Дядька мой был охотник заядлый.
Он уходил в осенний туман,
Когда в дупла прятались хитрые дятлы
И начинал осыпаться каштан.
По козьим тропам плутал он пеший,
Как соль, осязая каждый звук.
Ставил пудовый капкан медвежий.
Зверя следил: кабан ли, барсук.
Собака его Чернушка —
На свете,
Должно быть, такой не увижу вовек —
Дважды его спасала от смерти,
Добрая, умная, как человек.
Со шкурой медвежьей однажды пришел он.
Бросил шкуру. Присел над огнем,
Поглядывая взглядом тяжелым
На собаку с разорванным животом.
Дед, рукава засучив по локоть,
На распялках вытянул шкуру, распял.
Мы подходили когти потрогать,
Гнутые, твердые, как металл.
Потом подбегали к нашей Чернухе,
Туда, где лежала она у плетня,
Где над жаркой раной черные мухи,
Как вороны, кружились, звеня.
Мы ей натащили сена ворох,
Рану протерли мокрым платком.
Дядька на рану насыпал порох.
Она ему руки лизала молчком.
Дня через три иль четыре как-то,
Сдвинув мохнатые дуги бровей,
Дед подошел. Поцокал.
— Чудак ты,
Сдохнет собака.
Не мучь. Убей.
И вот он ружье заряжает поспешно
И, не оглядываясь, — вперед.
Она понимала, понимала, конечно,
Куда хозяин ее ведет.
У Буйволиного водопоя,
Где пиявки илистый берег сосут,
Остановились неожиданно двое.
Они навсегда расставались тут.
Помню, ружье поднимал он несмело,
Выстрел нехотя торопя.
А она глядела, глядела, глядела,
Жалея хозяина и себя.
Кончено.
…Пыж догорал огарком.
Не шевеля почерневших скул,
Дядька долго крутил цигарку,
Впервые беспомощен и сутул.