Звери из детства

Помпошкин дом

— Наташка, хомяк-то у вас не сдох? — спрашивает дед.

На самом деле он вовсе не думает, что Помпошка сдох. Просто хочет завязать с внучкой разговор. А как завяжешь? Если спросить, как дела в школе, Наташка буркнет в ответ: «Нормально». А если спросить, почему ботинки у порога стоят как-нибудь не так, Наташка молча переставит их с места на место и постарается скорее скрыться с глаз: придирками она сыта по горло. А больше дед не знает, о чем с ней говорить. Разве только о домашней живности. О ней Наташка всегда поддержит разговор.

— Нет, почему сдох? — пугается она. — Я своего Помпошку каждый день кормлю.

— А что я его не вижу? — спрашивает дед. — Раньше он у вас бегал в колесе. Так гремело оно у вас, что даже телевизор смотреть мешало — за стеной все слышно!

А колесо вовсе не гремело. Оно только, как говорила бабушка, о прутья клетки все время — шарк да шарк! Совсем тихонько. А теперь колесо уже сколько дней не крутится. Но только Наташке не понять, хорошо деду или нет, оттого что оно больше не шаркает — молчит.

— Наверно… — говорит Наташа, — наверно, Помпошка просто не хочет бегать. Он старый уже стал.

— У него кости болят. Хондроз замучил! — объясняет деду Толик.

Из книжки они знают, что хомячий век недолог. Два-три, от силы четыре года живут хомяки, да и то при хороших условиях. Одна надежда на то, что большую клетку со свежей водой в поилке можно считать хорошими условиями. К тому же у Помпошки что ни день — новое лакомство. Сегодня, например, дед по дороге из детсада купил Наташе с Толиком две пиццы с колбасой и кукурузой. Толик прямо на улице выковырял зерна кукурузы в бумажную салфетку, и Наташка так, вместе с салфеткой, принесла их Помпошке.

Тот сейчас же выскочил из домика на вкусный запах. Наташка говорит:

— Деда, смотри скорее. Он не сдох, не сдох!

Помпошка торопливо набивает свои хомячьи защечные мешки — всем его собратьям эти мешки служат как авоськи.

Но и салфетку он так просто не оставит. Салфетка мягкая, нежная, вдобавок пахнет пиццей. Помпошка берет ее зубами за уголок и направляется в свой домик. Там скрывается его голова, передние лапы. Остальное торчит снаружи. Задние лапы в нетерпении переступают на месте возле входа в домик. Помпошка старается посильнее ими оттолкнуться, чтобы протиснуться внутрь. Все без толку!

Смирившись, Помпошка подает назад и весь целиком оказывается снаружи. Понятно, в домик с толстой салфеткой не пролезть. Как-то Наташка подняла пластмассовую крышу — а там… Весь домик оказался плотно забит мятой бумагой, выгрызенными из маек и носков нитками и мало ли чем еще. В этом во всем Помпошка сделал узенькую нору — так, чтоб только самому протиснуться.

Думать, думать надо, как поступить!

Помпошка оставляет салфетку возле домика и бежит в другой угол клетки. Там в кукольной кастрюльке спрятаны его запасы — кусок сыра, сухарик. Помпошка выгружает в кастрюльку зерна из-за щек. И снова бегом наверх! Снова салфетку в зубы. И снова ему не пролезть с ней в узенькую нору. Помпошка вылезает назад и начинает салфетку запихивать за щеки. Всю ее там не разместишь. Вот уже щеки раздулись, а наружу торчит довольно большой кусок.

Помпошка пытается залезть в норку снова — и это ему наконец-то удается. Боком! Склонив головку, он втискивает-таки внутрь свои набитые щеки, одну вперед другой. Все остальное протиснуть уже легче.

Вместе с ним внутри исчезает и белый уголок салфетки. Слышно, как Помпошка возится в домике, пристраивая куда-то новую вещь. Казалось бы, куда там поместиться еще одной салфетке? Ан нет, в хозяйстве все сгодится.

Наконец он снова выбирается наружу. Поглядеть: вдруг возле домика еще что-то осталось, что может пригодиться.

Что Помпошка постарел, конечно, сразу видно. Круглым помпончиком его давно не назовешь: он стал длинней и шерстка стала длинной, распушилась. Из черной она как-то незаметно сделалась светло-серой, точно седой. И бегать в колесе его уже не тянет.

И не только Помпошка изменился. Мявка вырос такой большой и толстый, что его Толику не поднять. Да Мявка и не дается в руки, царапается, даже куснуть может. Как ни старайся, не удержишь такого на руках. Хотя и Толик вырос, конечно, — ему скоро в первый класс. Мама уже записала его в школу.

Дед, как узнал, закивал маме:

— Так-так, совсем, видно, решила у нас обосноваться?

Они напряглись: к чему он клонит, куда после такого начала вывернет? А дед дальше ведет:

— Вот, мол, я сама и вот мои детки, кормите-растите их, мама с папой, оба они здесь у вас в школу будут ходить…

Мама Наташке с Толиком уже сколько говорила: молчите больше! А тут сама не выдержала:

— Да если бы я могла здесь с вами не жить, я бы ни за что на свете не жила! Я бы куда угодно уехала бы!

— Что ж не уехала? — спрашивает дед. — Что ж ты сейчас не едешь, сию секунду? Наоборот, обоих в школу здесь собираешься водить…

После они втроем сидели в детской и мама размазывала слезы по лицу. Наташка вспоминала: раньше мама плакала, только когда ей дали премию.

Книжку про зверей послали куда-то на выставку. Вроде бы в Москву. И она там победила в конкурсе. Точнее, победили те, кто эту книжку делал. И мама тоже.

Они тогда все вместе сидели за столом и ели торт. Дед маме говорил:

— Я думал, из тебя совсем толка не будет.

А тетя Галя улыбалась и тоже говорила маме:

— Поздравляю, сестренка, с первым твоим успехом!

— Пусть не последний, не последний! — частила бабушка. — В школе-то хорошо училась, завидовали мне знакомые. А теперь кто спросит у меня, как дочка, — стыдно сказать. Сама всем завидую. Одна, без мужа, с пеленками-горшками, зарплаты только на семечки хватает! Дай бог, чтоб не последний успех-то был, чтобы и дальше премии такие…

Мама набрала воздуха в себя и глядела на домашних удивленно. А потом спешно выбралась из-за стола. Наташка через какое-то время пошла за ней, в детскую, а мама на кровати лежит, накрыв голову подушкой, лопатки дрожат…

Наташка обхватила маму за плечи, прижалась щекой к лопатке. А за стеной все еще застолье идет. И дед говорит, как будто оправдываясь:

— Да если бы она хоть один раз сказала: спасибо, мол, мама с папой, что приняли меня… Папа, мол, я тебя люблю.

Бабушка отвечает ему:

— Да к тебе и подойти-то боязно! Она же к нам по-хорошему, с тортом, в кои-то веки ей премию дали, дай бог, чтоб не в последний раз…