Звери в природе

Глава шестая Командоры

Командорские острова — одно из очень привлекательных мест для зоолога: там на сезон размножения собирается множество морских зверей и птиц. Крупнейшие гнездовья птиц сосредоточены на двух маленьких островах. Один из них — остров Топорков — плоский и заселен в большом количестве топорками и ипатками; другой — Арий камень — высокий и скалистый и занят птичьими базарами, где преобладают кайры (по-местному — ары), и чайки-моевки (по-местному — говорушки). На двух больших островах — острове Беринга и Медном — кроме гнездовий птиц имеются крупные лежбища морских котиков, залежки каланов — морских выдр. На побережьях больших и малых островов встречаются сивучи. Острова Беринга и Медный населены голубыми песцами, которые зимой имеют буровато-дымчатую окраску, а летом — почти черную. Беринговского и медновского песцов считают самостоятельными подвидами.

Мне удалось побывать на Командорах дважды — в 1973 и в 1976 годах. В первый раз удалось попасть только на остров Беринга, где мы пробыли месяц на северо-западном лежбище котиков. На этом лежбище много лет велся промысел котиков, но в 1973 году его прекратили. В 1976 году главным объектом наших наблюдений был медновский песец, но попутно мы могли наблюдать также каланов и котиков на острове Медном. Там мы чаще всего посещали Урилье лежбище, когда-то крупнейшее, а потом почти уничтоженное. Сейчас оно давно свободно от промысла и постепенно растет. Рассказ о Командорах я начну с котиковых лежбищ.

Морские котики приходят на береговые лежбища только в сезон размножения. Если сивучи постоянно держатся вблизи побережий, то котики около полугода вообще не выходят на берег, живя в открытом море. При этом их густой подшерсток остается сухим. Все размножение северных морских котиков проходит на немногих лежбищах, расположенных на Командорских островах, на острове Тюленьем у берегов Сахалина, на Курильских островах и на островах Прибылова. Звери, особенно самки, из года в год придерживаются одних и тех же мест размножения. Наблюдения за мечеными животными показали, что самки выходят не только на том же лежбище, но и у тех же камней, где лежали ранее. К берегам Командорских островов котики начинают приходить в мае. Первыми появляются самцы-секачи. Вначале они лежат в беспорядке, но затем приступают к охране своих участков. В первые дни они изгоняют со своих участков только взрослых самцов, терпимо относясь к более молодым, но ближе к июню прогоняют всех. В июне начинают подходить самки, образуя скопления на участках самцов. Лежбище заполняется прежде всего в центральной его части. Каждый самец стремится удержать самок, находящихся на его охраняемом участке. Прибытие новых самок может длиться до конца июля. Придя на лежбище, самка через день-два рождает детеныша, а еще через несколько дней спаривается с самцом. В дальнейшем около трех дней самка находится на лежбище, кормит детеныша, а затем уходит в море кормиться на пять — семь дней. Детеныш в это время остается на лежбище. Далеко от места своего рождения он не уходит. Детеныши, матери которых ушли кормиться, образуют скопления, так называемые «детские сады», или «детские площадки». Там им безопаснее, так как жизнь лежбища напряженная и бурная. Вернувшись на лежбище, самка отыскивает именно своего детеныша и кормит только его, чтобы дня через два снова уйти в море.

Порядок на лежбище поддерживают самцы. Центральную его часть занимают самые могучие звери в возрасте около десяти лет. Каждый зверь охраняет участок, на котором старается удерживать самок и не пускать туда других самцов. Жизнь у этих зверей напряженная. Как показали наблюдения за мечеными зверями, большинство из них занимает свое место не более двух недель. На место ушедшего самца приходит новый, и территория, на которой лежат самки, всегда поделена на участки, охраняемые матерыми самцами. Этим и обеспечивается безопасность самок и детенышей.

В месячном возрасте детеныши начинают плавать. У воды они держатся группами, каждая из которых спускается к воде в определенном месте. Освоившись с водой около берега, они начинают совершать далекие заплывы, делая это часто большими группами. Но чтобы выйти на берег, они вновь приплывают к своему участку лежбища.

Самки выходят на лежбище с двух- и трехлетнего возраста. Самцы становятся половозрелыми с трех лет, но выйти в это время на центральную часть лежбища они не могут — их оттуда изгоняют секачи. Самцы трех — пяти лет образуют ядро так называемого холостякового лежбища. Но эта часть лежбища отличается непостоянством состава. Количество зверей на нем все время меняется. Здесь же нередко оказываются самцы, изгнанные с так называемого «маточного лежбища». На маточном лежбище вокруг каждого самца находится по нескольку десятков самок, которых обычно называют его «гаремом». Секачей, имеющих такие гаремы, называют «гаремными». Считалось, что, придя первыми на лежбище, они играют главную роль в последующем распределении самок. В последние годы работы группы ВНИРО^[2] под руководством В. А. Владимирова сильно изменили эти представления. Самцы сменяются на лежбище гораздо чаще, чем самки, а самки сами выбирают, где им выходить на лежбище.

Перейду к рассказу о собственных впечатлениях от котиковых лежбищ. Я уже говорил, что первое впечатление от встречи с каждым новым видом всегда неожиданное. Даже когда этому предшествовало знакомство по кинофильмам, свое впечатление совсем иное.

Приехав на северо-западный мыс острова Беринга, мы разгрузили багаж у домиков, находившихся в полутора километрах от лежбища, а сами пошли к лежбищу. Пройдя эти полтора километра по волнистой равнине с луговой растительностью, мы поднялись на гряду, за которой был обрыв к морскому берегу. За обрывом находился песчаный пляж шириной от 20 до 100 метров, на котором и лежали животные. Лежали они весьма относительно! На лежбище кипела напряженная жизнь, звуки которой ошеломляли, стоило лишь подняться на отделяющую лежбище гряду. Множество голосов самок и детенышей сразу заставляло вспомнить пустыни Казахстана, так как звучало это удивительно похоже на огромную отару овец. Я невольно вспомнил описание случая, как американцы привезли на острова Прибылова овец и как эти овцы стояли перед лежбищем котиков в полном остолбенении. Сходство с отарой овец усиливалось внешностью детенышей. Своим глянцевитым черным мехом и опущенными вниз ушками они, несмотря на все различие облика, напоминали каракульских ягнят.

Невдалеке от нас на песчаном пляже возвышалась круглая скала в форме граненого цилиндра, купол которого был покрыт зеленой травой. Вокруг этой скалы лежала большая группа детенышей. Местные работники называли эту скалу «Стаканом». Мне же она с первого взгляда напоминала юрту со сгрудившимися вокруг нее ягнятами — тоже совершенно казахстанская картина! Кроме блеянья самок и детенышей, то и дело слышался хриплый рев секачей. Все сливалось в торопливый, многоголосый хор, из которого то и дело выделялись отдельные голоса. И, перекрывая все эти звуки, слышался уже хорошо знакомый низкий, рокочущий рев сивучей. Их было на лежбище около сотни, в то время как котиков были десятки тысяч. Только здесь, в сравнении с котиками, мне удалось оценить истинные размеры сивучей. Они резко выделялись среди котиков огромными размерами и светло-рыжей окраской. Рядом с котиками они казались золотыми. В основном это были самцы-холостяки; они или оживленно играли у самой воды, или лежали на скалах мелководья. Гряды этих скал, частично затопляемых во время прилива, отделяли лежбище от открытого моря. Котики лежали и на берегу, и на прибрежных скалах, которые здесь называли рифами. Что было неожиданного в лежбище котиков? Прежде всего облик самих зверей. В них было очень мало традиционно тюленьего. Раньше, видя фотографии и пытаясь по ним рисовать, я невольно «достраивал» то, чего не знал, по какому-то обобщенному образу морского зверя. Теперь я по этому признаку почти безошибочно узнаю рисунки людей, не видевших котиков живыми. Особенно головы зверей, узкие и заостренные, не имели ничего общего с головами настоящих тюленей. Головы обсохших животных были гладкими, а у мокрых они больше всего напоминали ежиные. Особенно неожиданным был облик вылезших из воды секачей. Узкая ежиная морда, блестящие темные глаза навыкате и забавный хохолок начинающих топорщиться волос на темени. Голова обсохших секачей удивляла тем, что морда была сильно сжата с боков и выглядела широкой только в профиль.

Интересно было и другое впечатление от секачей на лежбище. С близкого расстояния звери не казались крупными, в то время как самые дальние, лежавшие у воды и вырисовывавшиеся четкими темными силуэтами, казались гигантами. Получался эффект обратной перспективы. Необычайно красиво выглядела расцветка зверей: темными пятнами разных оттенков от почти черного до рыжего выделялись секачи; самки же были почти серыми, лишь слегка буроватыми, с изумительным серебристым отливом. Брюшко их имело необычайно чистый и яркий золотисто-рыжий цвет. И среди всего этого располагались группы черненьких детенышей.

Вся эта масса зверей жила кипучей, напряженной жизнью. Сразу же стало видно, насколько большую нагрузку несут «гаремные» секачи. Они непрерывно бегают, именно бегают вокруг группы самок, находящихся на их участке, и все время следят и за самками, и за соседями-самцами. Передвигаясь по суше, котик высоко стоит на ластах, опираясь на запястья и пятки. Передние конечности двигаются попеременно, а задние, очень сближенные друг с другом, идут слитно, как бы образуя вместе с тазом и крестцом одну, третью конечность. При разгибании спины она дает телу сильный толчок вперед. Когда зверь идет быстро, его движение внешне очень напоминает галоп. Бежит он так, что пешему человеку нелегко от него убежать, но долго зверь такого темпа не выдерживает, падает на брюхо и лежит, широко раскинув ласты и раскрыв рот. Забавно выглядят движения секача, собирающегося уйти в море. По пути к воде ему надо пересечь один или несколько участков других секачей, каждый из которых на него нападает. Поэтому зверь сначала готовится к такому рывку, весь подбирается, выгибает шею и вдруг мчится большими скачками к воде, словно боевой конь. Обычно ему не удается избежать укусов двух-трех соседей.

Около самой воды и в воде у лежбища лежат одинокие, безгаремные секачи. На северо-западном лежбище их мало, и по-настоящему оценить их роль удалось позже, когда я увидел Урилье лежбище острова Медного. На Урильем такие секачи лежат в несколько рядов в воде и, кроме того, по обе стороны гаремного лежбища на берегу. Этот мощный заслон очень важен для жизни лежбища, так как они отнюдь не просто спокойно лежат, а препятствуют проникновению на лежбище посторонних самцов, в том числе молодых холостяков. Сами они то и дело «испытывают» гаремных самцов, приближаясь к их участкам, а подчас и проникая на них. Каждый из этих безгаремных секачей тоже охраняет свой участок. Они также пытаются удержать проходящих через их участок самок. Пробиться через строй этих секачей — нелегкая задача для самок, собирающихся уйти в море на кормежку. Самки для этого обычно собираются группой. В конце концов такая группа все же уходит в море, но ей довольно долго приходится пробиваться через строй секачей. На Урильем лежбище иногда проходит час, прежде чем самкам удается пробиться через мелководье.

На северо-западном лежбище острова Беринга картина иная. В воде секачам, которых немного, удается задерживать лишь одиночных самок, и наиболее активно пытаются задерживать самок те секачи, участки которых расположены у самого уреза воды, на берегу. Возвышаясь над группами самок, эти секачи в любой момент готовы броситься им наперерез, закрывая путь к морю. Они очень напоминали мне верховых чабанов или табунщиков, бдительно следящих за табуном или отарой (опять ассоциация со степями и пустынями Казахстана!). Только если действия чабанов чаще всего достигают цели, то здесь самкам довольно быстро удается прорваться.

Иногда можно видеть, как безгаремный секач похищает самку из гарема. При этом он просто несет ее, держа за бок зубами. Один раз мы видели, как два секача рвали зубами самку друг у друга. Похищенную самку секач старается удержать, преграждая ей путь к возвращению на прежний участок. Самка же упорно стремится вернуться туда (там ведь остался детеныш!), и это ей в конце концов удается.

Между гаремными секачами-соседями конфликты, как правило, происходят без кровопролития. Звери ограничиваются взаимными выпадами с угрожающим стрекотаньем и кашлем, затем они отворачиваются друг от друга и в конце концов расходятся. При нарушении границ участка другим самцом хозяин переходит в нападение. В период, когда еще продолжается интенсивный приход самок на лежбище, такие нарушения границ и стычки очень часты. Можно видеть, как на самца-нарушителя бросаются сразу два, а то и три секача-соседа. В этом случае они даже как будто действуют согласованно: берут «в клещи» самца-пришельца и вцепляются в него с двух сторон.

Драки секачей на лежбище бывают очень жестокими, но период таких острых схваток сравнительно непродолжителен. Это главным образом июнь и начало июля, когда все время на лежбище приходят новые самки. Приход самок продолжается и потом, но уже далеко не так интенсивно. А в июне можно видеть кровопролитные драки. При схватке секачи делают обманные движения и ложные выпады, как боксеры, но все эти движения делаются одной только шеей. Укусы в шею наносятся часто, но звери к ним, видимо, малочувствительны. Они стремятся укусить друг друга в передние ласты, а для того, чтобы это сделать, надо «пробить» или обмануть защиту соперника — тоже как в боксе. Нередко секачи, ухватив друг друга за загривок или за голову, гнут и заламывают друг другу шеи — начинается силовая борьба. Один раз в такой схватке секачи ухватили друг друга за челюсти: один — за нижнюю, другой — за верхнюю. Верхняя челюсть одного зверя оказалась прокушенной, и он долго потом чихал кровью, забрызгивая себе шею. Иногда в пылу схватки какой-нибудь секач врывается в группу детенышей. Детеныши сразу стремятся уйти в сторону. Однажды я видел, как секач оказался в середине большой группы черненьких. Через несколько секунд вокруг него было пустое пространство в форме почти идеального, очень ровного круга.

В группах детенышей постоянно происходят игры. В этих играх можно видеть элементы поведения взрослых секачей. Когда стали наблюдать за мечеными детенышами, оказалось, что так играют детеныши-самцы. Да и только ли это игра? Подробные наблюдения, проведенные Н. П. Зименко, показали, что в ряде случаев детеныши, по-видимому, защищают участок территории, на котором находятся в данный момент.

Наиболее оживленная игра идет на холостяковом лежбище. На общем лежбище это отдельный участок, находящийся за пределами основного «гаремного» лежбища. Здесь состав животных и их количество постоянно меняются. Звери попарно ведут борьбу, но это все же игра — партнеры почти не наносят друг другу укусов, хотя часто, как и взрослые, стремятся ухватить друг друга за ласт. Нередко звери играют на мелководье: один взбирается на торчащий из воды камень, другой — иногда и не один — старается столкнуть его в воду. В парных стычках самцы 3–4 лет нередко действуют и передними ластами, чтобы столкнуть или повалить соперника. Самцы постарше, как и взрослые секачи, действуют только шеей. Во время промысла котиков добыча зверей ведется именно на холостяковом лежбище. Таким образом, именно самцы-подростки трех — пяти лет составляют категорию промыслового зверя. Никакая категория животных не является на самом деле избыточной, как считали еще недавно в отношении подростков-самцов: избыток самцов для нормальной жизни лежбища необходим. Ежегодный забой молодых самцов приводит к уменьшению числа безгаремных в последующие годы. Одно из последствий этого — частое проникновение на гаремное лежбище подростков, самцов-холостяков. А они там отнюдь не безобидны: похищают детенышей и играют с ними, затаскивая их в воду или имитируя жизнь гаремов взрослых животных. Иногда в таких играх самцы-подростки до смерти замучивают детенышей.

На юго-восточном лежбище острова Медного слабым местом оказалась граница залежек котиков и сивучей: со стороны сивучиного лежбища отсутствовал заслон из безгаремных самцов. Здесь собирались группы молодых котиков-холостяков, которые старались улучить момент и похитить детеныша. Компании этих долговязых юнцов, ждущих удобного момента, своим обликом и поведением напоминали хулиганов-подростков. Самки пытались защищать детенышей, но довольно слабо, и им не всегда удавалось отогнать назойливых холостяков. Самки котиков вообще слабо защищают детенышей, да еще им в этом мешают секачи. Когда самка бросается на защиту детеныша, секач тут же преграждает ей дорогу — видимо, принимает ее бросок за попытку бегства. Один раз мне пришлось видеть ужасающую картину, когда песец, похитив детеныша на краю лежбища, оттащил его на пять-шесть шагов от родителей и здесь расправлялся с ним в течение полутора часов. В первый момент самка бросилась защищать детеныша, но самец кинулся ей наперерез, после чего она прекратила попытки защиты. Больше ни самка, ни секач не обращали внимания на песца, хотя картина этой расправы была жуткой. Мне было очень трудно сидеть, не вмешиваясь, но спускаться на лежбище в сезон размножения котиков категорически запрещено.

Летом 1976 года на острове Медном я познакомился с Юрием Яновичем Лединым, автором прекрасных кинофильмов о животных северных и дальневосточных побережий. Тогда он снимал фильм «Северный морской котик». В качестве съемочной группы работала его семья — жена Людмила Петровна и дочь Вероника, которой тогда было одиннадцать лет. Ю. Я. Ледину я обязан необыкновенным днем, проведенным на его съемочной площадке на юго-восточном лежбище котиков. Площадка была оборудована в непосредственной близости от зверей, на краю галечного пляжа у подножия скалистого обрыва. К площадке надо было спускаться по почти отвесному склону, пользуясь натянутыми там веревками. Перед спуском стояла палатка, в которой мы выпили по чашке кофе. Спустившись на площадку, мы оказались на краю лежбища. Никогда ни до этого, ни после мне не приходилось видеть котиков так близко. С боков площадка была заслонена от зверей листами фанеры. На дощатом помосте стояли ящики с пленкой и аппаратурой. Когда мы спустились, на помосте и на ящиках лежало множество детенышей котиков. Они кашляли на нас и делали выпады, хлопая своими ртами, вооруженными мелкими зубками. Слева от меня за фанерным щитом лежал крупный светло-рыжий секач. Стоило мне приподняться и посмотреть на него через щит, как он со свирепым ревом бросался в мою сторону. Он был так близко, что меня всего обдавало сильным запахом криля из его пасти. Зверей можно было рисовать, не пользуясь ни трубой, ни биноклем. Звери явно реагировали на меня сильнее, чем на хозяев съемочной площадки. Но никакой паники или испуга в их поведении не было. Скорее они видели во мне нарушителя границ территории, чем какую-то опасность. Знакомые мне сцены кормления матерью детеныша, взаимоотношений секача и самки вблизи выглядели по-другому. Прямо напротив меня самка, заигрывая с секачом, прикусывала его за шею, прижимаясь своей грудью к его груди. У морских котиков зубы — главный инструмент общения. Так же один раз при мне детеныш прикусывал грудь матери на Урильем лежбище, добиваясь, чтобы она его покормила. Движения были совершенно те же, что и у самки, заигрывающей с самцом.

Очень приятна была атмосфера спокойной и деловой работы на съемочной площадке. В этом надо в первую очередь отдать должное Людмиле Петровне. Одинаково спокойно, по-домашнему, она готовила кофе в палатке и лазала по веревкам с тяжелой аппаратурой и кассетами с пленкой. К сожалению, мне пришлось ограничиться одним днем. Обстоятельства вынуждали возвращаться на нашу стоянку на берегу бухты Глинка.

9 июня 1976 года я провел на Урильем лежбище котиков на острове Медном. На берегу все время появлялись новые самки, и жизнь лежбища была бурной. То и дело происходили схватки секачей, подчас кровавые. А на следующий день на другой стороне острова с одинокой скалы у мыса Дровенского я увидел спящую на воде самку калана с детенышем на груди. Детеныш тоже спал, мать уткнула морду в его пушистый мех и изредка слабо пошевеливала ластообразными задними ногами. Ветер и прибойная волна подогнали обоих зверей под скалу, на которой я сидел. Здесь самка внезапно проснулась. Оглядевшись по сторонам, она вдруг, как куколку, приподняла спящего детеныша своими передними лапами и аккуратно положила его рядом с собой на воду. Детеныш не проснулся. Как пушистый поплавок, он покачивался на волнах и сладко спал, шевеля во сне губами, подобно младенцу в колыбельке. Мать нырнула и через две-три минуты появилась снова. Подплыв к детенышу, она перевернулась на спину и легла рядом с ним. На груди у самки лежала кучка морских ежей, которых она начала быстро поедать. Поднеся ежа передними лапами ко рту, слегка склонив голову набок, каланиха быстро раскусывала панцирь и выедала содержимое. Пустую «скорлупку» она отбрасывала в воду одной передней лапой, каким-то очень человеческим движением. Покончив с этой порцией ежей, каланиха снова нырнула, и все повторилось. Мать, достав очередную порцию корма, неизменно подплывала к детенышу и ела только лежа рядом с ним. Иногда она, подплыв к детенышу, касалась его затылком, так что казалось, что она кладет на него голову, как на подушку. Покормившись так минут 15, мать переменила место кормежки, для чего она, подхватив детеныша на грудь, отплыла на спине на новое место, где все опять повторилось.

Спокойствие движений животных, их очень человеческий облик и нежность отношения матери к детенышу — все это представляло разительный контраст со сценами, свидетелем которых я был накануне на котиковом лежбище. Именно тогда у меня возникла мысль, что этих удивительных зверей надо обязательно показывать людям; что не может человек, посмотрев на таких животных, не стать после этого чуточку лучше. Описанная встреча с каланами у меня не была первой, к тому времени я их уже много встречал на Медном, а тремя годами раньше видел несколько каланов на побережье Камчатки, у полуострова Шипунского.

Калан, или морская выдра, — самый крупный представитель семейства куньих и единственный представитель отряда хищных, ставший настоящим обитателем моря. Русские промышленники назвали калана морским бобром. Действительно, размером, многими движениями калан напоминает бобра больше, чем выдру. Пожалуй, особенно это проявляется в темпе движений калана. Больше всего похож на бобра калан, когда он, сидя на берегу или на отмели, подолгу расчесывает свою шерсть. Очень сходен с бобром и плывущий на брюхе калан, но стоит ему перевернуться в воде на спину — а это его обычное положение, — как он приобретает свой оригинальный облик. По сравнению с другими представителями своего семейства калан не столь быстр в движениях. Кроме того, он ловко действует короткими передними лапами, как руками. Несмотря на то что их пальцы очень коротки и практически не выступают из кожных подушечек (а у двух средних пальцев эта подушечка общая), калан легко удерживает небольшие предметы даже одной лапой. Характер и темп движений калана во многом напоминают человеческие. Не случайно алеутские сказки и легенды «очеловечивают» калана. Вся его активная жизнь проходит в воде. Летом каланы спят обычно на воде. Лишь часть из них образует залежки на берегу и прибрежных камнях. Зимой они отдыхают преимущественно на берегу.

От холодной воды калана изолирует только мех. Жировая прослойка у него невелика. В то же время, если волосяной покров его в нормальном состоянии, густой, подшерсток калана в воде остается сухим. Это единственная теплоизолирующая структура, поэтому калан совершенно не выносит загрязнения воды нефтепродуктами. От них нарушается структура волосяного покрова, зверь начинает намокать и погибает от переохлаждения. Каланы очень страдали в те времена, когда на Командорах были береговые китобойные базы, которые очень загрязняли воду. Этот зверь тщательно ухаживает за своим мехом, находясь и на берегу и в воде. В воде калан часто переворачивается, отчего создается впечатление, что зверь живет как будто все время играя. На самом деле эти кувырки в воде тоже имеют значение для ухода за мехом и «вдувания» воздуха в подшерсток. Часто калан переворачивается и во время кормежки, когда у него на груди лежат добытые морские ежи. Зверь с ежами на груди вдруг переворачивается и снова ложится вверх брюхом. Ежи у него, как у искусного фокусника, остаются на прежних местах. Этому помогают кожные складки на груди. Конечно, переворачиваясь, калан подхватывает ежей передними лапами. Но эти движения совершенно незаметны, и то, что видишь, кажется невероятным.

Основным «домом» для детеныша калана является грудь матери; здесь он спит, умывается, кормится. Соски (одна пара) у каланихи располагаются в задней части брюха. Поэтому каланенок, когда сосет, лежит головой к хвосту матери. Мать в это время поднимает хвост детеныша и лижет под ним, производя необходимый туалет. Обычно же детеныш лежит головой к голове матери. Чтобы детеныш мог почистить свою шкурку, мать подтягивает его поближе к своей голове. Детеныш трется о голову матери и расчесывает свою шерсть. Каланенок в своем первом наряде светлее взрослых зверей и немножко похож на ондатру. Пушистый мех придает ему такую плавучесть, что он совершенно свободно держится на воде в любом положении, но не может самостоятельно нырять. Играя на поверхности воды, детеныш часто пытается нырнуть, но при этом хвост и задние ласты почти всегда остаются видны. Однажды, идя по берегу бухты Глинка, я увидел знакомую уже картину: на воде спал детеныш, мать кормилась около него. Звери находились очень близко от берега. Внезапно каланиха заметила меня. Она тут же поднялась в воде «столбиком», детеныш сразу проснулся и быстро поплыл к ней. Стоя столбиком и продолжая пристально смотреть на меня, самка обхватила детеныша передними лапами и прижала к себе. В следующий момент она нырнула в обнимку с детенышем и показалась снова уже заметно дальше от берега. Снова она поднялась столбиком, прижимая к себе детеныша, затем все повторилось. После трех-четырех ныряний она оказалась достаточно далеко от берега, положила детеныша к себе на грудь и быстро уплыла на спине.

Когда детеныш начинает есть пищу взрослых животных, он сначала не добывает ее сам, а берет у матери. По-видимому, мать раскусывает панцири ежей, а каланенок берет содержимое. Когда детеныш ест, он, лежа на воде, не может держаться прямо, как взрослый калан. Спина детеныша согнута и погружена в воду, наружу торчат лишь голова с передними лапками и задняя часть тела. Ласты при этом нередко забавно раскинуты в стороны, что очень подчеркивает детский облик каланенка. Когда детеныш подрастает, мать не так охотно отдает ему корм, а некоторые, видимо особенно лакомые корма, они отнимают друг у друга (крабов, осьминогов).

Плавая по поверхности воды в одиночестве, каланенок часто кричит. Крик детеныша — это пронзительный очень высокий писк. Хотя он не очень громок, но далеко слышен и не заглушается шумом прибоя. Мать, слыша этот писк, сразу же плывет к детенышу. Однажды я видел, как к поедающему что-то каланенку подлетели две крупные серокрылые чайки. Каланенок быстро поплыл на спине в сторону, отчаянно пища. Вскоре появилась мать и поплыла на помощь детенышу. Получилась забавная процессия: впереди на спине плывет кричащий каланенок, за ним — чайки, а еще дальше за ними следует плывущая на брюхе каланиха. Когда она приближалась к чайкам, они сторонились, иногда поднимаясь и садясь чуть поодаль, но преследование не прекращали. Чайки часто крутятся около кормящихся зверей, пытаясь подобрать что-то из их пищи. Своим упорством и вороватостью эти птицы могут соперничать с песцами.

Взрослые каланы для отдыха образуют скопления. Чаще всего они лежат группами на поверхности воды. Но есть места, где звери регулярно выходят во время отлива на покрытые водорослями каменные площадки. Самый большой такой участок был у мыса Малые Столбы. На берегу здесь стоят причудливые скалы, от которых мыс получил свое название, из воды торчат крупные камни, между которыми располагается плоская отмель, обнажающаяся во время отлива, покрытая фукусами и другими бурыми водорослями. Каланы уютно располагались на этой мокрой постели, причем редко бывало, чтобы они лежали в разные дни на одних и тех же местах. На этой залежке количество животных все время менялось. Иногда оно не превышало десятка зверей, в отдельные дни доходило до двухсот. Чаще всего здесь было пятьдесят каланов. Чем больше на залежке зверей, тем трудней подойти к ним незаметно. Рисовать каланов трудно — облик этого зверя хотя и очень характерный, но какой-то неуловимый. Поэтому всегда хотелось подойти к животным поближе. К одиночному зверю, спавшему на берегу, мне удалось как-то подойти вплотную и уйти, не разбудив его, но, к сожалению, были уже густые сумерки, и рисовать было трудно.

Подбираясь к большой залежке, приходилось идти низко согнувшись и прячась за камнями, за одним из которых затем и устраивать свой наблюдательный пункт. Чтобы не сидеть на мокрых камнях, я брал с собой кусок пенопласта. Подходить надо было обязательно с подветренной стороны. Но ветер у берегов Медного нередко оказывался предательским. Вдруг налетал порыв, направленный в противоположную сторону. Если он дул прямо на зверей, они в тот же момент бросались в воду. Залежка как будто взрывалась — звери прыгали в разные стороны, туда, где каждому из них было ближе до воды. Оказавшись в воде, каланы быстро успокаивались и, если не повторялось ничего подозрительного, начинали снова вылезать. Если тревога возникала незадолго до начала прилива, они уже не возвращались. Когда начинался прилив, звери уходили в море.

Самки с детенышами появлялись вблизи отмели, но на камни не вылезали. Среди лежащих на камнях попадались молодые звери; они немного мельче старых, головы у них темные. Эти звери отличались игривостью. Встретившись друг с другом, они затевали возню. Как-то во время такой возни они толкнули старого белоголового калана. Старик приподнялся, раскрыл рот (было далеко, и я не могу сказать, издал ли он при этом какой-либо звук) и резко оттолкнул передними лапами расшалившихся «юнцов». Опять вся эта сцена показалась мне удивительно человеческой.

Место залежки у Малых Столбов отличалось еще тем, что даже при довольно сильном волнении здесь было тихо. Удивительно было смотреть, как звери лежат на низкой каменной площадке. Вода около них совершенно тихая, а рядом ходят огромные валы. Так же умело выбирают они места, где лежат на воде. Постоянно лежали группы каланов у мысов Глинка и Дровенской. При штиле они лежали на открытых местах, в штормовую погоду уходили в бухты, огражденные барьером из скал. Здесь они ложились на плавающие по воде скопления водорослей. Особенно хорошо себя чувствовали звери, лежа среди скопления аларии — водоросли с очень длинным и узким слоевищем. Некоторые звери, крутясь в воде, наматывали водоросли на себя. Скопления водорослей гасили волну. Даже при шторме лежащие на воде звери лишь слегка плавно покачивались вверх-вниз. Здесь помимо холостых животных было много самок с детенышами.

В районе Малых Столбов можно было часто видеть играющих в воде каланов. Звери выпрыгивали из воды, преследуя друг друга. Это было похоже на брачные игры, но спаривания мне видеть не пришлось. Преследуя друг друга, животные иногда выбегали из воды на низкие каменные грядки. Продолжая здесь погоню, они довольно быстро бежали, держа спину выгнутой горбом. В этом положении спина не казалась такой слабой, как при спокойной ходьбе.

Иногда можно было видеть отделившихся от залежек одиночных зверей. По-видимому, чаще всего это старые или больные животные. Некоторые из них были очень исхудавшими. Вблизи жизнь каждого дикого зверя оказывается достаточно суровой. Но наблюдая за каланами, об этом вспоминаешь, лишь когда видишь старых и больных зверей. В других случаях испытываешь чувство какого-то умиротворения. Я никогда не видел, чтобы каланы по-настоящему дрались. По-видимому, от сходства их движений с человеческими каланы кажутся очень близкими нам существами.

За последние годы каланы, которых раньше на Командорах встречали только у берегов Медного, широко расселились по побережью острова Беринга. Есть они и на побережье Южной Камчатки. Кстати, и я первых в жизни каланов видел не на Командорах, а на Камчатке, у берегов полуострова Шипунского. При этом я только однажды узнал калана сразу, но позже, побывав на Медном и увидев множество каланов, я понял, что на Шипунском видел их не менее трех раз, но в то время не во всех ситуациях умел их узнавать.

В последние годы делаются попытки создать на острове Медном питомник каланов, которые хорошо привыкают к человеку. Выпущенные на свободу, они быстро возвращаются к дикой жизни. Надо сказать, что это не первые опыты содержания каланов в вольерах. В свое время предпринимались даже попытки переселения каланов на Европейский Север. Делались попытки содержания каланов и в районе Курильских островов, где обитает другой подвид этого животного. Трудно сказать, какие перспективы дальнейшего существования этого замечательного зверя. Сейчас количество каланов не так уж мало, но местами есть тенденции к уменьшению их числа из-за нарушений биологического равновесия в населяемых ими сообществах. Поэтому и идут поиски разных путей сохранения этого зверя.

Моя вторая поездка на Командоры летом 1976 года была связана с экспедицией сотрудников Московского университета по изучению образа жизни и поведения командорского песца, а точнее, медновского песца, так как в тот сезон экспедиция работала на острове Медном. Моими товарищами по экспедиции были М. Е. Гольцман, Е. П. Крученкова, Н. Г. Овсяников, О. Сафронов и др. Я не хочу здесь повторять то, что уже написано в научных статьях, но попробую передать то своеобразное впечатление, которое оставляет этот зверь.

К сожалению, сейчас медновский песец находится в упадке: за последние годы его численность сильно подорвана инфекционными заболеваниями, почти начисто уничтожавшими молодых зверей. Трудно сказать, были ли подобные ситуации раньше или это связано с изменениями, произошедшими на островах в последнее время. Год 1976 был началом этих печальных событий. Но нам еще удалось увидеть на острове значительное число песцов, хотя и не такое, какое было еще незадолго до этого.

Зоолог С. В. Мараков, живший в 50-х годах в селе Преображенском на северо-западе острова Медного, рассказывал о картине, которую ежедневно наблюдал и каждый день собирался сфотографировать. С. В. Мараков был страстным фотографом, и ему принадлежат, безусловно, лучшие снимки фауны Командор. Но этой фотографии не осталось: то, что можно снять каждый день, увы, часто так и остается неснятым. А картина была такая: на окраину поселка выходил человек, волоча на веревке кусок сивучиного мяса, и свистел в свисток. Со всех окрестных холмов на этот свист сбегались десятки песцов и следовали за человеком через весь поселок к месту подкормки. Это было островное песцовое хозяйство, существовавшее на Командорах с 30-х годов, которые и были его расцветом. Это было не клеточное разведение песцов, а хозяйство, основанное на работе с дикими зверями. Сейчас на Медном нет ни поселка, ни песцового хозяйства, да и самих песцов мало. Лишь немногие хорошо помнят эти времена; большинство помнит только, что было песцовое хозяйство, а какое — представляют смутно. Отсюда родилось бытующее на Камчатке и Командорах представление, что само существование песца на островах и его проникновение туда связано с клеточным звероводством и что песец туда завезен. На самом же деле это не так.

Экспедиция В. Беринга, попавшая на Командоры более 200 лет назад, уже встретила там песцов во множестве. Песцы не только не боялись людей, но с такой настойчивостью пытались добраться до их пищевых запасов и охотничьих трофеев, что от них приходилось отбиваться самым буквальным образом. Впоследствии много писали о доверчивости командорских песцов, об отсутствии у них страха перед человеком. Когда я познакомился с этими зверями ближе, слово «доверчивость» в применении к медновскому песцу перестало мне нравиться. Отсутствие страха перед человеком тоже далеко не абсолютно, оно в очень разной степени проявляется в разные сезоны и у разных зверей. Прежде чем рассказывать об этом подробнее, хочу в нескольких словах охарактеризовать условия жизни медновского песца.

Дело в том, что эти условия далеко не обычны для песцов и вообще для хищников семейства собачьих. На острове Медном практически нет грызунов. Есть в небольшом количестве домовые мыши в районе бывшего поселка Преображенское, но их слишком мало, чтобы они могли играть заметную роль в питании песца. Птицы тоже не могут служить постоянным источником корма. Поэтому главный корм медновского песца — это то, что приносит море. Главное место кормежки песцов — литораль, то есть полоса мелководья, обнажающаяся во время отлива. Копаясь в водорослях, песец находит рыбу, беспозвоночных, никогда не пропускает мертвую или больную птицу.

Мы приехали на Медный в конце мая. В это время основной пищей песцов были бокоплавы — мелкие рачки, в изобилии встречающиеся на мелководье и влажном прибрежном песчано-галечном пляже. Песец, собирающий бокоплавов, словно пасется: медленно передвигается по берегу, раскапывая лапой гальку. Как только песец докопается до влажного слоя, оттуда начинают прыгать и ползти многочисленные бокоплавы, которых он слизывает. Кормящие самки в первые дни лактации не покидают надолго окрестностей норы и «пасутся» таким образом вблизи нее иногда по полтора часа без перерыва. Помет песцов в это время состоит почти полностью из панцирей бокоплавов.

В первые дни по прибытии на остров мы занялись поисками песцовых нор, удобных для наблюдения. Нор было найдено около десятка, причем одна из них находилась в двух километрах от места нашей первой стоянки на берегу бухты Глинка. Наблюдение за этой норой установили еще в ходе поисков. Затем в 16 километрах на восток, в самом узком и низком месте острова, на Перешейке, было найдено поселение песцов, расположенное в непосредственной близости от избушки, где можно было жить. После этого наша группа разделилась на две, и мы стали вести параллельные наблюдения за норами на Глинке и на Перешейке. Такой выбор оказался очень удачным, так как взятые под наблюдение семьи были совершенно различными. На берегу бухты Глинка у песцов была старая, сложно устроенная нора, расположенная на отроге высотой примерно 50 метров, круто поднимающемся над берегом. От норы был хороший обзор береговой линии. Здесь жила пара взрослых песцов. Это были первые помеченные нами песцы (мы метили их цветными ошейниками). Самца назвали Яго, а самку — Машкой. Яго и Машка были настоящими дикими зверями. Они всегда чутко реагировали на присутствие около норы человека. Сначала мы построили укрытие в 30 метрах от норы, но вскоре убедились, что человек, находящийся в укрытии (а песцы моментально определяли его присутствие там), тревожит зверей гораздо больше, чем сидящий открыто. К сидящему у норы человеку песцы в конце концов привыкли, хотя постоянно караулили его, и вели себя достаточно спокойно лишь тогда, когда он находился на своем наблюдательном пункте.

Очень скоро мы стали безошибочно узнавать «своих» песцов независимо от меток. Кроме характерного облика у каждого из них были четкие особенности походки и манеры поведения. Машка подолгу находилась в норе или лежала возле нее. Она особенно бдительно следила за человеком около норы. Если человек сидел на своем месте в момент ее появления, она смотрела тяжелым пристальным взглядом, затем отходила и укладывалась, свернувшись, шагах в пяти. Так могло продолжаться долгими часами. Стоило подняться и пойти, как Машка тоже вставала и приближалась к человеку сзади. Если обернуться и посмотреть на нее, она сразу останавливалась, но если человек опять начинал двигаться от нее, сразу догоняла его и при каждом шаге хватала зубами за пятку. Так было у норы, пока щенки находились в ней. Так же было на лайде^[3] под норой, когда щенки спускались туда, покинув нору. Машка почти весь день находилась в норе или рядом с ней, на кормежку она обычно далеко не ходила, а спускалась с хребта и «паслась», добывая бокоплавов или осматривая выброшенные морем водоросли и плавник. Изредка она совершала более далекие экскурсии.

Яго же всегда совершал дальние рейды. Это была не только охота, но и патрулирование участка. Его «наблюдательные пункты» были не только вблизи норы, но и в двух километрах от нее, где он постоянно встречался с другими живущими там песцами. Часто оттуда можно было слышать, как песцы лают, перекликаясь. Еще издалека можно было видеть, как Яго идет к норе с добычей. Он приносил морских птиц (чаще всего это были найденные им трупы или больные птицы), рыбу, а позже, когда появились выводки у тундряных куропаток, многочисленных на острове, начал приносить их пуховых цыплят. Яго никогда не входил в нору. Корм он или отдавал Машке около норы, или приближался к входному отверстию, останавливался, затем всовывал голову в нору и клал добычу у входа. Когда щенки подросли и стали выходить из норы, Яго, подходя к норе, издавал тихий звук, и детеныши выскакивали ему навстречу. Первый щенок, добежавший до самца, схватывал добычу и мчался с нею в ближайшие кусты, преследуемый своими братьями и сестрами. Птенцов тундряной куропатки Яго приносил по нескольку штук. Когда он приближался к норе, у него во рту был виден серый комок, из которого во все стороны торчали лапки. Это добыча, когда налетали щенки и выхватывали ее у Яго, исчезала в несколько секунд без следа.

Щенок, поедающий добычу, не может оставить равнодушным своих собратьев. У нас на Глинке жил песчонок-самочка. Когда щенку было чуть больше месяца, он заболел тяжелым кишечным расстройством. Мы опасались за его жизнь и стали ему давать антибиотики. Щенок начал поправляться, но от еды еще отказывался. В это время у нас появился другой щенок, самец, который был примерно на неделю моложе. Он отсутствием аппетита не страдал. И вот наша больная, как только новый щенок при ней начал уписывать мясо, вскочила на свои ослабевшие ножки, накинулась на пришельца и, отняв у него пищу, моментально ее съела. После этого она быстро стала выздоравливать. Первое время она держала самца в строгости, но вскоре он перегнал ее в росте и силе, и роли у них переменились. В поведении этого щенка-самочки была еще одна особенность: мясо она ела относительно спокойно, но если в рот ей попадал кусок с перьями, она сразу же приходила в сильное возбуждение и ходила кругами, свирепо рыча.

Нацелившись на какую-то добычу, песец проявляет необыкновенную настойчивость. На Урильем лежбище котиков мне пришлось наблюдать действия песца, убивавшего детеныша-котика. Котик и песец были почти одинакового размера. Плотная шкурка котика плохо поддается относительно слабым зубам песца, поэтому залог успеха для песца был именно в упорстве, с которым он пытался умертвить этого детеныша. Вцепившись зубами в нос котика, песец сначала просто держал его, в то время как котик делал отчаянные попытки освободиться, упираясь ластами и толкая ими песца. Периодически, когда обессиленный детеныш лежал неподвижно, песец тоже делал передышки, отпуская его нос и облизываясь, но через несколько минут все возобновлялось. Эта ужасная сцена продолжалась полтора часа, причем песец, когда котик уже совсем прекратил сопротивление, стал методично стягивать шкурку с его головы, заворачивая ее на шею, как вывернутый чулок. Освободив таким образом голову и часть шеи, песец перегрыз ее у самого черепа, после чего отгрызенную голову унес. Характерно, что песец напал на детеныша в той части лежбища, где было очень мало котиков-самок. Мать делала лишь вначале слабые попытки защитить детеныша, но лежавший рядом с ней секач преграждал ей дорогу, когда она делала выпад в сторону песца. Мои товарищи по экспедиции еще дважды видели подобные сцены в этой же части лежбища. По-видимому, виновником здесь был тот же песец (судя по внешности, кормящая самка), сумевший выработать свой способ овладения этой добычей. Обычно на лежбищах котиков песцы поедают трупы и даже при этом предпочитают не начинать нетронутый труп, а грызть уже начатый другими песцами.

У добычи, которой не в состоянии овладеть один песец, они могут собираться группой. Каждый при этом действует сам по себе, но само количество зверей делает свое дело. Зоолог Н. И. Мымрин рассказывал мне, что он видел около трех десятков песцов, осаждавших самку с только что родившимся детенышем. Это был первый сивучонок, родившийся на лежбище в тот сезон, а так как сивучи начинают размножаться раньше котиков, это был вообще первый детеныш на лежбище. Сивучиха, в отличие от самки котика, защищает своего детеныша. Песцы действовали таким образом: окружив мать и детеныша, они выжидали удобный момент, когда кто-либо из них мог приблизиться к детенышу и куснуть его. В конце концов им удалось загрызть сивучонка. Подобным образом в Африке пятнистые гиены загрызают детенышей крупных копытных животных, даже носорогов.

Группа нашей экспедиции, базировавшаяся на Перешейке, попросила зверобоев привезти несколько ободранных туш забитых котиков, чтобы использовать их для прикормки песцов в разных точках острова. Как только туши были привезены, уже у шлюпки собрались песцы, пытаясь отрывать от туш куски, хотя выгружавшие мясо матросы отгоняли песцов камнями. Песец, оторвавший кусок, относил его в сторону, закапывал и снова лез под камни. Когда туши были подвешены в избушке, песцы начали настоящую осаду, упорно, несмотря на сопротивление людей, пытались проникнуть в избушку через любую щель. Они царапались в дырки, скреблись в окна; если их отталкивали палкой или сапогом, они тут же возвращались. Осада продолжалась около двух часов, потом внезапно прекратилась и, что самое удивительное, больше не повторялась, хотя мясо продолжало висеть в кладовой.

На котиковом лежбище большинство песцов кроме трупов котиков поедают также последы, остающиеся после рождения детенышей. Эту же пищу используют серокрылые чайки. Лежбище привлекает живущих во всех окрестностях песцов. Есть песцы — «завсегдатаи» лежбища, а есть животные, приходящие, по-видимому, издалека. Во всяком случае была хорошо заметна разница в поведении отдельных зверей, в их реакции друг на друга и на хозяев лежбища — котиков. По-разному выглядело уже само передвижение песцов по лежбищу. Котик, мимо которого близко проходил песец, обычно делал вслед ему выпад головой с разинутой пастью. Песцы-новички двигались здесь неуверенно, в то время как опытные звери обычно шли рысцой или характерным для песца неторопливым галопом, не отклоняясь от прямой линии и не меняя темпа движения. Скорость их движения была такой, что они совершенно спокойно проходили мимо котиков, делавших им вслед выпады. Для отдыха эти песцы имели излюбленные места, где их меньше беспокоили. На Урильем лежбище таким местом была зона, где лежали в шахматном порядке взрослые секачи-котики, не имеющие «гаремов». Каждый из этих самцов охранял свой участок территории лежбища. Песцы ложились для отдыха там, где граничили участки разных самцов, и спали совершенно спокойно. Во время стычки двух песцов в таком месте один из них проснулся лишь тогда, когда нападающий зверь в него вцепился. Эта стычка явилась хорошей иллюстрацией того, насколько местные песцы знакомы с лежбищем и умеют использовать в своих интересах и его территорию, и действия его хозяев.

Дело было так. Спящий песец лежал, свернувшись, на участке лежбища, занятом безгаремными секачами. Это была, по-видимому, самка, нападавший зверь — тоже. Последний, увидев спящего зверя, выгнул спину и стал медленно надвигаться на него. Приблизившись вплотную, он после короткой паузы, без всякого предупреждения вцепился спящему в шею. Спавший зверь вскочил и побежал на негнущихся ногах, с выгнутой спиной, обернув назад голову с раскрытой пастью и безумными глазами. Преследующий бежал ходким галопом, с чуть приоткрытым ртом и слегка опущенными ушами. Эта очень сдержанная мимика придавала ему выражение не угрозы, а спокойной деловитости, которая красноречивее всякой мимики говорила о серьезности его намерений. Убегающий зверь, преследуемый по пятам, направился к ближайшей группе котиков-холостяков. Подбежав к ним, он буквально нырнул между их ластами. Котики на него не успели среагировать, но когда до них добежал преследователь, они все обернулись к нему, раскрыв пасти. Убегающий зверь выиграл сразу около 15 метров расстояния. Достигнув скалы Урилий камень, преследуемый песец по узкому перешейку пробежал мимо лежавших там котиков и свернул на боковой уступ, свободный от котиков. Там он упал на брюхо, повернувшись мордой к своему врагу, вытаращив глаза и тяжело дыша. Но когда преследующий зверь добежал до этого узкого перешейка, навстречу ему поднялся лежавший рядом секач. Это остановило песца, он дальше не пошел, остановился, несколько раз пролаял, в нескольких местах помочился и ушел. Выждав немного, первый песец поднялся и, проскользнув на берег, убежал в противоположную сторону.

После сезона работы на Командорах мы привезли пару молодых песцов в Москву. Одну зиму они жили у нас на Звенигородской биостанции. Это дополнило некоторыми штрихами тот образ медновского песца, который сложился у нас на его родине. Наши звенигородские песцы не проявляли признаков страха перед собаками, общаясь с ними через сетку вольера. Мы не решились выяснить, что будет, если между ними устранить препятствие. Однако одну собаку, спокойного миролюбивого пуделя ростом значительно крупнее песцов, мы все же попробовали пустить к ним. Собаку пришлось быстро убрать, иначе для нее это кончилось бы плохо. Об этом случае не стоило бы упоминать, если бы не манера нападения, которую приняли песцы по отношению к собаке. Собака приближалась к песцу, проявляя к нему явный интерес и не показывая враждебных намерений. Песец не уходил от встречи и преграждал ей путь, стоя на выпрямленных ногах и выгнув спину. В это время второй песец спокойно подходил к ней сзади и неторопливым движением брал ее зубами за пятку. Собака резко оборачивалась к нему, песец сразу выгибал спину, а первый в свою очередь кусал ее таким же образом. Два-три таких приема — и собака была полностью выведена из «душевного равновесия»: она была явно раздражена и в то же время растеряна. Пришлось вмешаться, чтобы избежать кровопролития. Когда эти песцы жили еще в виварии, в их вольер пробовали пускать белых мышей, и песцы совершенно не знали, что с ними делать, пытались хватать зубами, тут же пугались и бросали. Но, попав впервые на снег, один песец вдруг стал делать прыжки в точности такие, как делают песцы и лисы, мышкуя. Видимо, возбуждение, вызванное новизной обстановки, выразилось в этих движениях, неожиданно появившихся из глубин наследственной памяти.

Упорство в овладении добычей — пожалуй, наиболее характерная черта этого зверя. Видимо, то, что считают доверчивостью песца, связано в первую очередь с этим. Когда мы ловили песцов, чтобы пометить их цветными ошейниками, был такой случай. Я только что надел на песца ошейник. Перед этим я, как обычно, проделал над ним ряд процедур (определение пола, взвешивание и др.). Однако, когда я его выпустил, он не ушел сразу, а, подойдя снова к ловушке, схватил приманку (полуобглоданную птичью лапку) и унес ее с собой. Чем больше я встречался с песцами, тем более у меня складывалось впечатление, что по крайней мере у некоторых из них боязнь упустить добычу сильнее страха перед человеком. И когда видишь, как песец медленно приближается, глядя в упор исподлобья тяжелым взглядом своих желтых водянистых глаз, становится не по себе. Однажды, когда я рисовал котиков на Урильем лежбище, сидя на так называемой учетной тропе, на ней показался песец. Пристально и мрачно глядя мне в лицо, он приблизился и медленно взял зубами меня за ногу. Я не выдержал и слегка поддал ногой, после чего песец ушел. Но не раз при встрече с песцами я невольно думал, как хорошо, что песец по сравнению со мной такой маленький.

Несмотря на то что песцы много встречались друг с другом, каждый из них жил индивидуальной жизнью. Каждый имел свой участок, даже звери, живущие в одной норе. На Перешейке обитала одна сложная семья, в которой было два самца, три самки и пять маленьких щенков. Две самки поочередно кормили детенышей молоком. Однако каждая из них, если приходила к норе, когда ее напарница уже находилась у детенышей, ложилась вблизи норы и терпеливо ждала, когда место освободится. Чужих песцов с участка изгоняли, и это было отнюдь не напрасно: были случаи, когда пришлые песцы убивали детенышей. Погибших детенышей нередко поедали их собственные братья и сестры. Такова суровая действительность жизни песцов на острове Медном.

Во время нашей жизни на острове Медном туда приехал на несколько дней Сергей Владимирович Мараков. Из зоологов-исследователей фауны Командорских островов это был человек, может быть, самый замечательный. Прожив на островах более двадцати лет, он до конца жизни не мог расстаться с ними и посещал их регулярно. Два дня я ходил с Мараковым по острову. Он необыкновенно умел «подать» его природу, и за эти два дня я увидел и почувствовал остров как будто заново.

Одним из самых ярких впечатлений от этого похода было посещение залежки тюленей-антуров в бухте Запалата. Антур, или островной тюлень, — один из самых красивых тюленей нашей фауны. Долгое время его считали подвидом ларги — дальневосточной формы обыкновенного тюленя. Сейчас многие зоологи считают его отдельным видом. Во всяком случае, он заметно отличается от типичной ларги, имеющей серую окраску с темными крапинами. Окраска антуров разнообразна — от золотистой до почти черной с красивыми кольчатыми пятнами. Детеныш антура родится, имея окраску, сходную с окраской взрослых, и с рождения начинает плавать. Иными словами, он не проходит фазы белька, так характерной для многих тюленей.

Как будто специально для нашего похода, когда мы выходили из домика в бухте Глинка, было чудесное солнечное утро. Такая погода на Командорах выдается нечасто. Перевалив через хребет острова, мы стали спускаться к противоположному берегу в районе мыса Палата. Спустившись до верхнего края крутого обрыва, мы двинулись вдоль него. Послышался глухой шум прибоя, и внезапно перед нами открылась, как в гигантской коробке, окруженная скалистыми обрывами бухта Запалата. Невозможно представить более красивое и величественное зрелище. Причудливая игра потоков ветра гнала волны в разные стороны от центра бухты. На скалах, торчащих из воды, сидели многочисленные птицы: на одной белели чайки, на другой чернели силуэты бакланов. В центре была плоская каменистая отмель, на которой лежали тюлени.

Звери млели на солнце, изогнувшись, как лодочки. Необыкновенной, торжественной музыкой звучал в этой скалистой коробке океанский прибой. Мне было тогда сорок пять лет, и я был далек от мысли о смерти. Но почему-то подумалось, что именно в таком месте хотелось бы закончить жизнь — чтобы звучала музыка настоящей природы и чтобы перед глазами были дикие, живущие своей жизнью звери.

Вот этим воспоминанием мне и хотелось закончить свои очерки о Командорах.