Золото короля

Когда мы что имеем, не храним, когда мы о потерянном не плачем, готовы мы к провалам и удачам, и рук

Судьба не выкрутит таким.

Когда мы не прельщаемся мирским, мы, встретив

Смерть, пред черепом незрячим глаз не отводим, и лица не прячем, поскольку в грязь не ударяли им.

Страшись, Диего, головокруженья страстей, которых полон этот век

Будь, Алатристе, вольный человек, и в смерти будь хозяин положенья.

Живи один — к исходу бытия пусть лишь тебя коснется смерть твоя.

Давненько столько народа не видел свод каземата: краса севильского сброда, отборные все ребята!

Святых поминая всуе, идет проститься когорта — назавтра Нико Гансуе харчиться в гостях у черта

Мудра короля забота, для многих тюрьма — награда, а если завтра гаррота, то, стало быть, так и надо!

Идут крестоносцы боен, пропущены стражей разом, (а каждый стражник подпоен, а каждый стражник подмазан)

В плащах по самые брови, с клеймом на душе и шкуре, хлебнувшие вдосталь крови — явились, не обманули.

И пир уж горой — гляди ты, какие цветки-бутоны! И все как один бандиты, бахвалы и фанфароны

Высокого рода парни (здесь девки не портят вида!), и шляпы у них шикарней, чем шляпы грандов Мадрида.

Пышнее мессы не сыщем Святому Глотку и глотке, и ножик за голенищем у каждого в той слободке

На то и собрались вместе, сойдясь в благородном деле, чтоб смертнику честь по чести воздать, и в том преуспели.

Вон там Красавчик, что с девой схож видом, с мужем — отвагой, владеет правой и левой, равно гитарой и шпагой.

А рядом с ним Сарамаго, знаток ученой латыни, в руке то перо, то шпага — он лихо фехтует ими.

Поодаль, слегка на взводе, прислушиваясь вполуха — шельмец Галеон (в народе такая за ним кликуха).

А за табачным туманом зверье особой породы — Кармона с доном Гусманом, тузы крапленой колоды.

А возле — такие принцы, друзья ночного улова, кидалы и проходимцы, охотники до чужого.

И каждый весьма достоин, чтоб задал король им перцу. А вон Алатристе — воин любезный нашему сердцу, явивший столько примеров и доблести, и сноровки среди других кавалеров пеньковой мыльной веревки.

Бальбоа с ним неразлучен, что носит штаны недаром, в боях под Бредой приучен удар отражать ударом.

Всем скопом под сегидилью с азартом карты метали, с Гансуа ночь проводили, остатний век коротали.

Они заслужили, Боже, чтоб ты их впредь не обидел, послав им спутников тоже в последнюю их обитель.

Приходит стряпчий в собранье, а с ним судейская свора, разбойничкам в назиданье зачесть слова приговора.

Привычный к любой невзгоде, Гансуа сидит с парнями, тасует карты в колоде да бьет тузов козырями.

Пускай приговор несладок, Гансуа глух, как надгробье. К нему с пригоршней облаток спешит его преподобье:

«Покайся в преддверье смерти, прими причастье святое! » Да только — верьте, не верьте — Гансуа в ответ: «Пустое!

Не надо мне отпущенья, хоть даром его ты даришь: чего не вкушал с рожденья, под старость не переваришь! »

И он, с оглядкой на моду, подкручивает усищи, заходит с туза и с ходу к себе подгребает тыщи.

Он рад картежной победе, как на свободе ликуя, и слышат гости, соседи и прочие речь такую:

«Уж коли попался в сети, другого нет поворота.

Должна меня на рассвете обнять госпожа гаррота.

Вступлю с ней в брак поневоле. Такие, как я, ей милы: обнимет крепко до боли, полюбит — аж до могилы!

Ввиду такого событья, прощаясь с земной юдолью, спешу, друзья, изъявить я свою последнюю волю».

И молвит, взором пытливым окинув бродяжье братство: «Я кое с кем неучтивым прошу за меня сквитаться!

И главное (между нами), чтоб было впредь неповадно, разделайтесь с болтунами». Кивнули ребята: «Ладно».

«Предателя ждет расплата. Пожертвуйте, Бога ради, ему хоть вершок булата, а лучше — не меньше пяди!

Болтливость — та же зараза. Железо в подобной драме приучит с первого раза держать язык за зубами.

Поскольку собрался кворум, прошу перед честным клиром разделаться с тем, которым опознан я, — с ювелиром.

Невежлива здесь охрана — не может служить примером. Пускай сержанта-мужлана обучат тонким манерам.

Надеюсь, ваша опека не даст грубияну спуску. Да, кстати, — судья Фонсека! Ну, этого — на закуску

Воздайте всем по заслугам, со всех взыщите по списку. Прощаясь с каждым, как с другом, вверяю вам Марикиску.

Хотя она не девица и не сродни недотрогам, а все-таки не годится ей близко знаться с острогом.

Да минет ее невзгода, и в бедах выйдет отсрочка! Засим, такого-то года, числа, имярек — и точка».

Гансуа был прост и краток, и речи недолго длились.

Иных пробрало до пяток, а многие прослезились, насупились и в печали сжимали молча стилеты, и клятвенно обещали исполнить его заветы.

Одной ногою в могиле, а держится образцово Поди-ка в целой Севилье сыщи второго такого!

Не сыщешь и в целом свете, засмотришься поневоле — Гансуа в новом жилете, в лиловом длинном камзоле.

И пояс ему не тяжек — сутаж, а по краю блестки, и чернь серебряных пряжек видна на башмачном лоске.

Но с первым лучом рассвета он с пышностью распростится: заменит бархат жилета убогая власяница.

Теперь рассветает рано. «На выход! » — законы жестки: ведь казнь — не род балагана, ее помост — не подмостки.

Уже замок отомкнули, и город полон вестями. Гансуа едет на муле со связанными кистями.

Горит на груди распятье. Шумит людская лавина. Он всех вокруг без изъятья кивком приветствует чинно.

Так на Страстную неделю идут на праздник в округе. В лице ни следа похмелья, не говоря об испуге.

Какая стать — молодчина! Храбрец — отвага в избытке! На что уж злая кончина, а, право, берут завидки!

Идут к эшафоту с пеньем. Иным не в пример беднягам по шатким его ступеням восходит он твердым шагом.

И не теряя рассудка, вещает так принародно:

«Конечно же, смерть не шутка, но раз королю угодно!..

Почту за честь, умирая, исполнить его веленье». В толпе от края до края несется гул одобрения.

Внизу, к эшафоту близко, где всё — бандит на бандите, прекрасная Марикиска следит за ходом событий.

Слепцов бродячей артели она наняла для Нико, чтоб в голос его отпели, отчетливо, но без крика.

Негоже христианину пропасть, как ветошь на рынке. Гансуа прочел картинно всё «Верую» без запинки.

Палач подошел поближе — притих в ожиданье город — «Прости, — он твердил, — прости же!» — вращая железный ворот.

Гансуа умер достойно, без судорог и без шуму — как будто сидел спокойно и думал крепкую думу.