Золото: деньги прошлого и будущего

«Чеканка монет — это создание отпечатка на золоте и серебре; <золотые и серебряные монеты> позволяют судить о цене покупаемых и продаваемых вещей… Следовательно, они являются мерой стоимости. Однако мера всегда должна представлять собой постоянный и неизменный стандарт. Иначе неизбежно будет нарушен общественный порядок, а покупатели и продавцы будут обмануты, как случилось бы в том случае, если бы ярд, бушель или фунт вдруг перестали соответствовать некоей постоянной величине».

Николай Коперник, «Трактат о чеканке», 1517[1]

«Индивидуалистический капитализм наших дней, поскольку доверяет сбережения индивидуальному инвестору, а производство — индивидуальному работодателю, предполагает стабильный масштаб стоимости. Без такого масштаба он не сможет эффективно функционировать, а возможно, даже существовать».

Джон Мейнард Кейнс, «Социальные последствия изменения стоимости денег», 1923[2]

У людей есть одна проблема: еда сама им в рот не падает. Случись такое, люди скоро испортили бы место, где улеглись отдыхать. Палящий зной, проливные дожди и пронизывающий ветер не давали бы им покоя. Их одолели бы болезни, насекомые и хищники. Люди вынуждены искать пару, чтобы произвести потомство. Им приходится заботиться о детях, чтобы те не погибли. Если бы кто-то взялся решить за них все эти проблемы, люди заскучали бы. Чтобы жить, им надо действовать.

Мужчины и женщины, нагие и одинокие, беспомощны — или почти беспомощны. Они мало на что способны. Им не хватает естественной защиты — меха, раковины или толстой шкуры. Природа не вооружила их мощными челюстями, зубами, клювом или ядом, чтобы они могли себя прокормить. Даже ходить по земле без обуви для них задача не из легких. Зато у людей есть руки и голова. С таким капиталом они могут производить орудия труда, изобретать технологии и создавать организации. Поэтому человек, изначально бывший чуть ли не самой слабой из всех земных тварей, превратился в самое могущественное существо на Земле.

Человек стал капиталистом в силу необходимости: он вкладывает время и силы в создание инструментов, технологий и организаций для повышения производительности труда. Можно ловить рыбу руками, но это не слишком эффективно. Одну рыбешку, возможно, легче выловить руками: для изготовления из подручных средств рыболовного крючка с блесной, остроги или сети нужны время, силы и технические навыки. Но человек подсчитал, что эти инвестиции окупятся в будущем благодаря повышению производительности труда. Другими словами, он вычислил, что подобные «капитальные инвестиции» в итоге дадут прибыль, что вложенные усилия принесут доход, что лучше потратить время на изготовление крючка и блесны, чем ловить рыбу голыми руками. Инвестируя капитал, человек может больше экономить и производить.

Но никто и никогда не гарантировал предприятию успех. Человек рискует, когда решает потратить время на изготовление рыболовного крючка или остроги. Он может потратить несколько дней на поиски материалов, необходимых для изготовления крючка с блесной, и ничего не найти, или обнаружить, что крючком рыбу не поймать. В этом случае капитальные инвестиции будут потеряны. Мы имеем дело с капитальными инвестициями всякий раз, когда люди изобретают и используют то или иное орудие труда, будь то камень, которым можно расколоть орех, или строительство фабрики для производства полупроводников.

Людям свойственно добиваться повышения производительности труда — то есть действовать с наилучшими результатами при меньших затратах времени и сил. Охотники годами учатся выслеживать зверя, ремесленники стремятся делать красивые вещи; разнорабочие распределяют груз таким образом, чтобы не перенапрячь мышцы. Монахи упрощают быт, чтобы сэкономить время для размышлений. Домохозяйки расставляют горшки и кастрюли так, чтобы до них было легко дотянуться. Термин «производительность» в том смысле, в котором мы его здесь употребляем, имеет весьма отдаленное отношение к официальной статистике. Конечные цели — увеличение числа материальных благ и услуг, накопление знаний, улучшение качества досуга и межличностных отношений, даже первозданная чистота окружающей среды — здесь роли не играют. Значение имеет лишь то обстоятельство, что люди развивают в себе способность этих целей добиваться. Целей и видов производства может быть бессчетное множество, однако для человека главное — овладеть умениями и навыками для достижения поставленных задач.

В естественных условиях производительность труда отдельно взятой человеческой особи ничтожна. Отдельные особи могут умереть от голода, особенно если они не владеют доставшимся от предков интеллектуальным капиталом — не знакомы с орудиями труда, растениями, животными и сменой времен года. С точки зрения дарвиновской теории отдельная человеческая особь погибнет, если не даст потомства. Человек должен найти себе пару и родить ребенка, то есть наладить сотрудничество с себе подобными.

В отличие от других видов, чья репродуктивная функция ограничивается кладкой яиц или рассеиванием семян, люди образуют устойчивые семьи. Женщине на поздних сроках беременности трудно самостоятельно искать себе пропитание; ребенка приходится растить долгие годы, прежде чем он научится выживать в одиночку. В семье как «ячейке общества» люди не только инвестируют «капитал» в создание орудий труда, но и продолжают повышать производительность благодаря кооперации — разделению труда, специализации и торговле. Роль жены как кормилицы и няньки для младенца биологически оправдана. Муж обычно отвечает за то, чтобы семья имела кусок хлеба и крышу над головой. Хотя вряд ли кому придет в голову говорить о столь близких отношениях как о «торговле», разделение труда внутри семьи функционально мало чем отличается от внешнеэкономических отношений между народами с разных континентов. Такая организация трудового процесса более эффективна, чем разделение всех обязанностей поровну, когда оба родителя поочередно заботятся о детях, охотятся, занимаются собирательством и приготовлением пищи, хотя современное общество предлагает всевозможные альтернативные варианты.

Муж и жена могут объединить усилия и произвести нечто сообща, чтобы в дальнейшем пользоваться плодами своего труда. Супруги могут, к примеру, сделать котелок или горшок, чтобы было удобнее готовить пищу. Каждый из них внес некий капитал (в нашем случае — труд и время) и теперь имеет право на долю в конечном продукте (в нашем случае — право пользоваться горшком и есть приготовленную в нем еду). Супруги являются акционерами. Хотя они не заключали юридического соглашения, оба понимают, что создавшие новый продукт (горшок) владеют им сообща. Если супруг вдруг заявит о единоличных правах на горшок и не будет давать жене варить в нем обед, она вправе рассердиться. В наши дли разделением семенной корпорации ведает суд по бракоразводным делам.

Муж и жена вкладывают огромный капитал в заботу о детях, пока те не вырастут: даже на примитивной стадии развития общества на воспитание потомства уходит от 10 до 15 лет, ближе к верхней границе диапазона. В свою очередь, дети, когда надо, позаботятся о родителях — особенно в старости, когда тем становится трудно зарабатывать себе па жизнь. Дети «берут в долг» у родителей, а когда родители старятся, «возвращают долг», ухаживая за пожилыми родственниками или же воспитывая собственных детей. Это долговое обязательство, или обещание, можно назвать облигацией. Облигация — это когда люди получают товары и услуги сегодня в обмен на обещание предоставить товары или услуги завтра. Ребенок, поначалу не способный сам себя обеспечить, должен брать взаймы для того, чтобы выжить. Взрослый, стремясь отложить «сбережения» на старость или на черный день, должен аккумулировать кредиты.

Таким образом, даже на самых ранних стадиях развития цивилизации люди не могут жить без создания орудий труда и накопления знаний (капитальных инвестиций), без специализации и торговли, без совместных начинаний (акционерного капитала) и обязательств перед другими (облигаций). Основные особенности современной капиталистической рыночной экономики в примитивной форме проявляются на уровне семейной ячейки. Столь же отчетливо проступают в семье отличительные черты социализма — забота о больных, раненых и обездоленных. Любое общество в той или иной форме облагает граждан налогами для финансирования общественных работ — даже если от человека просто ждут, что он поможет построить ратушу или накормит вывихнувшего ногу охотника. Любое общество представляет собой неоднородную смесь капиталистической жажды производства и социалистического стремления помочь страждущим.

Семьи редко живут в изоляции. Самые маленькие сообщества состоят, как правило, из 20–60 человек. В такой группе капиталистическая деятельность по производству, торговле, специализации, организации, акционированию и выполнению долговых обязательств может принять гораздо более сложные формы. Отношения обмена охватывают области за пределами семьи. Члены племени греются у общего костра. Мужчины охотятся вместе, а затем делят добычу. Женщины по очереди присматривают за детьми. Умеющий делать копья специализируется на изготовлении оружия и обменивает свою «продукцию» на пищу, добываемую соплеменниками — «специалистами» по охоте. Удачливый охотник делится добычей с товарищами, которые вернулись домой с пустыми руками: он понимает, что когда им повезет, а ему нет, с ним также поделятся обедом. Между разными племенами завязывается обмен, и в итоге заключаются межплеменные браки.

Даже на этой примитивной фазе развития человеческого общества люди связаны друг с другом сотнями, а то и тысячами неофициальных соглашений («акциями» и «облигациями»), которые фиксируются в памяти. Если одна женщина постоянно присматривает за детьми другой без всякой надежды на вознаграждение, она может предъявить последней претензии, напомнив о «долгах». Если охотник ленится или отстает от других, тем самым инвестируя недостаточный «капитал», товарищи могут договориться уменьшить его долю при дележе добычи — то есть признать его «миноритарием» в общем предприятии. «Производитель» копий может не сразу потребовать оплаты, однако он прекрасно помнит, кто из клиентов сколько ему должен: если они не заплатят, он будет считать их обманщиками и в следующий раз может им отказать. Человек научился зарабатывать даже на «деривативах» — например, биться об заклад, какая завтра будет погода. Этот инструмент получил официальный статус: современные деривативы предсказывают погоду на финансовых рынках.

При менее тесном общении между людьми сделки приобретают все более абстрактный и формальный характер. С представителем другого племени покупателю уже придется расплачиваться на месте, прибегнув к бартеру — например, обменяв пять мешков орехов на одну бобровую шкуру. Другими словами, участники сделки вынуждены заключить некое формальное соглашение, поскольку не могут положиться на опыт ежедневного общения. Когда сделки анонимны и заключаются достаточно часто, появляется некое подобие рынка, притом что весь спектр экономических отношений — от самых близких до самых абстрактных — остается в силе. Таким образом, специализация и торговля выходят за пределы семьи, клана или племени, а производительность труда продолжает повышаться. Поскольку каждая сделка заключается на добровольных началах, она сулит выгоду обеим сторонам.

История свидетельствует о том, что небольшие человеческие сообщества размером с племя вполне успешно функционировали без четких границ частной собственности. Подобное устройство общества имеет определенные преимущества. Следует заметить, однако, что данный экскурс в историю призван продемонстрировать, насколько глубоко современная рыночная экономика уходит корнями в прошлое; в наши задачи не входило проведение антропологических исследований.

Появление денег вполне естественно: некий товар при бартерных сделках постепенно начинает выступать в качестве средства обмена. Этот товар принимается продавцом не потому, что тот собирается его использовать, а потому, что в будущем он рассчитывает снова его обменять. В Древнем Китае средством обмена выступали сельскохозяйственные инструменты. Поскольку их все реже задействовали в крестьянском хозяйстве и все чаще — в торговле, китайцы стали производить миниатюрные схематичные модели. Ко второму тысячелетию до н. э. в Китае сложилась монетная система, состоящая из крошечных металлических копий сельскохозяйственных инструментов. Точно такая же картина наблюдалась в Британии: римляне обнаружили, что местные жители вместо монет используют миниатюрные, схематически воспроизведенные мечи. В погребальных холмах континентальной Европы археологи находили клады — залежи мелких бронзовых обухов от обоюдоострого топора, слишком мелких для обороны и служивших, по всей видимости, для обмена.

Миниатюрные модели косы или меча мало походили на деньги. Их «курс» естественным образом снижался по мере того, как кузнецы выполняли заказы, все больше упрощая и удешевляя производство. Все это в итоге привело к созданию монет: «меч» был упрощен до диска, стоимость которого зависела от стоимости потраченного на его изготовление металла.

Деньги, или непрямой обмен, позволили людям сделать качественный скачок в накоплении капитала, разделении труда и торговле, в совместном владении собственностью (акциях) и обязательствах (облигациях), особенно при сделках с незнакомцами. У них отпала надобность в прямом бартере. Люди воспользовались деньгами, чтобы торговать со всем миром в опосредованной форме. Никто денег не изобретал. Они возникли так же естественно, как одежда или жилье, появившись одновременно во многих странах мира. Разумеется, для их возникновения правительства не потребовалось. В роли денег может выступать любой товар: раковины каури, соль, расшитые бисером пояса (вампумы), гигантские каменные колеса, табак и так далее. Даже сейчас, в отсутствии лучшего средства обмена, люди используют в качестве денег любой доступный товар, который кажется им наиболее подходящим для подобной роли. После Второй мировой войны, когда перестала ходить рейхсмарка, немцы расплачивались сигаретами. В период инфляции в Италии в 1970-е годы в роли мелкой монеты выступали конфеты.

Денежный обмен позволил сделать шаг вперед в сфере разделения труда и торговли: благодаря ему появилась единица счета, или мера стоимости всех товаров и услуг. В денежной экономике все имеет одну цену, выраженную в единицах денежного стандарта. В бартерной экономике стоимость каждого товара должна была измеряться в определенных количествах других товаров на рынке. В примитивных экономиках, в которых существует всего несколько видов товара, бартера может вполне хватить. Например, при бартерной системе наличие четырех видов товара означает шесть обменных курсов. Однако для тысячи разных товаров потребуется уже 499 500 обменных курсов. В денежной экономике для выражения стоимости тысячи товаров нужна всего тысяча цен, причем все они будут выражены в едином масштабе — в денежных единицах.

Представим себе, что в недалеком будущем, когда исчезнут бумажные деньги и монеты, им на смену придет некая кредитная или дебетовая карта, которую можно будет использовать во всех расчетах. Но даже тогда функция денег как меры стоимости никуда не исчезнет. В прошлом люди часто заключали бартерные сделки в рамках денежного стандарта, не прибегая при этом к деньгам как таковым: например, пшеницу стоимостью в $10 можно было поменять на одеяла стоимостью в те же $10. Это практикуется и сегодня на компьютеризированном бартерном рынке, когда компании передают друг другу товары, используя виртуальные «бартерные доллары».

Деньги предоставляют людям гораздо больше возможностей, чем просто торговля. Например, они позволяют ввести кредиты и займы, измеряемые в денежных единицах вместо неких особых обязательств. Родителям больше не нужно рассчитывать на то, что в старости дети вернут им «долг». Взрослые теперь могут выдать кредит любому члену общества; кредитование распространяется на все общество благодаря сбережениям. В современной экономике товары редко хранят на складе. Практически все товары потребляются или используются в течение года с момента создания. Чтобы накопить на будущее с помощью долговых обязательств (облигаций), люди накапливают не товары и даже не деньги: они собирают обещания, которые нематериальны и в идеале не обесцениваются со временем. Банки стали главным местом для накопления денежных долговых обязательств; облигации впервые были испробованы правительствами, позже их примеру последовали корпорации.

Создание акционерных обществ позволило людям объединить капитал для гораздо более масштабных и смелых начинаний, чем они могли бы себе позволить без организующей роли денег. Когда сотня инвесторов вкладывает капитал в отправку корабельной экспедиции в Китай, они, по сути, мало чем отличаются от пятерки «предпринимателей», собственными силами строящих лодку и поднимающих парус в надежде продать товар вдали от дома: все участники сделки понимают, что разделят полученные барыши. Главное отличие заключается в масштабах предприятия, а также в возможности совместно управлять собственностью и делить прибыль, опираясь на условия контракта и цифры, а не на дружеские отношения с неструктурированным сотрудничеством.

Монетарная рыночная экономика, хотя и отмечена элементами конкуренции, зиждется на сотрудничестве. До XIX века большинство людей потребляли те продукты питания, что производили сами. Сначала они подразделялись на охотников и собирателей, затем появился класс людей, которые стали возделывать землю. Большая часть производства оставалась внутри крестьянской семьи, за пределами рыночной экономики. Земля давала людям пропитание, одежду, крышу над головой и не позволяла скучать на досуге. Необходимость в деньгах и обмене возникала лишь время от времени. Сотрудничество с другими людьми по нынешним меркам было весьма ограниченным.

Со временем специализация углублялась. Люди все активнее участвовали в торговле и монетарной экономике. Сфера сотрудничества расширялась. Виноделы могут сами строить для себя дома, как некогда делали первые крестьяне, но строители из них неважные. Им недостает инструментов, знаний и специальных навыков. Плотники могут сами делать вино, но виноделы из них тоже плохие. Плотник может решить, что наилучший способ получить вино — это построить дом и продать его виноделу за вино. Винодел может решить, что наиболее эффективным способом обзавестись собственным домом является производство вина для продажи плотнику. Благодаря специализации и торговле и винодел, и плотник будут жить в прекрасно обустроенных домах и пить вина вдоволь.

Представьте себе современную женщину, например, сотрудницу рекламного бюро. Она не выращивает овощи для пропитания и не разводит домашний скот. Она не шьет себе одежду, не строит дом, не конструирует и даже не ремонтирует автомобиль, не производит электричество и не бурит скважины в поисках нефти. Возможно, она даже наняла уборщицу и садовника, а есть предпочитает в ресторанах. Взамен она специализируется в оказании определенных рекламных услуг, которые значимы не столько сами по себе, сколько как важная часть деятельности сложной организации — рекламного агентства. Она ничего не потребляет из произведенных ею рекламных услуг, однако опосредованно, через денежную экономику, обменивает их на товары и услуги, предоставляемые другими людьми. Она чувствует себя независимой, возможно, даже одинокой в отсутствии тесных уз, в прошлом связывавших членов крестьянской общины. Однако она, как и всякий другой современный человек, включена во всеобъемлющую систему взаимосвязей, какой не было в прошлом. Бесконечно возрастающая продуктивность развитых экономик стала результатом углубления специализации и развития торговли. Столь сложная система взаимозависимости сопряжена с рисками: если она вдруг откажет, все преимущества, связанные с возросшей производительностью труда, будут сведены на нет. Это может привести к катастрофическим последствиям. Люди не могут снова стать охотниками и собирателями или, как сто лет назад, всем обществом заняться крестьянским трудом. Понятие безработицы возникло относительно недавно, в традиционных аграрных обществах о нем не ведали, поскольку всегда можно было вернуться к натуральному хозяйству. В современном обществе люди куда больше зависимы от исправного состояния экономики, чем когда-либо в прошлом.

Мы настолько привыкли к рутинному течению жизни, что не даем себе труда задуматься о поразительной сложности системы кооперации, участниками которой мы являемся. Мы выпиваем чашечку кофе по дороге на работу. Кто-то оказал нам услугу, продав кофе. Возможно, услугу оказала нам крупная корпорация, на создание которой несколько десятков тысяч инвесторов по крупице собирали капитал. Сотрудники корпорации заключили с руководством контракты и договоры. Кофе был доставлен из Колумбии. Поставками в Соединенные Штаты занимаются несколько транспортных компаний и целый ряд оптовиков, которые купили оборудование для транспортировки груза у производителей этого оборудования. Пластиковый стаканчик для кофе был изготовлен еще одной компанией, купившей сырье у поставщиков нефтепродуктов, а оборудование — у немецких и японских корпораций, в создании которых приняли участие десятки тысяч инвесторов. Если сеть кофеен продаст достаточное количество чашечек кофе, она получит внушительную прибыль. Ее акции вырастут на фондовой бирже. Компания может принять решение расширить бизнес и произведет эмиссию облигаций, заняв деньги еще у десятков тысяч инвесторов и опередив соперников на ограниченном рынке капитала. Затем она договорится со строительными компаниями, производителями оборудования, инвестиционными банками, консалтинговыми фирмами и рекламными агентствами. В итоге оказывается, что чуть ли не весь мир участвовал в приготовлении чашечки кофе.

Расширенный порядок охватывает практически все сферы человеческой деятельности, включая политику и государственное управление (их можно рассматривать как еще один вид кооперации, необходимый элемент расширенного порядка). Экономика неотделима от политики: обе являются формами антропологии, поскольку политическая система — это средство, с помощью которого граждане могут привести расширенный порядок в рабочее состояние. Политическая экономия XIX века объединила эти две сферы в едином учении.

Поскольку деньги жизненно необходимы для поддержания расширенного порядка, благодаря которому стали возможны высокая производительность труда и рост численности населения, следует разобраться в их природе. Современные деньги вряд ли можно назвать деньгами в привычном смысле слова. Для небольших сделок используются монеты и бумажные купюры. Материальная ценность такой «бумажки» практически сведена к нулю; монеты превратились в простые жетоны, не содержащие драгоценных металлов. Для более крупных сделок в ход обычно идут банковские чеки, которые представляют собой не что иное, как листочки бумаги с неразборчивыми надписями. Почти все сделки между учреждениями производятся в электронной форме и довольно эфемерны. Сегодня деньги по большей части являются всего лишь набором битов в компьютере. Другими словами, деньги превратились в информацию.

Вряд ли кто представляет себе, как производится чашка кофе. Расширенный порядок не был запланирован, он образовался благодаря деньгам. Он слишком сложен для того, чтобы родиться в процессе рационального мышления (что доказывает нежизнеспособность модели, существовавшей в Советском Союзе при Сталине). Даже в СССР деньги помогали организовать экономику. Благодаря системе рыночных котировок можно в любой момент получить информацию о том, в каких количествах выращивать кофе, в каких — производить стаканчики из пенополистирола, как лучше организовать доставку сырья по суше и по морю. Все это позволяет скоординировать усилия миллионов людей, задействованных в производстве чашки утреннего кофе. Купить ее можно за гроши, что является признаком эффективной системы организации труда.

Альтернативы монетарной экономике не существует. Как она будет функционировать, хорошо или плохо, — выбор за нами. Хотя известны отдельные случаи, когда цивилизациям удавалось прожить несколько столетий в условиях централизованного управления и отсутствия денежной системы (например, Древнему царству в Египте или империи инков), организовать индустриально развитую экономику подобным образом невозможно.

Поскольку деньги — это информация, а денежная экономика посылает четкие сигналы, жестко диктуя условия миллионам людей, естественно, что люди ищут способ сохранить эту информацию в как можно более чистом, неискаженном виде. Если инженер заказал вал длиной в 500 миллиметров, а механический цех изготовил вал заданной длины, но он оказывается на 10 % короче из-за расхождений в понятии «миллиметр», их сотрудничество будет непродуктивным. Информация, содержавшаяся в словах «500 миллиметров», подверглась искажению и означает разное для разных людей. Инженер может взяться за самостоятельное изготовление необходимых деталей, рабочий — заняться конструкторской работой. Звено обмена будет разорвано, и производительность труда у обоих снизится.

На протяжении всей своей истории человечество стремилось к самым стабильным деньгам, поскольку стабильные деньги, или неискаженная информация, позволяют добиться увеличения производительности труда и всеобщего процветания, в то время как нестабильные деньги, или поврежденная информация, этому препятствуют. Невозможно увеличить производительность системы, повредив информацию, позволяющую ей успешно функционировать. Искажение информации может привести к увеличению объемов производства — к большему количеству товаров и услуг, более продолжительному рабочему дню, к дополнительному найму и к некоторому росту статистических показателей. Однако значительная часть произведенных товаров пропадет, а затраченные усилия дадут неожиданно ничтожный результат. Таким образом, истинная производительность только снизится.

Люди, пытающиеся манипулировать денежной системой, всегда были и будут: любая перемена, даже если в целом она нарушает налаженную работу расширенного порядка, позволяет получать барыши отдельным группам. Война обогащает оборонные предприятия. Разгул преступности обеспечивает занятость полицейским, адвокатам и тюремным надзирателям. Благодаря болезням врачи и владельцы похоронных бюро зарабатывают на кусок хлеба с маслом. Всегда найдутся люди, стремящиеся нажиться на нестабильности денежной системы и девальвации денег. Должники выигрывают за счет кредиторов. Экспортеры выигрывают за счет импортеров. Безработные выигрывают за счет работающих сограждан.

История показала, что главным нарушителем равновесия обычно становится правительство — институт, обладающий для этого волей и властью, — а также множество промышленных или социальных группировок, всегда готовых подтолкнуть правительство к манипулированию валютными курсами в своих интересах. Однако правительство опирается на доверие всех граждан, не только отдельной группировки. Ни одна власть не может бесконечно долго существовать за счет граждан. В демократических государствах вопрос «чистки верхов» осуществляется с помощью процедуры голосования. Граждане стран с менее гибкими политическими системами могут пойти на крайние меры — убийство должностных лиц, гражданскую войну, эмиграцию, военный переворот или выход из федерации.

В последнее время мы вновь наблюдаем, как растут ряды сторонников стабильных денег. Правительства и центральные банки большинства стран единодушно выступают за стабильные деньги — особенно после того, как многие экономики были до основания снесены крахом национальной валюты. Приведем несколько хорошо известных примеров: Мексика в 1994 году, Таиланд, Корея, Индонезия и Филиппины в 1997 году, Россия и Бразилия в 1998 году, Япония на протяжении всех 1990-х, Турция в 2001 году, Аргентина в 2002 году, Германия в 1920-х годах, Латинская Америка в 1980-х; 1970-е годы выдались тяжелыми для всех без исключения. Правительства и народы в один голос заявляют о необходимости надежных денег, стабильных денег, всегда неизменных денег, сверхустойчивых денег, которые не преподнесут сюрпризов, не станут через день менять курс, порождая бесконечный хаос и высасывая из экономики все соки, а послужат прочной опорой для всей системы экономических отношений. Политики с этим полностью согласны. Однако проблема состоит в том, что, во-первых, никто толком не знает, что такое стабильные деньги. Во-вторых, никто не знает, как добиться этой стабильности и поддерживать ее.

Даже самый поверхностный экскурс в историю покажет, что плавающие курсы валют — явление совсем недавнее. Оно возникло 15 августа 1971 года — в тот день, когда Ричард Никсон отменил привязку доллара к золоту, разрушив мировую валютную систему, созданную Бреттон-Вудским соглашением. В течение трех столетий до событий 1971 года мир по большей части пользовался стабильными деньгами. После 1971 года, а точнее, после ряда мер в конце 1960-х — начале 1970-х годов, со стабильными деньгами было покончено. Со времен промышленной революции — и задолго до нее — стабильные деньги служили основой капиталистической экономики. Поборники принципа свободной конкуренции всегда выступали за стабильность валютных курсов. Их оппоненты, первые социалисты и коммунисты, соглашались с ними в одном: в том, что необходимо иметь надежную расчетную единицу. Плавающие валютные курсы не являются непременным признаком рыночной экономики; это неизбежная реакция рынка на беспрестанные правительственные манипуляции с валютами. Поскольку сложившаяся па данный момент система представляет скорее исключение из правил, чем правило, решение денежных проблем, ежедневно досаждающих человечеству, найти нетрудно.

Правительственные манипуляции с деньгами и плавающие курсы валют имели место еще до Рождества Христова; еще до нашей эры недовольные граждане требовали от политических лидеров вернуть стабильность национальным валютам. Александр Македонский объединил Средиземноморье, приказав чеканить серебряные монеты со своим изображением; спустя 25 столетий о нем вспоминают как об Александре Великом. Юлий Цезарь ввел золотой стандарт и возобновил чеканку золотых монет: этот император был и остается символом величия Рима. Александр Гамильтон в самом начале истории Соединенных Штатов учредил золотой доллар в качестве основной единицы, и сейчас его портрет украшает десятидолларовую купюру. На пост <министра финансов> его назначил президент Джордж Вашингтон, изображенный на купюре достоинством в $1. Наполеон вернул французской валюте золотой стандарт, и французы стали считать его своим императором. Ленин вернул к золотому стандарту замученную гиперинфляцией Россию, и ему воздвигли памятники по всей стране. Мао Цзэдун вернул Китаю золотой стандарт, и вокруг него сплотился народ. В 1949 году американские власти в оккупированной Японии привязали стремительно обесценивавшуюся иену к золотому стандарту, и японцы пошли на сотрудничество со страной, три года назад сбросившей на них атомную бомбу. Ричард Никсон вверг мир в монетарный хаос: в истории США он единственный президент, отправленный в отставку.

Рональд Рейган, прозванный «тефлоновым президентом» из-за того, что сумел сохранить популярность, несмотря на кризис и скандалы вокруг его имени, в 1980-е годы думал вернуться к золотовалютному стандарту, но в итоге продолжил девальвировать доллар, как делали его предшественники в 1970-е годы. Возможно, Билл Клинтон извлек из этого урок: в годы его правления администрация взяла курс на укрепление доллара, покончив с традицией удешевления национальной валюты, заведенной демократами столетие назад. Это привело к экономическому буму, и избиратели простили президенту сомнительные приключения. Избиратели прекрасно понимали, что не все президенты будут так же мудры, как Клинтон.

Человечество неоднократно прибегало к стабилизации хаотически колеблющихся валют. В одних только Соединенных Штатах стабилизация проводилась от трех до пяти раз, смотря как считать. Сложившаяся на данный момент ситуация отнюдь не уникальна в этом отношении, хотя сегодня правительствам, политикам и народам приходится решать необычайно сложные задачи. До 1971 года мир не подозревал, что монетарная система может быть полностью сорвана с традиционного металлического якоря. Плавающие курсы валют существовали всегда, но никогда еще все валюты без исключения не плавали одновременно. К настоящему моменту назрела потребность в лидере, обладающем достаточным видением ситуации и сильной волей, чтобы вернуть мир к монетарной стабильности. Лучше всего, чтобы этот лидер был американцем, поскольку доллар США был и остается главной мировой валютой. Тем не менее лидер может оказаться европейцем, китайцем, англичанином, японцем, русским или аргентинцем. В таком случае через несколько лет мир может отказаться от доллара и перейти на евро, ренминби, фунт стерлингов, иену и даже — да-да! — на рубль. Первой американской валютой стали «фантики», выпущенные правительством, которому вскоре суждено было уйти в отставку. Спустя два столетия в обиход вошло выражение «не стоит и континентала», что означало крайнюю степень бесполезности. Американскую валюту стали принимать во всем мире только тогда, когда доллар привязали к золоту. В течение двух столетий главной мировой валютой был британский фунт стерлингов. Однако после того как в 1914 году Британия отказалась от золотовалютного стандарта и повторно сделала это в 1931 году, мир отвернулся от почтенного фунта стерлингов: мировое господство перешло к доллару.

По счастью, сегодня мы гораздо лучше, чем в прошлом, понимаем, как работают денежные системы. В этой книге теория и история освещаются с классических позиций, в корне отличных от общепринятых в настоящее время воззрений, известных как неокейнсианство, но заслуживающих более точного определения — «неомеркантилизм». Классическая экономика — это основоположная экономика промышленной революции, первозданная экономика капитализма. Она является отражением конституционной демократии точно так же, как меркантилистская система является отражением абсолютной монархии и деспотизма.

Классическая доктрина зародилась вместе с цивилизацией. Ее отголоски слышны в трудах Конфуция, Мэн Цзы и Лао Цзы. Во времена Адама Смита, Давида Рикардо и Джона Стюарта Милля все экономисты придерживались классической теории. Даже Карл Маркс по сути был классическим экономистом. В конце XIX века их дело продолжили такие мыслители, как Уильям Стэнли Джевонс, Карл Менгер и Леон Вальрас. В первой половине XX века классическая монетарная теория получила дальнейшее развитие в трудах экономистов австрийской школы, виднейшими представителями которой были Людвиг фон Мизес и Фредерик фон Хайек. Мюррей Ротбард, Генри Хэзлит вместе с рядом других авторов внесли свой вклад в австрийскую традицию уже во второй половине XX века. Начиная с 1960-х годов главными достижениями классической экономики стали выводы о налогах, тарифах и регулировании, сделанные Робертом Манделлом и Артуром Лэффером: они помогли прояснить многие вопросы в области денежной политики. Классическая теория является результатом непрерывных научных изысканий на протяжении долгих веков.

Представленная здесь экономическая теория кому-то может показаться слишком необычной — и все потому, что имеет слишком давние корни, чтобы нынешние академики и денежные власти хранили в памяти всю сумму составляющих ее знаний. Сотню лет назад классическая теория по большей части воспринималась как житейская мудрость, настолько самоочевидная, что ее положения не нужно было даже воскрешать в памяти. Чтобы оценить пудинг, надо его отведать: выбранная нами теория десятилетиями и даже веками обеспечивала денежную стабильность и экономическое процветание. Она прошла испытание и доказала, что работает. Те, кто поддался влиянию современных веяний, могут только воздеть руки к небу и сказать, что этого не может быть. Ерунда. Еще как может. Так было, и так будет — судя по историческому опыту.

«После того как из опыта стало ясно, что кусочки бумаги, не обладающие внутренней стоимостью, простым нанесением на них письменного признания их эквивалентом определенных количеств франков, долларов или фунтов стерлингов можно заставить обращаться и это приносит эмитентам все те же выгоды, что и чеканка монет, представляемых этими кусочками бумаги, правительства пришли к выводу, что было бы счастливой находкой присвоить эти выгоды себе, не принимая на себя обязательства, которым подчиняются частные лица, выпускающие эти бумажные заменители денег, по первому требованию выдавать в обмен за символ то, что он символизирует. Они решили попробовать, а нельзя ли освободиться от этой неприятной обязанности и добиться того, чтобы клочок выпущенной в обращение бумаги шел за фунт стерлингов просто потому, что правительства называют его фунтом и соглашаются принимать его в уплату налогов. И влияние почти всех правительств оказалось таким, что они в целом успешно достигли этой цели; я могу сказать, что они достигали этой цели всегда и теряли свою силу только в том случае, если компрометировали себя уж очень вопиющими злоупотреблениями».

Джон Стюарт Милль, «Основы политической экономии», 1848

[3]

Твердые деньги должны быть как можно более стабильными и надежными. Они представляют собой некий определенный, незыблемый, согласованный сторонами контракт — например, договоренность о том, что деньгами следует считать точно установленное количество золота. Таким образом, в основе твердых денег лежит принцип господства закона, хотя любые естественно возникшие сырьевые валюты — такие как раковины каури — также являются твердыми деньгами.

Мягкие деньги обычно служат краткосрочным политическим целям. Поскольку они зависят от изменчивых настроений власть предержащих, можно сказать, что в их основе лежит принцип господства человека. Мягкие деньги не поддаются определению. Мягкие деньги возможны только в том случае, когда денежная система монополизирована, поскольку граждане, имей они выбор, предпочли бы вести бизнес на четко оговоренных, согласованных и непреложных условиях. Единственными институтами, способными монополизировать денежную систему, являются правительства и частные учреждения в сговоре с правительствами. (Большинство Центробанков на сегодняшний день являются частными.) Мягкие деньги без преувеличения можно назвать деньгами монополий. На протяжении всей истории человечества происходила циклическая смена периодов твердых и мягких денег, которая, как правило, совпадала со сменой периодов государственного и рыночного контроля над денежной системой. Сейчас мир находится в фазе мягких денег; твердых денег просто нет.

При заключении контрактов и ведении торговых операций граждане предпочитают пользоваться наиболее стабильными деньгами из всех возможных. Тем не менее группа заинтересованных лиц может повлиять на правительство; бывает, что правительство преследует собственные интересы; кроме того, оно может монополизировать монетарную систему и начать ею манипулировать в поисках выхода из кризиса. Даже если девальвация и не является целью такой монетарной политики (этим термином сейчас принято называть манипулирование денежной системой), власти будут склоняться к инфляции, так как дефляция всегда ведет к рецессии.

По мере того как проявляются побочные эффекты денежной политики, народ начинает задумываться о возврате к стабильной валюте и о том, как этого добиться. В конце концов граждане откажутся от ставших бесполезными денег или же свергнут негодное правительство, стремясь вернуться к стабильной денежной системе. Как в случае с ростом налогов, рост и падение валют нашли отражение в подъемах и падениях империй и государств.

Первые монеты на Западе на самом деле представляли собой ранний образец мягких денег. В учебниках говорится, что чеканка была изобретена, чтобы унифицировать вес металлических слитков, служивших деньгами в течение многих веков. Однако первые монеты были сделаны с таким расчетом, чтобы цениться дороже пошедшего на их изготовление сырья. Лидийские монеты в VII веке до н. э. были отлиты из электрона — природного сплава золота и серебра, встречавшегося в золотоносных песках реки Пактол близ города Сарды. Контролировать вес монеты из электрона не имело никакого смысла, так как пропорция золота и серебра в сплаве не была постоянной. Лидийские монеты изготавливались не из природного электрона, а из искусственно полученного сплава: таким образом цари стремились изменить естественные пропорции, понизив содержание золота и повысив содержание серебра. Оттиск на монетах означает, что они ценились ad talum, то есть по номиналу, как будто были отчеканены из природного электрона, хотя реальная стоимость затраченного на изготовление сырья составляла около трети от указанной суммы. Для сохранения искусственного дефицита денег были введены специальные законы, закрепляющие за правительством монополию на чеканку монет из электрона, золота и серебра.

Неудачные эксперименты с мягкой валютой, проводимые в древнегреческих полисах, наверняка подсказали Солону Афинскому следующее решение: вскоре после прихода к власти в 594 году до н. э. он приказал чеканить новые монеты, объявив, что всякому, понизившему в них содержание драгоценного металла, отрубят руки. Для себя Солон не делал исключения. В 508 году до н. э. в Афинах установилась демократия, и в городе-государстве наступил длительный период экономического и социального процветания. Афинские «совы» имели хождение по всему Средиземноморью, поскольку афиняне тщательно оберегали свою валюту и отказывались девальвировать ее даже тогда, когда войны опустошили казну. «Совы» являлись повсеместно принятой валютой в течение долгих шести веков.

Несмотря на успех Афин, многие правители поддались искушению пуститься в махинации с деньгами. Философ Платон, печально известный поборник мягких денег, в своих «Законах» утверждал, что национальную валюту нельзя экспортировать за рубеж и чеканить в больших количествах. Менять ее на другие валюты могут только государственные органы. Короче говоря, деньгами, по Платону, должны распоряжаться исключительно правители из числа философов. В 388–387 годах до н. э. Платон совершил первую из двух своих поездок в Сиракузы — древнегреческий город-государство на острове <Сицилия>. Вскоре после этого, возможно, под влиянием Платона, сиракузский правитель Дионисий стал чеканить оловянные монеты с номиналом, вчетверо превышающим стоимость затраченного сырья. Судя по всему, эксперимент увенчался успехом, поскольку позже Дионисий приказал выпустить вдвое переоцененные серебряные монеты, под угрозой смерти требуя, чтобы их принимали по номиналу. Угроза не сработала; рыночная цена монет вскоре упала до стоимости сырья. Неудача, по всей видимости, поставила крест на карьере Платона как советника в области денежной политики. По свидетельству Плутарха, Дионисий велел продать Платона па невольничьем рынке в Коринфе. К счастью, там его узнали и выкупили собратья-философы[4].

Ученик Платона Аристотель был противником платоновской теории мягких денег. Он выступал за твердую валюту, за полновесные монеты. Аристотель, в свою очередь, преподал урок своему ученику Александру Македонскому, который пришел к власти в 21 год и за 12 лет сумел объединить античный мир под эгидой надежного серебряного стандарта. При Александре Македонском греки могли спокойно богатеть, радуясь отсутствию серьезных торговых барьеров, растущему рынку и разумной денежной системе. У греков появился лидер, и во всех странах Средиземноморья маятник качнулся обратно, в сторону единой твердой валюты.

После смерти Александра в 323 году до н. э. качество денег в Средиземноморском регионе снизилось, и монетарная система снова распалась на части. Твердые деньги вновь появились в эпоху Римской республики, которая началась с надежного бронзового стандарта, вскоре включившего серебро. Во II веке до н. э. появились крупные компании, получавшие от правительства разрешение на сбор налогов, строительство дорог и общественных зданий. Акции этих компаний ежедневно покупались и продавались на Форуме — первой римской фондовой бирже.

После долгих лет успешного хождения римские монеты обесценились, а их чеканка стала производиться хаотически. Происходило это параллельно с упадком Римской республики. Римские деньги вновь обрели твердость при Юлии Цезаре. Введенная им система золотых и серебряных денег получила распространение во всем античном мире — параллельно с расширением Римской империи. После заключения мира в 54 году до н. э. обычные процентные ставки по номинированным в золоте коммерческим кредитам упали до 4–6% годовых, что было самым низким уровнем за всю римскую историю.

После убийства Цезаря в 44 году до н. э. в Риме снова разразилась гражданская война, и деньги были девальвированы. Однако уже в 31 году до н. э. по приказу Октавиана — приемного сына Цезаря — вновь были введены твердые деньги. Они заложили основу экономического могущества Рима и способствовали упрочению империи. Октавиан назвался Августом и правил до 14 года н. э., придерживаясь таких принципов, как стабильная валюта, умеренные налоги, свобода торговли, свобода предпринимательства и неприкосновенность частной собственности. Правление Августа стало высшей точкой развития римской денежной и финансовой системы. С 25 года до н. э. и как минимум до 10 года н. э. процентные ставки вновь закрепились в диапазоне 4–6%.

Содержание драгоценных металлов в римских деньгах начало снижаться при императоре Нероне (54–68 годы н. э.). Так, содержание серебра уменьшилось со 100 % до 90 %. Траян (98-117 годы н. э.) сократил содержание серебра до 85 %, Марк Аврелий (161–180 годы н. э.) — до 75 %. После правления Коммода (180–192 годы н. э.) и Септимия Севера (193–211 годы н. э.) денарий только наполовину состоял из серебра. Девальвация поначалу шла медленно, но затем резко ускорилась при марионеточных цезарях в III веке н. э. К правлению Галления (260–268 годы н. э.) серебра в денарии было не более 4 %, что равнозначно 25-кратному инфляционному росту цен. Галлений попытался заменить монеты огромным количеством медных жетонов, именованных «миллиардами», но банки отказались их принимать.

В правление Аврелиана (270–275 годы н. э.) Римскую империю охватили мятежи; солдаты требовали, чтобы жалованье им выдавали товарами и продуктами. Император открыл новую форму инфляции: он стал чеканить монеты из иных металлов, чем указывала деноминация. Если ранее инфляцию сдерживало то, что понижать содержание серебра в монетах было уже некуда, то теперь монету в 20 динариев отливали из чистой меди и покрывали тончайшим слоем серебра. По стране прокатилась волна мятежей, и в 275 году н. э. Аврелиана убили.

Рим стонал под тяжестью гиперинфляции и налогов, экономика пришла в упадок. Диоклетиан (284–305 годы н. э.) пытался обуздать инфляцию, возобновив чеканку полновесных монет. Но на выпущенных им монетах стоял тот же номинал, что и на более ранних, худшего качества. Неудивительно, что римляне предпочитали накапливать новые монеты, и вскоре они исчезли из обращения. Неудача повергла Диоклетиана в ужас и отчаяние, ведь успех был столь близок! (Надо сказать, что сейчас мы испытываем не меньший ужас.) Диоклетиану следовало позволить новым деньгам торговаться согласно их внутренней стоимости, во много раз превосходящей стоимость девальвированных монет, которые постепенно оказались бы вытесненными с рынка.

Потерпев фиаско с надежной твердой валютой — в отличие от Александра, Цезаря и Августа, — Диоклетиан издал знаменитый Эдикт о ценах (301 год н. э.) в надежде взять под контроль инфляцию. Однако этим эдиктом он только усугубил проблему, введя новые ограничения на торговлю. Хотя за нарушение установленного порядка цен полагалась смертная казнь, эдикт не возымел должного действия и был отменен после того, как многие римляне поплатились жизнью. Гиперинфляция достигла апогея, денежная система была полностью разрушена, и Диоклетиан перевел расчеты с денежной формы на натуральную, что в результате дало плановую экономику по образцу советской, задачей которой было обеспечивать армию. Могущественное римское государство уступило место бартеру¹.

Как свидетельствует один дошедший до наших дней документ, к середине IV века н. э. римский денарий по сравнению с временами Августа подешевел в 30 000 000 раз. Рост налогов и дальнейшее обесценивание валюты окончательно разрушили рыночную экономику и подготовили почву для феодального строя. Наступила эра раннего Средневековья.

Могущественные землевладельцы избегали тяжкого налогового бремени праведными и неправедными путями, будучи фактически независимыми от Римской империи. Владельцы меньших земельных наделов, разорившись, шли в батраки к крупным фермерам. Многие становились рабами, поскольку рабы были освобождены от уплаты налогов. В 368 году н. э. император Валенс был вынужден в законодательном порядке запретить фермерам жертвовать свободой ради того, чтобы найти защиту у крупного землевладельца: слишком многие предпочли рабство встрече с коллектором.

Именно в тот период, когда разорившиеся фермеры лишались наделов из-за долгов, христианская церковь объявила, что не дает деньги под проценты, и благодаря этому снискала популярность у бедноты. Один из первых запретов на ростовщичество прозвучал на первом в истории христианства Вселенском соборе, созванном в городе Никея в 325 году, когда римская экономика переживала распад. Участники Никейского собора зачитали 15-й Псалом. Термин «мздоимство» стал обозначать любую попытку извлечь выгоду из несчастья ближнего, например, повысить цены на товары во времена дефицита. Христианская церковь изначально не чужда была социалистическим идеям, возникшим как реакция на распад римского капитализма, и делала упор на помощи обездоленным. В этом смысле христианство служило противовесом иудаизму с его капиталистическим духом: иудейская религия оправдывала торгашеский прагматизм в целом и ростовщичество в частности. Декреты христианской церкви приостановили финансовые операции в Европе вплоть до XIV века, когда Италия приняла законы, разрешающие давать кредиты под проценты: с этого момента началось возрождение финансового сектора.

На протяжении следующего тысячелетия европейская феодальная система представляла собой самодостаточные поместья, в своей хозяйственной деятельности практически не нуждающиеся в деньгах. Феодальную систему можно рассматривать как упрощенную, неструктурированную форму коммунизма, как реакцию на распад капиталистической Римской империи со стороны государства. Вся торговля сосредоточилась в независимых, изолированных друг от друга городах со своими налогами и тарифами, что осложняло товарообмен с другими городами. Римское право, некогда объединившее все Средиземноморье общей системой обмена, было позабыто. К 435 году Британия, находившаяся на задворках Римской империи, перестала использовать деньги и не вспоминала о них на протяжении более двухсот лет.

Пока Европа находилась в спячке, в Китае возродился дух коммерции. В начале IX века н. э. там появились первые бумажные деньги (в действительности они служили средством перевода платежей). Китайцы пользовались бумажными деньгами на протяжении последующих 600 лет, то девальвируя их, то проводя реформы денежной системы. Настоящие бумажные деньги возникли в начале XI века среди купцов в провинции Сычуань. Вскоре правительство монополизировало выпуск денег. Это случилось в 1016 году, и уже к 1020 году эмиссия достигла масштабов, сопоставимых с инфляцией в Германии в 1920-х годах. Царивший в денежной системе хаос вдохновил Хун Цзуня на написание «Трактата о деньгах» (1149) — по всей видимости, первого в истории человечества литературного текста, посвященного денежным вопросам. В 1160-е годы Китай пережил очередной виток гипердевальвации.

Китайский историк Ма Дуань Линь, живший в XIV веке, позже объяснил, почему это произошло:

«Бумага никогда не должна становиться деньгами… ее можно использовать только как символ, обозначающий стоимость металла или изделия. Поначалу бумажная валюта использовалась купцами именно в этом качестве. Правительство, позаимствовав это изобретение у частных лиц, решило сделать из бумаги настоящие деньги, исказив изначальный замысел»[5].

Стремительная девальвация в эпоху династий Сун и Цзинь в начале 1200-х годов случилась незадолго до вторжения монголов. Монгольские властители возобновили выпуск твердых серебряных денег, и китайские бумажные деньги достигли при них полного расцвета. Марко Поло, живший в Китае с 1275 по 1292 год, пишет о монгольских бумажных деньгах, которые можно было обменять на серебро:

«Если кто-то изъявит желание купить золото или серебро для производства кубков, поясов и других товаров, изготавливаемых из этих металлов, ему следует в надлежащей форме обратиться на монетный двор и обменять на бумажные <деньги > необходимое количество слитков»[6].

Марко Поло вернулся в Европу, зная, как работает печатный станок и как функционируют бумажные деньги. Первое упоминание об использовании на Западе печатного станка по китайскому образцу относится к 1294 году — почти сразу после возвращения Марко Поло. Печатный станок был запущен для изготовления бумажных денег: царь Персии решил напечатать не подлежащие выкупу купюры и выпустить их в обращение в городе Тебриз. Царь решил пополнить казну, как это делали китайские «алхимики», обращавшие никчемные бумажки в золото и серебро. Под угрозой смерти он потребовал от подданных принимать купюры по номинальной стоимости. Но жители Тебриза отказались подчиняться царскому указу, и городской базар опустел. Эксперимент пришлось прервать уже через два месяца.

В 1260 году монгольские бумажные деньги могли свободно обмениваться на серебро. Но к временам Марко Поло выкуп денег производился уже нерегулярно. Ху Чжиюй (1227–1295) сравнил не подлежащие обмену купюры с «сиротами, потерявшими мать при рождении» и объяснил растущую инфляцию тем, что в обращении находится избыточное количество бумажных денег, хотя многие винили в этом нехватку товаров и рабочих рук¹.

В течение нескольких десятилетий инфляция не слишком досаждала китайцам, однако где-то с 1356 года монгольские бумажные деньги стали быстро обесцениваться. Население отказалось от них в пользу медных монет и бартера. В 1368 году произошло восстание под предводительством неграмотного крестьянина Чжу Юаньчжана, и монголов изгнали из Пекина. Одержав победу над завоевателями, Чжу провозгласил новую династию — Мин.

Чиновники империи Мин снова наладили выпуск бумажных денег, но последние не конвертировались и потому неуклонно обесценивались. В 1430-е годы население Китая вновь отказалось от бумажных денег, предпочитая расплачиваться серебром. К 1448 году рыночная цена бумажной купюры империи Мин упала с номинальной тысячи кэшей (так назывались древние китайские медные монеты) до трех кэшей. Устав от проблем с бумажными деньгами, китайские власти официально отказались от них к 1455 году и вернулись к металлическим монетам, стоимость которых соответствовала стоимости пошедшего на их изготовление сырья. Этими деньгами в Китае расплачивались до XIX века включительно.

Однако возвращение к металлическим деньгам породило новые проблемы. Поскольку китайцы больше не могли пользоваться дешевыми бумажными купюрами, при заключении коммерческих сделок они были вынуждены расплачиваться дорогими серебряными монетами. Страна остро нуждалась в серебре. В 1500 году в продвинутой и быстро растущей китайской экономике было занято 100 миллионов человек, в то время как во всей Европе трудилось около 60 миллионов. Хотя Китай во времена бумажных денег привык экспортировать серебро, с середины XV века в страну стали ввозить громадное количество этого металла — сначала из Японии, а затем из Европы, которая, в свою очередь, со временем перешла на поставки из Нового Света. Нехватка благородных металлов в Азии и Европе (в некоторых европейских городах вместо денег какое-то время использовался перец) стала основным стимулом для географических открытий после путешествия Колумба в 1492 году. Китай закупал серебро не только в Европе. Поставки шли напрямую из Акапулько — с тихоокеанского побережья Мексики — в Макао и Манилу, а оттуда уже в Поднебесную. Некоторые ученые утверждают, что в отдельные периоды истории как минимум половина всего добытого Испанией серебра пересекала Тихий океан, минуя Европу[7].

Хотя серебра хватало, а условия поставок более или менее всех устраивали, после истощения запасов на рудниках Нового Света в начале XVII века многих европейцев стал смущать непрерывный отток драгметалла из Европы в Азию: они видели в этом утечку богатства — несмотря на то, что китайцы в обмен присылали разнообразные предметы роскоши. Возможно, в силу этого европейские власти склонились к меркантилизму — политике, оправдывающей торговые барьеры и удержание драгоценных металлов в стране, которой придерживались до конца XVIII века. Европейские правители не меньше китайских были склонны накапливать в казне гигантские объемы драгоценных металлов. Сторонники меркантилизма по сей день путают торговый дефицит с оттоком благородных металлов из страны. Китайцам, лишенным богатых месторождений серебра, отныне угрожало сокращение поставок с Запада.

Закат империи Мин начался в первой половине XVII века с последовательного повышения налогов между 1618 и 1636 годами. Начиная приблизительно с 1620 года содержание серебра в монетах резко пошло на убыль, что еще сильнее подорвало экономику. В Европе н Японии окрепли меркантилистские настроения, и около 1640 года поставки серебра прекратились, что нанесло решающий удар по расшатанной экономике. Династия Мин не пережила 1644 года.

Значительные успехи голландской экономики в XVII веке во многом обусловлены созданием Банка Амстердама в 1609 году с целью чеканить монеты со стандартным содержанием золота и серебра, которые торговались по цене затраченных на их изготовление драгметаллов. Голландцы не стремились создавать запасы драгоценных металлов в соответствии с распространенным тогда меркантилизмом. Наоборот, они содействовали свободному экспорту и импорту слитков. Голландцы чеканили полновесные монеты для экспорта и использовали их во всех своих многочисленных торговых сделках за рубежом. Голландский флорин стал основной международной валютой. Благодаря неизменно высокому качеству голландской валюты долгосрочные процентные ставки в Амстердаме снизились до уровня, диктуемого золотым стандартом — приблизительно до 3–4%, что позволило финансировать как приносящие большие прибыли торговые экспедиции в другие страны, так и развитие национальной промышленности, в том числе ткацкие фабрики.

Англичане, пораженные успехами голландцев и прекрасно осознававшие, насколько проигрывает в сравнении их собственная экономика, решили, что все дело в низких процентных ставках. В те времена процентные ставки в Англии составляли как минимум 12 % годовых, что в наши дни характерно для стран с валютами низкого качества и богатым опытом девальваций. Сторонники меркантилизма в Англии, однако, так и не связали низкие процентные ставки с надежностью голландского флорина. Взамен они предложили целый ряд других способов понизить процентные ставки. Некоторые выступали за то, чтобы законодательным путем запретить высокие ставки, но в результате вне закона оказалось само кредитование. Другие предлагали увеличить количество денег в обращении. Это подстегнуло девальвацию, позволило манипулировать валютными курсами и породило печально известные меркантилистские эдикты об экспорте драгоценных металлов (на том основании, что если запретить вывоз денег из страны, их станет больше). Ни один из этих экспериментов не увенчался успехом.

В конце концов решение нашел философ Джон Локк. Он ратовал за введение надежной, полновесной денежной единицы ради того, чтобы урегулировать отношения между кредиторами и должниками. Он сумел убедить парламент и добился согласия Исаака Ньютона, который, помимо научной деятельности, на протяжении 27 лет возглавлял Королевский монетный двор. В 1697–1698 годах в Англии прошла Великая перечеканка: британский фунт стерлингов составил ровно три унции, 17 пеннивейтов и 10,5 гран серебра. Перечеканку провели впервые с 1299 года.

Идея Локка была поистине революционной. До него в Англии мало кто задумывался о том, что стоимость денег должна быть стабильной и неизменной. На протяжении многих веков короли чеканили монеты по своему вкусу. После Локка за денежной единицей закрепили определенную стоимость. В 1717 году фунт стерлингов был привязан к золоту: унция «желтого металла» была оценена в 3 фунта, 17 шиллингов и 10,5 пенса. Англия перешла на биметаллический стандарт, причем предпочтение было отдано золоту. Стоимость фунта стерлингов оставалась неизменной до 1931 года — в течение 233 лет¹.

То, что Локк настоял на стабильности денежной единицы в целях урегулирования отношений между кредиторами и должниками, определило успех Банка Англии. Британский Центробанк был основан в 1694 году, чтобы дать правительству кредит в £1,2 миллиона для участия в войне Аугсбургской лиги. Благодаря доступности капитала правительство избежало соблазна ради пополнения казны провести девальвацию фунта стерлингов, а также не стало накапливать серебро в мирное время для финансирования будущих войн. Кроме того, доступность капитала укрепила систему подлежащих выкупу бумажных денег, что сильно ослабило потребность Европы в драгоценных металлах. Конкуренция с Индией и Китаем утратила прежний накал. В сложившихся условиях меркантилизм изжил себя. На смену ему пришли принципы классической экономики, подготовившие почву для промышленной революции и окончательного отказа от феодальной системы: низкие налоговые ставки, свободная торговля и стабильная валюта.

Хотя поначалу не все шло гладко, Банк Англии в итоге сильно снизил процентные ставки. На протяжении почти всего XVIII столетия британское правительство могло брать кредиты на неограниченный срок менее чем под 4 % годовых. Противоречия биметаллического стандарта были разрешены в 1816 году: в Британии официально ввели монометаллизм. Вслед за тем на золотой стандарт постепенно перешел весь мир (см. рис. 2.1).

Рис. 2.1. Доходность британских правительственных облигаций-консолей с постоянным купоном 2,5 % годовых, 1700–2005 (примечание: консоли — разновидность государственных облигаций в Великобритании без определенного срока погашения)

Война за независимость США во многом представляла собой восстание против высоких налогов — не только против настоящих весьма умеренных поборов, но и против чрезмерно высоких ставок, ожидаемых в будущем. В те времена налоги в Европе съедали как минимум 40 % крестьянских доходов. Наиболее предприимчивые европейцы пересекли океан в надежде на легкую жизнь без налогов, а взамен обнаружили, что жизнь их на краю бескрайних, неосвоенных человеком просторов представляет собой уравнение со многими неизвестными. Они решили не сдаваться. Война финансировалась в основном за счет печатного станка; молодая страна в самом начале своей истории пережила гиперинфляцию. Результаты ужаснули отцов-основателей Америки, и в Конституции 1789 года они запретили выпускать неразменные бумажные деньги. В 1792 году был введен биметаллический стандарт.

Новая страна исходила не только из идеалов демократии и парламентаризма, но также из принципов классической экономики, сформулированных такими мыслителями той эпохи, как Адам Смит. В результате Соединенные Штаты избегали вмешательства государства в сферу частного капитала старательнее прочих крупных государств. На протяжении большей части XIX века правительство почти не участвовало в формировании денежной системы — вплоть до того, что Казначейству было запрещено размещать деньги на депозитах в частных банках, чтобы у него не возникало фаворитов или рычагов для влияния на финансовую систему.

Американское правительство, по-прежнему действовавшее в минимальном составе и пополнявшее казну за счет тарифов, вновь запустило печатный станок с тем, чтобы финансировать ведение Гражданской войны. В 1861 году доллар стал плавающей валютой и вслед за этим подвергся девальвации. В 1879 году американская валюта была повторно привязана к золоту. За исключением этого эпизода и еще одного события меньшего масштаба во время Англо-американской войны 1812 года правительство США доказало, что при любых обстоятельствах сохраняет верность избранному курсу денежной политики. В последние десятилетия XIX века Америка наряду с Британией способствовала всемирному распространению золотого стандарта. Стабильный доллар и символические налоги вызвали мощный подъем американской экономики в период до 1914 года. Популярность доллара во всем мире возрастала, поскольку американское правительство неуклонно поддерживало стабильный курс национальной валюты. После Первой мировой войны и Великой депрессии, погрузивших Европу в монетарный хаос, обеспеченный золотом доллар стал главной мировой валютой.

Первый современный государственный банк Франции был основан в 1716 году Джоном До, потомственным банкиром из Шотландии. Банк процветал, и французское правительство, привлеченное громадными прибылями от выпуска банкнот, национализировало его в 1718 году. До стал министром финансов. В приступе отчаянной смелости До объединил эмиссию банкнот с инвестиционной деятельностью в надежде выплатить долги правительства. Так возникла «Компания Миссисипи». Вскоре До выпускал банкноты чуть ли не тоннами. Последовал инфляционный крах: «пузырь Миссисипи» лопнул. В 1720 году До, преследуемый дурной славой, покинул Францию, переодевшись женщиной. Остаток дней он провел в игорных притонах Вены. Французы отказались от бумажных денег и полностью перешли на металл.

В 1776 году Франция снова попробовала ввести бумажные деньги с легкой руки двух банкиров — шотландца и швейцарца. Новому банку в течение 10 лет удавалось поддерживать стоимость своих банкнот. Однако приблизительно с 1786 года банк стал выдавать щедрые кредиты сильно задолжавшему правительству. Печатный станок заработал в усиленном режиме. Великая французская революция не заставила себя ждать, но революционное правительство вело себя не лучше, если не хуже. Начиная с 1789 года во Франции было выпущено огромное количество ничем не обеспеченных купюр. Современная французская история, как и американская, началась с гиперинфляции. К 1795 году банкноту достоинством в 100 ливров можно было обменять в лучшем случае на монету в 15 су. В мае 1795 года Париж охватили волнения; в результате к власти пришел Наполеон. В 1800 году он основал Банк Франции и провел монетарную реформу, привязав деньги к золоту и тем самым превратив их в стабильную валюту.

Великая французская революция, подобно Войне за независимость в США несколькими годами ранее, по сути, была вызвана гневом народа, страдающего под тяжким налоговым бременем. Перед революцией государство отбирало у граждан 80 % доходов. После революции налоги составили 30 %. Наполеон не послушал советников и сохранил низкие налоговые ставки. Низкие налоги в сочетании с крепкой валютой породили мощный экономический подъем, и Наполеон смог позволить себе завоевание Европы. Продвигаясь маршем по Европе, император попутно покончил с остатками феодализма и объединил весь континент торговыми связями, как это было при Цезаре. Что касается самого Наполеона, после 1801 года его популярность в народе была столь велика, что его объявили «пожизненным консулом Французской Республики». В 1804 году он имел смелость назваться императором, коим и остался в анналах истории.

Начало войны с Францией в феврале 1793 года породило всплеск панических настроений в английской банковской системе. Банк Англии помог ей пережить панику, хотя в ту эпоху принципы работы Центробанков были еще неизвестны. В Англии все ждали вторжения французской армии. В феврале 1797 года в Уэльсе высадился отряд французских солдат. Издалека они приняли группу женщин в валлийских одеждах за британских солдат и поспешили сдаться. Однако когда слух о высадке французов достиг Лондона, началась банковская паника: вкладчики спешно снимали деньги со счетов, на вырученные банкноты скупали золото, а золото зарывали в землю. Расчет был прост: золото всегда в цене, при любой власти, в отличие от бумажных денег, которые могут полностью обесцениться.

Банк Англии как мог боролся с паникой, и его золотые резервы быстро таяли. 26 февраля 1797 года банк приостановил выкуп выпущенных им банкнот. Банк Англии рассчитывал вскоре отказаться от этих мер, но вернуться к золотому стандарту Британии удалось только через 24 года. Британский фунт стерлингов стал плавающей валютой, курс которой контролировал Центробанк. Банк Англии пользовался разнообразными привилегиями, полученными еще при его основании (обычная практика в эпоху меркантилизма), и потому обладал монополией на выпуск денежных купюр. Хотя Банк Англии не стремился девальвировать фунт стерлингов, он поддался искушению напечатать излишнее количество банкнот, что было вполне естественно, поскольку банк получал прибыль от эмиссии. В течение последующих двадцати лет фунт стерлингов понемногу дешевел, а Британию терзала инфляция.

Годовая инфляция в Англии была на уровне 3–4%, что по нынешним меркам весьма терпимо, но страна, за столетие привыкшая к устойчивой валюте, тяжело переживала рост цен. Между теми, кто хотел вернуться к довоенному отношению фунта стерлингов к золоту, и теми, кто выступал за плавающий курс национальной валюты, разгорелись жаркие споры. Аргументы последних сочли неубедительными даже современники. Сторонники плавающего курса утверждали, что снижение фунта стерлинга к другим валютам, его падение к золоту и постоянный рост цен ничего не имеет общего с количеством выпускаемых Банком Англии денег. Но возвращение к довоенному паритету означало бы чреватую рецессией дефляцию в то самое время, когда Британия вела войну. В результате в Англии настал политический паралич. Поражение Франции в 1815 году подстегнуло Британию к действию. Помогло ей и снижение налогов в том же году: принятый в военное время подоходный налог был отменен, прочие налоги сокращены. С 1815 года фунт стерлингов вновь начал расти, и переход на полную конвертируемость по предвоенному курсу был завершен в 1821 году — за два года до намеченных сроков.

Дефляция вызвала определенные трудности, особенно в сельскохозяйственном секторе. Однако снижение налогов и возвращение к стабильной денежной единице заложили основу для стремительного экономического роста, продолжавшегося до 1870-х годов. В течение десятилетия британское правительство сокращало налоги практически ежегодно, неизменно добиваясь при этом бюджетного профицита, выплачивало госдолг, поддерживало свободную торговлю с другими странами, финансировало инвестиции за рубежом и успешно преодолело периодически досаждающий банкам кризис ликвидности.

В 1870-х годах маятник вновь качнулся в сторону социализма и экономического национализма. Десятилетие было отмечено частыми неурожаями, и европейские правительства судорожно искали, как помочь бедствующим согражданам. Они отказались от свободной торговли и обратились к протекционизму. В идеологии свободного рынка был серьезный пробел: в ней отсутствовало то, что сегодня превратилось в государственную систему социального обеспечения. Теория свободной конкуренции не предусматривала оказания помощи тем, кто пострадал от сокращения экономики. Голод в Ирландии в 1849 году показал, что даже во времена экономического бума беднейшие слои населения продолжают терпеть неимоверные лишения. Именно в это десятилетие зародился социализм; в том же 1849 году был опубликован «Коммунистический манифест» Маркса. Человечеству не хватало знаний и опыта, чтобы стимулировать экономический рост одновременно с выполнением социальных программ, и правительства инстинктивно обратились к политике протекционизма и картелизации, доставшейся в наследство от предыдущих веков. Протекционизм служит плохой защитой для неимущих, поскольку ведет к сокращению экономики. Более того, в отличие от налогов, тарифы губительны для развития экономики у зарубежных торговых партнеров и обычно влекут за собой ответные меры, новые тарифы и дальнейший экономический спад. Даже после неурожаев 1870-х годов европейские аграрии опасались конкуренции со стороны импортных продуктов питания, которые появились в Европе в 1880-1890-е годы благодаря развитию железных дорог и парового судоходства.

Германия вступила на путь картелизации и протекционизма около 1869 года и не сходила с него на протяжении 1880-х годов. Немецкое правительство повысило тарифы в 1879,1890, 1902 и 1906 году. В период между 1879 и 1885 годами было создано 76 картелей. Франция повысила тарифы после страшного неурожая 1875 года, а затем — в 1881, 1892, 1907 и 1910 году. Соединенные Штаты обратились к протекционизму и подняли импортные пошлины в начале Гражданской войны; в 1890 и 1897 году они снова повысили тарифы. Швейцария, Италия и Россия вступили в игру, периодически пересматривая тарифы.

Из-за новых торговых барьеров мировая экономика замедлила рост в период с 1870 по 1914 год; потрясения в области международной торговли сказались на ряде отраслей промышленности во всех странах. Британия не стала наносить ответный удар по торговым партнерам. Однако начиная с 1870-х годов из-за угрозы рецессии ей пришлось принять ряд социальных программ, финансируемых отчасти за счет введения подоходного налога. Высокие налоги замедлили экономический рост Британии. Многие историки считают 1870 год поворотным моментом, начиная с которого экономическая мощь Великобритании пошла на убыль, хотя замедление экономики перед Первой мировой войной не идет ни в какое сравнение с тем, что случилось после.

Сложности, переживаемые сельским хозяйством начиная с 1870-х годов, и экономический национализм в конце XIX века вызвали серьезные трения между странами. Европейские правительства начинают наращивать военный арсенал. В 1873 году Франция потратила на оборонные нужды 3,1 % ВВП; в 1904 году расходы выросли до 4,0 % ВВП, в 1913 году — до 4,8 %. Оборонные расходы Британии увеличились с 2,0 % ВВП в 1873 году до 3,2 % в 1913 году, Германии — с 2,4 % до 3,9 %, Италии — с 1,9 % до 5,1 %. Параллельно с оборонными расходами росла регулярная армия Германии: она увеличилась приблизительно с 400 000 человек в 1874 году до 750 000 в 1914 году[8].

Неудивительно, что экономический национализм, стремление разорить торговых партнеров и картельная политика в период с 1884 по 1900 год породили империалистическую экспансию. Правительства пытались присоединить к своим империям те страны, которые поставляли рабочую силу и сырье, или же просто ссорились из-за никчемных земель в надежде, что те пригодятся через несколько десятилетий или веков. Правительства думали, что колонии дадут им «рынки сбыта для готовой продукции и сырье» — другими словами, все то, что они потеряли, отказавшись от свободной торговли. Когда страны не хотят сотрудничать друг с другом, они стремятся основать самодостаточную в экономическом плане империю. За эти 16 лет Британская империя расширилась на 3,7 миллиона квадратных миль, население колоний составило 57 миллионов человек. Франция аннексировала 3,5 миллиона квадратных миль с 36 миллионами местных жителей; Германия присовокупила миллион квадратных миль с населением в 17 миллионов. Правительство Соединенных Штатов не спешило захватывать чужие земли: оно было занято освоением западных территорий, к тому же в Северной Америке хватало и сырья, и рынков сбыта. Тем не менее у американского правительства нашлось время прибрать к рукам Кубу, Филиппины, Аляску, Гавайи, Пуэрто-Рико и Гуам, не говоря уже о нескольких Соломоновых островах и части Панамы. Бельгия начала осваивать Конго. Италия вторглась в Северную Африку. Россия и Британия соперничали за господство в Средней Азии. Япония захватила Корею, Тайвань и часть Монголии. К 1914 году мир был полностью поделен; империи тянули руки к уже оприходованным землям — например, к осколкам Османской империи на Балканах.

Европейские монархи разрешили нарастающий экономический конфликт привычным способом, то есть развязав войну. Но война в индустриальную, механистическую эпоху оказалась выше человеческих сил, и в итоге монархи погибли сами. Коронованные главы государств уступили место парламентским органам власти, предпочитающим решать конфликты мирным путем.

Растущие импортные тарифы мешали развитию свободной торговли между крупнейшими европейскими странами, однако в период с 1865 по 1914 год в мире происходила невиданная дотоле унификация денежной и финансовой сфер. Банк Англии вызвал всеобщее восхищение тем, как взял под контроль выпуск конвертируемых, обеспеченных золотом банкнот и как выполнял функции кредитора последней инстанции. У него появились подражатели во всем мире. Начиная приблизительно с 1870 года мир перешел на золотой стандарт, и к 1900 году все крупные экономики привязали национальные валюты к «желтому металлу». Единственным исключением стал Китай, сохранивший серебряный стандарт. Империи были зонами свободной торговли для всех входящих в них стран, огромная Британская империя осталась таковой для всех доминионов и протекторатов. По мере развития транспорта и коммуникаций мир оказался связан торговлей до такой степени, какой в более позднюю эпоху не наблюдалось до 1980-х годов. Этот период можно назвать первой великой эрой глобализации, наступившей благодаря распространению твердых денег по всему земному шару.

Унификация органов управления в империях способствовала развитию торговли и инвестиционной деятельности — в основном между страной-колонизатором и развивающимися рынками на подконтрольных ей территориях. Британия перестала регулировать акционерные общества в 1863 году, и количество ОАО возросло с 691 в 1863 году до 1600 в 1882 году и 7000 в 1914-м. Инвестиционные тресты (взаимные фонды), активно развивающиеся в Британии в 1880-х и 1890-х годах, снискали огромную популярность у населения — особенно те, что вкладывали деньги за рубежом. Инвесторы, и в первую очередь британские инвесторы, в обмен на свой товар предпочитали принимать от иностранцев долговые обязательства вместо того, чтобы требовать от них товары или драгоценные металлы. Британские инвестиции хлынули за рубеж. Лондон стал всемирным банкиром и страховщиком. Британский капитал заполонил весь мир. Чистые иностранные инвестиции несколько раз превысили уровень 6 % ВВП; накануне Первой мировой войны этот показатель подскочил почти до 9 % ВВП. В 1914 году 44 % мирового объема иностранных инвестиций приходились на долю Великобритании, которая вкладывала за границей почти столько же, сколько на своей территории. Значительная часть британского капитала поступала в страны, не затронутые западной цивилизацией. В 1914 году Британия инвестировала в Африку вдвое больше капитала, чем в другие европейские государства (отчасти из-за высоких тарифов в Европе). Объем британских инвестиций в латиноамериканские страны почти вчетверо превзошел объем инвестиций в Европе. С 1880 по 1914 год экспорт товаров и услуг в среднем составлял 30 % национального дохода Великобритании, что не может не впечатлять. Британия разбогатела сама и собиралась озолотить весь мир.

Лондон наряду с Банком Англии стал тем центром, вокруг которого выстроился мировой золотой стандарт. Инвесторы, импортеры, экспортеры могли не беспокоиться из-за колебаний валютных курсов; Британская империя поддерживала низкие тарифы на всех своих территориях; она экспортировала в колонии свою судебную систему, и это снизило юридические и политические риски. Банк Англии упорно держался золотого стандарта. В результате он смог поддерживать мировой золотой стандарт, имея в резерве ограниченное количество золота. Вопреки распространенному сейчас мнению, огромные потоки капитала не вызывали нескончаемого кризиса. Ничто не могло поколебать мировую денежную систему. Десятилетие сменяло десятилетие, а твердые деньги оставались твердыми, валютные курсы — постоянными, процентные ставки — низкими, и в основе всего лежало золото. Этот период был отмечен удивительнейшей валютной стабильностью, которой мир не знал ни до, ни после. Ни случавшиеся порой финансовые волнения, ни войны (Испано-американская, Англо-бурская и Русско-японская), ни стычки на Балканах, ни угроза войны, разразившейся в итоге в 1914 году, не могли нарушить стабильности.

Начало Первой мировой войны в 1914 году внесло свои коррективы. Великобритания никогда официально не отказывалась от золотого стандарта, но в 1914 году британские банки приостановили выплаты в звонкой монете и вывели из обращения золотые деньги. Данная мера, как в далеком 1797 году, была задумана как временная, рассчитанная на чрезвычайную ситуацию, но банки медлили от нее отказываться. Поставки золота из-за рубежа прекратились во время войны в связи с проблемами с транспортировкой. Фунт стерлингов снова превратился в плавающую валюту. Хотя Банк Англии не стремился к инфляции, ситуация напоминала эпоху наполеоновских войн: британская валюта, не сдерживаемая конвертацией, заскользила вниз. Это вызвало повышение процентных ставок, и британские власти, еще несколько лет назад бравшие займы под 2,5 % годовых, были вынуждены финансировать войну, выплачивая 5 % по кредиту. Как только разразилась война, прочие европейские страны также отпустили валюты в свободное плавание. Началась эра мягких денег.

После войны европейские государства вновь вернулись к прекрасно себя зарекомендовавшей довоенной системе твердых денег. В 1920 году, после окончания военных действий, Британия решила повысить стоимость национальной валюты до первоначального уровня -3 фунта 17 шиллингов и 10,5 пенса за унцию золота. Ровно столько стоил фунт стерлингов в 1815 году, сразу после поражения Наполеона. Тем не менее между этими эпохами есть одно важное различие: в 1815 году британское правительство резко снизило налоги и отказалось от введенных во время войны поборов, обеспечив стремительный рост экономики и национальной валюты. Однако после Первой мировой войны британское правительство решило сохранить налоговые ставки военных лет, вдвое превышающие довоенный уровень, чтобы выплатить скопившиеся за годы войны долги. Сочетание дефляции и высоких налогов ввергло экономику в рецессию. Фунт стерлингов восстановил предвоенный паритет к золоту в мае

1925 года, хотя на протяжении 1920-х годов Британию терзали высокие налоги и дефляция: экономика приспосабливалась к новой монетарной политике медленно и постепенно. Ситуация дошла до того, что в 1926 году рабочие устроили всеобщую забастовку.

Не одна Британия испытывала сложности, возвращаясь к довоенному монометаллизму: все страны мира с трудом привязывали к золоту поплывшие за войну валюты. Франк за годы войны подешевел на 80 %. По британскому пути Франция пойти не могла: чтобы вернуться к предвоенному паритету, стоимость франка пришлось бы увеличить в пять раз. К концу

1926 года, после резких колебаний курса, франк был успешно привязан к золоту согласно превалирующим котировкам. Благодаря этому Франция избежала дефляции, досаждавшей в то время Британии. Параллельно с этим французское правительство кардинальным образом снизило налоги. И в конце 1920-х годов французская экономика стала расти не хуже американской. Многие страны пошли тем же курсом, и к концу 1926 года золотой стандарт работал уже в 39 государствах.

После войны Германия не стала по примеру Британии возвращать марку к довоенному паритету в 4,2 единицы немецкой валюты за американский доллар. В 1918 году, когда закончились военные действия, марка подешевела приблизительно до 8 единиц за доллар, пережив девальвацию наподобие той, что постигла британский фунт стерлингов. Тем не менее немецкое правительство решало бюджетные проблемы с помощью печатного станка: участники Версальского договора предъявили Германии слишком большой счет. В 1921 году доллар стоил уже 184 марки, в 1922 году — 7350 марок, и, наконец, в ноябре 1923 года — 4,2 триллиона марок. Правительство довело девальвацию марки до абсурда отчасти потому, что печатные станки на шаг опережали ожидания немцев, и в силу этой иллюзии безработица не росла. В октябре 1922 года в разгар гиперинфляции уровень безработицы в Германии составлял всего 1,4 % против 14 % в Британии. Несмотря на низкую безработицу, средний класс обнищал, производительность экономики падала, а население перешло на натуральный обмен. Впереди замаячила революция, и в конце 1923 года Германия одной из первых в Европе вернулась к полустабильной валюте. В 1924 году в стране снова был введен золотой стандарт. Прочие страны, пережившие гиперинфляцию после войны, также поспешили вернуться к золотому стандарту: Австрия — в 1923 году, Польша — в 1924 году, Венгрия — в 1925 году.

Соединенные Штаты были единственной крупной державой, не отказавшейся от золотого стандарта во время войны, хотя с период в 1917 по 1920 год их позиции поколебались. В отличие от Британии, с 1921 года США снизили налоговые поборы, принятые в годы Первой мировой войны. В то время как большая часть Европы боролась с рецессией и инфляцией, США переживали экономический бум, порожденный низкими налогами и твердой валютой. Подъем экономики набирал силу в течение всего десятилетия, поскольку налоги только снижались.

Закон Смута-Хоули о введении высоких таможенных пошлин на импортные товары был предложен в США в октябре 1929 года, а принят в 1930 году. Американские нововведения вызвали настоящую торговую войну между странами. Она положила конец экономическому подъему и подтолкнула мир к депрессии. Страны стали наперегонки повышать налоги; все громче звучали аргументы в пользу девальвации. Летом 1931 года Австрия и Германия девальвировали национальные валюты, отпустив их в свободное плавание. 19 сентября 1931 года их примеру последовала Британия, за ней — прочие государства. Золотой стандарт, к которому мир с таким трудом вернулся в 1920-е годы, снова был разрушен. В 1933–1934 годах Рузвельт девальвировал доллар, снизив паритет к золоту с $20,67 за унцию (этот уровень с небольшими поправками действовал с 1792 года) до $35 за унцию. Однако доллар, в отличие от других мировых валют, сохранил привязку к золоту. Рузвельт на время отказался от конвертации выпущенных банкнот, а также запретил частным лицам держать золото в иных, нежели ювелирных, целях.

Американское правительство в любом случае примяло бы предложенный Рузвельтом план, к каким бы экономическим последствиям он ни привел. Конфисковав у граждан золото по цене $20,67 за унцию, а затем девальвировав доллар до $35 за унцию, правительство выручило $2,8 миллиарда, что сопоставимо с годовым объемом налоговых поступлений.

Угроза тотальной девальвации вскоре исчезла, и уже в 1932 году Британия сделала первые шаги по направлению к стабильной валюте. Девальвация доллара в 1934 году также не принесла обещанных плодов. Британия, Франция и США принялись восстанавливать разрушенную денежную систему. В 1934 году Британия и Франция задумались, не выстроить ли такую систему вокруг доллара, и в 1936 году руководство трех стран заключило Трехстороннее соглашение о создании системы, позволяющей стабилизировать валютные курсы. Согласно договору, США, Франция и Британия устанавливали твердые обменные курсы относительно ключевой валюты — доллара. Поскольку доллар был зафиксирован на уровне $35 за унцию золота, система оказалась привязана к этому металлу. Золотой стандарт был восстановлен в правах, но сделано это было грубо и неаккуратно: он опирался только на желание американского правительства сохранять фиксацию доллара на указанном уровне. Конференция в Бреттон-Вудсе, штат Нью-Хэмпшир, США, в 1944 году официально оформила действующую денежную систему и положила начало таким организациям, как Всемирный банк и Международный валютный фонд.

В результате этих нововведений страны смогли профинансировать Вторую мировую войну по низким ставкам золотого стандарта. Британия, бравшая в долг под 5 % во времена плавающего курса фунта стерлингов в Первую мировую войну, теперь платила в среднем около 2,25 %. Доходность американских военных облигаций со сроком погашения 27 лет также составляла 2,5 %. В ходе Второй мировой войны доллар немного снизился к золоту, но обе страны держались за «желтый металл», так что их миновали и хаотические колебания валютных курсов во время войны, и последствия мучительного возвращения девальвированных валют к предвоенному паритету. Люди сражаются оружием, а не деньгами, но снижение производительности из-за нестабильности валюты мешает экономике финансировать войну.

Потерпевшие поражение «страны Оси» оказались в худшем положении, чем перед войной. Высокие налоги, регулирование цен и карточная система чуть было окончательно не разрушили экономику Германии. Вместо денег использовались сигареты и шоколад. В 1948 году блестящий министр экономики Германии Людвиг Эрхард (знакомый с работами Людвига фон Мизеса несмотря на то, что при Гитлере они были запрещены) заменил обесценившуюся рейхсмарку привязанной к золоту немецкой маркой. Вернее, он привязал марку к доллару, закрепленному по отношению к золоту договоренностями в Бреттон-Вудсе. Эрхард отменил регулирование цен, карточную систему и значительно урезал налоговые ставки. Три главные сферы в управлении государственным хозяйством — налоги, деньги и регулирование — стали работать на рост экономики, и вскоре в Германии начался невиданный дотоле подъем, который современники сочли чудом.

Япония шла к подъему экономики по тому же пути, что и Германия. Встать на ноги ей помог Джозеф Додж, банкир из Детройта, назначенный американской администрацией руководить денежной политикой в оккупированной стране. (Додж только что закончил работать в Германии, где сотрудничал с Эрхардом.) Иена, торговавшаяся на уровне около ¥2 за доллар в 1929 году, сразу же после войны стоила ¥4,5 за доллар, однако затем была сильно девальвирована при американской администрации. Япония страдала от гиперинфляции. Додж отменил карточную систему, устранил контроль над ценами, а в 1949 году заново привязал иену к доллару на уровне ¥360 за единицу американской валюты, что было равнозначно ¥12 600 за унцию золота. На этом уровне иена оставалась до тех пор, пока в 1971 году на валютном рынке не начались волнения.

Американская администрация в послевоенной Японии ввела ничем не оправданную репрессивную налоговую систему. С 1950 года и до конца 1960-х Япония непрерывно снижала налоги по примеру Германии. Вкупе со стабильной иеной это привело к взрыву экономической активности. Экономическое чудо, случившееся в Японии в послевоенные годы, затмило достижения Германии.

Эпоха Бреттон-Вудских соглашений была омрачена беспрестанными попытками правительств не подчиняться дисциплине, установленной золотым стандартом и механизмом обеспеченной денежной эмиссии, а проводить собственную политику в денежной сфере. Конфликт не прекращался. Не желая понимать истинные причины проблем, правительства опробовали силовые методы — контроль над потоками капитала и торговые ограничения. Переломный момент наступил, когда президент США Ричард Никсон потребовал от Федеральной резервной системы ввести низкие процентные ставки ради предотвращения надвигающейся рецессии и победы на предстоящих президентских выборах. ФРС пошла навстречу, и по мере того как падал доллар, конвертировать его в золото становилось все труднее. В августе 1971 года СМИ сообщили, что Британия и Франция хотят обменять свои долларовые резервы на золото. Никсон их опередил: 15 августа он объявил о временном запрете конвертации доллара в золото по официальному курсу для Центробанков. Поскольку вся Бреттон-Вудская система держалась на привязке доллара к золоту, решение Никсона лишило опоры всю мировую денежную систему. Отказ от всемирного золотого стандарта стал самым значительным событием в области денежной политики за последние 50 лет. Люди верили, что эта мера будет временной.

По мере того как дешевел доллар, многие страны отказывались привязывать к нему национальные валюты, чтобы не дать доллару утянуть их вниз вслед за собой. Единственным исключением стала Британия, воспользовавшаяся случаем помочь девальвации доллара. В начале 1973 года Бреттон-Вудскую систему можно было считать полностью распавшейся, и валюты снова пустились в свободное плавание. Соединенные Штаты ввергли мир в инфляцию. Доллар, с 1934 года стоивший 1/35 унции золота, в конце президентства Картера до крайности обесценился: за него можно было получить всего 1/850 унции. В период действия Бреттон-Вудского соглашения доллар стал главной валютой мира. Как только все заговорили о его девальвации, инфляционная воронка затянула прочие страны. Во всем мире инфляция сопровождалась введением прогрессивного налогообложения: граждан переводили в более высокий налоговый разряд в связи с ростом доходов. В некоторых странах правительство просто повышало налоги, чтобы пополнить тающую из-за инфляции казну. Повышение налоговых ставок в сочетании с инфляцией вызвало спад в экономике.

Америке нужен был лидер, способный укрепить национальную валюту. Им стал Рональд Рейган, избранный президентом в 1980 году. Рейган собирался включить в предвыборную программу 1980 года пункт о возврате к золотому стандарту. О золотом стандарте он не забывал весь президентский срок, но советники по денежной экономике, бывшие противниками этого подхода, сумели не раз его переубедить. Однако Рейган смог остановить девальвацию доллара и других мировых валют, призвав на помощь главу Федеральной резервной системы США Пола Волкера. Мир снова вступил на тернистый путь перехода к твердым деньгам.

Хотя США не допустили неуклонной девальвации национальной валюты, в течение 1980-х годов доллар резко колебался в диапазоне $300–500 за унцию золота. Алан Гринспен, преемник Волкера на посту главы ФРС, продолжил борьбу с волатильностью доллара, удерживая его близ отметки $350 за унцию. Тем самым ом оградил американскую экономику от денежного хаоса, угрожавшего ей почти все 1990-е годы. Однако Гринспен не предпринял должных мер, чтобы остановить рост доллара, который начался в 1997 году, вызвав денежные кризисы в разных частях света.

Европейские правительства, более чувствительные к колебаниям валютных курсов в силу того, что их экономики более тесно связаны торговыми отношениями, после распада Бреттон-Вудской системы попытались вернуться к регулированию валютных курсов. Франция всегда твердо придерживалась договоренностей о фиксированных курсах, особенно с Германией. Начало было положено в 1970-х годах «Европейской валютной змеей» — неудачной попыткой скоординировать плавание валют без механизма обеспечения денежной эмиссии, без соответствующих органов власти и привязки к золоту. План ввести единую европейскую валюту стал вызревать в 1978 году, в условиях инфляции и серьезных волнений на валютном рынке. В 1979 году была разработана Европейская валютная система, которая имела определенный успех благодаря тому, что 1980-е годы не знали сильных монетарных потрясений. Но нестабильность валютных курсов по-прежнему мешала Европе, поскольку о механизме обеспечения денежной эмиссии и о привязке к золоту вновь позабыли. Ставки Центробанков пересматривались каждые 8-12 месяцев. Устав от растущей безработицы, порожденной неверной налоговой политикой и неправильным регулированием, правительства европейских стран вновь принялись за валюту. В 1991 году был заключен Маастрихтский договор, предусматривающий введение единой европейской валюты. Евро появился на свет 1 января 1999 года. Страны еврозоны обязались объединить свои валюты механизмом обеспечения денежной эмиссии под руководством общего Европейского Центробанка. В 2002 году выпускаемые ЕЦБ банкноты пришли на смену национальным денежным единицам. Некоторые государства Центральной Европы также решили перейти на евро в течение ближайших 10 лет.

Многие страны Латинской Америки планируют перейти на доллар по примеру Панамы, Эквадора и Сальвадора. Япония давно предлагает создать Азиатский валютный союз, но проблемы с иеной, имевшие место последние двадцать лет, отпугнули возможных покупателей японской валюты. Не исключено, что евро потерпит фиаско, если ошибки денежных властей или ненужные ограничения по бюджету внушат правительствам отдельных стран мысль о том, что в одиночку им будет легче. С 1971 года мир находится в фазе мягких денег, но с 1980 года он постепенно склоняется к тому, чтобы вернуться к рыночной системе с фиксированными валютными курсами, показавшей себя с наилучшей стороны в 1750-е, 1880-е и 1960-е годы. Преимущества твердых денег стали очевидны для всех. Отстают лишь денежные власти, которые в глубине души, возможно, осознают, что для управления такой системой их знаний может не хватить. Всему свое время: так или иначе, мир еще вернется к твердым валютам.

«Стоимость, или покупательная сила денег, зависит прежде всего от спроса и предложения».

Джон Стюарт Милль, «Основы политической экономии», 1948¹

«Соотношение между спросом на деньги и денежной массой, которое можно назвать денежным соотношением, определяет максимальный уровень покупательной способности денег».

Людвиг фон Мизес, «Человеческая деятельность», 1948[9]

«Денежные власти могут контролировать предложение валюты, но они не могут контролировать спрос на валюту. Если рынок нуждается в меньшем количестве валюты, чем выпускают власти, стоимость валюты снижается. Именно это и происходит с евро. Называть снижение евро иррациональным — значит избегать признания той ответственности, которую несет Европейский Центробанк, поддерживая курс этой валюты».

Аналитик Deutschebank Кен Лэндон, 2000³

Управлять курсом валюты нетрудно, хотя некоторые утверждают обратное. Стоимость валюты определяется соотношением спроса и предложения. Валюту поставляют эмитенты, роль которых в настоящее время играют Центробанки. Валюта пользуется спросом: ее покупают те страны, которые хотят ее держать.

Как только предложение опережает спрос, валюта падает в цене. Как только предложение уступает спросу, валюта дорожает. Когда спрос уравновешивает предложение, стоимость валюты остается неизменной.

Всем известно, что валюта дешевеет, когда Центробанк вынужден запустить печатный станок и увеличить предложение так, чтобы оно намного опередило спрос. Однако это не единственный путь к инфляции. Если спрос сокращается без соответствующего сокращения предложения, предложение растет относительно спроса, и стоимость валюты снижается. Валюта может дешеветь даже при сокращении предложения, если спрос сокращается еще быстрее.

Снижение предложения относительно спроса ведет к подорожанию валюты. Произойти это может из-за сокращения предложения, однако часто спрос на валюту начинает резко расти. Последнее вызовет подорожание валюты даже при стабильном или растущем предложении.

Все колебания в стоимости валюты по отношению к другим валютам или к золоту происходят из несоответствия спроса и предложения.

Деньги поставляются учреждениями, уполномоченными создавать деньги. В прошлом деньги производились частными коммерческими банками. Иногда деньги создавались государственными финансовыми органами, или министерством финансов. В настоящее время деньги выпускаются центральными банками, хотя Центробанки были созданы для других целей.

В настоящее время деньги редко печатают сразу, по первому требованию. Как правило, они идут со специального текущего счета в Центробанке, на который никто никогда не кладет денег. Центробанк покупает на открытом рынке какие-нибудь финансовые активы — обычно или гособлигации своей страны, или иностранную валюту, — оплачивая покупку деньгами со своего волшебного текущего счета и пополняя банковский счет продавца. При заключении обычной сделки у А есть облигация, а у В — $1000; после сделки В остается с облигацией, А — с $1000. Количество денег в обращении не меняется. Однако если А продаст облигацию Центробанку, на его счет переведут $1000, но эта сумма ниоткуда не списывается. Просто в обращение поступают новые деньги. Эти деньги становятся в итоге резервами Центробанка, которые можно обменять на бумажные банкноты по запросу. Если в государственных хранилищах нет достаточного количества бумажных денег, правительство подпечатывает нужное количество. Таким образом, увеличение денежной массы за счет покупки облигаций, оплачиваемых волшебной чековой книжкой Центробанка, равносильно запуску печатного станка.

Предложение можно сократить с помощью противоположной процедуры. Если Центробанк продает облигацию А, со счета А списываются средства, но они никуда не поступают. Деньги просто исчезают. Представим себе это в виде следующей картины: эмитент заставляет печатный станок поглощать деньги обратно. В настоящее время центральные банки располагают достаточным количеством облигаций и других активов, чтобы скупить всю находящуюся в обращении денежную массу. Федеральная резервная система США, например, может выкупить все доллары в мире. Таким образом, она может предложить любое количество денег — от нуля до бесконечности.

Даже если у Центробанка или у правительства нет достаточных активов для выкупа валюты, они могут выпустить новые облигации или ликвидировать деньги, полученные от сбора налогов.

Центробанк находится в очень выгодном положении. Он может покупать нечто на деньги, созданные им из ничего. Прибыль от эмиссии денег известна как «сеньораж»: само слово указывает на то, что чеканка монет долгое время считалась привилегией королей. Однако эмиссия денег вовсе не обязательно производится государством. Первые коммерческие банки (например, в XVIII веке в Шотландии) изначально специализировались на выпуске бумажных денег, пришедших на смену металлическим, и лишь впоследствии стали выдавать кредиты. Эти частные организации извлекали прибыль из выпуска денег — точно так же, как в наши дни делает государство. В настоящее время коммерческие банки в составе Федеральной резервной системы США, держащие государственные облигации объемом около $800 миллиардов, перечисляют Казначейству проценты, предварительно произведя отчисления на покрытие текущих расходов (по крайней мере, такова официальная версия).

Деньги, созданные волшебной чековой книжкой ФРС США, называются денежной базой. Денежная база состоит из федеральных резервных банкнот (иначе говоря, бумажных денежных знаков, или долларовых купюр) и банковских резервов — депозитов коммерческих банков в Центробанке, информация о которых хранится в электронном виде. Денежную базу может создавать только ФРС, при этом иных видов денег она создавать не может. Большую часть денежной базы составляют бумажные денежные знаки. На данный момент денежная база Федеральной резервной системы США насчитывает около $812 миллиардов, из которых $750 миллиардов приходится на долю бумажных купюр и монет, а $62 миллиарда — на долю банковских резервов. В течение 1990-х годов денежная база США в среднем увеличивалась на 7,14 % в год.

Термин «денежная база» используется потому, что на денежной базе основывается целая пирамида кредитов. Банковский депозит — это не деньги. На самом деле это вид долгового инструмента, или облигация, которую следует погасить по запросу кредитора, называемого депозитором. Раз банковский депозит является долговым обязательством, по нему начисляются проценты. В то время как количество денег в денежной базе определяется Центробанком вплоть до доллара (за исключением тех случаев, когда денежные знаки уничтожаются или теряются владельцем или подделываются фальшивомонетчиками), объем существующих кредитов может меняться в зависимости чуть ли не от бесконечного множества факторов.

Поэтому говорить, что «банки создают деньги», было бы неверно. Денежную базу создает только Федеральная резервная система. Банки могут только создавать кредиты, что не влияет на предложение денежной массы, но может сказаться на спросе на базовые деньги. На самом деле любой человек может создать кредит, просто дав денег взаймы. Кредит деньгами не является.

Данные о денежной массе, на которые охотно ссылаются современные экономисты, — это обычно данные об определенном виде кредита, М2 + CD, состоящего из банковских и срочных депозитов. Это всего лишь одно из возможных определений, к тому же весьма произвольное; это статистическое измышление, выбранное потому, что некоторые теоретики заметили отдаленную связь между ним и номинальным валовым ВВП — другим статистическим вымыслом. Эти цифры мало что дают. Единственная цель всей денежной статистики, всех этих «М» и иже с ними — это дать Центробанку ориентиры для изменения объема денежной базы. Примера Соединенных Штатов довольно, чтобы понять, насколько бессмысленна подобная статистика, ведь долларами пользуется весь мир. По оценке штатного сотрудника Международного валютного фонда, только 10–15 % американской валюты за пределами банков используется в Соединенных Штатах. Остальная часть в качестве всемирной международной валюты используется за границей — иностранными Центробанками, долларизованными странами и теми странами, где бизнес ведется в долларах, путешественниками, контрабандистами, наркокартелями, лицами, уклоняющимися от уплаты налогов, зарубежными коммерческими банками (4). Приблизительно две трети всех долларовых купюр в мире — это денежные знаки достоинством в $100, хотя в самих Соединенных Штатах такая деноминация встречается редко.

Хотя в нынешних дискуссиях часто происходит смешение понятий «деньги» и «кредиты», эти понятия различаются. Кредит — это разновидность договора, деноминированного в деньгах. Объем кредита можно увеличить, если заемщики и кредиторы решат, что это выгодно обеим сторонам. Объем денежной массы может увеличиться и прийти в соответствие с новой экономической активностью. Нередко такое случается, когда в экономике складывается благоприятная ситуация. Увеличение объема кредитования не является наращиванием денежной массы и не ведет к инфляции, поскольку не влияет на стоимость валюты. Точно так же сокращение объемов кредитования в случае экономического спада не является уменьшением денежной массы и не ведет к дефляции.

Все денежные операции производятся с базовыми деньгами. Может показаться, что покупки производятся на «деньги с банковского счета», который является выданным банку кредитом (долговым обязательством банка), или на «деньги с депозитного счета денежного рынка», который в техническом плане представляет собой долю в инвестиционном фонде, покупающем краткосрочные долговые инструменты. Иллюзия возникает потому, что банк автоматически берет на себя докучные проблемы, связанные с погашением взятого у вас кредита с помощью базовых денег. Выписка чека и прочие банковские операции проводятся с базовыми деньгами, а именно — с хранящимися в Центробанке банковскими резервами.

Термин «денежный» в первую очередь относится к стоимости валюты, термин «финансовый» — к кредитным отношениям. Кризис может быть как денежным, так и финансовым.

Если вы потеряли работу и не можете выплатить ипотеку, вас постиг финансовый кризис, а не денежный. Если вам случилось жить в эпоху гиперинфляции, вы страдаете от последствии денежного кризиса. Однако гиперинфляция поможет вам выйти из финансового кризиса: выплачивать долги легче обесценившимися деньгами (в этом один из плюсов инфляции). При этом вашему кредитору грозит финансовый кризис, наступивший вследствие денежного кризиса, поскольку выданный вам кредит теряет в цене.

Федеральная резервная система в настоящее время не дает и не берет взаймы, то есть, другими словами, не «создает кредитов». ФРС имеет очень ограниченные полномочия помимо того, что она увеличивает и сокращает денежную базу. Когда предоставить базовые деньги и в каком количестве — это основной вопрос, который она решает. Статистические службы и денежно-кредитные власти призваны ей в этом помогать.

Спрос на базовые деньги возникает из заинтересованности граждан в хранении средств. Спрос на деньги меняется ежеминутно, ежесекундно. Он хаотичен и непредсказуем по своему существу. Практически каждое действие, связанное с деньгами, в той или иной мере влияет на спрос. Если гражданин несет в банк набитую купюрами жестянку из-под кофе, его личная потребность в деньгах снижается. Если он складывает купюры в жестянку, его личный спрос на деньги растет. Спрос на деньги напрямую измерить невозможно.

Может показаться, что индивидуальный спрос на деньги безграничен, но это не так. Безграничным может быть спрос на вещи, которые покупаются за деньги, но спрос на сами деньги ограничен. Если у вас в кошельке $10, вам может показаться, что этого не хватит на день, и тогда вы снимете наличные в банке. Таким образом, лично вам потребовалось большее количество базовых денег. Если в банке закончились наличные, он запросит их в Казначействе; если у него мало резервов, он может приобрести дополнительные резервы у ФРС (отсюда название Федерального резерва). Однако если у вас в кармане $1000, вы можете положить излишки на счет в банке, сократив свой личный спрос на базовые деньги. Вы обменяете свои деньги на банковский депозит, который является разновидностью долгового обязательства.

Подобными подсчетами занимается весь мир — люди, корпорации и правительства. В совокупности это и создает спрос на деньги. Все деньги хранятся либо у отдельных индивидов, либо у организаций. Деньги нужны не экономике. Деньги — это не жидкость, циркулирующая в экономическом механизме. Деньги нужны людям. В рассматриваемом нами случае им нужны доллары. Доллары нужны всем людям на Земле, не только находящимся в Соединенных Штатах. Поскольку в основе спроса на деньги лежит индивидуальный выбор и личные обстоятельства, нетрудно понять, почему он изменчив и непредсказуем.

Современные деньги можно определить как беспроцентный долг государства. Граждане решают, в каком объеме они будут держать беспроцентные долговые обязательства государства, чтобы проводить сделки, и в каком объеме — гособлигации, которые являются долгосрочными, приносящими проценты активами. Очевидно, что использование денег сопряжено с упущенной выгодой — неполученными процентами; вмененные издержки являются причиной ограниченности спроса на деньги. Вмененные издержки растут параллельно с номинальной доходностью государственных облигаций. Из этого следует, что при низких процентных ставках люди с большей охотой держат беспроцентные наличные, в то время как при высоких ставках интерес к деньгам ослабевает.

Следует отметить, что совокупный спрос на деньги легко меняется в зависимости от ряда факторов. Например, если люди привыкли к бумажным деньгам, а затем перешли на кредитные или дебетовые карты или прочие приспособления, благодаря которым стало необязательно носить с собой купюры, спрос на деньги может сократиться или, по крайней мере, замедлить темпы роста. Если Центробанк не сможет вовремя учесть относительное снижение спроса на деньги, валюта может подешеветь: наступит инфляция. Напротив, маниакальное стремление населения хранить сбережения в домашних сейфах, какое недавно наблюдалось в Японии, может увеличить спрос на деньги, и Центробанку придется увеличить денежную массу, чтобы предотвратить дефляцию. До начала 2000 года многие Центробанки в огромных количествах печатали бумажные деньги, опасаясь взрывного роста спроса на дензнаки: население перестраховывалось, опасаясь отказа электронных платежных систем.

Спрос на деньги обычно растет вместе с экономикой. Более крупной, быстрорастущей экономике, как правило, требуется больше денег. Менее крупной экономике, с меньшими темпами роста или вовсе не растущей, денег нужно меньше. Спрос на деньги часто меняется, предвосхищая дальнейшее развитие ситуации в экономике. Поэтому изменения в курсе денежной политики и даже случайные высказывания политиков и членов правительства могут повлиять на спрос, а через него — на валютный рынок.

Колебания спроса на деньги часто носят циклический характер. Например, в Японии люди активно пользуются бумажными деньгами и, поскольку банки обычно не работают по выходным, японцы, как правило, снимают большие суммы с банковских счетов по пятницам, чтобы в субботу и воскресенье хватило на все расходы. Спрос на бумажные купюры возрастает. В выходные дни деньги переходят из кошельков потребителей в кассы магазинов и ресторанов. В понедельник магазины и рестораны возвращают деньги на депозиты в банках, и спрос на них падает.

Спрос на деньги варьируется в течение года, возрастая в период выплаты налогов, а также в конце месяца или финансового года, когда заключается большинство сделок. В прошлом спрос на деньги и кредиты увеличивался осенью, в период сбора урожая, когда надо было платить за покупки. Стремление приспособиться к резким краткосрочным колебаниям спроса на деньги привело в XIX веке к развитию института Центробанков.

Центробанки и другие денежно-кредитные органы, намеренные поддерживать стабильный курс валюты, изменяют объем денежной базы в зависимости от колебаний спроса. Центробанку известно, что если валюта растет в цене, денежной массы не хватает. В таком случае он покупает на открытом рынке гособлигации, увеличивая предложение денег, пока стоимость валюты не вернется к целевому уровню — например, к золотому паритету. Если валюта дешевеет, Центробанк может продать гособлигации на открытом рынке, уменьшив объем денежной базы.

Центробанк также может продавать и покупать валюту на валютном рынке. В этом случае Центробанк вместо внутреннего долга имеет дело с внешним долгом. За исключением данной технической детали, процесс не меняется и приводит к сходным результатам.

На первый взгляд такая система согласования предложения со спросом может показаться надуманной. Но именно на нее опирались власти, регулируя объем денежной массы на протяжении долгих веков — как минимум с XVII столетия до начала 1970-х годов, именно она является общей чертой, объединяющей разные финансовые системы. Чтобы показать, как работает эта система, приведем пример из жизни: рассмотрим обменный курс долларов и квортеров — монет номиналом в 25 центов.

Американская денежная система состоит не только из долларовых купюр, в ней представлены сразу несколько видов денежных знаков: монеты достоинством в 1, в 5, 10 и 25 центов, купюры в $1, $5, $10, $20, $50 и $100, а также зарегистрированные в электронном виде банковские резервы. На каждую разновидность денег есть спрос, каждая предложена в строго определенном количестве (например, в обращении находится установленное число одиоцентовых монет). Монеты в четверть доллара пригодятся, чтобы заплатить за парковку, однодолларовыми купюрами можно дать на чай, на купюры в $20 купить одежду, стодолларовые банкноты понадобятся для крупных незаконных операций. За каждой разновидностью денег закреплена определенная стоимость и обменный курс: четыре монеты по 25 центов можно обменять на купюру номиналом в один доллар, 10 однодолларовых бумаг — на купюру в $10.

Каким образом справляется американское правительство с 11 видами денежных единиц? Откуда оно узнает, сколько надо отчеканить 10-центовых монет и в каком количестве напечатать купюры в $10? Почему не меняются обменные курсы этих денежных знаков? Вопросы эти отнюдь не тривиальны. Ни в долларовой бумажке, ни в монете в четверть доллара не содержится ничего такого, что изначально задало бы их соотношение — будь это содержание металла или товарная стоимость. Правительственным указом невозможно закрепить за деньгами определенный обменный курс. В противном случае правительство лишь спровоцировало бы появление «черного рынка» монет и бумажных денег.

Если бы вдруг наметилась нехватка квортеров по отношению к однодолларовым банкнотам, обязательно нашлись бы желающие дать доллар за три 25-центовые монеты вместо четырех, чтобы расплатиться за стоянку автомобиля и за услуги прачечной самообслуживания. Обменный курс стал бы колебаться.

Однако американское правительство всегда готово обменять одну денежную единицу на другую, поддерживая тем самым равновесие спроса и предложения. Денежные единицы конвертируемы, то есть подлежат обмену. Предположим, что у вас четыре квортера, а вам нужна долларовая купюра: вы можете поменять деньги в коммерческом банке. Лично для вас на какое-то время купюра номиналом в один доллар стала стоить больше, чем четыре монеты по 25 центов. Индивидуальное предложение квортеров превзошло индивидуальный спрос на них; индивидуальное предложение долларов уступило индивидуальному спросу.

Банк сможет снова обменять эти квортеры на доллары, обратившись к тем, у кого в избытке имеются однодолларовые купюры. Если в банке скопилось множество монет по 25 центов, но никто не хочет их обменивать (другими словами, если наметился совокупный избыток квортеров), он может обратиться к правительству, чтобы поменять излишки монет на долларовые купюры или на банковские резервы. Правительство произведет обмен и примет квортеры. Результатом обмена станет изъятие из обращения избыточного количество 25-центовых монет и вливание долларовых купюр. Предложение квортеров снижается, предложение долларовых купюр растет. Таким образом поддерживается постоянный обменный курс для квортеров и однодолларовых банкнот.

Этим примером можно воспользоваться, чтобы рассмотреть отношения на валютном рынке. Если заменить пятидолларовые купюры и монеты в 1, 5, 10 и 25 центов на иену, франк, марку и фунт стерлингов, мы получим приблизительное описание международной валютной системы 1950-1960-х годов. В период с 1999 по 2001 год Центробанки еврозоны с помощью такого механизма зафиксировали относительно друг друга курсы национальных валют, дожидаясь появления единой европейской валюты. Насколько сложно это было сделать? Никаких проблем отмечено не было.

В 1960-х годах цент равнялся 1/100 доллара. Иена стоила 1/360 доллара. Неужели иену сложнее стабилизировать, чем цент?

Японское правительство платит трудящимся в иенах. Но на иену не купишь товары, произведенные в США. Для этого требуются доллары. Японское правительство поставляет иены, но не обменивает их на доллары и не регулирует предложение национальной валюты с целью поддержания фиксированного курса к доллару. Поэтому держатели иены должны найти кого-то (все равно кого), кто согласится обменять японскую валюту на американскую. Иена является валютой с плавающим курсом.

Представьте себе, что японское правительство договорилось обменивать иены на доллары по фиксированному курсу, как американское правительство меняет центы на долларовые купюры. Ежедневно властям доставлялись бы излишки национальной валюты, а население с нетерпением ждало бы выдачи долларов. Если бы, напротив, наметилась нехватка иен, японцы выстроились бы в очередь у дверей правительственных офисов, чтобы избавиться от лишних долларов. Правительство смогло бы понять, насколько избыточно или недостаточно предложение национальной валюты в сравнении с долларом относительно зафиксированного обменного курса, или паритета. До тех пор, пока японское правительство регулировало бы предложение национальной валюты в соответствии с сигналами, которые подает рынок у долларового окна (государственных обменных пунктов), курс доллара к иене оставался бы постоянным, как курс обмена центов на доллары. В период 1950-1960-х годов, когда иена была привязана к доллару на уровне ¥360 за доллар, этот механизм работал в полную силу.

В конце концов, Япония запустила механизм золотовалютного обеспечения иены. В государствах, избравших такой механизм, денежные власти не действуют по собственному усмотрению. Система автоматически подстраивается под ситуацию на рынке — подобно системе, сохраняющей обменный курс квортера к доллару. Вот почему системы с зафиксированным обменным курсом, например, механизм золотовалютного обеспечения, на самом деле являются рыночными системами. Напротив, плавающие курсы валют, при которых правительство устанавливает объем денежной массы с помощью специальных органов власти, предполагают централизованное планирование, аналогичное тому, что было в СССР и других коммунистических странах.

Люди, путающие понятия «деньги» и «кредит», часто допускают в этой связи одну ошибку. Механизм золотовалютного обеспечения не должен гарантировать долговые обязательства банков. Предположим, что Мексика, введя такой механизм и привязав песо к доллару на уровне 1:1, располагает денежной базой в 10 миллиардов песо, а золотовалютными резервами — в $10 миллиардов. На депозитах мексиканских банков может лежать 100 миллиардов песо. Если вкладчики решат вдруг забрать все деньги с депозитов и хранить их в виде банкнот, банкам придется отдать 100 миллиардов песо базовых денег. Мексиканские банки будут вынуждены занять 100 миллиардов долларов на мировом валютном рынке и обменять их на песо, пользуясь механизмом золотовалютного обеспечения. Денежная база Мексики увеличится до 110 миллиардов песо, резервы в иностранной валюте — до 110 миллиардов долларов. В этом случае Федеральная резервная система США выступит в роли кредитора последней инстанции для финансовой системы Мексики.

Порой может показаться, что механизм золотовалютного обеспечения дал сбой — например, в 2001 году в Турции или в Аргентине. На самом деле эти страны по собственной воле отказались от обеспеченной денежной эмиссии в разгар кризиса, произошедшего по иным причинам.

Золотой стандарт — это просто система, использующая механизмы регулирования денежной массы для того, чтобы привязать валюту, но не к другой иностранной валюте, а к золоту — универсальной валюте человечества. Обменный курс валюты к золоту, обычно называемой ценой золота, зафиксирован.

Привязку валюты можно осуществить без конвертации, исходя из сложившихся на валютном рынке цен. Когда песо падает относительно доллара, например, с $1,00 до $0,98, ЦБ Мексики начнет продавать на открытом рынке номинированные в песо мексиканские гособлигации, уничтожая полученные песо и сокращая их предложение. Когда песо вырастает к паритету (положим, до $1,02), Центробанк покупает гособлигации, увеличивая предложение песо. Таким образом можно сохранить привязку песо к доллару даже без конвертации. Чтобы контролировать привязку, осуществляемую по принципу механизма обеспечения эмиссии, вовсе необязательно иметь резервы в иностранной валюте. Центробанк управляет курсом национальной валюты даже в том случае, когда растратит все резервы в иностранной или местной валюте, так как он управляет объемом денежной базы.

Поскольку у Центробанков по сути нет иных функций, кроме как увеличивать или сокращать денежную базу, все перепробованные за долгие годы курсы денежной политики (от золотого стандарта, механизма полного золотовалютного обеспечения, таргетирования роста денежной массы и валютных корзин до фиксированных процентных ставок и таргетирования инфляции) различаются только задачами. Плановые показатели — всего лишь сигналы, указующие, когда и насколько изменить денежную базу. Современная денежная система в США функционирует так же, как механизм золотовалютного обеспечения или золотой стандарт, различие состоит только в целях. В качестве ориентира она использует краткосрочные процентные ставки, а не стоимость иностранных валют или золота. Когда краткосрочные процентные ставки поднимаются выше планового уровня, ФРС покупает на открытом рынке государственные долговые обязательства, создавая новые базовые деньги. Новые деньги превращаются в банковские резервы, растут предназначенные для кредитования фонды, снижаются процентные ставки. Когда краткосрочные процентные ставки опускаются ниже планового уровня, ФРС продает гособлигации, в обмен получает доллары, а затем их аннулирует. В результате банковские резервы сокращаются, фонды для кредитования тают, а процентные ставки снова повышаются.

Хотя Центробанк может увеличивать или сокращать денежную базу в соответствии с курсом кредитной политики, он не может поступать подобным образом в отношении механизма золотовалютного обеспечения или золотого стандарта. Чтобы воспользоваться преимуществами этих механизмов, правительства должны отказаться от стремления манипулировать экономикой посредством изменения процентных ставок.

Привязка одной валюты к другой, осуществляемая посредством регулирования денежной массы, является удобной и надежной методикой. Однако одной ее недостаточно для того, чтобы обеспечить стабильность валюты. Нельзя решить все проблемы, привязав иену к доллару, а доллар — к иене. Привязка мексиканского песо к американскому доллару означает, что их курсы зафиксированы относительно друг друга, но в абсолютном выражении стоимость этих валют может колебаться. Курсы этих валют будут изменяться параллельно, как происходит с квортерами и долларовыми купюрами. В конечном итоге для определения стоимости валюты требуется некий абсолютный стандарт. Фиксированный обменный курс для квортера и купюр номиналом в $1 и $10, существующий в наши дни, еще не гарантирует им защиту от инфляции и дефляции. Хотя понятие «стоимость денег» порой кажется слишком абстрактным, следствия колебаний валютных курсов представляются явлением вполне реальным и осязаемым.

Насколько относительна стоимость валют, можно понять, наблюдая за колебаниями курсов на свободном валютном рынке. Если американский доллар сначала можно обменять на 200 иен, но уже вскоре за него начинают давать всего 100 иен, это означает, что доллар потерял половину своей стоимости относительно иены, а иена подорожала вдвое относительно доллара. Однако из колебаний на валютном рынке невозможно понять, что случилось с абсолютной стоимостью доллара и иены: либо она снизилась у первого, либо выросла у последней, либо мы имеем дело с комбинацией двух факторов. Возможно, стоимость иены уменьшилась вполовину, а доллара — в четыре раза (как в 1970-е годы). Возможно, обе валюты выросли в цене (как в 1999–2000 годах). На саммитах представителей Центробанков разных стран часто возникают споры, кто виноват в резких скачках валютных курсов. Как правило, эти споры ни к чему не ведут.

Каким образом могут Центробанки вычислить абсолютную стоимость валюты? В этом и заключается проблема. Идеальной меры для оценки абсолютной стоимости денег не существует, но за многие тысячелетия проб и ошибок люди решили, что золото ближе всего к идеалу. Как показывает практика, золото, несмотря на некоторые недочеты, прекрасно справляется с такой ролью. Стоимость золота изменяется очень незначительно. Золото служит эталоном, с которым сравнивают стоимость валют. Долгие тысячелетия золото было точкой отсчета для денежных систем, и стабильность этого ориентира подтверждена веками практики.

Если бы золота вовсе не было в природе, если бы по той или иной причине денежные власти решили от него отказаться, им все равно пришлось бы разрабатывать методы оценки национальных валют: они бы стали наблюдать за рынком гособлигаций, колебаниями валютных курсов, ценами на сырье и так далее. Золото немного упрощает решение этой проблемы.

Процентные ставки не отражают стоимость (цену) денег. Удивляет то, что многие до сих пор путают стоимость денег, в относительном выражении присутствующую на валютном рынке, а в абсолютном — на рынке золота, со стоимостью кредитов на рынке краткосрочного кредитования, или рынке капитала. В действительности стоимостью выдаваемого в кредит капитала является процентная ставка, которая сама по себе не является деньгами, а представляет собой время и труд граждан, выраженные в денежных единицах.

Вот что пишет Джон Стюарт Милль, великий экономист позапрошлого века, который попытался исправить эту ошибку в далеком 1848 году:

«К несчастью, в самом начале рассмотрения данного предмета мы должны покончить с существующей двусмысленностью этого выражения. Стоимость денег кажется понятием столь же точным, сколь и далеким от возможности неверного истолкования, как и любой другой научный термин… Но, к сожалению, то же самое выражение используется в современном коммерческом языке совершенно в ином смысле… деньги, которые обычно воспринимают как синоним богатства, особенно употребительны как термин, означающий богатство, когда оно выступает объектом займа…. Ссудный капитал повсеместно называют заемными деньгами, рынок ссуд — денежным рынком; тех, у кого есть свободный для помещения в ссуду капитал, называют денежным классом, а эквивалент, даваемый за использование капитала, или, другими словами, процент, зовется не только процентом на деньги, но и вследствие еще большего искажения понятий — стоимостью денег. Это неправильное использование понятия, подкрепляемое некоторыми ошибочными представлениями, которые мы укажем и разъясним в дальнейшем, породило общепринятое у деловых людей мнение, что стоимость денег, означающая норму процента, внутренне связана со стоимостью денег в ее настоящем смысле, т. е. со стоимостью или покупательной силой средства обращения»¹.

Милль допустил небрежность, уравняв стоимость денег с их «покупательной способностью». Это грубое обобщение, и его часто неверно толковали. Лучшие представители классической экономики всегда проводили различие между стоимостью валюты и тем, что на нее в данный момент можно купить. Как правило, непосредственно после девальвации покупательная способность денег остается прежней, поскольку цены пересматриваются не сразу. С другой стороны, долетев самолетом из Нью-Йорка до долларизованного Эквадора, понимаешь, что покупательная способность американской валюты кардинально изменилась, хотя ее стоимость сохранилась на прежнем уровне. Давид Рикардо, успешный биржевой игрок, рано оставивший бизнес и ставший одним из лучших экономистов начала XIX века, в 1817 году объяснил это следующим образом:

«Я старался тщательно установить различие между низкой стоимостью денег и высокой стоимостью хлеба или всякого другого товара, с которым могут быть сравниваемы деньги. Обыкновенно считают, что в данном случае мы имеем дело с одним и тем же явлением, но очевидно, что когда цена хлеба повышается с 5 до 10 шиллингов за бушель, то это может быть вызвано или падением стоимости денег, или повышением стоимости хлеба…

Результаты высокой цены хлеба, вызванной повышением стоимости хлеба или падением стоимости денег, будут совершенно различны»[10].

Спустя 132 года Людвиг фон Мизес, один из ведущих представителей классической экономики XX века, предостерегал от той же ошибки:

«Согласно распространенному заблуждению, совершенные деньги должны быть нейтральными и наделенными неизменной покупательной способностью, в то время как денежная политика должна стремиться к осуществлению этого идеала. Эти идеи следует воспринимать как реакцию на еще более распространенные постулаты инфляционистов. Но реакция эта была чрезмерна, противоречива и непоследовательна и привела к разрушительным последствиям, так как ее усугубили ошибки, укоренившиеся в умах многих философов и экономистов….

Изменения в покупательной способности денег, то есть в коэффициенте обмена между деньгами и предназначенными для продажи товарами и продуктами, могут проистекать как со стороны денег, так и со стороны товаров и продуктов. Вызывающие их изменения данных могут происходить либо с предложением денег и спросом на них, либо с предложением товаров и услуг и спросом на них»[11].

Цены могут меняться по целому ряду причин, одной из которых является изменение стоимости денежного стандарта. Колебания цен сами по себе не предполагают изменений стоимости валюты. Приведем простой пример: когда государство вводит или повышает налог на продажи, цены на товары повышаются на величину налоговой ставки. Рост цен отражается на таких индексах, как индекс потребительских цен. Рост цен не имеет отношения к деньгам, хотя Центробанки — просто невероятно! — часто реагируют так, как если бы именно так оно и было. Результат предсказуем: ни к чему хорошему это не приводит.

В реальной жизни не существует ни «индексов цен», ни «среднего уровня цен». Есть просто цены на отдельные виды товаров и услуг в отдельно взятых местах в отдельно взятый промежуток времени. Ни для кого не секрет, что цены на транзисторы упали практически до нуля. Является ли это следствием того, что изменилась стоимость денег? Разумеется, нет. В то же время цены на недвижимость в Сан-Франциско взлетели до небес. К деньгам это отношения не имеет, хотя здесь можно отметить некоторую неочевидную связь с падением цен на транзисторы.

Цены разнятся в зависимости от того, где производится покупка; в этом заключается привлекательность сравнительного шопинга. Цены стремительно меняются в течение очень короткого промежутка времени — например, на распродажах после Рождества. Цены меняются даже в зависимости от объема покупки. Любой покупатель знает, что в дисконтных магазинах приобретать товары дешевле оптом, хотя у биржевого брокера может быть иное мнение. Все это не имеет отношения к деньгам. Сопоставление цен различных эпох является особенно сомнительным методом исследования. Разве можно что-либо понять, сравнивая цены на автомобиль Toyota Camry выпуска 1990 года с моделью 2000 года? Хотя достижения статистики (например, индекс потребительских цен) дают больше, чем можно было ждать, исходя из абсурдного характера самой задачи, они остаются чисто академическими упражнениями, не опирающимися на реальную экономику. Они не «реальны». Излюбленный метод объединять подлинные, осязаемые, рожденные рынком показатели (например, процентную ставку) с какой-нибудь статистической абстракцией (получая в итоге «реальную процентную ставку») лишь вводит в заблуждение. Легче работать с индексами цен на сырье, сравнивая цену на пшеницу или на нефть с теми, что были 20 лет назад. Торговля сырьем интернациональна: она ведется на широких, стандартизированных рынках. Однако цены на сырье также сильно колеблются не из-за стоимости денег, а из-за наводнений, засух, войн и бессчетного множества прочих обстоятельств.

С течением времени изменяются даже продукты первой необходимости. Говядина, произведенная сегодня на государственные субсидии с применением кормов сомнительного качества, напичканная гормонами и антибиотиками, сильно отличается от того мяса, что давали пасущиеся на воле, не знавшие гормонов коровы 1950-х или 1980-х годов. Чтобы почувствовать разницу, достаточно зайти в супермаркет, торгующий «органическими» продуктами: люди готовы переплачивать за говядину, произведенную в традициях 1950-х годов. То же самое относится к генетически модифицированной кукурузе.

Цены должны меняться. Информация, отраженная в изменчивых ценах, организует рыночную экономику Цены — это средство общения, с помощью которого граждане взаимодействуют в производственной деятельности. Огромным преимуществом рыночной экономики перед плановой является то, насколько успешно передается информация посредством ценовых изменений. Нелепо стремиться к «стабильным ценам». Надо стремиться к стабильной валюте, и инфляция и дефляция перестанут мешать ценообразованию.

Чтобы началось всеобщее подорожание, достаточно просто подъема экономики. В развивающихся странах можно постричься за $0,50 и найти ночлег за $3. Даже если местная валюта привязана к доллару (что часто бывает), стоит стране начать богатеть, темпы роста цен могут обогнать американские. В итоге в стране могут установиться цены, принятые в индустриально развитых странах. Даже в пределах отдельно взятой страны одни регионы могут переживать бум, другие — терять привлекательность; в первом случае цены будут расти, во втором — снижаться. Стоит появиться информации, что цены в Токио, положим, на 20 % выше, чем в Нью-Йорке, как аналитики заводят нескончаемую песню о курсе иены и торговом балансе. Однако никто не видит ничего особенного в том, что цены в Нью-Йорке могут в полтора раза превосходить цены в Буффало или Рочестере.

То же самое происходит с зарплатами. Смыслом экономического развития является рост доходов. На заре индустриализации средний доход на душу населения составляет $1000 в год. Спустя тридцать лет благодаря развитию экономики граждане зарабатывают уже $10 000 в год. И это не является инфляцией.

Предположим, что правительство снижает корпоративные налоги или налоги на доходы. Тогда на фондовом рынке начинается подъем; цены на недвижимость растут. Это не является инфляцией. Чтобы избежать путаницы между скачком цен из-за нарушений в денежной сфере, с одной стороны, и их ростом по другим причинам, с другой, условимся считать инфляцией снижение стоимости валюты (оно отражается в ее обменном курсе с золотом). В таком случае дефляция — это увеличение стоимости валюты. Иными словами, инфляция и дефляция являются чисто денежными явлениями. Подорожание, вызванное ными факторами, можно назвать неинфляциоиным ростом цен. Фон Мизес ввел термины «денежного» и «товарного» подорожания. Как ни странно, изначально термины инфляция и дефляция относились чисто к денежной сфере. Как пишет фон Мизес:

«Понятия инфляции и дефляции… не были придуманы экономистами, но возникли в повседневной речи обыкновенных людей и политиков. Они подразумевали, что существует такое явление, как нейтральные деньги или деньги со стабильной покупательной способностью, — довольно распространенное заблуждение. С этой точки зрения термин "инфляция" означал изменения, вызванные деньгами [уменьшением их стоимости] и повлекшие за собой снижение их покупательной способности. Термин "дефляция" означал изменения, порожденные деньгами [увеличением их стоимости] и повлекшие за собой рост их покупательной способности….

Семантическая революция, ставшая знаком нашего времени, изменила традиционное значение терминов "инфляция" и "дефляция". То, что сегодня называют инфляцией или дефляцией, теперь означает не значительное уменьшение или увеличение денежной массы [ведущее к изменениям стоимости валюты], а их неотвратимые последствия, общую тенденцию к росту или снижению заработной платы и цен на товары. Эти новые веяния отнюдь не безопасны. Они вносят свой вклад в нагнетание инфляционистских настроений.

Прежде всего, у нас нет терминов, обозначающих то, что раньше именовалось инфляцией. Невозможно бороться с денежной политикой, если она не имеет названия.

Государственные деятели и журналисты сегодня лишены возможности прибегнуть к общепринятой, общепонятной терминологии, чтобы поднять вопрос о целесообразности дополнительной эмиссии огромного количества денег. Каждый раз, когда они заговаривают о такой политике, им приходится начинать с самого начала — с ее подробного анализа и описания, погрязая в бесконечных частностях и мельчайших деталях, повторяясь в каждом предложении. Раз эта политика не имеет названия, она считается чем-то само собой разумеющимся. Срабатывает это прекрасно.

Еще одна проблема заключается в том, что власти, занятые бесплодной и безнадежной борьбой с неизбежным следствием инфляции — ростом цен, — выдают свои усилия за борьбу с инфляцией. Борясь с симптомами, они делают вид, что пытаются уничтожить корень зла. Поскольку они не понимают причинно-следственных связей между увеличением количества денег, с одной стороны, и ростом цен, с другой, они только усугубляют проблему… Неумение различить инфляцию и ее последствия может привести к ускорению инфляции.

Несомненно, что новомодные трактовки терминов "инфляция" и "дефляция" сбивают с толку и вносят путаницу. От них следует во что бы то ни стало отказаться»[12].

Итак, стоимость валюты не зависит ни от отдельно взятых цен в экономике, ни от рассчитываемых статистическими службами индексов цен. Индексы цен на сырье, охватывающие десятилетиями не меняющиеся товары, например, шерсть или пшеницу, надолго сохраняют стабильность при условии стабильного курса валюты. Разумеется, никто не исключает резких краткосрочных колебаний — из-за погоды, войн, тарифов, ситуации в экономике и прочих факторов. Некоторые ученые пришли к выводу, что в конечном счете стоимость — это выражение самого основного товара, а именно капитала, или затраченных на производство товаров человеческих способностей, труда и времени. Экономика в конечном итоге — это воплощение человеческих усилий. Чтобы пользоваться понятием «стоимость», вовсе не обязательно проверять это утверждение. Золото, самый денежный вид сырья, было выбрано наилучшей мерой стоимости из всех возможных. Трудно сказать, хорошо ли золото измеряет стоимость, поскольку, будь у нас более точная мера по сравнению с золотом, мы бы пользовались ею вместо «желтого металла».

Измеряя вещи, мы указываем количество единиц измерения в измеряемом предмете. Мы говорим: «Рост Стива 1 метр 75 сантиметров», а не «Рост Стива составляет 0,5714 Стива на метр». Точно так же можно было бы определять стоимость валюты. Тогда вместо «$35 за унцию золота» мы сказали бы: «$100 стоят 2,87 унции золота». В нашей книге мы будем говорить о стоимости валют в привычных терминах, однако не следует забывать, что практически во всех примерах изменение соотношения курса валюты к золоту всегда означает изменение стоимости валюты, так как стоимость золота стабильна.

Спрос, предложение и стоимость: это основные понятия классической теории денег. Они просты, но без них далеко не уйти. Данная модель предполагает, что эмитенты денег — в настоящее время это Центробанки — полностью контролируют национальные валюты. Валюты больше не во власти рынка. Если их курс считается слишком низким, Центробанку остается просто сократить предложение. Если курс завышен, Центробанк просто увеличит денежную массу.

Данная модель игнорирует разницу в процентных ставках, платежный баланс, движение капитала, уровень цен, темпы экономического роста, разницу в системах налогообложения, тарифы, государственный долг и дефициты, уровень безработицы, колебания на фондовом рынке, темпы сбережения и множество прочих факторов. Все эти факторы могут влиять на спрос на деньги, поэтому трейдеры на валютном рынке внимательно за ними следят. Однако на спрос влияет чуть ли не все без исключения, и выделять отдельные факторы не имеет смысла.

Идеальная валюта столь же стабильна и неизменна, как метр, литр или килограмм. Утверждать, что надо пересматривать курсы валют в зависимости от ситуации в экономике, в корне неверно. Коррекция курса допустима только в той мере, в какой она исправит изначально допущенные ошибки. Например, население Калифорнии составляет 36 миллионов человек и превосходит население большинства европейских стран. Если бы для Калифорнии велась отдельная статистика по ценам, объему торговли и росту ВВП, она бы часто отличалась от данных, предоставленных прочими штатами. Означает ли это, что Калифорнии нужна собственная валюта? Разумеется, нет.

Все колебания валютных курсов в мире вызваны действиями Центробанков. Денежно-кредитные власти традиционно отвечают за приведение денежной массы в соответствие со спросом, обеспечивая стабильность национальной валюты. То, что Центробанки в последнее время забыли о своих обязанностях, а может, и вовсе о них и не подозревали, не освобождает их от ответственности за все денежные катастрофы последних 30 лет — все без исключения. Некомпетентность не является оправданием.

Действительно, многие страны попытались привязать национальные валюты, но неудачно. В результате их постигли разрушительные валютные кризисы. Случилось это потому, что правительства не сумели скорректировать денежную массу для сохранения привязки. Нередко привязка сохранялась насильственно. В итоге либо государство до крайности ужесточало насильственные меры, вводя драконовские методы контроля над движением капитала и обменом валюты и тому подобные репрессии, либо желание граждан вести торговлю на собственных условиях оказывалось сильнее принуждения властей. При правильной системе управления валютой надобность в принуждении со стороны государства отпадает, поскольку правительство, регулируя объем денежной массы, следует диктату рынка.

Вместо этого правительства пытаются влиять на рынки, закупая или продавая огромные объемы иностранной валюты, чтобы отбить у спекулянтов охоту играть на разнице курсов. Это просто иная форма государственного принуждения. Насильственные меры властей предстают в виде резервов в иностранной валюте, с помощью которых государство «наказывает» валютный рынок.

Такие «интервенции» на валютный рынок обречены на неудачу, как и все прочие виды искусственного регулирования цен. Их часто проводят в сочетании с фиксацией процентной ставки. Подобные меры не меняют денежную массу и не в состоянии сильно повлиять на стоимость национальной валюты. Деньги, изъятые из обращения с помощью интервенции на валютный рынок, немедленно возвращаются туда благодаря фиксации процентных ставок. Этот процесс называется стерилизацией. При стерилизации предложение денег до и после интервенции особо не меняется. Обменный курс какое-то время резко колеблется, но вскоре все возвращается на круги своя, поскольку денежная масса остается прежней. Вместо того чтобы поддержать национальную валюту, интервенция может еще сильнее снизить ее курс: некомпетентность Центробанка становится слишком очевидной. Спекулянты делают ставку на грубые ошибки денежно-кредитных властей и в огромных объемах продают валюту, играя на понижение. Когда Центробанк наконец исчерпает резервы в иностранной валюте и окажется не в состоянии проводить краткосрочные вылазки на рынок, курс национальной валюты камнем падает вниз.

Центробанки следуют этому абсурдному сценарию из-за неверной установки: они разделяют внутреннюю и внешнюю денежную политику. В настоящее время эти две сферы поделены между разными ведомствами: в Соединенных Штатах, например, Казначейство ведает внешней денежной политикой, Федеральный резерв — внутренней. Такое странное распределение обязанностей было скопировано всеми странами.

Существует только одна валюта с одним спросом и одним предложением, с одной стоимостью. Она не может выполнять две функции одновременно. Внутренняя денежная политика обычно определяет плановый уровень процентных ставок. Внешняя денежная политика имеет дело с курсами валют. Пытаясь скорректировать оба направления денежной политики, Центробанки могут сделать только одно — изменить предложение денег, либо задав плановый уровень процентной ставки, либо задав курс национальной валюты. В какой-то момент эти стремления вступают в противоречие. Обычно перевешивает процентная ставка, о национальной валюте забывают, интервенция на валютный рынок завершается стерилизацией. Если предпочтение отдается внешней денежной политике, забывают о плановой процентной ставке, система начинает действовать как механизм полного золотовалютного обеспечения. В погоне за двумя противоречащими друг другу целями Центробанки проводят интервенцию на валютном рынке, неизбежно проигрывая битву. Они ведут эту битву не с рынком, а с собственной внутренней денежной политикой, действуя себе во вред: они кричат от боли, отвешивая себе затрещины и подзатыльники. У людей, понимающих что к чему, этот фарс вызывает только смех, спекулянтам он внушает надежду на невиданные барыши.

Правительства пытались разделить денежную политику на два направления, поскольку в период с 1935 по 1980 год они стремились вызвать инфляционный бум, не жертвуя при этом национальной валютой. Невозможно обесценить валюту, не обесценивая ее. Это убедительно доказывает опыт ряда стран. В настоящее время вряд ли найдется крупная страна, которая, того не скрывая, активно стремится к девальвации: правительства не забыли, какой жестокий урок преподали им 1970-е годы. Тем не менее, правительства унаследовали созданные для девальвации управленческие структуры. Большинство из имеющихся на сегодня в мире научных, интеллектуальных, институциональных и властных структур являются пережитками эры инфляционизма. Они не способны создать стабильную денежную систему. От них пора отказаться.

«Инфляция — это устойчивое снижение стоимости денежного стандарта. Национальная инфляция — это снижение стоимости денежного стандарта отдельно взятой страны. Многонациональная инфляция — это снижение стоимости более чем одного национального денежного стандарта…. Современное понимание проблемы инфляции вряд ли намного отличается от того, что было несколько веков назад, несмотря на хитроумные, очень объемные экономические модели, которые предполагают углубленное знание математики и статистики, но отличаются очень примитивным пониманием экономики».

Роберт Манделл, 1975[13]

«То, что итальянцы или римляне в конце концов решились на такие изменения [ухудшение качества денег], как явствует из древних монет с низким содержанием золота, которые порой находят в этой стране, возможно, и явилось причиной падения славной империи. Из этого следует, что подобные изменения столь плохи, что допускать их никак нельзя».

Николай Орезмский, «De Moneta», около 1360[14]

«В теоретическом исследовании инфляции можно подобрать только одно рациональное определение: увеличение количества денег…, которое не компенсируется соответствующим увеличением спроса на деньги…. что должно привести к снижению объективной обменной стоимости денег. Точно так же дефляция (т. е. сокращение или ограничение) означает уменьшение денежной массы… которое не компенсируется соответствующим снижением спроса… что приводит к росту объективной обменной стоимости денег».

Людвиг фон Мизес, «Теория денег и кредита», 1912[15]

«Инфляция: 3. Неоправданное увеличение количества из-за чрезмерной эмиссии (о деньгах). Инфляционист: сторонник увеличения денежной эмиссии».

Словарь Уэбстера, 1913

I

Инфляция — это снижение стоимости валюты. Прежде всего снижение проявляется в курсе обмена валюты па золото. Возможно, оно даст о себе знать на валютном рынке и на международном рынке сырья. В конечном итоге инфляция проявится в росте цен, но это всего лишь одно из многих ее пагубных последствий. Иногда инфляция случайна, но нередко ее устраивают предумышленно, и тогда она называется девальвацией валюты.

Правительство порой не в силах противостоять искушению и девальвирует валюту. Поэтому инфляция в истории человечества — явление довольно частое. Как правило, все внимание достается тем, кто выиграл от девальвации; о тех, кто от нее пострадал, с легкостью забывают, хотя их гораздо больше. Инфляцию иногда воспринимают как перераспределение богатства — нечто вроде системы социального обеспечения. На какое-то время она создает иллюзию оздоровления экономики. В результате правительства вместе со своими советниками по экономике часто прибегают к девальвации в надежде решить назревшие проблемы, хотя инфляция не решает проблем, а только создает новые.

В наше время правительства манипулируют денежной системой, в глубине души надеясь девальвировать валюту во время кризиса. Частный сектор способен самостоятельно управлять стабильной валютой. В XIX веке правительство Великобритании и Соединенных Штатов считало невмешательство в денежные отношения главным принципом управления государством.

Пагубные последствия инфляции давно известны:

«Определенно, Ленин был прав. Нет более тонкого, более надежного способа перевернуть основы общества, чем испортить валюту. Процесс заставит все скрытые силы экономики работать на разрушение, и работать так, что даже человек редкого ума не сможет поставить диагноз».

Джон Мейнард Кейнс, «Инфляция и дефляция», 1919[16]

«[Девальвация валюты] вызывает общее и чрезвычайно опасное перемещение состояний частных людей, обогащая в большинстве случаев ленивого и расточительного должника за счет трудолюбивого и бережливого кредитора и перенося значительную часть национального капитала из рук тех, кто, скорее всего, увеличит его, в руки тех, кто, вероятно, расстроит и уничтожит его».

Адам Смит, «Исследование о природе и причинах богатства народов», 1776[17]

«[Девальвация валюты] отвращает от всяческой бережливости, от всяческой экономии. Она поощряет мотовство, азартные игры, безрассудные траты разного рода. Из-за нее становится выгоднее спекулировать, чем производить. Она рвет ткань устойчивых экономических отношений. Ее ничем не оправданная несправедливость заставляет людей искать отчаянные способы самозащиты. Она сеет семена фашизма и коммунизма. Она побуждает людей требовать тоталитарного контроля. Она неизбежно приводит к горьким разочарованиям и краху».

Генри Хэзлитт, «Экономика за один урок», 1946[18]

«Трудно перечислить все беды, ослабляющие королевства, княжества и республики. Но среди них (как мне кажется) можно выделить четыре наиважнейшие — это раздоры, [падение] нравов, бесплодные земли и порча монет. Первые три настолько очевидны, что всякий о них знает. Однако о четвертой беде, той, что касается денег, ведают очень немногие люди, и только самые проницательные из них, поскольку она подрывает мощь государства не внезапным нападением, но действуя медленно и незаметно».

Николай Коперник, «Трактат о чеканке монет», 1517[19]

«Скажу вам: то, что рушит царство, позорно и вредоносно для короля и его наследников, и это моя первая посылка; оно превращает [королевство] в тиранию, это вторая посылка; оно совершает это произвольным изменением стоимости монет, это третья посылка».

Николай Орезмский, «De Moneta», около 1360[20]

«Первой панацеей для страны, которой плохо управляют, становится инфляция; второй — война. Обе поначалу приносят процветание, обе ведут к конечному краху Обе являются прибежищем политических и экономических авантюристов».

Эрнест Хемингуэй

Что происходит, когда стоимость валюты снижается вдвое? Инфляция имеет несметное число последствий, она разрушает все экономические связи. Утверждение, что инфляция — это «просто рост цен», до смешного наивно. Ниже приводятся только некоторые из наиболее очевидных последствий.

Для примера возьмем валюту, стоившую 100 денежных единиц за унцию золота, но быстро обесценившуюся до 200 за унцию и стабилизировавшуюся на этом уровне.

Наиболее очевидных последствий следует ждать на валютном рынке: по сравнению со стабильными валютами стоимость девальвированной валюты уменьшится вдвое. Иностранные держатели государственных облигаций обнаружат, что половина номинальной суммы просто исчезла. Зарплаты и расходы в стране, девальвировавшей свою валюту, также сократятся вдвое в золотом исчислении. Это значит, что компании будут продавать свою продукцию гораздо дешевле, что даст им преимущество перед иностранными конкурентами. Импортные товары подорожают вдвое. Иностранцы, взявшие кредиты в девальвированной валюте, получат нежданную прибыль.

Другие страны вряд ли с восторгом отнесутся к проведенной конкурентами девальвации. Они сочтут ее верхом нечестности в торговле и ответят тем, что введут протекционистские тарифы или девальвируют собственные валюты.

После девальвации цены начнут двигаться вслед за девальвированной валютой. Другими словами, если до девальвации некий товар стоил 100 денежных единиц (что соответствовало одной унции золота), после он будет стоить 200 единиц (что также соответствует унции золота). Однако в реальности процесс выравнивания цен может занять очень много времени. Первыми, скорее всего, изменятся цены на продаваемое на мировом рынке сырье; здесь период ценовой адаптации займет приблизительно год. Окончательная доводка остальных цен (платы за медобслуживание и образование, ренты и т. д.) может произойти только через двадцать, а то и через тридцать лет. Низкие темпы выравнивания цен во многом обусловлены долгосрочными контрактами. Например, при долгосрочной ренте арендатор в течение 20 лет сможет платить по расценкам, назначенным еще до девальвации. Домовладельцы, взявшие ипотеку с фиксированным процентом сроком на тридцать лет, будут пользоваться теми же преимуществами. Компаниям, взявшим долгосрочный кредит, будет легче нести долговое бремя. Эти компании смогут не повышать цены. Их клиенты окажутся в выигрыше. Но со временем срок долгосрочного контракта истечет, договор будет переоформлен по установившимся после девальвации ценам, дома найдут новых владельцев, корпоративные кредиты будут выплачены, фиксированный капитал будет возвращен по ценам, установившимся после девальвации, возросшая стоимость будет переложена на плечи потребителей, которые в свою очередь потребуют прибавки к зарплате, не желая отказываться от привычного стиля жизни, расходы работодателей увеличатся. Представьте себе большую толпу людей, перемещающуюся из пункта А в пункт В, пытаясь при этом сохранить положение относительно друг друга. Это картина поможет попять, как происходит многоуровневое выравнивание цен.

В привычных к девальвациям экономиках — например, в странах Латинской Америки — контракты заключаются на меньшие сроки, и процесс выравнивания цен идет намного быстрее.

Рост цен обычно вызывает негодование общественности. На самом деле это естественный и благотворный переговорный процесс, благодаря которому граждане заново налаживают ценовые отношения, разрушенные девальвацией. Тем самым они возвращают экономику в состояние наивысшей продуктивности. Чем быстрее поднимутся цены, тем быстрее экономика адаптируется к девальвации, обретя новую точку равновесия.

Цены меняются в соответствии с новой ситуацией на денежном рынке, но меняются не параллельно. Рабочие не ходят единым строем требовать прибавки к жалованию. Общий «уровень цен» существует только в виде переменной в упрощенных арифметических построениях экономистов, на практике мы имеем дело с миллиардами цен. Не существует «среднего уровня заработной платы», есть только миллионы индивидуальных контрактов между работодателями и работниками. Выравнивание цен происходит «поштучно». Каждое отдельно взятое повышение цен ведет к отдельно взятому изменению в отношениях между субъектами экономики; каждое такое изменение оставляет после себя победителей и проигравших.

После Первой мировой войны, когда произошла девальвация британского фунта стерлингов и был введен его плавающий курс, молодой Джон Мейнард Кейнс написал следующее:

«Такие изменения [в стоимости денег] приводили в прошлом и сейчас приводят к колоссальным социальным последствиям, поскольку общеизвестно, что когда меняется стоимость денег, она меняется неодинаково для всех людей и повсюду. Доходы и расходы граждан не изменяются пропорционально. Таким образом, изменения в ценах и доходах, если мерить их деньгами, неодинаково сказываются на благосостоянии разных классов, отнимая богатства у одних и даруя их другим, давая одним достаток, других обрекая на лишения; эти изменения, перераспределяя милости Фортуны, рушат замыслы и обманывают ожидания»[21].

Становится понятным, почему Центробанки при определении курса денежно-кредитной политики поступают крайне глупо, ориентируясь на индекс потребительских цен (CPI). Этот показатель до нелепости нечувствителен, поскольку отражает изменения в стоимости валюты, произошедшие 20–30 лет назад (мы не затрагиваем здесь влияния множества немонетарных факторов, например, целенаправленных правительственных манипуляций). В индексах потребительских цен большой вес имеют недвижимость, здравоохранение и образование — три сектора, которые очень медленно адаптируются к девальвации.

Перекосы в денежной сфере ведут к перекосам в сфере прибыли и убытков, а поскольку желание извлечь прибыль диктует, куда направить находящийся в дефиците капитал, последний используется неэффективно. Некоторые отрасли (например, сырьевой сектор) получают слишком много, другие — слишком мало. Успешные предприятия разоряются, «середнячкам» незаслуженно везет. Капитал растрачивается впустую.

Так как при девальвации валюты наполовину цены снижаются вдвое, спрос на товары может вырасти. Кому же не понравится за полцены покупать вещи на распродаже? Обесценивание денег часто порождает искусственный инфляционный бум в экономике, который так нравится сторонникам девальвации среди членов правительства. Так, в 1970-е годы рост ВВП в Соединенных Штатах, согласно официальным данным, часто превышал 5 %. Однако столь быстрый рост экономики скорее свидетельствует о ненадежности правительственной статистики: семидесятники на самом деле вспоминают о неуклонном экономическом спаде. Фальшивый экономический бум — это печально известный инфляционный «перегрев» экономики.

К несчастью, инфляционный «перегрев» часто принимают за подлинный экономический подъем, что неизбежно приводит к плачевным результатам: правительства пытаются скорректировать мнимую инфляцию, калеча экономику повышением налогов и очередными чудачествами в денежной политике. Инфляция может создать ложное впечатление экономического роста, однако подлинный подъем экономики не вызывает инфляции. Говоря языком классической экономики, не стоит всерьез принимать утверждение, что «рост ВВП ведет к снижению стоимости валюты». Никто не знает, насколько быстро способна расти экономика при стабильной валюте. В 1960-е годы при золотом стандарте (иначе говоря, когда номинальный рост равен реальному) номинальный рост японской экономики превышал 20 % в год. Если столь стремительный рост был возможен при всех недостатках тогдашней политической системы, то почему не предположить, что в оптимальных условиях экономика способна расширяться на 30 % в год.

Воздействие на налоговую систему является одним из наиболее коварных последствий девальвации. В случае прогрессивного подоходного налога (то есть при более высоких налоговых ставках для получающих большие доходы) девальвация переводит людей на более высокую ступень налоговой шкалы. Налоги, рассчитанные на сверхбогатых людей, вынуждены выплачивать врачи и юристы; ставки, рассчитанные на врачей, достаются менеджерам среднего звена; ставки, предназначенные для менеджеров среднего звена, ложатся тяжким бременем на плечи школьных учителей и работников торговли. Номинальный прирост капитала облагается налогом, даже если стоимость активов в реальном выражении уменьшается. Так, $1 должен превратиться в $2 только для того, чтобы угнаться за снижением стоимости валюты. Однако подобный «прирост капитала» подлежит обложению налогом, что уничтожает не только приращенную сумму в реальных цифрах, но и основной капитал. Амортизация корпоративного имущества, основанная на принятых до девальвации ценах, не отражает того факта, что новое оборудование будет стоить вдвое дороже. В результате происходит повышение корпоративных налогов.

Повышение налогов часто влечет за собой дальнейшее снижение стоимости валюты по двум причинам. Во-первых, из-за спада в экономике спрос на деньги снижается. Во-вторых, правительство опасается проиграть на выборах из-за рецессии, вызванной повышением налогов вслед за девальвацией, и видит выход в инфляционном буме, который надеется вызвать очередным витком обесценивания денег. Правительство может решить, что вызванные девальвацией экономические проблемы требуют дополнительных вливаний в систему социального обеспечения. Правительство увеличивает расходы, сталкивается с дефицитом бюджета, повышает налоги и вызывает дальнейшее падение валюты. Девальвационная спираль — рост расходов на социальные нужды, повышение налогов и повторное снижение валюты — может подорвать даже самые крепкие экономики. В 1970-е годы буквально все страны испытали это на собственном опыте.

Одним из последствий инфляции является облегчение налогового бремени. Поскольку причиной банкротства, как правило, становится неспособность выплатить долги, до банкротства во время инфляции дело обычно не доходит. Снижение количества банкротств маскирует тот вред, который инфляция наносит экономике; оно является очередным привлекательным моментом в глазах сторонников девальвации.

Кредиторов и держателей облигаций не слишком радует перспектива получить деньги, стоящие вдвое меньше одолженных. Рост процентных ставок — естественная реакция на девальвацию и последовавший рост цен. Ненадежность валюты мешает заемщикам наладить эффективное сотрудничество с кредиторами, и финансовая система вянет па глазах. В странах, не раз допускавших девальвацию национальной валюты, финансовая система практически отсутствует, за исключением крупных компаний, способных брать кредиты в иностранной валюте. Кредитные карты, потребительские кредиты, ипотека и займы для малого бизнеса становятся недоступной роскошью, вернее, доступной только под ростовщические проценты. Неудивительно, что владельцы крупных компаний порой считают, что девальвация им на руку: она устраняет мелких конкурентов, позволяет меньше платить наемным работникам и дает возможность покупать физические активы по бросовым ценам. Так рождаются олигархи. Нередко такие капиталисты являются злейшими врагами капитализма, поскольку им выгодно, чтобы экономика вечно находилась в состоянии полукризиса, который каждые 5-10 лет будет перерастать в настоящий кризис.

Девальвация может сильно ударить по фондовому рынку, однако из-за роста котировок спад будет заметен не сразу. В 1929 году индекс Dow Jones Industrial Average (DJIA) вырос до $381, что составляло 19 унций золота: доллар тогда стоил $20,67 за унцию. В 1932 году индекс DJIA упал до 41 пункта, или двух унций золота. В 1966 году DJIA достиг 1000 пунктов, или 29 унций золота, стоившего в то время $35 за унцию. В 1980 году индекс DJIA держался близ 800 пунктов, что соответствовало одной унции золота, притом что доллар скатился до минимума в $800 за тройскую унцию, пережив 96-процентное снижение в пересчете на золото и потеряв половину стоимости в сравнении с уровнем депрессивного 1932 года! Большинство по-прежнему верит, что в 1970-е годы «фондовый рынок не рос, но и не снижался». Бум на фондовой бирже на протяжении 1980-1990-х годов вернул индекс DJIA туда, где он был в 1966 году, то есть приравнял его приблизительно к 29 унциям золота: значение индекса составило 1000 пунктов, а доллар держался около $350 за унцию (рис. 4.1).

Рис. 4.1. S&P 500 в тройских унциях золота, 1870-2005

Последствия девальвации в США также повлияли на такой показатель, как доход на душу населения. В 1970 году, незадолго до катастрофического падения доллара в 1970-е годы, доход на душу населения в Америке составлял $3587, или 102 унции золота при стоимости доллара $35 за унцию. По сравнению с $2022 (58 унций) в 1960 году и $1385 (40 унций) в 1950-м показатель вырос. В 2004 году доход на душу населения составлял $29 416, или 73,5 унции золота, стоившего $400 за унцию, или в лучшем случае 84 унции при стоимости золота на уровне $350 за унцию, что приблизительно соответствовало равновесной стоимости валюты в то время. Несмотря на развитие новых технологий, доход на душу населения в Соединенных Штатах больше никогда не поднимался выше максимума, отмеченного в 1970 году. Даже улучшения, имевшие место с 1982 года, во многом объяснялись повсеместным распространением домашних хозяйств с двумя источниками дохода. Средняя недельная зарплата в пересчете на золото так и не смогла дорасти даже до половины уровня 1960-х годов (рис. 4.2 и 4.3).

Рис. 4.2. Доход на душу населения в США в тройских унциях золота, 1929-2004

Рис. 4.3. Недельная зарплата в США в тройских унциях золота, 1964-2004

Затяжная инфляция часто сопровождается заметным упадком культуры и морали. В повседневной жизни люди сотрудничают точно так же, как в экономике, опираясь на понятные без слов договоренности. «Золотое правило» заключается в том, что с другими надо поступать так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Деньги, что я занимаю сейчас, должны стоить столько же, сколько те деньги, что я верну через 10 лет. Инфляция искажает и нарушает все денежные контакты между людьми. Кредиторы вынуждены отдать последнюю рубашку. Должники нежданно-негаданно остаются с прибылью. Зарплаты в реальном исчислении тают. Пенсионеры обнаруживают, что больше не могут прожить на месячное пособие. Налоги растут из-за перехода налогоплательщика на следующую ступень налоговой шкалы и обложения иллюзорного прироста капитала. Ухудшению денежных отношений между людьми сопутствует ухудшение социальных отношений, поскольку денежные отношения также являются договоренностями между людьми.

Историки повествуют о том, как переживали упадок разные цивилизации, стоило гражданам пуститься в погоню за сиюминутными удовольствиями вместо того, чтобы накапливать и инвестировать капитал. Ухудшение в финансовой сфере вело к ухудшению отношений между людьми. Подобное происходило и в Древнем Риме, и в Веймарской Германии в начале 1920-х годов, и в Соединенных Штатах в 1970-е годы. В период 1698–1914 годов Великобритания поддерживала стабильный курс фунта стерлингов, и твердость национальной валюты нашла отражение в железных моральных принципах викторианского общества.

Брак был столь же надежным и прочным институтом, как «вечные» облигации Банка Англии. Неудивительно, что в Древнем Риме, Великобритании и Соединенных Штатах «золотой век» расцвета совпал с периодом, когда валюты были столь же надежны, как золото.

Из-за гиперинфляции люди отказываются от сотрудничества в денежной сфере. Более того, из-за гиперинфляции может разгореться веками тлеющая межэтническая рознь и даже вспыхнуть гражданская война. В наше время общественные беспорядки чаще всего возникают в странах, переживших радикальную инфляцию. Восточный Тимор решил выйти из состава Индонезии после того, как в 1997 году произошел обвал национальной валюты, и цены стали расти на 40 % в год. Русские обесценили рубль с подачи инфляционистов из Международного валютного фонда и Гарвардского института международного развития — с четырех рублей за доллар на черном рынке приблизительно до 29. За этим последовал распад Советского Союза и начало чеченской войны. После того как инфляционисты из МВФ посетили Югославию в 1980-е годы, страна пережила самую страшную гиперинфляцию в XX веке, а затем распалась на части под действием застарелой межнациональной вражды, приведшей к гражданской войне.

Инфляция часто происходит во время войны, но цены могут расти и по другим, немонетарным причинам. Шоколада, шелковых чулок и шампанского на всех не хватает. Рабочие, до войны трудившиеся на производстве предметов роскоши, воюют на фронтах. Фабрики по производству шампанских вин разрушены авиабомбами. Богатеи-счастливчики готовы заплатить больше, чтобы получить дефицитный товар. Правительство находится в том же положении. Ему надо поставить на фронт три миллиона пар военных ботинок на шнуровке. Для этого требуется предложить обувным фабрикам более высокую цену, чем могут дать потребители, желающие купить ботинки гражданского образца. Многие обувные фабрики разрушены. Правительство не может ждать. Оно вынуждено платить более высокую цену, чем в мирное время, когда обуви было достаточно и можно было выжидать. Ботинки в дефиците, цены на них растут. Производители дамских сумочек в погоне за прибылью переналаживают производственные линии под изготовление солдатских ботинок. Зарплаты растут, так как обувные фабрики готовы нанять всякого, кто может шить обувь. Подобно тому, как рынок реагирует ростом цен на девальвацию, он реагирует ростом цен на запросы военной экономики.

За исключением тех редких случаев, когда правительство оплачивает расходы, подпечатывая деньги, затратный бюджет правительства не влияет на денежную массу. Создавать деньги может только Федеральный резерв (или денежно-кредитные власти других стран). Правительство получает деньги за счет сбора налогов или занимая средства у частных лиц и корпораций. Правительства не вливают денег в экономику. Но когда они ведут войну с применением всех сил и ресурсов, цены действительно могут вырасти. Возможно, поэтому многие считают, что дефицит порождает инфляцию. Но есть и другое, более глубокое объяснение: многовековый опыт подсказывает людям, что правительство иногда поддается искушению девальвировать валюту, чтобы полностью не выплачивать непомерные долги.

Чтобы понять, почему происходит общий рост цен — по монетарным или немонетарным причинам, — необходимо исследовать изменения в стоимости валюты относительно золота или других валют. Как написал в 1817 году Давид Рикардо:

«Когда каждая страна имеет как раз такое количество денег, какое она должна иметь, деньги не будут в действительности иметь одинаковой стоимости ["покупательной способности". — Н. Л.] во всех странах: по отношению ко многим товарам разница эта может составлять 5,10 или даже 20 %, но вексельный курс будет аl pari. Сто фунтов стерлингов в Англии или серебро, заключающееся в £100, купят вексель на £100 или равное количество серебра во Франции, Испании или Голландии.

Говоря о вексельном курсе и сравнительной стоимости денег в разных странах, мы отнюдь не должны принимать во внимание стоимость денег, выраженную в товарах той или другой страны. Вексельный курс никогда не определяется путем оценки сравнительной стоимости денег в хлебе, сукне или каком-либо другом товаре, но посредством оценки стоимости средств обращения одной страны в средствах обращения другой»[22].

Единовременная девальвация не столь частое явление, как нескончаемая инфляция — неуклонное снижение стоимости денег в течение долгих лет. Инфляция «с открытым концом» имела место при Аврааме Линкольне, который запустил печатный станок в 1861 году, чтобы оплатить расходы в период Гражданской войны в США. Ситуация повторилась в 1971 году, когда Ричард Никсон разорвал «привязку» доллара к золоту в надежде добиться переизбрания благодаря инфляционному буму в экономике.

Искусственный инфляционный бум недолговечен. Иллюзия длится, пока люди верят, что увеличение денежной массы означает рост богатства и производительности труда, а не сводится только к предложению дополнительного количества «бумажек». Иллюзия работает исключительно благодаря эффекту неожиданности. Если рынок ждет дальнейшей девальвации (то есть предприниматели начинают учитывать ежегодный рост цен при составлении бизнес-планов, работодатели при заключении контрактов с наемными рабочими делают скидку на увеличение прожиточного минимума, доходность облигаций повысится), тогда девальвация не сможет подстегнуть экономику. Чтобы поддерживать искусственный бум в экономике, правительству придется не только продолжить девальвировать деньги, но постоянно наращивать темпы девальвации. Оно должно постоянно работать на опережение, обгоняя инфляционные ожидания. Такая политика быстро приводит страну к гиперинфляции.

Даже замедление инфляции может привести к рецессии. Если компания ожидает в будущем году 10-процентного роста индекса потребительских цен и рассчитывает повысить цены на свою продукцию также на 10 %, она согласится поднять зарплату рабочим на 10 % и станет платить поставщикам на 10 % больше, взяв кредит в банке под 14 % годовых. Однако если инфляция замедлится до 3 %, компании придется нелегко.

Поскольку окончание продолжительной инфляции может вызвать рецессию, наилучшим выходом будет сочетание монетарной дисциплины с бюджетной политикой, направленной на стимулирование экономического роста, например, с продуманным снижением налоговых ставок.

III

«Ничто другое не ставит фермера, наемного работника и всех тех, кто напрямую не связан с финансами, в такое же невыгодное положение при продаже продуктов их труда, как изменчивые "деньги"… Кто не слышал о том, что в хорошую погоду рыбу не привлечь на искусственную мушку. Но когда дует ветер, когда водная гладь покрывается рябью, бедная жертва принимает приманку за настоящую муху. То же самое происходит в бизнесе. В неспокойные времена, когда цены скачут вверх-вниз, когда стоимость используемого в качестве денег товара пляшет — сегодня повышается, а назавтра снижается, — умный спекулянт ловит рыбу в мутной воде и наполняет свою корзину жертвами… Поэтому фермер и механик, все люди, выращивающие на продажу урожай или получающие заработную плату или жалованье, сильнее прочих заинтересованы в сохранении и поддержании фиксированной стоимости товара, который служит им "деньгами"».

Эндрю Карнеги, «Азбука денег», 1891[23]

Плавающие курсы валюты являются результатом правительственных манипуляций, в то время как валюты с фиксированным курсом — это продукты рыночной системы. Если народу предоставят свободу действий, он обязательно создаст систему с фиксированными курсами. Когда правительство сегодня заявляет о том, что стоимость валюты должен определять рынок, на самом деле оно хочет собственноручно контролировать объем денежной массы с помощью бюрократического (не избираемого) Управляющего совета. В глубине души оно против того, чтобы рынок определял объем денежной массы посредством какой-нибудь автоматической привязки валюты. Единственная свобода, оставшаяся у рынка, — это судить о правительственных манипуляциях с деньгами, что он и делает.

В этом случае граждане все равно должны стремиться придать денежным договоренностям по возможности более надежный, стабильный и предсказуемый характер. Это достигается с помощью бессчетного множества фантастически сложных и дорогих деривативных сделок. Деривативы служат чем-то вроде страховки. Они не снижают риски и не уменьшают ущерб от резких колебаний валютных курсов, зато они перераспределяют риски между теми, кто способен их нести. Автострахование не предотвращает аварий на дорогах. Чем более подвержена валюта разнообразным рискам, тем дороже ее застраховать.

Глава Федеральной резервной системы США Алан Гринспен в молодые годы имел возможность оценить, как работает золотой стандарт, и не забывал об этом в течение всего срока пребывания на посту. Гринспен принадлежит к числу тех немногих представителей денежно-кредитных властей, кто понимает, что плавающий курс валюты еще не означает свободного валютного рынка. На заседании подкомитета по внутренней и внешней денежной политике при Комитете по банковским делам в Палате представителей США, состоявшемся 22 июля 1998 года, Гринспен вступил в прения с республиканцем Роном Полом из штата Техас, давним поборником золотого стандарта. Ниже приводится выдержка из протокола заседания:

«Доктор Пол: — Я задам вам один вопрос Судя по вашим выступлениям, вы одобряете замедление экономического роста, которое нивелирует подъем экономики и ее умеренный рост. Разве свободному рынку со стабильными деньгами нужен экономический спад? Вы никогда не выступали за замедленные темпы роста; неужели сейчас вас ничего не смущает? Между тем мы здесь сидим и обсуждаем, когда же ФРС вмешается и снизит темпы роста экономики. Похоже, всем понравилось, что Юго-Восточная Азия ослабила ценовое давление. Разве это не доказывает, что свободный рынок был бы куда лучше той системы, которую мы имеем на сегодня?

Мистер Гринспен: — Думаю, следует уточнить, что вы подразумеваете под "свободным рынком". Если у нас в ходу не обеспеченные золотом бумажные деньги, как у всех в мире…

Доктор Пол: — Это не свободный рынок…

Мистер Гринспен: — Это не свободный рынок. Центробанки определяют объем денежной массы в силу необходимости. Если у вас золотой стандарт или другой механизм, над которым не властен Центробанк, тогда система срабатывает автоматически. Золотой стандарт не популярен потому, что последствия таких рыночных механизмов недопустимы в XX и XXI веке. Знаете, я один из немногих людей, до сих пор с ностальгией вспоминающих о старом золотом стандарте, но, должен вам сказать, среди моих коллег таких найдется очень немного»[24].

Анализировать современные валюты с плавающим курсом довольно сложно, поскольку необходимо понять, что происходит с экономикой при беспорядочных колебаниях валюты вверх и вниз. В принципе для этого достаточно свести воедино понятия инфляции и дефляции.

Строго говоря, инфляцией следует называть любое снижение стоимости валюты, дефляцией — любое ее повышение. Скачки курса вверх или вниз обернутся либо инфляцией, либо дефляцией и приведут самое меньшее к относительному росту прибыли или убытков на счетах трейдеров на валютном рынке, импортеров и экспортеров. Незначительные колебания курса не окажут особого влияния на экономику в целом.

Однако каждое заметное изменение курса валюты сказывается на экономике. Симптомы инфляции и дефляции совпадают. Если амплитуда колебаний достаточно велика, инфляционная и дефляционная составляющие могут накладываться друг на друга с тяжкими последствиями для экономики. Экономика может впасть в дефляционную рецессию, притом что цены будут расти, приноравливаясь к инфляции. Примером может служить рецессия, постигшая Соединенные Штаты в 1982 году. Бывает и так, что дефляционная рецессия отступает, хотя цены продолжают снижаться. Так было в Японии в 2004 году.

В такой ситуации не имеет смысла составлять индексы цен. Цены на одни товары растут, подстраиваясь под инфляцию, на другие — падают, ориентируясь на дефляцию.

Экономика стремится найти центр тяжести — тот курс валюты, при котором приходят в равновесие последствия инфляции и дефляции, интересы кредиторов и должников, количество выигравших и проигравших от нестабильности денег. Различные составляющие экономики могут испытывать сложности, адаптируясь к инфляции и дефляции, но экономика в целом не страдает от перекосов в ту или иную сторону. Если в экономике половина всех контрактов была заключена по курсу $100 за унцию золота, а другая половина — по $200 за унцию, тогда баланс будет достигнут где-то на уровне $150 за унцию, и обе группы в равной мере будут испытывать сложности с переходом на новый курс, хотя ни для кого из экономических субъектов это не станет идеальным способом решения проблем.

В большинстве случаев самым близким приближением к центру тяжести будет 10-летнее скользящее среднее валютного курса (то есть стоимости золота, деноминированной в данной валюте). Иногда лучше воспользоваться пятилетними и 20-летними скользящими средними значениями. Каждая экономика уникальна, и денежно-кредитные власти должны избегать догматизма при определении наилучшего валютного курса.

Если плавающий курс выше центра тяжести, экономика будет склоняться к дефляции. Если стоимость валюты с плавающим курсом ниже центра тяжести, экономика обретет инфляционные черты.

Если стоимость валюты в сравнении с центром тяжести изменялась в инфляционном направлении, но затем повернула обратно, инфляционные последствия смягчаются. Это явление можно назвать дезинфляцией. Если стоимость валюты менялась в дефляционном направлении относительно центра тяжести, но затем стала возвращаться к последнему, признаки дефляции постепенно исчезают. Это явление можно назвать рефляцией (рис. 4.4).

Наилучшим образом экономика функционирует, когда стоимость валюты приближена к центру тяжести и удерживается близ него. Это справедливо для стран с плавающим курсом валюты, но особенно актуально для государств, задумавших ввести какую-либо систему фиксации курса. Когда центром тяжести становится новый курс — например, стоимость золота в золотом стандарте, — процесс перестройки экономики в соответствии с новым валютным режимом занимает минимум времени.

Рис. 4.4. Япония: тройская унция золота в иенах, 1955-2005

Если правительство неверно определит центр тяжести и привяжет валюту к золоту не на том уровне (отходящем от центра тяжести более чем на 20 %), экономика начнет перестраиваться в соответствии с новым курсом валюты, вызвав разрушительную инфляцию или дефляцию. Золотой стандарт сам по себе к этому не причастен, виной всему — неумелая политика правительства. С течением времени, однако, экономика сможет приспособиться к новому фиксированному курсу валюты.

При плавающих валютных курсах может возникнуть эффект обратной связи — с разнообразными последствиями, от благотворных до катастрофических. Инвестор Джордж Сорос назвал это явление рефлексивностью. Когда денежные власти не проявляют последовательности в управлении валютными курсами, изменения в стоимости валюты или в ее обменном курсе может повлиять на ситуацию в экономике, что в свою очередь повлияет на обменный курс посредством изменившегося спроса на деньги. Это приведет к дальнейшим переменам в экономике, и так далее и тому подобное — вплоть до бесконечности. Когда денежная политика осуществляется посредством фиксации процентной ставки, что часто происходит в наши дни, отношения усложняются еще сильнее, так как перегибы в денежной сфере вступают во взаимодействие с перегибами на рынке капитала. Современная система фиксации процентных ставок крайне беспорядочна, и рефлексивность рынка играет первостепенную роль. Эпоха плавающих валютных курсов отмечена нескончаемыми денежными кризисами. Хотя большинство из них не стоит даже того, чтобы попасть на первую полосу американских газет, отдельные кризисы представляют угрозу всей мировой экономике.

Предоставим слово Соросу, одному из самых успешных спекулянтов на валютном рынке в период с 1973 по 1989 год — до сложения части полномочий в основанной им компании:

«В то время как на фондовом рынке рефлексивные взаимодействия появляются лишь периодически, на рынке валют они присутствуют постоянно. Я попытаюсь показать, что свободно плавающие обменные курсы по своей природе нестабильны, более того, нестабильность эта накапливается, так что в итоге крах системы свободно плавающих обменных курсов практически неизбежен.

Традиционный взгляд на валютный рынок заключается в том, что тот стремится к состоянию равновесия… Спекуляции не могут изменить тренда к равновесию — если игроки на валютной бирже правильно представляют себе будущее, они усиливают этот тренд; если же они совершают ошибки, основной тренд накажет их, так как он хотя и может быть приостановлен, но впоследствии неизбежно возьмет верх.

Опыт, накопившийся после введения плавающих валютных курсов в 1973 году, опроверг эту точку зрения. Вместо того чтобы фундаментальные условия определили обменные курсы, обменные курсы нашли способ влиять на фундаментальные условия»[25]

На протяжении двух столетий до 1973 года плавающие курсы валют встречались нечасто. Но даже отдельные случаи резких скачков валютных курсов (например, в 1920-е годы) заставили наблюдавших их людей прийти к сходным заключениям. В докладе Лиге Наций от 1944 года экономист Рагнар Нурксе приходит к следующему выводу:

«Послевоенная история французского франка до конца 1926 года служит наглядным примером абсолютно свободных и бесконтрольных изменений валютных курсов… Опыт Франции со всей очевидностью показал, насколько опасны… все более резкие, идущие вразнос изменения валютных курсов в режиме свободного плавания… Нарастающая амплитуда колебаний усиливает нестабильность вместо того, чтобы скорректировать платежный баланс…. Особенно наглядно это продемонстрировал французский франк в период 1924–1926 годов»[26].

Франция вернулась к золотому стандарту в декабре 1926 года, но официально объявила об этом в 1928 году.

В наши дни трудно предсказать, в каком направлении пойдет свободное плавание валютных курсов, поскольку политика Центробанков окончательно не оформилась. Она основана на бессодержательном теоретизировании Управляющих советов — без твердых правил и даже без исследовательской базы. В таких условиях рефлексивность может принять крайние формы.

Рефлексивность ведет к колебаниям в спросе на деньги. Валюта может дорожать и дешеветь; рефлексивность заключается в том, что снижение стоимости валюты ведет к относительному падению спроса на нее, что сказывается на курсе валюты. Подорожание валюты порождает повышенный спрос, что помогает валюте подниматься дальше.

Снижение валюты — это, без всякого сомнения, инфляция. Во время инфляции стремление людей к накоплению денежных средств ослабевает. Бумажные купюры теряют в цене. Цены растут. Все ждут, что они продолжат расти. Процентные ставки повышаются, и вложения в не приносящую процентов валюту ведут к росту вмененных потерь. Население не хочет хранить деньги, взамен вкладывая капитал в товары и твердые активы, в том числе в иностранные валюты и зарубежные активы. Спрос на деньги снижается. Во время гиперинфляции в Германии в начале 1920-х годов рабочим платили дважды в день, и они сразу же тратили деньги, чтобы те не обесценились у них на глазах. Медленное выравнивание цен в экономике не способно защитить зарубежных инвесторов. Инфляция бьет по ним без промедления посредством резких скачков валютных курсов. Иностранным инвесторам приходится действовать быстро и решительно. Поскольку стоимость их активов снижается, они спешно продают их и на вырученные деньги покупают другую валюту. Спекулянты продают обесценивающуюся валюту без покрытия, чтобы нажиться на ее падении. Спрос на нее сильно сокращается. Если Центробанк не уменьшит денежную массу в соответствии с падающим спросом, валюта снизится еще сильнее. Из-за инфляции люди переходят на более высокую ступень налоговой шкалы, экономика сокращается, спрос на деньги снижается. Предложение опережает спрос, валюта продолжает терять в цене.

Системы управления денежной массой, ориентирующиеся только на предложение, обречены на провал, так как не учитывают изменений в спросе. Они исходят из того, что спрос пропорционален размеру экономики. Такое действительно возможно при монетарных режимах, ориентирующихся на стоимость валюты, например, при золотом стандарте, в определенные периоды истории. Если денежные власти игнорируют стоимость валюты и принимают во внимание только предложение, рефлексия диктует ситуацию на рынке, и спрос непредсказуемо колеблется.

Хотя валюта — это не акции, однако в некоторых отношениях их поведение сходно, особенно при плавающих валютных курсах. И валюта, и акции являются активами. На свободном рынке цены на них отражают не только текущую ситуацию — так называемые фундаментальные показатели, — но и ожидания будущих событий. Фондовый и валютный рынки похожи тем, что при определении стоимости активов каждый из них бесконечно рефлексирует на тему собственного настоящего и будущего.

Если президент табачной компании в ответ на нападки борцов с курением вдруг объявит, что останавливает производство сигарет, чтобы взамен заняться ипотечным кредитованием, акции компании резко снизятся: инвесторы решат, что эксперимент приведет к банкротству.

Материальные составляющие бизнеса — фабрики, контракты с рабочими, цены на табачную продукцию — не изменились, но информация о планах руководства радикальным образом сказалась на стоимости акций табачной компании.

Точно так же замечания представителей руководства — сотрудников Центробанков, чиновников и политиков — могут радикальным образом повлиять на валютные курсы. Что будет, если правительство объявит о запланированной через полгода девальвации? Естественно, никто не станет в течение шести месяцев ждать снижения стоимости своих активов. Спрос на валюту немедленно обвалится — при нынешнем уровне развития информационных технологий это может произойти уже через 30 секунд с момента выступления властей. Валюта тут же испытает давление сверху, для этого ей не понадобится ждать полгода. Некоторые укажут на то, что макроэкономические показатели остались прежними. Но в действительности они изменились.

Редкое правительство заранее объявит о девальвации. Однако власти часто выражают «озабоченность тем, что ситуация может заставить их девальвировать деньги»; порой они говорят, что «предоставляют рынку» право определять стоимость падающей валюты. Разницы, по сути, никакой. Если по той или иной причине валюта снижается, а Центробанк игнорирует ее снижение, само бездействие властей говорит об их отношении. Рынок сделает свои выводы и может еще сильнее понизить валюту. Если Центробанк опять никак себя не проявит, валюта продолжит падать.

«И создал Бог два драгоценных металла, золото и серебро, чтобы служили они мерилом стоимости для всех товаров. Люди также используют их, чтобы запасать богатство. Хотя люди порой запасают и другие товары, делают они это с единственной целью — приобрести золото или серебро. Ибо прочие товары подвержены колебаниям спроса, а они [золото и серебро] их не ведают».

Ибн Халдун, «Мукаддима», около 1379[27]

«Первая функция золота состоит в том, чтобы доставить товарному миру материал для выражения стоимости, т. е. для того, чтобы выразить стоимости товаров как одноименные величины, качественно одинаковые и количественно сравнимые.

Оно функционирует, таким образом, как всеобщая мера стоимостей, и прежде всего в силу этой функции золото — этот специфический эквивалентный товар — становится деньгами».

Карл Маркс, «Капитал», 1867[28]

«Не закон изначально определяет ценность товара, чтобы этот товар потом был избран на роль "денег". Сначала товар должен доказать, что представляет ценность и что наилучшим образом подходит для этих целей, чтобы самостоятельно, без помощи извне стать основным товаром — деньгами. Он сам себя выбирает… Единственным обязательным качеством, отличающим товар, который используется как основа для обмена всех прочих товаров, является устойчивая стоимость. Человеческий род всегда инстинктивно искал на роль "денег" один-единственный товар в мире, который больше всех походил бы на Полярную звезду среди звезд на небе, — такой товар, который меньше всех изменял бы свою стоимость, как Полярная звезда меньше всех меняет свое положение в небе; выбранный "деньгами" товар должен занимать такое место среди прочих товаров, какое занимает Полярная звезда среди прочих звезд».

Эндрю Карнеги, «Азбука денег», 1891[29]

«Золото остается самой совершенной в мире формой платежа. Никто не станет принимать вовсе не обеспеченные бумажные деньги. Золото примут всегда».

Алан Гринспен, 20 мая 1999

«[Золото] не меняет своей природы:… оно не имеет национальности, оно издавна и всем миром принимается за неизменную ценность».

Шарль де Голль

«Золото — это деньги. И все тут».

Джон Пирпонт Морган

В течение последних трех тысячелетий мировые коммерческие центры использовали тот пли иной вид золотого стандарта. Казалось бы, всем пора помять, как работает этот институт. Однако этого не понимают ни его сторонники, ни его противники.

Золотой стандарт в любой из своих многочисленных форм — это система привязки денег к определенному количеству золота. Самый простой способ привязать деньги к драгоценным металлам — это использовать металлы в качестве денег, в виде полновесных монет, слитков, самородков, которые будут торговаться по их товарной стоимости. По мере усложнения денежных систем золотой стандарт перешел к бумажным деньгам, стоимость которых была привязана к стоимости определенного количества золота. Обычно бумажные деньги официально обменивались на золото по требованию. Когда стоимость бумажных денег падала ниже золотого паритета, их возвращали эмитенту, который в идеале должен был изъять их из обращения. Предложение денег сокращалось, стоимость валюты не снижалась. Когда стоимость бумажных денег превышала золотой паритет, денежную массу увеличивали. Механизм привязки к золоту осуществлялся посредством изменения денежной массы. Таким образом, золотой стандарт представлял собой механизм обеспечения денежной эмиссии золотом.

Использование золота в качестве мерила стоимости денег основано на следующей предпосылке: стоимость золота стабильнее, чем стоимость любого другого сырья; она надежнее любых сборных индексов статистических служб и измышлений денежных властей. Золотой стандарт направлен на то, чтобы придать валюте наибольшую стабильность как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе.

Золотой стандарт — это фиксация стоимости, а не количества. Золотой стандарт не является и никогда не являлся системой, при которой объем денежной базы определяется количеством золота у денежных властей. Это обстоятельство объясняет тот факт, что ни импорт, ни экспорт золота, никакие иные аналогичные действия не играют роли, поскольку перевод золота с места на место не изменяет его стоимости.

И в самом деле, на протяжении почти всего XX века золотые запасы крупнейших держав хранились в подвалах Федерального резерва США. «Международные переводы золота» сводились к перемещению золотых слитков по подвальному этажу ФРС. Как ни странно, те же люди, что критикуют других за веру в сверхъестественные способности золота, считают эти передвижения причиной самых разнообразных экономических неурядиц.

Подлежащие обмену на золото жетоны вошли в обиход еще раньше, чем монеты. Во II–III тысячелетии до н. э. роль накладных, по которым на складе можно было получить золото, играли глиняные таблички. В итоге эти таблички стали использоваться при обмене третьими лицами. Золотой стандарт в зачаточных формах существовал буквально с самого начала сохранившейся в письменных источниках истории. Первым известным письменным источником являются упомянутые глиняные накладные.

Китайцы придумали бумажные деньги, подлежащие обмену на серебро, еще в XI веке. Однако действовавшая до 1971 года система привязанных к золоту денег появилась только в XVII веке. До этого деньгами служило как само золото, так и серебро; временами в обращение поступала медь и прочие металлы. Эксперименты длились несколько тысячелетий, от ряда металлов пришлось отказаться. Золото и серебро были выбраны в качестве наиболее устойчивых мер стоимости в этом несовершенном мире. И они прекрасно справились с этой ролью.

Привязанные к золоту бумажные деньги в современном их виде появились не в результате внезапного озарения, они медленно и постепенно создавались на рынке. Многоступенчатый процесс шел почти без участия властей. Многие поначалу выступали против (многие и сейчас выступают против), полагая, что бумага не заменит настоящего золота. Как только правительство увидело, что процесс не остановить и что у бумажных денег есть ряд преимуществ, оно решило придать народному изобретению статус официальной политики.

Золотой стандарт в современной форме — форме подлежащих обмену бумажных денег — зародился, когда люди решили не стеречь накопленное золото, опасаясь воров и прочих неприятностей, а передать его на хранение частным институтам. Взамен им выдавали квитанцию на получение депозита. Положите на депозит унцию золота, получите квитанцию на возврат одной унции. Форма квитанции роли не играла, в ход шли даже написанные от руки расписки при условии, что они были юридически обязывающими. В Великобритании такие расписки появились в начале XVII века: оформлением квитанций занимались желавшие подработать нотариусы. Позже бизнес перешел к ювелирам, которые располагали всем необходимым для хранения крупных партий золота. После 1640 года англичане все чаще сдавали ювелирам на хранение золотые слитки и монеты, получая взамен расписки. Постепенно они осознали, что квитанции имеют такое же хождение, как положенное на депозит золото, или даже лучшее.

Металлические деньги, передаваемые из рук в руки при заключении сделок, имеют ряд недостатков. Вес монет и чистота металла порой сомнительны. Со временем металлические монеты истираются и теряют в цене, подвергаясь естественной девальвации. С целью вернуть им изначальный вес власти периодически проводят перечеканку. Эмитент — чаще всего правительство — может обесценить отдельные монеты, понизив содержание драгоценного металла так, что оно будет уступать нарицательной стоимости. Монеты много весят и не подходят для больших платежей. Первые бумажные деньги появились в Китае, когда жители этой страны решили отказаться от перевозки сотни тысяч фунтов серебряных монет при ведении торговых операций. Современное китайское слово, обозначающее банк, буквально переводится как «движение серебра».

В процессе хождения монеты изнашиваются и поэтому содержат разное количество металла. Поскольку их товарная стоимость различна, привязанные к золоту бумажные деньги на самом деле являются более стабильным, более надежным золотым стандартом, чем золотые монеты. Все бумажные купюры одного номинала подлежат обмену, следовательно, все стоят одинаково.

Более того, можно напечатать любое необходимое количество бумажных денег, в то время как золото и серебро надо еще извлечь из земли. Когда в ходу были металлические деньги, многие люди часто вообще ими не пользовались и никогда не видели дорогих золотых монет. Экономика в основном сводилась к домашним хозяйствам (по большей части крестьянским) и к бартеру. При бартере люди могли пересчитывать товар на деньги (менять ром стоимостью в $10 на пшеницу стоимостью в $10), но бартер оставался бартером.

К 1660-м годам ювелиры стали выдавать расписки не только депозиторам, но и заемщикам, положив начало современному банковскому делу. Уже в 1698 году стоимость погашаемых ценных бумаг (квитанций, банкнот, векселей и т. д.) превзошла стоимость выпускаемых в Британии металлических монет.

К концу XVIII века — временам Адама Смита — у человечества накопился печальный опыт эмиссии не подлежащих обмену бумажных денег. Некоторые мыслители, например Монтескье, пытались обнаружить некую неизменную пропорцию и увязать денежную массу с объемом экономики в целом. Их идеи воспроизведены в аналитической модели монетаристов, сумевших под руководством Мильтона Фридмана оказать серьезное влияние на экономическую науку в 1960-е годы. Эту гипотетическую неизменную пропорцию монетаристы назвали «скоростью обращения денег». Смит подверг жесткой критике теорию монетаристов XVIII века. «Наверное, невозможно определить пропорцию между находящимися в обращении деньгами и общей стоимостью годовой продукции, распространяющейся благодаря этим деньгам, — пишет Смит. — Разные авторы называют пятую, десятую, двадцатую и тридцатую часть этой стоимости».

Смит считал, что денежным властям следует ориентироваться на рыночную стоимость валюты. Именно она должна стать важнейшим принципом управления денежной массой, а не сомнительные академические построения. В конечном счете, граждан — тех людей, кто пользуется деньгами — не волнует объем спроса и предложения. Их заботит только качество валюты, а не ее количество. Только немногие эксперты могут с точностью указать объем денежной базы Федеральной резервной системы, хотя все газеты публикуют информацию о валютных курсах и индексах цен, по которым можно судить об изменениях в стоимости валюты. Финансовые издания регулярно сообщают о стоимости золота в долларах, хотя умалчивают о более значимых для промышленности металлах — алюминии, стали, меди или никеле.

Поскольку банкноты обменивались по требованию на золото или серебро, их достоинство никогда сильно не уступало стоимости соответствующего металла. Любая избыточная эмиссия денег банком приводила к тому, что банкноты обменивались на золото и серебро. Излишек банкнот возвращался в банк. Смит пишет об этом так:

«Общее количество бумажных денег всякого рода, какое может без затруднений обращаться в какой-либо стране, ни при каких условиях не может превышать стоимости золотой и серебряной монеты, которую они заменяют или которая… находилась бы в обращении, если бы не было бумажных денег…. Если в какой-либо момент количество обращающихся бумажных денег превышает эту сумму, излишек, поскольку он не может быть ни отослан за границу, ни использован в обращении внутри страны, обязательно немедленно притекает обратно в банки для обмена на золото и серебро. Многие люди сразу же заметят, что у них на руках больше бумажных денег, чем это необходимо для ведения их дел внутри страны, а так как они не могут отправить их за границу они немедленно потребуют оплаты их банками. Поэтому воспоследует немедленный наплыв в банки для размена всей суммы этих излишних бумажных денег или даже большей суммы. Если банки станут делать при этом затруднения или оттягивать размен, то тревога, которая будет необходимо вызвана этим обстоятельством, еще более усилит наплыв»[30]

Данный механизм основан на коррекции объема денежной массы. Если предложение банкнот превосходит спрос, их возвращают банкам, изымая из обращения. Смит далек от пустого теоретизирования. Он писал свои труды, когда описанный механизм более века служил основой британской и шотландской денежной системы.

При дефляции, когда стоимость бумажных денег превышает стоимость золота и серебра, население осаждает банки с целью обменять драгоценные металлы на банкноты (хотя бы для того, чтобы купить золото и серебро и нажиться на разнице в цене). Однако такое случается нечасто, поскольку банки извлекают прибыль из эмиссии бумажных денег и заинтересованы в увеличении денежной массы.

Именно так работает свободный рынок. Золотой стандарт был создан свободным рынком, народом, и он корректирует объем денежной массы в соответствии с требованиями саморегулирующейся рыночной системы. Для него не требуется ни Центробанка, ни заседающего за закрытыми дверями управляющего совета, ни армии служащих, составляющих на основании статистических данных сомнительные индексы и сводные показатели, не требуется вообще никакой специальной денежной политики. Правительство должно следить только за тем, чтобы банки выполняли свои обязательства и выкупали банкноты за драгоценные металлы.

Смит считает, что банки должны держать резервы в драгметаллах в объеме 20 % от стоимости банкнот. Однако резервы вполне могут составлять 10 % и даже 5 %, если клиенты доверяют банку, считая, что он способен обеспечить конвертируемость своих бумаг. Хотя британский фунт стерлингов во второй половине XIX — начале XX века стал центром мировой денежной и финансовой системы, резервы Банка Англии не увеличились. Доверие к денежной политике британского Центробанка было столь велико, что люди не только охотно принимали его консоли (сокращенная форма термина «консолидированные» облигации без срока давности), но и сам банк в период 1880–1914 годов мог позволить себе золотые резервы на уровне £20–40 миллионов. Для сравнения, резервы Франции и России составляли свыше £100 миллионов. Будучи резервным банком, Банк Англии также хранил резервы иностранных банков, поэтому в реальности его скромные золотые запасы являлись гарантией для гораздо большего объема валюты и депозитов. Количество золота в подвалах банка определяет не количество бумажных денег, а соотношение стоимости золота и стоимости конвертируемой валюты. Если бы Банк Англии внял совету Уолтера Бэджета, влиятельного автора журнала Economist, и увеличил бы золотые резервы до £200 миллионов, на количество банкнот это бы не повлияло. Впрочем, Бэджет этого и не хотел. Увеличение золотых резервов придало бы большую прочность денежной системе во времена кризиса. Банк может увеличивать и уменьшать объем резервов по своему усмотрению: стоимость валюты от этого не будет сильно отклоняться от уровня привязки к золоту, хотя могут наблюдаться отдельные признаки отклонений от этого уровня. В период действия Бреттон-Вудских соглашений, с 1944 по 1971 год, $ 12-миллиардные золотые резервы США служили гарантией для всей мировой денежной системы.

Тем не менее, не все с этим согласны. С точки зрения банкира (или представителя Центробанка в более позднюю эпоху), количество золота в хранилищах банка имеет первостепенное значение. Приток и отток золота указывает на то, меняется ли стоимость банкнот в сравнении с драгметаллом, и служит сигналом для увеличения или уменьшения предложения бумажных денег. То же самое происходит на государственном уровне; золото будет покидать ту страну, валюта которой теряет в цене, так как иностранцы погашают облигации и меняют банкноты на «желтый металл».

Давид Рикардо сделал из этого важный вывод: стоимость валюты можно скорректировать путем изменения денежной массы, так чтобы она всегда соответствовала определенному количеству золота — даже если бумажные деньги не всегда можно обменять на золото, а денежные власти вообще не имеют золотых резервов:

«Именно на этом принципе основывается обращение бумажных денег: все расходы, сопряженные с ним, могут быть рассматриваемы как пошлина за чеканку. Хотя бумажные деньги не имеют никакой внутренней стоимости, все же при ограничении их количества меновая стоимость их так же велика, как и стоимость того же наименования или металла, содержащегося в этих монетах…

Согласно этим принципам нет, очевидно, никакой необходимости, чтобы бумажные деньги для обеспечения их стоимости подлежали размену на монету Необходимо только, чтобы количество их регулировалось в соответствии со стоимостью металла, служащего денежным стандартом»[31].

Из этого не следует, что держатели валюты не имеют права регресса. Даже если правительство не выкупит бумажные деньги, их можно обменять на золото на рынке. Это означает, что даже если у Центробанка закончатся золотые резервы или их не было изначально, он все равно может поддержать золотой стандарт. Золото является мерой стоимости денег, как ярд — мерой длины. Центробанкам необязательно накапливать золото, ведь плотникам не требуется создавать запасы линеек. Вопрос в том, знает ли Центробанк, как правильно пользоваться золотом в качестве меры стоимости и управлять стоимостью валюты.

Даже если бумажные деньги обеспечиваются золотом, правительству вовсе необязательно накапливать «желтый металл». Денежные власти всегда могут купить или запять золото на открытом рынке. Спекулянты регулярно покупают и продают золото, которого у них пет. Если стоимость банкнот не соответствует стоимости золота, тогда золото и банкноты будут просто циркулировать до тех пор, пока проблема не решится. Адам Смит напоминает, что многие банки в XVIII веке пускались на подобные авантюры, пытаясь навязать гражданам большее количество банкнот, чем те намеревались держать.

«Предположим, что вся сумма бумажных денег какого-нибудь банка, которую легко может поглотить и использовать обращение страны, достигает ровно £40 тысяч… Если бы банк попытался выпустить в обращение £44 тысячи, то £4 тысячи, являющиеся излишком над той суммой, которую может легко поглотить и использовать обращение, вернутся к нему почти немедленно после своего выпуска…

Если бы каждая отдельная банкирская компания всегда понимала свои собственные частные интересы и следовала им, обращение никогда не оказывалось бы переполненным бумажными деньгами. Но отдельные банки не всегда понимали свои интересы или следовали им, а потому обращение часто оказывалось переполненным бумажными деньгами.

Благодаря выпуску слишком большого количества бумажных денег, избыток которых постоянно возвращается к нему для обмена на золото и серебро, Английский банк в течение многих лет подряд вынужден был чеканить золотую монету на сумму от £800 тысяч до £1 миллиона в год, или в среднем около £850 тысяч. Для чеканки такого большого количества монет банк… часто бывал вынужден покупать золотые слитки по высокой цене — £4 за унцию, которые он затем выпускал в виде монеты по 3 фунта 17 шиллингов 10,5 пенса, теряя, таким образом, от двух с половиной до трех процентов при чеканке монеты на столь крупную сумму….

Шотландские банки в результате излишеств того же рода должны были все без исключения постоянно держать в Лондоне агентов по скупке для них монеты, причем издержки на это редко держались ниже полутора или двух процентов. Скупленные таким образом деньги посылались в фургонах, и перевозчики страховали их с расходом на это добавочных трех четвертей процента, или 15 шиллингов на £100. Эти агенты не всегда были в состоянии наполнять денежные шкафы своих доверителей с такой же быстротой, с какой они пустели»[32].

Хотя во времена Рикардо выкупать деньги было вовсе необязательно, как было всегда и повсюду, нашлись инфляционисты, сделавшие ставку на необеспеченные деньги с плавающим курсом и на избыточную денежную массу. Рикардо пришел к следующему выводу:

«Опыт, однако, показывает, что ни государство, ни банк не пользовались правом неограниченного выпуска бумажных денег без злоупотребления им. Поэтому в каждом государстве выпуск бумажных денег должен подчиняться известным ограничениям и контролю. И трудно указать лучшее средство для достижения этой цели, чем обязанность тех, кто выпускает бумажные деньги, платить за каждый предъявляемый билет золотом в монете или в слитках»[33].

Рикардо не скупится на колкости, поскольку ко времени написания этих строк британский фунт стерлингов уже 20 лет находился в свободном плавании. Позже Рикардо станет членом <Палаты общин> английского парламента и немало сделает для того, чтобы вернуть Британии золотой стандарт, подготовив почву для длившегося целый век подъема экономики.

По другую сторону Атлантики Соединенные Штаты, заявившие о своей независимости в год публикации «Исследования о природе и причинах богатства народов», готовились перейти на золотой стандарт. Первый министр финансов США Александр Гамильтон, выступая перед Конгрессом, сказал:

«Отдельные штаты и Конституция поступают мудро, запрещая правительственным органам проводить эмиссию бумажных денег; правительство Соединенных Штатов должно с уважением отнестись к духу этого запрета. Хотя эмиссии бумажных денег под контролем единого органа, возможно, и обладают некоторыми нереализуемыми преимуществами и свободны от некоторых недостатков, свойственных эмиссиям в отдельных штатах, по природе своей они настолько подвержены злоупотреблениям — мы почти наверное знаем, что этих злоупотреблений избежать невозможно — что мудрость правительства заключается в том, чтобы не доверять самому себе, пользуясь таким соблазнительным и опасным средством. В спокойные времена оно не ведет к пагубным последствиям и может быть даже использовано во благо; но в период серьезных испытаний оно почти наверняка обернется злом. Печатать бумажные деньги намного легче, чем облагать граждан налогами, так что правительство в случае тяжких испытаний вряд ли откажется от использования этого ресурса, чтобы по мере возможности избежать других ресурсов, менее благоприятных для его популярности. Даже если дело не дойдет до образования "пузыря" все завершится как минимум взвинченным и искусственным положением дел, несовместимым с нормальным и успешным курсом политической экономии.

Между бумажной валютой, подкрепленной лишь авторитетом правительства, и бумажными деньгами, выпущенными банком и подлежащими обмену на металл, есть одно важное различие: в первом случае не существует стандарта, к которому можно было бы обратиться, определяя, какое количество нужно для удовлетворения спроса, а какое станет дополнительной нагрузкой для обращения. Во втором случае стандарт происходит из спроса. Если денег напечатано больше необходимого, они вернутся в банк»[34].

Золотой стандарт, принятый в ряде стран, является по существу мировой валютой. Он не нуждается в центральных органах управления, не зависит от каких-либо бюджетных ограничений и правил. Любая страна, решившая перейти на золотой стандарт, может сделать это в одностороннем порядке. Это общемировая валюта. Доллар — это просто обмениваемый на золото контракт; то же самое относится к британскому фунту стерлингов, евро или иене. Такие контракты обычно выпускались частными учреждениями, и единственная разница между долларом из коммерческого Банка Теннесси и купюрой в один фунт стерлингов из коммерческого Банка Ноттингема заключалась в количестве золота, которое держатель денежных знаков мог получить, предъявив их в банке. «Доллар», «фунт стерлингов», «франк» и тому подобные термины означали не многим больше, чем определенный вес драгметалла, так же легко конвертируются друг в друга, как галлоны в литры. В прошлом даже были предложения отказаться от старых названий валют и перейти взамен на метрическую систему — банкноты в 10 грамм, монета в 0,1 грамма. Британский фунт стерлингов когда-то буквально значил фунт серебра. За несколько столетий в Британии так и не появилось отдельной монеты или купюры, соответствующей этой деноминации.

Сейчас многие говорят о введении единой мировой валюты, как будто это некая утопия наподобие единого мирового правительства. На самом деле мир веками пользовался единой валютой, от которой отказался всего 30 лет назад — по легкомыслию, невежеству и недоразумению. Эту единую валюту можно ввести повторно, как в свое время это сделала Британия. Британия, бывшая в то время крупнейшей экономической и финансовой державой, вернулась к золотому стандарту 1 мая 1821 года — спустя 24 года и два месяца после того, как отправила фунт стерлингов в свободное плавание.

При золотом стандарте рынок золота остается открытым, свободным от правительственных манипуляций. Управляющие органы не производят интервенций на золотой рынок, чтобы поддержать цены или подавить их рост. Принято говорить, что проводящее девальвацию правительство «изменило цену золота», но на самом деле меняется стоимость валюты. Расширение или сокращение денежной массы меняет стоимость валюты относительно золота, но на само золото оно влияния не оказывает. Золото служит термостатом для денежной системы. Когда рынок золота покажет, что денег слишком много, избыток денег уничтожается. Когда рынок золота покажет, что денег слишком мало, деньги подпечатываются. Термостат указывает только на то, что пора прибавить или убавить отопление в доме, но трясти его, чтобы установить нужный температурный режим, не следует.

В наше время за золотой стандарт часто принимают систему, при которой власти манипулируют рынком золота, покупая или продавая крупные партии золота в процессе стерилизованной интервенции (то есть без соответствующих изменений денежной массы), чтобы породить на рынке кратковременные отклонения от нормы. Эта система совершенно неэффективна. Без изменений в соотношении спроса на деньги и их предложения рынок золота быстро возвратится к исходной точке. Если Центробанк продолжает покупать и продавать золото без коррекции денежной массы, его золотые запасы скоро закончатся. Золотой стандарт не повинен в том, что некоторые Центробанки допускают подобную глупость.

Вся имеющаяся информация о ситуации на денежном рынке заключена в выраженных в долларах котировках золота — точно так же, как вся информация о зарегистрированной на фондовом рынке компании содержится в котировках ее акций. Подобно всем рыночным ценам, цены на золото — это один из способов передачи информации. Рынку золота не нужны бюрократы и статистические службы, как советские чиновники, планировавшие экономику, оказались не нужны фондовому и сырьевому рынкам. Рынок золота, оставаясь сырьевым рынком, более всего схож с валютным рынком. Он показывает рыночное соотношение валюты, но не с валютами других стран, а с наднациональной валютой всего человечества, единственным мировым неправительственным денежным стандартом. В качестве такового рынок золота быстрее реагирует на денежные изменения, чем любой другой вид сырья.

Золотой стандарт укрепляет демократию, не обеспеченные золотом бумажные деньги ее разрушают. Без золотого стандарта бесчисленные денежные соглашения между гражданами зависимы от фантазий управляющего совета — закрытого, не избираемого и изолированного от общества органа. Эволюция денег шла по направлению к системе, независимой от решений политических сил. В конце XIX века пришлось отказаться от биметаллического стандарта, поскольку вопросы прибыли и убытков, успеха и неуспеха, рентабельности и банкротства решались в зависимости от политических настроений: политики решали, в каком металле производить платежи, в золоте или серебре. Этот вопрос стал чуть ли не главным яблоком раздора в государстве и в конечном итоге был решен на президентских выборах в США, хотя нашим современникам может показаться, что споры велись из-за сущих пустяков.

Те же ошибки допускаются и при составлении различных «корзин», например, индексов цен на сырье. Каким образом взвешивать компоненты индекса? Какие именно виды и сорта сырья в него включать? Каким образом рынок передает информацию о ситуации с деньгами посредством сырьевой корзины? Любой вид сырья, не являющийся простым химическим соединением, представлен целым рядом сортов, которые со временем могут меняться и даже исчезать. Это сбивает с толку. Если брать нефть, то какой ее сорт — West Texas Intermediate, Brent или Urals? С доставкой или прямо у скважины? Хлопок, зерно, рыба и кожа в прошлом считались важными видами сырья; в наши дни на первый план вышли титан, уран, хлорвинил и карты динамической оперативной памяти (DRAM). Кому-то это покажется не столь важным вопросом, однако, когда на карту поставлены целые состояния, любой вопрос может вызвать яростные споры. Заинтересованные лица пытаются создать лобби в правительстве, чтобы протолкнуть выгодные им поправки. Когда какой-то вид сырья дешевеет, сторонники девальвации настаивают на повышении его веса в корзине (сторонники девальвации были и будут во все времена). «Корзина» осложняет обмен валюты на золото. При системе монометаллизма вопроса о том, сколько стоит доллар, не возникает. Вопрос не в том, что выбрать — золото или серебро, речь идет только о золоте. Золото — это химический элемент, и он не изменится ни через 10, ни через 50, ни через 100 лет. При заключении контрактов золото исключает возможность возникновения юридических разногласий в будущем. На протяжении человеческой истории число используемых в качестве денег видов сырья неуклонно сокращалось, а не росло.

Как показывает практика, сводные индексы цен на сырье приблизительно на год отстают от изменений в стоимости валют. Другими словами, когда валюта дешевеет, золото немедленно дорожает, а цена обширной сырьевой корзины повышается только через год. Данное явление наблюдалось на протяжении многих веков, наблюдается оно и сейчас, так что строить денежную систему на базе такого неточного и запаздывающего показателя не представляется оптимальным способом решения проблемы. Решения об увеличении или уменьшении денежной массы следует принимать на ежедневной и даже на ежечасной основе.

Сила золотого стандарта не является функцией от количества спрятанного в хранилище золота. Прежде всего она заключается в надежности обещания, данного правительством. Если правительство остается верным данному людям обещанию, то требуется очень немного золота: в конце XIX века к этому пришла Великобритания, имея за плечами полученный в течение двух столетий опыт. Если правительство намерено нарушить данное народу обещание, не поможет даже то, что сокровищница Мидаса до отказа заполнена золотом. Правительство может одним росчерком пера конфисковать золото, уничтожив золотой стандарт, как сделал Рузвельт в 1933 году и Никсон в 1971-м. (Кстати, в результате принятого Рузвельтом решения резко увеличились государственные запасы золота.)

Напротив, располагая значительными запасами золота, власти могут не слишком тщательно блюсти золотой стандарт. Колоссальные резервы золота, скопившиеся в Соединенных Штатах после Второй мировой войны, навели на мысль нарушить правила и создать прецедент. В течение последующих 20 лет нарушение правил вошло в привычку, что в результате привело к краху мировой денежной системы. С другой стороны, когда в конце XIX века Банк Англии решил ограничиться минимальными резервами, он стал вести дела с легендарной точностью.

На протяжении всей истории человечества власти не раз возвращались к золотому стандарту по одной простой причине: из-за дешевизны денег. Поскольку золотой стандарт обеспечивает стабильность денежной системы, которая, в свою очередь, оборачивается экономической стабильностью, процентные ставки могут сильно снизиться и бесконечно долго оставаться на минимальной отметке. Процентные ставки, бытовавшие во времена золотого стандарта, немыслимы при нынешнем хаосе в денежной системе. В период расцвета Амстердама в XVII веке процентные ставки держались близ отметки в 3,5 %. В 1751 году солидная часть британского госдолга была рефинансирована под 3 % годовых с неограниченным сроком погашения. После роста во время наполеоновских войн и непосредственно после них процентные ставки в Британии снова опустились и па протяжении второй части

XIX века оставались в районе 3 %. Участие во Второй мировой войне финансировалось под 2,25 %. Любой мог взять кредит под низкий процент, что подстегнуло рост экономики. Ставки корпоративного кредитования обычно не достигали 5 %, даже если срок погашения облигаций составлял 40, а то и 100 лет. В 1957 году в Соединенных Штатах при покупке первого дома можно было взять ипотеку под 4,57 %: ставка в 6 % считалась слишком высокой. Низкие процентные ставки являются свидетельством стабильной стоимости золота.

Взять кредит в золоте возможно и в наши дни. Золотодобывающие компании именно так и поступают. Заемщик берет в кредит золото, а не доллары, и возвращает долг золотом. Процентные ставки по таким золотым кредитам (их называют лизингом) не сильно изменились по сравнению со ставками в Амстердаме в XVII веке или в Британии в XIX веке: на протяжении последних 20 лет они составляли около 1,5 %. Дисконтная ставка по золотым кредитам прослеживается также при определении стоимости золотодобывающих компаний. В отличие от других металлургических фирм, они оцениваются по объему резервов с дисконтной ставкой ниже 5 % (рис. 5.1).

Рис. 5.1. Годовая ставка лизинга золота и процентная ставка «прайм» по банковским кредитам первоклассным заемщикам в США, в процентах годовых, 1988-2005

Против золотого стандарта часто приводят следующий довод: он нарушает торговый баланс между странами, делая невозможным устойчивый дефицит и профицит текущего счета. Утверждение это абсурдно. Золотой стандарт не приводит к таким нарушениям и не должен приводить.

Эта теория приписывается Давиду Юму. Считается, что эти взгляды лучше всего отражены в его эссе «О торговом балансе», опубликованном в 1752 году. В наши дни практически любой научный труд на эту тему, любой вузовский учебник ссылается на Юма, искажая смысл сделанных им выводов.

Все финансовые соглашения, возможные при плавающих валютных курсах, возможны также при золотом стандарте. Если валюты двух стран привязаны к золоту, им легче вести международную торговлю и проводить финансовые операции, поскольку риски, связанные с колебаниями валютных курсов, сведены на нет. Следствием являются мощные международные потоки капитала. Прекрасным примером тому может служить активизация потоков капитала в конце XIX века. Однако в наши дни это явление довольно неудачно названо «несбалансированностью текущего счета».

Международная торговля золотыми слитками — это просто передвижение золота из тех стран, где оно в относительном избытке (из золотодобывающих государств), в страны, где оно в относительном дефиците (в государства, не имеющие золотых рудников). Таким образом, стоимость золота, по словам Юма, «подобна воде», то есть всегда на одном уровне, всегда и повсюду одинакова.

Другая причина международных трансфертов золота заключается в том, что не все страны способны правильно распорядиться золотым стандартом.

Две страны, перешедшие на золотой стандарт, с успехом пользуются одной денежной системой. Денежные отношения между ними мало чем отличаются, положим, от отношений между разными штатами США. Вряд ли кого волнует вопрос о том, каков платежный баланс Нью-Джерси и не образовался ли у этого штата торговый профицит с Пенсильванией.

Подобные вопросы неуместны. Страдает ли штат Нью-Йорк от избытка денег, а Коннектикут — от их недостатка? Такой вопрос никому и в голову не придет. Если вопрос о торговом балансе между Нью-Йорком и Гонолулу или между Майами и Анкориджем не имеет смысла, поскольку пользуются они одной и той же валютой, то же самое справедливо в отношении Бостона и Монреаля, Сиэтла и Ванкувера, Сан-Диего и Тихуаны. Юм приводит те же доводы:

«То, что справедливо относительно малых частей человечества, должно быть верно и по отношению к большим. Провинции Римской империи, без сомнения, так же хорошо поддерживали баланс между собой и с Италией без. помощи законодательства, как и различные графства Великобритании или отдельные приходы каждого графства. Всякий, кто путешествует теперь по Европе, может по ценам товаров убедиться в том, что, вопреки нелепой ревности государей и правительств, деньги сами собой пришли почти в полное равновесие, и разница в этом отношении между одним государством и другим — не больше той, какая часто бывает между различными провинциями одного и того же государства»[35].

Приписываемые Юму теории на самом деле являются теориями меркантилистов. Это меркантилизму свойственна лихорадочная озабоченность иллюзорной «несбалансированностью мировой торговли», не исчезнувшая до настоящего времени. Представители классической экономики начиная с Юма покончили с ложными представлениями меркантилистов, что привело к расцвету мировой торговли².

К сожалению, многие сторонники золотого стандарта предлагают ввести «реальный», «истинный», «чистый» или «100-процентный» золотой стандарт. Они подразумевают под этими неточными терминами систему, которая так и не получила распространения и вымерла в середине XVIII века. Золотым стандартом является любая система, привязывающая валюту к золоту с использованием рыночных процессов на основе коррекции денежной массы. Более «реального» или «истинного» стандарта не существует. Сторонники «чистого золотого стандарта» исходят из того, что в прошлом власти нарушали данные ими обещания. Пытаясь ввести нерушимый золотой стандарт, не подвластный ухищрениям властей, они разработали план, который невозможно реализовать ни по техническим, ни по политическим соображениям. Разговоры о «чистоте» стандарта ведутся со времен Возрождения. Голоса самых эксцентричных поборников «твердых денег» традиционно звучат контрапунктом для голосов самых рьяных поборников «мягких денег» — гораздо более многочисленных.

Требования 100-процентного обеспечения бумажных денег (или полного перехода па металлические деньги) невыполнимы по определению. В настоящее время в мире хранится около 4 миллиардов унций золота. Благодаря добыче «желтого металла» эта цифра ежегодно увеличивается приблизительно на 2 %. При рыночных котировках на уровне $350 за унцию мировые запасы золота стоят около $1400 миллиардов, в то время как денежная база США составляет $800 миллиардов. Другими словами, для 100-процентного золотого обеспечения долларовых банкнот США в Форт Нокс пришлось бы свезти около половины всех мировых запасов золота — включая обручальные кольца, зубные пломбы, часы Rolex и гроб Тутанхамона! Остальным странам пришлось бы обеспечивать себя золотом самостоятельно. Эти подсчеты не включают банковские депозиты, которые, если рассуждать по этой схеме, тоже должны получить 100-процентное золотое обеспечение. Полный объем долларовых банкнот вместе с депозитами недавно достиг в США $7,061 триллиона, не включая номинированных в долларах депозитов в других странах.

Даже если бы эти требования были выполнимы, они бы ничего не дали. Сила золотого стандарта заключается в том, насколько правительство выполняет обещание поддерживать целостность денежной системы. Власти не обязаны извлекать золото из-под земли и вновь зарывать его в подвалах. Если они верны обещанию, то золота потребуется очень немного. Если обещание нарушено, никакие золотые запасы не исправят положение.

Как показало время, фиксированные объемы золотых резервов — предназначенные для 100-, 40- или 10-процентного обеспечения валюты — чреваты разными нарушениями. Запасы золота откладываются на черный день, но когда он настает, учреждения не могут воспользоваться резервами: им запрещает закон. Можно провести следующую аналогию. Представьте себе, что правила обязывают туристов брать с собой в поход дождевики, но когда начинается дождь, правила запрещают им вынимать дождевики из рюкзаков! За долгие годы выяснилось, что мировая денежная база растет быстрее мировых запасов золота, и поэтому правительства не раз снижали требования к золотому обеспечению банкнот. Экономия золота абсолютно естественна и неизбежна. Конечным выражением этой тенденции стала Бреттон-Вудская система, в которой единственным резервом для обеспечения мирового золотого стандарта были признаны золотые запасы США. Европейские государства также хранили золото, но хотя это золото и называлось «резервами», оно не подлежало обмену на бумажные деньги и являлось просто принадлежащим государству металлом.

Увы, но критика в адрес сегодняшних поборников золотого стандарта во многом обоснована.

Человечество выбрало золото в качестве мирового стандарта стоимости после тысячелетних экспериментов, в ходе которых пришлось отказаться от множества других решений. Раковинами каури когда-то расплачивались друг с другом жители Океании, Африки, Ближнего и Дальнего Востока. Еще в начале XX века они принимались сборщиками налогов в Уганде. На роль денег претендовали также коровы, пшеница, китовый ус, гигантские каменные диски и бусы. В 1715 году в Северной Каролине законными средствами платежа были объявлены 17 видов сырья. В гомеровском эпосе встречаются упоминания о том, как в античные времена деньгами служили котелки и железные треножники.

Альтернативные варианты встречались больше на периферии. Мировые торговые центры вскоре перешли на металлы. «И был Авраам очень богат и скотом, и серебром, и золотом», — говорится в Ветхом Завете (Книга Бытия, 13:2). Судя по всему, в Древнем Египте металлические кольца использовались в качестве денег еще в додинастический период (IV тысячелетие до н. э.). Кольца из металла обнаружены при раскопках в Микенах и в Кносском дворце на Крите. Медь и бронза перестали привлекать европейцев, и во времена Римской империи они перешли на золото и серебро, однако Китай еще долго пользовался менее ценными металлами. В бассейне реки Замбези археологи обнаружили свидетельства того, что в 100 000 году до н. э. здесь производилась подземная добыча золота. В Новом свете в качестве разменной монеты использовали зерна какао, однако индейцы накопили огромные запасы золота и серебра — на радость испанцам. В конце XIX века мир отказался от серебра — последнего конкурента золота (правда, Китай с Индией снова отстали). Как минимум с VIII века до н. э. человечество опробовало десятки, а то и сотни денежных систем, управляемых аналогами современных комитетов по денежно-кредитной политике при Центробанках. Ни одна из них успеха не имела, и население предпочитало вернуться к системам, основанным на драгоценных металлах.

То, что для денежной системы золото стало Полярной звездой, универсальным стандартом стоимости, произошло не вследствие дедукции и взвешивания «за» и «против», а в результате тысячелетнего опыта проб и ошибок. Оглядываясь назад, можно только догадываться, почему так произошло. Никто не собирается утверждать, что золото — это совершенная, неизменная мера стоимости. Просто это наилучшая мера из всех доступных человечеству, способная уберечь граждан от последствий инфляции и дефляции в том случае, если достаточно долго ее придерживаться. Даже Полярную звезду нельзя считать совершенно неподвижной, как нельзя считать постоянными и неизменными магнитные полюса Земли.

Китай, Япония, Африка, Европа и обе Америки перешли на золото и серебро независимо друг от друга. Такие результаты невозможно объяснить, просто сославшись на предрассудки. При этом лишь немногие способны объяснить происхождение предрассудков и верований функциональными преимуществами золота.

Золото использовалось в денежных и квазиденежных целях еще до появления первых письменных источников, опередив серебро на несколько тысяч лет: чтобы выделить серебро из руды, нужны определенные познания в металлургии. Поскольку золото — редкий и дорогостоящий металл, оно было малопригодно для мелких, ежедневных торговых операций. Долгое время золото оставалось на вторых ролях, уступая первенство более ходким средствам обмена: раковинам каури, пшенице, а позже — бронзе, меди и серебру.

Золото — это химический элемент, не вступающий во взаимодействие с другими элементами и всегда встречающийся только в одной форме. Оно не окисляется и не ржавеет. Золото очень пластично, его легко раскатывать в фольгу с помощью ручных инструментов, а затем вновь преобразовывать в комки. Оно легко плавится и дробится. Оно обладает таким большим удельным весом, что подделать его невозможно: все прочие металлы (за исключением платины, которая еще дороже) имеют меньшую плотность, и обнаружить их примеси не представляет труда. В отличие от раковин каури, золото нельзя сломать или раздавить. Оно присутствует повсюду в мире, даже в морской воде.

Золото — на удивление бесполезный металл. Промышленного спроса на него нет, за исключением таких отраслей, как электроника и стоматология. Ювелиры (включая мастеров по изготовлению золотых зубов) используют золото в квазиденежных целях. Для изготовления ювелирных украшений в золото приходится добавлять другие металлы, поскольку в чистом виде это слишком мягкий материал. Серебро химически более активно и применяется, например, в фотографии. Более половины всего производимого ныне серебра идет на производство фотографических усилителей, электроприборов, катализаторов, припоев, амальгамы для зубных пломб и подшипников. Медь и бронза активно использовались уже в античные времена и сейчас используются в самых разных отраслях. Эти металлы стоят так мало, что годятся для изготовления разве что самых мелких монет.

В результате золото практически не потребляется, не используется и не выбрасывается за ненадобностью. Спрос па золото в иных, нежели денежных, целях очень невелик. Промышленникам не надо оспаривать у денежных властей право распоряжаться золотом. На долю электроники и стоматологии — двух крупнейших областей применения «желтого металла» — приходится около 6 % годового объема производства, что составляет приблизительно 0,12 % от общего объема мировых запасов. С утилитарной точки зрения применение золота в стоматологии необязательно. Новые технологии позволяют снизить потребление золота при производстве электроники. Из 125 миллионов килограммов золота, извлеченных из земли за всю историю человечества до 2001 года, в наличии осталось 106 миллионов, что приблизительно равно 85 %^!. Центробанки получили около 34 миллионов килограммов, частные лица — 72 миллиона.

Рынок золота не так подвержен перепадам спроса и предложения, как другие рынки. Такие виды сырья, как сталь, пищевые продукты и нефть потребляются в течение года после даты их производства. Для большинства сырьевых ресурсов производство и предложение почти синонимичны. Но годовой объем добычи золота на рудниках составляет ничтожную часть мировых запасов, а именно около 2 %, а конечное потребление и того меньше. В среднем за год запасы золота возрастают со 100 единиц до 102; если вдруг по каким-то причинам добыча золота удвоится, то запасы увеличатся со 100 до 104 единиц. Если добывать золото совсем перестанут, запасы как были в начале года на уровне 100 единиц, так и останутся на том же уровне в конце года. Добыча золота ведется повсюду в мире, так что резкого увеличения или уменьшения объемов производства из-за политических факторов не ожидается. ЮАР, мировой лидер по добыче золота, в 1999 году произвела 450 000 килограммов, или около 19 % от общемирового объема добычи, составляющего 2,30 миллиона килограммов. Соединенные Штаты были на втором месте с 340 000 килограммов, Австралии осталось третье место с 300 000 килограммов. Страны, не вошедшие в восьмерку крупнейших производителей, в общей сложности добыли 700 000 килограммов.

Будущая стоимость фьючерсов на золото никогда не бывает ниже их стоимости на данный момент — в этом их отличие от фьючерсов на другие виды сырья. Другими словами, процентные ставки по кредитам в золоте всегда положительны. Торговля фьючерсами на золото напоминает торговлю фьючерсами на валюту. Золото — это деньги. Китайцы, корейцы и японцы прекрасно выразили эту мысль: они пользовались одним иероглифом как для обозначения золота, так и для обозначения денег вообще. Хотя в этих странах при заключении меньших сделок принято было расплачиваться серебром, иероглиф для серебра обозначает только металл.

Золото не обладает волшебной, внутренне присущей ему ценностью. Золото востребовано, потому что оно веками исполняло роль денег — точно так же, как сталь служила для производства машин, а медь — для изготовления электропроводов. Вот почему люди продолжают извлекать золото из-под земли, каких бы усилий это им ни стоило.

Человечество до сих пор не изобрело техники, которая позволила бы сильно удешевить добычу золота. За последние два столетия золотодобывающие технологии понемногу совершенствовались, но все преимущества были сведены на нет ухудшением качества месторождений: за 5000 лет горных выработок наиболее доступные залежи золота были почти полностью исчерпаны.

За минувшее тысячелетие самым сильным ударом, нанесенным по рынку золота, было открытие и разграбление Нового Света испанцами. Добыча золота больше не представляла проблему, так как оно уже было извлечено из-под земли, и его оставалось только украсть.

Отсутствие у индейцев иммунитета к оспе облегчило испанцам задачу. В результате в Европу хлынули потоки золота и серебра; последнего было больше. Судя по отдельным источникам, в течение XVI века цены на сырье в Европе в золотом исчислении выросли в пять раз. Но столетие — это очень долго. Пятикратное увеличение цен за 100 лет — если цифры не врут — означает, что в год они прибавляли около 1,6 %. Даже наиболее активно контролируемая валюта никогда не могла обеспечить столь стабильный и предсказуемый рост цен.

Начиная с 1492 года, мировые запасы золота никогда не увеличивались более чем на 5 % в год. Даже этот скромный рекорд удалось повторить только однажды, во время «золотой лихорадки» 1850-х годов. «Золотая лихорадка» периода 1890–1910 годов увеличила объемы добычи до 3–4% от мировых запасов. После 1910 года рост составлял в среднем 2 %[36].

Многие исследователи опирались на разнообразные сырьевые индексы, чтобы проследить, как на протяжении веков сохраняется стоимость золота. Яркий тому пример — книга Роя Джастрама «Золотая постоянная». Однако нет оснований считать, что сырьевые индексы являются лучшим, чем золото, мерилом стоимости. Золото выбрано путеводной звездой для денег потому, что оно не подвержено рыночным факторам, от которых столь зависимы прочие сырьевые ресурсы. К тому же в долгосрочных индексах часто перевешивает тот или иной вид сырья. Золото лучше других ориентиров позволяет понять, чем вызваны изменения в ценах — тем, что фон Мизес назвал «товарной составляющей», или тем, что в его терминологии звучит как «денежная составляющая». Золотой стандарт создан не для того, чтобы давать стабильные цены, как говорится в некоторых определениях. Он призван обеспечить стабильные деньги.

Если в сырьевой индекс с большим весом введен хлопок, он зависит от таких факторов, как популяция хлопковых долгоносиков, цикличность урожаев и неурожаев, торговых барьеров. В других индексах перевешивает пшеница. Изучая эти индексы, ни в коем случае нельзя сравнивать их с современными индексами потребительских цен, которые меняются крайне медленно и во многом обусловлены ценами на жилье, образование и здравоохранение. Читатель, отметивший 17-процентное снижение некоторых сырьевых индексов в 1840-е, 1890-е или 1930-е годы, тут же представит себе события, способные вызвать 17-процентное падение индекса потребительских цен в наши дни. Вне всякого сомнения, он вообразит себе трагические события. Старую статистику лучше сравнивать с индексом, составляемым Управлением по изучению товарных рынков (Commodities Research Board): за несколько последних десятилетий он несколько раз изменялся более чем на 20 %. В период с 1996 по 2000 год, например, цены на пшеницу в Соединенных Штатах снизились более чем на 60 % (при составлении индексов цен, охватывающих большие временные отрезки, пшенице отводится особая роль).

В долгосрочной перспективе у золота безупречный «послужной список». Когда Британия ввела золотой стандарт в 1717 году, цены на сырье были приблизительно такими же, как в 1931 году, когда Лондон отказался от привязки фунта стерлингов к золоту. То же самое относится к Соединенным Штатам в период с 1800 по 1930 год.

Начиная с 1971 года, волатильность рынка золота почти полностью обусловлена волатильностью валют, в которых золото оценивается, в особенности доллара. Продажи золота Центробанками или колебания в объемах добычи очень незначительны в сравнении с мировыми запасами и не могут оказать сильного воздействия на цены. Предсказаниям о том, что после 1971 года золото станет одним из видов сырья и будет торговаться ниже $7 за унцию, не суждено было сбыться. Золото было и остается стандартом стоимости для всего человечества, и, как предсказывал фон Мизес, ни одно правительство на свете не способно это отменить, поскольку правительство не причастно к созданию этого стандарта.

У человечества пет абсолютного мерила, которым можно было бы измерить стоимость золота. Если бы оно было, люди давно бы приняли его за стандарт и отказались бы от золота. Однако на сегодня совершенно ясно, что если стоимость валюты снижается относительно золота, начинается инфляция. Если стоимость валюты растет относительно золота, начинается дефляция. Это справедливо по отношению к любой валюте, измеряемой в сравнении с золотым стандартом.

Золото играло роль денег, потому что это работало. Золото оказалось лучше любых претендентов на эту роль. Власти неоднократно от него отворачивались, но золото в том неповинно: оно исправно служило стандартом стоимости. От золота отказывались потому, что власти строили свои планы насчет национальных валют, не думая о поддержании их стабильности. Если человечеству четыре века подряд, более того, четыре тысячелетия подряд удавалось поддерживать стабильность денег, почему бы не предположить, что в будущем оно сможет повторить свой успех?

«Есть только один способ покончить с капитализмом — это налоги,

налоги и еще раз налоги».

Карл Маркс

«Самая непонятная вещь на свете — это подоходный налог».

Альберт Эйнштейн

«Ай-гун обратился к Ю Жо:

— Год выдался голодный, и средств не хватает. Как быть?

Ю Жо ответил:

— Почему бы не восстановить десятину?

Ай-гун сказал:

— Мне даже двух десятин не хватит, на что мне одна десятина?

И услышал в ответ:

— Если у народа будет достаток; то разве может не хватать правителю?

А если у народа не будет достатка, то разве может хватать правителю?»

Конфуций, «Беседы и суждения» (12:9)

Возможно, вся классическая экономика строится вокруг идеи, известной как «закон Сэя» — по имени великого французского экономиста Жана-Батиста Сэя. Закон Сэя очень прост, но понять его не так легко. Изложить его тоже непросто.

В кратком пересказе закон Сэя гласит, что производство и потребление являются двумя сторонами одного процесса — «экономического созидания», посредством которого граждане кооперируются для изготовления необходимых им продуктов. Следовательно, избыточное предложение или недостаточный спрос, традиционно считавшиеся причинами рецессии и экономического спада, на самом деле говорят о недостаточных объемах производства.

Однако столь краткое изложение вряд ли кого устроит. Джон Стюарт Милль дал на редкость понятное объяснение этому явлению:

«Чтобы стать богаче, государству требуется не потребление, а производство. Если есть последнее, то первого тоже будет хватать. Чтобы производить, производитель захочет потреблять; иначе зачем ему трудиться втуне? Он может не захотеть потреблять свою собственную продукцию, однако стремление производить и продавать возникает из желания покупать. Следовательно, если производители в общей массе все больше и больше производят и продают, они все больше и больше покупают. Можно не желать того, что производишь сам, но каждому хочется получить больше из того, что произведено другими. Поэтому никогда не производится товаров больше, чем может быть потребляемо. Однако всегда было немало таких людей, кому хотелось бы получить некий товар, но удовлетворить свое желание они не могли, потому что не в состоянии произвести товар самостоятельно или предложить что-нибудь в обмен за него. Законодателя, таким образом, не должны волновать вопросы потребления. Все, что может быть произведено, будет потребляться, пока желания людей, обладающих средствами производства, не будут полностью удовлетворены, и производство не прекратит расти. Законодатель должен следить за двумя вещами: чтобы никакие препятствия не мешали тем, кто обладает средствами производства, использовать их так, как им кажется лучше; и чтобы те, кто на данный момент не имеет средств производства для удовлетворения своих желаний, получили бы возможность купить эти средства и, став производителями, начать потреблять»[37].

Другими словами, перепроизводство и недостаточное потребление, бывшие предметом споров на протяжении нескольких столетий до Милля и продолжающие занимать экономистов в наши дни, не являются характерными особенностями рыночной экономики. Теории глобального перепроизводства, популярные в 1990-е годы, столь же несовершенны, как меркантилизм, раскритикованный в свое время Сэем и Миллем.

Верное наблюдение, легшее в основу закона Сэя, часто доводится до гротескного утверждения, что «предложение рождает собственный спрос», из чего можно сделать вывод о невозможности рецессий и экономических спадов. Временами последователи Сэя были повинны в искажении его учения не меньше его противников. Разумеется, ни один экономист в здравом уме и твердой памяти не станет отрицать, что порой случаются рецессии, периоды длительной стагнации и сокращения экономики. Даже сейчас большинство стран на Земле — а их более сотни — агонизируют в экономическом смысле, а наиболее успешные государства далеки от своего потенциала. Сэю довелось пережить период экономических потрясений — Великую французскую революцию, гиперинфляцию и возвышение Наполеона. Вопрос о том, как распадаются экономики, волновал его не меньше того, как эти экономики растут. Глава 15-я книги I «Трактата по политической экономии» (1803), в которой излагается принцип, известный как закон Сэя, завершается следующими двумя абзацами:

«В поселке, городе, крае или стране, где много производят и где каждую секунду увеличивается сумма произведенных товаров, почти все отрасли — торговля, обрабатывающая промышленность, промышленность вообще — дают достойную прибыль, поскольку спрос велик, а на рынке, готовом платить за новые производственные услуги, всегда множество товаров. И наоборот, повсюду, где производство не развивается из-за ошибок населения или по недосмотру правительства и не успевает за потреблением, спрос постепенно сокращается, стоимость товаров начинает уступать себестоимости; никакое усилие на производстве не вознаграждается должным образом; прибыли и зарплаты сокращаются; капиталовложения становятся все менее выгодными и все более рискованными; капитал расходуется понемногу, несмело и только по мере необходимости, ведь все источники прибыли иссякли. Трудящиеся страдают от отсутствия работы; семьи, ранее находившиеся в сносных условиях, все сильнее чувствуют, что крайне стеснены в средствах; те, кто раньше испытывал трудности, становятся и вовсе нищими. Уменьшение численности населения, нищета и возврат к варварству приходят на смену изобилию и счастью.

Этим бедам сопутствует сокращение производства, и преодолеть их можно только бережливостью, разумом, активностью и свободой»[38].

Производство и потребление — это две стороны одной медали, но Сэй считает, что лучше сосредоточиться на производстве, то есть на предложении, а не на потреблении, то есть спросе. Здесь напрашивается аналогия со старым спором о том, Земля ли вращается вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли. Рассуждая чисто технически, обе точки зрения имеют право на существование. Выбор центра произволен; если в качестве центра избрать Землю, тогда Солнце действительно будет вращаться вокруг нее. Если центром избрать Солнце, то совершать обороты будет Земля.

Мы ставим Солнце в центр потому, что так нам удобнее понимать небесную механику. Представители классической школы решили вывести подъемы и спады в экономике из роста или сокращения производства, а не потребления: так им легче понимать экономику. Знание преображается в силу — в решения денежно-кредитных властей, ведущих к намеченным результатам. Политика, направленная на стимулирование спроса, часто оставляет за бортом стимулирование предложения, а поскольку они являются зеркальным отражением друг друга, любая политика, построенная вокруг спроса, неизбежно приводит к разочарованию. Нередко курс на повышение спроса включает меры, мешающие производству, прежде всего повышение налогов и девальвацию денег. Такая политика ни к чему не приведет.

Релятивизм, однако, хорош, но в меру. Прежде чем потреблять, надо еще произвести. Экономика — это наука о том, как люди зарабатывают себе на жизнь. В наши дни не найдется человека, который бы стал оспаривать, что на самом деле Земля вращается вокруг Солнца.

Под производительностью часто понимают количество вещей, производимое фабричным рабочим за день, или нечто подобное. Однако такое узкое понимание только сбивает с толку. Отшельник на необитаемом острове не станет работать с утра до ночи, чтобы сплести несколько сотен юбок из травы или собрать многотысячный урожай кокосов или ананасов. Он не захочет тратить время и силы на столь неэффективное занятие. Отшельник может согласиться на это только для того, чтобы обменять свою продукцию на нужные ему вещи, другими словами, извлечь «прибыль» из производства. Возможно, он продаст кокосы отшельнику с соседнего острова, который делает долбленые каноэ. Если «производитель» кокосов и изготовитель каноэ не смогут наладить эффективный обмен (предположим, что враждебное племя прервало транспортное сообщение между островами), они столкнутся с падением спроса на свою продукцию из-за проблем в торговле. Поэтому они произведут меньшее количество кокосов и каноэ, будучи не в состоянии воспользоваться плодами своего труда. Хотя некоторые экономисты назовут это «кризисом перепроизводства», проблема состоит в ином: эффективно взаимодействовать им мешает новый торговый барьер.

Таким образом, многие явления экономики можно объяснить тем, что люди не могут торговать или, другими словами, эффективно взаимодействовать. Два человека могут столкнуться с неисчислимым множеством торговых барьеров, которые мешают сотрудничать с наибольшей выгодой. Стоит устранить эти барьеры, и продуктивность начнет расти. Когда барьеров становится больше, продуктивность падает. Это могут быть географические барьеры, например, океаны или горные хребты, или культурные, например, трудности перевода или разные стили управления и общения. Ураганы и пираты угрожают торговым судам. Бюрократические препоны и юридические хитрости осложняют ведение торговли. Существуют информационные барьеры, которые легко преодолеть с помощью телеграфа, телефона или интернета. Развитие финансовых технологий облегчает взаимодействие между теми, кто предоставляет капитал, и теми, кто им пользуется. Государственная политика — денежная политика, регулирование и налоги — может как способствовать, так и препятствовать торговле.

Снижение производительности происходит из-за возникновения новых торговых барьеров. Например, если бы жители Японии вдруг обнаружили, что их острова окружены неким природным барьером, через который невозможно пробиться ни кораблям, ни самолетам, их экономика бы рухнула, будучи зависима от импорта сырья и продовольствия. Японские экспортеры и иностранные поставщики нефти и прочих видов сырья столкнулись бы со снижением спроса, что тотчас отразилось бы на других секторах экономики. С ростом производительности, обусловленным торговыми связями с внешним миром, было бы покончено.

Разумеется, описанная ситуация — из разряда фантастики. На самом деле стоит человеку преодолеть какой-нибудь природный барьер, как тот исчезает навеки. Человек изобрел мореплавание и уже не забудет, как пересекать океан. Не откажется он от самолетов, от современной финансовой системы, от онлайн-аукционов и телефона. Единственным видом торговых барьеров, которые имеют тенденцию то возникать с течением времени, то исчезать, являются те барьеры, которые создаются правительствами. Эта книга посвящена торговым барьерам, происходящим из нестабильности валют (и возникающим между индивидуума-ми, а не абстракциями, называемыми «странами»), однако ими она не ограничивается. Речь также пойдет о барьерах, создаваемых налогами, которые часто обходят вниманием, хотя именно они представляют наибольшую угрозу для экономики.

Представители классической школы привыкли искать причины подъема и спада экономики в политике правительства и к настоящему моменту предлагают весьма тонкий их анализ.

Поскольку последствия неправильного регулирования наиболее очевидны, власти часто принимаются реформировать регулирующие органы и приватизировать госсобственность, чтобы подстегнуть рост экономики и производительности. Их усилия похвальны, хотя, как правило, малоэффективны. По большей части регулирование затрагивает лишь крохотный сегмент экономики. Так, отказ от контроля над авиалиниями может привести к резкому росту производительности в авиасекторе. Однако данный сектор составляет всего 0,5 % от всей экономики. К тому же реформы в сфере регулирования могут оказаться слишком сложными и политически неоднозначными; в итоге они могут растянуться на долгие годы и ни к чему не привести. Самыми эффективными будут те реформы, которые затронут сразу несколько секторов экономики — например, программы по фиксированию цен в разных отраслях. Переход от коммунистической плановой экономики к рыночной также является реформой системы регулирования. Тем не менее, к настоящему моменту большинство развитых стран извлекло урок и отказалось от душащего экономику повсеместного контроля. (Исключение сделано для ограничительной политики на европейском рынке труда и для контроля над сектором недвижимости — над рентой и зональным тарифом.)

Напротив, налоги касаются всех и каждого. Подоходный налог напрямую затрагивает тех, у кого есть доход, кто его ожидает в будущем и кто помогает другим его получать. Корпоративные налоги затрагивают все корпорации, их инвесторов и служащих. Налог на прирост капитала касается всех инвестиций (любая корпорация представляет собой чьи-то инвестиции). Налог на продажи затрагивает всех потребителей и всех продавцов. Денежные реформы затрагивают любого, кто пользуется деньгами или заключил контракты, деноминированные в определенной валюте. Очевидно, что потенциальный выигрыш и возможные последствия ошибок в сфере налогообложения гораздо больше.

Завышенные налоги мешают производить. Это простейший, лежащий на поверхности принцип, однако многие мыслители так и не смогли постичь все вытекающие из него следствия. Налоги — это та основа, на которой растут и рушатся экономики, империи и государства, возвышаются и низвергаются правительства. Они определяют, быть ли войне или миру, экономическому процветанию или разрухе.

Этот принцип в том или ином виде существовал с тех самых пор, как власти решили обложить население податями. В главе 57 китайского трактата «Дао Дэ Цзин», написанного приблизительно в V веке до н. э., сказано:

Царством правь, опираясь на правду -

Лишь в сражении хитрость подмога.

Воздержись — и твоим будет мир.

Я узнал это вот откуда:

Рост запретов ускоряет нищание;

Изобилье оружия в пучину ввергает страну;

Мастерства процветание много чудных диковин являет;

Ширится лихоимство с каждым указом.

Потому-то и скажет Премудрый:

Если я удержусь, люди к лучшему переменятся.

Устремлюсь к тишине — и порядок они наведут.

Если перетерплю, придут они к процветанию.

А желаний лишусь — и каждый порядочным станет[39].

Современный либертарианец сказал бы так: «Наилучшее правительство — это то, которое меньше всего стремится править».

Ниже приводится отрывок из книги Ибн Халдуна, гениального арабского мыслителя XIV века, занимавшего пост секретаря у многих правителей и собственными глазами видевшего, как расцветают экономики, возвышаются империи, а подъем сменяется упадком. Его размышления шокируют глубиной понимания вопроса:

«На ранних стадиях существования государства налоги невелики, но приносят казне большие доходы; на более поздних стадиях налоги увеличиваются, а совокупный доход от них падает.

Это происходит потому, что государство, если оно покоится на религиозных основах, взимает только те сборы, которые предусмотрены мусульманским правом, а именно: добровольные пожертвования, поземельный налог и подушную подать, а также те налоги, ставки которых закреплены…на низком уровне… Где налоги и пошлины невелики, частные лица охотно занимаются предпринимательством; дела их идут в гору, поскольку предприниматели видят в этом смысл, отдавая в качестве налога лишь небольшую часть своих доходов. Бизнес процветает…, сумма уплаченных налогов растет.

Время идет, короли сменяют друг друга… Они облагают своих подданных — крестьян, фермеров и прочих — новыми налогами; резко повышают ставку старых налогов, чтобы увеличить свои доходы; и вводят налог на продажи…, пока налоги не лягут тяжким бременем на плечи подданных, лишив их прибыли. Люди привыкли к высоким налогам, поскольку повышение ставок шло медленно и постепенно, так что никто и не запомнил, кто именно велел повысить старые налоги и ввести новые.

Но возросшие налоги ощутимо сказываются на предпринимательстве: деловые люди теряют охоту к делам, сравнивая прибыли с налоговым бременем, выработку и чистую прибыль. В результате производство сокращается, а вместе с ним — сумма собранных налогов.

Правители напрасно стремятся исправить положение повышением налоговых ставок… Процесс повышения налогов и сокращения сборов (порожденный верой правительства в то, что рост налогов ведет к росту государственных доходов) будет идти до тех пор, пока доведенные до отчаяния предприниматели не начнут сворачивать производство, умножая несчастья населения. Сильнее всего страдает от этого процесса само государство, которое больше всех выигрывает, стоит ему создать надлежащие условия для развития бизнеса.

Из этого следует сделать вывод, что наиважнейшим фактором, обеспечивающим расцвет предпринимательства, является облегчение налогового бремени…[40]

Всегда находились политические лидеры, предприниматели и историки, понимавшие, что экономический подъем можно вызвать снижением налогов, а прервать — их повышением. Экономисты были не столь проницательны; академики и интеллектуалы всех мастей — представители классической школы, кейнсианства, монетаризма, марксизма и разных эклектических направлений — долгое время обходили стороной вопросы налогообложения. Справедливость была восстановлена только недавно. Изучение экономической политики сводится к двум разделам — к денежной и бюджетной политике, по эти два раздела так же тесно взаимосвязаны, как два полушария человеческого мозга; оба раздела нужны для того, чтобы усвоить преподнесенный историей урок и выработать эффективную политику.

Первые представители классической школы многое поняли о налоговой политике. Их наблюдения сохранили актуальность до нашего времени — например, следующий отрывок из трудов Жана-Батиста Сэя.

«…Не существует прямой зависимости между налоговыми сборами и налоговой ставкой… Известное выражение, ставшее чуть ли не афоризмом, гласит, что в финансовой арифметике дважды два не равняется четырем… Чрезмерный налог является разновидностью самоубийства, облагаются ли им предметы первой необходимости или же предметы роскоши…

Не будь этот принцип столь очевидным, можно было бы проиллюстрировать его многочисленными примерами того, какую прибыль государство получает от умеренных налогов, осознав свои интересы.

Когда в 1775 году <Анн Робер Жак> Тюрго наполовину снизил куртаж и ввозные пошлины на свежевыловленную морскую рыбу, продаваемую в Париже, продукции не стало меньше. Потребление этого товара, судя по всему, удвоилось; рыбаки и дилеры с удвоенным рвением извлекали удвоенную прибыль;… рост производительности, вне всякого сомнения, увеличит сумму собираемых налогов и в других отраслях…

<Александр фон> Гумбольдт пишет…, что в течение тринадцати лет после 1778 года Испания перешла на более либеральный стиль управления своими американскими колониями, и сборы в одной только Мексике увеличились не менее чем на 100 миллионов долларов; помимо этого, за тот же период она (Испания) получила от этой страны дополнительно 14 500 000 долларов серебром. Естественно предположить, что в годы подобного благоденствия доходы частных лиц тоже росли, только еще быстрее; ибо это тот источник, откуда проистекает все общественное богатство»[41].

Адам Смит посвятил налогам почти 80 страниц своего «Исследования о природе и причинах богатства народов», неоднократно возвращаясь к этому вопросу на протяжении всего трактата. Давид Рикардо в «Началах политической экономики и налогового обложения» уделил этой проблеме почти 180 страниц, включая следующий отрывок:

«Несмотря на огромные расходы английского правительства за последние 20 лет, едва ли можно сомневаться в том, что возрастание национального производства более чем уравновешивало их. Национальный капитал не только не был затронут, но и значительно вырос, и годовой доход народа даже за вычетом налогов в настоящее время, вероятно, больше, чем в какой-нибудь прежний период нашей истории.

Верно, однако же, что, не будь этих налогов, это увеличение капитала было бы еще больше. Таких налогов, которые не имели бы тенденции уменьшать силу накопления, нет»[42].

К сожалению, Рикардо, как и все его современники, привык рассматривать частные случаи бессистемно, не предлагая единой теоретической структуры. Изучение налогообложения на этом остановилось, а в отдельных случаях вернулось на старые позиции.

В наши дни о налогообложении принято говорить в терминах «балансовой суммы», полагая, что налоги никак не влияют на производство. Согласно этой точке зрения, система налогообложения помогает распределить произведенный в стране продукт между государством и гражданами. Рост экономики представляется неким волшебным последействием, непредсказуемым Божьим деянием, «торговым циклом».

Ко второй половине XIX века большинство экономистов еще дальше отошли от проблем налогообложения, занявшись ценами, процентными ставками, деньгами, инвестициями и рынком в их сложной взаимосвязи. Многие мечтали превратить экономику в точную науку, подобную физике или химии; в результате возобладали концепции, которые можно свести к числам и временным рядам. Поразительную сложность налогового кодекса нельзя отобразить с помощью индекса: налогообложение — это сфера экономики, где на первый план выходит человеческое поведение. О налогообложении следует рассказывать так же, как о теории управления, подкрепляя обобщения примерами из истории.

Австрийская школа классической экономики, совершившая прорыв в понимании рыночной системы и теории денег, пришла к тому, что постепенно отказалась от рассмотрения налогов. В книге Карла Менгера «Основания политической экономии», опубликованной в

1871 году и заложившей фундамент австрийской школы, налоги вообще не обсуждаются. Из 906 страниц «Человеческой деятельности» — книги Людвига фон Мизеса, опубликованной в 1946 году, — налогообложению отведено менее 20 страниц, в остальном этот шедевр анализирует денежную и рыночную системы. Мюррей Ротбард, бывший учеником фон Мизеса, назвал его систему «экономикой, которая обрела целостность». Фундаментальный труд самого Ротбарда «Человек, экономика и государство», увидевший свет в 1962 году, насчитывает 987 страниц (одно только содержание занимает 24 страницы), но о налогах речь ведется всего на 20 страницах. Ротбард причислил налогообложение к разряду «бинарной интервенции», участниками которой являются государство и гражданин, тем самым вернувшись к понятию «балансовой стоимости».

Наработки двухсотлетней давности были позабыты. Монетаризм — школа экономического анализа, с начала 1960-х годов возглавляемая Мильтоном Фридманом — обходила стороной проблему налогов чуть ли не из принципа. Любимой темой кейнсианцев всех мастей были потребительские расходы и спрос, налоги рассматривались ими в качестве побочной темы — в рамках концепции «балансовой стоимости». Книга Джона Мейнарда Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег» даже не затрагивает налоги. Одного названия этой книги достаточно, чтобы читатель понял, что именно собирался изучать Кейнс. Удивляться этому не стоит: в студенческие годы Кейнс наверняка изучал влиятельнейший труд Альфреда Маршалла «Принципы экономической науки», впервые опубликованный в 1890 году: в этой книге 858 страниц, но о налогах в ней даже не упоминается. Кейнсианцы временами вспоминают о налогах, предлагая их понизить, чтобы увеличить потребительские расходы и подстегнуть экономическую активность. Денежно-кредитные власти также мечтают о том, как «положить деньги в карман народа». Как ни странно, такая политика срабатывает, но при условии снижения налоговых ставок — не столько благодаря росту потребительских расходов, а за счет роста эффективности и производительности труда.

Чеки на возврат переплаченных налогов, называемые порой «сокращением налогов», не изменяют налоговые ставки и оказывают самое непродолжительное воздействие на экономику. Почему одни выплаты со стороны государства (чеки по почте) называются «снижением налогов», а другие — просто «социальными выплатами», — это вопрос политической, а не экономической целесообразности.

«Теория кармана» часто использовалась для того, чтобы выдать повышение налогов за борьбу с инфляцией: что такое инфляция, если не излишние расходы и излишние деньги в карманах потребителей? Не желая понять, что инфляция вызвана неверной денежной политикой, власти просто добавляют к ней повышение налогов, что ведет к рецессии и дальнейшему ускорению инфляции. Заповедь «Снижай налоги во время рецессии, сокращай расходы во время бума» соответствует как классическим принципам, так и заповедям кейнсианства. Однако па практике власти, похоже, придерживаются прямо противоположного принципа — «Повышай расходы во время рецессии, повышай налоги во время бума». Подобный курс ведет к экономическому краху.

Несмотря на поразительную отсталость современных дискуссий о налогообложении, открытые ранее принципы все еще памятны экономистам. Даже Кейнс не забыл о налогах (многие его последователи лишены гибкости ума, свойственной этому эссеисту-самоучке):

«Следующий довод…не должен вызвать удивления: слишком высокие налоги могут уничтожить объект налогообложения; снижению налоговых ставок следует предоставить больше шансов, чем увеличению или балансированию бюджета, и делать это надо достаточно долго, чтобы дождаться плодов. Сегодня сторонники противоположной точки зрения напоминают фабриканта, который решил бороться с убытками повышением цен: когда сокращение продаж только увеличило его убытки, он, произведя простые арифметические подсчеты, решает, что благоразумнее будет еще сильнее повысить цены; когда баланс его счета стал равен нулю с обеих сторон, он продолжает считать, что снижение цен при убытках равносильно увлечению азартными играми»[43].

Ниже приводится довольно тонкое замечание обозревателя Newsweek Генри Хэззлита — отрывок из его книги «Экономика за один урок», ставшей международным бестселлером в 1946 году:

«…Налоги неизбежно влияют на действия и побуждения всех тех, с кого они взимаются. Если корпорация теряет 100 центов с каждого доллара убытков, а ей разрешается оставлять себе всего 60 центов с каждого доллара прибыли, если ей не удается компенсировать годы убытков годами прибыли, ей приходится менять политику. Корпорация либо перестанет расширять деятельность, либо будет развивать только те подразделения, в которых риск сведен к минимуму. Понимание сложившейся ситуации удерживает многих от создания новых предприятий. Работодатели не создают новые рабочие места, а если и создают, то меньше, чем могли бы; кто-то вообще отказывается от идеи стать предпринимателем. Усовершенствованное оборудование и оснащенные по последнему слову техники заводы появляются намного медленнее, чем могли бы в иных обстоятельствах. В долгосрочной перспективе это приводит к тому, что потребители лишаются возможности приобретать более дешевую и качественную продукцию; реальные заработные платы не растут.

Похожее явление имеет место, когда индивидуальный доход облагается налогом в 50, 60 или 70 %. Люди начинают задаваться вопросом, почему они должны работать шесть, восемь или девять месяцев в году на правительство, и только шесть, четыре или три месяца — на себя и свою семью. Если люди при убытке теряют весь доллар, а в случае успеха могут оставить себе только 10 центов, они решают не быть дураками и не рисковать капиталом. К тому же капитал, доступный для принятия рисков, резко сокращается. Налоги съедают капитал прежде, чем его удается накопить. Одним словом, сначала делается все, чтобы не появился капитал, который мог бы обеспечить создание новых рабочих мест, а затем, когда часть капитала все-таки появится, создаются все условия, чтобы помешать открытию новых предприятий. Расточительное правительство само создает проблему безработицы, решением которой оно якобы занимается»[44].

Люди с широким кругом интересов часто лучше разбирались в вопросе налогообложения, чем экономисты. Возможно, журналисту, пишущему для самой широкой аудитории, легче увидеть очевидное, чем профессиональным экономистам — узким специалистам, углубившимся в сложнейшие математические подсчеты. Так, Жан-Батист Сэй по профессии был журналист.

Современные американские политики, споря о налогообложении, не выходят за пределы понятия балансовой суммы. Демократы левого толка настаивают на том, чтобы правительство разделило основную часть «пирога» между разными социальными программами. Республиканцы считают, что правительство должно оставить ее в распоряжении частных лиц. Одни хотят поднять налоговые ставки для богатых, снизив их для бедных, другие предлагают сделать обратное. Одним словом, все споры ведутся вокруг дележки «пирога». Время от времени появляется политический деятель, который хочет увеличить размеры «пирога» путем снижения налогов и реформы системы налогообложения, но такие политики — Кальвин Кулидж, Джон Ф. Кеннеди и Рональд Рейган — представляют собой скорее исключение из правил.

Эффективная налоговая политика порождает изобилие. Однако те, кто до дрожи боится за налоговые сборы, не веря, что их можно увеличить сокращением налогов, не способны этого оценить. Насколько блистательных результатов можно ждать от страны, в которой один за другим появляются лидеры, делающие ставку на экономический рост, показывает пример Японии 1950-х и 1960-х годов. В 1960 году центральное правительство Японии получило ¥1,801 триллиона в виде налоговых поступлений. В течение 10 лет после этого оно ежегодно снижало налоговые ставки, и в 1970 году собрало налогов на ¥7,775 триллиона! Иена в то время была привязана к золоту и не знала инфляции. Кусок «пирога», доставшийся центральному правительству, в долевом отношении не изменился: в 1960 году он составлял 11,2 % ВВП, в 1970-м — 10,6 %. Но сам «пирог» увеличился на несколько порядков, и произошло это благодаря продолжительному снижению налогов. За 20 лет, с 1950 по 1970 год, в течение которых японское правительство постоянно сокращало налоги, налоговые сборы выросли в 16 раз. В дальнейшем Япония перестала уделять внимание созданию богатств. Нынешнее правительство строго придерживается принципа балансовой суммы и решает экономические проблемы чуть ли не хуже всех в мире. Эстафета перешла к Ирландии, Эстонии и — совсем недавно — России и странам Восточной Европы (рис. 6.1).

Рис. 6.1. Япония: налоговые поступления центрального правительства, 1950-1970

Сейчас во многих странах ведутся споры о том, откуда в ближайшие десятилетия взять средства на поддержание системы социального обеспечения. Никто до сих пор не предложил решения, ориентированного на рост экономики. Реформа налоговой системы, направленная па рост производительности труда, позволила бы настолько сильно увеличить «пирог», что его с лихвой хватило бы на все социальные программы. Любой финансовый анализ в конце концов упирается в следующий демографический факт: при нынешней системе двум работающим гражданам придется содержать одного пенсионера. Остается понять, насколько производительны будут эти двое и смогут ли они содержать пенсионера на 30 % от своих доходов, или же будет достаточно 20 и даже 10 %. Дополнительная трудность состоит в том, что производительность труда пострадает, если на содержание пенсионера будет уходить 30 % дохода дееспособных граждан.

Любому политику известно, что народ жаждет снижения налогов без сокращения социальных программ. Политики думают, что народ подобен ребенку, не знающему ответственности. Однако на деле выходит, что народ умнее политиков. Правительство тоже может получить свой «пирог» и съесть его, если увеличит производительность настолько, чтобы испечь два «пирога» вместо одного.

Президент Кальвин Кулидж привел более доходчивый пример:

«Из опыта не следует, что более высокие налоги дают больше налоговых сборов. Опыт говорит об обратном. Когда добавочный подоходный налог на суммы от $300 000 составлял всего 10 %, поступления в казну были те же, что и при 65-процентной налоговой ставке. Факт остается фактом: при завышенных налогах на доходы последние имеют склонность исчезать. В 1916 году 206 (американцев) имели доходы в $1 000 000 и более. Затем были введены высокие налоговые ставки. На следующий год число богатых американцев составило всего 141, в 1918 году — 67. В 1919 году их число сократилось до 65, в 1920 году оно упало до 33, чтобы в 1921 году снова снизиться — уже до 21. Я не собираюсь спорить с теми, кто верит, что с дохода в $1 000 000 надо брать 55 %, а с дохода в $5 000 000 — все 68 %. Необходимо найти более практичный метод — такой вывод напрашивается, стоит подумать о том, что в погоне за этими суммами мы стремительно приближаемся к тому моменту, когда совсем ничего не сможем получить»[45].

Налогообложение было полностью интегрировано в экономическую теорию только в 1960-е и 1970-е годы, и произошло это благодаря «саплай-сайдерам» — представителям «школы предложения», основоположниками которой стали Роберт Манделл и его ученик Артур Лаффер. (Термин «сторона предложения» (supply side) возвращает нас к принципу классической школы — делать акцент на производстве.) Ученые-экономисты с трудом воспринимали их идеи, так как за столетие совершенно отвыкли думать о налогах. То, что смогли понять о налогах представители «школы предложения», в сочетании с тем, что поняли о деньгах и о рыночной системе представители предыдущих школ, позволило сделать невероятно много, а именно: объяснить подъемы и спады в экономике, возвышения и падения империй и народов, объявление войны и заключение мира действием экономических законов, более того, результатом избранной правительством политики. Экономистам больше не надо было ссылаться на психологическую неустойчивость простонародья, национальный характер отдельных этносов, моральный и нравственный упадок, неизбежность циклических колебаний в торговле, непостижимые длинные волны, недостатки капиталистической системы, развитие технологий, прихоти фортуны и на прочие deus ex machine.

Артур Лаффер пошел еще дальше. Он заявил, что существует всего четыре причины экономического спада: нестабильность денег (вероятно, он имел в виду девальвацию), высокие или растущие налоги, высокие или растущие тарифы, а также чрезмерный контроль со стороны государства, особенно над зарплатами и ценами. Поскольку тарифы — это просто форма налогообложения, список Лаффера можно сократить до трех пунктов. А поскольку регулирование цен и зарплат обычно вводится вследствие проблем, созданных нестабильностью денег и губительной налоговой политикой, список можно свести всего к двум пунктам — к налогам и деньгам. Секрет правильного управления экономикой сводится к четырем словам: низкие налоги, стабильные деньги. Если где-то на Земле вдруг начинаются проблемы с экономикой или возникает угроза экономического краха, все следы ведут в правительство: либо оно недостаточно снизило налоги (а возможно, резко их повысило), либо не смогло стабилизировать валюту (возможно, ее стоимость резко упала).

Данная теория налогообложения в действительности является обобщением более частного принципа. Этот принцип, ныне повсеместно признанный, был открыт благодаря особой ситуации в международной торговле, сложившейся в середине XVIII века. Согласно распространенным в те времена меркантилистским воззрениям, экспорт считался благом, импорт — злом. Все страны ставили препоны импорту, повышая в наказание соседям ввозные пошлины и всячески препятствуя развитию международной торговли. Тарифы вводились не ради выручки, а из соображений протекционизма. Даже в случае успеха протекционистский тариф не приносит большой выручки. Чем эффективнее он препятствует торговле с другими странами, тем меньше денег он приносит. Протекционизм порождал враждебность между государствами и ослаблял производительность. Классическая экономика родилась во многом в спорах с ортодоксами-меркантилистами. По мнению последних, чтобы купить вина, Англии легче было продать Франции сукно. Если Франция хотела купить английскую шерсть, ей легче было продать Англии вино. В условиях свободной торговли выиграли бы и Англия, и Франция: им бы досталось больше вина и больше сукна — результатов возросшей производительности.

Но сукно продает не юридическое лицо под названием «Англия», а вино — не экономический субъект под названием «Франция». Шерстяные изделия продают либо отдельные англичане, либо отдельные английские корпорации, а вино — отдельные французские виноделы. Англичанину все равно, кто является его торговым партнером — англичанин, француз, бельгиец, аргентинец или китаец. Если прибыль после выплаты налогов его устраивает, он продаст сукно любому желающему. На уровне частных лиц национальность роли не играет. Люди работают не на правительство, они работают на себя. Современные национальные экономики — это просто юрисдикции в области регулирования отдельных частей мировой экономики. Если англичанин получает какие-то преимущества при заключении сделки с французом или с другим англичанином, он пойдет на сделку. Точно так же французу безразлична национальность его торгового партнера. За год француз проведет сотни, тысячи, а может, и миллионы торговых операций. Он будет торговать и с англичанами, и с бельгийцами, и с соотечественниками-французами. Все люди являются гражданами какой-либо страны, но с точки зрения коммерции у них нет национальности.

Тарифы — те же самые налоги. Можно сказать и по-другому: налоги похожи на тарифы. Подобно тому, как снижение тарифов Англией и Францией позволяет двум иностранцам больше производить и свободно торговать друг с другом, снижение тарифов (налогов) на территории Англии позволяет двум английским фермерам больше производить и свободнее торговать. Жизнь человека в условиях современной рыночной экономики состоит из десятков, если не сотен, сделок за день — как денежных, так и не денежных. Многие денежные сделки подразумевают тариф. Подоходный налог является тарифом на сделку между работодателем и наемным работником. Налог на продажи является тарифом на сделку между потребителем и торговцем. Налог на корпоративную прибыль является тарифом на сделку между корпорацией и инвестором. Если эти тарифы будут протекционистскими (то есть с такими высокими ставками, которые лишат сделку всякого смысла), они станут помехой для производства и не принесут выручки. Иногда полезно взглянуть на подоходный налог как на процент от чистой сделки (так вычисляются тарифы и налог на продажи). Подоходный налог в 10 % соответствует 11-процентному тарифу на доход (правительство получает 11 % от суммы, предназначенной трудящимся). Ставка в 25 % соответствует 33-процентному тарифу, в 50 %) — 100-процентному, а в 80 % — уже 400-процентному тарифу! С помощью таких подсчетов легче понять, почему налоговые ставки выше 25 % уничтожают бизнес.

Разумеется, если бы налоги всегда были злом, люди давно бы придумали правительство без налогов. Однако факт остается фактом: если народ хочет, чтобы государство брало на себя социальные расходы, он не против налогообложения. Государству как минимум потребуется система судебных органов и полиция для того, чтобы гарантировать соблюдение закона о частной собственности и договорного права, без которых невозможна рыночная экономика. Возможно, ему потребуется армия, а также система социального страхования, чтобы поддержать тех, кто в данный момент не может сам себя обеспечить. Финансируя эти службы, налогообложение способствует росту производительности и всеобщему благоденствию.

Соглашаясь финансировать государственные службы, народ показывает, что поддержка со стороны государства ему дороже предлагаемых рынком товаров и услуг — но в определенных пределах. В этих пределах изъятие налогов не является помехой для роста производительности. Но если правительство потребует лишнего, а граждане решат, что сборы используются не по назначению, тогда налоги начнут мешать производству. Этот принцип нашел отражение в «кривой Лаффера».

Экономика может работать и при заниженных налоговых ставках. Для нашего времени эта ситуация нетипична, но такая ситуация вполне могла сложиться, скажем, в середине или в конце XIX века, когда правительство до предела снизило налоги, при этом предоставляя гражданам минимум государственных услуг. В те времена граждане почувствовали, что производительность и всеобщее благосостояние только выиграют от повышения налогов: с их помощью можно будет профинансировать систему социальной защиты или всеобщее образование.

Всеобщее медицинское страхование, оплачиваемое из госбюджета, является еще одним убедительным доводом в пользу уплаты налогов. Идеология идеологией, но факт остается фактом: страны, перешедшие на систему всеобщего бесплатного медицинского обслуживания, например, Япония и Германия, тратят меньше на здравоохранение в процентах от ВВП, чем Соединенные Штаты, единственная в мире развитая экономика с преимущественно частной медициной. Данные о состоянии здоровья и продолжительности жизни граждан говорят о том, что государственная система медицинского обслуживания дешевле и эффективнее коммерческой. Следовательно, гражданам и корпорациям выгоднее отчислять налоги государству, чем платить частным страховым компаниям.

Потребность в государственном социальном обеспечении и готовность граждан платить налоги — величина непостоянная. Она может резко меняться с течением времени. Политическим лидерам важно быстро реагировать на эти изменения. Если правительство ведет войну с согласия народа, люди не будут возражать против значительных военных расходов и высоких налогов. Граждане будут активно участвовать в производственной деятельности даже при высоких налоговых ставках, и правительство получит средства, необходимые для ведения войны. Энтузиасты пойдут добровольцами на фронт, добровольно «облагая» себя «налогом», и многим из них предстоит заплатить самую высокую цену из возможных.

Если народ против войны, он откажется платить государству за его «военные услуги», работая в тех сферах производства, которые облагаются высокими налогами. Народ не прельщают связанные с налогами блага; из-за высоких налоговых ставок у него исчезают стимулы работать на себя. Налоги военного времени обычно приводят к рецессии. Если граждане настроены против государственной политики и раздражены высокими налогами, они могут сбросить с себя налоговое бремя, перейдя на сторону противника, как это делали древние римляне. Если внешних врагов у государства нет, у него появится внутренний враг — собственный народ; разразится гражданская война.

В послевоенные годы население меньше нуждается в услугах государства и не слишком охотно платит налоги. Если правительство не уловит эти настроения и не снизит налоговые ставки, может начаться рецессия, так как граждане перестанут работать в облагаемых высокими налогами отраслях.

Однако даже после всех внесенных выше уточнений схема налогообложения выглядит слишком упрощенной. Налогообложение — не количественный показатель, не повышаемая или понижаемая ставка. Налоговый кодекс, занимающий несколько тысяч страниц, нельзя свести к какой-то одной величине. Правительству и политическим лидерам следует задуматься, как производить сбор налогов. Власти должны задать себе вопрос: какая система налогообложения меньше всего сказывается на производительных силах, обеспечивая при этом финансирование государственных программ? Как нам получить больше при меньших потерях? Нельзя ли оплатить социальные программы за счет госдолга взамен налогов? К сожалению, такие вопросы волнуют ничтожно малую часть многотысячной армии политиков, аналитиков, бюрократов, журналистов и прочих лиц, занимающихся сегодня налоговой системой — не говоря уже о том, что ответить на них могут считанные единицы. Если в одной стране налоговая система, направляющая в казну 20 % ВВП, может вызвать резкий подъем экономики, в другой стране при том же налоговом бремени будет наблюдаться глубокая рецессия.

Подобно другим основным принципам налогообложения, понятие оптимизации налогов родилось отнюдь не вчера. Генри Джордж в книге «Прогресс и бедность» (1879) пишет об этом так:

«Способ обложения бывает на деле столь же важен, как и его размер. Как небольшой груз, неловко положенный, может утомить лошадь, которая несла бы с легкостью гораздо больший груз, надлежащим образом прилаженный, так и народ может быть разорен и производительные силы его могут быть истощены налогами, которые могли бы выноситься с легкостью, если бы собирались иным способом»¹.

За 100 лет до Генри Джорджа Адам Смит написал следующее: «Каждый налог должен быть так задуман и разработан, чтобы он брал и удерживал из карманов народа возможно меньше сверх того, что он приносит казначейству государства»[46]. Столетием ранее легендарный министр финансов Франции Жан-Батист Кольбер сказал: «Искусство сбора налогов состоит в том, чтобы ощипать гуся, получив возможно больше перьев и возможно меньше шипенья».

Несложно представить себе налоговые системы, которые настолько далеки от оптимальных, что, разрушая экономику, приносят в казну крайне мало средств. Стопроцентный налог на корпоративную прибыль, например, застопорил бы ориентированную на прибыль капиталистическую экономику, хотя доходы корпораций составляют очень небольшую часть ВВП. В такой стране предприниматели либо ликвидируют свой бизнес, либо начнут работать нелегально; собрать налоги в результате не удастся. Отношение налоговых поступлений к ВВП составит 0 %. В реальности самое пагубное воздействие на экономику при сравнительно небольшой отдаче в виде налоговых сборов оказывают налоги на инвестиционный процесс — налог на куплю-продажу активов, налог на доход от прироста капитала, налог на доход от процентов и налог на дивиденды. Эти налоги крайне неэффективны, и наиболее дальновидные политики считают, что лучше было бы вовсе от них отказаться. Так, несмотря на то, что в Европе высокие ставки подоходного налога и НДС, налоги на корпоративную прибыль, активы и инвестиции там ниже, чем в США. Соединенные Штаты выделяются среди прочих развитых стран особо высокими налогами на капитал и на прибыли организаций. Различия между европейской и американской системами налогообложения во многом объясняют тот факт, что эти регионы не столь сильно различаются по уровню экономического развития, как ожидали некоторые экономисты.

Низкие налоговые ставки при широкой налоговой базе — например, налоги на продажи (ниже 10 %) или налоги на доходы наемных работников (ниже 25 %) — наименее пагубны для экономики, обеспечивая при этом значительные поступления в казну. Не вызывают негативных явлений в экономике и простые налоги, не предусматривающие большого количества льгот.

Фиксированный подоходный налог — прекрасный пример налоговой оптимизации, при которой низкие ставки компенсируются отказом от льгот и послаблений. Предложение ввести единую ставку в США поддержали представители обоих лагерей — республиканец Стив Форбс и демократ Джерри Браун. Часто введение фиксированной ставки принимают за снижение подоходного налога. Хотя по идее она должна была приносить тот же объем бюджетных поступлений, что и прежняя система налогообложения, на практике оказывается, что благодаря оптимизации она приносит гораздо больше, так что у правительства появляются средства на финансирование программ социального обеспечения. Единая ставка подоходного налога хорошо зарекомендовала себя в Эстонии, России и Гонконге; Латвия, Литва, Словакия и Украина недавно последовали примеру этих стран.

Невозможно кратко изложить содержание национального бюджета, занимающего несколько тысяч страниц, как невозможно пересказать налоговый кодекс. Граждане не станут требовать, чтобы правительство увеличило расходы до «$100 миллиардов долларов». Они потребуют определенных действий со стороны государства. На уровне штата или муниципалитета это проявляется с особой силой: электорат проголосует за эмиссию облигаций, чтобы профинансировать строительство музея (тем самым соглашаясь выплатить налоги, чтобы погасить заем), но откажется от займа, призванного привлечь средства для строительства берегозащитной дамбы. Граждане могут охотно заплатить налоги, чтобы получить в обмен социальное обеспечение, при этом они могут не согласиться с большими оборонными расходами, или наоборот. Разумеется, расточительность правительства не по нраву налогоплательщикам. Система образования стоимостью в $1 миллиард, возможно, лучше, чем ничего, но система, предоставляющая те же услуги за $500 миллионов, намного привлекательнее.

Экономист Алан Рейнольдс, изучив американскую налоговую статистику за несколько последних десятилетий, полушутя-полусерьезно вывел следующий закон: американцы согласны платить налоги, чистая ставка которых составляет около 10 % от их доходов. Другими словами, какими бы ни были размеры ставки и система налогообложения, чистые налоговые поступления будут на уровне 10 % от валового дохода американцев. Подобно всем законам человеческого поведения, «закон Рейнольдса» может вдруг перестать работать, но до сих пор он отлично срабатывал. В период с 1951 по 2003 год американцы никогда не платили меньше 9 % и больше 11,2 %. Когда в 1993 году президент Клинтон повысил максимальную ставку подоходного налога до 39,5 %, американцы стали платить 9,3 % от доходов, хотя в 1988 году отдавали государству 10,1 % — при максимальной ставке на уровне 28 %. Закон Рейнольдса — прямая противоположность тому, что утверждают сторонники «балансовой суммы». Какими бы ни были налоговые ставки и отчисления в казну, правительство часто не в состоянии отрезать себе больший кусок пирога. Все, что оно в состоянии сделать, — это увеличить сам пирог, перейдя на такую систему налогообложения, которая будет способствовать росту экономики, а не подавлять его (рис. 6.2 и 6.3).

Рис. 6.2. Доля федерального подоходного налога в личном доходе (США), 1950-2002

Рис. 6.3. Федеральные налоговые поступления в процентах от ВВП (США), 1947-2002

Попытки обложить налогом состоятельных людей обычно контрпродуктивны: так называемые богатые (обычно верхние слои среднего класса) начинают сокращать выплаты в казну — в процентах от общих сборов — по сравнению с той долей, которую они вносили при более низких ставках. В реальности, пытаясь заставить богатых оплатить бюджетные расходы, правительство перекладывает налоговое бремя на плечи менее состоятельных граждан. Так, в 1980 году, когда максимальная ставка подоходного налога составляла 70 %, 1 % налогоплательщиков, состоящий из богатейших людей Америки, внес в казну 19,0 % всех поступлений, а 50 % налогоплательщиков из числа малообеспеченных граждан — 7,1 %. В 1988 году, после того как в ходе налоговой реформы Рейгана максимальная ставка снизилась до 28 %, 1 % взял на себя 27,5 %, а 50 % смогли ограничиться 5,6 %.

Не стоит списывать успехи налоговой политики Рейгана на удачное стечение обстоятельств. Похожая картина наблюдалась в Соединенных Штатах в 1920-е годы. В 1921 году максимальная базисная ставка подоходного налога составляла 73 %, к 1926 году она упала до 25 %. За это время американцы с доходом свыше $100 000 (около $1,75 миллиона современными деньгами) увеличили свой вклад в общий бюджет с 28,1 % до 50,9 %. Доля американцев с доходом ниже $25 000 за эти же годы уменьшилась с 40,1 % до 14,5 %. Ситуация повторилась в 1960-е годы, когда правительство снизило налоги (правда, потом вновь их повысило). Великобритания прошла через это в начале 1980-х годов, после проведенного Тэтчер сокращения налоговых ставок. Фискальные власти напрасно рассчитывают оплатить социальные программы за счет наиболее состоятельных граждан, повысив «налоги для богатых»: опыт показывает, что наиболее эффективной мерой является снижение максимальной ставки подоходного налога до уровня, не превышающего 30 %. Высокие налоговые ставки для богатых на самом деле служат политическим прикрытием для повышения налогов для среднего класса. В сравнении с 50-процентным подоходным налогом для состоятельных граждан 25-процентная ставка для людей со средними доходами кажется уже не столь высокой.

Властям следует быть осторожнее, когда они приводят налоговые ставки в соответствие с «международными стандартами». Тот факт, что какой-либо отдельно взятой стране удалось достичь благосостояния с высокой ставкой НДС — например, Германии, — еще не означает, что введение 15-процентного НДС в другой стране позволит ей разбогатеть не хуже Германии. Вместо этого экономика может погрузиться в жестокую рецессию. Некоторые страны сохраняют отдельные высокие ставки благодаря тому, что все прочие налоги остаются низкими.

Правительствам развивающихся стран следует воздержаться от копирования налоговой системы развитых стран. Индустриально развитые страны могут позволить себе щедрое финансирование социальных программ просто потому, что они богаче. Развивающимся странам это не по силам. Население развитых и развивающихся стран ждет от властей разного спектра услуг. Вообще, менее богатый народ готов отдать государству меньшую часть своих доходов: в развивающихся странах отношение общей суммы налоговых поступлений к ВВП составляет менее 15 %, в то время как в развитых странах этот показатель превышает 30 %. Облагать налогом богатых, чтобы обеспечить бедных, — в определенной степени неплохая идея. Облагать налогом бедных, чтобы обеспечить бедных, — несомненно, плохая идея.

Уклонение от налогов — результат высоких налоговых ставок. Народ не возражает против налогов, если ставки соответствуют его представлениям о том, сколько надо платить правительству. Жители китайской провинции Аньхой в 2001 году не желали платить налоги и нападали на налоговых инспекторов. После значительного снижения налоговых ставок они отстаивали в очередях в налоговой инспекции, чтобы внести свой вклад в государственную казну.

Бывшие ФРГ и ГДР служат наглядным примером того, насколько налоговая система развитой экономики не подходит для развивающейся страны. После объединения немецких земель в 1990 году в Восточной Германии так и не произошло резкого роста благосостояния, несмотря на огромные правительственные ассигнования и перевод экономики на рыночные рельсы. Почему в Восточной Германии уровень безработицы составляет 18 % и выше, в то время как в Западной Германии — всего 7 %, хотя все немецкие земли подчиняются одному федеральному правительству, одним законам и одному налоговому кодексу и пользуются одной валютой? Почему Китай добился 10-процентного роста ВВП при переходе от центрального планирования к рыночной системе, а Восточная Германия, обладающая всеми мыслимыми преимуществами, в прошлом бывшая крупнейшим промышленным центром, находится в плачевном состоянии? Одной из причин тому является налоговая система Западной Германии: развивающаяся экономика восточных немецких земель не в состоянии ее выдержать. Помимо этого, Восточной Германии не подошла западная система социального обеспечения: обильные дотации позволяют жителям этого региона не думать о росте производительности.

Развивающаяся страна должна пойти навстречу пожеланиям населения: направить на государственные нужды около 8 % ВВП, разработав соответствующую налоговую систему. Например, Бангладеш подойдет такая налоговая система, которая состоит из одного только 10-процентного НДС. Или, чтобы по возможности поддержать беднейшие слои населения, можно ввести 15-процентный подоходный налог со щедрыми основными вычетами, дополнив его умеренным тарифом. В сочетании со стабильной валютой такая налоговая система даст толчок к головокружительному экономическому росту, население перестанет уклоняться от уплаты налогов, инспекторам будет намного легче изымать один-единственный налог, а налоговые сборы резко увеличатся. В настоящее время в развитых странах уровень налогообложения составляет от 30 до 50 % ВВП, однако раньше, когда они сами проходили фазу быстрого развития, их налоговая система была еще проще предложенной для Бангладеш и еще менее навязчивой. Так, в 1930 году, когда США только начинали вести соответствующую статистику, налоговые сборы там составили 4,2 % ВВП. В течение столетия, предшествовавшего введению подоходного налога в 1913 году, этот показатель был намного ниже. Когда в конце XIX века Япония проходила через первую фазу индустриализации, правительство чуть ли не полностью финансировалось за счет умеренного налога на имущество и налога на алкоголь.

Пример с налогами в США пришелся бы по вкусу китайскому философу Мэн Цзы, жившему в IV веке до н. э. и без устали повторявшему, что низкие налоги породят изобилие в Поднебесной. Мэн Цзы считал, что с крестьян надо брать девятую часть их продукции, с горожан — одну десятую.

Высокие налоги и нестабильные деньги не позволяют добиться производительности, возможной благодаря «расширенному порядку» торговли, распределения труда и инвестиций. «Расширенный порядок» — это механизм, благодаря которому человечество смогло продвинуться гораздо дальше охоты и собирательства. Хотя расширенный порядок представляет собой очень мощный механизм, достаточно мелочи, чтобы снизить коэффициент его полезного действия и вызвать рецессию. Если все экономические исследования и теории свести к единому, всеохватывающему принципу, прозвучит он так: то, что способствует беспрепятственной и наиболее эффективной работе расширенного порядка, способствует росту производительности и подъему экономики; все, что сдерживает и затрудняет действие расширенного порядка, вызывает рецессию и экономический спад. В этом и состоит глубинный смысл закона Сэя. Этот принцип позволяет с легкостью проанализировать и решить практически все главные экономические проблемы современности.