Золотой век

Пролог

Бог грозы осветил землю десятком молний. Ещё недавно стоял ясный день, ни облачка на небе, как вдруг с северо-востока, со стороны моря Геллы задул ветер. Он принёс тучи, закрывшие солнце свинцовой пеленой. Они мчались над зелёными холмами, будто небесные кони, что везут колесницу владыки бури. Внезапно занавес из грозовых облаков разорвался надвое. На мгновение высший мир, обитель богов стал видимым для смертных людей. Оружие бога грозы проложило мост между землёй и небом. И на землю пролился дождь.

Дождь с грозой заставил здешних козопасов бросить работу и спрятаться в полуразрушенном строении. Что это было — остатки богатого дома или храм, они не знали. Крыша дома давно провалилась, но людей от дождя защищали перекрытия верхних этажей, сплошь затянутые дёрном. Местами сверху спускались плети плюща и дикого винограда, переплетаясь между собой в живой занавес.

Четверо козопасов разделили укрытие с двумя незнакомцами — стариком и подростком. Закон гостеприимства не позволял влезать в душу с расспросами, выяснять, откуда взялись эти двое путников. Тем более, что в мешке у незнакомцев нашёлся кусок свиного окорока и кувшинчик с вином. Что вместе с лепёшками и сушёными маслинами, которые захватили из дома селяне, создало неплохое настроение.

Они разговаривали о каких-то незначительных вещах, о которых можно говорить и в присутствии посторонних. Однако гадать, когда закончится этот дождь и скоро ли можно будет выйти наружу, им быстро надоело, да и не пристало в общем-то мужам попусту чесать языками, как бабам. Разговоры стихли, каждый задумался о своём.

— Да, а при ванакте Агамемноне такого не было, — поглаживая плешь, обрамлённую пегими клочьями, будто венком, задумчиво протянул один из мужчин, вроде бы и не старый годами, но сильно побитый жизнью, — не, не могло такого быть при Агамемноне. При нём порядок был.

Его сосед, молодой парень, в улыбке которого не хватало двух передних зубов, после такой фразы не на шутку удивился:

— Что ты Агамемнона вдруг вспомнил? Это же давно было.

— Да вот, корет требует с меня двух баранов. А чем я семью кормить буду, про это он не подумал. А почему я что-то должен ему отдавать? Что он для меня сделал? Нет, в прежние времена народу лучше жилось. При ванакте Агамемноне никто бы такого безобразия не допустил.

— Много ты понимаешь! — с высокомерными нотками в голосе ответил ему парень, — при ванакте Агамемноне как раз всё и порушилось. И мор с засухой были. Вот мой дед так рассказывал. Никудышний из Агамемнона был ванакт, говорил. А мой дед был писцом в Пилосе, большим человеком, важным! Он записывал урожай на табличках. Так урожай тогда был плохой, дед рассказывал, что и записать-то нечего. А как пришли «голодные», так деду бежать пришлось. И дворец сгорел. А ты говоришь, «безобразиев не допустил бы».

— А какие они были, «голодные» эти? — спросил у него третий, рыжий, который до сих пор медленно жевал кусочек вяленой свинины, — сколько поминают их, а никто толком объяснить не может. Дед тебе рассказывал?

— Нет, он когда доходил до них, сразу трястись и заикаться начинал.

— От чего трястись-то? От страха что ли?

— Не знаю. От злости может. Говорил мне — когда вырастешь, расскажу и про них. Но не успел, помер раньше.

— Да я не про этого толкую, при котором разбойные пришли, — заявил плешивый, — я про другого Агамемнона, который настоящий ванакт.

— А разве был другой? — не унимался щербатый парень, — я одного Агамемнона знаю, который Атрея сын. Это он на Трою ходил, а потом, значит, в конце и «голодные» появились, сыны Губителя.

— Нет, я совсем про другого ванакта. Вроде дед он был твоего Агамемнона, точно не знаю, но он самый настоящий великий правитель, не то, что эти.

Он махнул рукой в ту сторону, где далеко за холмами находилась главная деревня в округе, где и жил тот самый ненавистный корет, сельский старейшина. Любитель пользоваться чужим добром, пожиратель дармовой баранины.

— Нет, ты что-то путаешь, — продолжал парень, — дед у того правда великий человек был, только звали его не Агамемнон.

— А как?

— Не знаю, вот дед у меня всех ванактов и басилеев знал. Но он грамотный был, а я нет. Знаю только, что при Агамемноне мне бы жить не хотелось. Засуха, разбойники. Нет, сейчас лучше.

Потом он повернулся к страннику и спросил у него:

— Скажи нам, добрый человек. Ты же в разных краях побывал. Туда тоже разбойные добрались, что наши земли во дни деда моего опустошали?

— Это какие разбойные?

Голос у старика оказался на удивление сильным, глубоким, проникающим в само сердце.

— Люди их «голодными» прозвали, потому как жадные они до чужого добра были, — объяснил многосведущий, хоть и неграмотный щербатый, — скот угоняли, жён насиловали, а мужей резали направо и налево.

— Я иное слышал, — возразил старик, — будто прозвали их так потому, что до Атреева мора Пелопоннес процветал, а македны разбойные, о которых ты, верно, добрый человек толкуешь, жили на севере в великой бедности. Их иные и за людей-то не считали.

Хотя говорил старик на здешнем языке чисто, в его речи чудилось нечто необычное. Она отличалась от разговоров поселян, как небелёный плащ из грубой шерсти от тонкого покрывала, что соткано на станке в царских мастерских прежних великих правителей.

— Так и верно, что не люди, — сказал рыжий, — люди по-людски живут себе, а этим только бы жечь да резать. Не зря своего бога Губителем прозвали.

— Менойтий Кривой его видел, — сказал щербатый парень, — в Амиклах. Стоит медный бог, в сто локтей высотой.

— Поменьше, — с улыбкой поправил парня старик, — всего-то в тридцать.

— Да и то страшилище, — сказал щербатый, — одно хорошо — не иначе как ослаб он давно.

— Почему? — спросил старик.

— Ну как? О «голодных» уж сколько лет ничего не слышно, стало быть, и жертвы ему приносить некому.

— С чего ты взял, уважаемый? — прищурился старик.

— Так говорю же, почитай три десятка лет о них ни сном, ни духом.

— Ошибаешься, — возразил старик, — и жертвы есть и жрецы. И бог этот не Губитель вовсе. Иное его имя — Отвращающий зло, а ещё Потрясатель народов.

— Потрясатель народов… — скривился плешивый, — как по мне, так не лучше Губителя.

— Бог Трои это, а теперь и многих племён по обе стороны от Эфиры, — добавил старик, — вот ты, уважаемый, говоришь так, будто эти разорители пришлые во времена деда твоего свирепствовали в Пелопоннесе, а сейчас навроде как нету их. Делись куда-то. Так?

— Ну, вроде так, — кивнул щербатый.

— Так, да не так. Не делись они никуда. Здесь остались басилеями. И в Амиклах, и в Спарте, и в иных местах по всему Пелопсову острову. Вокруг вас живут, неотличимые почти.

— Врешь, дед. Я нашего басилея знаю, он не из этих. Сейчас и на суше, и на море спокойно. Не стало разбойников. И засухи, слава богам, нет. Урожай хороший.

Старик покачал головой.

— А зачем твоему басилею теперь разбойничать, когда он басилей? Ты и так отдашь всё, что ему потребно. Этим твоим «голодным» Пелопоннес в ладони упал, как спелое яблоко. Как дар богов. Потому и не «голодные» они уже. Не зовутся больше старым именем. «Люди дара» они теперь. А иначе ещё — «Люди копья». Копьём же дар взяли, ну и созвучно в вашем языке, что так, что эдак. Или не слышали такое прозвание?

— Слышали, — несколько опешив, пробормотал рыжий, — так, стало быть, и корет наш из этих? Вот же скотина! Я давно подозревал.

— Да не, корет не из этих, — возразил плешивый, — я и отца, и деда его знаю, все тут от века жили. Корет — он просто сукин сын, хоть и наш. А вот в Амиклах и верно народец какой-то не такой…

Повисла пауза, нарушил которую щербатый, который ни с того ни с сего подался вперёд.

— Послушай, добрый человек, — обратился он к старику, — ты я смотрю бывалый, знаешь много всякого, да и говоришь красно. А да ты не тот ли знаменитый сказитель, которого называют Троянцем?

— Верно, зовут меня так люди, — спокойно ответил старик.

— О, прости, что тебя сразу не узнал! — щербатый сразу оживился и повернулся к товарищам, — слушайте, я же его два года назад слыхал! Я тогда сыр привёз корету, а Менойтий вино. Корет гостей принимал. Так вот после того, как они все там наелись да упились, выходит он, вот этот самый человек, да как ударил по струнам, как запел! А я тогда стоял на входе, рядом с конюхами и ключницей, которой сыр отдавал. И все такие, и кто за столом сидел, и кто в дверях стоял. Ох! Вот это было! Я как сейчас помню, что пел ты о смене богов на небесах.

Он кашлянул и пропел:

— Первым правил всем Бог Неба, Бог Грозы ему был чашник, только пищу подавал.

Неважно, что при пересказе стих прозвучал слегка поломанным, но чувство оценили все. И козопасы, и сам сказитель. Видно было, что ему приятно об этом слышать, хотя он пытался виду не подавать. Потому щербатый и продолжал вспоминать.

— А потом корет и гости начали орать — Троянец, мол, спой нам, как наши ваших победили! Спой, как наш царь Агамемнон разрушил вашу Трою! И давай кричать, кто из дедов и прадедов ходил с Агамемноном на Трою. Хотя, все знают, что деды их при Агамемноне коз пасли, кто б их в дружину царскую взял.

Козопас перевёл дух, ибо его захлёстывали чувства, с которыми он редко сталкивался в обычной жизни. Старик с улыбкой терпеливо ждал продолжения. Козопас снова торопливо продолжил рассказ:

— Тогда он вышел вперёд и запел. А никто бы не подумал, все решили, что откажется. Даже ключница так мне и сказала, обиделся дед, не будет ничего им петь.

— Что же не спеть-то, — усмехнулся старик, — от меня и тогда не убыло, да и теперь не убудет.

— И нам споёшь? — спросил плешивый, — про героев?

— Отчего нет? Спою.

Он повернулся к подростку, который всё это время скромно помалкивал.

— Подай-ка мне, парень, мешок.

Подросток не стал протягивать мешок издали, а встал, поднёс его старику и подал бережно, будто младенца, что ещё головку держать не научился.

Троянец развязал холщовый невзрачный мешок и вытащил оттуда ещё один, кожаный. Раскрыв его, аккуратно достал лиру.

При виде её даже несведущие в таких делах козопасы хором ахнули.

Лира была вырезана из черепахового панциря, и вся расчерчена тонким золотым узором — в тени кедровых лап вальяжно улеглись два льва Узор покрывал и еловую перекладину с золотыми колками.

— Это же как надо нить золотую проволочь! — восхитился рыжий, — ведь с волосок!

— Да уж, — согласился Троянец, — теперь такую работу днём с огнём не сыскать.

Он взял в руки костяной плектр и провёл им по струнам из овечьих кишок. Те издали мелодичный звон, но старику он не понравился. Скривившись, Троянец подкрутил колки, ударил по струнам ещё несколько раз. Наконец, недовольная гримаса покинула его лицо.

— Про героев, значит?

— Про вашего спой, — попросил щербатый, — ты про него тогда пел.

Старик ударил по струнам раз, другой, ловко приглушая некоторые пальцами, и заиграл перебором.

— Он прощается с женою, он прощается с родными,

Знает, что идёт на битву, из которой не вернётся.

Это боги присудили ему жребий проиграть.

Щербатый расчувствовался настолько, что принялся подпевать. Но запнулся на мгновение, пытаясь вспомнить, какие слова шли дальше. Немного пропустил, но потом пошло уже более связно.

— … Отвечал тогда герой им,

Ни о чём я не жалею,

Ведь судьбу мне боги дали,

Лучшей нет на свете белом,

За Отчизну умереть.

Троянец видел, какое сильное впечатление песнь произвела на этих людей, которые в жизни много повидали. Только хорошего было в ней мало. Мечты о несбыточном, небывалом и прекрасном проникали и в их мир. Только сказитель стал первым, кому удалось поднять их из тьмы повседневных забот. Они стали наперебой расспрашивать сказителя:

— Это правда, что ты из Трои?

— Да, это действительно так. Но родного города я почти не помню. Когда я был ребёнком, меня увезли на восток.

— А что там, на востоке?

— Там лежала великая страна хатти, — сказал старик.

Голос его дрогнул, а плектр ударил резко, едва не оборвав жалобно звякнувшую струну.

— Да… Была великая страна. Нет более.

На лицо его легла тень. Он поднёс ладонь к сердцу. Подросток, который всю песню стоял рядом на коленях, осторожно коснулся плеча старика. Тот глубоко вздохнул и покачал головой. Ласково взлохматил русые вихры мальчика.

Его родители надеялись на спокойную жизнь, вдалеке от границ, ставших в одночасье немирными. Детство и юность он провёл в огромном городе. Мечтал, что продолжит славу древнего рода и послужит великому лабарне, Солнцу, как все его предки.

Но лабарна, занявший Железный трон в дни юности Троянца, оказался последним правителем хатти. При нём держава погибла. Многие из её людей остались, но им пришлось выживать на развалинах.

Троянец сумел спастись в огне великих пожаров и пережил смерть собственного мира.

Мало что сохранилось в нём от того юноши, полного надежд. Он уже ничем не отличался от здешних бедняков. Но это было всего лишь оболочкой. Ведь тот, у кого в душе хоть раз звучала лира Лучезарного бога, владыки Трои, уже не сможет молчать. Он разорвёт собственную душу, будет умирать в каждом стихе и песне, но люди услышат звук божественной музыки, голос самого бога.

Огонь, уничтоживший столицу хатти, поглотил и города её соперников. Прежний мир рухнул, словно здание, под обломками которого они сидели сейчас. Общее горе, необходимость жить в любых условиях, сблизили бывших врагов.

— Я слышал про великий город далеко на востоке, Хаттусу, — сказал щербатый парень, — лет десять назад, когда купцы из Эфиры до наших краёв ещё доезжали, один рассказывал, что стоит этот город в стране баб-воительниц.

— Ты что несёшь?! Не позорь нас перед уважаемым человеком, — возмутился плешивый, — не надо пересказывать глупые байки про бабье царство. Сам подумай, могло ли быть на земле целое войско, нет, целая страна из одних только девок?!

— И то верно, — поддакнул рыжий, — купцам верить нельзя. Я вот не печалюсь, что они больше не ездят.

— Я тоже думаю, что не могло, — легко согласился щербатый, — но люди ведь попусту болтать не станут. Дед мне рассказывал, что именно с войском из бабьего царства воевал тот самый великий царь, не помню, как его звали, который не Агамемнон. Это когда он захватил Трою.

— Как, он тоже Трою захватил?

— Да, он первый её разрушил.

— А Агамемнону что тогда досталось?

— Не знаю.

Сказитель слушал их и понимал, что подлинная история его родины забывается и становится легендой. Как и рассказы козопасов о времени великих ахейских басилеев. И ещё он видел, что предки этих людей никогда не жили хорошо. Ни при Агамемноне, ни при каком из великих и малых царей. Им всегда приходилось тяжело работать, чтобы обеспечить семью. А в редкие мгновения отдыха оставалось только мечтать о чудесных временах, хоть в прошлом, хоть в будущем.

— Если вы хотите услышать правду о Трое, я расскажу её вам. Но не сказки, не байки воинов о сражениях, в которых они не участвовали. Я расскажу вам правду, которую я прочитал в архивах царского дворца Хаттусы. То, что было написано на деревянных табличках, которые сгорели в пожаре Трои. Даже то, что считалось государственной тайной страны хатти. Как и то, что никогда и никем не было записано, но из уст в уста передавалось в моей семье.

Он вновь прикоснулся к струнам и заставил их трепетать в радостном предвкушении.

— Слушайте! Я расскажу вам, как было на самом деле, и как родилась легенда о Трое. И начну с самого начала, словно со смены поколений богов на небесах. Сначала был золотой век, когда цари были, как боги, и они вершили судьбы мира. Но боги разгневались на людей, и наслали засухи, мор и неурожай, и войну. И наш старый мир умер. Но теперь, он родится заново, воскреснет ещё раз в легенде о Трое.