Зовущие корни (СИ)

3

Легкий туман стелился над рекой, обещая днем солнечную, ясную погоду. Петухи еще продолжали кукарекать вовсю, будили деревню, а Михайлов уже выезжал со двора на машине.

Встали не рано, он всегда так вставал, следом поднималась Светлана, готовила ранний завтрак. Кушали, пили чай и принимались за работу, которую в деревне не переделать. Он не жалел, что уже месяц жил здесь. Что делать в городе здоровому мужику, у окна сидеть?

Конечно, работать звали — в университет на кафедру, госпиталь предлагал, больницы. Но он решил по-своему и действительно не раскаивался.

Без прицепа машина бежала быстрее. К полдню уже были в городе. Светлана достала список, глянули вместе, определяя порядок действий. Борис решил элементарно — по мере движения берем необходимое. К вечеру закупили все и обсудили вопрос обратной дороги.

— Квартиру я сдал в аренду, там не переночуешь. В гостиницу сто процентов не пойдем. Остаются два варианта — едем в гости на генеральскую дачу, а утром домой, или сразу домой, ты как считаешь?

— Что за генеральская дача? — спросила Света, — твоя?

— Нет, не моя. Друг у меня генерал-лейтенант, ему я звонил, когда участковый приезжал, а он уже местному начальнику полиции позвонил. Воевали вместе, он тогда полком командовал, а я начмедом был. Его тяжело ранили, я его оперировал, но из десанта его списали. Он в академию поступил полицейскую, сейчас генерал-лейтенант полиции, начальник МВД области. Нас примет с радостью.

Светлана подумала, ответила, не торопясь:

— В гостях хорошо, а дома лучше. Одно беспокоит — устал ты…

— Я понял, едем. Не переживай, сейчас шесть вечера, в полночь вернемся и выспаться успеем.

Через сто тридцать пять километров машину остановил сотрудник ГИБДД. Подошел, представился, попросил водительское удостоверение и техпаспорт. Михайлов подал ему права через окно, но решил выйти, размять тело. Потянулся, наклонился, выпрямился… Боковым зрением заметил, что гаишник расстегивает кобуру. Понял, что он увидел оружие на его поясе.

— Все нормально, лейтенант, не переживай, разрешение есть, — он протянул ему документ.

— ПММ? — спросил гаишник, — это что?

— Такой же пистолет, как у тебя, только двенадцати зарядный. Хочешь посмотреть?

— Если можно.

Михайлов достал, вынул обойму, передернул затвор и нажал спусковой крючок, протянул пистолет лейтенанту. Тот повертел его в руках, прочитал надпись на привернутой табличке: «Генерал-майору Михайлову Б. Н. за боевые заслуги».

— Извините, товарищ генерал, можете ехать, — лейтенант козырнул, вернул документы и пистолет.

— Чего я еще не знаю? — спросила Светлана с улыбкой, когда они отъехали от поста.

Михайлов пожал плечами.

— Все знаешь. Разве каждую мелочь упомнишь.

Она рассмеялась.

— Естественно, ордена, наградное оружие — это мелочи.

Михайлов включил радио, ехали дальше молча, слушая музыку. В полночь уже были дома, Борис загнал машину в сарай, и сразу легли спать — устали.

Утром разбирали привезенные вещи: что-то унося в дом, что-то оставляя в машине, чтобы не таскать лишний раз туда-сюда. Радостная Светлана встречала родителей, раздавая им подарки. Матери — туфли, чулки, нижнее белье, платье… Отцу сапоги, рубаху, ботинки, камуфляжную форму зимнюю и летнюю для охоты… Обеим родителям по безрукавке, чтобы не ходили в обрезанных телогрейках. Они охали, причитали, радовались. Михайлов решил немного остепенить их:

— Отец, завтра буду тебя оперировать, поэтому ни капли самогонки. Утром сходишь в туалет, попьешь чайку с сахаром и достаточно, кушать не надо. Все понял?

— Понял, Борис, — он вздохнул, — жду этого дня и боюсь. Ты знаешь — верю и все равно боюсь, хоть что со мной делай.

— Это нормально, отец, так и должно быть. Только дураки не боятся, любой герой страх испытывает, но преодолевает его. Нина Павловна, дома есть пятилитровая стеклянная банка и два тазика пластмассовых? Один сами принесем.

— Банка есть в подвале с огурцами и тазики пластмассовые есть, а зачем?

— Надо банку освободить и вымыть хорошо вечером сегодня, тазики промыть с мылом и оставить до утра сушиться. Еще потребуются чистые простыни, одной хватит, я думаю. Это для операции надо, для раствора — руки мыть, инструменты стерилизовать. Пол с белизной в комнате вымойте.

— Сделаю, сынок, все сделаю.

— Вы тогда идите домой с отцом, Светлана завтра мне помогать будет, надо ее научить элементарным вещам. Завтра ждите нас утром после завтрака.

Родители взяли подарки, ушли. Светлана спросила озабоченно:

— Как я тебе помогать буду — я же ничего не умею?

— Элементарно, Ватсон, — с хитринкой ответил Борис, — крови не боишься?

— Нет.

— Тогда все в порядке, надеюсь, в обморок не упадешь, когда я кость ломать стану.

Она пожала плечами, ответила:

— Не должна.

— Окей. На операции будешь крючки держать, я все покажу. Завтра с утра приготовишь раствор у родителей. В стеклянную банку нальешь 170 миллилитров 30 % раствора водорода пероксида и 80 миллилитров 85 % раствора муравьиной кислоты. Смесь в течение часа будешь перемешивать, периодически встряхивая. После этого в банку нальешь колодезной воды комнатной температуры до горлышка. Получится пять литров 2,4 % раствор первомура. В нем будем руки мыть, инструмент стерилизовать, я все остальное покажу на месте, ничего сложного. Запомнила, как первомур готовить?

— Нет, лучше запишу.

Борис повторил сказанное, Светлана записала.

— Что-то я нервничаю больше отца…

— Нормально, — ответил Борис, — так и должно быть — ты же у нас главное ответственное лицо.

— Да ну тебя, — она улыбнулась, но получилось кисло и отвернулась.

Михайлов ушел курить на крыльцо, проигрывая в голове каждый свой шаг.

Утром Борис и Светлана пришли к родителям, отец волновался, курил сигарету за сигаретой.

— Курить больше не надо, иди, отец, на крыльцо, подыши свежим воздухом часок, позовем, когда управимся.

Михайлов выкрутил лампочку в комнате, вкрутил другую на двести ватт, включил свет — нормально. Соединил два стола вместе, постелил клеенку и простынь, рядом поставил тумбочку, чуть подальше три табурета. Светлана готовила раствор. Через час он вылил в два тазика первомур. В третий тазик налил раствор Макси-Септа, бросил в него простынь, порезанную на метровые куски для стерилизации.

— Нина Павловна, вы идите на крылечко. Теперь ваша очередь, если кто придет — в дом не пускайте, — попросил Михайлов.

Отец лег на столы в одной майке и трусах, наблюдая за Борисом и Светланой — оба были в одинаковых белых футболках вместо халатов. Михайлов положил инструменты в тазик с первомуром, потом долго мыл руки щеткой с мылом, как и Светлана. Отжимали нарезанные простыни из тазика, стелили клеенки, раскладывали инструменты…

После инъекции калипсола Яковлев уже не помнил ничего…

После операции Борис ввел ему диазепам, транквилизатор успокаивал, снимая побочные действия калипсола…

Окончательно в себя он пришел на своей кровати. Светлана, сидевшая рядом, сразу же спросила:

— Как чувствуешь себя, папа?

— Нормально… Я… что вчера… много выпил?

— Ты не помнишь?

— Помню. А где Борис, он мне должен операцию сделать?

— На крыльце, папа, он уже все сделал. Позвать?

— Подожди, дочка… голова, как с похмелья. Ты расскажи, как все было, пока его нет, — попросил отец.

— Он разрезал, сказал, что нервы и сосуды в порядке, кости срослись не правильно, — она показала два пальца не встык, — он их сломал, поставил как надо, прикрутил аппарат Илизарова и зашил рану. Вот и все, папа. Сказал, что завтра можешь ходить на костылях, как всегда. Кости срастутся, и побежишь молодцом.

— А ты чего ревешь? — спросил он жену.

— Не реву я, это от радости.

Вошел Борис.

— Проснулся, отец, это хорошо. Операция прошла успешно. Дочка у тебя молодец, не хуже любого хирурга мне помогала. Часа три еще полежи, потом вставать можно. В туалет на ведро сегодня, а завтра с утра жду у себя на перевязку.

Он вышел на улицу, давая побыть им вместе одним.

— Зять-то у нас, Андрей, какой! В больнице ничего не могли сделать, а он в деревенской избе оперирует. Это же надо, Андрюша… Зять-то какой!.. Кто бы подумать мог, что так повезет нам. Как ты, Света, его разглядеть сумела?

— Ничего, мама, я не разглядывала. Я же тоже не знала. И… хватит об этом. Перехвалите мне мужика… скромнее надо быть.

— Ты матери не перечь, — возмутился отец, — поднимусь на ноги — на руках его носить надо. А ты скромнее… Ишь ты, указчица нашлась.

Светлана ничего не ответила, вышла во двор, присела рядом с Борисом на крыльцо.

— Захвалили тебя совсем родители… Посидим еще или домой пойдем?

— Ты матери помоги убраться — растворы надо за огород выплеснуть или на дорогу, инструменты обычной водой промыть, когда высохнут, сложить обратно в футляр. Хорошо?

— Хорошо, я как-то не подумала, — ответила она задумчиво.

Борис посмотрел на нее, улавливая смену настроения, вздохнул и ничего не сказал. Встал и пошел, молча домой.

Во дворе сел на крылечко, прикурил сигарету. Бывает такое — радуется человек, радуется, а потом, словно перенасытившись, начинает грустить. В это время лучше побыть одному, выпить водки и лечь спать. Тогда все пройдет утром.

Светлана расставила столы на место, вылила растворы, вымыла инструменты. Налила в таз воды, замачивая кровяные простыни, жулькала руками с мылом. Шептала про себя: «Тоже мне, начальник нашелся — то ему вымой, это подай… Домой он смотался… я что тут, уборщица»… Застирывала тряпки автоматически, пока не устала. Провела предплечьем по лбу, вытирая пот, вздохнула, опустив руки. Сидела так минут пять, не шевелясь. Злость уходила постепенно, тело заполнялось апатией, глянула на отца, смотревшего на нее вытаращенными глазами, и словно что-то стало пробиваться внутри. Потом посмотрела на часы и понеслась пулей домой, бросив таз с простынями.

Бежала, кляня себя разными словами: «Дура я, дура, три часа уже. А он голодный». Влетела в комнату, Борис лежал на диване с закрытыми глазами.

— Отлегло? — тихо спросил он.

Она подошла к дивану, встала на колени, положив голову ему на грудь, прошептала:

— Отлегло, милый.

— Это от нервного перенапряжения, так бывает, — постарался успокоить ее Борис, — пойдем, успокоим родителей, наверное, перепугала их. Потом пообедаем.

— Как ты все видишь и понимаешь…Ты прости меня.

— Все нормально, Света, не за что тебя прощать. У каждого организма своя реакция и нервный срыв по-разному дает о себе знать. Волнение, кровь, хруст костей вылились из тебя апатией, злостью, снова апатией и восстановлением. Организм выплеснул ненужное и восстановился. Я же врач — понимаю, — он улыбнулся ласково, погладил ее волосы, поцеловал в щеку, — пойдем.

— Ты не врач — ты колдун, — улыбнулась Светлана, — пойдем.

Они вошли в комнату к родителям. Тазик так и стоял с простынями, мать сидела в уголочке, сжавшись испуганно в комочек. С трудом спросила:

— Света, а что это было? Ты словно не в себе была.

— Не знаю, — честно ответила она, — Борис говорит, что нервный срыв. Вспомню, как он кости отцу ломал — до сих пор мурашки по коже. Но сейчас все прошло. Все нормально мама.

— Ну, слава Богу, мы с отцом не знали, что и думать.

— Как самочувствие, отец? — спросил Борис.

— Лучше, гораздо лучше, голова светлеет и кушать хочется. Как насчет стопочки, можно сегодня?

— Нет, — улыбнулся Михайлов, — препарат, который я вводил для наркоза, с алкоголем плохо взаимодействует, сегодня никак нельзя. Завтра рюмочку можно будет, но ногу надо беречь, чтобы не упасть, не ударить.

— А что за штуковину ты мне там привинтил?

— Это аппарат такой, не самогонный, — он засмеялся вместе с Ниной Павловной и Светланой, — если сказать просто, то вместо гипса. Ну что, женщины, готовьте обед, мужики жрать хотят.

Они засуетились обе, накрывая на стол. Борис достал бутылку.

— Мы втроем выпьем, отец, за твое здоровье, а тебе слюнки пускать сегодня и чай пить. Нам всем сейчас наркоз нужен, а у тебя уже был.

Все засмеялись.

— Умеешь же ты, Борис, вот так сказать, — он повертел ладонью, — на место поставить, в рюмке отказать и не обидишься никак. Одним словом — генерал.

Дружная семья засмеялась снова.

Петухи в этот раз запели позже обычного, совсем не звонко, нерадостно. Три недели стояла жара, на небе ни облачка, только солнце палило своими лучами безжалостно землю. Река обмелела, и даже в колодцах понизился уровень воды. Травы словно сникли и только кузнечики трещали беззаботно и весело, да стрекозы порхали в воздухе над лугами.

По иссохшей проселочной дороге никто не ездил, ветерок иногда поднимал пыль, унося ее на поля. Травы на обочине посерели и давно мечтали умыться, воспрянуть зеленой свежестью. Казалось, что даже комаров в лесу стало меньше, небольшие озерки повысыхали, уничтожая личинки.

Речка, лес, поля, вся природа ждала дождя. Наконец подул ветерок, небо нахмурилось тяжелыми тучами и разверзлось. Дождь поливал второй день, не переставая. Дорога размокла вдрызг и деревня будто бы вымерла.

Утренним часом Михайлов сидел, как обычно, на своем крылечке под навесом, курил, глядя как пузыриться в лужах вода. Дня три будет лить, подумал он, сегодня второй. Потом тот же ветерок разгонит тучи, выглянет солнышко и природа расцветет ярким колером красок.

Тоскливо в деревне таким временем, пройти можно только в сапогах, стараясь не поскользнуться и не упасть. Мужики в этот раз дымили больше обычного сигаретами и папиросами — Зинки-то не было и самогонки тоже. Размышляли про себя, взвешивая за и против. За, естественно, была самогонка, а против… здесь набиралась кучка побольше. Бабы вообще радовались — мужики не пьют, сплетен и козней нет. Танька словно расцвела — Кольке пить нечего, за ум взялся, за работу. Глядя на Михайлова, забор поправил, крышу починил. Теперь и в дождь можно сидеть дома спокойно — не капает.

Борис сдержал слово, давно уже привинтил на крыше антенну, настроил на спутник. Теперь смотрели они телевизор, висевший на стене. Светлане, жившей в городе, это не в новинку, а родителям и сельчанам диво. И что он плоский, большой, показывает в цвете, и каналов много — смотри, что хочешь.

XXI век, а цивилизация еще не докатилась до глубинной деревни, она не расцветала, а вымирала медленно и верно. Сколько еще потребуется времени возродить ее заново? Вот именно — заново. Десять-двадцать лет… умрут старики, и исчезнет Михайловка, как соседние с ней деревеньки без единого жителя, числящиеся лишь в каких-то реестрах да на карте еще.

Раньше был здесь крепкий колхоз, школа, клуб. Пахали, сеяли, держали скотину, сдавали государству хлеб, мясо, молоко. Кормили город. Теперь невыгодно — далеко. Гораздо «ближе» из Европы привезти продукт, напичканный химикалиями. Даже поселковой администрации нет дела до глубинки. Тот же огород вспахать старикам — нет средств и возможности. Но ведь пашет-то их же тракторист, на их тракторе и бесплатно для администрации. Не знают об этом. Полная чушь, знают, естественно. Эх, глубинка деревенская, брошенная и забытая обитель…

Курил Михайлов, глядя на посеревшую и скукожившуюся от дождя деревеньку, одолеваемый думами. Все здесь соответствовало «дуракам и дорогам». Эх, нашлась бы сила, вернувшая назад тракторы, комбайны, автомобили. Найти тех сволочей, в чьих карманах осела техника денежным эквивалентом, и заставить купить деревне новую. Но не сволочи они сейчас — уважаемые люди.

Мысли постепенно переключились на более мелкий масштаб. Пристрой надо к избе делать — зайдет несколько человек и уже тесновато. Тем более, если дети появятся. Валить деревья зимой надо, привести и пусть сохнут. Многое надо — не разорваться.

Из дома вышла Светлана, присела рядышком.

— Ты что-то долго сегодня куришь, о чем думаешь?

— Обо всем, Света, начиная от российских проблем до дворовых. Как там родители?

— Телик смотрят. Нашла им канал «Дикая природа» — теперь не оторвать обоих. Жизнь львов в прайде, жирафы, слоны, змеи, рыбы, акулы, медведи… Сравнивают наших мишек с американскими гризлями. Конечно, они последний раз кино в клубе смотрели лет двадцать назад, если не больше. А тут фильмы разные и природа, новости к тому же. Они до нас если и доходили, то через месяц, два, три. Кино смотрят и на тебя молятся, — она улыбнулась. — Российские проблемы, понятно, ты лучше о наших поведай.

— Какие могут быть проблемы в деревне, Света, о чем ты? — он усмехнулся, — телевизор, говоришь, смотрят. Соседи приходят — разместить некуда. Пристрой теплый надо следующим летом рубить, гараж сделать, а то зимой машину не заведешь. С детства помню, что и до пятидесяти тут бывает мороз. — Он помолчал немного, продолжил: — Дождь кончится, подсохнут дороги, надо отцу постепенно начинать наступать на ногу, пока еще с аппаратом. Четыре недели прошло, еще недельку походит с ним и уберу.

— Хорошо бы, тебе помощник нужен и ему тоже. Пойдем в дом, прохладно что-то. Скоро соседи потянутся, надоели уже, не клуб же у нас все-таки. Грязи натащат, каждый раз приходится мыть. И деваться некуда, — незлобно ворчала Светлана.

После обеда потянулись деревенские парами — Матвей и Валентина Наумовы, Антон и Анисья Степановы, Мирон и Степанида Петровы, Назар и Марья Андреевы. Разувались на веранде, скидывая сапоги и проходя босиком в комнату, усаживались на стулья и табуреты, смотрели телевизор. Все, примерно, одного возраста — от пятидесяти до шестидесяти пяти лет.

Хозяйка не разрешала курить всем в доме, мужики собирались на веранде, заодно говорили. Борис поставил там две деревянных скамейки.

— Андрей, давно хотел спросить тебя — ты уже месяц с такой ногой ходишь, — начал с вопроса дед Матвей, покрутив головой и не увидев Михайлова, — она у тебя че, распухла так сильно, загноилась или че?

— Вона как — в штаны еле входит, — подтвердил вопрос Назар Андреев.

Он давно ждал этого и верил, что все равно спросят. Видел, как мужики с интересом ждали ответа.

— Любопытно? — ответил вопросом на вопрос Яковлев, — не боись, не зараза.

— Дак я че, из интереса, — ответил Матвей Наумов.

Андрей Яковлев, поерзал на скамье, повертел больной ногой, прикурил новую сигарету, тянул время, стараясь придать ответу значительность.

— Пришел как-то ко мне зять, посмотрел больную ногу…

— Че ее смотреть-то, — перебил его Назар Андреев, — хирурги же смотрели.

Мужики понимали, что здоровую ногу уже не вернешь, собственными глазами видели, что выпирала кость ниже перелома на целый сантиметр в сторону.

— Глупый ты, Назарка, он же Голова, сами выбирали. А Голова все должен знать.

— Это верно, — поддержал Андрея Антон Степанов.

— Так я и говорю — пришел как-то зять ко мне, посмотрел ногу, потрогал, повертел. Вы сами видели, что срослась углом — ни встать не опереться. Принес два полешка и положил на них ногу, чтобы перелом посередине был. А потом хрясь кулаком по ней — я и отключился сразу. Пришел в себя, нога уже замотана вот так, — он снова повертел ей, — сказал, что через полтора месяца сам ходить стану, без костылей. Че он там намотал, накрутил — не знаю. Наверное, ткнул кость на место и завязал, чтоб не сдвинулась.

— Врешь, — не поверил Назар, — это же уметь надо.

— Сам ты врешь, — огрызнулся Андрей, — на то он и Голова, чтобы уметь.

— Эт точно, — поддержал его дед Матвей, — че спорить — поглядим скоро.

— Поглядим, — загалдели мужики хором, соглашаясь.

Андрей глянул зло на Назара, ухмыльнулся чему-то и пошел в дом, остальные потянулись за ним.

К ужину разошлись все. Нина Павловна спросила мужа:

— Ты че такой хмурый Андрей, с мужиками что ли поцапался?

— Не, сказал, что скоро на ноги сам встану, а Назарка Андреев не верит. Мужики тоже говорят — поглядим.

— Давай, сейчас и поглядим, — вмешался в разговор Борис, — можно уже, вставай, отец, на обе ноги и костыль убери.

Яковлев встал с табурета, как обычно, опираясь на костыль, некоторое время стоял, потом потихоньку перенес вес тела на обе ноги, лицо расплылось в улыбке:

— Не больно, стою и не больно.

— Хватит, — оборвал его Михайлов, — а то еще запрыгаешь сейчас и все испортишь. Сегодня так постоишь несколько раз и достаточно. Завтра начнешь ходить немного, по несколько шажков по комнате. Послезавтра по двору. Если все хорошо будет, то сниму аппарат через неделю.

Андрей Савельевич сел обратно на табурет, перечить даже не думал.

— Раньше приступить слегка на ногу не мог, а сегодня встал. Понимаешь, Нина, всем весом встал и не больно, — радостно говорил он.

— Это хорошо, — произнес Михайлов, — дел слишком много, захирела деревня совсем, коров никто не держит. Как вы, Нина Павловна, насчет коровы думаете?

Она искренне удивилась такому вопросу. Светлана, услышав разговор из кухни, пришла в комнату, присела на диван, тоже желая послушать, к чему завел беседу муж.

— Корова, конечно, хорошо, что тут скажешь. Молоко, сметана, творог… Кто сено косить будет, на чем привозить его?

— Вы же раньше держали скотину…

— То раньше. Лошади были, трактора в деревне. Корову держали, поросят, уток, гусей. Сейчас куры остались и то кормить нечем — ни зерна, ни круп привезти не на чем.

— Не знаю, как там насчет уток гусей и поросят, это вы сами решайте, а корову заводить надо. Сезон еще не прошел, сено накосим, трактор отремонтируем. Дети пойдут у нас — как без молока жить?

Он посмотрел на Светлану, она покраснела и отвернулась, а Михайлов продолжил:

— Следующим летом пристрой надо к дому рубить, чтобы спальня и детская были отдельно. Трактор сделаем, бревна навалим и привезем.

— Старенький трактор-то, сколько еще протянет, одна морока с ним будет, — подсказал Яковлев.

— Годик протянет?

— Годик протянет, — ответил он, — а дальше? Не на год же корову заводить. Можно лошадь взять, но на ней особо бревна не навозишь. Не рентабельной она станет для одного двора. Можно и соседям помогать, но что с них возьмешь, кто сейчас бесплатно коня давать станет?

— Правильно, Андрей, — поддержала его жена.

— Ты что молчишь? — спросил Борис Светлану.

— Чего воздух попусту трясти. Хоть и недолго мы вместе живем, но кое-чего от тебя набралась. Ты уже все решил и наметил. Вроде бы делишься с нами мыслями, чтобы перед фактом не ставить. Я заранее согласна — дурного не предложишь. Выкладывай, чего решил.

— То ли поругала, то ли похвалила, — с улыбкой сказал Михайлов.

Светлана встала с дивана, подошла к мужу сзади, положила руки на плечи, прижалась.

— Тебя поругаешь, как же… Не заслужил еще.

Он взял ее руки, поцеловал одну. Предложил:

— Пойдемте на улицу, курить хочется, на скамейке договорим.

Мужчины закурили, после нескольких затяжек Михайлов продолжил:

— Как я понял, все упирается в трактор. Будет хороший трактор, будет и корова, и пристрой к избе, и прочее. Годик, как сказал отец, наш Беларус протянет, а дальше у меня планы грандиозные. Через год новый приобретем, тоже Беларус, но помощнее. С прицепным погрузочным устройством он обойдется в два миллиона рублей. Мы не копейки за него не заплатим, но он наш будет, оформим его официально на Андрея Савельевича. Как, каким образом — пока говорить не стану, чтобы не сглазить, но очень надеюсь, что получится. Еще раз повторю — сто процентной уверенности нет, но надежда большая. Не повезет — что ж, забьем корову на мясо, особо много не потеряем. Отец тракторист в прошлом, ему и карты в руки. Разве плохо иметь личный трактор? Не колхозный и не общественный.

— Да-а, — протянул Яковлев, — это была бы сказка. Представляешь, Нина, у нас собственный новый трактор. Мечта… На нем можно и в поселке работать.

— Отец, ну зачем тебе работать — дома дел за глаза хватит, — возразил Михайлов.

— Пенсия у нас с Ниной на двоих четырнадцать тысяч — маловато для семьи, — ответил он.

— Вам двоим хватит на одежду. А моей пенсии и нам со Светланой хватит. Проживем.

— Не спрашивал, но интересно — сколько у генералов пенсия?

— Разная она у генералов. У меня пятьдесят семь тысяч рублей. Плюс боевые и ордена — получается шестьдесят четыре.

— Ни фига себе! — воскликнул Яковлев, — конечно, с такой пенсией можно не работать.

— Вот и договорились, — подвел итог Борис, — пойдемте в дом.

Светлана вошла в дом, вздохнула.

— Надоели мне эти гости хуже горькой редьки — ходят и ходят. Опять полы мыть надо. Заставила обувь снимать, так носками своими всю комнату провоняли, не продохнешь. Что у нас, кинотеатр что ли? Ты что скажешь, Борис?

Он посмотрел на нее внимательно, стараясь понять причину. Естественно, хочется побыть вдвоем или хотя бы с родителями, а тут каждый день приходят телевизор смотреть толпами. И выгнать неудобно, и мешают.

— Что тебе ответить, Света? Даже не знаю сразу, что и сказать. Но вопрос решать надо и решать кардинально. Наверное, лучше сослаться на занятость, на отдых и не пускать. Разика два отказать, потом сами ходить перестанут. Их можно понять, но и мы не в клубе живем. Как вы считаете? — он посмотрел на родителей.

— А что — правильно, совесть надо иметь, не кинотеатр, — ответил Яковлев.

— Конечно, до сих пор в комнате чужой вонючий запах стоит, — снова заговорила о нем Светлана, — не моются что ли совсем? Зимой весь дом выстудят своим шастаньем.

Михайлов, кажется, догадался о причинах столь резкого и внезапного отвращения. Он поддерживал жену в целом, а в данном случае особенно. Он подошел к ней, взял на руки и закружил по комнате. Она одновременно обрадовалась и застеснялась.

— Родители же смотрят, ты чего? — шепнула она на ушко.

— У тебя сколько дней задержка? — тихо спросил он, продолжая держать ее на руках.

— Недели три… я не уверена, — ответила она, — ты как догадался?

— По запаху и догадался.

Родители смотрели непонимающе — чего это он ни с того, ни с сего на руках ее кружит? Борис поставил ее на пол, посадил на диван. Посмотрел, словно спросил взглядом и легким движением головы — можно? Она моргнула веками, покраснела и отвернулась.

— Света тяжелая, кажется, — сообщил он новость родителям.

Нина Павловна обрадовалась, перекрестилась, сложив умиленно руки на груди. Отец вначале не понял, но потом быстро сообразил, спросил конкретно:

— Когда, доча?

Она пожала плечами неуверенно. За нее ответил Борис:

— Если я правильно посчитал, то в конце февраля — начале марта.

Нина Павловна поглядела на него, заговорила издалека:

— Борис, ты родился здесь, но вырос в городе. Вроде бы все знаешь, умеешь, грамотный и ученый. Но в деревне свои тонкости есть. Придется роды тебе дома принимать — сможешь?

Михайлов действительно не понял — почему дома. Знал, как принимать роды, но в больнице надежнее, мало ли что. Спросил:

— Почему дома?

— С декабря по апрель, считай, мы отрезаны от поселка и райцентра. Дороги заметет снегом, на твоей машине не проедешь. Снега немного выпадает, не больше полуметра, можно на машине ехать, но есть участки, где ветром большие сугробы наметает, а кто сейчас дороги чистит? Запасаемся осенью, чем можем и ждем весны, когда снег стает и дороги просохнут, — она помолчала немного, продолжила: — Ты про корову говорил — дело хорошее, молочко детям потребуется. А как ее держать? Мужики почти не охотятся, волков расплодилось немерено, в прошлом году не то, что корову, собак троих задрали. Зимой дома корова, в стойле, летом все равно на пастбище выгонять — зарежут ее волки — ни стада, ни пастухов нет.

— Да, серьезный вопрос, — Борис задумался, погладил волосы пятерней, заговорил, рассуждая: — Но вопросы для того и существуют, чтобы решать их. Как говорится: волков бояться — в лес не ходить. Вопрос с транспортом решим. Во-первых, трактор будет, во-вторых, снегоход купим, он зимой нам очень пригодится. На нем и по полям, и по лесам ездить можно. Волки… Волков станем отстреливать.

— Волки тоже не дураки, ружья носом чуют, — вмешался в разговор отец, — близко не подойдут. У меня вертикалка, двенадцатый калибр и тозовка. Крупная пуля не достанет, а мелкая слабовата для волков. Хотя, в принципе, могут сдохнуть через несколько дней от мелкашки. За волчью шкуру сейчас тоже платят. Много коз и лосей они задирают, бить их надо по-настоящему.

— Согласен, — ответил Борис, — у меня карабин «Тигр» десяти зарядный с оптикой.

— О-о, классная вещь, — восхитился Яковлев, — теперь копец волкам. И на сохатого с ним ходить не то, что с моей пукалкой. Тяжело к лосю на сорок метров подобраться, а из твоего на триста можно валить свободно. Тем более с оптикой. Ничего мать, заживем, — повернул он голову к жене, — с таким зятем грех достойно не жить! Пришел и на нашу улицу праздник! Может по рюмочке, а, Борис?

Он посмотрел на дочь и жену. Светлана встала с дивана.

— Куда от вас, мужиков, денешься… Сегодня можно.

Она с матерью стала накрывать на стол.

Незаметно пролетела пара недель, дороги давно высохли, и земля снова просила дождика. А он где-то за сопками раздумывал пойти или нет.

Михайловский дом стоял посередине деревни, улица в этом месте расширялась, словно образуя небольшую площадь. Лучшего места для сбора людей не найти.

Часов в одиннадцать послышался шум моторов, он глянул в окно — подъехали три машины, остановились напротив ворот. Из средней вышел вальяжный мужчина лет пятидесяти, среднего роста с небольшим пузцом, одетый по-городскому. Из других выскочили еще шесть человек, напоминающих охранников по внешнему виду и поведению, зыркали по сторонам глазищами, держа правую руку под пиджаками на поясе.

Михайлов догадался, что прибыл сам Пономарев, Пономарь, как его звали за глаза в народе.

Глава района решал, естественно, административные вопросы, ставил подписи на документах, но фактически всем заправлял Пономарь. Экономические, политические вопросы, поставить подпись или нет, решалось не в здании администрации, а в коттедже Пономаря.

Многое о нем рассказал полицейский начальник, когда Михайлов уезжал в свою родную деревню.

Без телефона и интернета новости в деревне разносили не хуже городской скорости. Дошли слухи и до Пономаря о Михайлове. Он как раз задумал приобщить деревенских к своему бизнесу и уже наметил план. Но тут объявился Михайлов, которого они выбрали негласно своим Головой.

Пономарь знал прекрасно значение этой несуществующей должности и ее вес на сельчан. Можно деревенских заставить работать на него силой, но зачем, когда можно вопрос решить другим путем. Он дал команду собрать информацию о Михайлове и здесь натолкнулся на стену. Переговорил с начальником полиции, тот рассказал о единственном контакте в подробностях. Пообщался с конторой, которую представляли в районе два человека. Тоже пусто, хотя информация для размышления осталась. Фэйсы запрашивали данные о Михайлове и ответа не получили, но им намекнули, что больше этот вопрос поднимать не надо.

Пономарь проанализировал ситуацию — начальник полиции сказал, что Михайлов большой человек, ФСБэшники вообще ничего не знали. Зачем в деревню приехал — более или менее понятно, бывший местный. Но кем он в городе был или в другом городе — нет информации.

Вначале Пономарь хотел дать команду, чтобы Михайлова к нему привезли, но отказался от этой затеи. Ничего не потеряет, если перестрахуется и не развалится, если сам приедет.

Борис тоже прекрасно осознавал, что Пономарь приехал не зря, не в гости или повидаться. Появилось у него какое-то дело здесь, в Михайловке, и справки он наверняка навел — вот и приехал.

Он вышел на улицу, охранники сразу уставились на него все. «Дерьмо, а не охрана, кто-то должен наблюдать и за улицей», — подумал Михайлов. Они с Пономарем всмотрелись друг в друга. Борис, молча, стоял у калитки, Пономарь не выдержал, махнул рукой своим, те убрались в машины, он подошел поближе.

— Я так понимаю, что вы Михайлов Борис Николаевич? — первым заговорил Пономарь.

— Когда человек понимает — это прекрасно, Ефим Захарович, — ответил Михайлов.

Пономарь даже отпрянул немного назад удивленно, понял, что его изумление заметили и нахмурился. Он не любил неожиданностей и тем более проигрышей.

— В дом не приглашаешь?

Михайлов указал рукой на скамейку:

— Жена в положении, на посторонние запахи реагирует нехорошо. Поговорим здесь.

— Согласен, аргумент весомый, — ответил Пономарь и замолчал, усевшись на скамью.

Деревенские потихоньку собирались вокруг, но близко не подходили. Охранники стали выходить из машин, но Пономарь взмахом руки приказал вернуться в автомобили. Помолчал еще и понял, что говорить снова ему начинать:

— Знаешь, кто я… Не боишься, Борис?

— Преимущество на моей стороне, Ефим, я знаю тебя — ты не знаешь. Боится тот, кто с вооруженной охраной ездит, но ты не боишься, нет, у тебя это привычка, демонстрирующая силу, но не мне, — ответил Михайлов.

Пономарь раздумывал — что это, угроза или обычный дипломатичный трюк? так и не определился до конца. Называет Ефимом, так в районе только жена называла. Он сжал кулаки.

— Так расскажи, — предложил он.

— Ты не за биографией приехал, поэтому ни к чему пустой трепет.

Пономарь достал сигареты, Михайлов закурил тоже.

— Деревенские мужики — охотники, — начал приезжий, — у каждого свой надел, белку бьют, соболя, сдают в районе. Каждый хочет сам шкурки сдать, патроны закупить, но приехать в райцентр им проблематично. Я бы мог шкурки здесь, в Михайловке, закупать у них, боеприпасы привозить. Что скажешь?

Он повернулся, посмотрел прямо в глаза. Привык, что его взгляд никто не выдерживает, но здесь обломился.

— Хорошая идея, Ефим. В рыночной экономике один принцип — купить дешевле, продать дороже. Только способы осуществления разные — обман, подлянка, честная игра или другое. Допустим, сдают деревенские шкурки за сто, абстрактно, ты предлагаешь за пятьдесят. Мужикам, глядя на твоих мордоворотов и учитывая, что в район добираться не на чем — деваться некуда. Согласятся, но не сейчас. Шкурки они тебе по стольнику сдадут, минус твои расходы на поездку сюда. Ты же их в городе по триста продаж — тебе это выгодно, навар почти триста процентов. Так что договорились. А с охраной больше не приезжай. У меня тоже своя имеется, только не торчит на виду, а появляется в нужный момент.

Михайлов глянул на часы — скоро ребята должны прилететь. Он перед этим позвонил командиру вертолетного авиаполка, базирующего неподалеку, попросил, чтобы один экипаж подлетел к дому, повисел с минуту и улетел. Ничего делать не надо — все равно полеты. Без особой разницы, где пролететь. С командиром еще по службе знаком был…

Пономарь чуть не взбесился от такой наглости, бросил резко и угрожающе:

— Какая у тебя, на хрен охрана? Кучка стариков да баб? Я здесь решаю, какие цены и кому что делать. Ты понял?

— Понял, — с улыбкой ответил Михайлов, пока еще с трудом, но улавливая вертолетный гул, — так ты можешь с главой района говорить или с прокурором, например. А для меня ты моська обыкновенная — ничего более.

Пономарь разъярился. Но гул подлетающего боевого вертолета остановил его. Он, завис над машинами, словно нацеливаясь пулеметами. Михайлов помахал пилотам рукой, приветствуя, потом махнул, чтобы они улетали. Вертолет повернулся на месте и взял обратный курс.

— А вот это моя охрана была, — пояснил он Пономарю, — еще раз свой поганый рот откроешь невежливо, и покрошат тебя в капусту. Пилоты тоже ошибиться могут, приняв твои машинешки за учебную цель. Свободен, а договор в силе, как я сказал. Пшел отсюда, говнюк.

Михайлов встал и ушел во двор, захлопнув за собой калитку. Побледневший Пономарь с трудом поднялся со скамьи, ноги плохо держали, но он доковылял до своего джипа.

Через минуту в деревне осталась лишь пыль, оседающая на дороге. В машине он постепенно приходил в себя, даже не слыша толком, что ему говорили. Бросил машинально, чтобы отстали, и продолжал прокручивать события.

Голова понемногу стала соображать. Не зря фэйсы о нем ничего не знают, если охрана на боевых вертолетах летает… засекреченный человек, с такими общаться невыгодно и опасно. Вернешься в райцентр, а тебя уже встречают в наручниках. Он снова испугался, но потом вспомнил слова: «Договор в силе остается»… Значит, не арестуют. От сердца отлегло немного. Чего поперся, клял он себя мысленно, даже конторским намекнули, что бы они о нем забыли? Выпендриться решил… Выпендрился по самое нехочу.

Михайлов позвонил командиру полка, поблагодарил за вертолет, пригласил в гости к себе. Полковник пояснил, что приказал машины сопроводить, их на дороге снова нагнали, пилоты подлетели поближе, кулак показали. Те остановились и в кювет повыпрыгивали, в штаны наверняка наклали. Михайлов смеялся долго, снова благодарил и приглашал в гости.

Деревенские не расходились, собрались кучкой, обсуждая увиденное. О Пономаре слышали и ничего хорошего не ждали, но откуда вертолет взялся? Не просто мимо летел, а остановился, повисел немного и улетел. Не гражданский вертолет — военный… К Михайлову прилетал — зачем? Видели, как он пилотам рукой махал.

Борис понимал, что без объяснений не обойтись, иначе всяких версий на придумывают, сам черт не разберет. Вышел на улицу, присел на скамейку, закурил. Мужики подтянулись постепенно, усаживались рядышком — кто на лавку, кто на корточки напротив. Доставали сигареты, закуривали. Бабы обступили их полукольцом, желая знать информацию не от третьих лиц.

— Пономарь приезжал, — начал Борис, — наверняка знаете его, — деревенские закивали в ответ, — предлагает пушнину ему сдавать за полцены прямо в Михайловке после сезона. Я не согласился, договорились за ту же цену, что и в районе, минус за бензин на всех поровну. По-моему правильно, нечего нас обдирать и пользоваться тем, что сложно в райцентр добраться.

— Правильно, правильно, — послышались голоса.

Михайлов помолчал немного, видя, что народ не расходится, ждет пояснений дальше. Улыбнулся.

— Вертолет… товарищ у меня служит в соседней воинской части, в гости прилетал. Но увидел машины и не стал садиться, понял, что занят я, позже приедет — на машине или на вертолете снова.

Борис пожал плечами. Сельчане узнали основное, потихоньку расходились. Мужики хвалили — с пушниной хорошо выходило. Не надо никуда ездить.