Знание-сила, 2008 № 11 (977)

Между НКВД и снежным человеком

Большая Долина, где садились самолеты ленд-лиза

* Окончание. Начало — в «З-С» №№ 9 — 10, 2008.

Проехались по «пути предков», о котором рассказывали дети на уроке. Лучше один раз увидеть...

Начали с «Большой Поляны», я спрашивал, играют ли дети там в футбол. «А они ответили, — повторил Бугаев, — что ты спрашиваешь про футбол, если сено косим?» Поляна неописуемая — огромная долина среди белоснежных гор. «Такое впечатление, что «Шамбалу» свою Рерих здесь писал», — сказал Николай Иннокентьевич.

Уже припорошенную снегом, подернутую ледком, желтую, жухлую траву косили косари. Пили чай у огромной скирды. Пасся табун — на снегу, на высоте 1700 метров над уровнем моря. Мы прошлись по ледку. Вон озеро, где ловят уток на манок. Вон «дурда» — шалаш, в котором, посвистывая, сидит охотник и встречает рассвет. Улахан Стхыы — Большая Долина, ласково — поляна.

Великий ландшафт малой родины.

Мы с сожалением покидаем ее и перебираемся из этого рая в другое место. По обледенелым горкам, вверх, вниз, переезжая Тайменевую речку, малюсенькую; «весной тут в разлив танкетка утонула», — подбадривает нас водитель Юмшанов. Осторожноосторожно заходим в воду, вращаются колеса, у-уф! пронесло!

Вот Ыыстах — «копченое». Полуразваленные бараки. Здесь, говорит директор школы, был участок НКВД. Так вот он какой, ГУЛАГ...

Раньше мне не доводилось видеть его воочию. Запросто, вот так, зайти в барак, скрипнув дверью. Странное ощущение. Что-то знакомое, как будто это уже было с тобой в прошлой жизни. Или, не дай Бог, произойдет в будущей?..

Здесь находились украинцы, литовцы, латыши — те, кого называли полицаями, рассказывает Анастасия Николаевна. А власовцы были в Батагае, дед Аркаши Слепцова, Христофор, учился шоферскому делу у власовцев.

Сталинский музей под открытым небом. Тут был огромный гараж, там кузница. Много бараков. «Это не лагерь, скорее «химия»?» — спрашиваю. — «Нет, все равно лагерь, — отвечает директор, — с забором, лагерным поведением.»

И карцером.

Анастасия Николаевна вспоминает. «Когда мне было 11 — 12 лет, в карцер вели две двери. Я заходила, внутри там нары, но я на них не могла сидеть — только согнувшись. Не знаю, как их зимой держали, там, где ребенок не мог выпрямиться? Печек не было. Просто замерзали, околевали.»

Карцер засыпали, чтобы коровы не проваливались.

И вот мы стоим теперь на небольшом холмике. И если не знать, не помнить.

«А в этом доме, — продолжает жутковатую экскурсию школьный директор Горохова, — жил пан Любицкий. Он был вольнонаемным, остался тут после лагеря, работал лесником. Сын священника, поэтому любил жить возле церкви».

Оказывается, и церковь была в ГУЛАГе. Вернее, сам он построен на месте церкви (в ее здании находилась лагерная больница). «Когда я была маленькой, — вспоминает школьный директор, — церковь еще сохранялась целиком, в первоначальном виде, кроме колоколов. Она еще у политзаключенного Худякова упоминалась в 1869 году. Да, а через сто лет, уже после Сталина, в этих гулаговских бараках люди жили».

Я зашел в один. Небольшое помещение с длинными нарами (не знаю, лагерного или послелагерного периода), на стене — кто тут был, есть свежие, кажется, надписи. Хотя сказать наверняка — трудно. Юмшанов рассказывал, как заехали в одно место, тоже лагерь, гараж, а в гараже стоят полуторки тех времен, законсервированные, смазанные маслом, хоть сейчас заводи и трогай.

Эти «полуторки», готовые к работе, у него до сих пор в глазах стоят.

Самое важное в образовании — не в стенах школы, а вокруг, в жизни.

Возвращаемся в деревню и обсуждаем контуры будущего культурнообразовательного центра в Столбах, в нем — Большая Долина, Ыыстах. Педагогика ландшафта и истории, которая сама по себе учит.

Вот был колхоз «Социалистический шаг», вместо лошадей стали выращивать хлеб. Очень хорошо вырос, а осенью посмотрели — густой, только в колосьях зерна нет, одна солома.

Выходцы из этих мест. Строители Беломорканала. Основоположники якутской литературы. Орденоносцы (учившиеся у власовцев — помните? — их фотографии тоже висят в школе).

Типичная история: местный житель не мог выплатить военный налог по продовольствию — попал в заключение, добывал олово. Потом, в другие времена, получил орден «Знак почета». «Его сын играл где-то тут этим орденом, потерял», — вспоминают учителя. «Все мы играли медалями, орденами, а я, — признается директор школы Анастасия Николаевна Горохова, — облигациями государственного займа». — «А как вы их приобретали, облигации?» — «Добровольно-принудительно... Нам нравится, когда нас обманывают», — смеются учителя.

...Экспедиция Беринга, ГУЛАГ, якуты — чего только не намешано на вечной мерзлоте. «Я маленькая была, — рассказывает школьный директор, — целый день слышала: «Дальстрой, Дальстрой...» Мощная была организация. Дома в селах — с зарешеченными окнами, боялись заключенных-уголовников. Старики до сих пор боятся милиции. Может, я не то говорю?..»

«А не пробовали, — допытываемся у столбовых дворянок, — сломать классно-урочную систему, перейти на новые методы обучения?» — «Не-ет, мы вообще боимся», — смеются учителя.

Культурный центр — это не дворец с богатым убранством. Дворец можно построить, а внутри — пусто.

В Якутске в одной президентской школе на двери учительской висит табличка: «Преподавательская». А в школе — холод, отчуждение, и зверское убийство произошло.

«Я вот побыл у вас на уроке в день учителя, — анализирует прожитый день член экспедиции Георгий Петрович Андреев, — и подумал: это игра. Почему только два раза в год старшие учат младших? И почему, если заменяют учителей, ученики не получают зарплаты? Проект центра можно сделать, но только если будете доверять детям по-настоящему.»

«До тех пор ничего путного не будет, — говорит Бугаев учителям, — пока эта идея только Юмшанова».

Спросили учителей: а зачем вам, собственно, центр?

Надеются, когда будет центр, кто- то приедет. Хотят, чтобы дети развивались. Сейчас все крутится в школе, а хочется — в мир...

Мы посмеялись — у школы два мира (тот, что вокруг, и Мир Афанасьевич).

В конце встречи выяснилось, что и сами столбовые дворянки не лыком шиты — показали удивительные детские работы: акварели на песке, коровы из глины.А директор школы Анастасия Николаевна замечательно спела по-якутски: «Люблю.»

Может быть, они просто зажаты и не раскрываются перед нами?

Учитель, поэт и коллекционер Любовь Рожина

От Столбов до Верхоянска — час- полтора. Пейзаж тот еще. Суровые, жестокие пространства. Невольно представляешь себя на месте тех, кто пришел сюда по этапу. Холодное, равнодушное солнце среди гор и худосочных лиственниц. Кончается день. Закат. А где-то — семья, которую, может, больше никогда не увидишь. Здесь будет твой конец. Почему? За что? Неизъяснимая тоска... Наверное, это главное чувство, которое владело человеком.

«На гору поднимаемся», — говорят спутники. На заснеженные рериховские горы. Для чего? Зачем?

Выходим из машины на таежной остановке, у дерева с завязанными ленточками желаний. Беседка для отдыха. Детские туфельки, игрушки. Псалтырь, библейские истории. Мне показывают — вон Лысая гора, название то же, что в Вифлееме. Ситуация другая, а человеческие страдания — те же.

Дед Мира Юмшанова, как и мой дед, был советским каторжным, строил Беломорканал. Да что отдельные люди — народы вырывали с корнем из родной земли и бросали в голые степи, целые районы ссылали к Ледовитому океану! Во время Великой Отечественной в один день все население Чурапчинского улуса было эвакуировано в Арктику под предлогом помощи фронту. Сказали: половите рыбы и вернетесь. Думали, как у них — в озере. Двери домов не закрывали. Привезли их, разутых, раздетых — к Северному Ледовитому. Пустой берег, шалаша нет. Те, кто выжил, вернулись домой через пятнадцать лет. Две трети района остались лежать на том берегу...

Медленная-медленная, обледенелая дорога. Бледно-желтый закат, выглядывающий из распадка, вдруг — огненное лезвие и... алый, стелющийся над горами след.

Прекрасная долина, а каждый год здесь что-нибудь происходит.

Народный танец (Столбы)

В этом году наводнение было в августе, в прошлом — в июне. Людей из деревень везли на машинах в Батагай, на «вертушках» — в Якутск. А оттуда автобусы с детьми отправляли в детские лагеря. «Такая была суета, — рассказывает Юмшанов, — министерство образования говорит одно, МЧС — другое, я совсем запутался».

И такое — три года подряд. По закону на следующий год природа должна отдохнуть немножко.

«Когда мы детей отправляли на вертолетах, — вспоминает Юмшанов, — звонят из Министерства образования, говорят: зачем детей отправляете — не положено. МИ-26, военный транспорт, до 10 тысяч метров поднимается. Ну, дети, когда летели, все уснули — то ли от давления, то ли устали. Я говорю летчикам — нам не разрешают на такой высоте детей возить. Те отвечают: не беспокойся, можем над верхушками деревьев лететь. Все полковники, майоры.» «Эти полярные летчики — необыкновенные, — замечает Георгий Петрович. — Они в пургу летают, в пургу садятся. Я спрашиваю: как вы летаете? Они отвечают: а что? Навигация есть, бензин есть, чего не летать? Видимо, запас прочности есть у машин. Раз прилетели во мглу, в пургу, летчики выходят — веселые. А в Жиганске промахнулись мимо посадочной полосы. Ну, ничего, говорят, в снег сели, бывает. Давайте вытаскивать. А как? Просто — лопатами... Летают по побережью Ледовитого океана, а там бураны такие. Веселые ребята были. Уверенные, спокойные и чуть-чуть пьяненькие», — с восхищением вспоминает Георгий Петрович.

Проезжаем мимо заброшенного аэродрома Верхоянска и при въезде в город фотографируемся у необычной скульптуры.

Бычья голова с громадными рогами.

Белый бык зимы, с которым борется весна.

В лютые морозы меч ударяется о рога, и возникает северное сияние. После этого приходит потепление, в середине февраля отпадает один рог, в марте отламывается второй, затем голова слетает прочь, и тогда с грохотом разваливается вся туша...

Она длинная, самая, наверное, длинная в мире, сообщил Иннокентий Васильевич Рожин, отец-основатель, руководивший этой замечательной школой полвека. Необычайная, достойная занесения в Книгу рекордов Гиннесса площадь школы (4250 квадратных метров) образовалась вследствие того, что новое школьное здание на «полюсе холода» никто из начальства строить не хотел, между тем как педагогические идеи директора Рожина требовали расширения пространства, и он — пристраивал и пристраивал.

Почему так много — 13 квадратных метров на одного учащегося? Потому, объясняет Рожин, что для северного якута-саха нужен простор. Чтобы без шума, без гама, мы стараемся, говорит, и на уроках не кричать.

В поддержку Рожина сошлюсь на исследования замечательного якутского ученого, профессора Ульяны Алексеевны Винокуровой и ее сотрудников.

Север, отмечают они — это особый мир, где пурга и полярная ночь сливают в единое белесое пространство океан, берег и небо, когда теряешь ощущение, стоишь ли ты вообще на ногах, и не видно никаких ориентиров пространства и времени. Чтобы выжить в экстремальных условиях, врасти корнями в вечную мерзлоту, нужны особые качества, в том числе психофизические — высокоразвитая пространственная ориентация, физическая выносливость, наблюдательность, низкий порог сенсорной чувствительности слуха, кинестезических ощущений. Ученые, изучающие циркумполярную цивилизацию, обнаружили ряд феноменов, которые свойственны человеку Севера: «феномен сонастроенности на пространство», своеобразного ритма связи северного человека с природой. Когда-то Юрий Рытхэу заметил, для северного человека место обитания — «это живая часть собственного существа, часть сердца, души». Для него Север — это воля и надежда. А снег Севера — без грязи, как жизнь без вранья.

Многое утеряно. Но, может быть, современное образование должно наследовать функции жизненной школы, стать местом обучения выживанию в разных условиях? Звеном единой цепи функционирования здешней общины? Местом формирования широкомасштабного видения всего бытия человека под ноосферой? Но для этого школа должна быть устроена как-то по-другому. Можно ли загонять ученика Севера в стандартную школу, учить физике по учебнику — когда прямо над ним ярко сияет Полярная звезда!

Четверть века назад директор Рожин обосновал необходимость изменения ритма учебного года: на Севере он должен начинаться 1 октября (в сентябре, когда все зреет и плодоносит, считал Рожин, приковывать детей к партам — преступление), а заканчиваться уроки должны 1 мая (затем экзамены, общение с природой).

Отсюда — уплотнение учебных программ, интеграция, блоки, модули. Школа делится на микрошколы.

Таких тут восемь: детства, точных наук, словесности и другие — эти объединения смежных дисциплин по разным областям знания Рожин сконструировал еще в 70-е годы (все они потребовали дополнительных помещений, пристроек, вот почему школа — длинная). Иннокентий Васильевич был и остался убежденным противником узкопредметного знания, его цель — обеспечить целостное восприятие ребенком мира. Отсюда и изменения методики. И снятие этой вечной перегрузки учащихся...

Сегодня стоит напомнить, что школьный директор Рожин все это придумал и начал воплощать в жизнь во времена, когда единообразие всеобщего обязательного являлось государственным Законом, и малейшее отклонение от него требовало неимоверных ухищрений (сами эти пристройки Рожина требовали ухищрений). Поэтому к школе Рожина понятие «самая» применимо в разных смыслах: она находится в самом холодном месте полушария, самая длинная и самая, наверное, изворотливая, жизнеспособная, невзирая на обстоятельства.

Мы совершили небольшое путешествие по школе, которая напоминает «машину времени» — пристройки разных лет, десятилетий, эпох. Иннокентий Васильевич бодро провел нас по переходам, и мы оказались в 32-м году, первое учебное помещение — школа второго концентра, в которой Рожин сам учился в годы войны. Перешагнули несколько ступенек и очутились в семилетке 50-х. По сути, педагог-новатор Рожин занимался тем, что поздней стало называться «перестройка школы», хотя внешне выглядело как пристройка.

Спортзал, построенный в 70-е годы: двадцать четыре — длина, двенадцать — ширина. Рядом второй зал — борьбы. «Чтобы иметь силы, надо их не жалеть», — написано на стене спортзала. Верхоянск воспитал мастера международного класса и более тридцати чемпионов республики. Самые известные борцы по вольной борьбе, мировые чемпионы вышли отсюда. Застрельщики туризма, доходившие до Камчатки, до Берингова пролива.

Среди фотографий знаменитых людей школы Рожин показал свою, старых времен: заслуженный учитель школы РСФСР и Якутии. «Больше нет?» — «Нет, не было и не будет», — сказал он, имея в виду, что школа на «полюсе холода» как-то позабыта среди реформ и модернизаций.

Деревянные лестницы, ступеньки, переходы, порожки. Пространство школы огромно.

Все-таки надо отдать должное старому директору: он делал то, что мог делать в свое время, и даже больше этого. Посмотрим, что сделают другие...

Октябрь. Пора надевать коньки (Верхоянск)

Но мы приехали в школу не только посмотреть, что тут есть, но подумать над тем, что может быть. Приходят другие времена, и надо менять систему образования, двигаться дальше. В этой школе тоже. В ней сосредоточены большие, по северным меркам, ресурсы. Хотя коллектив может не захотеть изменений в налаженном организме. Наиболее трудно проводить инновацию не где плохо (там терять нечего), а там, где терять есть что.

За «круглым столом» собрались учителя, старшеклассники, члены экспедиции. Я приведу выжимки из стенограммы этого обсуждения, которое, по-моему, затрагивает какие-то болевые точки, общие линии развития современного образования. Начали мы с того, что школа может выступить ресурсным центром, связывать через зимник и кооперировать тех, кто рядом, а потом заговорили о другом...

Бугаев: «.В республике было несколько съездов учителей. Один провозгласил национальную школу. Другой прошел под лозунгом «Качество жизни, качество образования», но свою задачу не выполнил: качество образования, которое у нас есть, не обеспечивает нормальной жизни. Поэтому на следующем съезде сформулировали: «Качественное образование — вклад в будущее». Но государство отказалось от образования — население, общество сами должны формулировать заказ, что они хотят от школы. Это и будет «национальный образовательный заказ», гражданский.

И на местных уровнях уже появляются примеры — в Татте возникла общественная организация, партнер управления образованием. Ее создание инициировали родители, фермеры, дорожники — они обеспокоены образованием своих детей».

Вопрос от педагогического коллектива: «Непонятно. О каком заказе вы говорите?»

Бугаев: «Хорошо, давайте иначе. Сколько ребят в этом году поступило в институт?» — «Пятьдесят процентов» — «А вернулось?.. Но это ведь тоже качество образования. Не менее важно — сколько вернулось. И сколько создано рабочих мест — чтобы вернулись.

... Политика федерального центра понятна — не давать ресурсы сельской школе. Потому что сегодня — она главная сила, которая убивает село.

Но одновременно — и главный хранитель рабочих мест.

На самом-то деле, ресурсы необходимы для создания инфраструктуры села. И школа может в этом процессе участвовать. Создается нормальная ситуация выбора. Ненормально, когда все выпускники остаются в селе. Ненормально, когда все уезжают. Должна быть возможность выбора».

Рожин: «Сейчас идет борьба за право собственности на недра. Право у региона отбирают, и это нарушение Конституции России. Президент республики, наш парламент — против этого. И другие регионы — против. Государственно-общественное начало у нас отсутствует. И в советское время его не было. Стержнем является вопрос о собственности. Педагогика от этого страдает. Родной язык страдает. Даже у наших якутских писателей язык никудышным стал. Потому что сфера обитания такая.»

Учительница: «Я о модернизации образования. Профилирование, которое вводят — для нас не ново, оно у нас и так есть, ну, можно усовершенствовать».

Бугаев: «До тех пор пока будем лишь совершенствовать учебные предметы — ничего не сдвинется. Это общая беда — система российского образования устарела. Даже то, что считается инновациями, федеральными экспериментальными площадками... Абсолютному большинству школ нужны изменения другого типа — инновации институтов.»

Андреев: «Скоро у вас изменится статус. Вашими начальниками будут не Мир Афанасьевич и местная администрация, а местное самоуправление. Ваше собственное население. Его заказ вы будете выполнять. Будет новое законодательство, стандарт станет не только государственным, какая-то часть — общественной. И будет принят закон о регулировании инновационной деятельности — не просто, как сегодня, пятнадцать процентов к зарплате, а, например, инвестиционная привлекательность проекта. Насколько отвечает чаяниям местных жителей. Насколько востребовано».

Вопрос участника «круглого стола»: «В каком районе есть опыт, о котором вы говорите, и как его распространяете?»

Бугаев: «Речь не об опыте, а о реалиях, которые идут к нам из Европы и России»

Учитель: «В Европе, говорят, ввели Закон о всеобщем высшем образовании, а нам Москва старается сделать, чтобы и среднего образования у всех не было...»

Страсти накалялись, и в общий котел дискуссии бросали разные аргументы. Примеры истории: 30-летняя общественная дискуссия в Нидерландах, предшествовавшая принятию закона о всеобщем среднем образовании (в том самом 1917 году, когда в России к согласию не пришли). 70 рублей детских на Севере. И зарплата технички — 1500. Как же можно прожить? И как вырастить детей, чтобы были здоровыми?

Андреев: «А c другой стороны. Хотим, чтобы дети учились в вузе. Государство расходует на студента 22 тысячи в год, меньше, чем на школьника. А вы сколько? Действительные расходы на студента, которого вы отправляете, в пять раз больше. Какого же хрена вы хотите?»

Вдруг вопль, стон: «Выр-вать-ся...»

Вот чего хотят. Вырваться отсюда.

Потому что в селе, если он остался — сопьется. Нет работы, нет просвета.

Я тоже попросил слова и сказал, что, по-моему, ситуация не безнадежна. Людей зацепило, волнует тема, и, значит, можно найти выход. Эту дискуссию надо развивать дальше, вовлекать родителей, представителей остатков производств — разных людей. Там, где нас разъединяют, противопоставляют друг другу, надо, напротив — кооперироваться. Из этого будет вырастать сообщество...

Бугаев: «Надо формировать гражданский заказ, за которым — другой образ жизни. Иное ее качество. Можно, как раньше, добывать алмазы — больше, еще больше. Но так никуда не вылезем. И в образовании то же самое: предметы, профильность, модернизация — это все из одной оперы. Надо идти от вашей жизненной ситуации». — «Вы приехали и уехали, а мы остались».

Бугаев подумал. «Ну, если хотите, мы готовы разделить ответственность. Заключить договор. Начать думать о том, что представляет собой верхоянский вариант ответственности. Это лучше, чем резать скот — и выпроваживать из дома детей. А кому-то надо остаться. Но для этого у школы должна возникнуть собственная образовательная программа.»

В заключение выступил молчавший всю дискуссию (и правильно делал) начальник Юмшанов и сказал: сегодня мы говорили о проблемах. Но они будут всегда. А хотелось бы услышать — он окинул зал — предложения.

Учительница: «Мы согласны обсудить и принять детей.» (в смысле — из окружающих деревень).

Ну, и отлично.

Я думаю о том, что в этом, как будто бы замороженном, с трудом оттаиваемом пространстве произрастают ростки другого подхода людей к собственной жизни. И к образованию как части ее. Какие у нас варианты? С одной стороны, школа, из которой вышли (или выйти пытаемся). Нравится нам это или нет, советская школа в основе — сталинская. Школа промышленной зоны, оловянной, деревянной, прилагательные могут меняться, но существительное неизменно — зона. Хотим мы туда опять?

Вариант два: не возвращаться, ничего не трогать — пусть зарастает. Педагогика и жизнь в бывшей заросшей зоне. Где-то бродят стада оленьи. Стучит черный дятел. Охотятся охотники. Передаются сказки и легенды.

Конечно, не сравнить с первым вариантом. Но все же, народная педагогика — это прошлое, а нам бы в будущее (используя ее опыт, питаясь ее ценностями), в будущее.

То есть что-то третье. А что это, кто знает? Вот об этом, по-моему, разговор. И поездка наша — для этого...

Ольга Балла