Золотой мираж

ГЛАВА 12

Эмма заметила Брикса, наблюдавшего за ней из дверей, и ее сердце подпрыгнуло… Ее тело потянулось к нему.

— Эй! — сказал Тод Толлент.

— Извини, — пробормотала она, и восстановила позу, откинулась назад, на руки, вытянула ноги вперед, отбросила голову и закрыла глаза, как будто щурясь от ролнца. На ней были белые шорты и — белый топ; она сидела в круге слепящего света.

— Хорошо, — проговорил Тод, обегая вокруг нее. — О'кей, Эмма, сделано. Последний снимок этой компании, до тех пор, пока кому-нибудь в голову не придет еще блестящая идея и мы йе начнем заново. Ты была изумительна, я надеюсь, что мы как-нибудь еще поработаем вместе.

Эмма встала и совершенно неожиданно обняла его.

— Ты такой хороший, Тод. Спасибо тебе, за то, что ты был такой славный и делал из меня красавицу.

— Милая моя, я с тобой сам становлюсь красавцем. Это было потрясающе. Ты ведь будешь в выпуске в январе, так? Личные выступления и все это?

— Не знаю. Думаю, да. Никто ничего определенного не говорил.

— Ладно, что бы там ни было. Ты справишься. Кажется, ты ужасно хочешь удрать.

Эмма покраснела, потому что поняла, что он заметил ее взгляды в сторону Брикса:

— Просто…

— Ладно, милая, все в порядке. Послушай, Эмма, перед тем, как уйдешь…

— Да? — произнесла она, когда он сделал паузу.

… — Тебе нужен агент. Ты скоро станешь такой величиной, что не сможешь управиться со всем сама, даже если займешься этим вместе с матерью,

— Величиной?

— Хейлу уже звонили. Ральф Лоурен, Донна Каран. Один из них или оба. Это не семейное предприятие, как ты знаешь — эти люди большие игроки, и они в тебе заинтересованы. Они знают, что ты получаешь письма, они знают все о тебе. Да, а что ты будешь делать, когда Эйгер предложит тебе контракт?

— А что, он собирается?

— Я слышал.

— Как ты…

— Я просто слышал. Ты не поверишь, как много я слышу. Люди думают, что парень с камерой — глухой, раз уж я весь в видоискателе — это очень забавно. Я просто думаю… ты понимаешь, предположительно…

— Хейл не говорил мне ни о Ральфе Лоурене, ни о Донне Каран, ни о ком.

— Что ж, может быть, я и ошибаюсь. Спроси Брикса — он знает наверняка. Ну пока, милая, и позаботься о себе.,

Он вышел. Эмма стояла спокойная, но нахмуренная. Брикс пересек пустую комнату и встал рядом с ней, и его руки заскользили по ее горячим рукам, по ее, спине, по талии. Он просунул пальцы под топ и сжал ее грудь.

— Эмма, ты фантастическая девушка. Я просто с ума сошел, глядя на тебя.

Он обвил ее рукой, грубо прижимая к себе, и поцеловал, так сильно сжав, что она едва могла вздохнуть. Кожу Эммы колола твидовая ткань его пиджака, голые пальцы ног вдавились в его лоснящиеся туфли, а руки обвились вокруг крахмального воротничка рубашки. Ей было неловко ощущать себя почти голой, когда он был совершенно и прекрасно одет, она открыла глаза, смущенная таким количеством ощущений.

— Мне надо одеться.

— Нет, иди сюда. — Его голос был басовит. — Ты не можешь так уйти. Ты меня с ума свела, ты понимаешь, пока тут с Тодом… Он повалил ее на кушетку в углу мастерской, содрал шорты и трусики, не обращая внимания на ее руки, неуверенно порхавших по его груди, и ее испуганные глаза. — Ты даже не знаешь, как ты выглядишь, что ты делаешь с людьми, — бормотал он.

Он расстегнул молнию на брюках, лег сверху и проник в нее.

Его пояс и открытая молния впивались в кожу, мешая ее возбуждению. Он никогда не занимался любовью с ней одетым, и теперь она не понимала, что ей делать со своими руками — казалось чем-то неловким гладить его пиджак, и она еще острее ощущала собственную обнаженность, и даже сердилась. Когда он застонал, гораздо быстрее, чем обычно, и замер, она была рада, потому что знала, что теперь он оставит ее. Никогда раньше она не хотела, чтобы Брикс оставлял ее.

Он даже не взглянул на нее. Встав, он повернулся к ней спиной и застегнул молнию, запихивая в брюки рубашку и приводя в порядок пиджак. Ему стыдно, что он не смог удержаться, решила она. Ей стало жаль его, как ребенка, который вдруг ненадолго вспыхнул злобой. Впервые за все время Эмма подумала о Бриксе как о младшем и более слабом, чем она сама.

Но ой не может быть слабее — он самый сильный человек, которого я знаю. Он обо мне заботится и он мне нужен.

Она пошла в раздевалку, чтобы сменить свой наряд на вечерний. То, что случилось сегодня, никогда раньше не происходило, и не должно больше не разу случиться, решила она. Так что нам не нужно об этом говорить. Мы это забудем. Ничего страшного.

Она доехала до «Эйгер Лэбс», но зайдя в здание, в нерешительности остановилась у проходной, внезапно не так уж сильно желая Брикса. Вместо этого она направилась на поиски Джины.

— Как раз к чаю, — сказала Джина. Она обняла ее, а потом чуть отстранилась и оглядела: — Ты выглядишь усталой.

— Еще бы! Мы закончили съемки для ПК-20, и я чувствую себя немного грустно. — Едва высказав это, она, осознала, что так оно и есть. Брикс не дал ей возможности над этим подумать, а теперь вдруг ее как ударило — у нее больше нет работы. Даже если они решат послать ее в магазины поддерживать рекламу, это случится не раньше января, а сейчас только середина ноября. — Мне кажется, что как будто я никому не нужна.

— Я знаю это ощущение. Но оно ложно, ты же понимаешь; у тебя все еще есть работа. А отдых ты заслужила: они тебя сильно вымотали..

Эмма покачала головой:

— Это было чудесно. И я была чем-то занята постоянно.

Джина подала ей чашку с чаем.

— Я проверила насчет испытательных отчетов, Эмма. Там никаких проблем — ни у кого не было Ълохих реакций, ни на латыни, никаких, и даже речи не заходило о слепоте. Ты уверена, что правильно прочитала те отчеты? .

— Конечно. То есть думаю — правильно. Я хочу сказать, я торопилась, но твердо знаю — я видела там, что кто-то ослеп на один глаз, потому что это так ужасно, и я не смогла бы вообразить всякие латинские слова, и даже конъюнктивит.

— Что ж, не знаю — тогда. Курт Грин, начальник испытательной лаборатории, показал мне сводные отчеты по всем тестам, которые они проводили, и все замечательно, никаких промашек, ничего. Конечно, индивидуальных тестов я не видела — их тысячи — и хорошенько изучить те, которые мне показали тоже не могла, ведь все, что я ему сказала, это только, что мне любопытно узнать, как действует этот ПК-20; если бы возникли проблемы, все отразилось бы в сводном отчете. На самом деле, тут-то как раз проблемы и оказались — числа были большие.

— Кто-то подправил их, — заявила Эмма.

— Ш-ш-ш, прикуси язычок. Это уголовное нарушение, ты же не хочешь сказать, что кто-то здесь таким занимается. Подобное потопило бы всю линию, а не только глазной крем, и — даже, возможно, всю компанию. Никто на такой риск не пошел бы!

— Да, но я знаю, что видела, — сказала Эмма упрямо. — Мне это не приснилось. Что ты теперь собираешься делать?

— Я не так уж много могу. Во-первых, я никогда не имела дела с этим ПК-20, и я не могу начинать задавать вопросы или требовать другие данные, предположив, что они есть. Но самое главное, Эмма, что я не собираюсь здесь оставаться еще долго.

— Ты уходишь? Почему? Из-за того, что думаешь — в лаборатории неприятности? Ее могут закрыть?

— Нет, никаких причин для этого нет, Эмма; я ухожу, потому что нашла кое-что получше. И послушай, я им еще не говорила, так что, пожалуйста, не распространяйся.

— Ладно, конечно, а куда ты пойдешь?

— Туда, где у меня есть работа, которая мне нравится больше, чем работа лабораторного техника.

— Лошади! — воскликнула Эмма.

— Точно. По крайней мере, это — часть. Требуется уход за шестисотакровой фермой, и в этом я тоже буду помогать. И еще мы планируем ухаживать за некоторыми фермами по соседству, которые принадлежат нью-йоркцам, они завели их для забавы, проводить там выходные.

— Это славно.

Внимание Эммы блуждало: ей было сложно сосредоточиться надолго на чем-нибудь, кроме Брикса. Совсем недавно он говорил ей, насколько он важен теперь для компании, как его отец ему доверяет и нуждается в нем, и даже не сможет без него выпустить ПК-20. Но что, если Квентин вовлек Брикса во что-то такое, за что вину потом можно будет свалить на него, в случае, если все пойдет плохо?

Я должна это выяснить, решила Эмма. Брикс никогда сам об этом не подумает.

— Джина, мне надо идти, — сказала она резко. — У меня встреча с Бриксом, мы идем на ужин.

Джина нагнулась и поцеловала ее в щеку: — Желаю приятно повеселиться. И не беспокойся об этих записках, возможно, всему есть какое-то простое объяснение. И я чуточку разведаю, пока не ушла, ладно?

— Ладно.

— Увидимся в День Благодарения.

— А-а… Я и не думала о Дне Благодарения. Что, мама соберет много народу?

— Ну, ты могла бы спросить её, раз уж вы живете вместе, но так как ты здесь, скажу тебе; нет. Только мы втроем, как обычно, и Ханна.

Эмма кивнула, и выйдя, снова задумалась о Бриксе. Я должна помочь ему, размышляла она, я должна защитить его.

Если только я не ошибаюсь. Я ведь почти совсем ничего не знаю о его работе: он этого не хотел. Я, наверное, его очень разозлю, если что-то спрошу.

Но что, если он в беде и сам об этом не догадывается? Тогда он будет мне благодарен, и полюбит еще больше.

— Он у мистера Эйгера, но вы можете подождать в его кабинете — он вернется с минуты на минуту, — сказала секретарша Брикса, и Эмма снова оказалась одна перед столом Брикса. На нем лежали бумаги, некоторые в папках, но на них она не глядела: у нее и так есть о чем подумать. Если я выпью, то смогу расслабиться, подумала она, и обойдя стол, достала из маленькой тумбочки рядом со стулом бутылку скотча. Он не будет против, решила она; ему нравится, когда я пью. Она налила маленький стакан, закрыла глаза и залпом выпила. По телу разлилось тепло, и она налила еще. Ничего дурного не случится, если я с ним поговорю, ведь, что я ему ни скажу, он поймет, потому что любит меня. Она пожалела, что нет кокаина, потому что он приносил ей наибольшее удовольствие, но где кокаин в его кабинете, она не знала, и к тому же, ей всегда казалось неловко заниматься этим в одиночку; первые несколько раз, пробуя в своей спальне, она очень боялась и стыдилась, и почти никогда не чувствовала себя так же чудесно, как когда делала это с Бриксом.

— И мне налей, — сказал он, заходя и прикрыв за собой дверь кабинета. — Боже, он сегодня рассвирепел как медведь; ума не приложу, что с ним стряслось. Все плохо, пока кто-нибудь не убедит его в обратном.

— Кто-нибудь — это ты?..

— Ну да, правда, он меня слушает. Время от времени. Черт.

Он осушил протянутый Эммой стакан и подставил его снова, на добавку. Он забыл про сегодняшнее, подумала Эмма, если он и был смущен, то теперь явно не так. Может быть, она это выдумала. Может, быть, она вообще все выдумала. Иногда, когда она пила или нюхала с Бриксом кокаин, то не могла разобраться, что реально, а что нет. Брикс взболтал виски в стакане.

— Я понимаю, он раздражен из-за всего, что связано с выпуском ПК-20, но он же сел всем на шею и сводит людей с ума. Я, например, свихиваюсь.

Сейчас не время: он не в настроении, не стоит об этом заговаривать. Но я должна, что еще я могу? — Брикс, я хочу кое-что спросить.

— Иди сюда, ты слишком далеко. — Он вытянулся в кресле. — Я не люблю, когда тебя нельзя ощущать.

Эмма вздохнула. Его колени были самым лучшим в мире местом для сиденья, но ей надо было поговорить с ним. Она села на его сильные бедра, выпрямила спину, но он тут же привлек ее к себе и побежал рукой вверх по ноге, под платье.

— Так-то лучше. Слушай, я мог бы держать тебя прямо здесь — место стало бы гораздо интересней. Так как, согласна? Сидеть тут весь день и поддерживать мне настроение, пока я бьюсь с этой проклятой работой? — Ладно, черт возьми, — заявил он, когда Эмма ничего не ответила. Хорошая идея, но леди она не интересна. А куда ты хочешь пойти на ужин? Я думаю, в «Сильвермайн»: там ты еще не была.

— Куда хочешь. Брикс, я один раз ждала тебя здесь, и в твоем столе были бумаги и я… я прочла их.

Он покачал головой:

— Боже, Эмма, сколько раз я тебе говорил — не суй свой милый носик в дела? Ну так И что ты думаешь? Ты разобрала формулы? Или это были планы маркетинга? Тогда — ты, верно, прочла о себе, нашей потрясающей малышке Эйгер? Моей потрясающей Девушке-Эйгер. — Его рука просунулась между ее ног, заскользила по нейлоновому чулку, выше и выше, вжимаясь в ее тело.

Разгоряченная виски, Эмма почувствовала, как становится" еще более вялой и податливой. Она попыталась перебороть себя.

— Нет, Брикс, послушай, это важно. Там было о проблемах с ПК-20, что-то про глазной крем, что какой-то его ингредиент вызывает конъюнктивиты и еще что-то, латинскими словами, и… и что кто-то ослеп на один глаз.

Рука Брикса замерла:

— Ты мне не говорила.

— Нет, я думала — я не была уверена…

— Документы были секретные, какого черта ты полезла читать секретные отчеты в моем столе? — Он выдернул руку из-под ее юбки и откинулся назад. Эмма, оказавшись у него на коленях безо всякой другой опоры, внезапно почувствовала себя смешной: Она встала и отошла к стульям по другую сторону от стола. С такой преградой между ними Брикс напоминал ей своего отца.

— Извини, — сказала она. — Я не собиралась их читать, просто заглянула и увидела, что там о ПК-20…

— Просто заглянула? Брехня какая-то. Ты шпионила,

— Нет! Брикс, зачем мне?

— С кем ты говорила об этом?

— О чем? — Говорила, Эмма, говорила. Девицы не могут держать такое при себе: им нравится быть вестниками, пересказывать всем, что они видели, чувствовать свою важность. — Он встал и навис над столом, упираясь руками, вытягивая к ней лицо. — Кому ты говорила об этих отчетах?

— Никому. — Эмма выпалила эти слова, даже не подумав. Затем она вгляделась в лицо Брикса и поняла, что он может ударить ее — впервые она призналась себе, что боится его.

— Ты врешь…

— Нет, Брикс, это правда. — Она была уличена в своей — лжи. В ужасе, расширив глаза, она смотрела на его мрачное злое лицо И понимала, что никогда не сможет отречься от того, что сказала. Она не сможет признаться ему, что солгала, и не может выдать Джину: — Я никому не пересказывала, и не думала, что я вестник, я только… — Внезапно, из тумана страха, и опьянения Эмме пришла в голову мысль, что они говорят о чем-то не том. Дело ведь не в том, говорила ли она кому-нибудь, а в том, что эти документы… — Но ведь это ошибка? — спросила она резко. Брикс нахмуренно погрузился в свои мысли и она проговорила громче: — Ведь он не опасен, Брйкс? ПК-20? Я не представляю себе, как он может… — Тише ты! Конечно, он не опасен, Боже правый, ты что, с ума сошла? — Он обошел стол и встал с ней рядом. — Ты дурочка, вынюхивала тут… я дал тебе эту работу — ты здесь только благодаря мне, и я могу от тебя избавиться так же быстро.

— Брикс, не надо! Я ничего не сделала, я просто ждала тебя и…

— Почему ты была здесь? Могла подождать в приемной, как все делают, ты кто такая, чтобы разгуливать здесь, когда в голову взбредет?

— Но я Ведь не «все», Брикс, мы же с тобой вместе! — Она глядела на него почти вверх, и под таким углом он казался огромным и угрожающим, как будто мог на-, гнуться и просто расплющить ее насмерть. — Брикс, давай это забудем? Я ничего не говорила, но я…

— Нет, мы этого не забудем: ты, черт возьми, думаешь, кто я такой? Я выясняю, что кто-то шпионит в нашей компании, читает секретные бумаги, и ты хочешь, чтобы я это забыл? Я даже не. уверен, что тебе можно здесь еще работать: не думаю, что для компании хорошо, когда ты бродишь повсюду, выслеживаешь, и я уверен, черт возьми, что мне не нужна такая любопытная и неверная девушка…

— Брикс, пожалуйста, не надо, пожалуйста. — Эмма попыталась вдохнуть, но в горле случился спазм, и она начала кашлять и рыдать одновременно: — Не выгоняй меня, пожалуйста, разреши мне остаться, я буду делать все, что ты захочешь, Брикс, пожалуйста…

— А откуда я знаю, что ты сделаешь все, что я захочу? Боже, я тебе ни в чем теперь не могу доверять. Я думал, ты любишь меня, а потом вдруг оказывается, что ты за мной шпионишь…

— Нет! Я люблю! Я люблю тебя, Брикс, ты же знаешь это, я люблю тебя и сделаю для тебя все.

— Ну да, например, стравишь меня с отцом.

— Нет! Я не понимаю; о чем ты. — Разразившись рыданием, Эмма соскользнула со стула и оказалась на полу у его ног. — Брикс, не отсылай меня, пожалуйста, скажи, что я могу остаться, пожалуйста…

— Господи, Эмма, заткнись, тебя могут слышать до Нью-Йорка. — Он поглядел вниз, на ее скорченное тело, как, пряча лицо, она рассыпала свои золотистые волосы по ковру. Он почувствовал наслаждение от ее унижения, но оно исчезло так же быстро, как и возникло: его собственные страхи заслонили все остальное. — Поднимись с пола, — сказал он грубо. Схватил ее за руку и стал тянуть вверх, пока она снова не оказалась на стуле; — Дерьмо! — пробормотал он, и уселся на край стола, его ноги закачались в промежутке между тумбами.

Эмма часто задышала, глотая воздух. Она вытерла щеки ладонями и посмотрела на Брикса. Он опустил голову, как будто всецело поглощенный наблюдением за своими качающимися ногами, руки вцепились в край стола. И в друг, несмотря на все свое смятение, Эмма подумала: он боится. Он так ведет себя со мной, потому что боится. Стравишь меня с отцом. Он боится Квентина, боится, что Квентин узнает, что Эмма прочла отчеты, и обвинит в этом его. А если, подумала она, в отчетах правда? Но сейчас принять это она была не в силах. Теперь она должна подумать о Бриксе. Она нужна Бриксу.

— Я только волновалась за тебя, — сказала она тихим и дрожащим голосом. — Больше никто меня не интересует, только ты.

Он подйял голову и нахмурился:

— А почему ты волновалась за меня?

— Потому что… — о, слава Богу, мы же беседуем, мы не ссоримся, мы снова просто разговариваем… — потому что так важен для компании. — Она остановилась и попробовала улыбнуться, но лицо оставалось онемелым; она подумала, что, наверное, ужасно выглядит, и Бриксу это противно. — Ты ведь в центре всего, потому что вместе с отцом управляешь компанией… и я подумала, может, что-то случилось и кто-то хочет обвинить тебя, что тебя подставили.

— Что значит «кто-то»?

— Я не знаю. Кто-нибудь… твой отец, может быть…

— Мой отец и я руководим компанией, — сказал Брикс резко. — Ты сама это только что сказала. Он доверяет мне во всем. Если что-то случится, мы вместе об этом позаботимся. Я ему нужен.

— Я знаю, знаю. Я знаю, как вы близки и как ты ему нужен. Но иногда, когда случаются… — Она запнулась, но затем продолжила, потому что он ведь должен понять, что она хочет помочь ему. — Иногда, когда случаются неприятности и кого-то нужно обвинить…

— Да ничего не случилось, никаких неприятностей, никого не нужно обвинять.

Опасаясь снова упоминать отчеты, Эмма беспомощно подняла на него глаза, пытаясь сообразить. Джина сказала то же самое. Но если отчеты врут, то почему Брикс так напуган?

Брикс сердито: уставился на свои ноги и задумался:

— Ладно, а теперь слушай внимательно, — сказал он наконец. Мы получили пару отчетов по тестам, которые были неправильно проведены. Их-то ты и видела. Поняла? Они были неправильны, их неверно сделали. Поэтому теперь мы проводим кучу новых и все отлично.

— Ох. — Словно вырвалось с долгим вздохом. Она посмотрела на него изучающе: — Все отлично. — Это был полувопрос, полуутверждение:

— Вот это можешь и сказать своим друзьям. Эмма поглядела на него встревоженно:

— Я не говорю с друзьями о делах компании. Я ничего им не рассказываю. .

— Это ты так говоришь. Она опять задрожала:

— Пожалуйста, Брикс, не надо снова. Ты можешь мне доверять — все, о чем я беспокоюсь — это только ты. Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо. И чтобы у нас с тобой — тоже. — Она подождала, но он молчал. — Брикс, ты… ты собираешься рассказать что-нибудь отцу? Или Хейлу? Насчет меня?

— Не знаю. Надо подумать.

Эмма сжалась на стуле, как будто ее тело осознало, что его только что посадили на поводок:.

— Я сделаю все, что ты захочешь. Ты же знаешь — все.

— Ты должна держать рот закрытым. Ты не должна появляться в моем кабинете. И соваться в мои дела. Делай только то, что тебе сказано, а мы посмотрим, как все пойдет. Ладно. — Он встал, пригладил брюки и потянулся за своим пиджаком. — Пойдем на ужин.

— Я не знаю… если ты не против, Брикс, я не хочу! есть. Можно я пойду домой?

— Эй, у нас свидание, мы же договорились, забыла?! И не разыгрывай из себя примадонну. Можем в кино! сходить, если хочешь: только мне надо домой вернуться пораньше. — Он поднял несколько прядей ее золотистых волос и опустил их. — В последний раз мы… когда? Неделю назад?

— Восемь дней.

— Вот, значит, мы много чего можем сделать. Может быть, ты и на ночь останешься.

Эмма поглядела на него уныло. Мать ждет ее дома. После тех двух раз, когда мать провела ночь не дома, больше такого не повторялось, и они как будто бы заключили молчаливое соглашение, что, пока они живут здесь вместе, они и спать будут в доме. Но если Брикс хочет, чтобы она осталась с ним ночью, она должна это сделать. Она может позвонить позже и сказать, что спустилась шина, или что-то в этом роде. Снова солгать, я превращаюсь в лгунью. Ее охватило отчаяние. Ей не хотелось врать матери, она хотела любить ее, и чтобы мать ее любила, чисто, неомраченно, как любят матери, охватывая ее пушистым покрывалом тепла, со всех сторон, так, чтобы ей стало покойно, и нежно, и счастливо. Глаза Эммы снова наполнили слезы. Она всегда получала от матери такую любовь и принимала ее как должное. Теперь она может ее только вспомнить, но такую далекую, что, кажется, возвратить ее уже невозможно. И мать тоже была далеко. Они потеряли друг друга. И Эмма потеряла дорогу назад.

— О'кей, иди вымой лицо и что там еще, и мы пойдем, — сказал Брикс и протянул ей руку. — Я расскажу тебе все о своей поездке во Флориду на прошлой неделе; ты знаешь, что я плавал с аквалангом?

Клер отрегулировала свет и уставилась на большой лист бумаги перед собой. Он, а работала над последней группой упаковок для ПК-20, придумывала образцы, которые могли сочетаться с теми, которые она уже оформила. Единственным по всей комнате звуком был скрип мелка по бумаге, да постукивание веток по стеклу от ветра, который поднялся еще раньше днем, и еще музыка, тихо игравшая где-то в глубине. На столе рядом с рукой дымилась чашка чая; линии появлялись и исчезали под ее пальцами, цвета сливались и мягко блестели под лампой. Ей нравилось это ощущение уверенности, которое приходило, когда она работала у себя, и создавало нечто из ничего: особенно ей нравилось начинать, когда идеи, образы, воспоминания свободно протекали в ее голове, до тех пор, как не появлялся внезапный порядок, способ сказать и показать что-то, образ, появившийся сам собой, как будто только родился.

Все должно было быть отлично, думала Клер, но так не случилось.

Эмма избегала ее, спала допоздна, и уходила из дома, когда Клер была наверху в своей мастерской или где-то с друзьями, и возвращалась поздно. Они больше не разговаривали — встречая друг друга, обменивались словами, которые ничего для них не значили. Они с Эммой потеряли друг друга, и Клер тосковала по дочери. Как будто она уехала, и даже хуже, чем это, потому что она продолжала призрачно ходить — по дому, постоянным напоминанием, что когда-то они были вместе. Сначала Клер решила, что Эмма сторонится ее только по обычной подростковой мятежности, в ее случае запоздавшей: она никогда не проходила через это состояние обидчивой вражды, которое устанавливалось у всех ее школьных друзей с родителями. Но теперь Клер поняла, что что-то не так в жизни дочери, что-то случилось, о чем она не может ей рассказать, потому что стыдится или боится, или и то и другое.

Когда Клер принесла домой письма, которые дал ей Хейл, они с Эммой читали их вместе, изумленные и растроганные тем, что у людей находится время писать незнакомой девушке и говорить ей, что она прекрасна, мила, всеамериканская девушка! — и что, если она приедет в их город, они были бы очень рады с ней встретиться. Клер и Эмма вместе смеялись и обменивались улыбками, и на, несколько минут снова обрели друг друга. А затем это кончилось, и Эмма ушла в свою комнату. В тот вечер у нее не было свидания с Бриксом, встреч с друзьями, потому что все они уехали в колледж, но она все равно поднялась к себе сразу после ужина и не спускалась почти до ленча следующего утра.

Задумавшись о ней, Клер перестала рисовать.

Услышав шаги на лестнице, она вернулась от своих мыслей к бумаге. В одном углу полумесяц пересекали круг и длинная волнистая линия. Клер взяла карандаш и отретушировала пересечение, затем поглядела. Фигура была изящной и грациозной, и она почти ощущала ее холодный, мягкий изгиб под рукой. Бутылочка, подумала она, и пробка, скошенная в сторону верхушки полумесяца. Она улыбнулась, услышав стук в дверь и обернулась:

— Да, Ханна, — начала она, и тут увидела Алекса.

— Извините, что беспокою вас. Ханна сказала мне подняться.

— Все в порядке. — Теперь, поняв, что же она такое, нарисовала, она жутко хотела вернуться к работе. — Я думала, что вы выяснили все, что хотели.

— Я тоже так думал. Но когда начал писать, то появились кое-какие вопросы. Так всегда происходит. Если сегодня неудачный день, я вернусь в другой.

Она вздохнула.

— Заходите. Я знаю, у вас сроки. Что я могу вам еще рассказать?

— О нет, я разбираюсь в приметах. Когда вы находите что-то интересное, то нужно отловить это прежде, чем оно ускользнет. Я зайду потом.

— А почему бы вам не подождать? Вы правы: я хочу тут кое-что завершить, но идея у меня уже появилась, и надо ее только наметить. Можете дать мне полчаса?

— Столько, сколько захотите. Спасибо.

Он взял журнал по искусству с полки и, усевшись в кресло, стал спокойно перелистывать его. Клер, когда отрывала взгляд от стола, видела его резкий профиль, твердую линию рта, и уютную покойность его большого тела, заполнившего глубокое кресло. Он, казалось, был дома, и она ощутила перемену в своих чувствах о мастерской — ощущение суверенности было на месте, она по-прежнему была у себя, и создавала нечто из своих собственных идей, себя саму, но теперь словно делила мастерскую с другим. Это, не захват, подумала она, а занятие: ничего угрожающего или враждебного в том, как он его осуществил. Она улыбнулась самой себе, потому что это было приятно, и проработала в молчании почти час.

— Ну вот, — сказала она наконец. — О чем мне вам; рассказать?

Алекс отложил журнал и взял в руки блокнот.

— Эмма говорила мне о вашем первом походе в магазин, она сказала, что владелица пыталась обращаться с ней как с юной дурочкой, а вы доставили ее на место и она считает, что вы были превосходны. Можете рассказать об этом? .

— Она сказала, что я была превосходна? Как давно она так думала…

Клер села на кушетку и поведала ему о закупках у Симоны.

— Но, пожалуйста, не используйте название магазина: незачем. Они все одинаковы — продавцы, и даже владельцы, как Симона, не любят покупателей, которые, как им кажется, не богаты, потому что боятся потратить много времени из-за ничего. Я это понимаю, но все равно — отвратительно разделять людей на имеющих деньги и нет.

— А разве некоторые ваши новые друзья так не делают?

— Бывает. Многие из них не задумываются о деньгах у людей, с которыми встречаются в обществе, но некоторые мысленно располагают остальных по тому, сколько у них в кошельке или насколько они известны. На вечеринках они рассуждают о столах "А" и столах "Б", подразумевая те, за которыми сидят знаменитости или щеголи и богачи, куда" и они сами могут сесть и не общаться с теми, которые не произвели на них впечатления.

— Это вас злит?

— Злит, и так, что иногда мне хочется уйти от них и их столов "А". Но меня это и печалит. Я вообще не люблю разделений, а когда они еще основываются на деньгах, то это лишь свидетельствует о бедности души. Меня это очень подавляет.

— А что еще вас подавляет? — спросил Алекс, почти бесцеремонно. Клер взглянула на него удивленно:

— А почему вы думаете, что есть что-то еще?

— Я думаю, что вас что-то печалит. Это не имеет отношения к статье, так что, конечно, вы совсем не должны об этом рассказывать.

Клер уставилась на него. Пробыв с Квентином несколько месяцев, она отвыкла от людей, которые так чувствительны к ее состоянию.

— Да, лучше я не буду. У вас есть другие вопросы?

— Пара. — Он поглядел в блокнот у себя в руках. — Вы говорили, что займетесь добровольной работой, как только устроится ваша жизнь. Вы занимаетесь чем-то таким?

— Пока нет. — Она рассказала ему о занятиях по искусству и дизайну, которые она собирается проводить в окрестных школах с начала года, и о тех, кто уже записался на них. — Я никогда не учила, но — думаю, мне понравится.

— Я преподавал несколько лет в Нью-Йорке. Мне это тоже очень нравилось, но и сильно огорчало. У вас сначала возникает чувство, что вы можете очень многое совершить, а потом — такое же мощное ощущение, что вы очень многого как раз и не можете.

— По чему?

— Потому что есть силы, кроме вас. Лучшие ребятишки — это те, которым родители читали, и с которыми говорили, как с умными людьми, делились с ними мыслями и чувствами, и опытом тоже, водили на концерты, в театры, по зоопаркам, и все такое. Такие дети гордятся собой, они думают, что могут горы свернуть, и впитывают все, что вы им даете, как губка. Но те дети, которых усаживали перед телевизором или бросали на равнодушных сиделок или позволяли бродить по улицам, они просто поглядят на эти горы, пожмут плечами и скажут, что их сдвинуть нельзя, потому что они чертовски велики. Некоторым из них, если им повезет с учителями, удается избавиться от этого, но большинство никогда не поверят, что они могут что-нибудь совершить, и поэтому они не верят в то, что что-то из того, чему мы их учим, им поможет.

— Эмма оставалась с сиделками. Я работала.

— А по вечерам, когда вы приходили домой, спорю, что вы читали ей, беседовали и водили гулять и все прочее. Вы же понимаете, это все, что нужно — несколько часов в день. И я знаю, что не все могут себе это позволить. Если бы в этой стране была хорошая система экономии времени, то тогда… — Он рассмеялся. — Извините, я не собирался произносить речь. Я преподавал пятнадцать лет назад, и меня все еще это тревожит.

— Мне это нравится, — сказала Клер, думая о Квентине, вся страсть которого, казалось, ушла на приобретение и власть. — Мне нравится, когда люди тревожатся о чем-то, что не касается" их самих и денег. Так вы бросили учить потому, что разочаровались?

— Отчасти да. Но я хотел писать и дал себе год на то, чтобы продать книгу издателю. Если бы мне это не удалось, то я вернулся бы к учительству.

— Это была та книга;, которая получила премию?

— Она самая. И я никогда уже не оглядывался.

— . А теперь вы не хотите вернуться преподавать?

— Нет, теперь я подумываю стать официантом или грузчиком. Я рассказывал Ханне обо всем этом. Ханна такой же хороший слушатель, как и вы.

— Ханна учила сорок лет, — сказала Клер задумчиво. — Она никогда не рассказывала нам, что тогда чувствовала, кроме того, что ей очень нравилось помогать детям, когда они приходили к ней за советом. Интересно, была ли она тоже разочарована.

— Возможно, недолго. Можно гадать, что она сменила школу или даже город, чтобы подправить что-то, что ее расстраивало. Она очень внушительная леди.

— Да, это так, но, думаю, и у нее бывают неприятности. Или, даже, это у нас обеих неприятности, потому что плачу я. — Она рассказала Алексу о Форресте Икситере, который, как Ханна, наконец, призналась, собирался построить Центр Поэзии Икситера, отчасти на деньги Ханны. — И я полагаю, есть еще женщины, как Ханна, пожилые, может, быть, одинокие, которые горят желанием ему помочь. Она встретила его в круизе по Аляске, и, уверена, сказала ему о том, что я выиграла лотерею, возможно, только это и сделало его ее близким другом. Ханна обычно очень уравновешена, но сейчас я волнуюсь из-за нее, потому что он ей на самом деле понравился. Она говорит только, что они друзья, и я убеждена, что это так и есть, но он, кажется, способен завести интрижку, чтобы ее очаровать.

Вы с ним не виделись? За все это время?

— Она встречается с ним вне дома, или он ждет ее снаружи в машине. Или он не хочет с нами видеться, и ли Ханна этого не хочет.

— Сколько вы ей дали?

— Пятьдесят тысяч. По двадцать пять за два раза с промежутком в десять дней. Она, конечно, называет это долгом. Но я сказала ей, что больше одолжить не смогу, пока не увижусь с ним и не увижу документы, в которых будет сказано, как он планирует распорядиться с нашими деньгами — проекты, разрешение на строительство, хоть что-нибудь.

Он пристально поглядел на нее:

— Вы очень щедры.

— С Ханной — да. Я люблю ее и доверяю ей с того самого момента, как мы встретились. Но я беспокоюсь. Один мой друг полагает, что ее обманывают, и, конечно, это может оказаться правдой.

— Хотите, я попробую вам помочь? — У меня есть друзья в «Нью-Йорк Тайме», которые могут узнать, существует ли на самом деле проект строительства Центра Поэзии Икситера, они даже могут проверить, как он финансируется. И его лично они могут тоже проверить.

— Спасибо. Да; я хотела бы. Только вот… мне не хочется шпионить за Ханной.

— Вы заплатили пятьдесят тысяч долларов за право выяснить, что происходит — я не назвал бы это шпионством.

— Спасибо, — снова сказала Клер. — И спасибо, что выслушали меня. Вам легко рассказывать.

Их беседа перешла на другие темы, и они говорили спокойно и просто, а за окнами становилось все темнее и день мягко переплыл в вечер.

— Извините, — сказал наконец Алекс, когда Клер поглядела на часы и испуганно вскрикнула. — Я и не думал, что так получится. Я ведь вам уже говорил, да? Здесь так хорошо. Я ухожу, прямо сейчас.

— Да, думаю, вам придется, — Клер улыбнулась. — Иначе я не закончу эту работу.

— Вас не побеспокоит, если я запишу кое-что из этого, перед тем, как уйти? У меня с собой не было диктофона, а я люблю записывать некоторые вещи сразу, пока они на слуху.

— Вы меня не обеспокоите, — сказала она, уже шагнув к рабочему столу. — Почему бы вам не использовать мой компьютер? У него есть «Word Perfect», если вы с этим знакомы.

Он посмотрел на просторный стол, с компьютером и принтером, аккуратно расположенными стопками писчей бумаги, альбомами, кофейными чашками, в которых стояли ручки и ножницы, на горки фотографий и журналов по дизайну. Стол был больше раза в четыре, чем тот, что у него в Нью-Йорке.

— Да, я как раз этим и пользуюсь, — сказал он. — Спасибо.

Клер села на высокую табуретку и поглядела на свой рисунок. Фигура все еще была хороша — она все еще ей нравилась. Она облегченно вздохнула. Частенько, по причинам, которые она не могла постичь, возвратившись к рисунку через несколько часов или дней, она находила его слабым и неинтересным, даже если раньше считала, что он превосходен. Но сегодня такого не случилось, и целых два часа она размягчала линии, делала бутылку длиннее, рисовала ее с разных углов и сверху, выдумывала другой вид: с вынутой и положенной рядом пробкой. Она потянулась за новым альбомом и только тогда осознала, что в комнате тихо щелкают клавиши компьютера.

Он все еще здесь, подумала она удивленно, и обернулась. Алекс сидел перед дисплеем, сосредоточенно хмурясь, и поглядывая время от времени на листки, разложенные на столе перед ним. Карандаш был засунут за ухо. Он был так же поглощен работой, как и Клер, и через мгновение, улыбнувшись, она снова повернулась к своему чертежному столу. Ей было очень хорошо. Она любила это ощущение — сотрудничества в светлой мастерской, вне наружного мрака, ей нравилось, как от них обоих лучилась энергия, когда они создавали, каждый что-то свое, ей нравились их дружеские беседы и то, как молчаливо он занял ее кабинет, это даже лучше, теперь они оба работают, а чуть раньше она одна работала, когда он ожидал. Все еще улыбаясь, она открыла новый альбом и склонилась над ним, и занялась окончательным чертежом всех видов ее новой бутылочки в чернилах и акварели.

Когда она закончила, у нее было четыре листа, и она разложила их на столе, чтобы просохли. Стук клавиш прекратился, и она обернулась. Алекс включил принтер и встретил ее взгляд улыбкой, полной раскаяния:

— Я снова вообразил, что дома. Приношу извинения: обычно я не злоупотребляю приглашениями.

— Вы не злоупотребили. Мне приятно, что вы здесь работаете.

— Что ж, и для меня это было чудесное времяпровождение: у меня не было такого роскошного стола с тех пор, как я продал дом с отдельным кабинетом.

— А почему бы вам еще им не попользоваться? — спросила Клер, удивляясь самой себе. Неужели она действительно хочет, чтобы кто-то делил с ней ее рабочее место регулярно? — Я знаю, что от вашего дома это довольно далеко, но добро пожаловать поработать здесь, когда захотите, все равно, есть ли я дома или нет.

Кажется, мне на самом деле этого хочется, подумала она, и снова поняла, что он не похож на захватчика, он похож на друга.

Брови Алекса удивленно подпрыгнули:

— Какое щедрое предложение. Ханна оказалась в дверях:

— Алекс, вы останетесь на ужин?

— Нет, — сказал он твёрдо и встал. — Я отправляюсь домой.

— Вы не распечатали свою работу, — заметила Клер, улыбаясь.

Он жалобно улыбнулся в ответ и снова сел, затем повернулся к ней опять.

— Лучше я перенесу все на дискету, если у вас найдется лишняя, а потом загружу все в свой компьютер. Я занесу дискету через день-два. Вы не возражаете?.

— Нет, конечно, вам так и следует поступить. — Клер открыла нижний ящик стола и вынула пустую дискету, только что отформатированную. — Не спешите возвращать: у меня их много.

Алекс кивнул, нажал на две клавиши и записал текст с экрана на диск. Затем вынул его и отключил компьютер.

— А теперь я и вправду пойду. Я почти закончил статью, кстати, написал за три часа больше чем за неделю. Я занесу вам копию завтра или послезавтра.

— Ужин? — спросила Ханна, глядя на Клер.

— Нет, я ухожу. Я думала, что сказала тебе.

— Сказала. Мне показалось, что у тебя могли измениться планы.

Неплохая идея, "подумала Клер, и ей стало любопытно, что же такого разглядела Ханна, что поняла, будто бы Клер с большим удовольствием останется дома, чем пойдет с Квентином. Она покачала головой:

— На сегодня я уже договорилась. В какой-нибудь другой раз, я надеюсь, вы останетесь на ужин, — сказала она Алексу.

— С удовольствием. — . Он положил дискету и свой блокнот в портфель.

— Я буду внизу, — сказала Ханна. Когда она ушла, в комнате стало тихо. Клер начала собирать мелки и карандаши и раскладывать их по местам.

— Мне нравится Ханна, — сказал Алекс. — Что бы ее ни тревожило, она кажется преданным стражем вашего дома.

— Вы изумительны. Неудивительно, что вы такой чудесный писатель — вы так ясно видите вещи. Да, она нас охраняет. Когда-то я назвала ее нашей доброй феей.

— Мне это нравится, мы все прибегаем к их услугам. Спросите, нет ли у нее феи-подруги.

Он накрыл компьютер чехлом от пыли и подошел к Клер. Они пожали друг другу руки.

— Я пришлю вам рукопись, возможно, завтра. Но я должен использовать ваше приглашение на ужин.

— Надеюсь, что используете. — Она поглядела на свой стол. — Вы не оставили ни малейшего впечатления о том, что были здесь.

— Надеюсь, оставил что-то, — сказал он спокойно. — По крайней мере, дружбу.

— Да, — сказала Клер. — Я провожу вас.

Она прошла с ним в холл и оглянулась перед тем, как спускаться. Мастерская казалась светлей, чем всегда, видимо, из-за того, что они были там вместе.

Джина и Роз оплатили свои новые ботинки для верховой езды, и Роз поглядела на часы.

— У нас есть время купить тебе несколько пар брюк. Ты же ре можешь все время одалживать мои.

— Почему? — спросила Джина рассеянно. Она взяла джинсовый жакет, подбитый овечьей шерстью. — Это, кажется, отлично подходит ко времени года. Мне надо примерить. — Она скинула свою кожаную куртку. — Твои брюки мне отлично идут, почему я не могу их у тебя брать?

— Потому что тебе нужна твоя собственная одежда, и ты это знаешь. Если ты собираешься участвовать в скачках…

— Я хочу побывать на Олимпийских играх.

— В одолженных брюках? Джина усмехнулась:

— Вероятно, нет. Но лучше бы не тратить денег прямо сейчас: вещи обычно садятся.

— Ради Бога, Джина, я заплачу за них, ты вернешь мне деньги когда-нибудь потом.

— Я бросила работу, ты помнишь?

— И ты будешь работать по пятьдесят, а и шестьдесят часов на ферме. Так что бери, Джина. Давай же, раз уж мы в Нью-Йорке, то надо все сделать сразу.

— Ты права. И я хочу, чтобы ты знала: я отлично здесь провожу время. Вероятно, почти так же, как Клер и Эмма, когда они в первый раз предались магазинным забавам. Ничто не сравнится с тем, как ходить, разглядывать что-то и произносить: «Я это возьму». Я это возьму, — сказала она продавцу, протягивая джинсовый жакет. — И не могли бы вы принести несколько разных пар брюк для езды, примерить? — Она проследила, как"! продавец отошел, и прислонилась к стойке. — Роз, у меня гипотетический вопрос.

— Ты хочешь получить гипотетический ответ?

— Нет, я хочу знать, что ты думаешь. Предположим, что ты узнала, что происходит нечто, и это нечто не совсем законно, а еще кое-что должно произойти через несколько месяцев, даже притом, что люди, ответственные за это знают, что лучше бы этому не происходить. Ты понимаешь?

— Пока да. Ты не хочешь привести пример и просто сказать мне, в чем дело?

Джина вздохнула: .

— Видимо, придется. Что, если бы ты узнала, что кое-что не так с одним из продуктов ПК-20, вроде того, что он вызывает нежелательные реакции у некоторых женщин, на которых его испытывали?

Роз уставилась на нее;

— Ты это слышала?.

— Я слышала это от человека, который видел пару отчетов о "результатах теста с глазным восстановительным кремом. Там разные полусерьезные реакции вроде конъюнктивита, но есть и особенно убийственная: кто-то ослеп на один глаз.

Роз покачала головой:

— Не может быть. Я бы знала. Я была еще с Хейлом, когда проводились все тесты.

Джина вытянула руку:

— Не знаю. Либо это правда, что означает: кто-то подделал результаты тестов; либо нет, что означает: все это приснилось человеку, который мне об этом рассказал. А я не думаю, что ей приснилось.

Вернулся продавец, и они пошли за (ним в примерочную, где стояли два кресла и была вешалка для одежды. Роз села в одно из кресел.

— Если это правда, то им надо отложить выпуск в магазины до того момента, когда они выяснят, в чем проблема и решат ее.

— Может быть, она не решаема. Мне кажется, что это химическая аллергическая реакция. Это все равно, как некоторые люди испытывают аллергию к ореховому маслу: большинство — в порядке, но какой-то процент может просто умереть от него. Если все дело в этом, и если ключевой ингредиент вызывает такую реакцию, может быть, тот самый, лечебный, то им придется зарубить целую линию и начать все с самого начала. Ты полагаешь, Квентин на это пойдет?

Роз поглядела на Джину:

— А ты думаешь, что все правда.

— Я склоняюсь к такой мысли. С другой стороны, я видела сводный отчет об испытаниях, и там не было ни слова об аллергических реакциях.

— Значит, это неправда.

— Да вот как раз в этом и проблема. Правда или нет. — Джина выступила из своих слаксов. — Какие мне примерить сначала?

— Черные. Очень стильные. А как ты сможешь выяснить?

— Понятия не имею. Я думала, тебе что-нибудь придет в голову.

— А никто не заговаривал о перенесении даты выпуска? Или о том, что линию вообще не надо запускать?

— Никто ничего не говорил. Они прут вперед на всех парах. Ты ничего не слышала?

— Я больше не вхожу в их кружок особо доверенных. Они все решили, что Хейл влип.

Джина встретилась с ее взглядом в зеркале:

— Извини.

— Все нормально. Я этого ожидала, и по большинству из них я совсем не скучаю. Мне будет не хватать Квентина: он такой холодный, расчетливый сукин сын, что мне всегда было приятно на него смотреть, хотя бы потому, что у меня-то в жизни есть место для любви.

— А у него нет?

— По крайней мере, мне ни разу не удалось увидеть. Хотя, может быть, с Клер он другой, он слегка воспаряет, когда они вместе на людях. А она в него влюблена?

— Говорит, что нет, но, кажется, на самом деле весьма им очарована. Может потому, что он так отличается от всех мужчин, которых она встречала прежде. Думаю, вот эти я возьму.

— Хорошо. А теперь примерь коричневые. Он может быть бесконечно обаятельным, когда ему что-то нужно. Заставь его рассказывать о путешествиях, и он становится просто чудесным; он везде побывал, у него хороший глаз и он не забывает ничего из того, что видел. Но он создает свой собственный мир, и людям, которые хотят быть с ним, приходится следовать его правилам. В противном случае они исключаются из игры.

— Так он выпустит линию ПК-20, даже если один из продуктов будет опасным?

Роз молчала,

— Конечно, — сказала она наконец. — У него свои правила. — Она поглядела, как Джина надела другие брюки. — Думаю, что смогу поговорить об этом с Хейлом, но тогда он догадается, что все исходит от тебя.

— Не надо этого делать, — сказала Джина поспешно.

— Почему? Они же не будут тебя преследовать, как какая-нибудь мафия.

— Я не знаю, что им придет в голову: ты же сама говорила, что у Квентина свои правила.

— Джина, они ничего тебе не сделают. Зачем им?

— Дело не во мне. — Джина заколебалась. — Об этом я" даже и не думаю. Тут дело в другом и мне это не нравится. Слушай, человек, который рассказал мне об отчетах — это Эмма, она видела их в столе Брикса, когда ждала его, и если они поймут, что я в этом замешана, то и о ней догадаются; они знают, как близка я с ее матерью, и с ней, да и как иначе я могла бы узнать? Ведь сама я с ПК-20 дела не имела. Так что, если Брикс подумает, что Эмма видела отчеты и рассказала мне, или кому-то другому о них, разве для нее это не станет опасным?

— Нет, конечно же, нет. Они бизнесмены; они не разбрасываются людьми. И кстати, что бы там ни видела Эмма, это может быть неправдой. Может быть, кто-то ошибся и нашел проблемы там, где их не было. Если в отчетах все в порядке, разве это не важнее?

— Должно быть. — Джина надела юбку и блузку. — И, может быть, так оцо и есть. Ты, вероятно, права — сотню раз люди, которые проводят тесты, сталкиваются с различными интерпретациями данных.

— И что тогда?

— Они проводят еще тесты или набирают побольше людей для анализа и смотрят, какую интерпретацию они дадут. Испытания всегда штука хитрая, ты же понимаешь — ведь те, на ком их проводят, не живут в стерильных стеклянных колбах, все то время, что они пробуют на себе твой новый продукт, они едят, пьют, моются, используют другую косметик-у и путешествуют черт знает где, в местах с непонятным загрязнением… нельзя проконтролировать, что они делают, и поэтому никогда не узнаешь, что еще наложилось на продукт, когда возникает такая реакция.

— Так почему ты волнуешься?

— Потому. — Джина надела жакет и набросила плащ. — Потому что все, кто смотрит телевизор или читает газеты, слышали о прикрытиях в корпорациях — «Форд», «Доу», «Джи Эм» — и каждый раз, когда я слышу или читаю о ком-то, то всегда думаю — а сколько еще скрытых, о которых мы никогда не узнаем.

Роз обдумала это:

— Ты сказала, что они обычно проводят еще тесты. А по ПК-20 их проводили дополнительно?

— Эмма говорит, что Брикс ей рассказывал об этом. — Тогда, похоже, что они этим обеспокоены. Не думаю, что тебе надо в это встревать. Есть в лаборатории люди, которым ты можешь позвонить после своего увольнения, чтобы выяснить о результатах новых тестов?

Джина кивнула:

— . С этим я справлюсь. Как раз это я собираюсь сделать. И, может быть, чуть-чуть разнюхать до своего ухода. Хотя мне надо быть осторожной. Если бы не Эмма… — Она покачала головой. — Рисковать мне нельзя.

Они вышли из примерочной.

— Но послушай, — сказала Джина. — Если я еще что-нибудь услышу, я собираюсь искать способ донести на этих парней. Я ответственна за это; я не могу просто так отвернуться. Но что тогда делать с Эммой?

— Она сможет укрыться на ферме, — сказала Роз, когда они подошли к прилавку. — Но до этого не дойдет, я не верю. Ты мне очень нравишься, Джина, и мне нравится твое воображение, но на этот раз оно тебя подвело. Все это дело — одно из таких, про которые ты читала или видела по телевизору; ни с кем из тех, кого ты знаешь, ничего подобного не происходило.