Зовущие корни (СИ)

1

После зимнего сна природа оживала зеленью трав и листьев, наполняясь запахами приближающегося лета. Крупнейшая река в Сибири, сбросив ледяной панцирь, текла спокойно и умеренно навстречу морю Лаптевых. По правому берегу тянулась грунтовая дорога, словно прижатая к Лене красными скалами.

Изумительно неповторимый вид открывался водителю. Внизу слева могучая река, еще не набравшаяся полных сил в верховьях, бежала синевато-серой мутной лентой, огибая попадавшиеся навстречу небольшие островки, на которых росла черемуха или обычный ивняк. Справа отвесные красные скалы высотой около пятидесяти-ста метров.

Вполне сносная грунтовка для российских дорог, по которой можно ехать километров шестьдесят в час, местами разгоняясь до восьмидесяти или замедляясь до сорока.

Михайлов остановил машину. Давно он не был здесь… очень давно. Десятилетним мальчиком покинул эти края с родителями и… возвращался сейчас на Родину. Позвала она его ностальгией, воспоминаниями детства, рыбалки и деревенской жизни. Захотелось душевного покоя в уединении с природой — родной речкой Леной и Тутурой, кедрачом, черникой и голубикой, соснами, лиственницами и березой.

Он огляделся, вдохнул родной воздух полной грудью, постоял немного и сел в автомобиль — пора ехать дальше. Первые двести шестьдесят километров от областного центра он проехал быстро, часа за три с небольшим — асфальт. Последние сто шестьдесят — грунтовка и еще тридцать по проселочной дороге пришлось преодолевать в течение четырех с половиной часов.

И вот она… родная Михайловка… одна улица вдоль дороги по левому берегу речки Тутура. Когда-то деревня даже имела начальную школу, а сейчас она вымирала. Осталось около сорока домишек, половина брошенных и пустующих, зияющих оконными проемами или забитыми досками наискось.

На улице ни души, лишь собаки встречали его своим недружелюбным лаем. Он ехал медленно, километров пять-десять в час. От лая собак вышел на улицу пожилой мужчина, видимо, поглядеть — чего разгавкались собаки. Удивленно смотрел на незнакомую машину, присел на скамейку у ворот, доставая кисет с табаком, свернул самокрутку и закурил.

Эх… деревня… деревня… Словно и нет двадцать первого века. Серая, видавшая виды, кепчонка на голове, стеганая безрукавка от телогрейки, кирзовые сапоги и кисет… «Неужели еще курят в деревнях махорку»? — удивился Михайлов, остановил машину и вышел. Несколько собак озлобленно залаяли, намереваясь наброситься на новенького, но старик отогнал их.

— Доброго здоровья, отец, — поприветствовал его Михайлов, — я присяду?

— И вам здрасьте, — ответил он, — садись, чего там, место есть.

Михайлов вынул из кармана пачку сигарет, предложил хозяину скамейки, закуривая.

— Не-е, трава одна, никакой крепости, я своё, — он приподнял еще недокуренную самокрутку.

Старичок пускал дым, между затяжками разглядывая приезжего, стараясь определить цель визита. Не из райцентра — городской, сразу определил он, но первым вопросов не задавал, понимая, что если присел на скамейку человек, то и заговорит сам.

— Как жизнь, отец, как здоровье? — из вежливости поинтересовался Михайлов.

— Ничего… живем помаленьку, — ответил он неопределенно, видимо, ожидая основных вопросов.

— Хочу остановиться у вас на жилье. Что посоветуешь, отец? — спросил Михайлов напрямую.

— Поживи, чего там, можешь на постой у Зинаиды стать, возьмет не дорого, или у меня, если пузырьком угостишь. Надолго к нам?

— Надолго, отец, надолго… Наверное, навсегда, — ответил Михайлов.

Старик удивленно посмотрел на приезжего, еще не поняв до конца сказанного.

— Ссыльный что ли? Так, вроде бы нет сейчас таких. Или бегаешь от кого? — предположил он уже с опаской.

Старик уже пожалел, что задал этот вопрос. Мужчина явно городской и в такую глухомань на отдых не ездят. Бывало, правда, что завозили чужаков на охоту — так сейчас не сезон и те всегда с начальством местным ездили. Явно беглый, от полиции скрывается, здесь участковый вовсе не появляется, чего ему тут делать? Все деревенские свои — тридцать мужиков да баб тридцать пять. Живут мирно. Конечно, бывает, что кто-то по пьянке своей бабе фонарь под глаз поставит, но на том все и кончится, без заявлений в полицию. В деревне и телефона нет, случись что — помощи ждать неоткуда, надо до поселка ехать двадцать верст.

— Не беспокойся, отец, не беглый я, — улыбнулся Михайлов, стараясь успокоить старика, — в деревне родился, но мать еще маленьким увезла в город. Не знаю почему, но потянуло в детство, хочется остаток дней пожить на природе.

— О-о, куда загнул, — усмехнулся, не веря, дед, — все из деревни, а ты в деревню. Здесь когда-то клуб был, школа… Многие поразъехались с перестройкой, будь она проклята. Работы нет — что делать, как и на что жить?

— Но вы же живете, — возразил Михайлов.

— Мы живем… мы, конечно, живем, — хмыкнул дед, куда нам ехать? Огородом кормимся, охотой, рыбалкой… грибы, ягоды, орехи. Автолавка раз в неделю приходит, привозит хлеб, крупы — так и живем.

— Понятно, так какой дом посоветуешь взять?

— Ты серьезно, что ли? — уже по-настоящему удивился старик.

— Да, отец, я серьезно, — ответил Михайлов, — меня, кстати, Борис зовут, а вас?

— Меня дедом Матвеем кличут, Наумовым, — ответил он.

Михайлов протянул руку.

— Вот и познакомились, — он пожал руку деда, — так что посоветуешь, дед Матвей? — вновь спросил Михайлов.

— Дак тут… — дед сдвинул кепку, почесал затылок, — ежели серьезно, то есть дом хороший, не сгнивший. Когда-то всей деревней его строили учителке нашей, но уехала она в город давно. Потом другая семья жила, но тоже уехала, почитай, как два года уже дом пустует. Не везет дому с хозяевами. Лучше другой дом выбери, есть еще пяток крепких домов.

— Покажешь? Тот, который учительнице строили.

— А че его показывать — вот он, с моим соседний, — махнул рукой дед Матвей.

— Пойдем, глянем что ли, — предложил Михайлов.

— Так, это… надо топор взять — дом-то заколоченный стоит, — ответил дед, — ты иди, я счас.

Михайлов встал, подошел к соседнему двору. Вдоль улицы покосившийся немного забор из досок, ворота и калитка. Он толкнул ее, та отворилась со скрипом. Внутри небольшой двор квадратов на сто, слева деревянный сруб — банька, догадался Михайлов. Справа навес под дрова и какой-то сарай, прямо крыльцо на три ступени, ведущее на веранду. Сам дом, примерно, восемь на восемь метров. За домом распаханное поле соток на двадцать пять, огороженное жердями.

— Здравствуй домик, вот и вернулся я… — произнес Михайлов негромко.

Подошел дед Матвей с топором, отодрал прибитые доски на входной двери, вошел внутрь, позвал:

— Заходи, Борис, смотри. У учителки нашей сына тоже, кстати, Борисом звали. Но где они сейчас, кто знает?

Михайлов осматривался — напротив двери кирпичная печь-плита, словно делящая дом на большую горницу справа, кухню слева и прихожку у дверей. На кухне из-под пола торчала дюймовая труба с механическим насосом. Все стекла на окнах целые.

— Здесь, дед Матвей, и обоснуюсь я, — произнес решительно Михайлов, — будем соседями теперь. Надеюсь, не возражаешь?

Он пожал плечами.

— А че мне возражать? Все равно дом пустой стоял. Скуки меньше будет, — ответил он.

— Пойду, загоню машину во двор, обживаться надо потихоньку, — произнес Михайлов, взглянув на деда, — потом печку надо протопить — дом-то остыл, отсырел за зиму, да и сейчас не лето — начало мая.

Он вышел на улицу, с трудом открыл просевшие ворота. Да, работы предстоит много, подумал Борис, но это же хорошо — меньше буду скучать, когда есть чем заняться. Загнав машину, он вышел, не ставя ее на сигнализацию, но на центральный замок закрыл кнопкой ключа по привычке.

— А че за машина у тебя, Борис? — спросил дед Матвей.

— Уазик, — с улыбкой ответил он, — УАЗ Патриот, наша машина, русская.

— Ух, ты! — удивился дед, — Патриот, а написано не по-нашему, — он ткнул пальцем в надпись.

— Наша машина, не сомневайся.

— Дак я и не сомневаюсь, — он замялся немного, — надо бы к Зинке сходить…

Михайлов уже понял, куда клонит дед Матвей. Видимо, Зинка гнала самогонку не только для себя и не бесплатно давала ее жаждущим.

— Зачем? — все же спросил он.

— Дак… за самогонкой. Отметить надо соседство.

— Отметить — это надо, — согласился Борис, — но сам видишь — у меня ни стола, ни стульев. Пригласишь к себе — отметим.

— Дак я че, я с радостью. Но надо к Зинке за самогонкой.

— Не надо, — возразил Михайлов, — ты иди, дед Матвей, накрывай на стол, а я подойду скоро, затоплю печку, чтоб прогревался дом, и подойду. Бутылочку я из города прихватил, так что не сомневайся — отметим и соседство, и знакомство. Дров только нет — одолжишь немного по-соседски?

— Дак я че, бери, конечно, — с неохотой ответил он, — соседи теперь, может и мне че понадобится когда. Я перекину дровишки через забор, подберешь у себя, чтобы по улице не таскать, — пояснил дед.

— Если понадобится — всегда помогу, не сомневайся. Можешь твердо рассчитывать, — подбодрил его Михайлов.

Сосед ушел, Борис еще раз осмотрел дом, слазил в подполье. Вроде бы все добротно сделано, нет гнили и плесени, только иней красовался на потолке — итог не топленного зимой дома. Ларь под картофель, основной сибирский продукт, полки по бокам для банок и всякой снеди.

Он вылез из подполья и вышел на улицу, собрал в охапку брошенные во двор дедом Матвеем поленья. Как раз хватило заполнить топку печи. Ни одного лишнего полена не бросил сосед, глаз наметанный. Но никаких выводов Михайлов не делал — еще рано.

Он нащипал лучины, открыл заслонку, поджег свернутый лист газеты, сунув его под самый дымоход. Застоявшаяся печь вначале задымила, но потом потянул дымоход понемногу. Михайлов сунул еще один газетный лист, и пламя уже потянуло в трубу вовсю. Теперь можно поджечь лучину, что он и сделал. Печка разгорелась, потрескивая иногда, словно радуясь встрече через несколько десятилетий. Он вздохнул с грустью… Интересно, видит ли меня сейчас с небес мама, подумал Борис, одобряет ли возвращение в родные пенаты, откуда увезла в город мальчишкой.

Михайлов не ожидал, что поселится в бывшем родном доме и сейчас вспоминал обстановку своего детства — где стояли столы, кровати, венские стулья и табуреты…

Он еще раз осмотрелся, вышел на улицу, взял из машины водку и пошел к деду Матвею.

— Гостей принимаете, соседи? — спросил он, входя в дом.

— Проходи, Борис, проходи, — явно обрадовался дед, видя бутылку водки, — знакомься, это моя супруга.

— Тетя Валя, — представилась она, — Матвей рассказал мне о вас, даже не поверила сразу. Действительно останетесь жить в нашей деревне?

— Точно, тетя Валя, останусь.

Он прошел, поставил бутылку на стол.

Ты садись, Борис, не стесняйся, сейчас выпьем, покушаем, поговорим, — дед Матвей отвинтил пробку, налил в рюмки водки. Давай, сосед, за знакомство, — он чокнулся рюмкой и опрокинул ее в рот, захрустел соленым огурчиком.

Богатый стол, подумал Михайлов, видя соленые огурцы, помидоры, капусту, грузди и рыжики. Большая тарелка с рассыпчатой вареной картошкой, тарелка с мясом, соленый хариус.

— Это сохатинка, — подсказал дед, указывая на мясо, — охочусь понемногу, жить как-то надо. Все свое на столе, кроме хлеба — этот в автолавке брали, но и сами печем. А ты рыбачишь, охотишься?

— Рыбачить — да, — ответил Михайлов, — а для охоты учитель нужен, ружьишко имеется. Надеюсь на вашу помощь, дед Матвей, возьмете с собой в сезон? — он видел, как замялся дед, добавил: — На белок и соболей не пойду, только мяска на зиму добыть.

— Это можно, — обрадовался дед, — сходим на сохатого и на козу, мясо будет, не беспокойся, — он налил по второй, — давай сосед за дружное соседство.

Михайлов понял, что есть у деда свои охотничьи угодья для добычи пушного зверя, куда он не поведет и не пустит никого. Пенсия, видимо, мизерная, добытые шкурки соболя и белки являются неплохим финансовым подспорьем.

— Работы в деревне нет, — начала разговор тетя Валя, — чем заниматься станете, Борис?

— Я на пенсии, тетя Валя, работал на вредном производстве, — пояснил он, видя недоуменный взгляд, — на хлеб хватит, а мясо и рыбу сам добуду. Опять же огород, грибы, ягоды — проживу.

— А супруга где? — все расспрашивала она.

— Холостой я, тетя Валя, махнул сюда, за тридевять земель. Квартиру в аренду сдал на три года, деньги получил вперед. Здесь природа прекрасная, жить есть где — чего еще мужику надо? Посажу огород, дед Матвей подскажет, где и когда можно охотиться. Вот и буду жить, как вы, станем телевизор вместе смотреть долгими зимними вечерами.

— Не-ет, — заулыбалась тетя Валя, — телевизор здесь не показывает, хорошо, что еще электричество есть. Недавно новую линию протянули, а то все время мучились — то напряжение слабое, то обрыв где.

Он рассматривал незаметно эту пожилую женщину с правильными чертами лица. В молодости явно была красавицей. Но морозы задубили кожу, время нарисовало морщины. Наверное, ей около семидесяти, посчитал Михайлов, как и деду Матвею. Но пара крепкая, сибирская.

— Ничего, тетя Валя, будет у нас телевизор работать — я спутниковую антенну привез с собой, она сигнал в любом месте ловит. Так что не сомневайтесь, обживусь немного и все настрою.

Дед Матвей налил по новой. Выпили, закусывали. Михайлов уже попробовал все практически — вкуснятина обалденная.

— Будем дружить по-соседски, вы мне поможете, я вам, — продолжил Борис, — подскажете, как огурцы посолить или помидоры. Я же мужик все-таки… Возьмете надо мной шефство, тетя Валя?

— Подсказать, конечно, можно, это не трудно, — ответила она, явно давая понять, что поддержит лишь советом, не более.

Но Михайлов не обижался — все образуется со временем. Ведь и он что-то должен им дать кроме просмотра телепередач. Он глянул на часы.

— Пойду, закрою задвижку в печке, наверняка прогорели уже дрова.

— Ты приходи, сосед, быстрее, не допили еще с тобой.

Он кивнул головой, ответил:

— Я быстро.

Михайлов вернулся к себе, дрова действительно прогорели и он закрыл задвижку на трубе. Дом оживал, согретый теплым воздухом, но полы еще были холодные. Ничего, решил он, на надувном матраце не замерзну.

Дед Матвей с женой обсуждали гостя в его отсутствие.

— Прыткий мужик, откуда он взялся? — спросила она мужа.

— Кто его знает, — пожал плечами Матвей, — а че прыткий-то?

— На охоту его своди и покажи, как солить, — пояснила она.

— Наоборот хорошо — на соболей не пойдет, а если лося завалим, то на двоих как раз хватит. И вынести поможет, — возразил Матвей, — тебе че, трудно показать, как соленье делать?

— Да не трудно, — махнула она рукой, — причем здесь это? Наверняка попросит и ему посолить, а я что — нанималась?

— Но и посолишь, не развалишься, — снова возразил Матвей, — у него машина есть с прицепом, в район может свозить, привезти что-то по мелочи. Чурок тех же из леса навозить можно. Заболеешь — кто тебя в больницу повезет? Помнишь, как в прошлом году зуб схватил, маялась три дня, на стены лезла, пришлось Кольке три бутыли самогона у Зинки брать, чтобы он свой мотоцикл завел и свозил тебя. Делов-то на пять минут, зуб выдрать, а сколько проблем?

— Да ладно, Матвей, чего расшумелся, надо и посолю, время покажет, как быть, — сдалась Валентина, — дом-то пустой у него, придется здесь оставлять на ночь.

— Придется, — согласился Матвей, — хоть и незнакомый, боязно, но сосед все же.

Разговор прервал вернувшийся Михайлов.

— Вот и я. Дом словно ожил от тепла, но еще не прогрелся полностью. Ничего, не замерзну.

Дед наполнил рюмки, выливая последнюю водку, вздохнул.

— Хороша, зараза, но все-таки самогонка Зинкина лучше, если Валентина ее на кедровых орешках настоит. Как коньяк получается цветом, и голова поутру не болит.

Он приподнял рюмку, словно ударяя ею на расстоянии о другую, и опрокинул целиком в рот, крякнул, закусывая огурчиком.

— Что собираешься делать первое время?

— Планов громадьё, дед Матвей, — ответил Борис, — ворота первым делом поправлю, а то ни выехать, ни заехать толком — перекосило все, сам видел. Дрова надо где-то брать на зиму, мебель кое-какую купить и привезти. Короче — хозяйством обзаводиться надо. Где доски брать, подскажешь?

— Если старые подойдут, то можно какой-нибудь сарай из брошенных домов разобрать, а новые только на пилораме. Ближайшая километров двадцать отсюда, в поселке. Придется у Зинки самогонку брать, доски купишь, а повезут только за самогонку, но и за бензин заплатишь, естественно, — пояснил дед Матвей.

— Значит, буду брать самогонку, — улыбнулся Михайлов.

— Я вижу, вы основательно задумали обустроиться. Выходит, не на время, надолго обоснуетесь, — сделала вывод тетя Валя, — дом хороший, самый новый в деревне, всего-то сорок годков ему. Не страшно в чужой дом въезжать?

— В каком смысле? — не понял Борис.

— Последними в нем чуваши жили. Муж с женой, детей трое, — стала объяснять тетя Валя, — решил хозяин перегородку в горнице деревянную поставить, чтобы дети отдельно от них спали. Комната хоть и большая, но одна. Стал он брусья прибивать, а дом не дал.

— Как это не дал?

— Вот так и не дал. Не смог хозяин даже брусок прибить — попадал все время не по гвоздю молотком, а по пальцам.

— По гвоздю может любой не попасть, — усомнился в пояснении Борис.

— Э, нет, он все время не попадал — не давал дом, не хотел ни каких перестроек. Не знаю, чем и как это объяснить можно. Ты говорил — ворота перекосились. Они давно перекосились. Чуваш тот хотел новые поставить, но опять не смог. Подойдет к воротам, чтобы их снять, а в пояснице прострел сразу, подойдет в другой раз — схватит живот. Так и уехал он, два года дом пустует, никто не въезжает — боятся. Учителка в нем жила с маленьким сыном, очень хорошая женщина, вот дом и не пускает чужих, не дает ничего переделывать. До чувашей несколько наших деревенских семей в него переезжали, но дом и их выгнал. Жить разрешал, а переделывать нет. Каждый хотел немного по-своему дом обустроить — не получилось. Так что ты, Борис, живи, но ворота не трогай. Или другой дом выбери для жилья, они, правда, хуже по состоянию, но можно сделать ремонт, переделать по-своему.

— Да-а, история… Я верю вам, тетя Валя, но останусь в этом доме, надеюсь, что сумею договориться с ним.

— Ты извини, Борис, что не сказал тебе сразу правду о доме, считал, что не поверишь, — стал оправдываться дед Матвей, — но Валентина правду говорит. Как ты с домом договориться сможешь? Его учителка охраняет, так считают в деревне. Если только найти ее и спросить разрешения, тогда дом пустит, но где же ее найдешь и жива ли она? Зина, не самогонщица, дочь наша, долго ее искала, но так и не нашла. Хотела просто сказать ей спасибо за то, что занималась с ней. Ее считали немного слабоумной другие и хотели отправить в спецшколу. А она не дала, занималась с ней много, считала нормальной. Сейчас Зина институт закончила, в городе живет и очень благодарна учителке.

— Мы с Матвеем ее часто вспоминаем, ее вся деревня помнит и ценит, — подтвердила слова мужа Валентина.

— Ничего, тетя Валя и дед Матвей, все хорошо будет. Скоро стемнеет — пора мне, света нет в доме. Завтра слажу на столб, подключу электричество, тогда можно и подольше посидеть, поговорить.

Михайлов встал, поблагодарил хозяев за хлеб, соль, за рассказ о доме.

— Борис, как же ты ночевать будешь в пустом доме, там же ни кровати, ни скамейки нет, — обеспокоилась тетя Валя, — оставайся у нас, кровать есть — дочка на ней спит, когда приезжает погостить, редко, правда, но приезжает. Оставайся.

— Спасибо, тетя Валя, добрый вы человек. У меня надувной матрац есть — устроюсь. Позже мебель куплю, что-то и сам сделаю. Если две табуретки дадите на время — будет совсем отлично. На одной сидеть, другая вместо стола будет.

— Конечно, Борис, бери без вопросов. Обживешься немного — вернешь.

Он взял два табурета, попрощался и вышел. Из багажника машины достал надувной матрац, подушку, одеяло, занес в дом. Еще раз поздоровался:

— Здравствуй домик родной, здравствуй. Я и не знал, что ты ждал меня, спасибо, домик.

Михайлов надул матрац, постелил постель, сел на табуретку в кухне и закурил. Слышал он о домах с приведениями, но о таком не слышал никогда. Не мог не поверить он соседям, ни к чему им рассказывать сказки, и снова мысленно благодарил родной домик за преданность. Докурив сигарету, он затушил ее в жестяной банке и решил пораньше лечь спать. Устал за день, а утро вечера мудренее.

Зинка самогонщица, увидев, что приезжий от деда Матвея вернулся в дом учительницы, выждала еще несколько минут и полетела к Наумовым.

— Здравствуй, Матвей, привет Валентина, — поздоровалась она, хотя и видела обоих днем.

— Здоровались уже, — ответила хмуро Валентина, — чего приперлась.

Бабы в деревне недолюбливали ее, считали, что спаивает Зинка мужиков, относились к ней соответственно. Иногда вместо здравствуй — плюнут на землю и пройдут мимо. А мужики лебезили, понимали, что могут получить от ворот поворот при случае.

— Так узнать — не надо ли че? Видела, что гость у вас был, в дом колдуньи ушел.

— Сама ты колдунья, ведьма проклятая, не смей порочить учителку, ни чета она тебе, ведьме, — Валентина обозлилась и схватилась за скалку.

— Чур, меня, чур, — запричитала, крестясь, Зинка, — дом-то заколдованный. Все знают.

Она носом учуяла, что в доме пахнет спиртным, поняла, что приезжий с собой привез. В деревне кроме нее самогон никто не гнал. Решила смягчить разговор.

— Страшно одному в пустом доме…

— Тебе, Зинка, пятьдесят годков скоро будет, — вмешался в разговор дед Матвей, — учителка и тебя в школе учила, неужели добро не помнишь? Твои родители, царство им небесное, тоже самогон гнали, а учителка не одобряла, вот вы и ненавидели ее всем семейством. Это ты, Зинка, напоила чуваша до беспамятства, что он молотком в гвоздь попасть не смог. И не от ворот он в туалете по полдня сидел — от самогонки твоей. Это ты, словно сорока, по деревне слух распустила, что дом заколдованный, чтобы свой некачественный самогон обелить. До меня только сейчас дошло, что слухи о доме — твои проделки. Ведьма ты, Зинка, опиум для народа, — завершил свою речь Матвей.

— Сам ты опиум, Матвей… придешь еще ко мне… хрен, что получишь, — перешла в наступление Зинаида.

— Иди отсюда, ведьма проклятая.

Валентина пошла на нее со скалкой в руке. Зинка выскочила пулей за дверь.

— Точно, Матвей, это Зинка все тараторила о доме, а мы ей верили… дураки. Выходит — нормальный дом-то? — подвела итог Валентина.

— Поглядим, — на супясь, ответил Матвей, — ежели завтра Борис ворота поправит — наша правда.

Матвея сейчас больше беспокоило другое — как с Зинкой мириться, самогонку-то только она продает. Водка дорого стоит, в магазин не наездишься.

Утром Борис проснулся с рассветом, встал сразу же, потянулся. Дом хорошо хранил тепло и за ночь от плиты воздух нагрелся еще больше. Строили на совесть, для себя. Фундамент и первый ряд бревен из листвяка, дальше сосна диаметром от сорока сантиметров. Потом набивали дранку и штукатурили. Теплое получалось жилище, выдерживало крепкие морозы на совесть.

Он присел на табурет, закурил, намечая план работы на день. Сначала необходимо разгрузиться. Пошел на улицу, еще раз потянулся на свежем воздухе и снял тент с прицепа. Куда это нести, стал решать он, наверняка в деревне воровства нет. Все с собой не привезешь, но на первое время необходимые вещи и инструменты имелись. По соседям не набегаешься за мелочевкой, старался взять с собой как можно больше всего.

Из инструментов Михайлов привез практически все — электрорубанок, бензо и электрическую пилу, понимая, что за бензином ездить далеко. Но бензопила все равно потребуется в лесу. Электролобзик, фрезерный ручной станок, шлиф машинка, дрель, маленький, но достаточно мощный сварочный аппарат с современной само затемняющейся маской. Для вспашки огорода купил «Крота». Потратился, естественно, но, теперь, ни от кого не зависел.

Инструменты все-таки отнес в дом, спрятал на кухне за печкой — сказывалась городская осмотрительность. Лопаты, вилы, грабли — все в сарай. Личные вещи из багажника занес в дом, свалил кучей в углу.

Теперь необходимо разобраться с водой. В огороде стоял сруб колодца с журавлем и даже с привязанным ведром на веревке. Он открыл люк — все в порядке, глубоко внизу темнела вода. Опустил ведерко, зачерпнул, вытаскивая, отпил — холодющая, колодезная и чистая. Наполнил другое ведро, унес в дом.

Плеснул пару ковшей в насос на кухне, стал качать. Вода побежала ржавая из трубы. Пришлось вылить несколько ведер, пока не побежала чистая.

Присел на табурет, закурил снова. Надо бы чайник поставить и перекусить чего-нибудь, но вспомнил, что провода со столба обрезаны, чертыхнулся. На столб лезть когти нужны — где их взять? Ничего, на ремне залезу, решил он, а за проводами придется в поселок ехать.

— Здравствуй, сосед, — поприветствовал его входящий дед Матвей, — смотрю — уже встал. Сейчас в деревне не встают с петухами, как раньше. Коров почти никто не держит, сено, конечно, накосить можно, но ни одной лошади нет, чтобы копну или стог вывезти.

— Здравствуй дед Матвей, — Михайлов пожал протянутую руку.

— Скоро огород пахать, — продолжил дед, — мы скидываемся всей деревней, берем самогонку у Зинки и заказываем трактор с плугом в поселке. Иногда на лошади пашем, лопатой не перекопаешь такую площадь. На тебя рассчитывать?

— Не надо, спасибо за заботу. У меня «Крот» есть, такой ручной мини трактор. Свой и твой огород, дед Матвей, вспашу, не переживай и не беспокойся. Там и боронить не надо, земля как пух получается, без комочков.

— Да-а, — почесал за ухом дед Матвей, — и мой огород вспашешь?

— Конечно, даже не сомневайся. И никаких самогонок не надо, — ответил уверенно Михайлов.

— Я че пришел-то — пойдем завтракать, света все равно у тебя нет. Валентина уже стол накрыла, ждет.

Михайлов плотно перекусил, поблагодарил хозяйку.

— Я сейчас в поселок и райцентр поеду, может вам чего-то купить надо? — спросил он.

— Дак я это…с тобой…

— Конечно, дед Матвей, какой разговор, — улыбнулся Михайлов, — поехали. Мне заодно подскажешь — где и что лучше взять. Собирайся. Я пошел машину выгонять, вдвоем веселее ехать.

Валентина наказывала Матвею, что необходимо купить, получался большой список и чтобы не забыть, она записывала на листке. Перечень получался значительный — от сахара и круп до мыла. Дед положил листок в карман, деньги завернул в тряпочку и приколол булавкой к внутреннему карману.

Ехали не спеша, но и не тихо, как позволяла дорога. Сзади немного громыхал на ухабах прицеп. У поселка Матвей показал рукой:

— Там пилорама. Ты говорил, что доски нужны.

Михайлов свернул в указанную сторону.

— Отлично, дед Матвей, сейчас заедем, посмотрим, что есть.

Он остановил Уазик около трех мужиков в стеганых безрукавках, понял по виду, что работники пилорамы. Дед Матвей вышел первым.

— Здорово, мужики.

— Здравствуй, Матвей, кого к нам привез — начальство? — спросил один из них.

— Не, сосед мой новый, будет в доме учителки жить. Доски ему нужны, — пояснил дед.

— Долго не проживет, сам знаешь, — ухмыльнулся мужик, — а доски есть, ты таксу знаешь.

— Здорово, мужики, меня Борисом зовут, рядом с дедом Матвеем теперь жить буду. Доски нужны.

— Здорово, коль не шутишь, — ответил все тот же мужик, видимо, старший здесь, — говори сколько.

— Надо пятерки кубов пять ну и тройки восемь, — ответил Михайлов.

— Тройку не пилим. Два с половиной есть.

— Отлично. Еще лучше. Пока грузите, я с райцентра вернусь.

— Ты… это… Борис, надо авансик дать — бутылку сейчас, две на месте.

Михайлов поразился местными ценами, в городе подобный заказ обошелся бы ему тысяч двадцать пять, не меньше. И за доставку бы взяли тысячи две. Он глянул на старенький ЗИЛ-130 — должно все войти.

— Мужики, — он приложил руку к сердцу, — честно говорю — с собой ничего нет. Вернусь с райцентра, рассчитаюсь полностью. Если сами доски с машины аккуратно скинете во дворе учительницы в Михайловке, то я не три — шесть пузырей вам поставлю. Договорились?

Старший неуверенно посмотрел на Матвея.

— Мужики, слово, он не обманет, — пояснил дед.

— Тогда какой разговор — сделаем, — обрадовался старший и его напарники, — вернешься из райцентра, доски уже на месте будут.

— Только сгрузите так, чтобы я мог потом на машине во двор въехать. Пятерку и двушку отдельными кучками.

Довольный Михайлов продолжил путь с дедом. В райцентре он купил холодильник, шкаф для одежды, стол, стулья, диван и электроплиту.

Пораженный дед Матвей смотрел, как он рассчитывается наличными, столько денег он не видал отродясь.

В хозяйственном магазине закупил электропроводку, монтерские когти с поясом и резиновыми перчатками, лампочки, розетки, выключатели, люстру, саморезов разной длины, шарнирные петли… В продуктовом все по списку деда Матвея, мешок сахара, соль, два ящика водки…

Обратно ехали потихоньку, чтобы не упал привязанный диван сверху прицепа. У дома их уже встречали заждавшиеся мужики. Доски сложены аккуратно в две кучки и не мешали. Он въехал во двор, попросил:

— Мужики, добавляю еще пузырь — надо холодильник, диван и прочее в дом занести.

Михайлов отдал семь бутылок водки, присел на крыльцо с дедом Матвеем, закурили, поглядывая, как скрывается за деревней ЗИЛ-130.

— Много ты им водки дал, Борис, вполне хватило бы и пяти бутылок, — сокрушался Матвей.

— Нормально, чего жадничать. За то сделали сегодня много, даже не рассчитывал на такую удачу. Подключу электричество сейчас, и посидим вечерком, отметим покупки. Ты не против?

— Че я буду против? — удивился он.

Вечером Михайлов уже стелил постель на диване, все-таки на нем лучше, чем на надувном матраце. Он уже подключил электроплиту и холодильник, дом постепенно заполнялся обстановкой и обживался. Завтра предстояло много работы, но это только радовало Бориса, в деревне вообще дело находилось всегда. Разница была лишь в том, что в определенные дни трудиться приходилось намного интенсивнее, чем всегда. Поздней весной посадка, а ранней осенью сбор урожая. Но и зимой прохлаждались лишь лодыри — убрать снег, заготовить дрова на следующий год. Летом сбор ягод и грибов, а в сентябре кедрового ореха.

Михайлов выключил свет и уже засыпал, когда услышал, что в дверь сильно заколотили. «Кого это черт принес»? — заворчал он, вставая. Надел брюки и открыл дверь. На пороге стоял пьяный парень, скорее мужчина лет тридцати на вид.

— Че, спать уже лег, гад… Танька где?

Он оттолкнул Бориса и ворвался внутрь. Пролетел прямо в комнату, скинул одеяло с дивана на пол.

— Где Танька, сука? — заорал он, ударяя кулаком в лицо.

Михайлов отклонился в сторону, поймал летящий кулак и, используя инерцию, с легкостью вывернул мужику руку. Он за матерился, застонал от боли, вскоре затих и попросил:

— Отпусти.

Михайлов отпустил мужика, поднял с пола одеяло, бросив его на диван, снова почувствовав несущийся кулак в шею, присел, повернувшись и насаживая солнечное сплетение на свой удар. Мужчина захватал воздух ртом и рухнул на пол. Через несколько минут он пришел в себя.

— Добавить еще? — спросил Михайлов, потирая правый кулак о левую ладонь, тот отрицательно замотал головой, — ты кто такой?

— Я Колька… Таньку мою отдай.

Борис усмехнулся.

— Послушай ты, Колька, я не знаю и никогда не видел никакой Таньки. С чего ты взял, что Танька у меня дома?

— Зинка сказала, она сама видела, как вы целовались, а потом свет погасили.

— Дура твоя Зинка и вруша. Ты, видимо, совсем парень мозги пропил.

До мужика постепенно стало доходить, что Таньки в доме нет. Он стал трезветь и соображать. Но на всякий случай, все еще не веря, спросил:

— Ее здесь не было что ли?

— Но ты и дурак, — уже удивился Михайлов, — я даже не знаю, о ком ты говоришь. Зинка сказала — наврала твоя Зинка, обманула. Только не пойму зачем? Я в деревне еще никого не знаю, кроме деда Матвея и его жены. Только приехал и сразу с какой-то Танькой в койку? Иногда надо своей башкой думать, а не сплетни слушать.

Колька окончательно пришел в себя, поднялся с пола, присел на табурет, достал сигарету и прикурил. Михайлов закурил тоже.

— Давай знакомиться, — предложил он, — меня Борисом зовут, а тебя уже знаю, Колькой. Татьяна тебе кто?

— Баба моя, живем с ней.

Он огляделся по сторонам, вскочил резко с табурета и побежал к двери. Михайлов услышал, как он бросил уже на улице: «Ну, сука»…

Вот она… деревенская жизнь… не успел приехать, а уже чуть не побили. Одного не мог понять Михайлов — почему соврала Зинка? Понятно, чтобы Колька разобрался со мной, но зачем, ей какая выгода от этого?

Он снова погасил свет и лег на диван. Ночью его не беспокоил никто.

Утром Борис потянулся по привычке, встал с дивана, надел брюки. Дом обрастал постепенно комфортом — на стене в кухне висел умывальник с автоматическим подогревом воды. Необходимо установить переключатель на определенную температуру и все. Он умылся, вскипятил воду и заварил чай. Сегодня можно позавтракать здесь, нечего лишний раз соседям надоедать, продукты он закупил. Только надо попросить картошки у деда Матвея.

Он вышел на улицу. Присел на крыльцо, закуривая. Появился и дед Матвей, наверное, наблюдал через забор, когда я выйду, подумал Борис. Они поздоровались, дед свернул самокрутку, закурил тоже.

— Валентина все не нахвалится тобой, — начал беседу дед, — продукты в райцентре дешевле, чем в автолавке, и выбор больше.

— Значит, станем ездить иногда по необходимости. Хотя бы раз в месяц — это нормально, — ответил Михайлов.

Он рассказал деду о случившемся вечером, тот хохотал долго, потом пояснил:

— То-то я гляжу, что Зинка с фонарем под глазом уже с утра ходит. Все прикидывал, кто ей успел накостылять. Колька, оказывается, паразит. Он неплохой парень, когда трезвый, но выпьет — лучше не подходи, убить может, не рассчитав силы. А соврала она из-за дома, твоего дома. Это она басню сочинила про дом. — Он поведал историю. — Теперь боится, что еще одно вранье раскроется. А если бы тебя Колька побил, то она опять все на дом бы списала. Дескать, не принял дом новенького и натравил пьяного Кольку — иначе не объяснить побоев в первый же день приезда.

— Учительницу она не любит, понимаю. Дом-то причем здесь? — усомнился Борис.

— Так она из-за нее и дом ненавидит. Есть люди, которые злобой живут и делами плохими — она из них, — пояснил дед.

Михайлов не стал спорить, спросил:

— У меня семена овощей есть, из города привез. Картошки нет на посадку. Продашь или у кого другого спросить?

Дед Матвей закашлялся, поперхнувшись дымом.

— Ты совсем что ли рехнулся, Борис? Возьмешь, сколько надо, даже бутылки с тебя не возьму. Пойдем завтракать, за тобой пришел.

— Спасибо, — искренне поблагодарил он, — сегодня дома поем. Если на обед пригласишь — не откажусь. Дел много — надо шкаф собрать, стол, ворота поправить. Хочу еще один сарай поставить из досок, чтобы можно было в дождь там работать. Сделаю верстак для удобства, потом мебель кое-какую: табуреты, стол, вешалки, шкаф-стенку.

— Ты умеешь?

— Умею, дед, не сомневайся.

— Дак ты столяр что ли?

— Нет, просто умею, — ответил Михайлов с улыбкой.

— Ладно, пойду я, не буду тебе мешать. Может помочь надо чего?

— Спасибо, — еще раз поблагодарил он деда, — потребуется — позову. Ты просто приходи — посидишь, покуришь, а мне веселее будет.

Дед Матвей ушел к себе, Борис нарезал колбасы, налил чай, перекусил и стал собирать шкаф. С дрелью, как шуруповертом, работа шла быстро, шкаф красовался уже готовый. Он повесил в него вещи и собрал стол. Потом осмотрел ворота. Столбы немного наклонились внутрь, поэтому провисли двери.

Он откопал немного земли снаружи столбов, уперся в них вагой, выпрямляя, и затрамбовал землю. Нижний край ворот стал параллельно земле — классно, решил Борис и присел отдохнуть.

Подошел дед Матвей, устроился рядышком на крыльце, сворачивая самокрутку.

— Наблюдал за тобой — ты словно не городской, а деревенский — ловко с воротами управился, — похвалил его сосед.

Они подымили немного оба, помолчали.

— Столбы нужны для сарая, — заговорил Михайлов, — знаешь, где взять?

— Конечно, — сразу ответил дед, — есть заготовки в лесу. Уже сухие, привезти надо. Пообедаем — съездим.

Они поднялись с крыльца, пошли на улицу, столкнувшись с Колькой.

— Здорово, мужики, — поприветствовал он их, — ты извини, Борис, за вчерашнее. Я к Зинке прибежал, а у нее Танька там и не уходила никуда. Каюсь — дал Зинке в морду, чтоб не врала больше.

Он осмотрел ворота, спросил удивленно:

— Как ты их выправил — дом же заколдованный?

Дед Матвей с Борисом засмеялись враз.

— Это опять Зинка басню сочинила, — стал пояснять дед Матвей, — намешала что-то там в самогонке, вот и чуваш и обосрался, неделю из туалета не вылезал. Я точно знаю.

— А как же перегородка тогда? — все еще сомневался Колька.

— Она ему бутыль перед этим принесла, там не то, что гвозди — пальцы двоиться будут. Все это враки самогонщицы. Кто в деревне первая сплетница, разве ты не знаешь?

— Да-а, никогда бы не подумал… Сука она… мало я ей вчера навесил. Танька у нее дома была, а она вышла во двор и наврала мне, что в постели с новеньким. Сука…

Он сжал кулаки и если бы был под градусом, то Зинке бы снова не поздоровилось.

— Ты остынь, Николай, — посоветовал Борис, — сука, как ты говоришь, она и есть сука. Не обращай внимания, она от этого еще больше обозлится, желчью изойдет и пожелтеет. Бог таких долго на земле не держит — сама сдохнет, не стоит руки пачкать.

— Это точно, — поддержал дед Матвей, — выпьешь — не лезь к ней, а то еще посадят.

— Ты, если с миром, то заходи в любое время, не стесняйся, — предложил Кольке Борис, — я зла держать не умею.

После обеда Борис с дедом Матвеем привезли столбики из леса. Выбрали ровненькие, одного диаметра, как на выставку. Михайлов стал копать ямки, а дед Матвей шкурил бревна. Подошли Николай с женщиной.

— Я Татьяна, — представилась она сама.

— А-а, — рассмеялся Борис, — мы уже заочно знакомы. Теперь и в лицо знаю.

Он еще раз оглядел ее. Ничего особенного — средний рост, немного огрубевшая кожа от ветра и мороза, неухоженная кремами, как у городских дам.

Николай отвернулся, стыдясь, взял лопату, пошел копать ямки. Вдвоем быстро выкопали восемь лунок. Дед Матвей как раз закончил шкурить столбы. Сели на крыльцо, закурили.

К вечеру все столбики стояли вкопанными и с прибитыми прожилинами, оставалось привинтить доски и поставить ворота. Крышу Михайлов решил делать деревянную, не хотелось снова мотаться в райцентр за шифером или профлистом.

— Все, мужики, на сегодня баста, — объявил Борис, — спасибо. Пока еще не обзавелся соленьями и мясом, но все впереди, как и накрытая поляна.

— Ты надолго к нам? — спросил Николай.

— Надолго, Коля, навсегда, — ответил он.

— Странно… все отсюда, а ты сюда.

— Не все, Коля, ты же здесь, дед Матвей здесь, другие.

— Остались те, кому уезжать некуда и денег на поездку не скопили. Если бы возможность была — я бы ни минуты здесь не остался, — с грустью пояснил Николай, — работы нет…

— Что поделать — колхозы, совхозы развалились, имущество прихватизировали. Перестроили все, чего не строили. Но это не навсегда, в пригородах оживает село, докатится волна и сюда. Возможно, нам не дожить до этого дня, но такой день наступит, я верю, — твердо возразил Борис.

Он отказался идти на ужин к деду Матвею. Выпивать уже не хотелось, извинился и не пошел. Пока еще не стемнело, Михайлов прикрутил люстру к потолку, включил — классно! Совсем другой вид в комнате — полированный стол, стулья, диван, шкаф — это только начало. От мыслей отвлек посторонний звук в прихожей, кто-то хлопнул дверью.

— Здравствуй, сосед, войти можно?

На пороге стояла женщина лет тридцати пяти. Михайлов сразу разглядел ее — рост около ста семидесяти, сбитое фигуристое тело, правильные черты лица, слегка припухлые губы, прямой нос и карие большие глаза.

Незнакомка тоже смотрела оценивающим взглядом.

— Здравствуйте, проходите, конечно, — он указал рукой на зал.

Она вошла, присела на стул.

— Меня Светланой зовут.

— Я Борис, — ответил он.

— Вы быстро обживаетесь, — похвалила она, — прямо пашете целыми днями. А вы, правда, колдун?

— Колдун? — удивился Михайлов.

— Да, я тоже не поверила — Зинка растрезвонила по всей деревне, решила сама посмотреть и познакомиться заодно. Не часто можно колдуна увидеть живьем.

— Зинка, — он улыбнулся, — тогда понятно. Еще не видел ее, но уже наслышан. Вчера она ко мне Кольку отправила морду бить, но сама в глаз получила. А вы, Светлана, с чем пожаловали? Сами или снова по Зинкиной очередной интриге, кто сегодня меня бить придет?

Она рассмеялась.

— Сегодня никто не придет, у меня нет ухажеров, живу с родителями. Элементарный визит вежливости. Возможно, несколько вульгарный, но из чистого любопытства. Мужики — редкость в деревне, если не считать Танькиного Кольку, пьяницу и буяна, а тут еще и с колдовской характеристикой. Извините, Борис, не удержалась.

Михайлов оценил ее речь, совсем не похожую на деревенский сленг. И кожа лица говорила, что она жила в городе или умеет ухаживать за ней. Но, никакой косметики не заметил, наверное, это природное, решил он.

— Я еще не ужинал — составите компанию? — предложил Борис.

— Почему бы и нет, — не стала возражать Светлана, — я помогу накрыть на стол, одной не комфортно находиться.

Михайлов поразился ее умению говорить — выразилась так, что и возразить нечего. Она подошла к холодильнику, открыла дверцу.

— О-о, так это не холостяцкий ужин, а какой-то палаточный перекусон будет. Подождите, Борис, я кое-что принесу из дома. И не возражайте — в деревне принято помогать соседям.

Светлана ушла, а он сел на стул, задумался. Холостяцкий ужин… значит, наводила справки, разговаривала с тетей Валей. Она вернулась быстро, и Михайлов опять удивился — как она смогла принести все зараз. Банки с грибами, огурцами, помидорами, капустой, кастрюлю с соленой рыбой, картошкой и мясом.

— Теперь порядок, — констатировала она, — а с посудой напряженка?

— Есть посуда, еще не успел из коробки достать, да и ставить некуда, сегодня только стол собрал. Кухонный хочу сам сделать, как и табуретки.

— Мастер на все руки, — она улыбнулась, — весьма неплохо для городского мужчины. Жили раньше в деревне?

— Да, до десяти лет.

Он принес тарелки, ставить пришлось на плиту. Светлана ополоснула их, сразу обратив внимание на теплую воду в умывальнике, но ничего не сказала, видимо, посчитав, что переборщать с похвалой тоже некрасиво.

Она быстро наполнила тарелки, банки убрала в холодильник — стол готов. Михайлов спросил:

— Вина нет, но есть водка?

— Давайте водку. Выпьем немного.

Он наполнил рюмки, предложил тост не за встречу или знакомство, а за судьбу. На удивленный взгляд пояснил:

— Разве кто-то другой направил вас ко мне?

Она улыбнулась.

— Лучше на «ты», Борис, — и отпила половину.

— Хорошо, Света, — он выпил рюмку до дна.

— Скажи, Борис, в какой деревне ты жил? В нашей области, в другой?

Ему почему-то не захотелось скрывать от нее правду.

— В этой, в этом самом доме.

Светлана действительно удивилась.

— Ты сын учительницы?!

— Да, Света, я сын той самой учительницы и это мой родной дом. Мама умерла два года назад… Вот… решил вернуться. Мне не хочется, чтобы об этом знали другие. Что я ее сын.

— Да, я понимаю тебя. Но честно скажу — удивлена на все сто. Все старики здесь помнят ее, она наша легенда. Даже Зинка, ее бывшая ученица, не решилась опорочить ее, правда, наговорила про дом небылиц. Но тетя Валя пояснила мне, зачем она это делала. Да-а, никогда бы не подумала, что ты ее сын. Тебе, выходит, сорок пять. Но выглядишь неплохо, проседь в волосах только украшает мужчину. Туго приходилось в жизни?

— Всякое бывало, — он ушел от прямого ответа, наполняя рюмки, — давай помянем маму, она сейчас наверняка видит меня и радуется, что вернулся в дом, который строили всей деревней.

Он выпил до дна, Светлана тоже на этот раз не отстала.

— Расскажи о себе, Борис, — все-таки попросила она.

— Извини, сегодня не хочется, как-нибудь в другой раз. Лучше ты о себе.

— После школы уехала в город, выучилась на экономиста-бухгалтера, замуж так и не вышла. Родители прибаливают часто, пришлось вернуться и не жалею. Жалко — работы нет здесь и скучно, особенно зимой. Вот и вся моя биография вкратце.

Они еще посидели немного, поговорили. Светлана убрала со стола, словно хозяйка, потом повернулась к нему, волнуясь, спросила:

— Хочешь — я останусь?

Удивленный, он тоже решил ответить решительно и прямо.

— Как мужчина — хочу. Как человек… ничего не смогу обещать.

— И не надо. Обещания часто не выполняются.

Светлана погасила свет и разделась…

Утром, после завтрака, спросила:

— Мне уходить домой?

— Нет, — ответил Борис, — останься хозяйкой.

Он ушел во двор. Светлана, оставшись одна, присела на стул… Стыд, тоска и тяга к этому мужчине перемешались в один ком. Смотрела на него через окно… Опять до обеда будет пилить, строгать, колотить. Давно она не видела таких работящих мужиков. Пришла вчера с разведкой — мужик видный, симпатичный, в теле… Хоть сексом заняться, а то так и проживешь всю жизнь в мечтах. Пришла, ни на что не рассчитывая… и осталась. Поняла сразу, что он не предложит остаться, сама согласилась. Согласилась, и сразу же взыграло самолюбие — не шлюха же, скажет остаться: уйду, пусть завоюет. А он ляпнул… хочу, но не обещаю. Самолюбие улетучилось, а ноги понесли в койку. Она и сейчас не понимала, как это произошло.

За ночь прикипела к нему. В городе у нее были парни. Спала, утром уходила, словно отряхиваясь, и ни к одному не тянуло вернуться на следующий день. Природа брала свое, снова ложилась с новеньким или стареньким, без разницы, и опять уходила без сожаления.

Когда отец сломал ногу два года назад — вернулась домой. Что-то срослось не так, ходил только на костылях — ни дров наколоть, ни воды принести. Одноногие приноравливались, а он еще не привык, к тому же болталась она балластом, мешала — не наступить.

Притупилось за два года женское желание и вспыхнуло моментально с приездом в деревню новенького. Ночью отдавалась ему вся, стараясь вобрать в себя каждую его клеточку, прижаться всем телом и не отпускать. Сейчас он ушел во двор, а ее тянуло к нему, хотелось быть рядом, обнять — пусть так и ходит, колотит свои доски вместе с ней.

Она улыбнулась тоскливо, чувствуя на щеках слезы, и даже сразу не поняла, что плачет. Еще чего… вытерла ладонью, сполоснула лицо водой. Обед надо готовить — вечная женская доля. Открыла холодильник, вздохнула, пожав плечами, слазила в подполье — там вообще пусто. Надо идти к родителям.

Валентина изредка поглядывала на Матвея, не понимая, чего старый торчит во дворе? Позже догадалась — подглядывает в дырку за соседом. Уже вся деревня знала, что Светка Яковлева ночевала у новенького, растрепала самогонщица по всем домам.

Во двор вошла тетка Матрена, забежала в дом, всплеснула руками.

— Ой, Валентина, оказывается Борис-то хахаль Светкин, городской. Она от него там аборт сделала, а он и не знает ничего, приехал жениться.

— Ты-то откуда знаешь, Матрена? — сразу не поверила ей Валентина.

— Так она сама Зинке рассказывала, сама. Еще травки у нее брала какие-то, чтобы аборт без последствий прошел.

Валентина покрутила пальцем у виска.

— Ты че, Зинку не знаешь?.. Врет, как всегда. И что за подлая баба… не угомонится никак. Ты бы пошла к Зинке о своих женских тайнах рассказывать?

— Не, не пошла бы, — Матрена задумалась, потом вскрикнула: — Ой, так она же беременная тогда.

Тетка Матрена пулей выскочила из дома. Валентина успела крикнуть ей вслед:

— Дура ты, еще одна сплетница появилась.

Но та уже не слышала ничего, побежала разносить более свежие новости.

Дед Матвей усмотрел сквозь дырявый забор, что Светка вышла на улицу, выждал минуту и направился к Борису.

Вошел во двор, удивился — хозяин не прибивал доски молотком к сараю, а вкручивал их дрелью. Вжик, вжик… гвозди словно сами впивались в доски.

— Здорово, сосед, ты как это дрелью гвозди сверлишь?

— Привет, дед Матвей. Это не гвозди, это саморезы, — он показал один поближе, — они надежнее и выкрутить всегда можно, не надо доски гвоздодером портить, если потребуется. Покурим что ли?

— Покурим.

Они уселись на крылечко. Дед, как всегда, брал газетный листок, насыпал в него махорку, а еще лучше самосад, и попыхивал в удовольствие.

— Что-то утром не заглянул ко мне? — с хитроватой улыбкой спросил Борис, — может, обидел тебя чем?

— Дак я… это… Не-е… Светка Яковлева же у тебя ночевала. Жениться будешь или гулять? — спросил в лоб дед Матвей.

Михайлов не сомневался, что деревенские уже прознали. Это в городе живут люди на одной площадке и даже не знают, как звать друг друга.

— Пока поживем вместе, приглядимся к друг к другу, а там видно будет. Не век же бобылем жить.

— Это точно, Светка баба хорошая, ученая и работящая. Ты давно ее знаешь? — закинул он пробный шар.

— Вчера познакомились, — ответил Борис.

— Дак я…это… и не сумневался. Права моя Валентина.

— Ты о чем, дед? — не понял Борис.

— Дак я… это… ни о чем.

Михайлов стал догадываться, спросил:

— Зинка что ли наплела чего? Видел я, как она дефилировала спозаранку по деревне.

— Дак я… это… ну… что ты хахаль ейный еще с города.

Михайлов расхохотался от души. Объяснил сквозь смех:

— Нет, дед Матвей, мы вчера познакомились. Врет опять ваша Зинка. Но ты заходи ко мне, не стесняйся Светланы — нам скрывать нечего.

Он бросил окурок в жестяную банку, пошел прикручивать доски. Дед Матвей покрутил в руках свою цигарку, обычно бросал на землю, но вслед за Борисом кинул тоже в банку. Пошел рассказывать своей Валентине, что она оказалась полностью права.

Светлана вошла в свой дом, словно в гости. Так почему-то показалось ей сразу. Отец сидел за столом, смотрел прямо в глаза, ожидая ответа. Мать сжалась в комочек у печки, скрестила на груди руки и тоже ждала. Родители поняли, где ночевала их дочь, хоть самогонщица и Матрена обошли их избу стороной.

Светлана ничего не сказала. Присела на краюшек стула, смотрела то на отца, то на мать, из глаз потекли слезы и она, не скрывая, старалась вытереть их ладошкой.

Отец все расценил по-своему, схватил костыль, поднялся, снял со стены ружье…

— Я хоть и калека, но он у меня поплатится…

— Ты что, Андрей, сдурел на старости? — вмешалась мать, — совсем слепой — не видишь, что дочка горькими слезами плачет. Если бы ее обидели — плакала бы зло.

Она подошла, обняла Светлану, та уткнулась ей в грудь и совсем разревелась. Мать гладила ее по голове, шепча какую-то молитву, приговаривала, что все образуется.

Отец так и присел на стул, не выпуская ружья из рук, сидел, молча в раздумьях. Спросил неожиданно:

— Влюбилась что ли?

Светлана заплакала еще сильнее, мать замахала рукой отцу, чтобы он помолчал, прижимала к груди родную головушку и тоже плакала потихоньку.

Отец сидел, хмурился, смотрел, как ревут две бабы. Не выдержал:

— Ну а он то че говорит?

Светлана перестала всхлипывать, повернула заплаканное лицо к отцу, ответила, шмыгая носом:

— Предложил хозяйкой стать в его доме, — она опять заревела.

У отца словно отлегло от сердца, лицо посветлело. Он встал, повесил ружье на место, пошел курить на улицу, бросив на пороге:

— Дуры две…

Светлана будто очнулась с отцовских слов, пошла к умывальнику, сполоснула лицо. Посмотрела в зеркало — глаза красные зареванные. Вздохнула…

— Мама, я за картошкой и мясом пришла — обед надо варить. Борис сейчас сарай строит — кормить надо.

— Кормить надо… ишь ты как сразу, — бросил с иронией и радостью отец, вернувшийся с улицы, — успеет сарай построить. Сюда зови — будем знакомиться и говорить.

— Нет, папа, — твердо возразила дочь, — вечером будем, в обед не жди.

Борис съел тарелку борща, котлетку с картошкой, закусил груздями, похвалил Светлану:

— Умница, прелестно готовишь.

— Боря, я у родителей была, отец в обед звал, но я сказала, что вечером придем.

— Я же говорю — умница, — он встал, чмокнул ее в щеку, — придем, конечно, придем.

К вечеру сарай был готов. Она наблюдала за Борисом в течение дня и удивлялась, как все у него спорилось. Работал, словно машина, без отдыха, иногда садясь на крыльцо покурить.

Вечером он ополоснулся водой по пояс, надел свежую рубашку, присел на крыльцо, закурил.

— Ты посмотри, Света, хозяйским глазом, может, что еще надо построить?

Она присела рядышком, прижалась к нему.

— Не знаю пока, вроде бы все есть. Ты обещал стол в кухню сделать — без него, как без рук.

— Это точно, сделаю завтра. Завтра никуда не пойдем — надо баньку истопить, вымыться.

Он ушел в старый сарай, достал бутылку водки.

— Пойдем к твоим? Хватит одной или еще взять? Я вообще-то не пью, Света, а тут получается, что четвертый вечер подряд.

— Не оправдывайся, я уже сама поняла — пьяницы так не работают. Я возьму вчерашнюю еще, которую мы не допили, пусть отец с утра опохмелится. Пошли.

Они вошли в дом. Светлана стала знакомить:

— Мой папа — Яковлев Андрей Савельевич. Мама — Нина Павловна.

— Я — Михайлов Борис Николаевич, — представился он сам, ставя на стол бутылку водки. Поздоровался с отцом за руку.

— Присаживайся Михайлов из Михайловки, — улыбнулся Яковлев, — в ногах правды нет.

Пока Нина Павловна с дочерью накрывали на стол, перетаскивая уже приготовленное из кухни в горницу, Андрей Савельевич разглядывал будущего мужа дочери, не сомневаясь, что станет зятем.

Лет, наверное, сорок пять, крепкий мужик, сбитый. Высокий, волосы с проседью — такие бабам нравятся, решил он, надо бы Светке его в ежовых рукавицах держать, чтобы налево не бегал. Хотя куда здесь побежишь — одна Танька Колькина и осталась. Но баба стерва, вполне может передок подставить.

Женщины накрыли стол, присели.

— Я человек простой, — начал Михайлов, — понимаю, что вам хочется знать обо мне все. Поэтому сейчас выпьем за знакомство, и я расскажу, как сумею. Будет что не понятно — спрашивайте, на все честно отвечу.

Борис разлил водку по рюмкам, чокнулись, выпили и он продолжил:

— Я в свой дом приехал, наверное, корни позвали, приехал надолго, навсегда. Я сын учительницы, если вы ее помните.

— Ни хрена себе, — воскликнул Яковлев, — Бориска что ли? Так я тебя вот таким мальцом помню, — он показал рукой на уровне стола.

— Да, совершенно верно, тот самый Бориска и есть.

Яковлевы уже смотрели на него не с настороженностью, а с удивлением, все еще, наверное, не веря сказанному.

— Кто бы мог подумать, — всплеснула руками Нина Павловна, — что доведется свидеться. Мама жива?

— Нет, два года, как нет.

— Жаль, — с истинной грустью высказалась Нина Павловна, — ее вся деревня добрым словом вспоминает. После нее мужик был учителем, потом женщины, но все не то, не было у них педагогического таланта.

— Мы с мамой в город уехали, — продолжил свой рассказ Борис, — я выучился, пошел служить в армию, пришлось повоевать немного в Афганистане и в двух чеченских компаниях. На войне день за три идет, стажа вполне хватает, подал в отставку и сейчас на пенсии. Молодой, но уже пенсионер. Вот, собственно, и вся моя скромная история. Предложил Светлане стать хозяйкой в моем доме. Поживем вместе, приглядимся друг к другу, осенью, возможно, поженимся, если Светлана возражать не станет.

— Ой, возражать станет, — не удержалась Нина Павловна, — да она в тебя по уши втюренная.

— Мама, — одернула ее дочь и покраснела.

— Что, мама, — возмутилась она, — ты не говорила, что любишь, это правда, но я сердцем чувствую, его не обманешь. Пусть он знает, а то станете рассуждать, кто первый признается, друг друга только измучите.

— А ты, Борис, любишь ее? — спросил в лоб отец.

— Папа, — поднялась Светлана, — если вы не прекратите, я уйду.

Михайлов взял ее за руку, притянул к себе, усаживая на стул.

— Этот вопрос очень личный, Андрей Савельевич, но вы не чужие люди, поэтому скажу прямо: проснулся сегодня утром и чувствую, что лежит рядом родная частичка, вот и весь мой ответ, отец.

Светлана с благодарностью прижалась к нему плечом. Борис наполнил рюмки, предложил тост:

— Все спрошено и сказано правильно — в семье не должно быть секретов. За семью!

Он, было, хотел выйти на улицу покурить, но Светлана шепнула на ухо, что лучше здесь, отцу тяжело ходить, тем более под градусом.

Мужчины закурили, Светлана принесла две пепельницы.

— Значит, ты военный, Борис, а кто — танкист, артиллерист, звание какое? — продолжал спрашивать Яковлев.

— Папа, ты прямо как следователь…

— Все правильно Света, родители должны знать и тебе я еще толком не успел ничего рассказать, — возразил он, — да, я ветеран боевых действий, был ранен, поэтому, собственно, и ушел в отставку. Но ничего, поправился. Сейчас в полной норме.

Светлана вспомнила, что чувствовала рукой на его спине что-то необычное, поняла сейчас — шрамы.

— Я не артиллерист и не танкист, — продолжил Михайлов, — я врач, военный доктор, генерал.

— Кто?

Яковлев поперхнулся, закашлялся. Нина Павловна хлопала его по спине, поглядывая на Бориса удивленно и боязливо. Светлана отстранилась, тоже поглядывая ошеломленно.

— А что, генералы не люди что ли? — улыбнулся Михайлов, — такие же обыкновенные мужики, как все.

Он наполнил рюмки, предложил выпить.

Яковлев пришел в себя после выпитой рюмки, крякнул в кулак, произнес:

— Ни хрена себе, доча, кого ты себе в мужья отхватила — генерала да еще и врача.

— Папа, — обиделась Светлана, — я никого не отхватывала.

— Все нормально, Светочка, все нормально, — Борис обнял ее, прижал к себе, — только я прошу вас — не надо никому рассказывать, что я генерал и врач. Станут смотреть, как на музей, со своими болячками потянутся, работать не дадут спокойно. Потребуется — окажу помощь, не вопрос. Вас, отец, на ноги поставлю, обещаю. Зимой вместе на охоту пойдем, на сохатого.

— Эх, — вздохнул Андрей Савельевич, — мне теперь уже никто не поможет, кости дано срослись, ничего уже сделать нельзя. Хирург прямо об этом сказал.

— Коновал он, а не хирург, — твердо возразил Михайлов, — посадим огород со Светой, съездим в город, кое-что надо взять. Вернемся — я на дому операцию сделаю, осенью сами картошку копать будете.

Он разлил остатки водки, предложил выпить на посошок.

— Чего так рано? — забеспокоился Яковлев, — посидели бы еще…

— Нет, отец, завтра работы много. Надо стол сделать кухонный. Вы приходите завтра сами — посидим, покурим, поговорим. Мне веселее работать будет.

Светлана шепнула ему на ухо, что оставила немного водки на опохмел, хотя знала заранее, что допьет он ее сегодня.

Дома она спросила Бориса:

— Ты, правда, генерал?

Он улыбнулся, прижал ее к себе.

— Не верится?

— Я верю, Боря, но не верится.

— Пойдем, — он подтолкнул ее к шкафу в комнате, снял плечики, расстегнул молнию на чехле для одежды, — смотри.

Светлана действительно ахнула, впервые увидев форму генерала не в кино.

— Наград-то сколько много. Все твои?

— Нет, деда Матвея…

— Ты извини, я же никогда живых генералов не видела, только в кино.

— В кино не генералы, Света, а артисты. И живых ты видела, даже обнималась с ними, целовалась, — он чмокнул ее в щеку. — ладно, пойдем спать ложиться…