Глава 9

Он открыл глаза, и увидел над собой небо. Холодное, чистое, высокое.

— О, еще один очухался, — сказал сиплый голос где-то рядом.

Медлявский с трудом повернул голову на голос. Попытался приподняться. Тут же пришла тупая боль в голове, и левом плече. Перемогая себя, штабс-капитан приподнялся на локте, и огляделся. Он лежал в середине двора. Рядом, на коленях сидел краском, которого он так и не узнал по имени. Здесь же был Гущин, который беспрестанно тянул ворот, и массировал себе шею, будто бы ему не хватало воздуха. Штабс-ротмистр Гиммер тоже был рядом. Собственно, он никуда не перемещался, с тех пор как его вынесли во двор, — это остальных свалили к нему. Гиммер так и лежал укрытый шубой, но глаза его, мутные от лихорадки, были открыты. Рядом стояло несколько лешаков, наставив на них винтовки. Другие ходили по двору, осматривая конвойных лошадей, обыскивая трупы солдат, снимая понравившиеся вещи.

— Гущин, — Позвал Медлявский. Каждое слово отдавалось в голове гулом, будто он был под сводом какого-то колокола. — Гущин, цел?

— Удавку накинули гады, — прохрипел Гущин. — Навалились скопом, иначе б не дался.

Один из охранников подошел к Гущину, ткнул его в бок стволом.

— Э! Сымай сапоги.

— Что?.. — Гущин повернул бледное лицо к мужику.

— Сапоги, говорю, сымай.

— Зачем?

— Затем, что хорошие.

— Не буду, — нахохолился Гущин.

— Как хошь. Мне все одно. — Мужик ткнул стволом винтовки Гущину в лоб. — Могу с живого, могу с мертвого.

— Стреляй, быдло! — Горячечно выплюнул Гущин. — Не боюсь!

— А сюда? Тоже не боишься? — С веселой злобой сказал, мужик, и ствол оторвавшись от лба Гущина, медленно сполз, и уперся тому в пах. Стоявшие вокруг лешаки заржали. — Щас стрельну, и будешь свои муде с сосны доставать. Заделаю тебя в мерины, харя барская.

— Черт с тобой, сволочь! — Взвизгнул Гущин. — Подавись!

Прапорщик сел на землю, и начал лихорадочно снимать с себя сапоги с меховой подкладкой.

— Сымай-сымай, — подбадривали лешаки. — Мы в лапотках походили, теперя ты босичком побегай… В то же время кто-то сзади дернул с шеи Медлявского башлык, но повертев кинул обратно.

— Дерьмо фабричное… С красного рядом стянули рукавицы, вытянули их кармана красивый портсигар…

Гущин швырнул сапоги под ноги мужику. Тот повесил винтовку на плечо, поднял сапоги, приложил к стопе своего валенка, пытаясь прикинуть размер.

— Потом замерю, — Мужик запихал сапоги себе за пояс, голенищами вниз.

— Если в размер не пойдут, мне отдашь, — сказал ему другой.

— Свои люди, сменяемся…

— Кожанку у него еще возьми, Евламп, посоветовал третий, глядя на Гущина — смотри-тка, какая кожа!

— Не, — с сожалением — отозвался, кого назвали Евлампом, — Здесь прореха-то в боку какая! А с латкой, ужо никакого фасону. Мы ж не нищеброды.

— Дай ему в рыло поганое, — лениво посоветовал кто-то.

— За что?

— За, то что кожанку нам спортил.

— А правда! — Возмутился Евламп, и зайдя сзади двинул Гущину прикладом по хребту. — Скотина! Такую вещь запорол!

Гущин от удара сполз в снег, и завозился там, как рыба на берегу, выгибаясь назад, пытаясь завести руки к месту удара.

Тем временем другие вытолкали лежащего Гиммера из шубы, пинком сбросили на снег. Шубу накинул себе на плечи один из охранников. — «Тяпла, но тяжковата…».

— Скоты… — с трудом ворочая губами выдохнул Гиммер. К нему подскочил один из лешаков, пригляделся.

— Мужики, а чего он с саблей? Револьверт забрали, а саблю оставили.

— А чего, думаешь он нас саблей замахает? — Хохотнул кто-то. — Ему ложки с тюней не поднять.

— Дак сабелька знатная! Вся в цацках! Дай ко! — Лешак завозился расстегивая на Гиммере ремень, сдергивая портупею.

— Не… тронь… — Гиммер из последних сил вцепился в свой орденскую шашку. — Наградное…

— Э, паря! Тебе не о наградах ужо пеститься надо, а кто за упокой попу занесет. Ну че вцепился, как кулак в зерно? Дай говорю! — Лешак ударил Гиммеру кулаком в лицо. Потом еще. — Дай!.. Дай сюда, Гнида!..

— Прекрати, гад! — Медлявский вскочил с колен, рванулся к Гиммеру, но в живот ему тут же воткнули ствол, так что согнуло надвое, а сзади пробили в районе печени, что он упал рядом с Гущиным. Уже со снега видел, как лешак стащил с Гиммера шашку в ножнах. Вытащил наполовину из ножен, посмотрел на эфес, на орденские знаки Георгия и Анны.

Застучали по мерзлой земле копыта, расступилась охрана. К пленным на красивом коне подъехал какой-то человек, в шапке с лисьим хвостом. Легко, несмотря на плотную одежду, соскочил лошади, подошел, и по-хозяйски уперев руки в бока, посмотрел на пленных. Был он бородатый, рябой, усмешливый. На портупее у него висела шашка изумительной красоты, с узорами из камешков бирюзы, на ножнах и рукояти. А справа на боку человека Медлявский опознал большую кобуру одного из маузеров Эфрона.

Человек с лисьим хвостом, весело глянул на лешака отнявшего у Гиммера шашку.

— Хорошая сабля, говоришь?

— Возьми, батька! — Тут же протянул шашку лешак.

— Да, нет, Парфён. Моя-то получше будет. Оставь себе. — Великодушно разрешил лисий хвост.

— Спасибо, батька! — Истово поклонился лешак Парфён.

Лисий хвост тем временем повернулся к пленным.

— Кто ваш старшой?

Медлявский медленно приподнялся в снегу, показал на Гиммера.

— Вот. Умирает наш старший.

— Это с ним я через ограду переголкивался? — Спросил лисий хвост. И хоть Медлявский никогда такого слова не слышал, по смыслу понял.

— Нет. Ты со мной говорил. Что же твои скоты, раненных бьют?

— А не надо за барахлишко цепляться. Ты, вязень. Что твоим было — нашим стало. Мы хозяева. Верно, робята?

Вокруг плеснули смешками.

— Точно!..

— Верно, батька!…

— Я тебе офицерик, по-хорошему предлагал. — Продолжил ронять увесистые слова лисий хвост. Ты сам выбрал. Что ж вы, офицерье, — все такие жадные? Пашка! — Лисий Хвост обернулся к одному из подъехавших с ним, — дай-ка игрушку!

Тот, кого обозвали Пашкой, подтянутый, туго запоясанный ремнем молодой парень, вытащил от седла, и бросил лисьему хвосту какой-то предмет, который тот поймал на лету. Медлявский узнал винтовку прапорщика Краузе. Телескопический прицел был разбит, трубка его покорежена, стекла выпали. Приклад рассажен в щепу.

— Узнаешь ружьишко? — Спросил лисий хвост.

— Узнаю…

— Дружка твоего. Меткий был. Но тоже, жадный. Как мои мужички к нему подобрались, так хватил ружьецо о камень. А знаешь, что мои мужчки потом с ним сделали?

— Догадываюсь, — процедил Медлявский.

— Правильно, догадываешься. — Спокойно глядя в глаза, подтвердил лисий хвост. — Может еще можно ружьишко-то починить. Отвезу в город… А знаешь почему ты еще жив? Почему мои ребятки тебя из-под бревен вытащили?

— Ну и почему?

— А я приказал. Чтоб при случае, — офицеров живьем. Вдруг с золотишком какие непонятки будут. Чтоб было у кого спросить. Только, выходит, теперь вы мне без надобности. Нашли мои мужички ваш туннель. И бомбу вашу нашли. Знаешь почему не взорвалась?

— Почему?

— Вы затравку к двум гарантам насыпали. А они тухлые. Обе. Была б хоть одна с них живая, — ушел бы клад. Но за нас Бог.

Медлявский подумал о Эфроне. Значит тот все сделал правильно. Не его вина. Поганые гранаты военного времени.

— Так что, мои мужички уже первый ящик наверх таранят. Чичас, любоваться на золотишко будем. Хочешь поглядеть, напоследок?

Медлявский промолчал. Лисий хвост усмехнулся.

— Людей-то своих, не слишком много за золото положил? — Вместо этого спросил Медлявский, стараясь хоть как-то уязвить самодовольного атамана. — Или тебе на них плевать?

— Людей много. Да не своих. — Спокойно ответил атаман. — Есть ватажка. Други проверенные. В крепкой поруке. А есть дальняя пристяжь, которая в ватажку хочет попасть. Вот им на дело первыми и идти, удаль показывать. Смекаешь?

— Смекаю. — Досадливо кивнул Медлявский. Последний, жалкий укус, и тот не получился.

— Несут! — Крикнул кто-то из лесных. — Тащут!

Все повернулись туда, ко входу в подземелье. Медлявский посмотрел, на стоявших рядом. Не удастся ли вырвать у кого из охраны оружие? Но было несподручно. А из подземного хода уже с кряхтением показались двое мужиков. Они с натугой тащили один из недавно захороненных ящиков. За переносчиками шел еще один, здоровенный, поперек себя шире мужик, с широким скуластым лицом.

— Сюда давай! — Властно махнул рукой атаман, и показал на землю перед собой. — Кладай здесь!

Носильщики перехватились поудобнее, и потащили ящик по двору, огибая лежащие в изрытом снегу трупы. Остановившись перед атаманом, аккуратно опустили ящик на землю.

— Не вскрывали? — Сурово спросил атаман носильщиков.

— Да что ты, батька! — Истово открестился один из них. — Как взяли, так и принесли. Да вона, гляди, все замки да печатки на крышке целые…

— Семён? — Глянул на пришедшего с мужиками здоровяка атаман, и медлявский понял, что тот был кем-то из особо доверенных.

Семён — будто скала зашевелилась — молча, отрицательно мотнул головой.

— Глядите у меня. — Недобро сказал атаман. — Что с тел взяли, то ваше. А золото сперва в общий кош идет. Узнаю, что что кто по карманам тянет, лучше сам пусть застрелится. — Он резко повернулся к Медлявскому, и спросил. — Где ключи?

— У того, кто закрывал, — усмехнулся Медлявский. — Нам не давали.

Атаман повернулся к скуластому здоровяку.

— Семён, — крышку долой!

Мужики отошли от ящика на пару шагов. Семён придвинулся, снял с плеча карабин, придирчиво глянул на замки и пломбы. Вымерил нужный угол, и ударил с короткого размаха. Видимо имел он большую силу, и немалый опыт. Потому что со второго удара, дужка замочка жалобно звякнула, и разомкнулась. Еще удары. Второй замок умер вслед за первым. Народ во дворе уплотнился. Ящик манил как магнит. Удары по замкам были будто призывный набат. Все тянули шеи, жадно оглядывая оглядывая вскрытый короб. Кто-то облизывал губы. Журчал бегающий между людьми шепоток.

— Сколько ж там?..

— Намывал я бывало крупу, а тут…

— В шелковых портянках будем ходить…

— Царица небесная, сорвали куш…

Семен наклонился, и рывком сбросил крышку. Народ качнулся вперед, — и ахнул. Под крышкой обнаружились камни. Самые обыкновенные, серые, шершавые булыжники, между которыми в некоторых местах торчали стоптанные, прохудившиеся солдатские ботинки. Семён вытащил один ботинок, сдвинув глухо стукнувшие друг о друга камни. Сунул палец внутрь, и вытащил его сквозь дыру в подошве.

На секунду все замерло, замолчало. Потом вокруг растерянно загалдели.

— Тихо, вы, висельники! — С лютым нажимом в голосе рявкнул атаман, и резко сжал руку в кулак, будто зажав всем глотки. И повернувшись к Медлявскому в наступившей тишине, заговорил лютым волком, только верхняя губа по-пёсьи подергивалась, обнажая крупные белые зубы. — Ты, скотья вошь. На мелкие ремни порежу… По суставчику разберу… Где золото?

Медлявский перевел растерянный взгляд с ящика на атамана.

— Не изображай мне целку. — Качнул головой атаман. Глаза у него были белые, страшные. — Я тебя запытаю. Сам о смерти молить будешь. Говори, пока у тебя пальцы есть. Куда перепрятал? Я тебе глаза из глазниц ложкой выну, паскуда.

— Оставьте его… — Раздался вдруг слабый тихий голос. Все повернулись на него. Это был Гиммер. Штаб-ротмистр лежал в снегу с трудом подняв голову. Мертвец, который по недоразумению еще почему-то шевелился. Страшное лихорадочное лицо, посиневшие губы, из которых шли безразличные слова. — Не было золота… С самого начала не было… В остальных ящиках то же самое… Сами видите, замки и пломбы не тронуты… Мы везли камни…

— Врешь, гнида, — Процедил атаман. — У вас на станции ящик разбился. Было золото! Все видели!

— Специально уронили… — Механическим голосом неживой куклы объяснил Гиммер. — Чтоб все — видели… И унесли обратно в эшелон… А оттуда вынесли обычные камни… Не было у нас золота…

— И вы знали, — Подавленно спросил Медлявский Гиммера. — Но зачем? Зачем?

— Не знаю… — Отозвался Гиммер. — Сказали, так надо… Я же офицер… мне дали приказ… Может, чтоб оттянуть банды от настоящего конвоя… Может, чтоб чехословаки поверили… что мы готовы везти золото опасными конвоями… и пропустили наш золотой эшелон… Мы должны были идти сколько сможем… Простите меня…

Медлявский отвел взгляд.

— Это же неправда, Гиммер! — Вдруг с отчаянным надрывом заорал Гущин. — Скажите, что это неправда! Вы же загнали нас подыхать в тайгу! Без единого шанса! — Гущин надвигался на лежащего Гиммера растерянно раскинув полуподнятые руки. — Вы!.. Они!.. Чей приказ?!.. Вы же убили нас! А мы даже не знали!.. Жемчужин, Азанчеев, Краузе, Гарткевич…За булыжники! Мы же могли бросить их и уйти! А вы убили нас! — Он упал перед Гиммером на колени. — Эти мясники из штаба! Бросили как битую карту! А вы!.. Это же неправда, Гиммер! — Гущин схватил за отвороты полушубка, и затряс, будто хотел вытрясти душу. — Да ска-жите-же вы!.. Что!.. Это!… Не! Пра!.. Вда!

Гиммер шевелил мертвыми губами, стараясь что-то сказать Гущину, но его не было слышно.

— Оставьте, Гущин! — Крикнул Медлявский. — Да оставьте же вы его!

Медлявский шагнул к Гущину, и растерянная охрана его не остановила. Он схватил его за плечи, с трудом оторвал от умирающего, и отбросил в снег. Гущин упал, и не делая попыток подняться, зарыдал, застонал будто зверь, попавший в ловчую яму, откуда нет выхода.

Атаман захохотал. Густо, раскатисто, искренне. Он смеялся, заходясь в приступах хохотков, даже согнулся, уперев руки в колени. Его ватага растерянно смотрела. У некоторых странно дергались лица. Вожак смеялся, и их тянуло сделать то же самое, но никто не мог понять причины веселья.

— Ай! Ох! — Фыркал Атаман. — Ух, не могу!.. Бха-ха-ха-ха! Держите меня семеро, гулять пойду… Фу-у. — Он наконец отдышался, и выпрямился. — Таскать булыжники по тайге. Надо же придумать… Он посмотрел на офицеров перед собой. Да… А я за вами гонялся… Славная шутейка. Здорово ваши начальники над вами покуражились. А вы умирали за них. Шлепнул бы я вас, господа-офицеры. Да больно у вас вид жалкий. Такие обмишуренные рожи, что даже гнев мой утишили. — Атаман поглядел на лежащего Гиммера. — И тебя, сучий потрох, — тоже не трону. У тебя уже нутро гниет. И конечности морозом трачены. Сдохнешь сам, медленно, в муках. — Он повернулся к своим. Братва! Собирайся!

К атаману подскочил невысокий, косолапый мужик, глянул на офицеров.

— Батька, — дай их помучить. Душу отвести.

— Не дам. Нечто не слышал мое слово? Сказал, отпущу.

— Дай! Они Петра убили. Друга закадычного.

— Какого друга? — Фыркнул атаман. — Этот Петр к нам шестой ден как присоединился.

— Все одно. Мы с Петром пили хорошо, он меня понимал. Дай. Душу отведу.

— Я слово сказал. — Качнул головой атаман.

— Что слово? Дал, да взял. Кто его держит? А мертвые не разболтают. И не узнает никто.

— Чтоб никто не узнал. Мне и тебя надо здесь оставить, Пронька. — Устроит тебя такой расклад?

— Нет, батька. — Отшатнулся Пронька.

— То-то.

— Так что, выходит мы зря столько дней по тайге мотались? Людей теряли? — Спросил другой лешак из толпы.

— Как, зря? — Возразил атман. — Опять Митяй мутишь? Все в атаманы метишь? А лошадей добрых табун взяли? А пулемет? — Он показал на одного из мужиков, который держал в руках «Мадсен» Гарткевича. — Смотри сюда, мужики! Размером с ружье, легкий, а стреляет — как швейная машинка строчит. С таким пулеметом мы теперь всю губернию раком поставим! Ну, верно говорю!

— Верно! — Поддакнули в толпе.

— А раз верно, — так и собирайтесь быстрее! Сами слышали! Золото есть, братва. Осталось в эшелоне на станции. А красные колчаковцев поджимают. Как начнется тут кипеш, мы еще успеем свое откусить! Так что — по коням!

Загудело, замельтешило. Хрипели кони, гикали люди. Сквозь разбитые ворота выводили бывших конвойных лошадей.

Атаман влез на коня, пристрожил его, встал перед пленными.

— Ну, господа хорошие. Теперь как бог вам даст. Выберетесь, так молодцы. А не выберетесь — зверю в лесу тоже корм нужен. Воля! — Он поглядел на Медлявского. — Эй, офицер. Не хочешь ко мне в ватагу пойти? Я, в отличие от твоего начальства, своих не бросаю.

— Благодарю, нет. — качнул головой Медлявский. — Имею присягу.

— Кому, присягу-то? — Фыркнул атаман. — Колчака твоего, ровно на следующий ден, как вы вышли со станции, чехи арестовали.

— Как? — Отшатнулся Медлявский. — А кто возглавил армию?

— Откуда я знаю? — Пожал плечами атаман. — У вас генеральского дерьма много. Найдется кому тебя на убой послать, если своей головой думать не начнешь. Так что, пойдешь ко мне?

— Нет, — мотнул головой Медлявский. — У нас разные политические взгляды.

— Ну-ну… — Атаман глянул на краскома. — А ты, красный? Айда ко мне. Что тебе за советы воевать? Согнали вы нищебродов в советы — так они все равно ничего путного не смогут. Потому что нищеброды. Ты стань сам себе хозяином.

— Неа.

— Чего так?

— Ты сегодня живешь. — Пожал плечами краском. — А я за лучшее завтра воюю.

— Ясно. — Скривился атман. — Тоже политический. Что вы за люди такие, политические? Убиваете за то, чего и пощупать нельзя. Хуже зверей… — Он поглядел на офицеров и краскома. — Ну мы щас уедем. А вы тут можете, без нас, за политику продолжить. Пару винтовок на земле найдете. А мне на пути больше не попадайтесь. В следующий раз, у вас может смешной шутки в запасе не найтись. Айда ребята!

Атаман пришпорил лошадь, и поехал к выходу из крепости. За ним потянулись конные лешаки. Через пару минут крепость опустела. Только постепенно стихал среди деревьев перестук лошадиных копыт, и голоса.

* * *

— Черт, — главарь долистал дневник до последних страниц, и с досадой отбросил его в сторону, — Не было тут никакого золота! С самого начала не было.

— Как это, не было? — Переспросил его сиплоголосый боевик, начальник его охраны.

— А вот так. — Буркнул чиновник. — Видимо, «попилили» его заранее. А коновой — пустышка. Сто лет назад, люде не дурнее нас были. Тоже умели бюджет правильно распределять. Ё-мое, в первый раз за всю карьеру меня мертвецы нагрели. Блин, неделю по буреломам проползал, отпуск взял…

Он закряхтев встал с ящика, убрал очки в футляр, обернулся к командиру охраны.

— Сворачиваемся. Выводи нас отсюда, Лёша.

— Здесь километрах в шести есть место, где может сесть вертолет, — отозвался Лёша. Видимо хорошо изучивший местность по картам.

— О, еще столько тащиться!..

— Как вариант, можем поднять вас отсюда, но это придется делать на эвакуационной петле.

— Нет уж, не дай бог еще уронят меня. Пойдем.

— А с этими что? — Кивнув на нас спросил Лёша.

Максим Александрович хмуро взглянул на нас.

— А что, с этими? Пусть катятся куда хотят, кладоискатели херовы.

— Вдруг начнут проблемы создавать, жаловаться.

— На меня? — Усмехнулся слуга народа. — Кому? Президенту? Или на деревню дедушке? Не смеши, Леша. Единственное, что у нас хорошего в стране, — быдло на свое место поставлено. Пошли.

— Минуту, — отозвался Лёша, и повернувшись к одному из своих велел — Толик, забери «таблетки».

Означенный Толик кивнул, подскочил к нашим рюкзакам, начал открывать их, и выворачивать содержимое на землю. Бренчали термосы, сыпались запасные носки, и прочий походный скарб. Опустошив очередной рюкзак, он начинал щупать его внутренности, и доставал из каждого небольшой плоский маячок, размером чуть побольше юбилейной монеты. Толик показал нам троим маячки, цокнул, и задорно улыбнулся, — будто фокусник, который продемонстрировал публике веселый фокус.

— Теперь вы снова нечипованные, — хохотнул он. — Не потеряйтесь, зверушки.

Другой охранник тем временем брал наши ружья, разряжал, отмыкал магазины, и бросал все это вместе с патронташами, в тот самый провал в центре двора, заполненный костями.

Через пару минут они уже собрались. Лёша подошел к нам, и равнодушно глядя дал последние инструкции.

— Пока мы не уйдем, с колен не вставать. Дальше катитесь куда хотите. Если увижу, что идете за нами, — положим рядком в тайге. И не узнает никто.

Не дожидаясь ответа, Леша пошел к своей группе. Те что стояли у нас за спинами, начали отходить. Слуга народа в окружении охраны направился к выходу.

— Максим Александрович, — вдруг крикнул стоявший в стороне брат-Коля. — А я?

— А, извини, про тебя-то я и забыл совсем, — отозвался на ходу Максим Александрович. — Пошел ты на хер!

— Максим Александрович, — заблажил Коля, идя вслед за уходящей группой. — Не бросайте меня здесь! Я же не виноват! Я… Я вам все как было рассказал! Кто ж знал, что клад фальшивый!

— А на хрена ты мне нужен, без клада? — Не поворачивая головы, поинтересовался слуга народа.

— Я… Я отработаю… отслужу… Только не бросайте меня здесь!

— Ты на меня и так работаешь, со всем народом, — хохотнул чиновник — платишь налоги на которые меня содержат. Но ты меня в траты ввел. Отнял мои деньги. Мое время. Ты мне теперь должен. По жизни. В девяностые я б тебя на счетчик поставил. А щас, уже вроде и незачем… Толку от тебя никакого. Делать ты ни хрена не умеешь. Некрасивый. Даже в турецкий бордель тебя не продашь. Никчемный ты человечек.

— Максим Александрович, пожалуйста!.. — Гундел удалявшийся вслед за группой Коля, — Отработаю… Как хотите, отработаю…

Так они и ушли за ворота, растворились в лесу.

Я стиснув зубы поднялся с затекших колен.

— Ну, спасибо тебе, Ваня, — с чувством сказал я, повернувшись к другу. — За чудесный отпуск, с комарами и губернаторами. И за очередную «пантеру в болоте».

Ваня тоже поднялся, виновато глянув на меня.

— Накрылась ипотека, — пробормотал он.

— Ну, и чего теперь делать? — Спросил Павел.

— А ты не очень-то расстроен, — поглядев на Павла заметил я.

— Так, живы остались. Могли вообще убить. — Дернув головой в сторону ворот, где скрылись наши пленители, сказал он.

С этим спорить было трудно. Я потер щетину.

— Пойдемте, соберем вещи в рюкзаки. Потом надо достать из ямы оружие. Без него в лесу худо.

Мы переглянулись, и поплелись к разбросанным рюкзакам.

* * *

Гиканье банды затихло вдали.

Краском и Медлявский остались стоять в опустевшей крепости. Медлявский озирался вокруг. Все казалось каким-то нереальным. Он приготовился умереть, — а не случилось.

— Эвон сколько жизни внезапно на руки привалило, — вторя его мыслям сказал краском. — Не знаешь сразу, куда и тратить…

— Так тебя как зовут-то? — Спросил Медлявский у краскома.

— Харитон я. — Представился Красокм. — Харитон Екимов.

— А я Андрей, — Представился Медлявский.

— Ну, со знакомством, Андрей. — Кивнул краском. — Я так понимаю, у нас перемирие?

— Похоже так.

— Ну и добро. — Краском поглядел на свои покрасневшие руки. — Надо рукавицы найти. А ты своего друга подними, — он показал на тупо сидящего в снегу Гущина. — А то поморозится. И подыщите ему сапоги подходящего размера. Только быстро, а то покойники как промерзнут, уже через стопу голенище не протянешь…

Краском пошел осматривать тела, наклонился над ближайшим мертвым лешаком. Стянул с него рукавицы, завозился с пряжкой ремня с кобурой. Медлявский подошел к Гущину, — тронул его за плечо.

— Гущин, вставай. — Надо найти тебе обувь.

— Сейчас… — пробормотал Гущин. — Сейчас…

Медлявский подошел к Гиммеру. Тот лежал ничком, глядя в небо пустыми глазами.

— Что он? — Спросил поднимаясь со снега Гущин.

— Готов.

— И черт с ним, со скотом, — Выплюнул Гущин. — Повезло, что сдох. Сам бы добил.

— Ищи, сапоги, — Напомнил Медлявский.

Гущин рассеяно кивнул, и неловко заковылял по снегу в портянках, к телам на снегу. Медлявский тоже отправился мародерствовать. Карабинов нигде не было. Их ценили, и победители все увезли. А длинные винтовки остались. Медлявский подобрал винтовку, отстегнул у солдата патронташ. Добрал у лешего туда патронов. Долго старался не возиться, под верхнюю одежду к трупам не лез. Фронтовой опыт подсказывал, что на остывающих телах вши, блохи, и прочие паразиты, только и ждут спасения на новом хозяине… Что-то чернело точкой в снегу, у обрушенной угловой башенки. Медлявский подошел, копнул снег — это был его наган, который он отдал в бою краскому. Вернулся к хозяину. А кольт пропал… Медлявский сунул наган в кобуру на пояс, стянул ставшую ненужной кобуру от кольта, бросил в снег. Патроны к нагану отыскал на одном из лешаков.

Гущин тем временем, матерясь, стягивал с одного из тел валенки. Валенок слезал с натугой, и Гущин упирался в лежащее тело ногой, чтоб то не тащилось по снегу. Медлявский вздохнул. Не так он себе представлял войну в детстве. Совсем не так… У одного из мертвых лешаков за плечами была котомка. Большинство шли брать крепость налегке, а этот не снял, — видно имел там что-то ценное. Надо понимать, и оставшиеся в живых товарищи подумали так, потому что котомка на плечах мертвеца теперь зияла открытым растянутым верхом. Но там, внутри, Медлявский нашел звернутый в тряпицу перемол сухарей с салом, застывший на морозе единой глыбкой. Это было хорошо. Потому что всю еду победители увели с собой. Медлявский закинул котомку себе на плечо.

Подошел Гущин, уже в валенках, с винтовкой наперевес.

— Кажется я все-таки подморозил ногу, — пожаловался он.

— Надо растереть.

— Да уж растер… Проклятый мороз. Нашли еду?

— Да, некоторое количество.

— Хорошо. — Обрадовался Гущин. — А то если зверя не встретим, сдохнем с голоду раньше, чем дойдем обратно. Надо выбираться из этого ада… Щас, погодите, я только шлепну красного, и пойдем.

Гущин неловкими пальцами провернул предохранитель на винтовке, и вложил приклад в плечо, метя в спину возившегося над мертвым телом крскома.

Медлявский положил руку сверху на ложе винтовки, и увел его вниз.

— Нет. Так нельзя, прапорщик.

— Что? — Гущин непонимающе поглядел на Медлявского больными глазами.

— Я с ним договорился. У нас с ним, некоторым образом, перемирие.

— У вас может. — Скинул его руку с ложи Гущин. — А я так слова не давал. Просто отойдите, и останетесь со своей чистой совестью.

— Нет, — Медлявский качнул головой. — Я дрался вместе с ним, Гущин. И я дал слово.

— Да к черту ваше слово! — Рявкнул Гущин. — Это мразь нас несколько дней по лесу гоняла. Может это он наших друзей убил! Да уберите руки!

Гущин извернулся, и сильным тычком ствола в грудь отбросил Медлявского в снег. Тот падая успел коротко порадоваться, что винтовка Гущина до этого принадлежала лешаку, и не имела штыка, иначе Гущин проткнул бы его насквозь. Грудь в месте дара взорвалась болью. Сам же Гущин снова вскинул ствол на краскома, и… уперся взглядом в дуло его револьвера. Тот услышал крики.

— Опусти ружьецо, — сказал краском. — Плохое время для таких игр.

— Ты сам брось револьвер! — Рявкнул Гущин.

— Еще чего, — усмехнулся краском.

— Значит, оба сдохнем, — раздувая ноздри выдохнул Гущин.

Сухо щелкнул взводимый курок. Гущин скосил глаза. Медлявский сидел в снегу, направляя на него свой наган.

— Бросьте винтовку, прапорщик, — приказал Медлявский. — Честное слово, вы сошли с ума.

— Это вы сошли с ума! — Завопил Гущин. — Это вы сошли! Вы целите в меня из-за… Из-за красной гниды! Да что же, весь мир тронулся? Или я уже впадаю в деменцию?.. Очнитесь, Медлявский!

— Бросьте винтовку, Гущин, — Повторил Медлявский. — Честное слово, я устал… Не заставляйте меня стрелять. Здесь никому нет нужды стрелять. И так достаточно… постреляли.

Гущин разжал руки, винтовка глухо упала в снег. Глядя попеременно на краскома и Медлявского, Гущин начал медленно отступать к воротам.

— Вы сошли с ума, штабс-капитан. — Он ткнул дрожащим пальцем в Медлявского. — Не думайте, что я промолчу. Молитесь, чтоб я не выбрался из леса. Вас за это будет судить трибунал. Нас и так предали… А вы меня предали. Да будьте прокляты. — Он развернулся, и выбежав через ворота, скрылся из виду за стеной.

Медлявский глядя вслед, осторожно спустил курок.

— Замерзнет в лесу, дурак. — Заметил краском Екимов.

— Даст бог, одумается, — устало вытер лоб Медлявский.

— Угу. — Буркнул краском.

— Поможешь мне? — Спросил Медлявский.

— В чем?

— Хочу своих людей схоронить.

— Невозможно, — Мотнул головой краском. — Земля мерзлая. Только костром греть. Мы тут с голоду сдохнем, раньше, чем хоть одну яму выкопаем.

— Не надо копать. — Объяснил Медлявский, и показал на провал со сгнившим, провалившимся настилом, в центре двора. Вот яма. Сложим туда.

— Так засыпать нечем. — Пожал плечами краском. — Все одно зверье по весне таскать начнет.

— Все лучше, чем на поверхности. Оттуда хоть кости не растащат. А там, дай бог, придут люди, похоронят по-человечески.

— Ну, если так. — Краском согласно мотнул головой, с тянул с руки перчатку. — Только тогда и моих туда сложим. Чьи бы сюда не пришли, — пусть хоронят всех. Договор? — Он протянул пустую руку.

— Договор, — согласился Медлявский.

Они пожали руки.

Загрузка...