Золото Ларвезы

7. Трое в лодке

Зинту выпустили из лечебницы под честное слово, что она не станет больше искать приключений по глухим закоулкам. Жрецы Милосердной так ее пристыдили – сквозь землю бы провалилась. А Суно дал ей «Ментальный почтальон»:

– Это тебе для связи с моими порученцами. Если увидишь, что творится беззаконное насилие, мимо которого пройти не можешь, сразу им сообщай. А сама на рожон не лезь, очень тебя прошу. Окаянные князья Хиалы, знаешь ли, не каждый день по нашим улицам разгуливают.

– Лис не окаянный, – не поднимая глаз, возразила Зинта. – Он не такой, как другие демоны.

Жрецы уже ушли, они сидели вдвоем в комнате с лиственно-солнечной завесой в окне. На сине-бело-коричневых квадратах скатерти трепетали тени яблоневых веток. Было хорошо и уютно, только шов возле левого подреберья немного тянуло.

– Вот и я о том же.

Осунувшееся лицо Орвехта, как будто постаревшее после смуты, повышения по службе и навалившихся новых обязанностей, стало задумчивым, с оттенком неясной тревоги.

– В чем дело? – насторожилась Зинта.

– Да что-то непонятное с этим Лисом. Словно подкинули загадку, которую не могу разгадать. Хотя прецеденты бывали, и наш знакомец, скорее всего, пойдет на службу к Акетису, а мы с тобой счастливые очевидцы сего феномена.

Рассуждая о перспективах Серебряного Лиса, Орвехт привычным движением, словно подписывал документы, рисовал в воздухе обережные знаки. Наверняка и заклятье отводящее сплел, но Зинта не волшебница, чтобы это почувствовать.

– Ну вот, ты же сам сказал, что прецеденты были! Тогда что непонятно?

– Есть ощущение, что ситуация непростая. Как формула с неизвестной переменной. Или картина, которую видишь в щелку, и часть деталей находится вне поля зрения.

Он хотел что-то еще добавить, но тут его позвали мыслевестью по делам Ложи.

– Чуть не забыл, – уже шагнув к порогу, он усмехнулся. – Новое письмецо от Нинодии, вставшей на путь исправления. Почитай.

И положил на стол вскрытый конверт с тетеревом и кораблем на кривовато наклеенных марках.

Зинте осталось полтора месяца, ее сын должен родиться в конце лета. Когда она вступилась за ту девчонку, думала, что уличные поганцы не рискнут поднять руку на служительницу Милосердной – и получила нож под ребра. Уже потом узнала, что спас ее Серебряный Лис, на руках отнес домой, а после примчался Берсойм, молодой лекарь под дланью Тавше. Сейчас ей было совестно: негоже беременной рисковать собой и ребенком. Но если бы прошла мимо, делая вид, что ничего не замечает, тоже было бы совестно. Сколько же дряни развелось в Аленде после смуты – словно взбаламутили лужу, и вся грязь со дна поднялась.

Кого ей не хватало, так это Эдмара: он, конечно, тот еще зложитель, но вот бы с ним поболтать о чем угодно, как раньше.

На днях Суно обмолвился, что князь Ляраны собирается в Аленду с официальным визитом. Надолго ли задержится, неизвестно: репутация у него после всем известной истории – оторви да выброси, только и осталось использовать чары личины, чтобы появляться в общественных местах инкогнито.

Заметив ее реакцию, Орвехт хмыкнул:

– Не разделяю твоей радости, без него было бы спокойнее. Прибудет он для переговоров с коллегой Шеро, и надеюсь, не задержится здесь надолго.

«А я надеюсь, что повидаюсь с ним», – вслух Зинта об этом не сказала, чтобы не расстраивать Суно.

Усевшись за стол, достала из конверта письмо Нинодии:

«Милые мои, у меня все хорошо. Зинта, не беспокойся о моем здоровье, нынче я за собой слежу, даже стала в зеркале лучше выглядеть. Через две восьмицы твою печать снимут, и тогда я рожу здоровенькую девочку, мою Талинсу. Я премного благодарна тебе за терпение и помощь. Я больше ни капли не пью, даже думаю об этом пагубном деле все реже. Винище разрушает душу и тело, я с ним навсегда завязала. Теперь я нахожу в жизни другие приятности: читаю развивающие ум книги, вяжу пинетки для своей крошки, совершаю полезные для самочувствия прогулки. Сердечно желаю вам всяческого благополучия. Ваша Н.»

За сотни шабов от комнаты в алендийской лечебнице, где сидела за столом Зинта, развалилась в кресле Нинодия – тоже у окна, тоже за столом. И скатерть тоже была клетчатая, только бежево-серая с кистями, из дорогой ткани, но местами замызганная, в пятнах компота и подливки.

За окном ни листвы, ни солнца: небо пасмурное, даже гор не разглядеть, хотя в ясные дни они вырисовываются за хмурым ельником, словно гравировка на хрустале. На равнине меж лесом и замком местами белеет снежок. Лето в этих краях нынче не задалось: повадился прилетать сюда с юга Пёс Забагда – поговаривают, в отместку за то, что Пёс Дохрау минувшей весной, в месяц Водоноса, навалил снега по колено и учинил лютую метель в южных краях. Тепла не приносит, только дразнит северного братца, а тот и рад с ним силой помериться. То носятся друг за дружкой, то катаются по небесам, сцепившись в ураганный клубок, и Забагда лупит ветвистыми молниями, а Дохрау не дает спуску и молотит его снежными лапами. Не так уж они и недовольны друг другом, и не их собачье дело, что люди от такой погоды не в восторге.

На Нинодию промозглый ландшафт наводил уныние. «Выкрали меня по суше да по морю, за темные леса, за высокие горы, в дальние страны…» – вспомнилась ей жалоба-присказка из детской сказки.

Влипла, как провинциальная дуреха без году восьмица в столице. Поверила Тирсойму Беглецу, а тот без зазрения совести продал ее овдейским агентам.

Когда приехали на якобы профессорскую съемную квартиру, прислуга проводила их в гостиную и удалилась, а следом за ней вышел и Беглец, сказав, что ему «надобно отлучиться по делам телесным». Ох, неспроста он глаза отводил, и его скомканная виноватая улыбочка относилась вовсе не к «делам телесным», а к подлому предательству, которому нет прощения. Дальше… Не помнила Нинодия, что было дальше. Навели чары, что же еще. Очнулась уже в каюте, под присмотром двух прилизанных белобрысых девок-службисток, которые сменяли друг друга и ни на минуту не оставляли ее одну.

Она-то думала, можно больше не беречься, на кой она теперь-то сдалась овдейскому министерству благоденствия – небось все интересное уже выяснили, и кому нужна бывшая Плясунья? Оказалось, нужна. Только не она, а ее Талинса – дочь достопочтенного Орвехта, ближайшего соратника Верховного Мага Ларвезы. Рычаг воздействия, чтоб им всем заодно с предателем Беглецом в Хиалу провалиться.

С ней обращались не как с захваченным иностранным агентом, даже не как с обыкновенной арестанткой. Словно Нинодия была для них племенным животным – или сосудом, из которого предстоит извлечь ценное содержимое. Лечили, заботились об удобствах, хорошо кормили. Даже снабдили такими же, как у Тирсойма, бартогскими протезами – чтоб не упала и не ушиблась. Отвезли в старый замок на севере Овдабы: места спокойные, и кто ее станет здесь искать? Да ее в любом случае искать не будут, Суно ведь не знает, что она носит под сердцем его ребенка. Залезла к нему в постель украдкой, словно воровка в чужой карман, вот и поплатилась. Зинта в курсе, но Зинте заморочили голову письмами, которые Нинодия сама же и писала по указке похитителей. Вначале упиралась, пока не пригрозили, что заберут протезы, и будут вывозить на свежий воздух в кресле-каталке.

Откуда они пронюхали? Зинта не хотела, чтобы она открылась Суно, и можно побиться об заклад, держала язык за зубами. Но могли проболтаться маги Ложи, которых в тот день отрядили стеречь невменяемого после рюмки магобоя Орвехта.

Вместе с ней из Абенгарта приехала Тавгеда Ферклиц – ухоженная мымра в летах, до оскомины аккуратная, смахивающая на школьную линейку, которой можно и дотошно измерять все подряд, и бить по пальцам. Родная сестра господина Ферклица, министра благоденствия Овдабы.

В отличие от своего высокопоставленного братца, магичкой она не была, зато занимала должность генерал-инспектора в Надзоре за Детским Счастьем. На пленницу она глядела с брезгливым неодобрением, однако замечания делала не ей, а прислуге, которая тут же кидалась вытряхивать крошки из постели, менять запачканную скатерть, оправлять Нинодии прическу, больно дергая пряди – словно ты не живой человек, а парикмахерский манекен.

Госпожа Тавгеда собиралась взять Талинсу на воспитание. Об этом они говорили с Ферклицем в Абенгарте перед отъездом – в присутствии Нинодии, словно она бездушная вещь.

– Пожалуй, мы назовем ее Кайтобия, – увлеченно рассуждала эта уксусная функционерша с породистыми отвислыми щеками и бриллиантовой брошкой на воротнике-стойке. – Или Бренга, тоже хорошее имя. Надо иметь в виду возможную дурную наследственность по материнской линии и с первого года жизни прививать ей дисциплину, аккуратность, повиновение старшим…

Хотелось оттаскать ее за волосы, а еще хотелось прибрать к рукам брошь, которая наверняка стоит целое состояние, но Нинодия чинно сидела в кресле, сцепив отечные пальцы – как будто смирилась и готова сотрудничать в обмен на сносное обращение.

Порой невтерпеж хотелось пропустить рюмашечку. Ни о чем другом не просила, а об этом, случалось, заводила речь, унижалась, хотя самой было противно – да без толку, никаких поблажек. Лишь однажды эта мымра снизошла до ответа:

– Госпожа Булонг, алкоголь в вашем положении категорически противопоказан, это может навредить ребенку. Но если вы будете хорошо себя вести и соблюдать предписания лекаря, после родов все ограничения будут сняты. Вы получите столько вина, сколько пожелаете, но только после того, как будет выполнен ваш материнский долг. Потерпите, немного осталось.

Вначале-то Нинодия воспрянула духом, принялась благодарить. А потом сообразила, что не милость это, а способ от нее избавиться, не замаравши рук. Винища ей дадут хоть залейся, и она с головой уйдет в запой, из которого уже не выйдет. Даже отраву подсыпать без надобности. И удержаться она не сможет, ой, не сможет… Хотя раз они решили ее прикончить – все равно прикончат, и лучше уж родимое винишко, чем яд или удавка. Нинодия зло и горько всплакнула, потом высморкалась, глядя сквозь пелену слез в окно, на слякотную равнину и поросшие дремучим лесом отроги Сновидческого хребта.

Тейзург все-таки убил его. Хотя и не по-настоящему.

По приказу руководителя ячейки Джамо свернул шею своему незадачливому приятелю Бельдо и спихнул то ли труп, то ли еще живого в речку с невысокого обрыва, перед этим сунув ему за пазуху пару камней.

Кештарен и один из его соратников наблюдали за расправой из зарослей тростника. Серо-коричневая одежда, лица спрятаны под матхавами – словно и нет их здесь.

В момент «сворачивания шеи» Хантре испытал острое желание врезать зарвавшемуся исполнителю. Удержался. Это ведь его убивают, а не наоборот.

Перекинувшись в падении, залез в нору почти вровень с водой, выкопанную заранее в отвесном глинистом склоне. Частично вымок, а хвост и вовсе хоть выжимай. Это обстоятельство не добавило ему расположения к людям, которые свесились с обрыва и шуровали палками, дабы убедиться, что жертва их конспирации не выплывет.

Так и хотелось цапнуть кого-нибудь за руку… Снова удержался. Это звериное, подспудное – неизбежное, когда ты в облике. Давно научился с этим справляться.

Под обрывом и впрямь лежал утопленник, русалки раздобыли его ниже по течению Шеханьи. Одна из них, поджидавшая на дне, проворно замотала камни и башмаки Бельдо в сброшенную одежду. Потом она по плечи вынырнула, призывно оскалив острые зубы, ее волосы цвета позеленелой меди колыхались на воде шлейфом.

– Идите ко мне! Что же вы?.. – позвала она с гиблой чувственной хрипотцой – и тогда люди, побросав палки, пустились бежать.

Это была не Диленат. Возможно, старшая из них. Влажные синеватые губы, глаза как два омута. И царственно скульптурные черты лица, бледного со слабым намеком на смуглый оттенок.

– Я помогу тебе, – предложила она деловито. – Они ушли. Плавать-то умеешь?

Выбравшись из норы, он бултыхнулся в воду, мигом перекинулся и ответил, отфыркиваясь:

– Не проблема.

Бельдо больше нет. Есть префект полиции Ляраны Хантре Кайдо. Или его могли бы звать как-то еще?.. Хотя с чего такие мысли, если в Сонхи он дома.

Вечером прошедший проверку Джамо отправился на собрание заговорщиков. Мешать Эдмару Хантре не собирался. Кештарен и его единомышленники сегодня тоже, можно считать, прошли проверку. Или, наоборот, не прошли. Если они готовы убить случайного человека ради того, чтобы испытать очередного кандидата – грош цена их теориям и планам. Они с Тейзургом друг друга стоят, и незачем вмешиваться в их игры. Разве что для того, чтобы защитить непричастных.

Речка, по которой они плыли, как по тростниковому коридору, впадала в другую реку, такую широченную и сверкающую, что хотелось зажмуриться. Противоположный берег еле виден – то ли есть, то ли нет.

– Это Канабара, – объяснил Ювгер. – Течет с востока на запад. А вон там Унский хребет.

Далекие горы на востоке тянулись в обе стороны бесконечным сизым контуром. Слишком много простора, и расстояния такие, что голова кружится. Мейлат полжизни бы отдала, чтобы вернуться в Эгедру, но Клименда, которую на самом деле зовут Глодия, и Ювгер, которого на самом деле зовут как-то иначе, не собирались считаться с ее желаниями.

Пока пересекали Канабару, она сидела, уставившись на свои колени, и прерывисто дышала, чувствуя себя так, как будто уже начала тонуть в этом бескрайнем водяном сверкании. Когда наконец добрались до берега, тихонько рассмеялась от облегчения.

– Очалга вроде там, – Глодия, которую нисколько не проняло, показала на северо-запад. – Это что же, нам теперь пешком туда трюхать?! Ну ты завез нас, одно слово – угробище!

– Сама дура! – огрызнулся ее бывший супруг. – Дохлый чворк тебе, а не Очалга. Я не придурок туда соваться, меня там сразу повяжут. Хотя не повяжут, я надеру им задницы, но все равно там засада.

– И не только надерешь, – проворчала Глодия, недобро щурясь на раскинувшиеся вокруг дали. – Уж это да…

– Ты держи эти мерзопакостные намеки при себе, а то веслом по рылу!

– Ну так и я тебе веслом по рылу! Ребеночка-то я из-за тебя потеряла, это твоя полюбовница подослала ко мне своих тварей, забыл что ли? И я кричала-кричала, а они меня терзали-терзали, а я и думаю, мой-то угробец об этом знает, но сидит пиво хлещет, хоть бы что ему…

– Да не знал я об этом ничего! – рявкнул Ювгер. – Сколько раз тебе повторять! Значит, так, слушайте обе, пойдем вверх по Сябану до Крибы. Ты насчет географии хоть немного соображаешь? Сябан – приток Канабары, до него отсюда должно быть несколько шабов, а Криба – это колония, поделенная между Ларвезой и Бартогой. Вам же лучше, оттуда вдоль Уна идет на север железная дорога, не придется с караваном через Олосохар тащиться.

– А ты после этого куда? Небось тоже по железной дороге – и за горы в Бартогу?

– Любопытной гусыне нос прищемили, – буркнул Ювгер.

Переругивались они по-ларвезийски, но Мейлат почти все понимала благодаря висевшему на шее языковому амулету. У Ювгера полно артефактов, и она уже догадалась, что он амулетчик. Глодия тоже оказалась амулетчицей. Ох, и глупые же они, даже слушать не хотят о своем месте в пищевой цепочке. Человек, никем не вкушаемый, подобен сгнившему яблоку, в Эгедре об этом каждый знает. Но Глодия и то ли Ювгер, то ли не Ювгер – дикари из диких земель, что с них взять. Ужасно то, что Мейлат пошла против своего человеческого естества и вместе с ними сбежала в неизвестность.

Эти двое смахивали на речных пиратов – мелких, но опасных хищников, которые вовсю крысятничают, избегая связываться с теми, кто может дать отпор. Глодия загорела и похудела, зато набралась сил. Облупленный острый нос, цепкие и азартные глаза-щелки. Мейлат ее немного побаивалась, порой даже думала, что останься Перчинка в Эгедре, она вполне могла бы подняться на вершину пищевой цепочки – бывает же, что люди становятся вурванами. Вот и у нее был шанс найти свое настоящее счастье, а вместо этого она скитается, как последняя бродяжка.

Истрепанная куфла неопределенно-пыльного цвета, под ней грязная шелковая туника – напоминание о безбедной жизни во Владении Дахены. Замызганные шаровары во время вылазки за курицей порвались, Мейлат поставила на них три заплатки. Из-под выгоревшей разбойничьей косынки свисает тощая косица. Руки в шрамах, на голой шее рубцы от укусов – неприлично же, а ей хоть бы что! Но когда на шароварах позади разошелся шов, она всполошилась и потребовала, чтобы Мейлат починила прямо сейчас, прямо на ней. Ювгер, поглядев на это, обозвал их русалками-развратницами и сплюнул.

– А ты сам-то кто?! – злорадно выпалила Глодия, уперев руки в бока. – Сам-то чего вытворял со своим полюбовником?!

И ойкнула, потому что Мейлат случайно уколола ее иголкой.

– Не твое дело! – почти затравленно огрызнулся парень.

Схватил удочку – показалось, что руки у него слегка дрожат – и бегом умчался на видневшийся вдалеке мысок ловить рыбу.

Он был миловиден, носил батрацкую шляпу с затеняющими лицо полями. Превосходно сшитая – уж в этом Мейлат знала толк – безрукавка с карманами, штаны из добротной материи, тоже с дюжиной карманов. Шея и руки открыты, но без шрамов – сразу видно, из нераспробованных.

Мейлат в халатике с длинными рукавами и шарфе, повязанном на манер платка – и шея укрыта, и голову не напечет – можно было принять за уведенную пиратами пленницу. Она старалась угодить обоим, но недовольство Глодии пугало ее больше, чем недовольство Ювгера. С бывшим мужем Перчинки они скоро распрощаются, поэтому никаких шашней, как бы тот ни настаивал.

Голодать не приходилось – ели рыбу, которую Ювгер ловил, а Мейлат варила в котелке с солью и пряностями, уничтожающими паразитов. Глодия руководила стряпней, хотя Мейлат и сама бы справилась: во Владении Дахены она была мастерицей на все руки, в том числе на кухне помогала. Но та все равно командовала: «Выпотроши рыбину!», «И вот это тоже убери», «Давай, сполосни теперь», «Посоли!» А потом сидела с таким видом, словно сегодняшний обед – ее заслуга. Мейлат не обижалась, ведь Перчинка все-таки добрая: не бьет ее, не шпыняет, не издевается над тем, что она невкусная.

Иногда Ювгер и Глодия воровали кукурузу на полях возле какой-нибудь деревушки. Когда возвращались из набега с полной котомкой сочных початков, Глодия победоносно ухмылялась, как будто совершила подвиг, а Ювгер раздосадовано косился на нее, но помалкивал.

К человеческому жилью не заворачивали.

– Нам с ними якшаться незачем, одно слово – деревня, – объяснила Глодия. – Покупать у них нечего, не будем же мы как черномазая деревенщина одеваться. Вот доберемся до цивилизованного города, там и справим обновки. Тебе тоже. Раз ты состоишь при мне, ты должна прилично выглядеть.

– И шарф можно будет купить? – робко спросила Мейлат. – Чтобы все было прикрыто… Если нельзя, я этот постираю…

– Будет тебе новый шарф, хоть и дурь это у тебя в голове, – благосклонно махнула рукой ее покровительница. – У моего угробища деньги есть, на все хватит.

– Вместо поимелова – дохлый чворк, а тряпки им покупай, содержанки дешевые, – еле слышно пробурчал Ювгер.

– Чего-чего ты сказал?! – тут же развернулась к нему Перчинка.

Тот не ответил. Угрюмо зыркнул из-под шляпы и приналег на весла.

Когда добрались до города, на душе у Мейлат стало тревожно: как будто раньше еще можно было повернуть назад, а теперь уже всё – она пересекла черту, из-за которой нет возврата. И нечего надеяться, что их настигнет погоня, слишком далеко на север они заплыли.

Город походил на Эгедру больше, чем нищие деревушки, но всё в нем было до того странно, что хотелось сжаться в комок и ни на что не смотреть. Дома в два-три этажа, с балкончиками и невысокими башенками, люди с бесстыдно оголенными шеями. У каменного причала покачивается на воде множество пришвартованных лодок. Подошел строгий пожилой мужчина в очках и камзоле с галунами, начал что-то говорить на незнакомом языке – наверное, требовал денег, потому что Ювгер ему заплатил. После этого Глодия с Ювгером отправились за покупками, а ее оставили в лодке.

Она разглядывала красивые, словно театральные декорации, постройки на берегу – белые, серые, розовые – когда за спиной раздался ужасающий рев, и лодка закачалась. Вцепившись в скамейку, Мейлат обернулась. Нет, это был не всплывший после вековой спячки топлян, а диво пострашнее. Рассекая переливчатые воды Сябана, к берегу приближалось судно – обшарпанное и невеликое размерами, но с большой черной трубой, из которой валил дым, и двумя колесам по бокам. Оно-то и ревело. Ни парусов, ни весел, только громадные колеса шлепают по воде.

Мейлат вначале оцепенела, потом съежилась на дне лодки, вспоминая все обережные приговорки, какие знала, и молясь богам, чтобы Оно ее не заметило. А чудовищное судно как ни чем не бывало пришвартовалось, с палубы перекинули сходни, появились люди, к которым не спеша направился смотритель причала. Она тогда поняла, что здесь это в порядке вещей. Ничему не удивляйся, ты в диких землях.

Когда вернулись ее спутники, Мейлат в первый момент уставилась на них, как на незнакомцев. Те были одеты словно актеры в пьесе о приключениях вурванов в людском городе. Глодия в нарядном платье с оборками и кружевной пелерине, в шляпке с лентами-завязками, украшенной матерчатым букетиком. Ювгер батрацкую шляпу сменил на головной убор с блестящим лаковым козырьком, поверх безрукавки на нем была клетчатая рубашка с расстегнутым воротом. Вначале девушка решила, что это какие-то здешние господа по пристани гуляют, и лишь когда Перчинка назвала ее по имени, признала своих.

– Глянь, Мейлат, это бартогский пароход, – указав пальцем на плавучее диво, критичным тоном сообщила Глодия. – Чего-то он совсем неказистый, ну как самый завалящий сараишко в деревне. Только и делов, что с трубой. Посмотришь – тьфу, а разговоров-то… Зачем эта паровая машина и прочая дурь, когда у нас есть амулеты?

Высказалась она по-ларвезийски, у местных другая речь, но смотритель причала, наверное, знал ларвезийский, потому что вперил в нее осуждающий взгляд поверх блеснувших на солнце очков.

– Не пали нас, дура! – шикнул Ювгер.

– А сам дурак! Мейлат, вылезай, пойдем тебя тоже приоденем. А то выглядишь, как замарашка-попрошайка, мне даже стоять возле тебя неловко – люди поглядят на нас да чего-нибудь скажут.

– Ежели хотите, чтобы ваша лодка охранялась, за сию услугу взимается отдельная плата, согласно утвержденному ценовому уложению, – сообщил на ларвезийском подошедший чиновник, и после добавил: – Амулеты, барышня, дело хорошее, да только если доберется сюда Дирвен Кориц, опасный преступник и противоестественный извращенец, плакали ваши амулеты, а паровой машине ничего не сделается. За сутки охраны с вас пять круверов, или двадцать пять ларвезийских ривлов.

– Чего?.. – потрясенно выдавил Ювгер. – Как?.. Чего сказал?..

Несмотря на загар, видно было, что лицо у него пошло красными пятнами, а уши запылали, как два мака.

– Я сказал, двадцать пять ривлов, молодой человек, – терпеливо повторил смотритель. – Согласно утвержденному ценовому уложению, это не мой произвол, и все до последней монеты поступит в городскую казну. Подешевели нынче ларвезийские деньги, ввиду политических событий. Уже не один к одному, а один к пяти. Желаете, чтобы ваше суденышко пребывало под охраной?

– Чего?.. – хрипло повторил парень, глядя на него так, точно сейчас накинется с кулаками.

– Ты не чевокай, а деньги доставай, – одернула спутника Перчинка. – Если лодку сопрут, втридорога потратимся – чай, никто нас задаром не повезет. А вы, сударь, на него не сердитесь, – добавила она, обращаясь к чиновнику. – Бережливый он, за грош удавится – видите, как разволновался из-за ваших слов? Давай сюда кошель, бестолочь, сама заплачу.

Испепеляя взглядом смотрителя, тот вытащил из кармана и сунул ей кошель. Глодия отсчитала монеты, взяла расписку, которую чиновник накарябал чернильным карандашом на бумажке с номером, вырванной из тетради в кожаном переплете.

shy;- Не… Неправда!.. – отрывисто, словно гавкнул, вымолвил Ювгер. – И вовсе не… Это Тейзург извращенец!.. Все же знают!..

Как будто слова застряли у него в горле, а теперь он наконец-то сумел вытолкнуть их наружу.

– Что ж, про господина Тейзурга всякое болтают, но сие неподтвержденные слухи, – флегматично отозвался чиновник, убирая казенную тетрадку и карандаш с золочеными буковками в поясную сумку. – Вернувшийся древний маг, да этакие подвиги за ним числятся – в газетах чего только не напишут, поди разберись, чему верить, чему нет. Было даже про то, что он якобы имел адюльтерную связь со своим наемным охранником, и тот его за это едва топором не зарубил. Но другие писали, что он задержал охраннику жалование, вот это больше похоже на правду. Слышали о том, какой у дорогих наемников принцип? Плати согласно договору, а коли не заплатил в положенный срок – ты уже не наниматель, и можешь быть убит. Скорее всего, охранник хотел его припугнуть из-за недоплаченных денег. Опять же известно, что господин Тейзург по дамской части признанный кавалер. Если за ним и водятся еще какие-то грешки, достоверно об этом никто не знает. А Дирвен Кориц сам рассказал о своих срамных похождениях, используя для сего постыдного признания амулет дальней связи. Да в таких подробностях рассказал, что человеку с моральными устоями даже в голову не придет подобную срамоту выдумать. А газетчики наши – люди ушлые, порасспросили магов и амулетчиков, которые получили ту мыслевесть, да пропечатали в специальном выпуске с цензурным штампом «Только для взрослых». К нам на прошлой восьмице тоже завезли. Каюсь, читал я из праздного любопытства эту газетенку, аж полчаса плевался, выдающаяся гадость.

Пунцовый Ювгер открывал и закрывал рот, как будто опять подавился словами. Глодия сама запихнула ему в карман кошель и с досадой процедила:

– Пойдем, что ли, а то хватит тебя удар – вот еще нам будет обуза…

– Вижу, что вы молодежь неиспорченная, смущают вас этакие разговоры, – заметил смотритель. – Вы лучше не читайте эту газету. Приятной вам прогулки по нашему городу!

– Благодарствуем, – медовым голосом отозвалась Перчинка, а потом скомандовала: – Идем! Вот еще мне наказание, за двумя простофилями присматривать…

Они двинулись по старому каменному причалу к розово-серому городу. Когда отошли подальше, Глодия проворчала:

– Ну как есть дурачина. Кто сейчас чуть не спалился перед этим толстопузым в заштопанном камзоле?!

– Я не… Не извра… Не из этих…

– Правда что ли? Чворкам об этом рассказывай. Где тут, интересно, вчерашней газетой можно разжиться? Небось в библиотеке…

– Даже не вздумай!

– А ты мне не запретишь!

Мейлат шагала рядом с ними, в душе помертвевшая, почти не глядя на прохожих, вывески, железные балкончики с висячими цветами. Она с детства развивала в себе наблюдательность, привыкла подмечать мелочи и оговорки. И она уже догадалась, что Ювгер – это и есть Дирвен Кориц, самый ужасный амулетчик диких земель.

На здании Дорожной Ревизии повесили новые часы: золоченый циферблат величиной с окно, возле каждой цифры дверцы. Скрытый от людских глаз механизм занимал целую комнату на четвертом этаже. Добравшиеся до него шаклемонговцы увидели, что детали сделаны вовсе не из золота, и от великого огорчения все вдребезги разнесли: шестеренки, оси, пружины большие и маленькие валялись по окрестным дворам и соседним переулкам. От знаменитых часов одно воспоминание осталось, но теперь из Дукона привезли точно такие же. Подарок Тайного Совета Бартоги дружественной Ларвезе. Суно сказал, они еще кое-что за свой счет восстановят, а когда Зинта назвала их настоящими доброжителями, хмыкнул: «Не так все просто, они нарушили старое международное соглашение и заинтересованы в том, чтобы наша сторона не выражала протеста, а при необходимости поддержала их. Политика, Зинта. Шельмец твой Эдмар. Ну, посмотрим, что мы с этого получим…»

Хотела возразить, что Эдмар не ее шельмец, но промолчала. Это ведь она нашла его, израненного, и выходила. И от Накопителя спасла тоже она. Так что, выходит, все-таки ее. До некоторой степени.

Напоследок Зинта оглянулась, и новенький циферблат подмигнул ей солнечными бликами. Посмотреть бы на тот механизм, когда часовщики закончат свою работу. До смуты в Дорожной Ревизии дважды в месяц устраивали экскурсии для путешественников и прочих желающих, но она так и не выкроила время туда сходить, а теперь непременно сходит.

Ее одолевало желание все увидеть и везде побывать, словно весь мир – груда новогодних подарков, которые можно будет распаковать после того, как наступит полночь. После родов. Хотя понятно, что не до того ей будет после родов. Зато позже они с сыном до всех достопримечательностей в Аленде доберутся, хорошо бы втроем, но если у Суно будет невпроворот государственных дел, можно и вдвоем.

Она разъезжала по городу в удобной коляске с мягким ходом, конфискованной у кого-то из вельмож, поддержавших «короля Дирвена». Работы хватало: навещала пациентов, которым могла помочь только сила Тавше – по списку, выданному с утра в лечебнице. На козлах рядом с возницей сидел амулетчик, приставленный к ней для охраны. Вначале Зинта сердилась, что его нельзя отослать, но потом решила: раз он все равно от нее ни на шаг, пусть помогает с лежачими больными.

Он отгонял попрошаек, которые заунывными голосами требовали «монетку на хлебушек», но не смог преградить дорогу закутанной в дымчато-розовые шелка даме, подсевшей к ним в чайной.

Несмотря на летнюю жару, у дамы виднелся из-под подола серебристый мех. В придачу кабошон на рукоятке священного кинжала Тавше начал светиться, точно голубоватый фонарик.

– Не надо, – остановила Зинта встрепенувшегося охранника. – Все в порядке, он меня спас. Она, то есть…

– Он, она, разве это существенно? – чувственным голосом обронила Лиса, присаживаясь на свободный стул и откидывая вуаль. На тонком бледном лице ночным серебром мерцали глаза с эмалево-черными вертикальными зрачками.

– Я должна тебя поблагодарить, – решительно заявила Зинта. – Если бы не ты, я бы пропала.

– Можешь не только поблагодарить, но еще и отблагодарить. Слышала я, ты от Нинодии письма получаешь? Обо мне она что-нибудь писала?

– Нет…

– Покажи мне эти письма.

– Дома лежат. Их всего три, пришли на наш теперешний адрес. Она живет в мире с собой при кадаховом монастыре в каком-то хорошем месте. Ты ее лучше не ищи, она не хочет, чтобы ее искали. Боится, что тогда она может вернуться к прежнему и снова начнет пить, сама так написала.

– Покажи, я хочу их прочитать.

Зинта заметила, что амулетчик не ест, не пьет, не шевелится – замер на стуле, словно оловянный солдатик в сидячей позе.

– Это ты его?! Ты что творишь…

– Не бойся, сейчас сниму чары. Завтра увидимся, принеси мне то, о чем я попросила. Иначе получится, что ты мне задолжала.

На другой день Зинта отдала Серебряной Лисе письма, перед этим посоветовавшись с Суно. Тот сказал, что Нинодии это не повредит: она столько якшалась с демоном Хиалы, что для него прямая дорожка к ней давно проторена, и три листка бумаги, исписанные ее рукой, ничего не меняют.

Сняли два номера в гостинице «Весёлый странник» неподалеку от порта. С холма открывался вид на зеленовато-голубой Сябан с далеко выброшенным каменным языком причала, пришвартованными лодками, несуразным пароходом, который перестал дымить и теперь не выделялся среди остальных суденышек. В речном сверкании виднелись парусники, издали похожие на мотыльков.

Тут повсюду люди, и все заняты какими-то непонятными делами, но при этом никого не кормят своей кровью, поэтому их жизнь пропадает впустую. Мейлат вздохнула – как умудренный человек, который знает чуть больше, чем окружающие, но ни в чем не может их убедить – и отвернулась от окна. Обстановка номера успокаивала, потому что напоминала комнаты в человеческом доме Владения Дахены. Но это всего лишь иллюзия уюта: ты в незнакомом диком городе, где нет ни одного вурвана и люди предоставлены самим себе. «Все иллюзорно, кроме алой крови», – вспомнилась ей строчка из стихотворения Нюрт Дахены. До чего это верно!

На ней было коричневое платье с пуговками спереди, волосы заплетены в косу, шея пристойно закрыта шелковым шарфом в тон платью. В «Веселом страннике» была купальня, и она наконец-то отмылась после путешествия, а потом они с Глодией сходили в лавку на соседней улице. Для этого Мейлат надела старую юбку с кофтой, одолженные у хозяйки гостиницы, а шею замотала полотенцем, потому что ее грязную одежду выбросили, пока она сидела в ванне.

– Как дура в полотенце по улице пойдешь, – веско заметила Глодия. – Люди скажут, из деревни приехала. А мы и не узнаем, чего они говорят – все тут балакают по-бартогски, не лучше дикарей.

Насчет дикарей Мейлат согласилась, но расстаться с полотенцем не захотела. Зато из лавки вышла уже в шарфе.

Было там голубое платье, которое понравилось ей больше, и приказчик объяснял на пальцах, что цена та же, однако Перчинка недовольно процедила:

– Нечего тебе красоваться, ты компаньонка, а не дама, тебе надо поскромнее выглядеть. И коричневое не маркое, за день не изгадишь, для дороги самое то.

Мейлат не стала спорить. Она невкусная – этого никаким красивым платьем не исправишь.

Пообедали в номере, потом Глодия сказала:

– Пойду-ка я библиотеку ихнюю посмотрю. Небось поганец мой тоже туда намылился, после него там камня на камне… Ты лучше здесь посиди, а захочешь гулять, далеко не уходи, заблудишься. На вот, если чего там купить, сластей или фруктов. Много не дам, а то обсчитают тебя, как деревенскую, не знаючи языка.

Задрав шелковую юбку, под которой обнаружились штаны с карманами, она вытащила кошелек и отсчитала несколько монет, пояснив:

– Угробец дал. Попробовал бы не дать, я б его на месте со свету сжила.

Вначале Мейлат удивилась, что Глодия под платье надела мужские штаны, но потом сообразила, что у нее рассованы по карманам амулеты.

Непривычно было сидеть на расшатанном стуле возле окна, ничего не делая. Во Владении Дахены она радовалась, когда оставалась одна, но там она всегда чем-нибудь занималась: украшала бисером наряды для возлюбленной пищи, вытирала пыль, шила театральные костюмы, переписывала аккуратным почерком роли для актеров, чистила подсвечники и столовые приборы. А теперь она ощутила пустоту: словно ты внутри стеклянного шара, в котором ничего больше нет, и от окружающего мира тебя отделяют закругленные прозрачные стенки.

Она тихонько вышла из номера. Спустилась по лестнице, пересекла зал, стараясь быть незаметной. Посторонилась, пропуская служанку с тряпкой – та ничего ей не сказала, как будто тоже катилась мимо в своем стеклянном шаре.

На улице было знойно и душно, от разогретой мостовой исходил жар, как от плиты на кухне. В той стороне, где река, небо стало медово-золотистым. Мейлат пошла наугад, то окунаясь в скудную тень линялых навесов над витринами лавок, то выходя на солнцепек. Перчинка с Дирвеном сошлись во мнении, что городишко задрипанный, в кармане уместится, а ее поражало, как много здесь ухоженных улиц – одна заканчивается, другая начинается, и сколько домов с застекленными окнами, и двери не облезлые, и цветы на балконах, и как хорошо одеты прохожие… Вот удивительно: вурванов здесь нет, но люди все равно живут так, словно кто-то о них заботится. А может быть, вурваны здесь все-таки есть, но соблюдают инкогнито?

Хотя для нее-то какая разница: есть вурваны, нет вурванов, на нее все равно никто не польстится – кому нужна невкусная кровь? Во Владении Дахены ее спасала от таких раздумий работа, или кто-нибудь начинал к ней цепляться и становилось не до того, а сейчас на нее напала тоска, заполнившая весь этот ослепительный мир от горизонта до горизонта. Даже хуже, чем тоска: безнадежное ощущение своей невкусности и никчемности.

Она брела, куда глаза глядят. Новые туфли натерли пятки, платье липло к спине, появилась одышка. Не привыкла она к долгим пешим прогулкам по жаре – это совсем не то, что бегать по коридорам и лестницам людского дома.

Очередная улица вывела на берег канала, благоухающего речной гнилью. Мейлат понуро облокотилась о пыльный выщербленный парапет, испачкав платье и ладони. Поглядела вниз, на неподвижную золотую воду. В горле горький ком, подступили слезы. Она никому не нужна. Она невкусная, в пищевой цепочке нет для нее места.

– Бедная… Не надо плакать… – произнес кто-то за спиной, участливо и так тихо, что это прозвучало почти как шепот.

Ее мягко взяли за локоть.

Легенда у Дирвена была незатейливая и убедительная: кладоискатель он, побывал в Исшоде, кое-чем разжился, но это чворкам на смех – если б нанялся на ферму, и то бы заработал больше. Возле границы все давно уже выгребли, а далеко заходить опасно. Он рискнул сунуться поглубже, но там стиги, амуши, оборотни, какие-то девки хвостатые, еле ноги унес.

Жители Бражена смотрели на него, как на конченого придурка, и кивали: «Наши сорви-головы тоже туда ходили – кто вернулся с невеликой добычей, кто с пустыми руками, кто с одной рукой, кто вовсе не вернулся…»

Вот-вот, и он о том же. Звать его Ювгер, он из хорошего, но разорившегося овдейского семейства. Клименда – ларвезийка из Мадры, замуж никто не берет, так она наслушалась баек про Ламенгу Эрзевальд и подалась в авантюристки. Познакомились в Исшоде, ее тоже за золотишком народца туда понесло. А Мейлат из тамошних, украли еще ребенком, жила у вурванов, поэтому она малость чокнутая и скорее снимет трусы, чем шарфик. Ну да, и он, и Клименда с некоторыми способностями по части амулетов. Хотя в Овдабе говорили, что у него этих способностей чворк наплакал, возьмут вторым помощником первого помощника на какую-нибудь плевую работу, поэтому он не пошел на службу, вместо этого рванул на Юг попытать счастья.

Он грамотно навешал бубенцов им на уши, перед этим обсудив с Глодией, что они будут о себе рассказывать, и отправился в бордель. Наконец-то! Еще чуть-чуть, и натурально спятил бы от воздержания. Подлая Щука так и не сдалась, а на его довод, что для женщины отказывать в поимелове такое же преступление, как быть шлюхой, давай что-то балаболить про логику.

Орвехт тоже донимал его этой самой логикой, однажды аннулировал ему зачеты по формальной и парадоксальной логике – якобы Дирвен предмета не знает. Ясное дело, Щука от него нахваталась. Услышала краем уха и теперь повторяет за дядей-магом к месту и не к месту. Если ты ей толкуешь про поимелово и женский нравственный долг, причем тут логика?

Он брел по улице, засунув руки в карманы, глядя по сторонам из-под надвинутого на глаза бартогского картуза. Как было написано в одной книжке, которую ему пришлось прочитать для зачета по литературе, «с презрительной ухмылкой на лице и ядом истинного превосходства в душе». Ха, знали бы все эти придурки, кто он такой, вот бы забегали, вот бы обделались…

Городишко был не больше Пергамона, зато шума – хоть уши затыкай: за стенами длинных кирпичных строений с дымящими трубами что-то громыхало, скрежетало, лязгало. Здешние фабрики. В бартогской промышленности вовсю используются амулеты, поэтому он запросто найдет, где залечь на дно, чтоб никакая мстительная сволочь его не нашла.

Повернул в тихую часть Бражена, поглядел с другой стороны улицы на помпезное двухэтажное здание с начищенной табличкой, бронзовыми львами по обе стороны лестницы и лепниной на портике, изображающей книги, свитки, глобусы. В библиотеку завтра, а сейчас надо найти приличное заведение по части жратвы и пива.

Взгляд упал на девицу в коричневом платье, с наглухо замотанной шеей. Еще одна жертва вурванов, вроде Мейлат? Да это вроде и есть Мейлат… Куда же она направляется одна, без Щуки?

Не то чтобы Дирвену было до нее дело, они ведь уже доплыли до цивилизованных мест, а где цивилизация, там и бордели. Он теперь даже смотреть на нее не станет. Но Щука могла насчет него проболтаться, они ведь не умеют хранить секреты, и все они предательницы. Причем если Глодия своим щучьим умишком понимает, что сдавать его бартогским властям ей никакой выгоды, то от этой куклы из Эгедры жди чего угодно. Денег у нее нет, вдруг захочет подзаработать? За него же наверняка обещано вознаграждение.

Вскоре он заметил, что за этой унылой дурехой еще кое-кто следит: худощавый парень в широкополой шляпе, физиономия до глаз замотана серым шарфом – то ли грабитель, то ли в Бражене нашлась для Мейлат родственная душа. Дирвен активировал «Мимогляд», и на него не обращали внимания ни эти двое, ни редкие прохожие.

Улица вывела на набережную канала, здесь Мейлат остановилась возле засиженного птицами парапета. Хмырь пристроился рядом. Разговаривают. По разбитой мостовой прогрохотал фургон с намалеванными на парусине ножницами. Все еще разговаривают. Потом снялись с места и пошли – рядышком, под ручку!

Дирвен, кипя от злости, двинулся следом. Во гады! Ему она отказывала в поимелове, потому что рядом Щука, а с первым встречным – нате, пользуйтесь! Все они одинаковые. Ничего, он этой парочке испортит праздник… Сами виноваты.

Они так и жались друг к другу. Прошли мимо дурацкой каменной беседки, в которой торчал рыбак с удочкой, скрылись за торцом грязновато-белого дома с казенной табличкой. Дирвен осторожно выглянул из-за угла. Вот они: остановились в тени раскидистого дерева и целуются, по такому случаю даже свои шарфики размотали! Ну, сейчас он им устроит…

Начал прикидывать, что бы такое им устроить – чтоб на месте обделались и на всю жизнь запомнили, и тут обратил внимание, что как-то неправильно они целуются. Не в губы. Этот мозгляк обхватил ее обеими руками, держит в объятиях и уткнулся ей в щеку, а у нее на шее как будто здоровенный белесый паук елозит… Или это не паук, это хмыревы бакенбарды шевелятся…

До Дирвена с запозданием дошло, что он видит. Вернее, кого. Это же пшор! Самый паскудный народец, который уводит тех, кто чувствует себя брошенным, проигравшим, никому не нужным. Пшоры забрали маму в Овдабе, но потом Дирвен с помощью Хеледики ее вызволил. Их еще называют шепчущим народцем. В Исшоде их нет, потому что людей там мало, и почти все у кого-нибудь в рабстве – не разгуляешься. Эти гады обитают вблизи человеческих поселений, а похищенных уводят в свои подземелья и держат как скот, чтобы кормиться их кровью и жизненной силой. Еще и работать на себя заставляют.

Пшоров Дирвен ненавидел.

– Эй, гнида, отцепись от нее!

Бледное лицо повернулось в его сторону. Присосавшиеся к шее Мейлат бакенбарды-щупальца, похожие на белесых червей, продолжали жадно пульсировать: гад попался оголодавший, никак не мог оторваться.

Эх, оставить бы от него мокрое место, но тогда с головой себя выдашь: не каждый амулетчик, даже с хорошим арсеналом, способен прихлопнуть нечисть одним ударом. Поэтому вмазал в четверть силы, и понятливый кровосос пустился бежать.

Он удирал вихляво, спотыкаясь, и казался размазанным, как будто его нарисовали карандашом, а потом слегка растерли мокрым пальцем: плетет чары, чтобы враг не смог прицельно отвесить вдогонку. Но таким его видел только Дирвен, у которого было «Правдивое око». А для прочих наблюдателей сценка выглядела так, словно ухажер подвалил к одинокой барышне, развел шашни, и тут объявился другой кавалер – тогда первый перетрусил и наутек, пока бока не намяли. Парни, стоявшие в дверях пивной, заулюлюкали вслед. Какая-то тетка остановилась и начала громко возмущаться нынешними девицами, у которых ни скромности, ни чести. Дирвен, хоть и не любил теток, был с ней полностью солидарен.

Мейлат озиралась и растеряно моргала, словно только что вышла из потемок на солнечный свет. Шарфик валялся у ее ног, на шее кровоточили мелкие ранки. Дирвен подскочил и с наслаждением влепил ей пощечину.

– Опомнись, дура! Ты с кем связалась?! Бери свою тряпку и чешем отсюда!

Венша удостоилась похвалы Тейзурга – за то, что сумела развеселить рыжего Хантре, который смеется редко.

Вначале она, как обычно, подала им кофе, а потом выпустила из корзинки купленный на базаре в Алуде ходячий сервиз. Маленький глиняный чайник, пестрый, как перепелиное яйцо, вперевалку засеменил по столу, за ним гуськом ковыляли чашки. Маги ошеломленно уставились на это диво, потом расхохотались. Венша отвесила изысканный шутовской поклон, вновь отметив про себя, какие они разные: смех Тейзурга похож на переливы змеиной кожи, а смех рыжего – на россыпь солнечных бликов.

Пользуясь хорошим настроением князя, она выпросила для Таченак и ее подданных разрешение побывать в Ляране: на один день от рассвета до заката, под чарами личины, с нерушимым обещанием, что амуши не причинят вреда никому из горожан и не станут чинить никаких безобразий. Уж очень Венше хотелось, чтобы те посмотрели на представление с ее участием в кукольном театре Хурмдье.

Театр под покровительством дамы Веншелат наконец-то перебрался с прожаренной солнцем площади в здание с прохладными белыми сводами, колоннами и скамейками для зрителей. Там же нашли пристанище трое артистов.

Пока шли репетиции, мастера выкладывали мозаиками колонны и стены. Дверей в кукольном театре еще не было, зато уже работал водопровод, освященный Кадаховым жрецом, которому Венша старалась не попадаться на глаза. Жрец был из тех, кто и впрямь связан со своим божеством, и явился в Лярану без приглашения. Сперва Венша решила, что старик перепутал, кто здесь князь, потому что с Тейзургом он разговаривал с вежливым достоинством, зато перед рыжим согнулся в поклоне, так и лучась почтением. Потом выяснилось – не перепутал, просто решил для себя, что Хантре главнее, и хоть ты тресни.

Удалившись из комнаты, она устроилась за стенкой, меж двух кадок с розами. Амуши могут «сливаться» с растениями, как будто вплетаясь своей сущностью в корни и стебли, так что не всякий маг почует их присутствие. Для нее до сих пор было загадкой, знает Тейзург о том, что она подслушивает, или нет. Ей нравились их с рыжим разговоры – это было так же интересно, как спектакли в театре Хурмдье. А если речь зайдет о настоящих секретах, они всегда могут применить чары от чужих ушей, несколько раз так и делали.

– Как насчет того, чтобы отпраздновать втроем возвращение в Сонхи из объятий Несотворенного Хаоса?

– Кему сейчас не до праздников. Он еще не отошел после Шныря.

– Так я и не собираюсь его приглашать. Я же сказал – втроем… В узком кругу: только мы с тобой и Мавгис.

– Да иди ты, – обозлился рыжий. – Вместе с Мавгис. В следующий раз убью.

– Хм… Ее-то за что?

– Я не про нее.

Венша несколько раз видела Мавгис: самая могущественная среди песчанниц Олосохара, ее танцы – горячий темно-золотой мед, который затапливает и подчиняет себе окружающий мир. Никто не мог ее перетанцевать – ни другая песчанница, ни амуши, ни песчаная ведьма, и она взирала на всех свысока, с ленивым презрением. На Лорму тоже, и до чего это злило древнейшую в Сонхи вурвану! В конце концов та отомстила: Мавгис по велению царицы изловили и продали людям в город Эпаву. В неволе она танцевала для старого градоправителя, а после его смерти песчанницу хотели сжечь, но Тейзург ее выкрал и спас.

Венша вспомнила о письме, которое передала князю. Что ему написала Лорма, она так и не узнала. Развернув послание, Тейзург прочитал его и сразу же спалил дотла магическим огнем, а потом задумчиво ухмыльнулся. Что бы там ни болтал Куарри, Лорма наверняка пыталась через письмо навести на противника чары. Но почему у Тейзурга было такое выражение лица, как будто все идет по его плану?

– Для тебя есть срочная работа, – сообщил он, смирившись с тем, что вечеринка с участием Мавгис не состоится. – Некие злоумышленники собираются подорвать водозаборную башню на площади Невидимых Цветов, с целью посеять недовольство властью в умах горожан… Стой!

Звук упавшего стула, кошачье шипение с переходом в рычание, сдавленный возглас.

– Куда?!.. Не сейчас ведь, а завтра!

shy;- Ты меня за шкирку так не хватай, – донесся после паузы голос Хантре.

– А ты мне руку оцарапал! Выслушивать до конца научись, а то если будешь таким же манером с осведомителями работать… Без главного исполнителя теракт не состоится, а исполнитель в настоящий момент мирно пьет кофе в компании полицейского чиновника. Кстати, ты должен будешь меня арестовать.

– Да хоть сейчас.

– Хоть сейчас не надо. Тебе предстоит взять с поличным Джамо Парсойма. Я отбываю в Аленду на переговоры с Ложей, и надо будет как-то объяснить мое исчезновение Кештарену и компании. Проведу сколько-то времени в застенках, потом сбегу, а после того, как организация начнет мне доверять, внедрю туда своих агентов и героически погибну. Буду признателен, если изобьешь меня при задержании – это пойдет на пользу моей репутации. И заодно добавит тебе весу в глазах подчиненных, они уважают грубую силу.

Видимо, Хантре так или иначе выразил согласие, потому что Тейзург добавил:

– Так и знал, что эта приятная мелочь тебя порадует.

Венша решила, что непременно пойдет завтра на площадь Невидимых Цветов, чтобы на это посмотреть. Но еще лучше, если ее позовут в этом участвовать.

Ранки на шее саднили, голова кружилась, да еще Дирвен-Ювгер наговорил ей обидных слов, а Глодия уже второй час ругалась, умолкая лишь для того, чтобы перевести дух или выпить чаю – но Мейлат все равно чувствовала себя счастливой. Она теперь не хуже других! Нашелся тот, кто вкусил ее алый нектар с удовольствием. В глубине души она всегда надеялась, что появится кто-нибудь, для кого ее кровь будет сладкой и желанной… Глаза опухли от слез, в ушах звенело от визгливого голоса Перчинки, и несмотря на это ей было хорошо.

– Ну чего ты лыбишься?! Чуть не сожрали девку, а она лыбится, как дуреха деревенская, головой о дверь сортира ушибленная! Или совсем уже с ума спятила? Не подоспел бы мой угробец, и ты бы пропала ни за грош. Увел бы тебя пшор окаянный в свои подземелья, и ты бы жила там во тьме и вони, как скотина в дрянном хлеву. Не мылась бы, ходила в обносках, спала на грязной соломе, трескала бы помои, а то и похлебку из мертвецов, которые в неволе раньше тебя околели. Да еще бы работала на эту погань до упаду, а они бы твоей кровью от пуза кормились. Ты хоть это уразумела своей дурной башкой?!

Мейлат промолчала. Все равно Перчинка ее не поймет. А пшор так крепко и бережно держал ее в объятиях, так жадно приник к ее шее… Единственное, что смущало – он вкушал кровь неправильным способом: не вонзил клыки, как вурван, а присосался растущими по обе стороны лица щупальцами, похожими на белых червей с острыми рыльцами. В первый момент они показались Мейлат отвратительными, вдобавок неприятно пахли, но потом она решила, что это мелочи, он ведь считает ее вкусной – ради этого можно стерпеть что угодно. И еще он нашептывал, что заберет ее с собой туда, где о ней будут заботиться… Глодия рассказывает о пшорах всякие ужасы, но почем она знает? Это всего лишь слухи, о вурванах тоже много чего болтают. Если бы Дирвен-Ювгер не помешал, она бы пошла с тем пшором, не испугалась бы своего счастья.

– А все потому, что целыми днями сидишь и унываешь, как помоями облитая. Недаром у нас в дере… в нашей городской местности говорят: тоску тащить – пшоров кормить. Поговорки-то не на пустом месте родятся, народ зря не скажет!

Сама она не найдет, где живут пшоры, но вот бы ее новый знакомый сам за ней явился – он же распробовал ее кровь, ему же понравилось…

Когда стемнело, компаньонки устроились на скрипучей двуспальной кровати, и охрипшая от ругани Глодия вскоре уснула, а Мейлат лежала с открытыми глазами, вытянувшись в струнку, и отчаянно прислушивалась к шорохам в ночи. Вдруг стукнет в окно камешек, вдруг тот пшор придет за ней – и тогда она не раздумывая с ним сбежит!

Нинодия наконец-то узнала, где ее держат: в крепости Треген, неподалеку от знаменитой Меновой долины. Случайно узнала, из разговора прислуги. Здешняя челядь в ее присутствии лишнего не болтала, но тут случилась очередная снежная катавасия, а две девчонки утром ушли в лес за грибами. Неизбалованные северные грибы пользовались каждым моментом лета: два-три теплых денечка – и уже полезли из-под хвои.

Непогода застала служанок на обратном пути. Вернувшись с полными корзинками снега, те взахлеб рассказывали, что страху натерпелись, видели варфелов – магических тварей с сосульками вместо шерсти, примчавшихся с ледников Сновидческих гор. И вот чудеса, варфелы их не тронули, только носились вокруг, мелькая в снежных вихрях, хотя известно, что человеку их встретить лютая погибель – истерзают до крови и бросят замерзать.

Старшая горничная отнеслась к их рассказу скептически: ну-ну, если б это были варфелы, вы бы сейчас не пачкали мокрой обувкой пол и не тараторили, как две сороки. Наверное, это были собаки кочевников, торгующих в Меновой долине. Сами же говорите, что почти дошли до Меновой, когда повалил снег.

Нинодия сидела в кресле, прикрыв глаза, и размеренно дышала – будто бы дремлет и не слышит голосов из коридора. Вот ее, значит, куда законопатили… Меновая долина – это шанс спастись. Туда допускают иностранных торговцев, которые платят Овдабе пошлину: вдруг среди них найдутся ларвезийцы, да в придачу агенты Ложи?.. На своих двоих ей туда не доковылять, но бартогские протезы не подведут, главное – улизнуть из-под охраны, и чтобы у нее был достаточный запас времени.

С утра пораньше Дирвен отправился в библиотеку.

Глодия там еще вчера побывала. Рассказывала, что дверцы шкафов у них из наборных цветных стекол, похожих на леденцы, у ее бабушки в буфете такие же, а в читальном зале чистенько, но полы облезлые, а библиотечная барышня, которая сидит в углу, чтобы книжки не растащили, одета как серая мышь и двух слов связать не может: чего ни спросишь, сперва глядит в словарь, потом отвечает.

По поводу срамных газет ее щучье величество только ухмыльнулось многозначительно: ну да, есть они там, и всяк в этом городишке теперь знает, какое ты угробище.

Ха, да она же по-бартогски ни бельмеса! И вряд ли те газеты лежат на этажерках в читальном зале. Так что ничего она не видела.

Когда вышел в коридор, из-за соседней двери доносился голос Щуки, которая опять принялась распекать Мейлат за вчерашнее. Заплаканная дуреха что-то бормотала в свое оправдание. Жизнь ей, видите ли, не в радость, если она невкусная и никто ее крови не хочет, а вчера ей наконец-то повезло… Хотя больше всех повезло пшору, который ушел живым только потому, что повелителю амулетов не с руки раскрывать свое инкогнито. И зачем этой малахольной какие-то упыри, если рядом Глодия, которая кровь пьет стаканами, мозги жрет столовой ложкой – куда там вурванам и крухутакам!

Библиотека встретила Дирвена запахом книг и нагретого солнцем старого дерева, да еще из служебных комнат тянуло горячим шоколадом. Как в резиденции Ложи в былые времена… Он сердито тряхнул головой. Сами виноваты, что третировали его, зажимали жалование и не преклонились перед новым королем.

В читальном зале он выдал хорошенькой библиотекарше свою кладоискательскую легенду и попросил все газеты с середины месяца Флейты – ему бы узнать, что происходит в мире. Читать по-ихнему он еще со школы амулетчиков умел: обязательный курс, учебники по бартогским артефактам полагалось штудировать в оригинале.

Зря потерял время, той самой газеты в этих подшивках не оказалось. Информация лишней не будет, но он-то пришел сюда не за новостями о том, какие торговые соглашения Бартога заключила с Ларвезой и Нангером, какая компания подрядилась прокладывать через Олосохар новую железную дорогу и чем закончились испытания соединенных медными проводами говорильных аппаратов в Дуконе.

Пока он будто бы с интересом читал всю эту ерундовину, через зал прошлепал смуглый босоногий уборщик, вынес из внутреннего помещения корзинку с мусором, потом занес обратно. На туземца никто даже не посмотрел – кроме Дирвена, глянувшего вскользь из-за газеты. Ха, у него же на лбу не написано, что в этот момент он настраивал «Маскарадный кубик»! Дальше – плевое дело, на службе у Ложи он и не такие задания выполнял. Ну, держитесь, придурки…

Ждать пришлось часа два, не меньше. В этом городишке хватало недоумков, которых хлебом не корми, дай посидеть с книжкой. Наконец вся публика утянулась обедать, и библиотекарша вышла. Перед этим сообщила ему с вежливой улыбочкой на ломаном ларвезийском, что скоро вернется. Скоро, или не скоро, или через пару минут – он успеет.

«Маскарадный кубик» обеспечил ему кратковременную личину уборщика, наработанное за время службы чутье привело в комнату с жалюзи на окнах и запертыми шкафами, а «Ключ Ланки» помог эти шкафы открыть. Сторожевые амулеты Дирвен усыпил мимоходом, за полсекунды. Вот оно! Еще и срамные картинки, гады, нарисовали… Аж три газеты, все захватанные, по краям истрепанные: как будто половина взрослого населения Бражена мусолила эту мерзопакость.

Сперва хотел спалить эту дрянь на месте, но его так и подмывало прочитать, что там эти сволочи про него с Наипервейшей Сволочью понаписали. Про него же, не про кого-нибудь!

Вновь заперев шкафы, чтобы все выглядело, как раньше, он сунул газеты за пазуху, тихонько вышел в коридор, затворил дверь и лишь тогда разбудил артефакты. Личина к этому времени исчезла, но она ему больше не нужна. Имелась тут отдельная комната для детишек, с раскладными книжками, бумагой для рисования и цветными карандашами. Сейчас там никого, он и устроился с газетами за низким столиком, на дурацком расписном стульчике. Сторожевой амулет усыплять не стал, он же не собирается что-то испортить или спереть, а общий фон лишний раз лучше не искажать. Вдруг в Бражене есть какой-нибудь нехилый маг вроде Орвехта, который завернет в библиотеку и заметит, что с охранной магией что-то не так.

Вслух он объяснялся по-бартогски с горем пополам, но в написанном почти все понимал, тем более с языковым амулетом. Вскоре стало ясно, что он столкнулся с неслыханной подлостью: автор мерзопакостной писанины бессовестно глумился над ним, вовсю старался выставить его в самом дурацком и невыгодном свете. О безвестном амулетчике и рыжем психе, которых он великодушно пощадил, тут вовсе не упоминалось, хотя могли бы, правды ради, и об этом написать. А Тейзурга деликатно называли «пострадавшим», как в судейском протоколе: мол, сперва после магического удара «пострадавший» находился в бессознательном состоянии, потом очнулся, но не мог оказывать сопротивление из-за полученных травм, побоев и примененных Дирвеном артефактов.

Зато о нем такого понаписали – и что он делал, и что говорил, и о чем якобы в это время думал, как будто подлюга-газетчик мало того, что со свечкой рядом стоял, так еще и мысли читал. А уж как их нарисовали… Посмотришь – натурально плюнуть хочется, и в то же время так и подмывает смотреть, потому что иллюстрации выполнены искусно, каждая деталь тщательно прорисована, чтобы все как на самом деле. Аж четыре картинки, и рисовальщик тоже подлец тот еще, потому что лицо Этой Сволочи везде или отвернуто, или занавешено длинными патлами, а Дирвен выглядит нелепо и жалко, несмотря на то, что он сверху. Одно хорошо, гад-художник перестарался: хоть повелитель амулетов и похож на себя, на этой издевательской пачкотне у него слишком карикатурная физиономия, чтобы сопоставить и опознать.

Первую газету Дирвен скомкал и порвал в клочья. С минуту сидел, застывший, сгорбившись на неудобном стульчике, с пылающим лицом и сжатыми кулаками. Подумалось: вдруг сыщется какой-нибудь умник, который обрывки соберет и все восстановит… Он слышал, что сволочь Эдмар научил такому заклинанию магов Ложи, а те и рады объедкам с его стола. Вдруг бартогские волшебники обратятся к ним за помощью, и те сумеют восстановить эту дрянь даже из пепла?

В бессильной ярости скрипнул зубами – и тут его осенило.

Когда он был королем, советник по вопросам нравственного воспитания Шаклемонг однажды испросил дозволения сорвать со стен те дворцовые картины, на которых люди нагишом, да в костер на площади. А министр финансов Чавдо Мулмонг воспротивился: мол, известные шедевры, денег стоят. Сошлись на том, что жечь картины не надо, потому что государству убыток, лучше все срамные места на них бумажками заклеить. Так и поступили.

А эту пакость можно зарисовать, будто бы у Дирвена поимелово не с Той Самой Сволочью, а с какой-нибудь девкой. Карандаши под рукой… И он принялся за дело.

Рисовал с нажимом, чтобы какие-нибудь гады не стерли ластиком. Можно ли с помощью магии уничтожить линию серого грифеля? А если грифели цветные? А если чернильный?.. Этого он не знал, но хорошо бы нельзя, а то вся работа насмарку.

Главную в Сонхи Сволочь он снабдил дамским лифом и пышными задранными юбками, а себе пририсовал корону – будто бы он с придворной дамой в королевских покоях. Вот теперь это правдивые картинки, а не мерзопакостная клевета на свергнутого монарха Ларвезы! Газеты – зло, но в Бартоге и в Нангере они давно уже есть. Как ему докладывали оставшиеся в Аленде невезучие маги Куду и Монфу, теперь и в Ларвезе будут, Верховный Маг разрешил. А он бы не разрешил, потому что газеты – рассадник безнравственности, так говорил Шаклемонг, а Дирвен всегда был за нравственность.

Шаги в коридоре заставили его замереть. Кто-то идет…

Выучка не подвела, мигом сунул улики на полку с картонными книжками, мятые клочья сгреб с пола и запихнул туда же. А сам встал посреди детской комнатушки – якобы заблудился, якобы забрел сюда случайно – и скроил вежливо-озадаченную мину. За секунду до того, как на пороге появился уборщик со шваброй наперевес.

Из-за неширокой спины туземца выглядывало трое библиотекарей, включая девицу из читального зала. Та обеими руками держала перед собой «Энциклопедию волшебного народца мира Сонхи», словно собиралась тяжеленной книжкой кого-то прихлопнуть. У одного из мужчин был бартогский пороховой пистолет, у другого дубинка. Эти придурки, что ли, за грабителя его приняли?!

Тут же пришло в голову спасительное решение. Вспомнилось, как действовал Шаклемонг, когда с толпой сподвижников громил в Аленде книжные лавки. Сперва в намеченный магазинчик отправляли своего человека, якобы покупателя, который осмотрится, потопчется, возьмет полистать одну, другую книжку, а после незаметно хвать какое-нибудь фривольное издание – и за спиной у продавца переставит к школьным учебникам. Потом он будто бы случайно обнаруживал на полке с детской литературой неподобающую взрослую беллетристику, и давай возмущаться: мол, что творите, малолетних развращаете, королевские законы нарушаете! А тут и Незапятнанный со своими парнями подоспеет – и нет больше книжной лавки. Шаклемонг объяснял, что это необходимая мера, чтобы горожане были на их стороне. Вот и Дирвен решил этой мерой воспользоваться.

– Смотрите, что у вас тут! – он указал на полку с пресловутыми газетами, засунутыми между «Страной железных человечков» и «Путешествием лягушонка Юнжека на воздушном шаре». – Преступное насаждение мерзопакости! Я сюда случайно зашел, заблудился потому что. Вижу – газеты какие-то на детской полке, я и взял посмотреть, а там сплошной срамотизм! Если дети увидят, им же сразу того же самого захочется, нельзя такие газеты в библиотеке держать! Вы должны разобраться, как они сюда попали! Это совращение неокрепших умов, судить за это надо!

Говорил он по-бартогски, активировав языковой амулет в полную силу: сейчас главное – выпутаться из этой дурацкой истории, в которую он вляпался из-за Той Самой Сволочи и происков Рогатой.

– Разберемся, – сурово произнес библиотекарь с дубинкой, пухлолицый здоровяк, который выглядел так, словно жрет одни сдобные булки – похоже, здешнее начальство.

Насупленный тощий очкарик в забрызганных чернилами нарукавниках продолжал целиться в Дирвена из пистолета, а барышня крепко сжимала энциклопедию, глядя с недобрым прищуром.

– Это кто-то из ваших, больше некому! Поддались моде на срамотизм и хотят научить плохому неокрепшие детские умы!

А что ему оставалось, если не обвинять их? К тому же они всяко виноваты, раз допустили, чтобы такая подлая писанина с запретными картинками хранилась у них в заведении, пусть даже в особом шкафу под замком.

– Пройдем ко мне в кабинет! – распорядился здоровяк.

Если сделать ноги, будет погоня, поэтому Дирвен подчинился, не ожидая никакой дальнейшей подлости. Уши все еще горели, но он чувствовал свою правоту. В коридоре подвалило двое полицейских и амулетчик с сумкой на поясе. Значит, эти книжные придурки сразу послали за представителями власти? Ну, им же хуже! Он от своих слов не откажется. Пусть он чуть-чуть искажает факты, правда все равно на его стороне, потому что он борется против насаждения срамотизма.

Табличка на двери сообщала: «Заведующий Браженской общественной библиотекой г-н Р. Коржец». Здоровяк расположился в кресле по ту сторону стола с коричневым сукном и потускневшим бронзовым пресс-папье в виде обожравшегося чворка. Полицейский офицер учинил Дирвену допрос: кто такой, откуда и с какой целью прибыл, куда направляешься, что делал в библиотеке. Он говорил по-бартогски, а девица переводила, то и дело заглядывая в словарь, который достали из шкафа. Второй полицейский прилежно записывал.

Амулетчик с очкариком тем временем куда-то ушли. Потом вернулись, амулетчик поставил на стол большую шкатулку. Артефакт, это Дирвен сразу уловил и насторожился. Хотя было бы из-за чего, он же проверял: в детской комнате только оберег от народца, «Недремлющий сторож» и еще один амулет, вмонтированный в механизм бартогского лопастника, похожего на цветок с кожистыми лепестками. Когда лопастник крутится, веет прохладный ветерок, но при Дирвене он не крутился.

– Посмотрели, что там? – озабоченно спросил Коржец у тощего библиотекаря, который вперил в Дирвена пронзительный обвиняющий взгляд.

– Н-невиданное свинство… – чуть заикаясь, произнес очкарик, ткнув пальцем в сторону задержанного.

– Так я и думал, – кивнул заведующий. – Невозможно, чтобы кто-нибудь из моих подчиненных… Давайте посмотрим изобличающую светопись!

Амулетчик откинул крышку шкатулки.

Чего?!!..

Дирвен, конечно, слышал о бартогской светописи, даже видел изображения. Для магических картинок нужны заклинания или специальные артефакты, а для светописи – громоздкая механика и особым образом зашлифованные линзы. В Бартоге любят соединять магию с инженерными изобретениями, и пусть в детской комнате запечатлевающих амулетов не было, «Недремлющий сторож» или артефакт в лопастнике могут работать в одной цепочке со светописным механизмом… А он не проверил, потому что был сам не свой из-за мерзких издевок в этой дурацкой газете.

Дирвен почувствовал, как опять вспыхнули уши: надо же было допустить такой промах!

В бартогских учебниках приводилось несколько схем соединения в рабочую цепочку стандартных магических артефактов и неволшебной механики. Самый распространенный вариант: амулет реагирует на движение и подает сигнал аппарату, при необходимости другой вспомогательный амулет глушит звук светозаписывающей штуковины. А потом на бумаге, пропитанной специальными растворами, проявляется изображение, но с этим много мороки, поэтому чаще используется простой способ: картинку «вытягивают» и запечатлевают артефакты, в состав которых входит хранящий память олосохарский песок.

Если бы он заподозрил, что здесь такая засада… Но из-за происков Рогатой ему это даже в голову не пришло.

Тех, кто его задержал, Дирвен нисколько не боялся. Положить их – плевое дело, хоть сейчас мог бы взять под контроль весь их арсенал. Но тогда здешние поймут, с кем столкнулись, и пошлют мыслевести Крелдону, «пострадавшей» сволочи, гадам из министерства благоденствия… Вдобавок Лорма будет в курсе, куда подевался ее консорт. Если из Крибы можно рвануть на все четыре стороны, то из этой дыры – только вверх или вниз по речке, поэтому нужно изобразить несчастного мальчишку, пойманного с поличным. Он и впрямь чувствовал себя несчастным, был зол и пристыжен, даже притворяться не надо.

Худшие опасения подтвердились. На пластинке мутного стекла, вделанной изнутри в крышку шкатулки, стали появляться одна за другой черно-белые картинки. Вот Дирвен стоит посреди комнаты, до половины вытянув из-за пазухи свернутые газеты; вот он со свирепым выражением на лице рвет одну из газет; вот сидит, скрючившись, за низким столиком и читает; вот трудится с карандашом в руке; вот запихивает газеты на полку между книжками.

Судя по всему, светозаписывающий аппарат находился в том же углу, где торчал, как пальма в кадке, потрепанный лопастник. Наверняка спрятан в нише за дверцей, которую не отличить от стенной панели. Если бы как следует осмотрелся, заметил бы на стенке окуляр с блестящей линзой, но он же не рассчитывал на такую дрянь, поэтому проверил комнату только на артефакты.

Ясно, для чего это понадобилось: посетители библиотеки оставляют там свою сопливую мелкоту, вот и обеспечили возможность приглядывать, чем занимаются дети в отсутствие взрослых. По той же причине аппаратуру спрятали с глаз долой: чтобы спиногрызы не поломали. Если бы он все это знал заранее!

– Ну и как ты, засранец, это объяснишь? – поинтересовался Коржец.

Барышня перевела, воспитанно заменив «засранца» на «дурака».

А Дирвен еле удержался, чтобы не пустить в ход «Каменный молот». Дураком и засранцем его маги Ложи обзывали, а теперь он должен выслушивать оскорбления от каких-то библиотекарей?!

– Сама дура! – рявкнул он, глянув на девицу с ненавистью. – Они на полу в коридоре валялись, а я подобрал. Смотрю, там сплошная мерзопакость, я и решил зачеркать этот срам, чтобы дети не увидели, чтобы прилично выглядело, ну, как приличное поимелово… Я же несовершеннолетний, и моему душевному здоровью причинили вред, я испытал из-за этого невыносимые страдания! Почему вы такую мерзость в библиотеке держите и на полу разбрасываете?!

Ха, пусть попробуют отвертеться: шкаф он запер, никаких улик. Даже если там тоже есть подлая шпионская аппаратура, без артефактов она сработать не могла. А этот разиня со шкатулкой так и не просек, кто перед ним, потому что Дирвен весь свой арсенал усыпил и ни одному амулету не позволит отозваться на чужой импульс.

Очкастый придурок сходил посмотреть: и правда, заперто. Наверняка ему же и достанется, или мышиной барышне, или обоим вместе – надо ведь Коржецу кого-то обвинить в разгильдяйстве.

– А если ты, безмозглая башка, несовершеннолетний, зачем подобрал газету для взрослых? – вперив в Дирвена тяжелый взгляд, спросил один из полицейских. – Да еще в детскую комнату притащил. Почему не позвал старших?

– А почему она лежала на полу?! – не дожидаясь перевода, возопил Дирвен. – Я по овдейским законам подросток, мне девятнадцать лет, и вы должны оградить меня от травмирующих переживаний! Это у вас надо спросить, почему то, что может нанести вред развитию неокрепшего рассудка, валяется в коридоре у всех на виду!

Когда барышня, запинаясь, перевела, офицер гневно промолвил:

– Здесь тебе, паршивый сопляк, не Овдаба! Бражен – бартогская колония, у нас ты за свои художества ремня в участке получишь! И твоему неокрепшему рассудку вреда с этого не будет, одна польза! Другой раз не подбирай, что в коридоре валяется – пройди мимо и позови старших! Ну-ка, пошли! А вы, господин Коржец, проведите внутреннее расследование, почему у вас такой инцидент случился. Ватгерен поможет, – он кивнул на амулетчика. – Я сразу говорил, газеты эти – форменное непотребство, нашли, про что написать…

– Так прислали из Крибы с сопроводительным письмом, – удрученно отозвался заведующий. – Лично я тоже возразил бы, но раз наши попечители так решили…

В этот момент Дирвен, до сего момента стоявший с понуро опущенной головой, оттолкнул с дороги второго полицейского и ринулся к двери. Подчиненные Коржеца отшатнулись. Амулеты Ватгерена послушно дали осечку. Один уборщик не сплоховал и огрел Дирвена шваброй, что-то сердито лопоча на своем туземном языке.

Он едва не стукнулся головой о косяк, но извернулся, уходя от второго удара, вырвал у противника швабру и врезал древком, словно копьем, бросившемуся в атаку полицейскому. Нападение на представителя власти – за это хоть в Ларвезе, хоть в Овдабе, хоть в Бартоге не поздоровится…

Вихрем промчавшись по коридору, Дирвен миновал читальный зал, слетел по широкой закругленной лестнице, пересек залитый солнцем вестибюль. Вслед ему задребезжали стекла двустворчатой двери. Лишь бы застать Щуку с Мейлат в гостинице, драпать надо из этой дыры!

У Зинты появилось еще одно важное дело.

Она и раньше заглядывалась на львиные и кошачьи морды водосточных труб, затейливые фонари, изношенные каменные лестницы, мостики над каналами. Останавливалась посреди улицы, чтобы запрокинуть голову и хорошенько рассмотреть витраж или мозаику. Могла заложить крюк ради какого-нибудь места, которое как будто отзывалось в душе музыкой, хотя никакой музыки там не было. До недавних пор Зинта считала, что это имеет значение только для нее, но вдруг оказалось – не только.

Песчаная ведьма подсела к ней в «Столичной белке», куда она завернула пообедать. «Белка» с восьмицу назад открылась после ремонта. Одна из любимых чайных Суно. Шаклемонговцы разнесли ее вдребезги, оставив изгаженные стены и груды обломков, потому что у Дирвена был зуб на это заведение: когда-то он подрался здесь с Эдмаром, и ему пришлось возмещать хозяину ущерб.

Старик уцелел, потому что заблаговременно спрятался у внучки в другом конце города. Бронзовой белке, которая сидела на отдельной полочке над стойкой, повезло меньше – после погрома она исчезла, но взамен изготовили новую точно такую же.

Зинта доедала сиянский рыбный суп, когда сбоку скользнуло что-то зыбкое, словно мираж в пустыне Олосохар, и в следующее мгновение на стул напротив опустилась Хеледика. Ее глаза мерцали на узком лице, как два песочных опала, а волосы были распущены, и в них вспыхивали солнечные искры… Или показалось?

На ней была серая туника и штаны, заправленные в высокие шнурованные ботинки. Дорогая обувка не очень-то сочеталась с одеждой поденщицы – зато удобно для работы в развалинах, оставшихся на месте резиденции Светлейшей Ложи после правления «короля Дирвена».

– Значит, это вы… – произнесла Хеледика, внимательно глядя на лекарку своими ведьмовскими глазами, по-кошачьи приподнятыми к вискам, и только после этого, спохватившись, поздоровалась: – Доброго дня, госпожа Зинта!

– Доброго. Что значит – это я?

– Я ворожила. Ищу тех, кто нужен, чтобы поднять город.

– Так я же не волшебница. И хотела бы помочь, да толку с меня… Или хочешь, чтоб я об этом с Суно поговорила? Он и сам знает, что надо поскорее навести порядок. Они стараются, я вижу. Но этот поганец в чужой короне столько наворотил, что враз не разгребешь.

– Я имею в виду не это. Нужно ваше желание, чтобы город поднялся, и то, каким вы хотите его увидеть, и ваше отношение к городу – вы же чувствуете, что он живой. Помните, когда мы с вами познакомились, вы мне в дороге рассказывали про Апну, про Паяну, про Аленду? Если бы я сразу об этом подумала, я бы и без ворожбы к вам пришла. Ваши представления о городе – словно пряжа, из которой свивается нить для восстановления городского гобелена. Тем, кто будет ткать гобелен, без пряжи не обойтись, а если они возьмут, что попало – тогда и получится что попало. Нужны вы.

Все это выслушав, Зинта вначале загордилась, потом испугалась: такая ответственность, вдруг она не справится, подведет?

– Ох, ты меня озадачила… А если я не смогу сделать так, чтобы появилось сколько надо этой самой пряжи?

– Вы не одна, я уже полторы дюжины таких нашла. Даже больше, вы двадцать первая. Хожу по улицам, ловлю это ощущение, и если почувствую то самое – иду по следу за человеком. Почувствовать можно, если человек недавно прошел там, где я нахожусь, и танец его присутствия еще не затих. Не совсем правильные слова, по-нашему я сказала бы как есть, но это на ларвезийский никак не перевести.

Песчаная ведьма улыбнулась быстрой, как скользнувший луч, улыбкой и повернулась к пожилому сиянцу в поношенном желто-зеленом халате с вышитыми на подоле аистами, терпеливо ожидавшему в трех шагах от их столика.

– Здравствуйте, господин Шайму. Мне, пожалуйста, зеленого чаю, большую кружку.

– Здравствуйте, госпожа Хеледика, всегда рад вам услужить!

Хозяин «Белки» поклонился и пошел на кухню.

– Тебе, наверное, куда проще наворожить эту пряжу, чем кому-то из нас, – заметила Зинта. – Ты ведь в танце можешь.

– Я – другое, – она так и сказала о себе: «другое», а не «другая». – В танце я могу прясть, если будет из чего. Для этого нужны жители города. Или приезжие – те из них, кому город открылся. Мне он тоже открылся, но по-другому, я ведь нездешняя, я олосохарский песок, – на мгновение она наморщила лоб. – Станцевать это я могла бы, но не знаю, как сказать словами… Город вас принял, и сейчас надо, чтобы он смотрел на себя вашими глазами и постепенно становился таким, каким вы хотите его видеть. Я для этого не гожусь, моими глазами смотрит Олосохар.

– Вроде, поняла, – неуверенно произнесла лекарка. – Что я должна делать?

– То, что уже делаете: смотреть на город, чувствовать его в себе и снаружи, хотеть, чтобы он поднялся и стал еще лучше, чем до сих пор.

Зинта подумала, что она ведь и впрямь все это уже делает.

– Главное, думайте об этом почаще, – добавила песчаная ведьма. – Каждый день.

– Раньше я о таком и не слыхала. А ты откуда об этом знаешь?

– Случайно открылось. И раз это есть, наверняка открылось не мне первой. Я шла по улице Неистребимой Лозы, и там в одном доме начинающий музыкант учился играть на скрипке. Он фальшивил, инструмент у него не очень-то, но он в эту музыку душу вкладывал – и свою любовь к Аленде, желание, чтобы город поскорее залечил раны и стал краше прежнего. Но слушать его было невыносимо, и я порвала ему струны, – она снова улыбнулась быстрой улыбкой, на этот раз с оттенком извинения. – Наверное, если бы я этого не сделала, его бы поколотили соседи. Потом я поднялась к нему и поговорила с ним о городе – так же, как с вами… Спасибо, господин Шайму.

Сиянец поставил перед ней большую фарфоровую кружку с тонко прорисованными красными башенками в молочном тумане.

У Зинты вертелись на языке еще вопросы насчет «пряжи» и общения с городом, но вслух она так и не задала их – решила, что сама понемножку разберется.

Зарево в ночном небе казалось огромным, как будто целый квартал охвачен огнем, хотя горело одно-единственное здание в центре Бражена. Тревожный колокол смолк: кому положено, уже примчались тушить, и весь городишко проснулся. С той стороны тянуло гарью, эта едкая вонь забивала вкрадчивые речные запахи. Проламываясь через тростники, Дирвен услышал, что кто-то из девчонок раскашлялся.

Хвала богам, обе сидели в лодке, как он велел. Хотя куда бы они делись в потемках? Разве что в кусты по нужде.

– Кто идет? – нарочито свирепым голосом рявкнула Глодия, когда мостки заскрипели у него под ногами.

– Свои, – буркнул Дирвен, перебираясь на место гребца. – Уматываем отсюда!

Мейлат еле заметно вздохнула, печально глядя в звездную даль. К крухутаку не ходи – расстраивается, что тот оголодавший пшор за ней не пришел.

Он мощными гребками направил лодку на середину реки.

– Фу, вонища, – недовольно сморщила нос Щука. – Это ты, что ли, постарался, пожар устроил? Хочешь, чтобы мы совсем задохнулись?!

– Не задохнешься. Сейчас отплывем подальше… До утра будем плыть, как в ту ночь, когда из Эгедры уходили.

После небольшой паузы Глодия спросила:

– Чего поджег-то?

– Библиотеку эту дурацкую. Использовал «Глаз Саламандры» – если он у тебя есть, больше ничего не надо. И если объект достаточно большой, лучше поджигать с нескольких сторон, чтоб наверняка.

Вряд ли неблагодарная ученица пропустила информацию мимо ушей. Она схватывала на лету, понимая со своей деревенской практичностью, что все, сказанное Дирвеном об амулетах – на вес золота. Но заговорила она, с присущей ей подлой стервозностью, о другом:

– Ну, как есть угробище! Теперь, чего доброго, нас с Мейлат обвинят в соучастии, еще и такого чирья на жопе нам не хватало!

– Против срамотизма надо бороться, – угрюмо и непреклонно возразил Дирвен.

Грести с помощью артефактов было ничуть не тяжело, и все равно он обливался потом. Жаркая духота тропической ночи, вода теплая, как суп, и в придачу ветер с юго-востока, поэтому запах гари до сих пор их преследует.

– Одно слово, угробище, – проворчала Глодия. – Где ни побываешь, там город после тебя как пирог, на который жопой сели. Сперва Пергамон, потом Аленда, теперь этот Бражен. Небось не остановишься? Хотя эти крысы библиотечные мне совсем не понравились. Говорят непонятно по-каковски, не люблю я этого. Может, они тебя всяко просмеивают, а ты с ними как с воспитанными людьми рассусоливаешь, всякие здрасьте-пожалуйста… Как подумаю об этом, так бы и наплевала им в зенки, а я всегда об этом думаю, если чужой речи не понимаю. Я чувствительная. И одеты серенько, ни рожи, ни вкуса изысканного… Но пожар ты зря учинил, нам бы потихоньку отсюда сплавиться, а теперь тебя же и заподозрят.

Когда после побега из библиотеки Дирвен примчался в гостиницу, Щука продолжала ругать Мейлат. Велел им бегом собирать манатки, они похватали накупленное – и на пристань. Отплыв от дрянного городишки вниз по речке – якобы в ту же сторону, откуда явились – спрятались в тростниках. Дирвен активировал укрывающие амулеты и велел Глодии сделать то же самое. Несколько раз доносился плеск, мимо проходили туда-сюда какие-то суденышки, но за сплошной зеленой стеной не видно, кто это, рыбаки или полиция.

Хотелось выговориться, и он, едва не дрожа от праведного гнева, рассказал своим спутницам, что произошло. Мейлат глядела жалостно, словно он простудился или ушибся, а Щука дотошно выпытывала подробности.

Едва стемнело, Дирвен отправился мстить. Никто не может оскорбить повелителя амулетов и не поплатиться за это.

Теперь они шли вверх по Сябану, против течения. Он задействовал ускоряющий артефакт, и лодка рассекала блестящую темную воду, словно на веслах сидела дюжина гребцов.

– Сами виноваты, нечего такую мерзопакость в библиотеке держать. Если б не держали, ничего бы не случилось. Один дурак в газете про это написал, а другое дурачье подхватило, ну и пусть теперь пожар тушат.

– А ты что ли не понял, какая там закулисная интрига? – с ненавистной ему интонацией всезнающей умудренной тетки поинтересовалась Глодия. – Эх, ты, остолопина…

– Закрой свою щучью пасть!

– Я-то все поняла! И ты бы допер, если б мозгами пораскинул. Это же господин Тейзург самолично все устроил, чтоб тебя, дурня, всенародно опозорить, а себя в наилучшем виде показать после нанесенного тобой тяжкого оскорбления.

– Чего ты мелешь?!

– Чего есть, то и мелю! Сам рассказывал, что те срамные картинки были весьма искусно нарисованы, и тебя там будто бы осмеяли, а у господина Тейзурга даже лицо было прикрыто. И еще ты говорил, что толстый библиотекарь ответил полицейскому, мол, сам он не хотел те газеты брать, но ихнее начальство прислало их из Крибы с сопроводительным письмом. Говорил же?

– Ну, говорил, – раздраженно процедил Дирвен. – Ну и что?

– Вот тебе и ну, остолопина! Чворку ясно, кто за этим стоит! Кто те картинки искусные нарисовал, жаль, я не видела, и кто газетчикам из Бартоги заплатил, чтоб они про это со смаком расписали и выставили тебя на позорище, да чтобы побольше этих газет нашлепали, а потом повсюду разослали. Ну, и мне-то яснее ясного, кто с ихним высоким начальством договорился, небось тоже за немалые деньги, чтоб эти газеты в каждую библиотеку приняли. Вот зуб даю, так и было. Ты его на весь просвещенный мир ославил, а он тебя, и последнее слово за ним осталось. И хоть об заклад побьюсь – одной Бартогой тут не обошлось, в Ларвезу и Овдабу тоже небось завезли.

Хотел на нее рявкнуть, но слова застряли в горле. А ведь Наипервейшая Сволочь вполне могла… И Рогатая могла…

– Ха, в Ларвезе и в Овдабе эту мерзопакость по-бартогски полтора умника прочитает, – выдавил он, постаравшись презрительно ухмыльнуться. – Или чуть побольше, все равно маловато.

– А кто тебе сказал, что к нам они зашлют по-бартогски? Переведут на нашенский да на овдейский, и нашлепают в типографии столько, что чворку не съесть, дело недолгое. Вот хорошо-то, что мы с тобой уже в разводе, а то бы я заодно с тобой осрамилась… Зуб даю, так и было, хоть на что спорим.

– Зубы я тебе сейчас выбью, если пасть не закроешь!

Его захлестнула едкая обида, так и хотелось врезать по этой ненавистной физиономии, востроносой и тонкогубой, с нагло сощуренными глазами-щелками. Волосы Глодия спрятала под залихватски повязанной пиратской косынкой – новой, цветастой, купленной в браженской лавке. В ушах у нее болтались, мерцая в свете волшебного фонаря, блестящие серьги с жемчугом и фальшивыми камушками. От его щедрот принарядилась. Ясно, что спасибо не скажет, у ихней щучьей породы это не в правилах, но хоть бы уж помалкивала. Дирвен и без нее догадался бы о том, кто стоит за этой мерзкой затеей с газетами. Немного позже, но догадался бы.

Шаклемонг перед тем, как его сожрали, собирался издать свою новую брошюру «Наставления всем женщинам и девицам, как надлежит вести себя с Мужем разумной жене». Он писал, что по-настоящему умная жена никогда не станет выпячивать свой ум напоказ, и если до чего-то додумается первая, не брякнет в лоб, а скажет обмолвками, чтобы ты будто бы сам до этого дошел. Вот это правильно, да только Щука дура, и ей главное не служение мужу, а собственные интересы.

Как писал Шаклемонг, который таскался за королем со своими бумажками и зачитывал вслух отрывки, «таких жен надо нещадно учить во их же благо, а если учение не возымеет действия – без малодушной жалости искоренять, дабы они другим женам и девицам пагубного примера не подавали».

Так бы и искоренил ее из лодки… И после этого наконец-то отымел бы Мейлат, которая съежилась между ними, обеими руками сжимая черпак, точно решила, что он скоро понадобится.

– Я тоже рад, что мы с тобой развелись! Нужна ты мне… Кровопийца хуже Лормы!

– Ой ли, сам ты хуже Лормы! Даже моего младенчика еще не рожденного не пожалел, из-за кого я ребеночка нашего потеряла?! Ты виноват! А кто людей на съедение Лорме отдавал – и девок, с которыми перед этим разок покувыркался, и прислугу, которую для того и брали во дворец на один день, и всякого, кто тебе чем-то не угодил? Я-то знаю, мне маги-дознаватели кой-чего рассказали!

Это был подлый удар ниже пояса. Дирвен избегал думать о тех, кого выпила Лорма – ну, было и было, всякое же в королевском правлении бывает. И как говорил Чавдо Мулмонг, не может правитель за каждой мелочью уследить. Но все равно было тошно, пять лет жизни отдал бы, чтобы об этом забыть, да никто не предлагал ему такую сделку.

Он даже грести перестал. Только смотрел на гнусно возбужденную щучью физиономию и пытался найти весомые возражения.

– Ну, чего молчишь? – победно осклабилась Глодия.

На фоне теперь уже далекого зарева она выглядела, как исчадие Хиалы.

– Так я же был королем, а правитель не может за всем уследить!

– Ой, да чворкам об этом рассказывай! Все ты мог, и окоротить эту гнилую дохлятину мог, ты же повелитель амулетов! А вместо этого в постели с ней валялся, не боясь трупным ядом заразиться, кого другого с мертвечины воротило бы, а тебе в самый раз…

– Закрой пасть! Еще слово скажешь – зубы выбью! Я не мог по-другому, потому что я много страдал, а она хоть и дохлятина, понимала меня, а вы же никто меня не понимали… У меня детская душевная травма, ясно тебе, дуре?!

О детских душевных травмах, за которые многое должно прощаться, Дирвен читал у древнего путешественника по мирам Баглена Сегройского, в его книжке «Земля 21 век – безумный мир парадоксов». Хорошая книжка, он оттуда немало полезного почерпнул. В том мире бытовала идея, что если кто-то перенес детскую душевную травму, а после, когда вырос, совершил жестокое убийство или другое тяжкое преступление, его за это нельзя строго судить.

– Чего-чего у тебя?.. – собеседница наморщила лоб. – Никак уже ум за разум, заговариваться начал?

– Детская душевная травма! – он так рявкнул, что Мейлат втянула голову в плечи. – Когда мне было шесть лет, мама заперла меня в чулане за то, что я кидал в стенку рыбными тефтелями, потому что она вязала салфетки на заказ и не испекла мое любимое печенье. Я там целый час, наверное, просидел, я плакал. Она должна была найти ко мне подход, а вместо этого в чулан, это моя душевная травма, и потом все было из-за этого!

– Добрая у тебя матушка, – покачала головой Щука. – Меня б за такое вздрючили, а тебя пальцем не тронули, только в чулан, как наследного принца. И стало быть, ты отдавал невинных людей вурване на лютую смерть, позволял своим дружкам бить и грабить горожан, учинял погромы и рушил дома в отместку за то, что тебя тринадцать лет назад на часок закрыли в чулане? Ну, не засранец ли ты после этого?

– Сама засранка! Не в отместку, а потому что у меня с детства душевная травма!

Он уже отчаялся что-то втолковать ей, и тут Щука, верная своей подлой натуре, плеснула масла в огонь:

– Видать, ты так и остался тем капризным мелким говнюком, который кидал в стенку рыбные тефтели. Только причиндал между ног отрос, как у большого. Я-то думала, меня за взрослого парня замуж выдают, а оказалось – тьфу… Плюнь да разотри, как ты сам любишь про других говорить, хотя это про тебя же и сказано!

– Ах ты…

Хотел влепить затрещину, но до нее отсюда не дотянуться, еще и Мейлат между ними сидит, а если амулетом, вдруг он ее ненароком убьет. Ничего, на берегу он ей сполна за все навешает… Отложив расправу на потом, Дирвен с отвращением процедил:

– Щучье рыло!

Теперь уже Глодия почувствовала себя оскорбленной:

– Как ты меня назвал?! Ах ты, засранец…

«Незримый щит» прикрыл повелителя амулетов от удара «Каменного молота». Сбоку что-то хрустнуло, лодку качнуло. Он хотел презрительно бросить «Ха!», но вместо этого выдавил «хххх», обнаружив, что вместо правого весла сжимает деревянный огрызок, и вдобавок борт расколола трещина.

– Дура, ты что делаешь?! Лодку потопишь!

– И боги, и люди скажут мне спасибо за то, что я избавила мир от такого угробища! – крикнула распаленная Глодия, и словно в ответ ей в зарослях на берегу завопила ночная птица.

– Дура, у меня «Непотопляй», я выплыву! Сама потонешь!

– Я умею плавать!

И в придачу у нее «Плавник» – с «Непотопляем» не сравнить, но даже завалящего пловца гарантировано выручит.

– Мейлат, плавать умеешь?

– Нет, – кротко отозвалась девушка, выплескивая за борт содержимое черпака. – Ой, тут еще…

– Она из-за тебя утонет! Правь к берегу, поворачивай руль!

– Нет, она утонет из-за тебя, потому что ты первый начал, и еще одна невинная жизнь будет на твоей совести! Боги-то не простят…

– Из-за тебя, это ты первая начала! Руль, дура, поверни!

– Я повернула, это ты рассиживаешь, как в гостях, греби давай!

– Как я тебе выгребу одним веслом! Если ты весло мне сломала!

– Жаль, что не об твою дурную башку! Мейлат, вычерпывай, прибывает же!

Стояла ароматно-душная тропическая ночь, река серебрилась под звездным небом. Зарево пожара на юге почти угасло. К заросшему берегу вихляво двигалась одинокая лодка, за ней с почтительного расстояния наблюдали русалки – одна, вторая… а вон и третья вынырнула. Они с любопытством прислушивались к людским возгласам, далеко разносившимся над переливчатой черной водой:

– Это ты виноват!..

– Сама виновата! Рулем работай!..

– А ты греби, дурачина! Мы плывем или тонем?..

– Да не в ту сторону рули, нас крутит!..

– Мейлат, шибче вычерпывай…