Зона

В УЧИТЕЛЬСКОЙ

В учительской говорили сразу несколько человек.

— Не знаю, что с ним делать? — возмущалась учительница литературы Алла Алексеевна. — Написала пять рапортов, а дело ни с места. Обозлился, даже на уроки не хочет ходить, а не то что отвечать. Говорит: «Из-за вас меня всем лишили, больше нечем».

— А вы бы попробовали с ним без рапортов поговорить, посоветовала Варвара, почему-то вспомнив безвременно погибшего Петрушина. — Может быть, у него что-то не ладится, может быть, в других делах запутался. Вот и психует. Поговорите с начальником, пообещайте свидание с родней восстановить.

— Что делать? Что делать? — повторяет неизменную поговорку физик Валерий Иванович. — Я ему говорю: вот тебе сто параграфов и учи. А он мне в ответ: «На трояк и половины хватит!» А этот новенький, из десятого, до чего нахал! Поставь тройку и все тут. Мне, — говорит, — в ларек надо! Я ему: — Отряд три раза в месяц отоваривается, а ты три раза на неделе отпрашиваешься! Может быть, тебя на месячишко того? «За что! — шумит, — у меня и так начальник все «ларьки схавал».[1] — А тогда чего отпрашиваешься? Вот нахал!

Молодая «первокурсница», муж у нее на первом курсе в военном заведении учится, щебечет:

— Вот ученики записочку подкинули, а там «для увеселения мужа»! Слушайте: «Брак — событие, после которого перестают покупать цветы и начинают покупать овощи». «Кровать — наша жизнь, на ней рождаются, любят и умирают». «Целуя мужчину, помни, что за красивыми губами могут быть гнилые зубы». «Влюбиться с первого взгляда — это все равно, что влезть в трамвай, не взглянув на номер». «Чем отличается корова от ...»

— Ну что замолчали? — засмеялась Мария Ивановна. — Будете восторгаться, завтра они начнут знакомить вас с лагерными поэмами.

— Да ну? — удивилась новенькая. — Есть поэмы? Почитать бы!

— Не советую, — серьезно предупредила Мария Ивановна.

Через тонкую перегородку биологического кабинета было слышно, как в соседнем классе переговаривались в перемену учащиеся. Варвара расставляла деревянные подставки с пробирками, невольно слушала:

— А ты, длинный, из-за чего тут торчишь? Небось по женской части?

— А что?

— Да ничего. Я тоже. Увидели, идет себе лесочком из поселка. Такая, сам понимаешь, какая.

— Что «б.у.»?[2]

— Может быть, и «б.у.», кто их разберет. Генка предложил А что есть на свете законный кодекс, мы и не знали.

— Так уж и не знали?

— Да, вроде, что-то слышали, не доходило. Не думали, что и нам отколется. Теперь вот в школе изучают, а нам кто говорил? Мама с папой? Или учителя? Они — стеснительные, многие сами замужем не были, «синие чулки». «Вы — дети!» На суде сидели, сокрушались. Биологичка так и сказала: «Мне бы самая стать предупредить!» То же и историчка лепетала. «Чулки»! Побольше бы говорили об этом в нормальной школе.

— А у нас что не нормальная? — вмешался в разговор Пчелкин. Его Варвара сразу узнала по голосу.

— Конечно, не нормальная; вечерняя, сменная, общеобразовательная. Загнали сюда и сиди.

— Загнали! — передразнил говорившего Пчелкин. — Посмотрите, какой баран кудрявый, длинноногий выискался! Я лично пока все корочки не положу в карман, на свободу не пойду.

— Он не пойдет! Да и захотел, кто тебя, Пчела, выпустит? Глухарь! С глухой статьей насидишься, даже на поселение не выйдет!

— Сам ты, глухарь! Помиловочка третий месяц гуляет. Точно, скоро к Маньке-заочнице поеду, вот только корочку за классность положу. А ты чего все молчишь? Били кулаком, ты и рос дураком? — веселился Пчелкин.

— Ты сейчас доблатуешься! — прохрипел вдруг густой бас. — Начнешь сапоги ушами чистить.

— Ах, ах, испугались! Коленочки поджали. Небось, по пятьсот пятой за людоедство сидишь? Вместе пили, одного съели?

— Ешь что попало и болтаешь что попало, мордоворот, — огрызнулся все тот же густой хриплый бас. Разговор неожиданно прервался. В класс вошел Валерий Иванович.