Зомби в Якутске

Георгий Герасимов ЯКУТСК ОТМОРОЖЕННЫЙ. ИСХОД

Мороз ласкает мою кожу. Неспешными движениями я стряхиваю со своих рук иней. Любуюсь самым ярким солнцем, наслаждаюсь самым свежим воздухом за три месяца.

Я свободен.

Меня зовут Артем. Точнее, меня звали Артемом. Сейчас у таких, как я, нет имен. Да мы на них и не отзываемся. Я — отморозок. Так нас сейчас называют — кажется, вполне официально.

«Отморозкам по трое не собираться!», «К сведению отморозков: во вторник и в среду в связи с проведением праздничных мероприятий территория, ограниченная улицами Курашова, Орджоникидзе, Ярославского, Октябрьской считается полностью свободной от вашего присутствия».

Началось все в первые дни нового года. Мне вдруг стало плохо. Если вы подумали, что я перебрал, то это не так. Я пил немного и, в силу возраста, недолго — в те дни, правда, поднял и за успехи, и за здоровье, и за все хорошее, но иные осиливают в разы большие дозы.

В самом деле, недомогание возникло на ровном месте. Вскоре я уже лежал в постели с сильнейшим жаром, но лежать не моглось и не хотелось — зато почему-то очень сильно хотелось на свежий воздух. Я встал, оделся и вышел на улицу. Обратно я уже не зашел.

Показалось, что на улице я был не один такой. Народу было немного, и тех, кто передвигался очень медленно, ссутулившись и шатаясь, было заметно издалека.

Этой своей нетрезво-стариковской походкой я привлек внимание ментов. Они стали задавать какие-то вопросы; я им отвечал невпопад — и тогда они решили отвезти меня в отделение. До того мне вроде бы полегчало, однако в «воронке» вновь стало плохо.

Привезли, однако, меня быстро. Когда я выгрузился из машины, один из задержавших меня ментов спросил: «Че с твоей рожей?» И тут же — своего напарника: «Ты его отоварил, что ли?» Тот ответил: «На фиг мне это надо? Сам, поди, мордой постучался».

С этими словами мы подошли к двери отделения. Но только один из них протянул к ней руку, как она слетела с петель. Всех нас откинуло прочь: из здания с криком, с воем вынеслась толпа. Я лишь успел заметить, что стена напротив были залита кровью — так, будто по ней плеснули из ведра. Затем дверь захлопнулась, и я обнаружил, что нахожусь во дворе один. Ментов толпа унесла с собой, оставив кровавый след на снегу.

Постояв немного, я направился к воротам. Один из ментов сидел прямо за ними на дороге: он хрипел, судорожно хватая воздух. Поодаль бродили те, кто выбежал из отделения. Мент похрипел еще немного, хрип перешел в сипение, затем он вообще затих, и пар, до того шедший клубами из его рта, перестал выходить. Он встал и пошел.

И я тоже пошел — не зная, куда и зачем.

В городе было шумно. Слышались крики, бились окна, где-то стреляли. Через стеклянную стену одного торгового центра мне предстала такая сцена: из-под кассового аппарата показалась голова — это прятавшаяся кассирша решила оценить обстановку. Результат проверки оказался неутешительным для нее: какой-то парень, прыгнув метров на пять, выбил ее наружу, врезался вместе с ней в стену и впился зубами в горло — кровь брызнула к потолку.

А я шел по улице, и мне было все равно.

Заражение — если это было заражение, — как я понял, произошло практически одновременно. Точной информации не было ни у кого. Новостей извне больше не поступало, Интернет остался только местный: внешка работала еще пару дней, но не обновлялась — разве что какие-то урывочные сведения поступали из северных регионов. Впрочем, сомнений не оставалось: это случилось во всем мире, с разбросом в считанные минуты — может быть, часы. Лишь на некоторых информационных порталах успела проскочить информация о начавшихся где-то беспорядках.

Поговаривали, сработал какой-то экспериментальный вирус — и иммунитет на него выявился у значительно меньшей части населения. Я в эту часть не попал. Так я стал зомби.

Правда, я сейчас пребываю в пассивной фазе. Причина этому — холод. При минус двадцати и ниже с нами не происходит никаких изменений, при комнатной же температуре мы становимся быстрыми, сильными и агрессивными. По состоянию кожного покрова даже можно определить, сколько времени его обладатель провел в активной фазе. Впрочем, зомби — или отморозки, как нас вскоре стали называть — могли и не иметь видимых изменений кожи, если не считать таковыми ее бледность и застывший на ней иней.

Было еще два дня войны. Оставшиеся в живых принялись рьяно истреблять нас. Чтобы обезвредить зомби, достаточно размозжить ему череп — иные нарочно отказывались от огнестрельного оружия и вовсю орудовали ломами, топорами, молотками, кирками, арматурой.

Да, мы были медленнее. Чем холоднее, тем заторможеннее наша реакция и скованнее наши движения. Однако очень вовремя для нас — в первой декаде января — случилось потепление. Нам стало удаваться обезвреживать неприятелей. Однако потери росли. И тогда кто-то додумался бить стекла. Люди отстреливались из окон, но мы размораживали их дома один за другим. Мы раскурочивали трубы, обрывали провода, кабели — вот тогда граждане узнали, что такое настоящие проблемы в сфере ЖКХ!

Часть наших поступила иначе. Хоть пребывание на холоде и является для нас желанным, они пошли к ним, в тепло. И кое-кому пришлось туго.

В общем, вскоре было заключено перемирие. По городу проехало несколько машин с громкоговорителями, и противостояние действительно закончилось. Одни были изнеможены и напуганы, другим просто не хотелось воевать.

Хоть многие дома были выведены из строя, пригодной жилплощади все равно оставалось достаточно. Оставшиеся в живых съехались в менее пострадавшие от войны кварталы — всего их оказалось 16. Соответственно, всю остальную территорию города вскоре прозвали 17-м кварталом.

Нам, обитателям этого 17-го квартала, в места проживания людей вход оказался закрыт — повсюду развесили таблички с надписями «Только для людей», «Отморозкам вход строго воспрещен!» Вооруженные патрули круглосуточно следили за тем, чтобы мы не появлялись возле котельных, прочих важных объектов и вообще не совались в их дворы.

Еще нам запретили ходить в верхней одежде — чтобы отличать нас издалека. Так моей повседневной формой сделалась старая, еще при жизни до дыр заношенная футболка с надписью COME ON BABY, LIGHT MY FIRE. Сейчас дыр на ней прибавилось, благодаря забаве детишек — расстреливать нас из рогаток и воздушек. Были и те, кому проказнички серьезно подправили внешность.

Но объектами развлечения мы сделались не только у малолетних жестоких детей. С Пояркова нам была видна спортивная площадка между домами, в центре которой в землю был воткнут обломок фонарного столба — к нему цепями прикрутили девушку-зомби. И сверху прикрепили табличку «Отморозки, вам тут не рады». Она висела там молча, иногда мотая головой — возле «городской достопримечательности» собирались праздношатающиеся: куражились, фотографировались в разных позах, тыкали в нее палками.

Однажды к пугалу приперлась веселая компания, в составе которой выискался обладатель лирического тенора. Я наблюдал эту сцену. Скорчив страдальческую гримасу и художественно заламывая руки, он принялся выводить:

— Отморо-ожена… Затормо-о-о-ожена… С ветром в поле когда-то… повенчана. Вся ты словно… в оковы зако-ована…

Один из присутствующих подвигал палкой цепи, другой стал поправлять:

— «Уложена» спой, так в рифму будет!

— Драгоце-енная ты-ы… м-моя… же-е-енщина-а-а-а!..

В завершение своей партии он встал перед висящей на одно колено, а остальные захлопали и заулюлюкали.

Однако большинство номеров программы не было столь романтичным. Чаще в наш адрес звучало что-то наподобие:

— Барыгыт баскытын хампарыта сынньыталаабыт киhи![1]

Однажды я наблюдал, как некий субъект в алкогольном угаре приставал к зомби южной наружности. Он отвешивал ему пощечины, приговаривая:

— Давай сдачу! Сдачу давай! А то понаехали в страну олонхо!

Вскоре южанин ему наскучил, и он переключился на местного:

— Тугуй, даа?! Тугу көрөҕүн, сүөhү?![2]

Попавший под раздачу отморозок молчал.

— А-а, маргинал эбиккин дии! Зомби буолбут маргинал! Этэбин, дуо? Эн урут эмиэ зомби этиҥ! Мэ, билээт![3]

И с этих слов он плюнул отморозку в лицо. Я потом видел этого отморозка несколько раз — он так и ходил с примерзшим харчком на щеке.

Времени у нас теперь было много. Чем мы его занимали? Мы делали то, что привыкли делать, правда, уже без смысла и целеполагания — обычное дело при вырождении.

Я, к примеру, ходил от универа к себе домой и обратно — и там, и там было пусто. Пытался найти маму — и однажды я все же ее встретил. Она посмотрела мне в глаза и сухо сказала: кто бы ты теперь ни был, ты — не мой сын. Потом развернулась и пошла прочь. Думаю, она плакала.

Дело, возможно, в тех двух днях террора. Или во взгляде. Нам то и дело говорили, что взгляд у нас — пустой, бессмысленный. Людям объяснили, что мы уже умерли — поэтому родственные связи не могут иметь значения. Что мы-то уж за них точно не переживаем — и это действительно было так. Ни чувств, ни чувствительности.

А еще я имел привычку заглядываюсь на девушек. Раньше я делал это тайком — а сейчас стал оборачиваться вслед за ними и стоять, наблюдать. Вроде бы и не хотел, а приходилось. Девушки это замечали и, если не проходили молча, то комментировали это примерно так:

— О дьэ, наhаа ынырык![4]

Однажды напротив автовокзала мне попалась целая стайка длинноногих красоток. И мое внимание не осталось ими незамеченным. Они принялись слать мне воздушные поцелуи и наперебой кричать:

— Вау, какой красавчик!

— Чмоки, сладенький!

— Какой пылкий кавалер!

— Горячий!

— А зомби как-нибудь размножаются?

Тут одна вышла вперед и со знакомыми интонациями вывела:

— Ряженый мой, суженый, голос твой простуженный…

И немедленно загоготала, а вместе с ней — и все остальные. Вдруг из-за их спин вышла еще одна и сказала:

— Прекратите, как вам не стыдно! Он же еще совсем мальчик!..

Она подошла ко мне и протянула мне руку — так, чтобы я за нее взялся, за локоток. И мы пошли вместе. Вслед мы услышали:

— Мальчик и мальчик, какая разница, все равно отмороженный…

Какое-то время мы молчали. Возле Сбера она наконец спросила:

— Как тебя зовут?

— Женя, — почему-то соврал я.

— А меня — Сардана. Ты не обижаешься на девчонок?

— Мне ничего не остается, кроме как сохранять хладнокровие.

Она взглянула на меня, в глазах ее я увидел легкое недоумение.

— Я бы на твоем месте на них разозлилась.

— Да я как-то и не понял, что они имели в виду. Что-то там про простуду, сладкое и горячее. Наверно, про чай с малиной или медом.

Сардана прикрыла лицо варежкой. Однако, моя реакция была неожиданной и для меня самого. Я даже и не раздумывал особо, прежде чем отвечать. И мне явно удавалось производить впечатление. Прежде с девушками у меня как-то не очень ладилось — наверное, я портил все своей чрезмерной охотой и нетерпением. Нынешней сдержанности мне как раз тогда и не хватало…

Словно прочитав мои мысли, Сардана спросила:

— Почему ты так смотришь на девушек?

— Я так и остался девственником.

— О, как печально. Ты жалеешь об этом?

— Ты не поверишь — мне сейчас без разницы. Да у меня и не получилось бы. Видишь, я даже уже не боюсь в этом признаться.

Меня вовсю несло.

— И вообще, мы же кровожадные, а не похотливые. Если б были похотливые, то это было бы интересно… Почему-то не уверен, что так было бы лучше…

Она укоризненно покачала головой — и засмеялась, звонко и нежно, чуть запрокидывая голову. Я же не мог сдержаться:

— Лайк э верджин… Пам-па-парам-пам-па-пам-пам… — делая похожие на непристойные движения.

— Ты какой-то странный зомби, — перебила мое блеяние Сардана. — Остальные отвечают как-то медленно, односложно…

Я хотел ответить: «Может быть, потому, что с нами и не разговаривают по-человечески». Или: «Душевная теплота нас тоже заводит». Но успел принять решение относительно этого пафоса:

— Мне выбирать не из чего — я говорю так, как у меня выходит. Немного отмороженно, да?

Тут сзади послышался скрип тормозов — мы уже были на перекрестке у «Норд-Хауса». Из «крузака» выскочил белобрысый чувак в камуфляже.

— Я не понял, че это за хрень?

— Отстань, Влад.

— Че за хрень, я тебя спрашиваю?!

— Не видишь — мы разговариваем. А ты уже и шпионов ко мне приставил…

— Потому что ты ведешь себя, как дура!

— Ну, раз я дура, стерва и б…ь, то это вполне естественно.

— Так… садись в машину.

— Да ну тебя.

— Садись в машину, я сказал!

— Не сяду!

— Слышь, ты… Садись, а то пожалеешь!

— Да? И что ты мне сделаешь?

Чувак достал пистолет, передернул затвор и приставил к моей голове.

— Так сядешь или нет?

— Ну ты и сволочь…

Сволочь выразительно подняла руку с пистолетом и надавила так, что я чуть не упал. Сардана произнесла про себя какое-то ругательство и направилась к джипу. Этот Влад постоял, постоял и с размаху влепил мне рукояткой в скулу — так, что я подлетел. Уже из сугроба я услышал:

— Еще раз увижу, как ты с кем-то под ручку ходишь, урод — расколотка из тебя будет. Я тебя запомнил!

И, уходя, бросил:

— Консерва тухлая…

Теперь у меня слева вмятина — как напоминание о лучшем дне моей… Я не знаю, как это назвать.

Мы, зомби, ко многому питаем безразличие. До поры до времени нас не заботило наше будущее — а оно находилось уже рядом, где-то в двух-трех неделях. Когда в один пригожий день случилось -19, все мы почувствовали неприятное возбуждение и беспокойство. Каждый, кто побывал в активной фазе, знал, насколько это больно и неприятно. Так что вопрос заимел для нас некую актуальность.

Впрочем, людей наше будущее заботило не в пример больше. Как-то по улицам проехался микрик с громкоговорителем: нам предлагалось отправиться на Полюс Холода в Верхоянск. Почти сразу появился другой микрик — в качестве конечного пункта вояжа указывался Оймякон. На перекрестке Ленина-Кулаковского экипажи выгрузились из машин и устроили знатную потасовку — с расквашенными носами, выбитыми зубами, матом и проклятьями.

Вечером того же дня по городу был запущен милицейский УАЗик — теперь мы должны были направиться на Северный полюс. Кто-то, может, и ушел, но вскоре выяснилось, что там температура поднимается до нуля. Это обстоятельство в корне все меняло: в состоянии полной активности хоть как-то забываешься, а так…

Прошла еще неделя — и начался очередной виток суеты. Речь коменданта транслировалась по всему городу и окрестностям.

— Уважаемые товарищи зомби! Некоторые вопросы требуют незамедлительного решения. Мы нашли для вас два варианта. Оба они тщательно подготовлены, действенность их заверена нашими ведущими учеными. Некоторые из вас спустятся до зимы в подземную лабораторию Института мерзлотоведения, в которой дополнительно установлены мощные холодильные агрегаты. Все вы туда не поместитесь, конечно. Поэтому мы с гордостью представляем вам второй вариант. Мы подготовили для вас специальный самолет… специальные самолеты-рефрижераторы. Они доставят вас в Антарктиду! Там стрелка термометра не поднимается выше минус двух градусов! Уверен, это оптимальное решение для всех…

Потом выступил какой-то профессор и объяснил, что упомянутые в речи коменданта минус два градуса даны по его шкале, в которой за нуль взята температура перехода зомби в активную фазу.

Далее какой-то вояка представил нам порядок действий. Загрузку предполагалось осуществить определенными партиями, которые формировались по месту текущей дислокации. Я попал в ту часть, которая направилась по Портовской, в третий поток. Еще до захода солнца я был на Гагарина.

Когда ворота открылись, и наш поток направился к стоявшему напротив здания аэровокзала самолету, меня остановил охранник с автоматом.

— Эй, ты, иди-ка сюда, — глаза его блестели. Из спортивной сумки он извлек две бутылки «Гленморанджи». — Это вискарь, понял? Нехеровый вискарь. Так, значится, берешь это дело и несешь хлопцам из охранения на дальней полосе — вон, в ту сторону. Скажешь, от Гарика. Делаешь это шустро, понял? Времени у тебя — полчаса максимум. Находишь, отдаешь, возвращаешься, садишься, угребываешь — ферштейн? И смотри, пойло зачотное, просрешь — я тебе лично череп вскрою. Все, вперед, гаденыш!

На дальней полосе покоились обломки рухнувшего в день заражения «Боинга». Никого возле них я не обнаружил. Зато обнаружил кучу пустых бутылок. Хлопцы явно не скучали. К тому же, морозец к вечеру ударил крепкий. Это значило, что хлопцы, скорее всего, продрогли и оставили свой пост. И это значило, что… я шел медленно.

Словно в подтверждение этого мимо стремительно пронесся 76-й. Еще медленнее, чем в эту сторону, я двинулся в обратную.

Гарик был немного раздосадован.

— Ты че, удод, рейс свой просохатил?! Оставь бухло, где стоишь! Че с тобой делать-то тогда, а?! Пристрелить тебя, что ли? Че ты встал тут, консерва? Пшел вон отсюда! Жди теперь новый борт, чуркестан тупорогий! Будет скоро.

И я пошел обратно за ворота.

Следующая загрузка осуществлялась уже под светом прожекторов. Охрана времени даром не теряла. Теперь хлопцы собрались в одну кучу и со стороны давали ценные указания своему приятелю:

— Серега, вон ту прихвати, она почти целая! И эту тоже!

Серега, держа в одной руку поднятый кверху АКСУ, подходил к тем, на кого указывали, выхватывал из толпы и швырял в сторону своих:

— Пош-ла…

Подобравшись к очередной «избраннице», он просигнализировал:

— Слышь! Да она же без глаза!

— А… ниче! Морду прикрыть — так сойдет.

Один, шатаясь, вышел и дал очередь поверх голов. Это был упоротый в хлам Гарик.

— Легли, с-суки!.. Легли, я кому сказал, б…ь?!

Серега, видимо, сообразив, что Гарик может ненароком промахнуться в воздух, посмотрел на него виновато:

— Да забей, пусть идут.

С последней бабой-зомби Серега бежал уже сам, держа ее за загривок. Еще один помог ему закинуть ее в грузовик, после чего он прыгнул в стоявший рядом джип. Оттуда раздалось:

— Ты-то куда, ты же здесь!

— Да л-ладно, че с ними будет?

Кортеж двинулся в сторону ангаров.

К самолету мы шли сами. Передние ряды уже прошли по трапу через задний люк. И тут я произнес:

— Номер тот же самый.

Шедший передо мной высокий зомби остановился и обернулся. Его длинные волосы полностью закрывали лицо.

— Этот самолет уже летел сегодня, — добавил я.

Высокий повернулся обратно.

— Я Г. Г.! Я умный и со-о-бра-зительный! Нас о-бманывают! — сказал он громко. И, не дожидаясь реакции остальных, зашагал в сторону передней части самолета. Я и еще отморозков пятнадцать двинулись следом.

Едва мы поднялись по трапу, как люк открылся, и из него показался человек. Незажженная сигарета повисла в углу рта и, сорвавшись, полетела вниз. Человек заверещал и сиганул вслед за ней. Мы же пошли внутрь. Там мы какое-то время стояли и ждали, пока проморозится. Затем часть пошла в нижнюю кабину, донимать штурмана. Я с остальными поднялся в кабину пилотов.

— Пирожок, йоптить, не май-месяц же!

Тут пилот обернулся. Взгляд его показался растерянным — но ненадолго.

— Вам чего надо, ребята? Я вас к себе не приглашал.

— Самолет улетел недавно.

— Да, улетел, и что?

— Этот самолет улетел недавно.

— Вы что тут, совсем тормоза? Позавчера я улетал, пробным маршрутом. Все нормально там, полоса готова, пингвины вас ждут не дождутся. Вот только обратно прилетел, и сразу снова лечу.

Все стояли, молчали. Пилот понял, что ему не поверили.

— Где Пирожок?

— Улетел, — ответил ему Г. Г.

— Куда улетел?

И снова никто не ответил ему словом.

— И что, далеко улетел?

— Нет. Приземлился жестко. Но не аварийно.

— Сыкун, б…ь. Пошли на хрен отсюда, все. Тут, б…ь, положено только пилотам находиться, а не всякому мерзлому сброду. Что, непонятно?!

Однако, он быстро научился понимать отсутствие ответа.

— Я вас сейчас всех поодиночке ухайдокаю, — сказал он и тут же зарядил кулаком ближнему отморозку. Тот пошатнулся, но не упал — пилот ударил его еще. И тут один приблизился и свалил его хуком в челюсть.

Еще один уселся в кресло и начал что-то нажимать.

— Остыньте, ребята, вы чего… — пробормотал пилот, покуда четверо зомби волокли его в заднюю часть кабины. — Вы что делаете, придурки? — простонал он оттуда. — Как вы полетите, вы же ничего не сможете! Ты же, блин, даже не знаешь, что там к чему!

— Йа геймер, — ответил ему отморозок из кресла.

Теперь настал черед пилота отмалчиваться.

Паузу прервал тот, кто его свалил:

— Йа боксер!

— Да у вас там горючки часа на два лету! Не будет вам никаких пингвинов, м…чье консервное!

— Йа геймер! Пи-и-и-иу, бум, бабах, гейм овер!

— Что?

В очередной раз изобразив нашу сообразительность, пилот потянулся в карман — и достал оттуда мобильник.

— Так вот что ты задумал, сучонок… Алло, Петрович! Этих не получится высыпать. Ну вот так вот, не получится! Эти извращенцы все просрали… Говорил же: замените, вам бы там по любому хватило!.. Пирожок, чмо, слинял. Петрович! Вам тут Нью-Йорк показать собираются! Да!.. Да, я понял. Я сам. Ага. Да, сам! Ладно, давайте, мужики…

Потом он позвонил сыну. К этому времени 76-й вырулил на взлетно-посадочную. Когда самолет пошел на разгон, Г. Г. обратился к пилоту:

— Сотовые выключаем!

— Ага, сейчас выключу. Я сейчас вообще все выключу. Вот только еще один номерок наберу.

Сделав итоговое движение большим пальцем, он произнес:

— Жарьтесь, гниды.

Едва передние колеса оторвались от земли, я услышал глухой удар. Нас всех швырнуло наверх и на лобовое стекло, затем болтнуло так, что мы сделали круг по потолку, стенкам и полу. Я увидел оставшуюся часть самолета, полыхавшую ярким пламенем. Она заворачивалась в сторону. Кажется, это называлось дрифтом. Из нее высыпались и разлетались по летному полю горящие головешки, части тел. Потом снова раздался грохот — это рванули уже топливные баки. Шлейф огня метнулся в нашу сторону. Пахнуло нестерпимым жаром.

Последнее, что я запомнил — выпученные глаза пилота прямо перед моим лицом.

Когда очнулся, услышал чей-то крик. Сначала он шел как будто издалека, но с каждой секундой звуки становились все явнее и явнее. Я повернул голову и увидел мужика, который стоял возле бортового ГАЗ-66 с надписью «ЛЮДИ» и подосипшим голосом орал:

— Оо, дьэ, бырах итинтиккин! Олор манна, айаннаатыбыт, түргэнник![5]

Поняв, что это мне, я направился было в его сторону — и обнаружил в своих руках что-то темное. Это была голова пилота. Я узнал ее, несмотря на прокопченность и выгоревшие брови. Видимо, я немного погорячился. Голова что-то пыталась сказать, но у нее, естественно, ничего не получалось.

Выбросить ее? Но она ведь совершенно беззащитна: ни с места сдвинуться, ни за себя постоять. Я прижал ее к своей груди и пошел к грузовику.

— Бырах, диэтим![6]

Из машины высунулся водитель:

— Ыллын ээ, ылар буолласына, хайыаххыный…[7]

В кузове под брезентом сидели еще зомби. С усеянного мертвыми костями летного поля мы двинулись в сторону Мархи. Проехав ее, мы оказались на Намцырском тракте. Где-то под горой нас ждали.

Водила выскочил из машины:

— Еще семерых привез! Или восьмерых…

— Ты че, считать разучился? — принимавший груз пожилой мужик в камуфляже нахмурился.

— Так… это…

— Трудно, что ли, было по головам посчитать?

— Ну раз по головам, то восьмерых!

Мы выстроились в ряд. Пожилой прошел вдоль него, похлопал меня по опаленной щеке:

— Красавчик!

Тут он заметил голову и поправился:

— Красавчики!

Привезший нас грузовик поехал обратно. Проводив его взглядом, пожилой глубоко вздохнул и показал в сторону города:

— Ваших там бьют. Конкретно бьют. В этот раз лучше подготовились. Варфоломеев штабом руководит… Такой вот прикол. Мы с вами иначе поступим. Мы на самом деле отправим вас в вашу Антарктиду. Все это мы готовили сами, наверху нам в этом не помогали. Поэтому подготовились, как смогли. Допускаю, доберутся не все. Но процентов 80 я вам дам.

Подъехала «санитарка», из нее выбрались еще четыре зомби. Внимание пожилого переключилось на них. К нам подошла девчонка, явно школьница — тоже в камуфляже:

— Следуйте за мной.

Пройдя через лесок, мы оказались на поляне. На ней располагалось с полтора десятка воздушных шаров. Усадив нас всех в одну гондолу, школьница принялась нас инструктировать:

— Летите все время на юг, желательно не опускаться ниже девяти километров, слишком высоко тоже не забирайтесь, чтобы контроль не терять, посматривайте на термометр, если будет ближе к минус двадцати — поднимайтесь выше, каждая тысяча метров — это шесть с половиной градусов…

Из леса показался пожилой, он орал в трубку:

— По Маганскому их веди! Гони что есть дури! А, блин, какая на «шишиге» дурь…

Все, кто были на поляне, принялись переглядываться.

— У нас скоро гости будут!

— Может, начнем уже по одному запускать? — спросил кто-то.

— Ну, минут десять-то как минимум у нас есть. Может, дождемся еще Володи с Герой. Едут уже, должны прорваться. Но готовность к запуску — максимальная!

Я спросил у одного из них — того, что стоял возле нашего шара:

— Кто вы?

— Мы — гребаные гнилые толерасты. На самом деле, мы — все еще люди.

И, заглянув мне в глаза, он добавил:

— Удачи вам, пацаны.

Когда мы летели еще на высоте птичьего полета, отдаляясь от освещенного заревом пожаров и восходящим над Леной солнцем Якутска, я посмотрел вниз и увидел на трассе толпы плетущихся в его сторону зомби. Гонимые ранней весной, они шли на север в поисках хотя бы временного спасения. Передние уже прошли Покровск, и поток этот не прерывался даже на подходе к Качикатцам… А дальше видимость заслонили облака и туман.

Теперь это все подо мной, далеко от меня.

Мороз ласкает мою кожу. Неспешными движениями я стряхиваю со своих рук иней. Любуюсь самым ярким солнцем, наслаждаюсь самым свежим воздухом за три месяца. Теперь я это умею.

Голова смотрит куда-то мимо меня безучастно. Ну и что, я тоже так смотрю. Может, когда-нибудь у зомби будут свои доктора, которые будут пришивать им части тел. Тогда я узнаю, что она мне говорила тогда, на летном поле. Если нам повезет, и наш шар долетит, то мы еще долго будем вместе… А если не повезет, так хоть будет трапеза напоследок.

Я свободен, я лечу.