Зона поражения

У нашего соседа, 1-го батальона, возникли проблемы на Шэнкилл-роуд. Дошло до того, что в одну кровавую ночь беспорядков они застрелили четырех бойцов Ассоциации обороны Ольстера. Я был солдатом патруля, отправленного в качестве подкрепления. Почти сразу после того, как мы прибыли на базу роты на Теннант-стрит, боевик Ольстерских добровольческих сил¹⁸ открыл огонь по обложенному мешками с песком наблюдательному посту, расположенному на вершине приземистого двухэтажного здания из красного кирпича. Часовой открыл ответный огонь, попав человеку в грудь, и винтовка «Армалайт» была изъята. Больше в ту ночь перестрелок не было. Я еще не знал, что в будущем полицейский участок Королевской полиции Ольстера, расположенный на этой улице, сыграет важную роль в моей жизни.

*****

Операция «Моторист» продлилась всего два с половиной месяца, но даже такие люди, как я, которым нравился Ольстер, устали от этого места. Я с нетерпением ждал заслуженного отпуска. Моя молодая жена провела со мной всего несколько недель, и мне нужно было время, чтобы подобрать жилье. Но не успел я бросить чемоданы, как супруга вручила мне письмо, в котором говорилось, что я должен вернуться в Ольстер в качестве свидетеля в суде над арестованным мною человеком из ИРА. Отпуск у меня продлился меньше двадцати четырех часов.

Суд проходил в старомодном стиле, с присяжными из двенадцати честных и неподкупных людей. Позже, из-за трудностей, связанных с запугиванием, были введены закрытые судебные заседания, в которых все дело вел один судья. Человек из ИРА, который вернулся, чтобы отомстить за смерть своего брата, отказался признать полномочия суда, поэтому его защиту за адвоката вел сам судья, предоставив ему все возможные преимущества. На протяжении всего процесса террорист сидел на скамье подсудимых, зевая и изображая безразличие. Ему были предъявлены три обвинения: хранение винтовки «Гаранд», хранение винтовки «Армалайт» (местонахождение которой он указал на допросе в полиции) и членство в ИРА. Мы ожидали, что он получит максимум года четыре.

Когда дело дошло до вынесения приговора, судья, почти с болью, напомнил ему, что мы живем в неспокойное время, сказав при этом:

— Приговоры должны отражать это время. По первому пункту обвинения, владение винтовкой «Гаранд», я приговариваю вас к шести годам лишения свободы.

Плечи человека из ИРА опустились.

— По второму обвинению, владению винтовкой «Армалайт», я приговариваю вас ко второму сроку в шесть лет, который будет исчисляться последовательно.

Колени подсудимого подкосились, и два тюремных охранника поддержали его.

— По третьему обвинению, членству в ИРА, я приговариваю вас еще к пяти годам.

Со скамьи подсудимых раздался тихий стон. Судья поднял голову и продолжил:

— Но этот срок будет исчисляться параллельно. Таким образом, вы отбудете в тюрьме в общей сложности двенадцать лет. Вам все понятно?

Человек из ИРА тупо кивнул. Когда его наполовину выносили, наполовину вытаскивали из зала в камеры заключения, он вдруг обрел голос и закричал:

— Да здравствует ИРА!

Двери, ведущие в камеры, оборвали его слова. Позади меня офицер Королевской полиции Ольстера, который вел дело, наклонился вперед и сказал:

— Его карьера в ИРА закончилась, так и не начавшись.

Я был просто счастлив, что смог вернуться в Олдершот и получить отпуск. Пока я ждал, когда меня отвезут на армейскую базу, а затем в аэропорт, я накоротке встретился с преподобным Йеном Пейсли. Огромный человек, который в отличие от своего публичного образа, разговаривал очень тихо и был неизменно вежлив.¹⁹

После отпуска мы снова вернулись к привычной рутинной батальонной жизни. Через пять недель мы должны были отправиться в Малайю, но перед этим Олдершот потрясло известие о жестоком похищении. Теплым летним днем темная машина с визгом остановилась у ресторана «Kentucky Fried Chicken» на Хай-стрит и сидевшие в ней люди схватили картонную фигуру основателя сети, полковника Сандерса. Но прежде чем автомобиль с ревом уехал, визжа шинами в истинно гангстерском стиле, на порог ресторана была брошена записка. В ней говорилось: «Мы похитили полковника Сандерса. За его возвращение требуем четыре больших ужина из жареных цыплят из Кентукки с кока-колой. Выставьте ужины в парк напротив в три часа дня, или же полковник свое получит».

В ответ на требования похитителей ресторан вывесил в своем окне следующую записку:

Мы не поддадимся на вымогательство.

Немедленно верните полковника.

Полиция проинформирована.

Население Олдершота затаило дыхание. Ждать пришлось недолго. На следующее утро в ресторан доставили конверт с отрезанным картонным ухом полковника и запиской следующего содержания: «Мы не блефуем. Это наше последнее предупреждение. Платите или будет хуже».

Представитель полиции Олдершота с мрачным лицом сообщал местной газете: «Очевидно, что мы имеем дело с очень опасными людьми. Тот, кто отрезал ухо беспомощному картонному манекену, способен на все. Наше расследование сосредоточено на Монтгомери Лэйнс и, в частности, на базе 2-го батальона Парашютного полка». Так оно и было. Полномасштабный обыск казарм был начат в выходные, когда, как предполагалось, похитители могли быть свободными от несения службы. В расположении батальона были обнаружены спящими несколько женщин, их выгнали, но полковника Сандерса не нашли. Напряжение нарастало. Похитители могли быть обнаружены в любой момент, и столкнуться со всей строгостью гражданского и армейского законодательства, поэтому они отреагировали с безжалостностью, которая потрясла весь Олдершот. В темную воскресную ночь под дверь ресторана был подброшен пакет, который обнаружили только в понедельник утром. Содрогнувшиеся от ужаса продавцы обнаружили в нем расчлененные останки полковника. К ним прилагалась последняя записка, в которой было сказано просто: «Вас предупреждали».

Несмотря на тщательное расследование, проведенное как военной, так и гражданской полицией, похитителей так и не нашли. Они и по сей день остаются на свободе, а их личности защищены кодексом молчания Парашютного полка. Я же остаюсь нем, как рыба.

*****

В конце 1972 года мы отправились за границу в Малайю для обучения тактике ведения боевых действий в джунглях. Днем было тяжело, и все с нетерпением ждали ночи. Никому не под силу ориентироваться в джунглях с заходом Солнца — но один офицер решил попробовать. Под проливным дождем мы растянулись на многие мили. Если в кромешной тьме ты хоть на секунду потеряешь связь с человеком впереди себя, это означает, что ты заблудился. На протяжении ночи раздавались крики людей, сваливавшихся в сторону от тропы. Я поскользнулся в грязи и схватился за ближайшее дерево, и тут что-то укусило или ужалило меня. Отпрыгнув назад с криком боли и удивления, я натолкнулся на того, кто стоял позади меня, и в считанные секунды мы превратились в бесформенную массу рук и ног, летящую вниз по скользкому склону. В конце концов, всем было приказано оставаться на своих местах и дожидаться рассвета. Ночь была жалкой. Соорудить гамаки или даже навес из пончо мы не смогли, поэтому все сидели под своими индивидуальными плащ-накидками, мокрые, холодные и несчастные, терзаемые каждым пролетающим насекомым или пиявкой, которой хотелось нас цапнуть.

Моя рука начала пульсировать. Когда я ее разглядел в первых лучах утреннего света, то чуть не упал в обморок: она распухла и стала почти вдвое больше своего обычного размера. После доклада медику роты, меня отправили на срочную эвакуацию. Я оказался не один такой — наша ночная прогулка обошлась подразделению в две сломанные руки, сломанную ногу и сильно вывихнутую лодыжку. Вся рота ужасно пострадала от укусов насекомых и нападений пиявок. На одном бедолаге было обнаружено двенадцать таких тварей. Никогда не передвигайтесь по джунглям ночью — этот урок в САС усвоили много лет назад, и я его тоже не скоро забуду.

Вернувшись в базовый лагерь, два врача осмотрели мою руку. Мне было интересно узнать, что же меня укусило.

— Возможно, это была сороконожка. Это такие злобные маленькие монстры, — сказали мне.

— Это мог быть и скорпион. У них похожий яд.

— У вас есть несколько следов от уколов, которые могут быть укусом.

— Это могло быть даже дерево или растение. Некоторые из них содержат довольно сильные яды, которые могут вызвать подобную реакцию.

Моя голова поворачивалась от одного врача к другому, как у чокнутого манекена-чревовещателя.

— Возможно, но это точно не укус змеи.

— Да, это точно не укус змеи. Ни один из ваших проколов даже отдаленно не похож на укус змеи, и кроме того, — лектор улыбнулся мне, — если бы это была змея, вы бы, вероятно, не пережили эту ночь.

Я пролежал в больнице почти неделю, прежде чем моя рука пришла в норму, и меня выписали как раз к началу нашего отпуска.

Перед тем, как обрушиться на ничего не подозревающих жителей Сингапура, у нас был проведен батальонный строевой смотр. Наш командир вкратце рассказал нам о том, чем батальону предстоит заниматься в наступающем году, включая еще одну командировку в Ольстер. В конце он довёл до нас некоторые правила поведения, которые, по его мнению, мы должны соблюдать во время отпуска, а затем уступил место полковому сержант-майору. Редж попросил офицеров удалиться и подозвал нас поближе к себе.

— А сейчас слушайте сюда. — Его взгляд охватил все четыреста человек. — В городе Сингапур в настоящее время стоит американский 6-й флот.²⁰ — Он сделал пренебрежительный жест правой рукой. — Нет проблем. Там же торчит 2-й батальон ирландской гвардии. Без вопросов. Там же нарисовалась 45-я рота коммандос. — Он слегка помахал рукой из стороны в сторону. — Небольшие проблемы, но их не очень много. И также есть подразделения итальянской армии. Проблем даже меньше, чем ничего.

Мы разразились смехом. Он подождал, пока все утихнет, и продолжил.

— Я хочу сказать следующее: в городе полно войск любых национальностей, не говоря уже о некоторых доморощенных бандитах. Я хочу, чтобы все вы держались парами, хотя бы парами. Если кто-то из вас окажется в больнице, я приду навестить вас, и первое, на что посмотрю, это на койку рядом с вами. И если там не будет вашего напарника, я выясню, кто это, и лично прослежу, чтобы он присоединился к вам.

Когда мы въехали в город, он был битком набит американцами, которые ошиблись, приняв нас за ирландских гвардейцев. Ну что ж, многие из них недолго оставались в сознании, чтобы оценить эту ошибку.

Существовали и другие опасности: шлюхи и катамиты.²¹ Первым делом большинство парней отправлялись в бордель. Это было как ликбез. Публичный дом, о котором пойдет речь, назывался «Ночное Токио», и являлся одним из лучших в городе. Он хорошо управлялся, а девушки были молоды и красивы. Все переговоры велись с бандершей, мамой-сан, грозной старухой с железной волей и быстрым умом. Когда мои друзья ушли, она подошла ко мне и встала рядом со мной у барной стойки.

— Ты хочешь девочку?

— Нет, мама-сан, — почтительно ответил я, не желая ее обидеть. Она была женщиной преклонных лет, но вышибалами у нее работали два самых крупных китайца, которых я когда-либо видел.

— Почему ты не хочешь девочку? Тебе нравится мальчик?

Я был в ужасе, и это было заметно.

— Нет. Нет. Просто мне не нравится за это платить, вот и все.

Она кивнула, забавляясь над моим дискомфортом.

— Ты играешь в шахматы?

Я сказал «да», мне принесли доску, и мы начали играть. Она была хороша, — смелый атакующий игрок, пробивший мою сицилианскую защиту раньше, чем я успел это понять. Первую партию она легко выиграла. Пока мы играли, нам продолжали приносить пиво, и она подавала мне бокал за бокалом. Я выиграл вторую партию, когда она ошиблась и пожертвовала пешку. Мы уже начали третью партию, когда вернулись мои друзья. Я попросил их подождать, но уже совсем скоро она опять меня обыграла.

— Как тебя зовут? — спросила мама-сан, когда я поднялся, чтобы уйти.

— Гарри Маккалион.

— Мы сыграем снова, Гарри Маккалион, когда ты придешь в следующий раз. Хорошо?

— Идёт, мама-сан.

В той поездке я так ничего и не узнал о женщинах, но, черт возьми, моя игра в шахматы улучшилась.

Катамиты были абсолютно великолепны примерно до трех часов ночи, пока не начинала проявляться щетина. Один из наших поддался их чарам и потом развлекал всех нас историями о своих ночных похождениях. Он даже написал домой своей жене, чтобы та не беспокоилась, потому что он всего лишь «гуляет с мальчиками». Я думал, что умру от любопытства.

Вернувшись в Олдершот, мы начали подготовку к очередной службе в Ольстере. На этот раз мы оказались не в Белфасте, а на холмах Южного Арма. Это была насыщенная событиями командировка. Батальону предстояло патрулировать огромную территорию. Рота «А» (моя) находилась в Арма и Портадауне; рота «В» — в Южном Арма; а рота «D» — в Ньюри. Самые трудные и опасные районы, Кроссмаглен и Ньютонхемилтон, были отданы роте поддержки, которой помогала патрульная рота (рота «С»).

Наши совещания касались террористической угрозы в Арма и Портадауне. Последний был в основном протестантским городом, из которого действовали банды убийц из Ольстерских добровольческих сил и Ассоциации обороны Ольстера. В районе Обинс-стрит находился небольшой католический анклав, где работало небольшое, но эффективное подразделение ИРА. Район между Портадауном и городом Арма был известен как «Треугольник убийств». Убийства на религиозной почве были обычным делом на одиноких проселочных дорогах, и одной из наших главных задач было уничтожить банды, ответственные за это, или затруднить их гнусную деятельность.

Арма представлял собой совершенно иную картину: это был преимущественно католический город с сильным и эффективным подразделением ИРА, совершавшим частые нападения на силы безопасности. Нашим главным врагом в городе, в отличие от остальной провинции, будет Официальная ИРА, которая уже объявляла о прекращении огня за год до этого, но это, похоже, не повлияло на стиль работы ее подразделений в этом месте. Они продолжали убивать и взрывать, иногда действуя совместно с Провосами.

За этими терактами стояла семейка Грю, — Шеймус, Дейзи и Оливер, — которые пользовались поддержкой других республиканских семей, таких как Грилли и Кэрролл, многие из которых были связаны узами брака. С помощью такой большой «семьи» они контролировали бóльшую часть террористической деятельности в этом районе. Главари были хорошо вооружены и могли собрать под собой до тридцати и более боевиков. С годами семья часто меняла свои предпочтения: от официальной ИРА до Провосов и ИНОА²² — в общем, там использовали все, что позволяло им продолжать свою карьеру убийц. Нашей второй задачей было попытаться захватить Шеймуса Грю, который разыскивался по серьезным обвинениям в терроризме, и уничтожить его банду убийц из Официальной ИРА.

Мое первое впечатление от Портадауна было очень благоприятным. В отличие от большинства районов с жесткой республиканской линией, в которых я служил, большинство людей хотя бы разговаривали с нами, за исключением Обинс-стрит. Арма был таким же, как и все республиканские районы, т.е. враждебным — особенно в общине Драмаг. В этом городе мы официально находились в оперативном подчинении 2-го батальона Фузилёрного полка, в котором нас не очень любили. Мы же, в свою очередь, мало думали о них. Классический рецепт катастрофы.

Наши первые недели должны были задать тон всему походу. В течение первой недели роты «B», «D» и рота поддержки несколько раз попадали под обстрел, и их агрессивный ответный огонь убедил нападавших, что им следует прибегнуть к использованию бомб. После этой первой недели попыток обстрела больше не было, но в Портадауне нас постоянно вызывали для обезвреживания настоящих и ложных самодельных взрывных устройств, поскольку небольшое подразделение ИРА в городе вело крупное наступление. Это были грубо изготовленные, но эффективные устройства, а большое количество ложных СВУ должно было усыпить наше чувство безопасности. Такая тактика почти сработала.

Вторая неделя командировки началась с худших из всех возможных новостей. В окрестностях Ньютонхемилтона был подорван патруль в составе двух «Лендроверов» из противотанкового взвода роты поддержки. Два солдата патруля погибли, а третий был тяжело ранен, хотя потом он полностью оправился. Двигавшийся параллельно пеший патруль поймал человека, убегавшего с места происшествия. Его задержали, а когда он попытался бежать, выстрелили ему в голову. Удивительно, но ему удалось выжить. Сержанта-парашютиста, который стрелял в него, судили за попытку убийства, но признали невиновным. Случилось все это, когда мы готовили нашу первую засаду в городе Арма.

Поступила информация о том, что в поле недалеко от общины Драмаг находится тайник с оружием террористов. Группа из восьми человек под командованием взводного сержанта Мика Даблю должна была попытаться перехватить боевиков ИРА, когда они будут забирать оружие. Нас высадили, и мы добрались до места засады, которое было далеко не идеальным — оно находилось на школьной площадке, и от Драмага нас отгораживала большая стена, увенчанная проволочным забором, на которую одновременно могло забраться только два-три человека, не более. Мы занялись обычным делом: наблюдали, отдыхали и охраняли свой тыл. Прошло около двух часов, прежде чем мы услышали звуки интенсивной стрельбы с нашего левого фланга, в центре района.

Патруль фузилёров попал в засаду, одного человека застрелили. Информация, передаваемая по радио, была хаотичной, поэтому трудно было точно сказать, что происходит. Один из солдат нашей группы, Сэмми Джи, заметил движение слева от нас. На стене в тот момент сидело три человека, включая Мика Даблю, у которого была моя винтовка с ночным прицелом «Трилюкс». Я же находился внизу, у основания, прислушиваясь к их шепоту. Три человека, одетые в униформу и в беретах, шли вдоль нашего фронта. Наши люди не были уверены в том, что это не патруль Полка обороны Ольстера²³ или даже 2-го батальона фузилёров. У одного из проходивших точно была винтовка .303-го калибра, но в то время они еще встречались в армии. У остальных тоже было оружие, но в темноте было неясно, какое именно.

Мик приказал всем не стрелять. Вдруг трое мужчин остановились, но когда один из них шагнул вперед, Мик опознал в его руке пистолет-пулемет Томпсона — за несколько секунд до того, как террорист положил его на землю. Сержант выстрелил, и почти сразу же мы услышали крик.

— Я ранен! Я ранен, мои кишки болтаются!

Мы с Бобом попытались добраться до раненого, но, как ни старались, все никак не могли перелезть через стену. Громкие крики все еще раздавались, когда наш радист передал сообщение о боестолкновении и попросил откликнуться патруль фузилёров. Ответ был однозначным: мы должны были немедленно отойти. И сдвинуть их с места было невозможно никакими усилиями. Мы отошли на пункт сбора и были эвакуированы обратно в казармы Гоф. Там, на подведении итогов, нас ждало несколько сюрпризов. Первый заключался в том, что Мик своим единственным выстрелом поразил двух человек. Один, Джеймс Макгерриган, был мертв, а второй тяжело ранен. Следующим сюрпризом стало отношение к нам фузилёров. Если не считать соперничества между подразделениями, нам показалось, что они считают, что мы стреляли в невинных людей. Это омрачило наши торжества, но после нашей засады, втайне от нас, фузилёры выставили скрытый НП (наблюдательный пункт), а на следующий день боевики ИРА попытались перебросить оружие на то место, где мы застрелили Макгерригана. Наблюдательный пункт открыл огонь, убив Тони Хьюза, квартирмейстера Официальной ИРА в этом районе, и ранив еще несколько человек. Обе машины с оружием были захвачены. За двадцать четыре часа мы нанесли Официальной ИРА в Арма сокрушительный удар. Двое из их людей были мертвы и по меньшей мере четверо ранены. Кроме того, мы захватили бóльшую часть их оружия. В результате они перестали нас беспокоить до конца командировки. Чтобы официальные лица в этом районе не запутались в том, кто убил Макгерригана, на следующей неделе мы отправились в этот район и прикрепили на месте убийства десантный берет с запиской, в которой сообщали им об этом и приглашали потягаться с нами. Предложение они не приняли.

Расследованием смерти Макгерригана занималась теперь военная полиция. Сказать, что они создали всем, кто сидел в засаде, охренительные проблемы — это значит сознательно преуменьшить суть дела. Казалось, они были убеждены, что мы совершили какое-то коварное преступление. Даже когда Макгерригана похоронили по всем правилам ИРА, а рядом с ним нашли «Ли Энфилд» .303-го калибра, они все равно пытались найти изъяны в наших показаниях. Наши действия были оправданы только после возвращения из Ольстера. Джон Никсон, второй человек, в которого попал Мик, был осужден за преступления, связанные с оружием, и приговорен к восьми годам тюрьмы. Мик Даблю так и не получил никакого признания за свою засаду, несмотря на то, что она привела к почти полному уничтожению активной боевой ячейки ИРА.

Пока мы наслаждались успехом в Арма, рота поддержки страдала в Кроссмаглене. После гибели двух человек в районе Ньютонхемилтона, патрулирование на «Лендроверах» было прекращено, и рота пыталась контролировать этот район с помощью пеших патрулей. В конце мая поступило сообщение, что четверо вооруженных людей копают землю у дороги недалеко от Кроссмаглена. Патрулю из роты «С» было поручено досмотреть это место. Высадившись с вертолета, солдаты направились через деревню к месту раскопок. Сержант-майор сказал заместителю командира патруля подождать и подошел поближе, чтобы изучить место раскопок. Когда он оказался прямо над потревоженной землей, террористы взорвали мину, убив его мгновенно.

Заместитель командира доложил о боестолкновении, и в район были направлены дополнительные войска. После того, как место нападения было оцеплено, на бронемашинах прибыл мобильный патруль из 17/21-го уланского полка.²⁴ Что произошло дальше, доподлинно неизвестно, но похоже, двое кавалеристов нашли провод управления и проследовали по нему. Произошел второй взрыв, и оба погибли на месте. Террористы отошли всего на несколько сотен ярдов и ждали дальнейших наших действий, прежде чем привести в действие второе, более мощное взрывное устройство. Отныне в будущем ко всем подобным объектам будут подходить с осторожностью, а войска будут рассредотачиваться на блокирующих позициях перед любой операцией по зачистке — чтобы не дать противнику уйти из зоны поражения. Это был горький и трудный урок, который стоил двух молодых жизней, но мы его усвоили.

В начале июня, в Портадауне, младший капрал роты «А» Ян Би был вызван на осмотр подозрительного устройства, обнаруженного в кафе. К тому времени огромное количество ложных вызовов доводило нас почти до белого каления; как правило, они означали долгие часы, проведенные на углах улиц в ожидании саперов, после чего выяснялось, что устройство — не что иное, как свернутая газета с прикрепленными проводами. В этот раз Би попросил вызвать саперов, и ему сообщили, что они прибудут через час. Прошло два часа, затем четыре — никого. Тогда капрал решил взять дело в свои руки. Он зашел в магазин, и открыл пакет, оставленный на прилавке. Увидев массу проводов, он попросил у своего водителя плоскогубцы, а поскольку таковых не нашлось, капрал достал свой раскладной нож и начал резать провода. Пройдя половину, он увидел прикрепленный к ним динамит, а затем будильник. Он продолжил работу, и наконец перерезал провода, соединяющие динамит с будильником. Когда же он извлекал его из сумки, то будильник сработал. Потом Би рассказывал, что его чуть кондратий не схватил! Жизнь была спасена за долю секунды.

Саперы были в ужасе. Би поразил нас всех, описав выражение полного неверия на лице командира группы разминирования, возникшее, когда капрал рассказывал, как он перепиливал провода. Командир роты своего капрала отчитал, а в местном участке Королевской полиции Ольстера ему вручили памятный знак за храбрость. Капралу не всегда будет так везти. В 1980 году он уже будет сержантом, командиром засады в Южном Арма, в которой погибнет двое его людей. Через некоторое время Би уйдет в отпуск без содержания, будет разжалован в рядовые и в конце концов покинет армию.

Вскоре после его выступления в качестве сапера, мой патруль вступил в лобовую схватку с Ассоциацией обороны Ольстера в Портадауне. После того как мы арестовали нескольких членов этой организации, группа из почти пятидесяти человек, одетых в одежду армейского типа, скрыв лица, окружила два наших «Лендровера». Один из людей в капюшоне приказал нам сложить оружие. Несмотря на напряженность ситуации, большинство из нас при этой мысли просто рассмеялись. Когда они приблизились к нам, я передернул затвор винтовки, моему примеру последовали остальные солдаты патруля. Находясь под прикрытием толпы, человек в капюшоне выкрикнул:

— Не волнуйтесь, они не будут стрелять.

— Если вы ему верите, то вы еще глупее, чем кажетесь, — ответил я. — Кто хочет попробовать первым?

Стоявший позади меня человек оказался смелее остальных и бросился вперед. Билли Си, маленький злобный шотландец, повалил его ударом по заднице. Толпа пыталась сгруппироваться для массового натиска, и что могло бы произойти — предположить не мог никто. Но прежде чем они успели это сделать, появились еще два наших «Лендровера» с десантниками на борту. Толпа рассеялась, а мы отвезли своих задержанных в полицейский участок. Это была наша последняя стычка с протестантскими военизированными формированиями в этом районе.

Командировка продолжалась. У нас были маленькие победы, аресты и изъятия оружия, но под конец батальон понес четвертую и последнюю потерю — в окрестностях Кроссмаглена был подорван и погиб Ян Уоллис, сержант патрульной роты. Он был выдающимся солдатом, которого все любили и уважали, и его гибель остро ощущалась всеми нами.

Я оказался одним из тех, кто сопровождал в Портадауне командира вновь прибывшего подразделения, которое должно было нас менять — 2-го батальона шотландской гвардии. Он сказал старшему офицеру Королевской полиции Ольстера, что намерен продолжить то, на чем мы остановились, и ответ полицейского как нельзя лучше подходил в качестве эпитафии к нашему походу: «В таком случае, чтобы занять место этих людей, вам придется стать крутыми мужиками».

Потеря стольких прекрасных людей в Южном Арма сильно угнетала меня. Внутри меня росла страшная ненависть к ИРА и ее сторонникам в католической общине. Священники в тех районах, где я служил, были в сговоре с террористами, и я решил, что не могу больше связывать себя с католической церковью, и перешел в Шотландскую церковь. Со временем, правда, я пришел к выводу, что все организованные религии одинаково плохи, но в те дни одного слова «католик» было достаточно, чтобы у меня заскрипели зубы.

Вскоре после возвращения из отпуска я был откомандирован для выполнения особых задач в формировании, которому предстояло стать 14-й разведывательной ротой. Когда армия только вошла в Провинцию, она не предполагала, что кампания окажется столь затяжной. Когда же это произошло, военачальники решили, что им нужны на местах собственные глаза и уши, что привело к формированию т.н. «Сил военного реагирования» (СВР).²⁵ Это подразделение было сформировано из добровольцев, набранных из каждого батальона, служившего в Провинции, командирам которых было предложено выделить туда четырех человек. Из этих людей должен был быть сформирован постоянный костяк для обучения и подготовки следующей группы. Это была ничем не оправданная катастрофа.

Силы военного реагирования были плохо продуманы, плохо обучены и практически не имели надлежащего контроля над своими операциями, поэтому по итогу они выродились не более чем в банду убийц. Я знаю, по крайней мере, об одном случае стрельбы в Андерсонстауне, которая была делом рук СВР — пятнадцатилетний подросток был застрелен из проезжавшей мимо машины. Оператор утверждал, что у подростка был карабин M1. Группа СВР использовала зеленый «Форд Кортина», и через несколько минут ИРА устроила засаду на такой же автомобиль и убила совершенно невинную семейную пару. Это не имело никакого отношения ни к САС, солдаты которой пока не были задействованы в Провинции, ни к политике правительства. Это имело отношение к плохим солдатам, ставшим изгоями.

Все встало на свои места после расстрела трех человек из пистолета-пулемета Томпсона на автобусной остановке на Фоллз-роуд. Солдат, участвовавший в этом, был привлечен к ответственности, но не осужден, а СВР были немедленно расформированы. Случившееся привело к переосмыслению ситуации. Армии нужны были хорошо обученные и дисциплинированные войска для сбора разведданных, и они обратились к Специальной Авиадесантной Службе. Для этой цели задействовали эскадрон «B», более половины людей из которого были официально переведены из полка в новое подразделение, которое в итоге стало 14-й разведывательной ротой, — подразделением по сбору разведданных, полностью отделенным от САС и известным как «Отряд».²⁶ Оставшаяся часть эскадрона «B» приступила к отбору и обучению военнослужащих нового подразделения, которые должны были заменить бойцов САС, направленных в Ольстер.

Я участвовал во втором в истории курсе подготовки «Отряда». Обучение было интенсивным, и хотя я сдал экзамен, но решил не ехать в двухгодичную командировку в Ольстер без семьи. Я также не умел водить машину, что было большим недостатком в профессиональном плане. Зарплата в армии тогда была крайне низкой, поэтому мало кто из нас мог позволить себе машину, а армейские курсы вождения были только для тех, кто хотел служить в автотранспортном взводе. Но главная причина была личной —бóльшую часть последних двух лет я провел в Ольстере, и Пэт не давала мне покоя из-за перспективы еще одной моей командировки в одиночестве, поскольку хотела создать семью. Мой брак складывался не лучшим образом. У Пэт был переменчивый характер, и постоянные жесткие споры, напоминающие о моем детстве, приводили меня в отчаяние.

Я вернулся во 2-й парашютный батальон, который готовился к учениям в Турции в рамках операции «Глубокая колея». Учения призваны были проверить способность воздушно-десантных сил трех стран к действиям по обеспечению флангов НАТО в случае советского нападения. Это должна была быть крупнейшая воздушно-десантная операция со времен Арнема. Мы должны были соединиться с батальонами из Америки и Турции, и в воздухе одновременно оказалось бы около двух с половиной тысяч человек. Вылетели мы с авиабазы Королевских ВВС Лайнэм и на низкой высоте отправились в Турцию. Воздушно-десантная подготовка в армии не отличается излишним комфортом. Парашют весит более сорока фунтов, а снаряжение, которое крепится к груди с помощью зажимов, весит от семидесяти до ста фунтов. Вы надеваете стальной шлем и находитесь в замкнутом пространстве вместе с еще шестьюдесятью или около того людьми.

Из-за веса, который несут на себе парашютисты, выпускающие стараются отдавать команду всем подняться и пристегнуться в самый последний момент. И все равно, минуты, проведенные на ногах, — это мучение, особенно когда самолет раскачивается вперед-назад, и подпрыгивает на воздушных ямах. Вонь от человеческого пота и рвоты просто ошеломляет. Мысль о том, чтобы отказаться от прыжка, не возникает никогда, и как только загорается зеленый свет, человеческие фигурки улетают, подобно поезду на полной скорости. Все, что могут сделать выпускающие, это только чуть притормозить их. Когда-то давно один армейский психолог решил провести исследование того, какие могут возникнуть последствия для десантников, если первый человек, офицер, откажется прыгать. Доктор, о котором идет речь, переоделся в форму майора-десантника и встал в боковом люке. Когда зажегся зеленый свет, его тут же вытолкнули нахер.

По мере приближения к месту высадки, выпускающие заставили нас подогнать свое снаряжение и пристегнуть парашюты. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем загорелся зеленый свет. Через два человека передо мной стоял новый военнослужащий роты по имени Барретт. Приближаясь к люку, он поскользнулся, и прежде, чем выпускающий успел его подхватить, он вывалился через проем головой вперед. Я вышел на воздушный поток и меня начало крутить. Повсюду висели парашюты. Вдруг мой купол схлопнулся, и я полетел вниз, едва успев закричать. Когда мой парашют наполнился снова, я почувствовал благословенное облегчение, — и тут меня ударила земля. Сгруппироваться я не успел, но был полностью расслаблен, и это оказалась самая мягкая посадка в моей жизни. Несколько секунд я просто лежал, глядя в чистое голубое небо, заполненное парашютами, и благодарил Бога за то, что он дал мне возможность соскользнуть с его крючка.

Когда я встал, то понял, что кто-то рядом со мной попал в беду — и серьезную беду. Вокруг неподвижной фигуры на земле собралась толпа. Я увидел, что это был Пит, молодой парашютист, который поскользнулся. Он был жив, но жизнь в нем едва теплилась. Его взводный сержант стоял на коленях рядом с ним, приблизив ухо ко рту пострадавшего. Когда подъехали санитарные машины, я увидел, как Пит вздрогнул, и его не стало. Операция далась дорогой ценой. При высадке погибло также три американца и два турка.

Сами учения прошли довольно спокойно, за исключением одного запоминающегося случая. Нам приказали штурмовать и захватить холм, обороняемый турецкими войсками. Мы так и сделали, но турки не двинулись с места, заявив, что отбили нашу атаку. Спорщики немного потрепали друг друга, в ход пошли кулаки и приклады. После того, как турки начали извлекать магазины с холостыми патронами и вставлять с боевыми, мы решили оставить холм им.

*****

После возвращения в Олдершот, я решил пойти добровольцем в патрульную роту «C», в разведывательный взвод батальона. Моя служба начиналась плохо, но теперь я чувствовал, что хочу ответственности. Убедить многих в том, что я способен на перемены и лидерство, оказалось очень непросто, а поскольку я не скрывал неприязни, которую испытывал к некоторым из своих сослуживцев, у меня появились враги. Я становился слишком сильным и тёртым «калачом» для продолжающихся издевательств, но, конечно, они могли помешать моему продвижению по службе — и сделали это. В роте «С» существовал свой собственный процесс отбора, а вместе с ним и шанс начать все заново.

Моим командиром был Боб Диксон, ветеран кампаний в Малайе, Адене и на Борнео. Он был строгим командиром и отличным солдатом, обладавшим своим собственным чувством юмором. Он классифицировал всех наших врагов по тому, что они едят или пьют. Русские были «любителями водки», китайцы — «любителями риса», ирландцы — «любителями картофеля». Он обладал огромным опытом, и я любил слушать его рассказы об операциях в Адене и Малайе.

Среди баек Боба были абсолютные жемчужины военного опыта, которые могли бы пригодиться в последующие годы, как, например, случай, когда его патруль передвигался в одиночку по малайским джунглям и столкнулся лоб в лоб с противником. Заросли были настолько плотными, что они не могли развернуться ни на один из флангов и вышли из боя, оторвавшись от врага с фронта. Каждый человек делал несколько выстрелов или автоматную очередь, отходил вправо и убегал, как угорелый, в тыл колонны. При правильном подходе, в таком случае можно поддерживать почти постоянную интенсивность огня, и это лучший и самый безопасный способ выйти из боестолкновения с противником на закрытой местности или ночью.

Сразу же после отборочного курса мы отправились в Малайю, для меня во второй раз. Уже в составе патрульной роты мне посчастливилось пройти один из последних курсов по ведению войны в джунглях, который проводили инструкторы САС и легендарный Джорджи Лиллико. Этого человека подстрелили во время внезапной встречи с ротой индонезийских войск. Следуя принятой в то время тактике ведения ближнего огневого боя, уцелевшие солдаты патруля отошли на свой пункт сбора. Тяжело раненный и неспособный передвигаться Джорджи выполз из зоны засады. У него был с собой аварийный маяк для связи с авиацией, но когда он попытался привлечь пролетающий мимо вертолет, то заметил индонезийцев, устроивших засаду. Он выключил маячок и прополз через их позиции, несколько дней пробираясь через джунгли на животе. В ногу попала инфекция, которую он убил с помощью личинок, а потом съел их сам. Несколько раз он накоротке расходился с индонезийскими патрулями, после чего, в конце концов, был спасен и награжден Воинской Медалью.

Это был абсолютно захватывающий курс с очень непринужденной и информативной атмосферой, оказавшейся уж слишком непринужденной для некоторых наших офицеров. Командиром нашей роты был прикомандированный офицер из канадской армии. Он обратился к собравшимся, сказав нам: «Вы не солдаты Специальной Авиадесантной Службы. Если бы я взял четырех лучших солдат этой роты и тренировал их в течение шести месяцев, возможно, только тогда они приблизились бы к стандартам, установленным в САС». Я не знал, был ли я одним из четырех лучших, но в тот момент решил, что однажды им стану, — и если только не появится иной причины, то только для того, чтобы позлить его.

Курс подготовки завершился, и нас отправили в джунгли в составе патрулей из четырех человек, которым предстояло выполнить определенные задания. Не все из них были чисто умозрительными. Мой патруль должен был разведать не обозначенную на карте местность и выбрать место в джунглях для будущего лагеря. Ориентироваться предстояло только методом счисления пути,²⁷ чтобы можно было отправить к выбранному нами месту любой патруль в будущем. Мы обнаружили отличное место с запасом пресной воды и большим открытым участком, пригодным для вертолетной посадочной площадки и тщательно нанесли его на карту. Почти три недели мы оставались в джунглях, предоставленные сами себе. Тренировки и учения закончились, и у нас появилось две недели отдыха. Все мои друзья хотели сходить в бордель. Я же знал отличное место.

«Ночное Токио» мало изменился за годы моего отсутствия. Был изменен интерьер, поменялась мебель, но по сути все осталось по-прежнему. В углу сидела мама-сан, не постаревшая ни на день. Я направил к ней своих соотечественников, чтобы они могли посмотреть на «товар» и договориться о цене, а сам устроился за барной стойкой с напитком. Через несколько минут ко мне присоединилась мама-сан. Кивком головы она достала шахматную доску, и мы начали играть. Вставив черную сигарету в золотой мундштук, она обдумывала свой первый ход, выпустив в потолок пахучий дым. В середине партии мама-сан несколько раз громко выразила досаду и, не поднимая глаз, сказала:

— Ваша игра значительно улучшилась, Гарри Маккалион.

Я выиграл две из трех наших партий, и когда поднялся, чтобы уйти, на ее лице появилось выражение искреннего разочарования.

— Вы вернетесь?

Я поцеловал ее руку со всей галантностью, на которую был способен.

— Ничто не сможет меня остановить.

Ее огромная искренняя улыбка неожиданно сделала ее намного моложе. На протяжении следующих двух недель я дважды возвращался, один раз с друзьями, а второй раз один, и когда я входил в дверь, мама-сан отталкивала девочек, которые пытались схватить меня за руку.

— Он здесь, чтобы играть в шахматы, а не «шпилиться», — объявляла она с насмешливым гневом.

Уходя, я пообещал, что приду в следующий раз, когда буду в стране. В 1984 году, во время моего последнего визита в Малайю, я сдержал свое обещание. Заведение под названием «Ночное Токио» все еще работало, но мама-сан умерла. Я и теперь представляю ее в аду, играющей в шахматы с дьяволом и выигрывающей две партии из трех.

Приземлившись на авиабазе Брайз-Нортон, я узнал, что стал дважды отцом. Пэт родила двух мальчиков-близнецов, которых мы назвали Гарри и Кристофер. Несмотря на рождение детей, мой брак отнюдь не был стабильным. Ирландский характер Пэт и мое стремление к приключениям оказались несовместимы. Я старался быть хорошим отцом, но на самом деле не знал, как им быть.

Через месяц я снова оказался в Нью-Лодж в Белфасте. Район сильно изменился: многоэтажные жилые дома, которые доминировали в этом районе и доставили нам столько хлопот в 1972 году, теперь контролировались наблюдательными пунктами Британской Армии, расположенными на их крышах. ИРА соблюдала режим прекращения огня, хотя, похоже, на уровень насилия это не особо повлияло. Люди умирали каждый день или два. У Провосов был свой «Консультационный центр», которым руководил человек из ИРА по имени Шеймус Маккаскер. Нам сказали, чтобы мы были полегче с ними из-за режима прекращения огня, не преследовали их и не ставили лицом к стене, если остановим для личного досмотра. Для меня это было полнейшим сумасшествием, но я стиснул зубы и делал то, что мне сказали. Теперь я был сержантом и заместителем командира патруля. Вскоре мы узнали, что террористы в этом районе воспользовались нашим сдержанным подходом, чтобы перевезти больше оружия. Между Официальной ИРА и Провосами назревала вражда, и каждая сторона стремилась вооружиться.

Вне службы я проводил многие часы в разведывательном отделении, читая информацию о местных влиятельных игроках и изучая последние отчеты об агентурных встречах. Мне случайно попался старый экземпляр газеты «An Phoblacht», официального печатного органа ИРА, в которой я прочитал о казни Ирландской Республиканской Армией человека, признавшемся в организации засады на Джеймса Макгерригана, того самого боевика Официальной ИРА, которого мы застрелили. Стрельба произошла случайно; соответственно, убийство их собственного человека было совершенно необоснованным. Ну что ж, одним поводом для беспокойства стало меньше.

Через три недели после начала командировки я командовал одним из наблюдательных пунктов, расположенном в многоквартирном доме, когда поступило сообщение о стрельбе внизу Нью-Лодж-роуд. Мой командир патруля, возглавив два «Лендровера», отреагировал на сообщение, но оба автомобиля, выскочив за угол, врезались в гражданскую машину. Командир был тяжело ранен, и пока он лежал без сознания, кто-то спёр его винтовку. На следующее утро я покинул НП и принял командование патрулем. Наш командир, очень агрессивный офицер, отдал всем патрулям новый приказ: «Усилить нажим на Провосов, пока мы не вернем винтовку». Это было именно то, что я хотел услышать, и ворвался в Нью-Лодж подобно торнадо.

На протяжении часа мой патруль на двух машинах гонял по району, останавливая известных людей из ИРА и ставя их лицом к стене. Мы сообщали, что обстановка изменилась. Время моего патрулирования было на исходе, когда я заметил двух молодых людей, только что пришедших в район, и прежде чем они поняли, что происходит, я развернул свои машины, чтобы перехватить их. Я как раз обыскивал одного из них, когда человек рядом со мной взволнованно произнес:

— Гарри, у этого человека пистолет!

Я глянул на него. В кармане у юноши лежал автоматический пистолет «Кольт» .45-го калибра. Как говорится во всех хороших вестернах, это было попадание в «десятку». Позади меня, будто из ниоткуда, начала собираться толпа. Мы как можно быстрее усадили двух людей в «Лендроверы», и я попытался проехать, но не смог продвинуться вперед, поэтому вызвал помощь. Однако патрули, которые могли бы помочь, были пешими, и им требовалось несколько минут, чтобы добраться до меня. Этих минут у меня как раз и не было: мои машины были под угрозой захвата. В результате я дал команду половине своего патруля спешиться и взять оружие наизготовку. Все в Ольстере знают, что когда парашютисты так поступают, время для игр прошло.

Мы начали продираться сквозь толпу. Один из людей вышел вперед с куском железной решетки в руках, и метнул его мне в голову, промахнувшись всего на несколько дюймов. Своевременным ударом приклада я сбил его с ног. Затем мы пробились на открытое место и ушли. Через несколько минут оба задержанных были арестованы в ближайшем участке Королевской полиции Ольстера на Северной Куин-стрит. Оба получили по три года, но тот, что был с пистолетом, так и не усвоил полученный урок — его застрелили во время ограбления на Антрим-роуд всего через несколько месяцев после его освобождения из-под стражи.

Я с радостью принял ответственность за свой первый патруль в качестве командира. Я знал, что могу вести за собой людей, а другие последуют за мной; я все еще был целеустремленным человеком, считая, что уважение среди своих сверстников, в котором я так отчаянно нуждался, можно завоевать только будучи более агрессивным, чем мои сослуживцы. Я с нетерпением ждал дальнейших действий, однако новый приказ «действовать жестко» оказался недолговечным, и уже через несколько дней мы вернулись к прежней политике «невмешательства», — и это несмотря на то, что украденная винтовка была перевезена в Ардойн, и прежде чем ее нашли, боевики Временной ИРА воспользовались ею для убийства четырех солдат.

Убийства на религиозной почве достигли в Провинции небывалого уровня. Наш район граничил с ожесточенно лоялистским районом Тайгерс-Бэй, и во время одного патрулирования я остановил довольно известного человека из Ольстерских добровольческих сил, уже отсидевшего за убийство представителя противоположной религиозной общины, и спросил его, почему его организация продолжает убивать невинных католиков, а не республиканцев или бойцов ИРА. Его ответ был до жестокости прост:

— Потому что их легче найти.

Две недели спустя я дежурил в Тамплиер-Хаусе, откуда открывается вид на Нью-Лодж-роуд. Внезапно на улице раздалась пальба. Глядя в оптический прицел «Трилюкс», установленный на своей винтовке, я пытался найти цель. Было видно, как на улице стреляли в людей, которые падали, как тряпичные куклы, когда пули впивались в них, но я не мог определить, откуда стреляют! Внезапно из-за угла в сторону Тайгерс-Бэй выскочила машина. Она столкнулась с одним из наших патрулей и была остановлена. Четверо боевиков Ольстерских добровольческих сил, находившихся в ней, были схвачены и отправлены под суд. В результате перестрелки семь человек было ранено, двое из них позже умерли.

За захват боевиков из ИРА ждать благодарности не приходилось, и нас не разочаровали. Они отомстили нам, застрелив в тот же день охранника-протестанта.

Ближе к концу командировки я посетил и долго беседовал с Шеймусом Маккаскером в его «Консультационном центре». В спокойные времена на его лице, наполовину скрытом бородой, сохранялось торжественное выражение лица. В ответ на мое приветствие он просто кивнул.

— Сегодня хороший день, чтобы сохранить мир, — произнес я.

— Вы здесь не для того, чтобы поддерживать мир.

— О, и зачем же я здесь, мистер Маккаскер?

— Чтобы угнетать народ Ирландии.

— Вот как? Разве мои друзья притесняли вас, когда мы арестовали убийц из Ольстерских добровольческих сил, застреливших столько ваших людей всего несколько недель назад?

— Вы арестовали их только после того, как они открыли огонь.

— Вряд ли мы могли арестовать их раньше.

— Могли бы, если бы вы не отправляли их стрелять в первую очередь в нас.

— Даже вы не верите в это.

— Нет, верю.

Этот человек был настолько преисполнен ненависти и недоверия, что мог поверить во что угодно.

— Вы должны быть благодарны за то, что мы здесь. Если бы мы ушли, такие районы, как Нью-Лодж, протестанты попросту уничтожили бы.

— Мы готовы к этому. Когда вы уберетесь отсюда, мы все уйдем в западный Белфаст и будем ждать подкреплений с юга.

— Сомневаюсь, что вас это спасет.

— Мы рискнем. Если нам придется сражаться с лоялистами еще сто лет, в конце концов, мы воссоединим страну!

— Это теория, мы же все равно никуда не уйдем.

— Нет, уйдете, и произойдет это максимум через два-три года.

Я посмотрел ему прямо в глаза.

— Один из ваших соратников сказал мне то же самое в 1972 году. Сто процентов, что кто-то вроде вас снова будет рассказывать мне то же самое еще через пять лет.

*****

В октябре 1975 года вражда между Официальной и Временной ИРА, которая нарастала в течение многих месяцев, вырвалась наружу. Одной из жертв стал Шеймус Маккаскер, застреленный не Британской Армией, которая, как он всегда утверждал, была послана, чтобы его угнетать, а своим собратом, ирландским республиканцем.

В конце июля я покинул Нью-Лодж, чтобы пройти курс младших командиров в пехотной школе в Бреконе. Курс оказался трудным и временами изнурительным, но неизменно насыщенным. Я узнал вещи, которые могли бы спасти мне жизнь в самом ближайшем будущем. Один из самых поучительных уроков был получен от майора, который только что вернулся из командировки в Оман. Мне предстояло на практике применить его наставления по использованию мин-ловушек.

Батальон готовился к учениям в Германии. Они обернулись катастрофой. Первая волна из десяти парашютистов Территориальной Армии была высажена в неправильном месте и приземлилась в Кильском канале. Семь десантников погибло. Ситуация осложнялась тем, что не было остановлено судоходство, и на протяжении нескольких недель после случившегося корабли прибывали в гавань с намотанными на винты стропами от парашютов. У меня произошла сложная посадка на деревья, но я отделался лишь незначительными ранениями, а когда добрался до взводного пункта сбора, обнаружил, что многие бойцы пострадали гораздо сильнее. Наши потери при десантировании составили тридцать процентов. Пусть армия, очевидно, никогда такого не планировала, но это была самая реалистичная подготовка к войне, которую мы когда-либо проводили.

Кульминацией учений стала танковая атака немецкой армии. Стальные монстры неслись на нас на полной скорости, пыль и грязь разлетались во все стороны, и я задавался вопросом, какой у нас шанс, в случае чего, остановить полномасштабную атаку Советского Союза. Когда все закончилось, один из немецких командиров вернулся на одном из своих танков для более близкого знакомства и лихо выполнил правый разворот прямо на вершине моего окопа, полностью разрушив его. Любого, кто находился бы внутри, просто раздавило бы насмерть. Будучи пехотинцем, я непроизвольно съежился.

Затем немец спросил, не хотим ли мы осмотреть «Леопард» поближе, и начал проводить импровизированную лекцию о боевых качествах танка. Он рассказал о двигателе, пушке и способах стрельбы, а затем указал под днище.

— Обратите внимание, что у «Лео-2» очень высокий дорожный просвет.

На секунду его голос слегка понизился, а глаза затуманились, когда он со спокойным напряжением в голосе произнес:

— На этот раз, когда мы отправимся в степи, мы не увязнем в снегу.

После этого офицер быстро возобновил свой технический инструктаж.

Учения закончились, и мы отправились по злачным местам Гамбурга. Там у меня произошла одна особенно неприятная встреча с овчаркой, которая была частью представления в кабаре. Почему-то она решила, что я ее обед.

И снова я стал свидетелем того, как парашютист за границей пытается овладеть местным языком, заказывая гамбургер и чипсы.

Десантник: «Swei hamburgers, bitte». Пока все неплохо.

Продавец: «Mit pommes frites?»

Десантник: «Ja, ein mit, and ein mitout».²⁸

Нет проблем.

*****

На протяжении нескольких лет я подумывал о том, чтобы уйти из Британской Армии и уехать за границу, а к середине 1970-х годов желание сделать это стало почти непреодолимым. Меня учили воевать, а впереди, казалось, были только бесконечные походы в Ольстер. Я знал сотню солдат, которые могли поставить локти на барную стойку и с умным видом порассуждать о военном деле, но очень мало было тех, кто мог делать это исходя из собственного опыта, поэтому я решил поискать его за границей.

Пэт не разделяла моего энтузиазма. Наши отношения становились все более сложными, мне даже пришлось уйти из семьи и некоторое время жить в казарме. Пэт была во всех отношениях хорошей женщиной и преданной матерью наших сыновей, но я отчаянно нуждался в ком-то, кто мог бы сказать, что верит в меня. В ком-то, кто заставил бы меня поверить, что все мои мечты могут сбыться. Пэт никогда не давала мне этого. И все же я не мог заставить себя бросить ее с двумя маленькими детьми.

К неурядицам в личной жизни добавилось мое растущее разочарование в карьере. Я верил, что был хорошим солдатом, и старался показать, что преодолел трудности юношеского возраста. Но несмотря на это, начальство не рассматривало меня как потенциального кандидата на повышение. Я чувствовал, что единственный способ по-настоящему доказать, что могу руководить и сражаться с лучшими из них, — сделать это на поле боя, а это означало уехать за границу. Следующая проблема заключалась в том, куда. Родезия выглядела многообещающе, но я хотел однажды вернуться в Британскую Армию. Казалось, Южная Африка могла предложить мне все, что нужно, включая крупную войну на границе с Анголой. Я написал в посольство ЮАР и попросил сообщить подробности возможного переезда. Они прислали мне кучу бланков и анкет, которые я заполнил, и стал с нетерпением ждать ответа. Ответ пришел довольно быстро: категорическое «нет». Люди не могут эмигрировать в Южную Африку только для того, чтобы вступить в их армию. Мне нужно было получить профессию.

Я был в ярости. У меня была профессия, хорошая профессия: я был профессиональным солдатом лучшей армии мира. Я написал ответ и подробно рассказал им о своей подготовке и о своем намерении вступить в их армию. Через месяц мне пришло еще одно письмо. Они сочувствовали мне, но их армия была призывной, а не профессиональной, как британская, поэтому солдатская служба не являлась признаваемой профессией. Я написал снова. Без сомнения, утверждал я, у них должны быть профессиональные части — не могу ли я вступить в одну из них? Прошло еще два месяца, прежде чем пришел ответ.

Тем временем я находился на учениях на равнине Солсбери. По какой-то причине нам не разрешалось говорить, что мы готовимся к войне против русских, не одобрялось даже словосочетание «красные силы». Нашим врагом на учениях были какие-то мифические фантозианцы.

Учения всегда проходили по такой определенной схеме, что я мог бы написать их сценарий даже во сне. Фантозианцы вторгались путем массированной танковой атаки. Нас высаживали и готовили к отражению наступления их передовых частей. Мы всегда отражали первую атаку, затем нам приказывали отойти на другую оборонительную позицию. Такие учения подразумевали постоянную беготню и интенсивное рытье. Если бы все траншеи, которые я когда-либо рыл во время службы в Парашютном полку, вытянуть в линию, то они протянулись бы от Олдершота до Лондона. Зима была в разгаре, земля была как гранит, а погода стояла ужасная. В Парашютном полку была летняя, зимняя и тропическая форма одежды. Все было очень просто: мы носили одинаковую форму на все случаи жизни.

Еще хуже было то, что меня перевели обратно в пехотную роту на должность командира отделения. В роте оказалось несколько новых офицеров. Известно, что вновь испечённые вторые лейтенанты в Британской Армии — это теоретики без всякого практического опыта. Я проинструктировал свое отделение о действиях ночью и в конце сказал:

— Это всего лишь учения, и сейчас холодно. Поэтому не буду возражать, если ваша нижняя половина тела будет в спальном мешке, когда вы в охранении, но если захочется быстро перекурить, не дайте чертовому офицеру поймать вас.

Из темноты позади меня раздался сердитый голос:

— Чертов офицер уже поймал вас, капрал Маккалион. Они не будут лежать в своих спальных мешках, а любой пойманный за сигаретой будет наказан!

Я только раздраженно покачал головой.

По возвращении с учений меня ждало письмо. Меня приглашали на собеседование в посольство ЮАР в Лондоне. Человек, с которым я встретился, явно был военным, но носил гражданскую одежду. Он расспросил меня о моем военном прошлом и опыте, особенно о моих командировках в Ольстер. В конце концов, опустив подбородок на костяшки большого и указательного пальцев правой руки, он несколько секунд молча смотрел на меня.

— Вы расист?

Я рассмеялся.

— У меня нет расовых предрассудков.

— Тогда почему Южная Африка?

— Потому что я считаю, что война, которую вы ведете, является продолжением холодной войны. АНК и СВАПО, с которыми вы воюете в Анголе, финансируются непосредственно Советским Союзом.

— Так вы не верите в апартеид?

— Я мало знаю об этом, но уверен в одном: в Южной Африке должны произойти перемены, но время для них еще не пришло.

Он кивнул, обдумывая мои слова, затем встал и протянул руку.

— Мы дадим вам знать.

В поезде на обратном пути в Олдершот я обдумывал то, что сказал своему собеседнику. У меня были смешанные чувства. Сомнений в том, что я хорошо себя проявил с военной стороны, у меня не было, но насчет политической стороны я не был так уверен. Нужно было просто подождать и посмотреть. Тем временем предстояла еще одна командировка в Ольстер, на этот раз в западный Белфаст. Во 2-м парашютном батальоне начались тренировки по боевому слаживанию, а моя рота должна была пройти подготовку в Северной Ирландии с армейской инструкторской группой.

За день до нашего убытия пришло письмо со штампом посольства ЮАР. Положив его на стол, я смотрел на него несколько минут, затем сделал себе чашку чая и смотрел на него еще несколько минут. Больше года я пытался убедить посольство принять меня в свою страну, и в этом письме содержался их окончательный ответ. В конце концов я открыл его и прочитал: «Ваше заявление было дополнительно рассмотрено и принято решение разрешить вам въезд в Южно-Африканскую Республику. По прибытии будет организовано Ваше собеседование с представителями Сил обороны ЮАР. Ваши визы будут высланы, когда вы сообщите нам дату вашего отъезда».

Я был на седьмом небе от счастья, но эйфория внезапно сменилась трепетом. Люди годами копят деньги и планируют работу за границей, я же хотел отправиться сразу после очередной командировки в Ольстер. Первой проблемой были деньги: у меня их не было, поэтому пришлось отправиться к своему дружелюбному менеджеру банка и объяснить ему свое положение. Наверное, это была самая необычная просьба о кредите, которую он когда-либо слышал, но равнодушным он не остался. Тем не менее, ему нужно было какое-то залоговое обеспечение. Это была проблема, но у меня уже было решение — мне нужно было привлечь двух человек в качестве поручителей. Ими согласились стать «Бесстрашный» и мой брат Аллан, который сейчас служил в 3-м батальоне Парашютного полка, и я получил свой кредит.

Вернувшись с учений по подготовке к Северной Ирландии, я столкнулся со следующей большой проблемой: моя жена. Пэт была непреклонна: она не поедет. После командировки в Ольстер батальон перебрасывали в Берлин, что означало лучшее жилье и больше денег. Пэт извергалась как вулкан Этна и даже сожгла выездные визы для себя и близнецов. Для меня Южная Африка была воплощением мечты, поэтому я бесстрастно наблюдал, как визы сгорают на нашей кухонной плите, а потом сразу же поставил вопрос ребром.

— Я отправляюсь в Южную Африку. Ты можешь поехать со мной или остаться, но я уезжаю.

Ни крики, ни угрозы, ни брошенные сковородки, ни оскорбления не смогли меня переубедить. Пэт даже попросила поговорить со мной капеллана части. Но когда до моего отъезда из Ольстера оставалась неделя, она сдалась и сказала, что поедет со мной.

В батальоне и, в частности, в моей роте никто не верил, что я действительно уезжаю. Многие, кто знал меня много лет, считали, что это всего лишь уловка, чтобы добиться повышения по службе. Мои отношения с большинством моих сослуживцев того времени были, мягко говоря, натянутыми, настоящих друзей у меня было мало, и я все еще был способен на крайнюю жестокость и постоянно совершенствовался в этом. Вероятно, именно потому, что мои сослуживцы не знали меня по-настоящему, им и было трудно поверить, что я могу так рисковать своей жизнью. Когда я сошел с парома, чтобы начать свою крайнюю командировку в Белфаст, ставки были два к одному против моего отъезда в ЮАР.

Моей роте предстояло патрулировать район Лоуэр Фоллс и Дивис Флэтс — очаг террористической активности. Если у меня и оставались какие-то сомнения по поводу своего отъезда, то эта командировка должна была их разрешить. Провосы возобновили свою кампанию убийств с новым рвением, но на последнем инструктаже для всех командиров патрулей довели, что мы должны работать с ними в бархатных перчатках. Мы не могли ставить подозреваемых лицом к стене, даже если ловили их с заряженным оружием. Хуже того, у нас был прямой приказ не стрелять по машинам, если мы не сможем обнаружить в ней оружие, — даже если эта машина сбила и убила или ранила военнослужащего патруля. Я, например, для себя решил все это похерить, и патрулировал с той же агрессивностью, что и всегда, — способ, неоднократно приводивший меня к прямой конфронтации с начальством. Но я был непоколебим.

Был один психопат, член ИНОА, который во время моей крайней командировки особенно активничал в районе Дивис Флэтс. По данным разведки, он прославился в основном убийством протестанта, которого заманил в квартиру и заколол отверткой. Бандит был физически крупным и имел репутацию человека, с которым не стоит связываться в драке. Перед нашим приездом он даже похвастался, что хотел бы избить командира патруля парашютистов. Я встретился с ним в темном переулке.

— Это ты тот человек, который хочет избить капрала парашютистов?

— Да.

— Я капрал парашютистов.

Когда я передавал свою винтовку человеку рядом, он нанес мне удар под дых. И промахнулся. Используя инерцию его качнувшегося тела, я ударил его одним из лучших правых кроссов, которые когда-либо наносил. Он упал, как кукла.

— Знаешь, в чем твоя проблема?

Он смотрел на меня остекленевшими глазами.

Наклонившись вперед, я медленно заговорил, чтобы он меня хорошо расслышал:

— Твоя проблема в том, что ты позволяешь своим амбициям перевешивать твои способности.

Передав ему свои мудрые слова, я продолжил патрулирование, и до конца командировки делал его жизнь невыносимой и преследовал его, пока он не покинул этот район ради своего же собственного спокойствия.

Всего через две недели после начала работы мы совершили убийство. Угнанная машина проезжала через блокпост, и командир патруля, заметив в ней оружие, открыл огонь, убив одного человека и ранив еще двоих. В отместку ИРА обстреляла один из наших патрулей и ранила одного из десантников, хотя и несерьезно. В середине командировки нам очень везло, если «замыкающий Чарли» в патруле избегал ранения, когда пуля снайпера проходила через его бронежилет.

Когда до конца командировки оставалось три недели, я находился на Лисон-стрит, недалеко от перекрестка с Фоллс-роуд, и решил проверить известный клуб, принадлежавший ИРА. Ко входу в клуб вела старая деревянная лестница, и когда я уже добрался наверх, то столкнулся с выходящим из помещения мужчиной. Он начал пятиться назад, но я схватил его и толкнул вниз по лестнице.

— Обыщите этого человека.

От подножия лестницы донесся крик.

— Гарри, тебе лучше спуститься и посмотреть на это!

Мой заместитель обнаружил у задержанного пачку рукописных бумаг. Первая из них гласила: «С тех пор как я стал офицером разведки роты “Е”, я заметил следующие машины, использующиеся в полицейских казармах на Спрингфилд-роуд…».

Далее следовал длинный перечень автомобилей. В других записях подробно описывались передвижения людей и оружия. Это была разведывательная информация. Я вызвал мобильный патруль, чтобы доставить своего задержанного в полицейский участок.

— Почему вы его задерживаете? — спросил дежурный офицер, командир моего взвода.

Из клуба начали выходить люди, окружая мой патруль из четырех человек. Прошло несколько мгновений, прежде чем я смог ответить.

— На данный момент я не могу сообщить вам подробности. Прошу мобильный патруль и любой другой патруль в этом районе оказать мне срочную помощь!

Я никак не мог объяснить причину задержания по открытой радиосети, которая, как было известно, прослушивалась Временной ИРА.

— Если вы не объясните мне причину задержания этого человека, я не вышлю за вами машину! — последовал ответ.

Я начал закипать. Толпа почти в сотню человек окружила меня, мой задержанный сопротивлялся, а офицер отказывался меня эвакуировать. Так, сначала главное. Я притянул человека из ИРА ближе к себе.

— Если дернешься — пристрелю! — Крикнул я ему в ухо, после чего повалил его на землю и встал на него.

— Патруль, к бою!

Раздался звук взводимых затворов четырех винтовок. Толпа чуть отступила назад, а я снова вышел на связь с дежурным офицером.

— А теперь послушайте меня! Я командир, находящийся на месте, у меня есть веские причины для задержания этого человека. Мне необходима срочная эвакуация, машина нужна немедленно! — Мой гнев был очевиден для всех.

В радиосети наступила тишина, как будто все затаили дыхание. Затем в эфир вышел дежурный, который направил на место происшествия бронемашину. В конце он сказал, чтобы я доложился ему, как только закончу выполнять текущую задачу.

— С удовольствием, — прорычал я в рацию.

Ситуация вокруг меня все еще оставалась довольно плохой. Мобильному патрулю понадобится не менее пяти минут, чтобы добраться сюда, а этих пяти минут, как мне казалось, у меня не было. Толпа напирала. Я принял решение открыть огонь, если они будут приближаться, и прицелился в одного особенно шумного человека, который, казалось, контролировал ситуацию. И как раз в тот момент, когда я хотел нажать на спусковой крючок, толпа рассыпалась, — прибыл патруль из роты «D», зайдя к нам с тыла. Прежде чем толпа успела перегруппироваться, моторизованный патруль подъехал ближе, и мы втащили в бронемашину своего пленника. Закрывая дверь, я поблагодарил сержанта роты «D».

Он широко осклабился.

— Всегда рад помочь веселью.

3

Южноафриканский спецназ

Джок, то, что мы собираемся сделать — это очень опасное дело.

Сержант-майор Девальд де Бир, полоса Каприви, 1977 год.

Я прилетел в Преторию 6-го мая 1977 года. Меня встретили, отвезли в гостиницу и сказали, что на следующий день мне назначено собеседование с представителем Сил обороны Южно-Африканской Республики (САДФ).²⁹ Рано утром я прибыл в штаб сухопутных войск и обнаружил, что обо мне никто и понятия не имеет, поэтому провёл несколько муторных часов в попытках убедить скептически настроенного дежурного сержанта, что я только что прибыл из Англии. Наконец (и я так никогда и не узнал, по каким причинам) меня направили в стоящее по соседству здание, где меня представили майору из военной разведки. Я опять рассказал свою биографию; затем он меня подробно расспросил о моем армейском опыте и о причинах, заставивших меня перебраться в ЮАР. Наконец он задал вопрос:

— Вы когда-нибудь слышали о подразделении, которое называется «Разведывательно-диверсионный отряд»?³⁰

Я ответил, что нет, никогда. Майор пояснил, что это местный аналог британской Специальной Авиадесантной Службы. Может быть, мне было бы интересно пройти туда отбор?

Я ответил утвердительно, стараясь при этом не выказать своей излишней заинтересованности.

Как объяснил офицер, отбор в спецназ состоит из трёх этапов. Сначала проводится серия психологических и физических тестов (аналогичных тем, какие сдают летчики южноафриканских ВВС). Затем следует собственно отбор. И наконец, продолжительная специальная подготовка, в ходе которой кандидаты получают навыки, необходимые для участия в специальных операциях.

День клонился к вечеру. Майор сказал мне, что на следующий день, в девять утра, меня заберет машина, пожал мне руку и пожелал удачи.

Машина прибыла ровно в назначенное время, и доставила меня в военно-медицинское учреждение, где в течение следующих двух часов каждая часть моего тела была тщательно исследована, проверена и осмотрена. В итоге доктор вынес вердикт, что для своих 24 лет я нахожусь в отличной физической форме. В этот момент я сидел на велотренажёре, крутил педали изо всех сил, был опутан проводами, присосками, дышал через кислородную маску, и эти слова прозвучали для меня настоящим облегчением. Когда мне потом сказали, что на этом этапе отсеивается треть потенциальных кандидатов, я обрадовался еще больше, и решил отпраздновать этот маленький успех, угостив себя ланчем в небольшом ресторанчике.

Ближе к вечеру меня отправили в другое учреждение, где я прошёл целую серию психологических тестов, закончившуюся несколькими собеседованиями с тремя психологами. Общение с двумя последними я до сих пор вспоминаю с улыбкой. Первой была исключительно привлекательная блондинка, и в ходе беседы с ней я постоянно ловил себя на эротических фантазиях, в которых она занимала главное место. Ближе к концу она спросила меня:

— Вы когда-нибудь кого-нибудь убивали?

— Да, — ответил я.

— И какая была у вас первая мысль после этого?

— Мысль о том, какой я классный стрелок! — Произнес я.

Она записала мой ответ, глянула на меня поверх своих больших очков и спросила:

— Вы лично видели человека, которого убили?

— Конечно.

Она уставилась на меня, как ей казалось, суровым взглядом. Выглядела он очаровательно:

— И что вы после этого подумали?

В ответ я посмотрел прямо в ее божественно красивые голубые глаза:

— Я подумал, — вкрадчиво произнес я, — что я чертовски хороший стрелок.

На несколько секунд я удостоился едва заметной улыбки, после чего она поднялась и ушла из кабинета, — и из моей жизни, — навсегда.

Заключительное собеседование проводил старший врач, очень крутой профессионал лет ближе к пятидесяти. Он стал допытывать меня о причинах, заставивших приехать в ЮАР, и затем задал самый, по его мнению, важный вопрос:

— Вы готовы умереть за Южную Африку?

— У меня нет никакого желания умирать за кого бы то ни было, — немедленно ответил я. — Но я вполне готов рискнуть за ЮАР своей жизнью.

И вновь я удостоился мимолётной улыбки.

Собеседования закончились, и я вернулся в машину. На обратном пути в гостиницу шофёр сообщил мне, что на следующий день мне предстоит беседа с командующим войсками специального назначения. Результаты медицинского обследования и психологических тестов ему перешлют утром, и если меня сочтут подходящим кандидатом для отбора в спецназ, то мне об этом сообщат. Машина должна была меня забрать из гостиницы в 13:30.

В ту ночь я фактически не спал. Приехав в Южную Африку, я поставил на карту всё, и теперь моя судьба зависела от людей, у которых было всего-навсего несколько часов, чтобы понять и оценить меня.

Когда водитель ждал меня у гостиницы, я прекрасно понимал, что моя судьба висит на волоске. Я знал, что нахожусь в прекрасной физической форме, но не имел ни малейшего понятия о том, что эти психологи написали обо мне по результатам собеседований.

Встретил меня всё тот же майор из военной разведки, с которым я беседовал в самый первый раз. Сообщив, что генерал уже ждет меня, он поприветствовал меня улыбкой и пожал руку. Я расценил это как добрый знак.

Мы прошли по длинному коридору мимо вооружённого часового, после чего мой сопровождающий без всяких формальностей завел меня в неприметную комнату, безо всякой таблички на двери. За столом сидел седовласый человек лет примерно шестидесяти пяти. Он взглянул на меня, поразив властным и волевым выражением на своем лице. Казалось, его серо-стальные глаза пронзили меня насквозь. Это и был генерал Лутц, официально — вышедший в отставку офицер САДФ, неофициально — руководитель всех специальных операций южноафриканского спецназа.

Без всякой подсказки я стал по стойке смирно. Генерал улыбнулся и встал. Он был примерно одного роста со мной, но слегка сутулился, так что создавалось впечатление, что он ниже ростом. Я протянул правую руку, тогда как он протянул левую, и до меня дошло, что его правая рука безжизненно висит на боку. Я неловко схватил его левую руку, и он благодарно кивнул, как будто я прошел какой-то тест. Меня пригласили сесть лицом к двум офицерам, и майор начал беседу.

— Вам будет приятно узнать, что вас сочли исключительно подходящим кандидатом для войск специального назначения, — произнес он. Я же изо всех сил пытался не выдать своих эмоций. — Теперь нам предстоит решить, что мы можем предложить вам.

Майор глянул на генерала и продолжил:

— Вы несколько старше, чем большинство кандидатов в спецназ, но более опытнее. Вы показали отличные результаты на психологических тестах, но мне не хотелось бы сразу присваивать вам высокое звание — это может создать проблемы с сослуживцами, они могут вас с трудом принять в свои ряды. Мы бы хотели предложить вам начать с капрала, и через два года вы вполне можете получить сержанта.

— Мне это подходит, — ответил я, стараясь сохранить бесстрастное выражение лица. Я-то думал, что опять начну с рядового.

— Хорошо. Теперь что касается отбора. У вас есть на выбор два варианта: один отбор начинается 17-го числа этого месяца, а второй — через четыре месяца. Что выбираете?

— Я выбираю 17-е… — ответил я.

Генерал с улыбкой глянул на майора.

— Как я, собственно, и ожидал. Хорошо. Обычно процесс поступления на службу и сбора всех необходимых для этого бумаг занимает у кандидата две недели. Вы же должны будете это сделать за два дня.

Майор протянул мне документ с подписью и печатью, подготовленный на африкаанс, после чего в комнату пригласили младшего капрала, который должен был меня сопровождать, и тщательно проинструктировали его о том, что нужно сделать, опять же на африкаанс.

Следующие два дня прошли как в лихорадке. Мой шофёр метался по военной базе в Претории на служебной машине генерала Лутца (с двумя звездами на крыльях) из одного конца в другой. Встречая очереди из призывников, получавших свое снаряжение, мы обычно отправлялись в начало очереди, предъявляли документ, подписанный генералом, и мгновенно получали все, что было необходимо. Только один раз, когда я получал личные документы, мы столкнулись с трудностями. Жирный штаб-сержант раздражённо заявил нам, что нет никакой возможности выдать их немедленно. Капрал начал с ним спорить, а я, тем временем, с тревогой наблюдал за всем этим. Затем капрал попросил разрешения позвонить. Сказав по телефону пару слов, он передал трубку сержанту, и потом безуспешно пытался спрятать улыбку, пока генерал на том конце провода давал своему собеседнику необходимые указания.

Через два часа я получил на руки полный комплект документов. Когда мы шли к машине, то капрал ответил мне на невысказанный вопрос:

— Генерал поинтересовался у старшего писаря, в каком он звании и сказал, что если документы не будут у меня на руках немедленно, то к концу дня сержант станет рядовым.

Наконец, 12-го мая 1977 года я принял присягу и стал полноправным военнослужащим Вооружённых сил Южной Африки. Уже на следующий день я сидел в поезде, направлявшемся в Дурбан, на базу спецназа. Там всех нас — меня, мою жену Пэт, и наших близнецов Гарри и Кристофера — встретил шофёр на джипе и отвез в гостиницу, сказав, что 17-го мая ровно в 7 утра меня встретит машина и привезёт на базу. Мне едва хватило времени обустроить жену и детей и разложить свое снаряжение. Как и было условлено, ровно в означенное время появилась машина, и я убыл туда же в Дурбан, на «Утес», в штаб разведывательно-диверсионного отряда. Когда мы проезжали через КПП, то я поймал себя на мысли о том, что еще каких-то две недели назад я патрулировал улицы Белфаста в рядах одной армии — а теперь причислен к младшему командному составу и готовлюсь пройти отбор в силы спецназа в другой.

Лагерь просто кишел людьми. Всего на отбор в спецназ прибыло 410 кандидатов, бóльшей частью призывников. Главной проблемой оказалось мое незнание языка африкаанс — я безуспешно пытался объяснить инструкторам кто я такой и откуда я прибыл, но в итоге все устроилось. Мне сказали, что сегодня день, посвящённый разным административным вопросам, а ближе к полуночи нас отвезут в Зулуленд, в район проведения отборочного курса.

Мы позавтракали в столовой для нижних чинов, получив довольно паршивый завтрак, и дальнейшее утро прошло в присвоении каждому индивидуального номера и распределении всех кандидатов по отделениям. После обеда нам раздали снаряжение: рюкзаки, ременно-плечевую систему, винтовки и по две укупорки от 60-мм минометных мин, выкрашенных красной краской, и залитых бетоном. Эти укупорки мы обязаны были постоянно таскать с собой — если кандидат не мог представить их по первому требованию инструктора, он автоматически отчислялся с отборочного курса. Как я прикинул, ящики весили фунтов двадцать, не меньше, ну а общий вес всего снаряжения составлял фунтов под пятьдесят, не считая воды и пайков. Оружием были штурмовые винтовки R4, южноафриканская версия бельгийской FN. Если кандидата заставали с нечищеной винтовкой или же она находилась от него далее, чем на расстоянии вытянутой руки, то это также служило основанием для моментального отчисления.

К пяти часам вечера я привёл все это новое и непривычное для меня снаряжение в относительный порядок и направился в столовую, на ужин. Я еще не знал, что этот ужин станет моим последним нормальным приёмом пищи на ближайший месяц. Там я встретил двух своих новых сослуживцев из своего отделения — Дэйва Прайса и Андрѐ Клоппера, отслуживших в Родезийской САС. Они были обаятельными сорвиголовами, и я сразу же проникся к ним симпатией. Целый вечер они рассказывали разные дикие байки из истории родезийской войны, как например, о том, как однажды отряд САСовцев предпринял глубокий рейд на территорию Мозамбика. Шестьдесят закаленных в боях спецназовцев неслышно продвигались по сухому руслу реки в направлении лагеря террористов, как вдруг, откуда ни возьмись, появился какой-то барбос и начал их облаивать. Его пытались заставить замолчать, испробовав различные способы — подманивали и предлагали всякие вкусности — но тщетно. Гавканье встревожило боевиков в лагере и разведчикам пришлось отойти. Бойцы одного из самых крутых спецназов мира были вынуждены позорно отступить из-за какой-то жалкой дворняги.

В другой раз парни притащили для допроса двух пленных боевиков. Их погрузили в вертолет, связали, и когда вертолет набрал должную высоту, просто выкинули одного за борт. Второй террорист от такого зрелища едва не наложил в штаны от ужаса, переводя взгляд с одного САСовца на другого.

— Ну, что, будем говорить? — поинтересовался Андрѐ.

— Да-да-да! — Лихорадочно закивал пленный.

— Вот и славно, — встрял Дэйв. — А теперь скажи, кто твой командир?

Террорист в изумлении посмотрел то на одного, то на другого, а потом кивнул в сторону открытой двери вертолета:

— Эээ, вообще-то вы только что выкинули его с вертолета.

Незадолго до полуночи мы погрузились в грузовики и поехали в Зулуленд — нам предстояло всю ночь ехать до места назначения.

Подобно любым другим частям специального назначения, методика отбора, разработанная в РДО, отражала их собственный боевой опыт. Подразделение было сформировано в 1970 году коммандантом (подполковником) Брейтенбахом, легендой южноафриканской армии, чей брат, кстати, был известен как сторонник АНК.³¹

Брейтенбах отобрал одного офицера и пять сержантов из состава парашютного батальона и начал их готовить, вначале пропустив через отборочный курс Родезийской САС, после чего они приняли участие в боевых операциях в Мозамбике. Постепенно численность подразделения росла. В основном спецназовцы действовали в Анголе и Замбии, где работали против террористов из СВАПО, что требовало длительного нахождения в буше, практически без всякой авиационной поддержки, действуя при этом против хорошо вооружённого и дисциплинированного противника. Соответственно, для выполнения таких задач требовались бойцы в отличной физической форме, способные совершать длительные переходы с тяжёлым грузом, умеющие выживать в африканском буше с минимальными запасами воды и пищи, и работать в составе небольших групп без внутренних трений и разногласий.

Опыт, полученный в Анголе подразделением спецназа, показывал, что если небольшая группа людей, работающая глубоко в тылу врага, сталкивалась с превосходящими силами противника, то действуя агрессивно и подавляя противника максимальной огневой мощью, она может добиться выдающихся результатов, непропорциональных их численности. Таким образом, агрессия — это то качество, которое в отряде спецназа высоко ценилось.

*****

Первый этап отбора представлял собой, по сути, «адскую неделю», предназначенную для того, чтобы сломать тех, кто по физическим или морально-волевым качествам не подходил к этой службе. Второй этап, длившейся две недели, был рассчитан на проверку у кандидатов уровня выносливости, умения работать в коллективе, а также их способности выслеживать, выполнять специальные задачи и ориентироваться на больших дистанциях в составе группы из шести человек. Третий этап являлся «индивидуальной неделей» — кандидаты, прошедшие первые два этапа, перебрасывались на оперативную базу РДО, расположенную на полосе Каприви в Юго-Западной Африке, где держали суровый экзамен на способность работать, ориентироваться в саванне и уметь себя мотивировать в одиночку.

На рассвете 18-го мая 1977 года мы прибыли на старт нашего маршрута. Когда мы выгрузились из машин, нам приказали построиться в три шеренги и оставить на месте все, что мы не можем нести с собой. Первый этап отбора в южноафриканский спецназ начался.

Около двадцати инструкторов несколько раз обошли строй, проверяя у каждого курсанта винтовки и рюкзаки, ну и естественно эти чёртовы ящики из-под мин с бетоном. Удовлетворённые осмотром, они отправили грузовики обратно. Мы стояли на широкой просёлочной дороге. Майор Блау, старший офицер группы инструкторов, стоя в «Лендровере» с мегафоном, обратился к нам с небольшой речью:

— Шагайте туда, — сказал он, махнув рукой в западном направлении, — пока вам не скажут остановиться.

После этого сел обратно в машину и укатил в сопровождении своей группы, оставив нас одних на дороге.

Я повернулся и отправился на запад, отметив краем глаза заинтересованную реакцию со стороны своих сотоварищей по отборочному курсу. Все они были моложе меня — кому-то было двадцать лет, кому-то и вовсе восемнадцать. Большинство из них являлись действующими военнослужащими, привыкшими, естественно, к тому, что над ними постоянно кто-то есть из начальства. И многие из них, лишившись подобного надзора, занялась привычным делом — кто-то начал готовить себе завтрак, кто-то решил перепаковать свое снаряжение. Вместе со мной движение начали только три десятка людей.

Поначалу передвигаться было исключительно приятно. Утро было прохладным, и я перешёл на привычный десантный шаг, позволявший при минимальных усилиях покрывать максимум расстояния. Вскоре я выбился в лидеры. По мере того, как Солнце поднималось надо горизонтом все выше и выше, жара усиливалась, вытягивая из меня энергию и заставляя замедлять шаг. Я продолжал шагать в одиночестве. Время от времени мимо меня проносился джип с инструкторами, кричавшими что-то на африкаанс. Я улыбался, кивал, но продолжал идти.

В середине дня я остановился на вершине какого-то холма для привала, и сварганил себе небольшой «десантный» перекус, после чего посмотрел назад, на дорогу. Курсанты вытянулись на несколько миль, большинство шагало по двое или по трое, растянувшись на столько, насколько хватало обзора. Спустя двадцать минут я перепаковал снаряжение и продолжил свой путь. Теперь начало ощущаться серьёзное воздействие теплового эффекта — я уже истребил содержимое двух из трёх фляг с водой, а обезвоживание на такой жаре представляло серьёзную опасность. Пришлось урезать себе норму расхода воды до двух глотков в час.

День склонился к вечеру, а конца и края дороги по-прежнему не было видно. Также не было никаких контрольных пунктов, указателей, ничего — просто бесконечный путь и всё. Но, по крайней мере, жара спала. Воды у меня оставалось на четверть фляги, а я понятия не имел, сколько мне еще шагать. В шесть часов вечера я сделал себе еще один перерыв. В новых ботинках мои ноги неприятно опухли; лямки рюкзака, который я нес, проделал в моих плечах глубокие борозды; а внутренняя поверхность бедер оказалась сильно натерта. Но больше всего меня беспокоил тот факт, что почти не осталось воды. Я снова приготовил себе рагу, и сделал последний глоток воды — для приготовления пищи ее уже не оставалось. Взвалив на плечи рюкзак, я снова пошел вперед. Начало смеркаться.

Вскоре я уже брел по дороге в полной темноте, иногда напевая про себя песни. Почему-то одна из них постоянно крутилась у меня в голове: «Если бы мои друзья могли видеть меня сейчас». К девяти часам вечера я шагал уже четырнадцать часов, из них почти три часа без воды. Местность была в основном равнинной, изредка встречались высокие холмы. Я держался, как говорят парашютисты, «на подбородочных ремнях», — у меня болела каждая косточка тела, бедра так горели от потертостей, что мне приходилось идти, раздвинув ноги, а мой рот напоминал левый мокасин команча. Для себя я решил, что буду идти еще час, а потом, если не найду контрольный пункт, немного посплю.

Часов в десять послышался шум прибоя, и это каким-то образом придало мне сил. Повернув за поворот, я в буквальном смысле наткнулся на огромного человека в майке РДО и шортах. Он заговорил со мной на африкаанс — я ответил по-английски, назвав имя и звание. Он внимательно посмотрел на меня и указал на тропу, отходившую от дороги. Проследовав по ней, я очутился на поляне, где стояло две больших палатки. Поприветствовать меня вышел еще один здоровяк, более шести футов ростом с роскошной рыжей бородой и крепкими руками. Выяснив, что я не понимаю на африкаанс, он сказал мне наполнить фляги водой из ключа на краю поляны и ждать остальных. Наполняя фляги, я все же ухитрился сделать пару больших глотков.

Минут через пять ко мне подошёл еще один инструктор и поинтересовался, если у меня какие-нибудь проблемы со здоровьем. Я встал и показал ему потёртости на бедрах. Он скривился, подозвал еще нескольких инструкторов, и они начали о чём-то горячо спорить на африкаанс. (Позже я узнал, что они спорили о том, как долго я продержусь с такими ранами). В итоге он заклеил мне потёртости пластырем, отчего я к своему огромному облегчению почувствовал, что могу передвигаться почти нормально.

Такая долгая прогулка меня измотала. За почти 15 часов я прошагал шестьдесят миль, и сейчас, предоставленный сам себе, задремал.³² Часа через три меня разбудили пинком по рёбрам. На поляне было полно кандидатов, некоторые из которых только-только подошли. Нас вновь построили в три шеренги и стали обзывать самой тупой бандой неудачников, абсолютно непригодной для службы в спецназе. После десятиминутного унижения, нам устроили 40-минутную физподготовку с оружием, а потом разделили на группы по 8 человек.

Майор Блау популярно нам объяснил, что мы совершенно не годимся для того, чтобы служить в спецназе ЮАР. Может быть, кто-то хочет бросить? Из строя сразу же вышло около 20 человек. Им приказали отойти в сторону, остальных опять переформировали в группы по 8 человек и отвели на край поляны. Там лежало полсотни бревен, каждое размером с телеграфный столб, и все группы получили по бревну. Подчиняясь приказам инструкторов, мы побежали рысцой вслед за ними, и ярдов через 400 остановились. В темноте перед нами высился довольно большой холм.

— Забегаем с бревнами на холм, далее поворачиваем налево, на пляж, а оттуда — обратно в лагерь, — с таким напутствием наши инструкторы удалились.

Все начали подъем, и должен сказать, что это было сурово. Дело было не в том, что холм был крутой (хотя и это тоже), и не в том, что мы были до предела вымотаны (хотя и это тоже), а рюкзаки и винтовки висели на нас неподъёмным грузом (хотя, конечно и это играло свою роль). Все дело было в буше. Холм был покрыт густым подлеском, и спустя час усилий мы едва продрались до половины подъёма. Напряжение росло, пара групп попросту сдалась. И тут нам повезло — в темноте удалось случайно наткнуться на узкую, но вполне пригодную тропинку, и еще через час мы, — а за нами и другие, — перевалили через гребень холма. Отметившись на пляже, мы пришли в лагерь около 4-х часов утра. Нам дали еще сорок минут физподготовки с оружием, после чего разрешили немного поспать. Я был настолько вымотан, что едва сумел развернуть свой спальный мешок, а твёрдые края моей РПС и вовсе показались мне мягчайшей подушкой.

В восемь утра нас разбудили крики инструкторов. Я дважды проверил свои часы — да нет, все правильно, но я готов был поклясться на стопке Библий, что вот только голову преклонил. Мы опять построились в три шеренги, инструкторы снова поинтересовались, не желает ли кто покинуть отборочный курс — и снова из строя вышла еще пара десятков человек. Я прикинул, что к этому времени нас осталось около двух сотен кандидатов — а ведь отбор длился пока что всего 48 часов. Больше сотни из тех, кто не смог выдержать испытаний, были отправлены назад в свои подразделения. Нам же приказали позавтракать и к 9 утра быть готовыми к очередному ФИЗО, форма одежды — футболка, шорты, ботинки и РПС.

Прибыв на пляж, мы занялись физическими упражнениями с мешками с песком. Каждый из нас наполнил песком свой мешок и в течение двух часов мы бегали с ними на плечах туда-сюда по пляжу, забегая по пояс в воду и выходя обратно. Затем нам приказали свалить их у полосы прибоя, что убедило меня в том, что это не последнее упражнение с ними, и бегом направиться в лагерь. Там мы познали роскошь в виде сорокаминутного отдыха.

После перерыва мы построились, переодевшись в футболки, штаны и ботинки, нас разделили в группы по 20 человек, и мы отправились на пробежку. После мешков с песком простой бег воспринимался как некая прогулка в парке. Пробежав по густому кустарнику, минут через 30 мы прибыли к большому озеру, над одной частью которого был натянут канат длиной метров в сто. Я внимательно посмотрел на воду — в ней плавали какие-то существа с зубами. Крокодилы! А в моем списке того, чего я более всего боюсь, крокодилы занимают почётное первое место.

Инструкторы рассредоточились по берегу и открыли огонь по этим созданиям. Стрельба велась неприцельная, только для того, чтобы напугать зубастиков. Когда животные в панике исчезли, инструкторы выставили на каждом конце каната дежурных и приказали нам раздеться до белья. Упражнение было простым: входишь в воду в точке «А», плывёшь или подтягиваешься по канату в воде к точке «Б», выходишь на берег и бегом по тропинке вокруг озера к началу. Выполняешь до тех пор, пока не последует команда «Стой!»

Поначалу в воду входить было страшно, несмотря на то, что у входа и выхода стояли вооружённые дежурные, следящие за озером. Мы занимались этим упражнением примерно час, после чего так же бегом отправились в лагерь. Прибыв обратно, я осмотрел свое снаряжение, и обнаружил, что оно подверглось тщательному осмотру — у нас отобрали еду и воду. Потом нам сказали, что начиная с сегодняшнего дня, о нашем питании будут заботиться инструкторы, которые выдадут нам все, что нужно. Судя по ухмылкам на их лицах, я понял, что трёхразового питания мы, скорее всего, не дождемся.

Обед представлял собой местную версию сосисок с пюре. После приема пищи мы занимались физическими упражнениями с оружием, а потом с мешками с песком. После ужина сержант Мариус Фильюн, тот самый рыжебородый гигант, прочитал нам лекцию о змеях. По счастью для меня, ее прочитали не на африкаанс, а по-английски. Нам объяснили, что в округе есть три вида ядовитых змей — аспиды и гадюки, чей яд поражает кровь и мышечные ткани; кобры и мамбы, чей яд приводит к параличу центральной нервной системы; и древесные змеи (на африкаанс они называются «бумсланг»), от укуса которых кровь перестаёт свертываться. Яд бумсланга настолько опасен, что при подтверждении информации об укусе древесной змеи из госпиталя в Йоханнесбурге в течении часа отправляют по воздуху сыворотку в любую часть страны. Хотя бумсланг крайне ядовит, но доза яда при укусе очень мала, и при своевременном введении противоядия у человека есть все шансы выжить. А вот укус мамбы практически всегда смертелен. «А чёрная мамба, — сухо произнес сержант, — змея крайне агрессивная». Позже у меня была возможность лично убедиться в ее свирепости.³³

Нам предоставили пару часов личного времени. Я провёл их, пытаясь хоть как-то привести свое тело в порядок. Ноги были покрыты мозолями от постоянного бега в мокрых ботинках, на плечах и груди светились синяки от винтовки и мешков с песком. Но в целом, после двух дней практически непрерывных физических страданий и мук, я находился в удовлетворительном состоянии. Благодаря пластырю, потёртости на бедрах меня уже не очень беспокоили.

С наступлением темноты нам приказали собрать полный комплект снаряжения и быть готовыми к ночному маршу с полной выкладкой. Мне было любопытно, какие еще ужасы приготовили нам инструктора. Знай я это с самого начала — возможно и не покинул бы лагерь.

Нас разбили на группы по десять человек и каждой группе вручили по бревну, при этом вдобавок каждый кандидат тащил на себе свою винтовку, рюкзак и ящики от мин с бетоном. После этого в сопровождении инструкторов, мы начали марш по пересеченной местности. Спустя десять минут такого марша каждый мускул в моем теле просто возопил в агонии. Пока мы брели сквозь ночь, каждая минута растягивалась до пределов вечности. Каждые двадцать минут или около того мы делали остановку, складывали оружие и занимались упражнениями с бревном — одновременно перебрасывали его через голову с одного плеча на другое. После этого снова брали в руки оружие, взваливали бревно на плечи и опять тащились Бог знает куда.

Я уже полностью потерялся во времени и пространстве, не понимая, где мы находимся, но единственное, что точно осознавал — что нахожусь в эпицентре всей боли мира. Судорожно хватая воздух своими легкими, я постепенно сообразил, что мы опять пришли к озеру, тому самому, с зубастыми тварями в нем. Инструкторы привычно постреляли в них и расставили дежурных. Стояла кромешная тьма, нам снова приказали раздеться до белья. Я был в ужасе от того, что должно было сейчас произойти. «Какого черта, какой в этом всем смысл?» — тут я поймал себя на мысли, что проговариваю это вслух.

Мы пошли в воду, причём я оказался одним из первых. Стараясь не думать о том, что может скрываться под водой, я даже не пытался плыть — просто схватился за канат и подтягивался. Думаю, что никогда еще не преодолевал эти сто ярдов так быстро. Дрожа всем телом, я выскочил из воды, и рванул к исходной точке. Слава Богу, что в этот раз упражнение выполнялось только один раз. Нас опять собрали, мы взвалили на себя свои рюкзаки, положили на плечо бревно и побежали обратно к лагерю.

Уже там выяснилось, что более двадцати человек отказались выполнить это упражнение. Я уже собирался залезть в свой спальный мешок, когда почувствовал, как меня кто-то похлопал по плечу. Я обернулся и увидел инструктора, рослого приятного на вид парня с черными как смоль волосами.

— Ты хотел знать, почему мы заставили вас плыть в темноте? — спросил он.

Я начал было объяснять, что ни в коем случае не хотел критиковать их действия, но он остановил меня рукой.

— Это нормальный вопрос для любого профессионального солдата, капрал. Как-то раз во время войны в Анголе нас преследовали кубинцы и солдаты МПЛА, мы же пытались добраться до позиций своих войск. Нас было десять человек, и мы вышли к реке. Двое из нас сразу же отказались входить в темную воду и плыть, но к счастью, разведчик нашел узкое место, и нам удалось перейти реку вброд, включая и тех двоих. Но фактически из-за подобной ситуации мы едва не погибли. Вот почему вам дали возможность полюбоваться на крокодилов днем и заставили плыть ночью.

Я кивнул:

— Спасибо, что нашли время объяснить мне это.

Он искренне улыбнулся:

— Всегда пожалуйста. А теперь иди спать.

Примерно через каждые три часа нас будили и заставляли заниматься физподготовкой с оружием и мешками с песком. Во время одного из упражнений, находясь в шеренге, я склонил голову на плечо товарища и неожиданно заснул. Инструктор тряхнул меня за плечо:

— Ты собираешься продолжать занятия?

— Так точно! — ответил я.

Его глаза сверкнули, и на лице появилась широкая улыбка:

— Похоже, ты сможешь дойти до конца. Ты знаешь, когда надо спать.

Остаток «адской недели» разнообразием не отличался: физические упражнения с оружием, физические упражнения с мешками с песком, упражнения с бревном, ночные пробежки. К концу недели нас осталось около сотни. Начался второй этап отбора.

Нас разбили на группы по шесть человек, — в РДО такую численность имеет штатный разведывательный орган. Лица и руки должны были быть постоянно зачернены камуфляжным кремом. Нам дали координаты первой из контрольных точек, находившейся в 60 км от исходного пункта, и сказали добраться туда с максимальной скоростью. Те, кто приходил на точку до того, как истекало контрольное время, получал паек, те, кто опаздывал — нет. Вообще говоря, на протяжении недели нам выдавали еды ровно столько, чтобы мы могли передвигаться, и не больше.

Не могу сказать, что сам процесс отбора мне нравился, но второй этап, что называется, лег на душу. Наша группа состояла из обаятельных хулиганов и сорвиголов. Дэйв Прайс и Андрѐ Клоппер были бывшими САСовцами из Родезии, 40-летний майор Питер Шофилд являлся бывшим британским парашютистом, проходившим отборочный курс перед тем, как стать в РДО инструктором по воздушно-десантной подготовке. Также в группе было два парашютиста из ЮАР, Янни Смит и Дэнни Фильерс. У каждого из нас были какие-то навыки, сильные стороны и таланты, которые могли оказаться полезными для всей группы. Майор Шофилд был прирождённым командиром и прекрасным ориентировщиком. Дэйв и Андрѐ знали буш как свои пять пальцев, были исключительными пронырами, способными достать еду просто из ниоткуда. Янни оказался великолепным поваром, и мог приготовить вкусную еду буквально из ничего. Дэнни был великолепным атлетом, часто он уходил далеко вперед, с тем расчётом, чтобы прибыть на контрольную точку и успеть получить паек на всю группу. Я же умел точно оценивать расстояния — навык, приобретенный мной еще в детстве в горах Уэльса и на равнинах Солсбери. Рассчитав скорость и количество шагов, я мог вычислить, сколько пройдёт группа за день, — неоценимое умение на территории, где глазу не за что зацепиться. Я также умел просыпаться в любое время, которое себе назначил, так что на мою долю выпадало будить по утрам остальных — учитывая то, как мы выматывались, сделать это было не так-то и легко.

Поднимались мы с первыми лучами Солнца. Если у нас была какая-то еда, то мы ели, но чаше всего обходились кофе, после чего сразу же отправлялись в путь. Строгой схемы как передвигаться у нас не было. Мы шагали до тех пор, пока кому-то не требовался привал, затем отдыхали и шагали снова. В середине дня мы снова варили кофе, а вечером, когда была возможность, ели. Ночью мы никогда не передвигались — ориентироваться в темноте было невозможно. Мы собирали дрова, зажигали костер и усаживались вокруг него, рассказывая разные истории. Майор делился с нами опытом Радфанской кампании в Адене, я рассказывал про Ольстер, а Дэйв и Андрѐ, прирождённые рассказчики, развлекали нас умопомрачительными историями из жизни в Родезии и в других местах.

Однажды мы чуть не потеряли Андрѐ прямо посреди очередной байки. Рассказывая свою историю, он наклонился, чтобы подбросить поленья в костер, когда Янни крикнул: «Стой» — и включил фонарик. На бревне, в дюйме от руки Андрѐ, сидел самый крупный скорпион, которого я когда-либо видел. Как Янни разглядел его в темноте, осталось загадкой.

Когда закончился второй этап отбора, то количество курсантов уменьшилось еще на 60 человек. Дэйв и Андрѐ покинули нас, потому что они, оказывается, покинули ряды Родезийской САС, не поставив никого в известность. Парни находились в ЮАР в отпуске, когда в Родезии затевалась какая-то очередная крупная операция, и, опасаясь, что их страна вот-вот будет втянута в новую крупную войну, они обратились в южноафриканский спецназ и предложили свои услуги.

Они и не скрывали, что находятся в отпуске, и южноафриканская армия, отчаянно нуждавшаяся в опытных солдатах, закрыла на это глаза. Но, к сожалению, это привело к серьезным разборкам с родезийской САС, где их сразу же причислили к дезертирам и пригрозили арестовать, если они когда-либо вернутся в Родезию. Им сообщили, что прежде, чем они смогут снова участвовать в отборочном курсе, им придется вернуться в Родезию и официально уволиться. Насколько я знаю, ни один из них этого не сделал. Майор тоже ушел с курса. Меня же ждала впереди, пожалуй, самая сложная часть отбора.

Для прохождения третьего этапа, на котором проверялись индивидуальные качества кандидатов, нас перебросили самолётом на оперативную базу РДО, расположенную в полосе Каприви. В тех местах была только одна крупная река, остальная часть представляла собой покрытую редколесьем саванну, переходящую в полупустыню. Жара стояла невыносимая. В первый раз за все время нам назначили сроки выполнения заданий. Если ты не прибывал вовремя на контрольную точку, то отчислялся с курса без всяких поблажек. Самым критическим фактором была вода. Если ты находился в отдалении от реки, и если у тебя кончалась вода, то в контрольную точку ты мог и не успеть.

Также присутствовал фактор террористической угрозы — в Замбии находились лагеря СВАПО. Мы постоянно носили с собой свои R4 и по четыре магазина к ней. (Вскоре после того, как закончился наш отборочный курс, неподалеку от места наших тренировок попали в засаду и были убиты четыре военнослужащих ВВС ЮАР).

Нас заставляли передвигаться по маршруту по самой сильной жаре. Зачастую я был близок к обмороку, а обезвоживание усугублялось еще и тем, что от неочищенной воды постоянно расстраивался желудок. Я ковылял от одной контрольной точки к другой, порой едва успевая, и накапливал усталость. Иногда я шёл на риск и передвигался ночью по компасу. В одну из ночей я вышёл к реке и услышал звуки какого-то крупного животного — из темноты появился огромный бегемот. Мы уставились друг на друга, а потом он, как мне показалось, с презрением фыркнул и потрусил прочь. Никогда еще со времен танковой атаки фантозианцев на учениях на Солсберийской равнине я не сталкивался с подобной опасностью.

На шестой день моей одиссеи я вышел на контрольную точку к реке, находясь на грани полного истощения. Даже фляги с водой, от которых так много зависело, казались мне необычайно тяжёлыми. Я решил, что как-нибудь дотяну до следующей контрольной точки и обратно на одной фляге, но когда уже собирался уходить, рядом со мной материализовался инструктор.

— На твоем месте, — флегматично произнес он, — я бы наполнил водой обе фляги.

Мне не нужно было повторять дважды. К следующей точке я добрался ближе к вечеру, и вместо того, чтобы быть посланным обратно к реке, мне приказали отправляться вперед, еще дальше в пустыню. До конца дня я шёл в буквальном смысле неизвестно куда, стараясь держаться реки.

На базе мне нужно было появиться к следующему утру. Всю ночь я шёл, засыпая прямо на ходу, и прибыл в следующую контрольную точку перед рассветом.

Там на меня набросились три инструктора, которые начали осыпать оскорблениями. Вне всякого сомнения, заявили они, я являюсь худшим солдатом, которого они когда-либо видели. Перед тем, как дать мне координаты следующей контрольной точки, расположенной в километре отсюда, меня заставили на протяжении 10 минут выполнять физические упражнения с винтовкой. Подойти к реке и наполнить свои фляги водой мне запретили. Быть может, я желаю бросить отборочный курс?

В ответ я молча повернулся и начал взбираться вверх по холму. Этот километр оказался самым долгим и самым тяжёлым в моей жизни. Холм казался мне горой, рюкзак весил так, будто я держал на плечах весь земной шар. Умей я плакать, я бы разрыдался.

Постепенно деревья становились все гуще, и я обнаружил себя в тени. Пройдя чуть дальше, за деревьями слева и справа я заметил контуры строений. Внезапно раздался крик:

— Вот еще один!

Из строений выскочили люди, в чёрных майках и малиновых спецназовских беретах, которые выстроились в две шеренги. Когда я шёл между ними, они хлопали и приветствовали меня. В конце шеренги стоял майор Блау в полной парадной форме одежды. Он протянул мне руку.

— Поздравляю вас, капрал Маккалион, — произнес он. — Вы прошли отборочный курс в войска специального назначения ЮАР.

После этого он вручил мне малиновый берет, который я бережно храню и по сей день.

Стоявшие вокруг спецназовцы разразились приветственными криками. Еще никогда в своей жизни я не чувствовал такой гордости. Кто-то сунул мне в руку бутылку пива и повёл в сторону, а майор под общий хохот крикнул мне вслед:

— Следующая контрольная точка, — это бар!

Из 410 кандидатов, начавших отбор, только 39 закончили третий этап. За это время я сбросил 20 фунтов и обрел друзей на всю оставшуюся жизнь. После того как я принял душ и сбрил свою четырёхнедельную бороду, я уселся поедать огромный прожаренный стейк. Обед постоянно прерывался, так как подходили все новые кандидаты, которых нужно было приветствовать. Вечером мы собрались в баре подразделения, в уютном оазисе в пустыне, и напились. Для тех из нас, кто прошел весь отбор, для этого хватило всего по две бутылки пива.³⁴

*****

Нам дали отдохнуть несколько дней, после чего началась специальная подготовка. Первые две недели были посвящены изучению оружия и огневой подготовке — нам предстояло изучить гору разнообразного стрелкового вооружения. Южноафриканский спецназ работал исключительно за пределами ЮАР, так что на боевых выходах мы надевали униформу и носили вооружение страны-противника, в которой работали. Разведывательная группа спецназа состояла из шести бойцов и имела на вооружении пять автоматов АК-47 (лучший автомат для ближнего огневого боя, который я когда-либо использовал), один легкий пулемет РПД, один ручной гранатомет РПГ-7 и 60-мм миномет португальского производства. Если боевая задача заключалась просто в проведении налета, то многие предпочитали брать с собой десантный вариант винтовки R4 со складывающимся прикладом из-за ее более высоких поражающих характеристик.

За этим последовал двухнедельный курс минно-подрывного дела, на котором мы в основном учились использовать мины направленного действия (любимым оружием была мина «мини-клеймор», родезийский вариант оригинала), а также изучали основы проведения диверсий.

Каждый спецназовец в РДО носил РПС советского типа под магазины АК-47, в котором было пять длинных подсумков под рожки. В центральный подсумок вместо магазина обычно засовывали «мини-клеймор», вместе с двадцатидюймовой зажигательной трубкой, детонатором и воспламенителем терочного типа. В нештатной ситуации, когда надо было выйти из боя и оторваться от преследователей, вы могли установить мину, с помощью воспламенителя поджечь зажигательную трубку и отходить дальше. Примерно через 30 секунд осуществлялся подрыв. Бывало, что противник умудрялся прорваться через первый ряд минного заграждения и даже через второй, но никто никогда не смог преодолеть третий.

Следующий этап, проходивший в полосе Каприви, был посвящён бушкрафту — приёмам выживания и умению читать следы в буше. Руководил курсом сержант-майор Девальд де Бир, легенда южноафриканской армии. Как-то раз он прожил шесть месяцев с бушменами в вельде³⁵ Юго-Западной Африки, имея при себе всего лишь винтовку и мешочек с солью и выживая только за счёт того, что ему удавалось поймать и съесть. Он был одним из немногих белых, кому удалось выучить невероятно сложный язык бушменов, те же, в свою очередь, смотрели на него, как на живое воплощение Бога. Де Бира считали лучшим следопытом Африки, он единственный человек, который получил высшую оценку на курсе следопытства в учебной школе Скаутов Селуса.

Однажды он выследил банду СВАПО, проникшую в Юго-Западную Африку из Анголы и убившую мирную семью, привязав себя к передней части быстро двигавшегося «Лендровера». Спецназ заманил террористов в засаду и уничтожил. Несмотря на свой статус живой легенды, Де Бир внешне не производил особого впечатления: он был невысокого роста, один из немногих в подразделении, кто был ниже меня. Однако его доскональное знание буша вкупе с невероятной выносливостью (Де Бир мог обогнать в беге или на марше любого военнослужащего РДО) внушала уважение всем до единого. Перед тем, как отправиться в полевой лагерь, он лично представился и пообщался с каждым курсантом отдельно. На меня он посмотрел холодно, я невозмутимо ответил ему взглядом. Его закаленные временем черты лица были изрезаны в уголках глаз и рта белыми морщинками — это был человек, любивший улыбаться и много смеяться.

— Как тебя зовут, капрал?

— Маккалион, сержант-майор.

— А, парашютист из Великобритании. И с чего это вдруг англичанин решил повоевать за буров?

— Я не англичанин, я шотландец, — ответил я с легким вызовом.

— Слышал, что шотландцы умелые вояки. И в регби хорошо играют. Ты играешь?

— Так точно. Центральным нападающим.

— Прекрасно, прекрасно. Как тебя называют твои друзья?

— Джок.³⁶

— Ну тогда и я буду звать тебя Джок. — Он дружески хлопнул меня по плечу, отчего я едва не рухнул.

В наш первый вечер в буше, когда Солнце уже клонилось к закату, над тихой рекой раздался невероятно печальный птичий крик, донесшийся до нашего лагеря. Все побросали свои дела и вслушались. Крик этот раздался еще несколько раз, потрясающе красивый и невыразимо грустный. Я вопросительно глянул на Де Бира.

— Это, Джок, орлан-крикун.

— Уж очень грустно он кричит.

Де Бир кивнул:

— Так и есть. Эти птицы образуют пару один раз и на всю жизнь, и если один погибает, то второй новой пары не заводит. Вот этот звук, что ты слышал — так они оплакивают свою половину.

Этот момент я не забуду никогда. Даже сейчас, спустя годы, когда я смотрю на закат, то слышу этот звук, будто эхо из моего далекого прошлого.

В течение первых трёх недель нам не давали вообще никакой еды, за исключением чашки кофе утром и вечером. Жили мы на том, что удавалось поймать. В округе водились львы и Де Бир строжайше нас предупредил, чтобы мы ни при каких — он особо подчеркнул — ни при каких обстоятельствах не приближались ко льву, когда он задрал добычу. Винтовок R4, которые мы носили с собой, могло оказаться недостаточно, чтобы остановить разъяренную кошку.