогая Милица Васильевна, не нахожу достаточно сильных слов, которые могли бы передать мою радость, когда я развернул полученный из редакции «Литерат<урного> Наследства» пакет и увидел «Русскую Правду». Я бесконечно счастлив, что дожил до этого дня, — и хорошо понимаю, что без вашего участия эта книга или вовсе не увидела бы света или лишена была того высокого научного уровня, который вы ей обеспечили. Я хорошо помню, как начиналась работа над «Рус<ской> Прав<дой>» С.Н.Черновым, в каком он оказался тупике, подойдя к текстологической работе к этому памятнику с мерками старозаветных традиций Археографической комиссии, как медленно и трудно рождались первые варианты издания, и как в конце концов победили ваши принципы текстологического и источниковедческого исследования. Со слов С.М.Бонди, я еще несколько лет тому назад был в курсе и той борьбы, которую пришлось вам вести с Б.Е.Сыроечковским, большим, конечно знатоком декабризма, но в области источниковедения стоящего на самых архаических позициях. Я уж не говорю о его ошибочных и претенциозных суждениях о датировке «Рус<ской> Правды», которые вы так блистательно разбили, походя, в своей вводной статье.

Я прочел (или, точнее, проглотил) эту статью с жадностью — и мне кажется, что по масштабам исторической мысли, блеску внешней и внутренней структуры, отточенности формулировок, стиле аргументации — ваша статья «Русская правда» и движение декабристов» принадлежит к числу самых замечательных исследований по русской истории за последнюю четверть века».

Выход в свет 7-го тома «Восстания декабристов» почти совпал с избранием Нечкиной в академики. Оксман поздравил ее телеграммой («Сердечно поздравляю дорогую Милицу Васильевну высоко ценю все что она сделала и продолжает делать с таким блеском для русской исторической науки=Юлиан Оксман») и в письме опять вернулся к этому событию: «Как хорошо, что «Русской Правдой» вы отвечаете вашим друзьям, ученикам и почитателям, приветствовавших вас всего две недели назад с вхождением в Академию Наук».

С переездом Оксмана в Москву его и без того эпизодическая переписка с Нечкиной постепенно сходит на нет, приобретая характер коротких сообщений, и в начале 1960-х годов прекращается. Дальнейший путь Нечкиной — это путь благополучного советского академика все больше насаждавшего идеологические догмы и все дальше уходящего от живой научной мысли. У Оксмана же началась полоса новых неприятностей. В 1963 году он анонимно опубликовал на Западе статью «Доносчики и предатели среди советских писателей и ученых». В том же году в руки КГБ попало одно из писем Оксмана, нелегально отправляемых им на запад. Началось следствие.

Оттепель хоть и была уже на исходе, но все же она значительно смягчила возможные последствия. Оксман избежал ареста и заключения. Ограничились увольнением его с работы и изгнанием из Союза писателей. Его имя снова становится нежелательным в науке. Секретный циркуляр Комитета по делам печати СССР рекомендовал издательствам не упоминать имя Оксмана даже в ссылках на специальную литературу. Его 70-летие в 1965 году проходит в атмосфере всеобщего молчания. Оставшиеся пять лет жизни ученый, вторично изгнанный из науки, доживал в Москве под бдительным наблюдением Комитета госбезопасности.

История исторической науки, как и любая история, имеет дело не только с фактами, но и с мифами. При этом одно не обязательно противоречит другому. Факты — явление сиюминутное. Они во многом — следствие случайного стечения обстоятельств. Мифы стремятся преодолеть «случайный» характер фактов и осмыслить их сквозь вечные категории. За внешне доброжелательной перепиской Оксмана и Нечкиной стоит извечное столкновение двух типов ученых, по-разному понимающих роль и значение науки в обществе. Если говорить об одних фактах, то, наверное, в работах Нечкиной можно найти мысли и интерпретации, продиктованные подлинным стремлением к истине, хотя, говоря по совести, их отыскать будет непросто.

И в научной биографии Оксмана можно отметить готовность идти на компромиссы. Его письма к Нечкиной — по своей сути компромиссны. Но историографическая мифология, превратившая Нечкину в символ советского ученого, отдавшего свой талант и знания на службу режиму, а Оксмана — в борца с режимом во имя высокой научной истины, как представляется, верно отражает их подлинные места в истории отечественной науки.