Звезда Аделаида - 1

Северус на поцелуй не ответил, напротив, запрокинул голову на тонкой, словно его странное, трёхгранное оружие, вроде тонкого длинного меча, шее и отвернулся, быстро сказав:

- Не надо, Квотриус, я уже весь в делах, предстоящих мне вот уже через полчаса, а я ещё не поел хлебов.

Пусти меня!

- Брат мой, такой нежный и ласковый, скажи мне, недостойному, в чём провинился я пред тобою?

- Ни в чём не виноват ты, Квотриус, великий чародей ты, могущий, как и я, оживлять людей или насылать на них муку жестокую. Но я не хочу сегодня больше лобзаний твоих, ибо день сегодняшний сулит мне сплошные хлопоты.

Довольно, Квотриус, да пусти же меня!

С этими словами Северус ловко выскользнул из объятий брата.

- До вечерней встречи. Надеюсь, не забыл ты, что сегодня варим мы Веритасерум?

- О, нет, конечно, нет.

- Скажи, Квотриус, ведь сам ты наполовину уэскх`ке…

Тихо начал говорить через некоторое время, так и не ушедший, а, по-прежнему, пребывающий в неведомых раздумьях Северус, словно в глубокой задумчивости.

… - Достойно ли я поступил, изменив своё решение относительно рабынь этого народа из-за одной дуры, которая несла неведомо, что?

Ведь остальные рабыни не смели мне и слова поперёк сказать.

- Думается мне, о, брат мой возлюбленный, не стоит тебе печаловаться из-за судьбы рабынь твоих. Ты - Господин дома, и твоё слово - закон для всех, в доме пребывающих, будь то рабы или свободные домочадцы.

Ты и так сделал великий подарок рабыням уэсге, освободив их на на целую и ночь и ещё три часа.

Думаю я также, что переменил ты своё решение не из-за этой квохчущей птицы неразумной, а из-за смерти моей матери - ведь прежде всего от неё ты хотел избавиться, не так ли, о Северус драгоценный, нет, бесценный мой?

Но свободна теперь матерь моя, ибо душа её унеслась к её единственному Господу Богу Распятому Рабу, а значит, нет смысла делать вольноотпущениц без выкупа, просто по доброте душевной, из остальных женщин её народа. Рабы в Сибелиуме, конечно, стоят недорого, но надо беречь состояние, переданное тебе отцом нашим. Легче купить хорошего, сильного раба или красивую рабыню уэсге или скотарду, правда, последних в наших краях меньше. Но ты ведь не охоч до красивых рабынь, о Северус великодушный мой. И, как я ведаю сие, так и тебе не по нраву рабыни.

В предстоящем походе на варваров мы наберём ещё рабов и рабынь с детьми, и всех их будет много, и состояние твоё увеличится так, что ты станешь крупнейшим рабовладельцем в городе на радость всем домочадцам твоим.

Прикажи только рабам своим через Таррву пристроить новые каморы для будущих рабов и рабынь с детьми, то-то высокорожденный отец наш будет рад новым рабыням, познает их и зачнёт им детей - народятся будущие, новые рабы тебе! Много будет рабов и рабынь, и детей их в доме твоём, о Господин мой!

Северус внимательно выслушивал словоизлияния Квотриуса, стараясь, наконец, полностью войти в роль крупного рабовладельца. Что ж, конечно, основной целью будет разыскать среди племён и родов х`васынскх` победителя, и привезти его сюда, в «свой» дом, чтобы вместе обдумать пути возвращения домой, в двадцать первый век, да не в сороковые или, к примеру, шестидесятые годы века двадцатого, или же в конец девяностых, во второе мая тысяча девятьсот девяносто восьмого года, в день Битвы за Хогвартс. Тогда ведь либо Поттер ещё не родился, либо будет два идентичных снаружи, но с прямо говоря, разной… духовной начинкой Северуса Снейпа. Временной парадокс недопустим. Нельзя встречаться со своим двойником, от этого могут произойти… Да, много, чего невероятного может случиться. И допускать это недопустимое нельзя.

Но ему, человеку двадцатого, да уже двадцать первого века, хотя Снейп и считал себя человеком именно конца двадцатого века, и в голову не пришла такая естественная мысль человека века пятого, как не просто допросить пленников под Веритасерумом, но и обратить их, прежде свободных, в рабство.

- Да не забыл ли ты, Квотриус, за нашими любовными игрищами, что я - пришлец не от дикарей, но от народа многоучёного, не знающего рабства, из, - Северус понизил голос, - будущего?

И что всё богатство, рабы и роскошь будут сопровождать, к счастью, не мою, но твою, теперь уже к твоему счастью, жизнь?

О, Квотриус, неужели нас связывает только плотская любовь, хоть и взаимная, и разделённая, с принятыми и отданными дарами - сердцем и душой?! В остальном же, кроме тяги к чтению, ты так отличен от меня потому, что разделяет нас глыба времени!

- Брат… возлюбленный… Северус! Я, говоря словеса те о рабах и приумножении богатств дома, Господином которого ты сейчас являешься, думал только о том, что… быть может, ты… останешься здесь, со мною, ещё хотя бы на годик - другой, чтобы мы могли быть счастливы всё это время.

Хотя бы это, такое короткое время, Северу-ус!

Прости, если оскорбил я тебя словами моими, но не ведаю я, как можно обходиться без рабов и колонов. Так научи же меня!

- Опомнись, брат мой Квотриус, такого не может быть.

Это знание излишне для тебя - свободного человека патрицианской крови.

Пойми - я вовсе не собираюсь переделывать или ломать ваши сложившиеся обычаи, это… Это вторжение в ход настоящей, реальной жизни многих сотен тысяч людей - патрициев, граждан, колонов, рабов. Сейчас ваше время, время патрициев - Господ надо всеми во всём и вся, что и кто в доме, что и кто в поле, не моё, брат мой.

Как только мы найдём тех, кого я так ищу, а после, обучив тебя нескольким магическим заклинаниям, что не займёт много времени, ибо ты весьма прилежен к учению чародейского искусства, мы все, принадлежащие… тому миру, тотчас покинем место это и время.

Но мне пора, Квотриус. Надо подкрепиться перед важными делами.

И, не желая вглядываться в застывшее в маске скорби лицо Квотриуса, не поняв даже, какую глубокую рану он нанёс сейчас брату своими словами, Северус, обуреваемый своими мыслями, покинул опочивальню брата.

- А, может, не думать об этих несчастных унтерменшах, а просто жить и любить, быть любимым? - думал Снейп, идя на кухню за хлебами. - Да, пожалуй, это единственный выход… пока я здесь, а не снова навеки одинок в своём «настоящем» времени, мечущийся по роскошной, но одинокой постели, на мягком матраце, в мягких подушках прячущий слёзы, скидывающий с разгорячённого тела одеяло графских цветов, онанирующий и кричащий во тьме ночной, а ведь в подземельях всегда темно, имя Квотриуса, вспоминающий каждое мгновение нашей такой короткой, горячей, страстной, неправильной любви, любви двух мужчин…

… Тох`ым лежал под телегой с перевозным домом - шатром х`васынскх`, которую разгружали остальные рабы Истинных Людей, почти без сознания. Только боль не давала лишиться его вовсе. Теперь он чувствовал неимоверную боль в груди, каждой царапинке и ссадинке, в разодранной спине. Особенно горело исколотое сучьями лицо - у Тох`ыма была слишком нежная, почти девичья кожа, конечно, загрубевшая за четыре года нахождения под открытым небом и летом - в зной, и зимой - в мороз. Но у него была одежда, которой он иногда укрывал и себя, и Х`аррэ с головой. Они поджимали босые ноги и закутывались в почти тёплый, к сожалению, весьма дырявый, кокон. Уже продырявилось за эти годы дождей, снегов и ветров, тяжёлой работы постоянно носимое багряное одеяние во многих местах, а уж после избиения-то…

Рабы пока не трогали Тох`ыма, даже Рангы не приставал, чтобы Тох`ым не разлёживался тут, у них под ногами, а подключился бы к общей работе. Напротив, все были преисполнены жалостью к столь терпеливому товарищу, перенёсшему такие муки, молча, без единого стона, да ещё и смотревшего при этом в глаза вождю, лишь раз опустив их, и то, даже, не после ударов мечом по голове, таких болезненных. Словно ему на ухо кто шепнул, он даже голову тогда повернул-то, чтобы, значит, лучше расслышать, но вот кого? Неужели брат Вуэррэ заговорил с Тох`ымом, вопреки всем законам похорон Истинного Человека - воина? И о чём говорить благородному хозяину с будущим, в той, другой жизни, конечно, посмертным рабом? Да ещё и, по всеобщему пониманию, как-то убившего его брата, захотевшего ничтожного раба при жизни?

Вечернее происшедствие начисто стёрло из их короткой памяти утреннее избиение Тох`ыма бичом под присмотром вождя, но Тох`ым и Х`аррэ помнили - Тох`ым - про неизведанную боль ударов с оттягом, рвущим его драгоценную одежду, и оба - про проснувшееся у Тох`ыма, не подходящее рабу чувство гордости, которым могут обладать только воины Истинных Людей, но уж никак не их раб. Рабу даже в имени отказывают, давая кличку, вот, как Тох`ыму и Х`аррэ дали. Помнил же Тох`ым, что хоть имя, но было у него, только вот остальное плохо помнил, но ведь вспоминал же.

Тох`ым страстно хотел испить родниковой воды, из того ручейка в лесу, который он нашёл, собирая хворост для погребального костра. После… того наказания у него горела спина, и бросало то в жар, то в холод, но чаще в жар, поэтому как же счастлив, словно дитя, был Тох`ым, напившийся ледяной, остужающей, кажется и горящие рубцы на спине, воды, свежей, пахнущей ещё не перепрелыми опавшими листьями из того, ярко искрящегося радужными цветами в разрывах развесистых крон деревьев, ручейка.

Он пил, пока не почувствовал, что его словно выморозили изнутри, но нашёл в себе силы умыться этой живительной влагой и пошёл вон из леса, когда на опушке в кустах услышал характерные звуки совокупления мужчины и женщины, видно, недавних молодожёнов х`васынскх`. Мужчина пыхтел и рычал, как медведь, от удовольствия, а женщина тихонько подвывала, взвизгивая.

Тох`ым стоял, не в силах уйти от звуков чужой любви. Ему страстно захотелось познать это удовольствие, и от возбуждения, его охватившего, взбунтовалась плоть.

И Тох`ым, в состоянии, близком к лихорадке, начал жадно ласкать сам себя, шаря свободной рукой по груди, прищипывая соски, так, что желание его возросло, и мужское естество наполнилось семенем, яички подобрались и стали твёрдыми, как два орешка.

Тох`ым бросился бежать прочь, в лес, разбросав собранный хворост, и бежал он долго, пока дыхание молодого тела, разгорячённого желанием и воображением, которое у Тох`ыма было чрезвычайно развито, в отличие от, да от того же Х`аррэ, не говоря уже об остальных рабах - тупых, примитивных людях, мало, чем отличающихся от животных, не сбилось, и Тох`ым начал задыхаться.

Тох`ым уже полез грязными от хвороста руками в набедренную повязку, желая освободить ноющий член от переполнявшего его семени, уподобясь грязному Рангы, сделать такие простые, но необходимые сейчас движения, как… в нём вновь проснулась гордость свободного человека.

- Если не дозволено мне иметь ни женщину, ни мужчину только потому, что я - жалкий раб, то помучаюсь, и всё само пройдёт. Не хочу дрочить, как Рангы или остальные рабы, да, все они делают это, но не так часто, как это… гнусное, похотливое животное, положившее глаз на Х`аррэ.

Сейчас забыть, забыть о тех трясущихся кустах, о счастливой паре в них. Их любовь подобна случке животных, сейчас они ещё не привыкли друг к другу, и всё им в новинку, но вот забрюхатеет она, и он потеряет к ней всякий интерес, а будет искать себе забаву на стороне, так всегда у этих Истинных Людей.

Не умеют они хранить верность в любви, всё тем же своим овцам и баранам уподобясь.

Хотел бы я «овечьей» любви? Нет!

А какой любви я бы хотел?

Прежде всего, это должен быть он, к женщинам подхода я не знаю вовсе. И не он обладал бы мной, но я им потому, что я так хочу.

Всё равно ведь это всё безобидные мечты, которым никогда не стать реальностью.

Только Х`аррэ мне нравится из всех рабов - он красивый, умный для его возраста, баловной, одним словом - «Котёнок»…

Но иметь Х`аррэ в качестве любимого - это не для меня. Х`аррэ - друг мне, не больше, в его присутствии не охватывает меня любовная лихорадка, и не восстаёт плоть. Значит, это не не любовь, а мужская дружба, ведь по меркам х`васынскх` он уже мужчина, хоть и маленький, и щуплый. Но если бы он был свободным Истинным Человеком и питался как они все, не казался бы таким птенцом.

Он был бы уже женат и, может, имел бы крепкого наследника или, хотя бы, дочь, которая выросла бы в красавицу, в него, с такими же зелёными глазищами в пол-лица, только она не щурилась бы. Стала бы женой нового вождя.

Х`ынгу-то ещё от сил лет пять - семь всего осталось по земле ходить, да на колеснице разломанной, брошенной кем-то посильнее него, разъезжать, только-то и делов останется, как схоронить его попышнее.

Брр… меня ж сегодня позорить будут на всё племя.

Мерлин и Моргана, только б Истинные Люди не снимали одежду мою, а в ней я уж всё вытерплю.

… Тох`ым, всё-таки унявший тогда, в лесу, любовное желание за размышлениями о настоящей, подходившей бы ему, любви, сейчас страдал от жажды, смертельно, невыносимо, даже неприятная, с привкусом крови, тягучая слюна уже перестала скапливаться под языком. Всё поглотила сушь.

Его лихорадило, горела и исполосованная спина, и рассчённая грудь, и лицо пылало всё сильнее.

Наконец, жажда пересилила страх быть избитым рабами за бездельничанье, пока они, усталые, уже голодные, трудятся, чтобы к ночи разложить на истоптанном лугу перевозной дом - шатёр Истинных Людей.

А назавтра Тох`ым должен уже быть на ногах, чтобы вместе с остальными рабами ставить шатёр на обрубки деревьев, подготовленные воинами, которые рабы же и принесут из леса, ведь без-имён не положено держать в руках ничего режущего, рубящего или колющего. Совсем ничего острого.

Им можно иметь только трут и кремень, чтобы самим разводить костёр по вечерам, а жидкую похлёбку приносит старуха лет тридцати двух в большой глиняной лохани, из которой рабы по очереди отпивают по большому глотку несолёной жидкости с распаренным овсом, который Истинные Люди даже не удосуживались разварить, а подавали рабам конскую еду.

Это в голове у Тох`ыма взялось откуда-то из прежней жизни воспоминание о том, что обычных лошадей, летающих лошадей, да-да! - и ещё каких-то страшных, чёрных, костлявых

почти-лошадей, тоже имевших крылья, но не перьевые, как у летающих, а кожистые, перепончатые, словно у летучих мышей, огромные, складывающиеся по бокам, так вот, всех этих лошадей кормили распаренным овсом у его сподвижников, тех, кто поклонялся ему и злословил о нём, в особых помещениях, где и обретались животные. Сам он никаких лошадей не держал.

Тох`ыму показалось, что это не воспоминание, а сущий бред, и, наконец, он осмелился подать голос в надежде, что услышит его Х`аррэ.

- Пить! Прошу о милости, пить!

Но Х`аррэ, видимо, поблизости не было, лишь остальные несколько рабов суетились вокруг.

- Х`эй, Тох`ым, ты, конечно, молодец, но раз ты такой крепкий орешек, подползи к бочагу, вон, откуда Х`анку гонит овец Истинным Людям, а, ещё лучше, собери-ка хвороста для костра. Скоро придёт старуха Нх`умнэ и принесёт нам пожрать. Неплохо было бы развести костерок к этому времени! Хватит лежать пластом - у всех рабов аж поджилки от усталости трясутся. Мы дали тебе отлежаться, так попей сам и, на, кремень и трут, разведёшь из хвороста костёр.

- Да немного принеси-то, а то весь аж зелёный лежишь. Попей, умойся, глядишь, и полегчает, а, можа, и отпустит совсем. За остальным хворостом любовника твово пошлём - он парень молодой, сбегает быстро.

- Давай, Тох`ым, один палец - раз, два пальца - два, встал и пошёл!

И Тох`ым, преодолевая жжение во всём теле и начавшуюся ещё с утра лихорадку, встал и, преисполнившись гордости, пошёл, шатаясь так сильно, что его заносило в разные стороны, а ноги заплетались, как у воина, упившегося ышке бяха.

Но не к грязному, тинистому бочагу, который только что взбаламутили овцы, направился Тох`ым, а в чащобу в поисках, для начала, того живоносного ручейка, который родниковой водой своей заморозит его лихорадку изнутри, как утром, а уж заодно и за хворостом. Он был точно в беспамятстве, голова страшно болела, и картины прошлой жизни становились всё явственнее…

Глава 19.

«Господину Директору

школы волшебства и магии

«Хогвартс»

от министра магии

магической Британии

Р. Дж. Скримджера

Уважаемый господин Директор!

Не извольте сомневаться, что я правильно понял глумливый тон Вашего послания, адресованного мне - уже давно не студенту, да и господином Директором, позволю-таки заметить Вам, были тогда не Вы, сэр. Уверен, что и современные студенты не верят больше в существование такого «интересного местечка», как Вы изволили выразиться о Запретном Коридоре.

По крайней мере, в бытность мою студентом находящейся теперь под Вашим руководством прекрасной школы волшебства и магии «Хогвартс», я не раз убеждался со товарищи путём личных расследований (давайте, не буду говорить, каких) в отсутствии данного легендарного архитектурного артефакта, оставленного, по сведениям невежд и тупиц, самими Основателями (давайте, не будем думать, зачем им понадобилась такая, к слову сказать, совершенно излишняя деталь в замке).

Никогда за всю мою жизнь, а не то, чтобы только во время обучения в Хогвартсе, я не слышал, чтобы пропадал в никуда, а тем более во время оно, которое Вы так уверенно датируете пятым веком новой эры, ни один, позволю себе подчеркнуть, уважаемый господин Директор, профессор или учащийся, не говоря уже об учтённых Вами и запротоколированных, насколько мне известно о сём Вашем нововведении, достаточно полезном, если уж на то пошло, домашних эльфах.

Так попрошу Вас не шутить таким неполноценным образом над избранным подавляющим большинством волшебников и ведьм магической Британии первым лицом государства - Вашим сединам не к лицу подобные студенческие шалости. Поверьте мне, когда я читал Ваше глумливое творение, я не хотел верить в то, что Вы, уважаемый господин Директор - автор этой гнусности.

По-прежнему надеюсь на Ваше сотрудничество в вопросе предоставления мне для личной беседы, не более, Вашего скандально известного своей репутацией вроде бы раскаявшегося, как Вы изволите выражаться об этой персоне, бывшего Пожирателя Смерти сэра С. О. Снейпа, графа, Мастера зелий и профессора Алхимии и Зельеварения.

Буду ждать, для начала, Вашего, насколько это возможно для Вас, самого серьёзнейшего ответа на мой запрос, в котором Вы, надеюсь, назначите время появления Вашего хорошо скрывающегося, переложившего все свои полномочия на волшебника, годящегося сэру С. О. Снейпу в деды, выскажу правду, неожиданного любимчика у меня в кресле за переговорным столом.

Ещё раз подчёркиваю - сэру С. О. Снейпу, графу и т. д., в моём кабинете никто и ничто угрожать не будет. Присутствие сего мага требуется мне лишь для проверки чистоты его намерений, так как в его распоряжении ежегодно находятся около тысячи невинных детей и подростков. (Далее зачёркнуто) Пожиратель Смерти не может никакими благими деяниями обелить се…

Искренне Ваш,

Руфус Скримджер. "

- Так же ж я и знал! - воскликнул Дамблдор, вертя между старческих узловатых пальцев только что полученный от министра магии пергамент. - Уж больно он грозен, как я погляжу.

Шутки юмора, особенно сатиры не понимает же. Ну ж подумаешь, что же ж здесь зазорного - написать истинную правду, да облечь её в са - апчхи! - тирическую форму, чтобы не такой же ж сурьёзной казалась бы ента ситуёвина с Севочкой, моим мальчиком.

Нет же ж ведь, Руфусу всё, как на линейке при подъёме флага отвечай!

А, тьфу на него, на министра ж, Мордред его побери! Прости, Мерлинушка, всё же ж я ругаюсь…

Просто у меня сегодня, после посещения комнат моего мальчика, Северуса, да прочтения в найденной «Истории Хогвартса», что жив он и невредим и обретается у прародителей своих - «отца», верно, «матери» и младшеньких «братьев» с ихними семеюшками, настроение такое солнечное, светлое, безоблачное и мирное, как сегодняшний денёк. А он, Руфочка ж ентот, настроение мне хочет, как поговаривает молодёжь - «поломать». Нет, как-то не так, но больно похоже.

Но никакой бывший же рэйвенкловец - правда, Фоукс? - не может же мне енто настроение испортить, однако… Вот же ж незадача - требует этот серьёзный мой бывший студент - всегда же ж по струнке ходил, хоть и на проказы мастер был! - ответа о времени появления у него Севочки, моего мальчика.

Придётся написать, да похолодней, поофициальнее, как Скримджер того желает потому, как про сроки возвращения Северуса со товарищи, хоть бы они там друг друга не поубивали в горячке от радости-то, не приведи Мерлин, не допусти, пресветлая Моргана! - в книге пока, буду надеяться, только пока, ничего же ж и не понаписано. Уж за тринадцать-то суток могла бы книга чего ещё понаписать, а то пишется всё так, что сразу толком же ж и не разберёшь, словесами старинными ентими.

Эх, боюсь я, что успел мой мальчик, Севочка, про болотников - саксонцев прочитать. Как бы он с его светлым сердцем не отправился бы ещё и к этим варварам - учить их, где заложить Хогвартс, да и для чего он теперь понадобится.

Вождя они себе нового, наверняка, уже выбрали, а тот себе и дружину новую завёл. Это ж для них, общества с военным строем, хоть и допотопного вида, дело обыкновенное. Убьют всех в битве, а они, глянь, уже новеньких набрали на воинствующие ж должности же. Уж больно много дружинник перед простым поселенцем выгадывает - и трофеи ж ему, и питание бесплатное к тому ж.

Ох же ж, енти саксы - не простые это кочевые пикты али бритты, а уж, хоть и деревянные, но замки, али крепости уже ж строят!

Мерлин всеблагой и Моргана пресветлая! Не попустите графа Северуса Ориуса Снейпа идти к саксам - воинственны ж они весьма и весьма, ещё примучат моего мальчика, Севочку!

Домой ему надо бы, а то Скримджер, этот буквоед, ему потом покоя не даст!

Ишь, Пожиратели живут в своих особняках, да поместьях, и никто их на ковёр не вызывает, а моего мальчика, Северуса, того и гляди, по возвращении из ужасного далёка по инстанциям затаскают!

Видите ли, деток невинных он здесь учит… Да они невинные, самое большее, на первых трёх курсах, а потом начинают уж обжиматься и с мальчиками мальчики, и с девочками девочки, да и просто мальчики с девочками!

Ладнось, напишу сейчас ему «циркулярчик» коротенький, пусть же ж хоть съест его ж!

«Министру магии

магической Британии,

Р. Дж. Скримджеру

от господина Директора

Школы волшебства и магии

«Хогвартс»

Альбуса (давайте, остальные имена

я не буду перечислять -

это утомительно, не в обиду Вам

будь сказано, уважаемый)

Дамблдора.

Радуйтесь, господин министр магии Британии,

избранный подавляющим большинством волшебников и ведьм магической Британии!

Сим удостоверяем Вас о продолжающемся отсутствии где-либо в пределах земного шара (давайте, не будем доказывать друг другу, что Земля - плоская и покоится на трёх китах), сэра Северуса Ориуса Снейпа, графа, Мастера Зелий международного класса и, наконец, профессора Алхимии и Зельеварения, которому Мы (ордена Мерлина первой степени трижды почётный кавалер и прочая, и прочая, давайте же мы не будем перечислять всех наших регалий, ибо сие утомительно, да и к делу не относится), Ваш покорный слуга, ежегодно вверяем около, а иногда, и больше тысячи не столь уж невинных подростков и молодых людей, в том числе и совершеннолетних.

Отсутствие сие не означает вовсе желаемой Вами, осмелимся предположить сие, смерти или безвозвратной пропажи вышеозначенного лица, но лишь подтверждает местопребывание его в ином времени, будем настойчивы, в пятом веке новой эры, а точнее, в 425-ом (четыреста двадцать пятом) году новой эры на территории острова Великобритания, в то время зовущегося Альбионом.

Время возвращения интересующей Вас персоны пока неизвестно, но Мы ожидаем новых известий из простейшего источника, раскрыть который перед Вами не желаем.

Предлагаем Вам самому, выпускнику знаменитого на весь магический мир Дома мыслителей, разумом постигающих пусть и простые, но истины, подумать об источнике сведений для Нас, написавших Вам второе послание, не столь «глумливое» и, будем надеяться, не такую «гнусность», как Вы изволили выразиться, но совершенно серьёзное и исполненное надежды на наше плодотворное сотрудничество, как Вы верно изволили заметить в своём письме, несколько резковатом, скажем Мы.

Ежели Вы не додумаетесь об этом вседоступном источнике магически пополняемой информации (давайте, будем считать, что Мы открыли Вам все карты), пишите и Вам ответят, стучите и Вам откроют, ищите и обрящете, как говорит маггловский Господь Бог в своих откровениях.

С сим остаёмся,

всецело Ваши,

Альбус Дамблдор. "

- Нет! Этот изворотливый старик, просто не способный нормально ответить на обычный ордер на… Ой, обычное послание, пишет и громоздит глумёж на глумеже. Да как он смеет!

Мне-э, ми-ни-стру ма-а-ги-и-и Брита-а-нии, такое писать!

Руфус Скримджер, сладострастно растягивая в гневе собственный титул, испепелял магическим пламенем на столе, на подносе с чаем и круассанами с начинкой - любимым лакомством - ненавистный пергамент от такого же ненавистного старика.

Он впопыхах отпил большой глоток горячего чая и, разумеется, обжёг и рот, и внутренности, отчего стал винить во всём «мерзкого старого лиса, главу подпольной организации» ещё пуще прежнего.

… День для мистера Персиваля Уизли не задался - его трижды - трижды! - вызывали на ковёр, где министр под конец явно неодобрительно смотрел не только на порозовевшее лицо и выступившие веснушки на лице личного секретаря, но и на его аккуратную, расчёсанную с гелем для волос, укладочку.

Секретарши после третьей выволочки уже прекратили пользоваться Косметическими заклинаниями, не говоря уже об обычной магической косметике, а секретари поднимались в отдел из курилки только когда слышали исступлённые, переходящие в визг, истерические крики шефа: «Куда, я вас спрашиваю, подевались все мужчины?!», получали полную порцию моральных оплеух и люлей и снова убирались «к себе», в курилку на лестнице, у большого окна, которое они заворожили на безоблачный солнечный день, чтобы хоть что-то в этой жизни проклятущей было бы приятно.

К окончанию рабочего дня кто-то отлучился из курилки и сбегал за ящиком дешёвого огневиски. И, когда шеф и его ненавистный подкаблучник Уизел ушли, оба багровые друг от друга, в отделе начался настоящий кавардак с блэкджеком и шлюхами. Начались грязные танцы.

Танцевали все…

… Северус, всё же, сжалился над молодым человеком и вернулся к нему, мягко обнял за плечи и по-братски поцеловал, потом, не дожидаясь реакции Квотриуса, быстрыми шагами проследовал в трапезную, приказав стольнику - бритту Выфху приказать кухонным рабам отдать ему и передать Господину дома шесть подгоревших хлебов, что лежали на кухне на деревянном блюде.

Тот исполнил приказ Господина с невероятной скоростью. Разумеется, хлебы остыли и стали жёсткими, но Северус, как и полагается стоику, всё также, не ложась на подушки, хотя хотелось лечь и заснуть неимоверно, медленно и рационально сжевал их и ушёл в свою опочивальню, захватив с низенького, длинного, трапезного столика большую чашу для вина, сейчас пустую и чистую.

В своей комнате он напился тепловатой кипячёной воды - не сишком много, ведь ему предстоял дальний путь, вышел из комнаты, вооружённый рапирой, привязанной за гарду к позаимствованному у Квотриуса одному из воинских кожаных поясов и приказал кстати попавшемуся на глаза Таррве - надсмотрщику,чтобы привёл он трёх дюжих рабов, да посообразительней, и поскорее.

Приказ Господина - закон и для свободных домочадцев, поэтому минут через пять Северус вышел на ещё сумеречную улицу, удивляясь про себя, что солнце - весёлое раннее июньское солнце - ещё не встало, в сопровождении рабов - бриттов в самом расцвете сил, красивых, но с несоразмерно большими носами, то есть сыновей Малефиция от рабынь народцев всевозможных, имевшихся в наличии рабынь - бритток. А это были уэскх`ке, и скотардх`у, и даже х`васынскх`.

За корень имбиря расплатился один из рабов, которому Снейп сунул мошну с монетами, торговец приседал и подпрыгивал от удовольствия из-за невероятно выгодной сделки, маскируя это чувство неразборчивым лепетанием на народной латыни о счастье услужить Господину дома Снепиусов, высокорожденному патрицию Северусу и тэ пэ.

Северус не удостоил торговца даже взглядом, стоя поодаль от торжища, но, благодаря развитому за время преподавания в Хогвартсе слуху, разумеется, слышал все его слова. Тот благословлял теперь уже и всех богов, начиная с Юпитера и Минервы и заканчивая труднопроизносимым именем неизвестного Северусу божества, видимо, местного происхождения.

- Эй, раб, понесёшь эту пряность и отвечаешь за неё, как за зеницу ока! - грозно окликнул покупателя Снейп. - Я направляюсь в термы и попробуй только откусить или хотя бы зубом поцарапать клубень, да поразят тебя боги, живущие в священных рощах и в шатрах на небесах дальних!

Раб убрал драгоценный ингредиент в холщовую торбу, висевшую у него поперёк живота и до земли склонился перед Господином, затем повернулся к торговцу, отвесил ему полупоклон и отошёл, встав за спиной Господина, как и остальные двое, хранящих благоговейное, показное молчание, рабов - старших сводных братьев Квотриуса по неуёмному в половой жизни Папеньке.

… В термах было ещё малолюдно, но не пусто, как ожидал Северус.

- Что ж они, граждане Сибелиума, так мыться-то любят?

Раздевающийся Северус подумал о них, неутомимых помоечниках, с опять зашкаливающим раздражением.

Но, оказавшись в прохладной воде фригидариума, он забыл об остальных ромеях, так велико было его удовольствие от плавания по небольшому бассейну.

Граждане, как и все ромеи, не умеющие плавать, с изумлением смотрели на чародея - нового Господина дома всадника Снепиуса Малефиция по имени Северус, скользящего по водной глади и не касающегося при этом такого близкого дна фригидариума ни ногами, ни даже руками, хоть изредка.

Наконец, Снейп заметил изумлённые взгляды граждан, миновал калдарий и перешёл сразу в тепидарий с водой градусов шестидесяти - местную парную, где и отмокали и мылись.

Тут же к нему подбежал раб - банщик и натиральщик в одном лице и особенно тщательно стал обкатывать Северуса вонючей, стоялой мочой, а затем начал соскребать специальным скребком изрядное количество грязи с тела Господина Северуса - чародея, тихо млея от восхищения таким нездешним, неромейским сложением его тела.

Северус отказался от идеи принести в термы мыло - во-первых, это было бы несусветным анахронизмом, в общей-то бане, а не в закрытом от посторонних глаз доме Снепиуса, Северус всё никак не мог отнестись к давшему ему кров дому иначе. А, во-вторых, банщику бы понадобилось ещё и объяснять на глазах моющейся публики, как этим самым мылом пользоваться, да и обтереться кусочком мыла самостоятельно - вовсе не значило соскоблить грязь, так только, пот смыть.

Затем банщик осторожно промыл водой тяжёлые, намокшие, чернющие, длинные, не как у ромеев, волосы Господина, и Северус, слыша похотливое сопение и всхрюкивание в ближайшей кабинке, поспешил снова охладиться и, несмотря ни на что, хорошенько поплавать во фригидариуме.

Наконец, чистый и довольный жизнью Снейп покинул термы, уже не заглядывая в библиотеку, зная, что дома его всегда ждут свитки поновее и… поигривее.

Рабы тут же окружили Господина и на радостях и, видя, что у того хорошее настроение, заговорили, благословляя римских богов и богинь за удачное посещение терм Господином Северусом.

- Да, давненько я не плавал, считай с конца прошлого сентября, вот и устали мышцы от неожиданной нагрузки. Эх, не надо мне было устраивать второй заплыв, а то руки болят, ну да ладно, буду теперь ходить в термы по утрам - и народу немного, и вода всё почище, чем к вечеру. Но это только по возвращении из похода на варваров. Эх, только жизнь начала налаживаться, а уж покидать этот, в общем-то, милый, уютный городишко, - расслабленно подумал Снейп.

- Довольно славословить меня. Ты, раб, как там тебя?

- Вых`ро, Господин мой Северус.

- Так вот, Вых`ро, покажи пряность. Быстро!

- Вот клубень, Господин мой, и Кордрэ, и Авикус - свидетели того, что не открывал я торбы за всё время вашего мытья.

- Ого, одному из сыновей Папенька дал ромейское имя. Видно, особо красивой или сообразительной да услужливой была, а может, и до сих пор, жива, ставшая древней старухой наподобие этой дряни Кох`вэ, его мать, - решил Снейп, осматривая корень имбиря на предмет повреждений.

Но таковых не оказалось.

- Но мне сейчас не до рабских генеалогий, мне предстоит аппарация в монастырь и проникновение в библиотеку или там, хранилище свитков и вощёных дощечек, в общем, дело предстоит архиважное.

Для удачной аппарации по «картинке» нужно будет как следует сосредоточиться на виде монастыря, вырванном из разума покойной Нины, а что-то не хочется делать это под пристальными, хоть и бросаемыми украдкой, исподлобья, взглядами трёх пар глаз.

Пожалуй, отошлю их домой.

Да, это единственный выход. Всё равно не убегут, они же рабы, привязанные к родному дому, да бесплатной жратве, а работой их не особо загружают…

- Ступайте в дом без меня. Это - приказ, - сообщил Господин

Рабы опешили от непонятной для них новости. Они давно уже заметили, что Господин Северус был при оружии, а вооружён он был странным длинным, очень тонким трёзлезвийным железным мечом.

- Но… - начал было Авикус, доселе молчавший.

- Молчать! Рот на замок! И все в дом. Ты, Вых`ро, отдашь клубень Господину Квотриусу и передашь, что он нужен для зелья, поэтому пусть Господин Квотриус, брат мой - бастард, сохранит его до вечера в своей опочивальне, ясно?

- Да, Господин мой Северус, я отдам сей клубень Господину Квотриусу, скажу ему, что нужен сей клубень для… зелья, - медленно выговорил неизвестное слово раб, - и чтобы хранил он пряность до вечера в своей опочивальне.

- Да ты молодец, Вых`ро, вот и соделай так. А теперь - оставьте меня одного, ступайте же!

Рабы, молча, поклонились до земли Господину и ушли наконец, переговариваясь между собой, видимо, о странном клубне, за который Вых`ро отдал очень много денег - цену трёх взрослых, сильных рабов - монету стоимостью в пол-коровы и о том, что может означать вполне ромейское, но непонятное слово «зелье». Ведь, наверняка, от Господина Северуса можно ожидать только чего-то колдовского.

Северус подумал, где бы в городе или за его пределами, но неподалёку, чтобы не тратить лишних сил, а то ещё и ноги, вдобавок к рукам, заболят, найти спокойное, уединённое место для аппарации, чтобы не шокировать граждан Сибедиума, да и даже сопровождающих их рабов внезапным исчезновением - был человек, и нет его.

Снейп не хотел, чтобы расходились по городу ненужные слухи о колдовстве Господина дома Снепиусов, который тот произвёл прямо на глазах людей и рабов.

Вдруг Северус вспомнил про лес, находящийся как раз по прямой, если идти по этой улочке вниз, пройти два больших хозяйства и… вот он, лес… На опушке в густой высокой траве можно укрыться от любопытствующих взглядов, хорошенько сосредоточиться, постояв с полминуты с закрытыми глазами и аппарировать в монастырь, если повезёт, в чём профессор не был уверен - из дальней перспективы зелёной долины невозможно было рассмотреть подробности строений монастыря.

Значит, придётся аппарировать на невысокий перевал и оттуда пешком дойти до ворот монастыря, днём по обычаю старинных христианских и кельтских святилищ открытых, по дороге успев наложить на себя Дизиллюминационные Чары.

Ведь никакого чужака, будь он хоть трижды одет, как варвар или ромей, не допустят в святая святых монастыря - келью летописца и прилегающее к ней помещение с хрониками былых годов, куда и стремился проникнуть профессор.

Под эти необходимые сейчас размышления зельевар направлялся в избранное место и уже достиг его, не заметив, и только по внезапно сгустившимся сумеркам понял он, что углубился в чащобу. По инерции он прошёл чуть дальше, туда, где светлело пятно лесной поляны, вышел на неё и… обомлел.

Здесь было такое разнотравье - и высокие Anaestetia sorbum - кровеостанавливающий, обезболивающий сок которых известен был в роду Снеп ещё до десятого века, и Sarbinium qastium - трава, повышающая возможность зачатия в роду мальчиков, и Malicenna controbium - злая травка, заставляющая съевшего навар из неё, такой вкусной и пахнущей, словно свиное жаркое - деликатес в этих краях, делать всё вопреки своему желанию целых пять суток, и многие другие лекарственные, целебные и волшебные растения, мхи и хвощи - полянка оказалась заболоченной, но профессор ползал по ней на четвереньках, выискивая всё новые малорослые цветы, соцветия и травы.

Так, он нашёл мох Curbilium somniaе, споры которого, растворённые в любом алкоголесодержащем напитке, возвращают нормальный, здоровый сон и трезвость рассудка при нервных потрясениях без вредных последствий, в отличие от зелья Сна-без-сновидений, вызывающего на определённых стадиях наркотичеcкое привыкание. Но колдомедики вовсю использовали на потрясённых студентах Хогвартса в мае девяносто восьмого именно это, особенно вредное для молодых организмов зелье.

На полянке разрослась крепкая, крупная лесная полынь Artemisia absinthium, на основе которой, имея под рукой простейший перегонный куб, можно было сделать прекрасный абсент, ведь по названию травы напиток и поименован был так французами. А ведь сделать перегонный куб так просто! Но сначала - рана в спине, потом - амуры с Квотриусом, после которых днём Северус старался хоть немного поспать - свои классические четыре часа, а сейчас на носу - поход на х`васынскх`.

Зельевар нашёл ещё множество полезных, необходимых и просто милых сердцу Мастера Зелий вымерших растений, собиранием и классификацией которых занимался самый младший, так и не женившийся сын Хокиус в большой и дружной семье Ульция Снепа.

Последний всё в том же десятом веке написал, вернее, продиктовал из-за болезни глаз старшему сыну Корусу «Хронику семьи благородных чистокровных волхвов Снеп» - единственный источник, рассказывающий и о Снепиусе Малефиии, и о Веронике Гонории, и об их живом! - сыне и наследнике - первом чародее в роду по имени… Северус.

Там не было ни слова о двадцатилетнем отчуждении Вероники от супружеского ложа и причине её опалы, пришедшейся на самые цветущие годы жизни женщины, ни о Нине, ни о… Квотриусе.

- Ладно, об этом придётся подумать после возвращения в дом Снепиуса, вернее, «мой» дом, ведь Папенька добровольно, ну, не без демонстрации силы, конечно, передал все свои полномочия Господина дома мне.

Так, Сев, встань, да не отряхивайся, всё же мокрое! О, и руки грязные, как же я буду такими лапищами пергаментные свитки трогать?

Надо срочно найти ручей и ополоснуть руки как следует. Вот, к примеру, эта чудесная заболоченная полянка явно подпитывается водой от внешнего источника, обойду-ка я её кругом, может, и найду ручеёк хоть какой-нибудь, а то, пока я в термах был, да сюда попал, солнце взошло уже высоко - скоро полдень, а я ещё здесь, в окрестностях Сибелиума.

Надо торопиться! А то ещё неизвестно, сколько до монастыря от места аппарации добираться, да там - пока в башню войдёшь, да будет ли хранилище или библиотека открыты или же придётся прямо при монахах, невидимому, применять Отпирающее заклинание…

Вот, где-то журчит, ах, вот же он, - Северус снова встал на колени и погрузил руки в холодную, чистейшую воду, вымыл их, потерев ладонями друг о друга и умылся.

Не удержался и попил из пригоршни… Тотчас всё закружилось перед его глазами, он почувствовал лёгкую тошноту и закрыл глаза, теряя сознание.

Последним видением его был монастырь, раскинувшийся в зелёной горной котловине, он почувствовал рывок в районе пупка, как при использовании порт-ключа и… Снова почувствовав себя хорошо, Снейп открыл глаза - перед ним, как на ладони, но совсем близко, стоит только спуститься вот по этой тропочке, виднелся монастырь Святого Креста, со всеми его строениями - церковью и башней, а также довольно многочисленными полуземлянками - кельями.

С праздничной литургии, - а-а, ведь сегодня, наверное, воскресенье! - направлялись в незаметное, приземистое здание - трапезную - монахи в чёрных рясах и клобуках с ясно различимыми отсюда искусно вышитыми, одинаковыми у всех крестами с буквами, объединяемыми по-гречески в «И Х НИКА»* .

Снейп вспомнил, что стоит на видном месте, в нездешней одежде, да ещё и с оружием на поясе и взмахом волшебной палочки навёл на себя Дизиллюминационные Чары, став невидимым глазу маггла. Только прирождённый, чистокровный маг был способен лишь… почувствовать их, но не найти объект сокрытия. Для этого нужны были особые Разоблачающие Чары, которыми владели в его время буквально единицы. Магглорождённым или полукровкам такие фокусы не удавались.

А здесь, в монастыре, вряд ли было возможно повстречаться с магом - чернецом, да ещё чистокровным - ха! - да ещё нос к носу, а именно такое расстояние должно быть между волшебниками, чтобы умеющий наложить Разоблачающие Чары воспользовался бы своим талантом.

Но надо дождаться, когда из церкви выйдут проводившие службу священники и дьячки в праздничных облачениях, тогда на время позднего завтрака - а, может, у них это уже обед? - монастырь и башня хронописца, вон, вон именно он спускается по длинной приставной лестнице, опустеют.

И… дорога в хранилище почти двухвековых, если верить легендам церковников, мудрости и хроник свободна!

Снейп осторожно спускался по узкой, прихотливо вьющейся тропке, которая, в отличие от основной дороги, по которой ездили телеги варваров и их колесницы, заметно сокращала путь к воротам, на последних пяти футах соединяясь с главной дорогой, ведущей в… закрытые сейчас окованные железом громадные деревянные створки.

Северус прибавил шаг и почти скатился, чуть не поранясь о рапиру, со склона, подбежал к воротам, волшебная палочка услужливо скользнула ему в руку, и произнёс, взмахнув ей «по уставу»:

- Alohomora!

Дверца для пеших посетителей, врезанная в створку главных ворот, отворилась с гнусным, громким лязгом и грохотом, разносящими эхо - эх, о нём-то я и не подумал! - по всей обширной горной котловине. Монастырь справа имел огороды и сад за небольшим заборчиком, спереди был спуск холма, а сзади и слева стоял стеной вековой, несокрушимый, прекрасный хвойный бор.

Снейп осторожно ступил на освящённую землю и притворил дверцу, издавшую, на этот раз, жалобный стон, но привратник затем и закрыл ворота, что тоже пошёл в трапезную.

Северусу на пути встретился только один, совсем молоденький, монашек с перекошенным на левую сторону лицом, перебирающий чётки и картаво произносящий «Pater noster» себе под нос, бубня молитву с такой яростью, словно это была Avada kadavra. Снейп ухмыльнулся про себя, но монашка на всякий случай пропустил, а потом бегом ринулся к подножию лестницы, ведущей в башню. Через минуты две активного подъёма он, запыхавшийся, стоял у закрытой на огромный, амбарный замок окованной стальными - да! - не железными, листами дверцы, в которую мог бы войти, только согнувшись. Это на случай осады врагами дверца - единственное отверстие в башне, находящееся на высоте почти трёх с половиной ярдов* * над землёй. Снейп, посмотрев вниз, обнаружил у себя небольшое головокружение и поспешил перебраться со всего лишь приставной, хоть и крепко сделанной, лестницы, в уверенно стоящую почти вертикально башню.

Северус произнёс Отпирающее заклинание снова, и дверь, на этот раз хорошо смазанная, и потому без шума, открылась, а замок остался висеть на стене, раззявив дужку.

- Господь с тобой, инок, спасибо, что принёс поесть старцу. Назовись, Бога ради, упомяну я сегодня имя твоё во святом крещении пред отходом своим ко сну. Ты ли это, отрок Габриэль, как обычно? Подошёл бы ты поближе, а то и яствами праздничными не пахнет, - раздался тихий, но уверенный голос монаха - хронописца.

Хронописец говорил на вполне правильной латыни.

- Есть я ангел Господень, пришёл сказать тебе, дабы спустился ты и разделил трапезу с остальными братьями во Христе, а не ждал, когда милостиво принесут объедки тебе за благородный труд твой, - выдал, улыбаясь про себя, Северус.

Он исчерпал, кажется, весь свой запас знаний о церковных маггловских «чудесах» и ожидал, что монах тут же вскочит, как ошпаренный и побежит к собратьям сообщить о «чуде», которого он удостоился.

Но монах только испуганно обернулся на голос и, не увидев никого, горько улыбнулся сам себе, бормоча:

- Вот, сторый дурак, ангела Господнего узреть хотел. Может, ещё и ноги новые ты взамен старых, неходячих, попросил бы?

- Так не можешь ходить ты, старче?

Снейп увидел теперь, что хронописцем был дряхлым старцем, как ни странно, из ромеев, что было хорошо заметно по его всё ещё прямой спине и гордым, хоть и покрытым густой сетью морщин, чертам лица.

Что же могло привести римлянина к христианству не там, на Континенте, где вовсю шли непрекращающиеся жестокие набеги варваров, а здесь, на Альбионе, где римляне сами других, конечно, варваров, но притесняли, беря с них дань мехами, каменьями, овцами, коровами, людьми, ышке бяха, да диким мёдом и грубыми шерстяными и валяными тканями, в которые одевали и обували своих рабов?

… Ведь уже тридцать лет тому, в триста девяносто пятом году единой Римской Империи не стало, сыновья Кесаря Феодосия развалили её на две почти равных по территории, но не по стратегическому положению, части - Западную, заполонённую варварами, вконец оккупировавшими Рим и ближайшие к нему земли, которые вскоре ассимилируют ромеев, и Восточную, на основе которой развивается новое греческое, «ромейское» государство - Византия.

Но на Альбионе, отгороженном от людских страстей и напастей полчищ варваров Каналом, время ещё века полтора-два будет течь по-прежнему, пока англов и саксов - переселенцев из лесов Германии, да небольшого числа ютов из будущей Дании не станет так много, что они образуют семь варварских королевств от границы со скоттами - северными родами и кланами бриттов, до юго-востока к тому времени уже Британии…

- Встань и ходи.

В голову пришла эта цитата из Библии, которую Северус немедленно озвучил.

Старик рванулся, уцепился за край пюпитра, на котором лежал недописанный свиток, и попытался встать на давно высохшие ноги, но рухнул, как подкошенный, воскликнув:

- О, ангел, не смейся над монахом старым, молю тебя! Родился я таковым, услышал потом проповедь доброго странствующего пастыря, и когда исполнилось мне шестнадцать, упросил родителей, а у них были ещё сыновья, отвезти сюда меня, где и принял я, девственник безгрешный, святое крещение. И ещё скажу тебе…

Но Северус не слышал уже ничего, кроме стука крови в висках, гулом отзывавшегося в голове - он увидел приоткрытую дверь, ведущую в камору с округлыми стенами, вроде библиотеки. Там на многочисленных полках лежали свитки, а в другой стороне каморы несколько полок было отведено под аккуратно лежащие друг на друге стопками вощёные таблички.

Снейп ринулся туда, стараясь громко не дышать и взял один из свитков наугад:

«Лета четыреста тринадцатого года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа месяца июля… " Так, это слишком рано. Надо искать май, ну, или, в крайнем случае, июнь, пока дошли вести, четыреста двадцать второго, да, их нет уже больше четырёх лет… Где же, а посмотреть дощечки я успею, обязательно, хоть бы мне пришлось заночевать в этом хранилище - так оно обширно, где же?

Вот что-то не такое пожелтевшее от времени. Так, «Лета четыреста двадцать первого года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа меся… ". Нет, не то, но как же близко!

Постой, Сев, они же по хронологии лежат, слева направо, значит, примерно этот свиток. Спокойствие, только спокойствие, смотрим: «Лета четыреста двадцать второго года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа месяца июля… "

[i[Ну вот, совсем близко, можно и просмотреть[/i]:«набег пикты теи, сожигаше церковь Божию и развороваше мозаики кои в баптистерии… ", ещё- «в конце месяца сего пришедше добрые пастыри от гвасинг вождя его Нордре сказаше же тои нечестивый Нордре не хотим имати веру чужую но даже нашей не исполняем хотя боги наши живяше на небесах и на земли в деревах священныих рощ… рабам е быхом прочитано слово Божие и бе середи племени Гынга нечестиваго народца гвасинг тое двое рабы со сумяшеными древесными палочками и ежели приходяше вои племени сего поглумити ся над рабами семи читаше нараспев на чистой латыни и иных языцех неведомых но не знаше бо раб тот зачем творяше волхвование сие без толку один из них сотаршый лет осьмнадцати вельми лепый ни ликом ни власы ни сотроением не схожий с гвасинг одеяние ево бе длинным но прореженым цвета кесарского багреца иной же лет десяти имаше глаза не как у людей гвасинг но ако смарагды хоть и щурившись бываше часто месяцы того бе набег пикты но не сожигаше оне церкви Божией а лишь унесше паникадила церко… "

Всё, остальное неважно, значит, выжили оба и старший защищает - подумать только!Уму непостижимо! - врага своего кровного, Поттера. Но, выходит, как говорится в хронике, старшему из них было около восемнадцати, а ведь Тёмный Лорд на момент поединка, если бы не его псевдо-бессмертие, был бы восьмидесятилетним магом и уж красивым его назвать могло только больное воображение придурочной, помешанной на нём Бэллатрикс, не более.

Так значит, их карма изменилась, и они потеряли магию, стали рабами!

Но, странное дело, Волдеморт сбросил около шестидесяти! - лет, а несносный Поттер, скинул всего - ха! - семь лет. Я уверен, что именно Гарольд виноват в этом идиотском фокусе с перемещением во времени своей внезапно проявившейся стихийной магией, а дальше всё пошло, как по накатанному. И х`васынскх` вовремя подсуетились. Вот ведь «ситуёвина» какая, как сказал бы господин Директор.

Всё происшедшее с ними противоречит трём основным аксиомам магии, ведь линейное время не возвращается вспять для двух магов с различной скоростью, да, поцелуй меня Дементор, оно вообще не возвращается вспять, никогда!

Вот я, к примеру, ни ясности рассудка не потерял, ни одного заклинания, даже самого заковыристого, не забыл и, наконец, не помолодел!

- Сев, а Сев, а ведь ты всматривался в медное, отполированное зеркало только, чтобы тщательно побриться. А вот когда ты в последний раз просто, внимательно глядел на своё отражение? Вдруг ты тоже… помолодел, примерно, как Поттер, лет на пять-семь? - спросил Снейпа внезапно проснувшийся внутреннний голос.

- Чушь! Бред! - чуть было не завопил вслух Северус, но сдержался.

Однако семена подозрительности к собственному возрасту… в этом времени были уже посеяны в его душе, да и рассудке. Он подумал, что, возможно - о, только возможно! - помолодел немного своею собственной персоной.

- … А вот кто такой «Гынг нечестивый» из хроники? - постарался переключиться на насущную тематику профессор.

И ему это вполне удалось. Он начал усиленный мозговой штурм возникшей загадки:

- Понятное дело, что это искажённое Х`ынг, но таких имён у х`васынскх` нет, на конце должна быть, по крайней мере, гласная, если хронописец не исказил имя вождя племени, как название народа, то есть почти до неузнаваемости…

Но не будем умножать сущности, как говаривал старина Оккам - маг и монах. А что, в средние века такое сочетание часто встречалось.

Итак, Х`ынгэ, Х`ынго, о! - Х`ынгу - «блестящий», вполне подходящее, пафосное имя для наследственного вождя племени. Значит, допрос пленных других родов и племён народа х`васынскх` значительно упрощается - нужно только спрашивать под Веритасерумом место кочёвки племени вождя Х`ынгу! З-з-амеч-ч-ательно!

Так, теперь хотелось бы найти сведения о военачальнике Снепиусе Малефиции и, если повезёт, о его семье, а то мне тот, другой… Северус - наследник и основатель рода магов Снепиусов из «Волхвов Снеп» десятого века теперь покоя не даёт. Как такое может быть, что родители этого утонувшего мальчика в «Хронике волхвов» упомянуты правильно, а вот с первым волшебником в семье - такая путаница?

Где же может быть эта информация? А, в хронике за четыреста третий год - время переселения Папеньки из Западной Римской Империи, навождённой ост- и вестготами, бургундами и прочей воинственной шушерой, с семьёй на Альбион с Континента… Или позже, когда прославился он набегами и превращением в данников Императора, в конечном итоге, народца уэскх`ке. Но я не знаю, в каких годах это было… Верно, вскоре после переселения.

Итак, начну наугад с четыреста шестого года, нет, лучше посмотреть попозже, к примеру, где-то здесь…

Вот, вот она, хроника: «Лета четыреста десятого года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа пришед же поганый нечестивый да злой знатный вельми ромей Снепиус Малефиций Тогениус… " Ур-ра! Читаем дальше, да с превеликим интересом, как сказал бы Квотриус, нет, мой возлюбленный Квотриус: «… Малефиций Тогениус в землю поганого народца уэсге теи и с легионом своим воеваше тую землю примучив же неслыханными в мире хрестьянском жестокостями и насилием народец тот тако уэсге стали данниками ромейского Кесаря и послаше бо Снепиус Малефиций Тогениус поганый сей весть Кесарю своему о новых данниках и назначил ево главенствоваший у поганых ромеев военачальником великим отослаше ему фибулу златую палудаментум* * * семью ево жену поганую Веронику Гонорию с сыном малым но покараше милостивый и справедливый Господь Бог наш нечестиваго Малефиция за зло учиненное над народцем доселе нечестивыим но слободныим да смывахом изо судна во переправу на Альбион малого сына ево за что рагневаше ся поганый ромей на женку свою и отлучил ея от ложа супружескаго а сам совокупляше ся с рабынями своими имев же любимицу средь них и сын ея единородныий приготовахуся како наследнице рода и Господине дома ибо тако принято у ромеев поганых месяца ноября пришед же пикты теи до монастыря а стена вкруг него быхом незавершена и пожгоше они церковь Божию монахи же укрыше ся в башню ко времени тому бе построяше ся… "

Так это у пиктов развлечение такое - сжигать «церковь Божию» и что-нибудь ещё пакостное сделать. Значит, в округе своего монастыря монахи, ходившие и к х`васынскх` и к знающие, а, занчит, дошедшие и до уэскх`ке, пиктов окрестных покрестить забыли, вот и кушают теперь, что сами себе на стол подали. Как ещё пикты у них яблоки из сада не воруют, просто удивительно, что и морковку не выкапывают. Наверное, не знают, что… это можно есть.

Ну да, монастырь-то на их землях, может, и церковь сделали из деревьев во-он того леса, что отсюда, как на ладони, а он, зараза, наверняка, священен для низкорослых, но сильных человечков. Видно, не учли господа монахи этого обстоятельства, не разведали местности, не задобрили, отчего-то некрещённых пиктов. Наверняка, вождь племени, как и «Нордре», отказался принять новую веру. Да что мне-то до печали христианской общины! Не той я веры, чтобы уж излишне переживать за них.

- Отче Аббакум, принёс я, отроче Габриэль, тебе поесть. Оторвись от труда своего тяжкого, помолись перед едой и вкушай с Богом.

Эти слова, неожиданно, для Снейпа, пропел слащавый, молодой голос сзади, в келье старца - хронописца.

- Небось, всё вкусное по дороге сам умял, ишь, брюхо какое, а ведь от силы двадцать годочков этому грязнокровке - вольноотпущеннику какого-нибудь старого ромея, не имевшего наследников, отца этой рожи.

Вон, носище какой, а сам черноволосый, да черноглазый, а глазки и красные губки аж масляные, эка дрянь! - подумал профессор.

Он внимательно вглядывался из-за приоткрытой двери в новое, непрошенное, действующее лицо.

-А вот мой Квотриус тоже имеет и чёрные волосы, и блестящие глаза, но не масляные даже в момент страсти, тогда они словно бы светятся, и рот у него целомудренный, но… какой же умелый! Да и я, оказывается, сам не промах - довёл парня до потери рассудка ласками своими черезчур уж страстными.

А вот мне хотелось бы испытать такую ласку, которую я подарил сегодня ранним утром - боги! Как же же давно это было! - моему возлюбленному…

Так, Сев, не о том ты думаешь, не за похотливыми мечтами ты сюда пришёл, погляди-ка на вощёные таблички - что там?

- Демон-искуситель являлся мне в отсутствие твое, отроче Габриэль, под видом невидимого глазу ангела Господня, искушал он меня встать и пойти, как говорил Господь наш Иисус Христос расслабленному, и поддался я искусу сему, встал, но вцепился в пюпитр, однако не удержался и упал. Только много времени спустя поднялся я на табурет свой, как делаю обычно, если засну, грешный, за работой, да и свалюсь на пол.

Потому поститься и молиться начну я прямо сейчас, а работа, так уж и быть, подождёт - душа важнее. Прошу, не искушай меня яствами, а съешь всё, что принёс для меня, да поскорее, не томи меня.

- Ишь, нашёл, тоже мне, дьявола… Какие же они пустобрёхи, эти монахи! То им ангелы мерещатся, а как упадут с табурета - сразу дьявол. А, может, я - весёлый чертёнок, не более? Так ведь нет, подавай им полноразмерного дьявола, Адского Сатану, на меньшее они не согласны!

Так, посмеиваясь про смебя, думал Северус, стараясь разобрать скоропись, совсем уж нечитаемую на вощёных дощечках.

Он перебирал их, стараясь перекладывать из стопки в стопку аккуратно, как лежали они чуть правее.

- Ладно, возьмём, к примеру эту, и постараемся вникнуть в титлы, о которых я только слышал, но их церковники, как видно, используют уже вовсю.

«Лта от Рства Г-ня И-са Х-а четыреста д-сят-о» Так, лета от Рождества Господня Иисуса Христа четыреста десятого, это можно разобрать. Вот бы сличить дощечку с хроникой на пергаменте, которую я читал!

Профессор с головой ушёл в изучение скорописной вощёной дощечки, через некотое время он почувствовал, что мозги его закипают, страшно разболелась голова, но Северус прорывался сквозь процарапанные на воске немногочисленные буквы и множественные титлы, пока не стал читать ясно о… Всё том же набеге Снепиуса Малефиция на уэскх`ке и трагедии, свершившейся во время переправы через Канал.

Он бросил читать, поняв, что сначала создавалась по «горячим следам» скоропись на воске, а потом она разворачивалась в более подробную хронику на пергаменте.

Больше в хранилище письменной мудрости делать было нечего, и начало, как-то подозрительно рано для июня, темнеть, и простая, ясная, как море, освещаемое закатом в штиль, догадка поразила профессора:

- Я попал не в июнь, а в начало августа, поэтому такие длинные, тёмные, то душные, то грозовые ночи, поэтому так поздно светает и рано темнеет, поэтому солнце не доходит до точки зенита, а обретается довольно низко от него в полдень. От того и духота, что гроза одна уже была, но по этакой жарище придут и новые, более холодные, и погода сменится на обычную сентябрьскую. Только вот каков сентябрь в… этом времени?.. Вот поживём и увидим.

Толстяк Габриэль закрыл снаружи дверь в хранилище разума, если его можно так назвать, но это действительно самое «умное» место в монастыре, и Северусу ничего не оставалось, как сконцентрироваться на образе спальни Квотриуса, где сейчас должен был лежать недостающий ингредиент для Сыворотки Правды, и приготовиться к аппарации в опочивальню младшего брата.

- Ульций Снеп в далёком десятом веке продиктовал своему сыну Корусу явную ложь, быть может, и непреднамеренно, если до самого почтенного старца и главы большого семейства лордов Снеп дошли уже искажённые факты, - думал Северус перед аппарацией.

Он старался превозмочь жуткую головную боль, терзавшую его мозг, рассуждениями на интересующую, насущную тему.

- Но, быть может, у составителя «Хроники семьи благородных чистокровных волхвов Снеп» были и свои причины так резко изменить историю рода.

Скорее всего, недостаточно «чистое» происхождение Квотриуса тому виной или… внезапно, невесть откуда взявшаяся боевая магия и волшебная палочка у моего возлюбленного, вместе взятые.

В любом случае, искажение имеет место быть, а уж о способностях и волшебном оружии возлюбленного… брата я сам позабочусь.

… Да так ли уж линейно время?..

____________________________________________________

* Надпись означает : «Иисус Христос - Победитель. Имеется в виду «Победитель Смерти»

* * Один ярд равен трём футам и составляет девяносто одну целую и около сорока десятых сантиметра.

* * * Палудаментум - пурпурный плащ полководца.

Глава 20.

Тох`ым нёс хворост, прижав кучу веток к груди и от жутких видений, охватывающих его поражённый лихорадкой мозг, чувствовал, что сходит с ума. Эти воспоминания из прошлой жизни были настолько ужасны, что иногда Тох`ым выл, как зверь, и плакал, как неразумное дитя, в надежде на то, что станет легче.

… Вот он сидит на резном деревянном, изукрашенном хитроумными вкраплениями кусочков кости, высоком сидении, не опираясь на тоже высокую и изукрашенную также, как и сидение, спинку. Тох`ым знает, что всё это деревянное сооружение называется «тх`рон», и на нём имеют честь восседать только величайшие вожди.

И всё бы хорошо, но Тох`ым испускает луч из своей деревянной палочки, вполне подчиняющейся ему, произносит непонятно, что обозначающее, но такое знакомое слово: «Крусио», и маленькая девочка, стоящая перед ним, падает навзничь и бьётся в судорогах непонятной боли.

Да, ей больно, ужасно больно, но тут к Тох`ыму подходит бледный человек с чёрными, до плеч, волосами, и пустыми чёрными же глазами - омутами, но совсем непохожий на Истинных Людей, губы его бесцветны и тонки. Человек этот в чёрной одежде, ладно облегающей его стройное тело, подаёт Тох`ыму что-то маленькое, при ближайшем рассмотрении оказывающееся ёмкостью для жидкости с густым, пряным, горьковато-сладчащим, непонятным, ни на что известное Тох`ыму не похожим, ненастоящим каким-то запахом. Но Тох`ым,

отчего-то, очень доволен этим запахом.

Тох`ым принуждает человека в чёрном сделать что-то, тому не нравящееся, но он отказывается и смирно встаёт перед Тох`ымом, склонив почтительно, как перед вождём, голову. Снова тот же луч и то же слово вылетают из палочки и рта Тох`ыма, и вот уже стройный человек молча корчится на странных изукрашенных четырёхугольниках, отполированных до блеска.

И Тох`ыму нравится смотреть на жуткие муки людей, которые страдают по его вине, нет, его воле!

Девочка кричит, захлёбываясь, а человек только прикусил губу, чтобы не издать ни звука - гордый! Тох`ыму… тому Тох`ыму нравится этот человек, но он продолжает мучать и его, и девочку. А ведь оба - и мужчина, и девочка страдают, это видно по их изломанным в муке телам, уже захлёбывающемуся, не проходящему через сжатое в судорогах горло крику девочки и… строгому молчанию мужчины.

Наконец, Тох`ыму надоедает смиренное, а, скорее, гордое, молчание человека в чёрной длинной одежде, он говорит: «Фините инкантатем», и человек быстро, словно такая боль ему не в новинку, приходит в себя и встаёт с изукрашенного пола, не земляного, но из больших, блестящих плит, невиданного Тох`ымом никогда прежде в этой, рабской жизни, но, почему-то, знакомого.

Тут только Тох`ым замечает множество людей, склонивших покрытые чем-то белым лица, в чёрных широких и длинных, до земли, одеждах, и один из них поднял голову, как бы желая выказать стремление услужить Тох`ыму, сделав то, от чего отказался и за что был наказан черноглазый, бледный человек, так мужественно, прямо, как Тох`ым сегодня, перенесший сильную боль.

И вот Тох`ым произносит, обращаясь к уже не кричащей, а словно бы умирающей девочке то же: «Фините инканкатем», странные слова, и почему только Тох`ым помнит их? Но девочка продолжает биться в судорогах, постепенно стихающих и жалобно стонет, вскрикивает, как раненый воин, и плачет. Однако тому Тох`ыму из видения совершенно не жалко девочку, наоборот, он доволен её мучениями и радуется.

Потом… тот, ненастоящий, злой Тох`ым, подзывает к себе того низкорослого плотного человека с невиданными, серыми, как небо зимой, глазами и пухлыми губами и даёт ему ёмкость с жидкостью. Тот становится на колени и целует край багряной, длинной, красивой одежды Тох`ыма, преклоняясь, как перед великим божеством. Затем неуверенно, словно ожидая наказания - за что?! - берёт ёмкость, не касаясь толстыми пальцами странно длинных, бледных до синевы пальцев Тох`ыма…

Но это же не мои пальцы, а конечности какого-то чудовища! У меня тоже длинные, но в человеческом понимании, пальцы, длиннее, чем у Истинных Людей, но примерно такие же, как у Х`аррэ…

Да, о Х`аррэ, привязанном к какому-то каменному истукану со странным орудием в руках, тоже пробивается видение. Х`аррэ, которому разрезают ножом руку для него, Тох`ыма. Руку кричащего, бешено и бесстрашно сопротивляюжщегося Х`аррэ… Нет, это слишком ужасное воспоминание.

Лучше уж вспоминать о незнакомой девочке и других людях, несомненно, свободных, его, прежнего Тох`ыма, приспешниках, хотя бы и против воли, как тот человек в чёрной облегающей одежде до земли из неведомой ткани.

И вот плотный человек взял ёмкость с жидкостью, подбежал к едва пришедшей в себя после рыданий девочке, умоляюще смотрящей то на Тох`ыма, то на подошедшего человека, а тот схватил её за голову, задрал её, умелыми нажатиями куда-то на щёки разжал девочке рот и влил жидкость, вернувшись на своё место и оставив пустую ёмкость возле девочки.

Наверное, это средство, помогающее забыть боль.

Но нет, девочка внезапно широко открыла глаза, раззявила рот в беззвучном вопле, на подбородок её скатились из ноздрей две кровавых дорожки. Потом кровь выступила вместе с густой пеной изо рта.

Девочка схватилась за живот, её стало трясти, как трясло сейчас самого, здешнего, Тох`ыма, раба Истинных Людей, подцепившего лихорадку и мучающегося страшными видениями из прошлой, свободной жизни, где человеческая боль свободных людей доставляла ему ни с чем не сравнимое счастье.

Но, вспоминая эту жуть, здешнему Тох`ыму становилось попросту страшно за свой рассудок. Если он потеряет его совсем, х`васынскх` убьют Тох`ыма, и Х`аррэ останется без поддержки единственного друга и защитника, а ведь Рангы хочет Х`аррэ, как покойный и улетевший к небесным богам Вуэррэ хотел самого Тох`ыма. Значит, Тох`ыму нужно немедленно вернуться из воспоминаний обратно.

Нельзя, нельзя терять рассудок. Изыдите, злые духи!

И вновь огромное, освещаемое многочисленными некоптящими факелами помещение, много большее, чем перевозной дом племени Истинных Людей, те же, теперь жадно смотрящие на муки девочки, люди с чем-то белым, скрывающем их лица и в чёрных, длинных, широких одеяниях, часть которых хитроумно накинута на головы людей так, что даже это белое на их лицах скрывается в тени.

Но в белом есть прорезь для глаз - как же жадно сверкают глаза этих злобных приспешников того, злого Тох`ыма - чудовища, словно эти люди едят чужие страдания и боль.

Пожиратели.

Девочка промучилась ещё недолго, отхаркивая прямо на полированные плиты какие-то окровавленные ошмётки, верно, внутренностей, она всё кашляла и кашляла, пока Тох`ым, здешний раб х`васынскх`, сам не закашлялся, да так сильно и сухо, что сотрясалось всё тело, и он инстинктивно прижимал к груди и животу охапку хвороста.

Сучья впивались в его плоть сквозь дыры в одеянии, полы его сверху разошлись, и толстая сухая ветка вонзилась в подлеченную колдовством друида рану, процарапывая запёкшуюся корку.

Тох`ым и не заметил в своём бредовом состоянии, как рана, сначала потихоньку, а потом сильнее, стала кровоточить. Он почувствовал только страшной силы раскаяние, обрушившееся на него, как ледяной водопад, окативший его неизъяснимым, до ломоты в костях, нездешним, невыразимым холодом, вымораживающим его изнутри, и… лихорадка вместе с болезненными видениями покинула его тело.

Так Тох`ым, жалкий раб, а в прошлом практически бессмертный волшебник лорд Волдеморт, силой раскаяния за содеянное в той, богатой, свободной жизни изгнал болезнь телесную… приобретя массу воспоминаний о прежней, свободной, но очень злой жизни.

И здоровый физически, лишь незаметно истекающий кровью, принёс к стоянке рабов полную охапку хвороста.

Тох`ым запалил его и сел немного поодаль, ожидая, когда соберутся все рабы, чтобы отогнать от себя надоедливый гнус, вьющийся вокруг грязных, потных тел и дождаться старухи Нх`умнэ с бадьёй запаренного овса, такого вкусного и сытного, несолёного, но очень сладкого. А после наступит ночь покоя…

… Северус удачно аппарировал в комнату Квотриуса, сейчас пустую. На ложе в изголовьи, завёрнутый, как драгоценность, в тяжёлую, затканную золотыми нитями, восточного происхождения ткань, лежал, как догадался Снейп, корень имбиря.

Жаль, что Квотриус, верно, трапезничает. Я так соскучился по нему, что и слов нет выразить, вот только почему? Мы же не виделись всего несколько долгих, но чрезвычайно насыщенных для меня часов. Сколько информации я почерпнул из источников молодого ещё совсем монастыря. Если раньше он и существовал, то в ином месте, и псьменных источников ранее начала пятого века не саохранилось. О недостроенности этого христианского поселения я прочитал достаточно, хоть и обрывками. Они - монахи - даже не успели принудить местных пиктов к новой вере, от того-то и страдают так, что им постоянно что-то «сожигаше» и «разоряше».

Но я желаю думать о Квотриусе, нет, я хочу Квотриуса, но не из-за похоти, а из любви большой и чистой. Я, право бы, сорвал тунику с его прекрасного тела и прижался к нему своим, зацеловывая лицо и шею, ну и грудь с такими наивными, розовыми, маленькими сосками, не забыл бы, конечно, и про соблазнительный, мускулистый живот с такой красивой впадинкой посредине.

Вот только я в пропылённой, потной уже одежде после спуска по той горной тропке, о которой не знала Нина, и корпения над свитками и табличками.

Странно, после аппарации голова перестала болеть. Неужели перемещение в пространстве помогло или, всё же, это из-за близости Квотриуса, возлюбленного?

Теперь, после путешествия, я всё же действительно уверился в том, что по-настоящему люблю его и не могу без него вовсе.

Ну, наконец-то, поздравляю, Сев, до тебя дошло, что всё, что было между вами двумя, случилось по любви, а не из грязной похоти.

Да, пусть он жестокий воин, пусть относится к рабам, как и положено патрицию - хоть и заботливо, но, как к вещам, сугубо по-хозяйски, не более, но он - твой любимый, сиятельный граф Сев.

Запомни уж это и не сомневайся больше - что, да как, да почему.

… Так, ладно уж, пора, пора, раз предстоит мне подзадержаться в этом времени, переодеться в подобающую мне по положению шёлковую тунику, приятно холодящую тело по такой жарище, и подпоясаться каким-нибудь красивым цветным поясом, которыми со мной с удовольствием поделится мой возлюбленный, а не париться в рубашке, сюртуке. О, да я ещё и жилет таскаю, сам не знаю, зачем - привычка, не более. Вот заношу одежду, в чём мне прикажете… возвращаться обратно в Хогвартс, хорошо ещё, если в свои апартаменты. А пройтись с голыми ногами в сандалиях и тунике с коротким рукавом по всему Хогвартсу не хочешь, Сев? Всю эту одежду надобно отдать рабам во всего лишь вторую стирку, а то сам вымылся, вернее, меня вымыли начисто, да и одел несвежую одежду, от которой уже разит.

Да-а, брат мой любит меня паче меры, иначе не стал бы даже приближаться к такой свинье, как я - любит сильно, не обращая внимания ни на что, а сам через день бегает в термы - чистоплотный!

- И вот осталась ещё загадка лесного ручья - может ли его живительная влага…

живой хоть и утомлённый, но ум Северуса мгновенно переключился на совсем иное.

- … Переносить не только сквозь пространство, но и через время?

А что, было бы вполне удобно найти тех двоих недоумков, ставших, один - ребёнком, второй - лишь совершеннолетним магом - да какой из него маг? - просто пустомеля, не понимающий, что говорит, судя по хронике, а ей-то лгать незачем. Она, скажем так, сторона незаинтересованная. Привезти бывших, освобождённых рабов в Сибелиум, дать понаесться, понапиться, чтобы не такими страшными казались, вымыть их в термах по несколько разиков, чтобы четырёхлетнюю грязь смыть, препоручив их попечению рабов, благо я могу ими распоряжаться, как захочу. Вот пусть их и таскают по пыльному городку на их несчастье - они же должны всего бояться, даже обыкновенной воды в термах. Да, вот как их в эту самую воду затащить?Я подумаю об этом после как-нибудь, когда заполучу их обоих, дай Мерлин, живыми и не очень повреждёнными.

Самому же в это время, освободившись от обузы и выполнив долг по спасению их никчёмных рабских жизней, поднатаскать Квотриуса в основных заклинаниях. Много знать ему нужды нет для этой эпохи - не учить же его, право,черномагическим заклятьям из раздела Тёмных Искусств?

Потом весёлою толпой сходить в лес, благо дорогу на полянку я нашёл бы и с закрытыми глазами, понасобирать бесценный гербарий с их помощью, не считая Квотриуса - ему можно просто рассказать о свойствах этих цветов и трав, он запомнит - светлая голова, потом… попрощаться с братом и возлюбленным…

Да, Сев, попрощаться - ему ещё семью заводить, а тут ты со своей неправильной однополой любовью…

Итак, попрощаться с Квотриусом на веки вечные, что разделят нас, а после набрать по пригоршне воды из ручья и на счёт: «три» её выпить и… оказаться в Хогвартсе, конечно, хотелось бы, в мирном две тысячи втором, «моём» году…

Да, ещё перед питьём не забыть бы отобрать у них обоих на фиг палочки, а то, вдруг эти неугомонные парни, как только окажутся в нашем времени, вспомнят, что они враги не на жизнь, а на смерть и снова здорово - начнут воевать, да ещё и возраст себе, и облик вернут прежний. Не приведи Мерлин! Да раздери меня Мордред и поцелуйте все Дементоры на свете, если я допущу такое!

Ах, да! Поцелуй меня Дементор, ой, прости, Мерлин,опять я про эту нелюдь, им же сейчас по четырнадцать (или уже исполнилось пятнадцать?) и двадцать два (три? Всегда было как-то недосуг отмечать День рождения Лорда, тем более, что таких дней у него два) года, соответственно, а, значит, с «подросшими» недомагами будет сложнее… Вот, если бы меня занесло в начало их рабского тягла, тогда бы и разговор был короче и резче, а сейчас у Поттера гормоны играют, тоже мне, фокус, а Тёмный Лорд, наверняка, считает себя взрослым и самостоятельным самцом…

Ну не людьми же их называть, не магами, ведь познали они четырёхлетний изнуряющий, отупляющий рабский труд, унижения других рабов - бриттов, ведь наверняка мои-то слабее их будут, да и х`васынскх` поиздевались над слабыми рабами всласть, как бы без насилия не обошлось, а то Тёмный Лорд таким красавчиком заделался, что даже суровая хроника отметила эту его «лепость»… Да, если с ним «поигрались», то задачка-то моя будет посложнее - срочно подыскать ему жену, ну, или уж мужа на худой конец (это всего лишь шутка), а серьёзно - его надо будет избавить, причём срочно, от сексуального одиночества, иначе… Пропадёт Лорд. Ну, да с его красотами нонешними это, надеюсь и уповаю на помощь старины Альбуса, будет не проблема.

О! Неужели Квотриус идёт обратно, с общей трапезы? Ну да, вскоре, когда Папенька либо с Маменькой, либо со «счастливицей» - рабыней какой натешится, весь дом погрузится в глубокий сон, ишь, в комнате совсем темно стало, да и за окном сумерки непроглядные…

А спрошу-ка я у Квотриуса напрямик, какой сейчас месяц! Что толку гадать, может, в эту эпоху такии жаркими были сентябри, ведь и в «моём» времени я купался по жаре во время «окон» в расписании аж до конца месяца в прошлом году.

Только потом, как по мановению волшебной палочки у кого-то там наверху, заведующего погодой, проснулось чувство времени, и уже в первый поход в Хогсмид были слякоть, холодрыга и непрекращающиеся дожди, всего спустя, как сейчас помню, одиннадцать дней, после моего, как оказалось, прощального заплыва.

А как я в тот жаркий, солнечный, совсем не сентябрьский денёк играл с кальмаром!

Любо-дорого вспомнить…

Но что же он не входит в свою же комнату? Шаги удаляются. А, буду я ещё прятаться, аки тать, в своём «собственном» доме, сейчас выгляну и окликну Квотриуса. И, пока не поцелуемся горячо, да с премилым жаром,, что б по всему телу разлился, Веритасерум варить не пойдём.

Северус осторожно приоткрыл дверь опочивальни брата, не коснувшись ещё ткани, в которую был завёрнут имбирный корень, увидел удаляющуюся по сквозному тёмному коридору фигуру Квотриуса в лазоревой, ночной тунике, так приглянувшейся Снейпу.

Ведь столько приятных, нет, прельстительных, горячих, страстных воспоминаний было связано с появлением младшего брата в этой одежде в спальне Северуса по ночам, то душным, а в последнее время, грозовым, сверкающим.

- Квотриус! Не меня ли изволишь искать? - окликнул молодого человека Северус.

- Да, и не забыть спросить у него, сколько лет он бы мне дал - пронеслось в уме профессора.

Квотриус вздрогнул всем телом и обернулся, тотчас увидев возлюбленного старшего брата своего - высокорожденного патриция.

Потом резко развернулся, а ушёл он достаточно далеко, и бросился бежать к Северусу, а, добежав, прижался всем телом в своей безупречно чистой тунике, каждое утро отдаваемой в стирку рабыням, к запылённому сюртуку и грязным после ползания на коленях по заветной полянке, с отваливающимися кусками болотной грязи и пыльным после спуска с перевала варварским штанам возлюбленного. Он не замечал этих мелочей за главным - Северус вернулся!

Квотриус лишь нежно запускал руки в волосы брата и ласкал тяжёлые пряди его иссиня-чёрных, халдейских, околдовывающих рассудок, волос, несмело прижимаясь красными, как кровь на снегу, губами к узким, таким прекрасным сейчас, изогнувшимся в чистой, но немного лукавой, улыбке, порозовевшим - о, чудо! - губам брата.

И Северус, как это уже было однажды, начал покрывать короткими, страстными поцелуями пылающее лицо Квотриуса, даже не спавшего днём в ожидании возвращения возлюбленного, толком за весь день не евшего, вопреки настоятельному совету высокорожденного брата и Господина.

После скудной пищи, волнуясь за Северуса - ведь уже темно, а его всё ещё нет! - которую он запихнул себе, нехотя, в рот, направился младший брат по инерции в свою одинокую опочивальню. А вдруг брат придёт туда за драгоценной пряностью и дождётся бедного, изнывающего в отсутствии Северуса грязного полукровку?

Он и подошёл, но в комнате не слышалось ни шагов, ни дыхания живого существа вовсе, Карры возле двери не было. Поэтому, набравшись смелости, Квотриус направлялся в опочивальню брата, чтобы дожидаться его там, как вдруг неслышимый возлюбленный старший брат окликнул его. «Так оно и было всё, Северус, возлюбленный мой, целуй, лобзай меня горячее, ещё, ещё… "

Всё это, сбиваясь, с жаркими вдохами и выдохами розовой водой после умывания, без перерыва на поцелуи, лишь дыша страстно так, словно бы задыхаясь, высказал Северусу брат его младший.

- Молчи, постник, отдайся ласкам, кои дарю я тебе, почувствуй жар их, пока… пока мы не пошли чародействовать над Веритасерумом.

Северус, сейчас нежный до проникновенности, перебил горячие объяснения младшего брата своего.

- Гроза… будет… не время ли… отложить… приготовление зелья Доверия и Истины до утра? -спросил Квотриус, выдыхая слова с трудом, запрокинув голову и обнажив шею и ключицы, всё так же, задыхаясь от страсти, бьющей в голову не хуже молодого вина, привозимого из Галлии в начале августа,.

- Не-э-т, сначала я зацелую тебя, чтобы отплатить за то рвение, с коим ты ожидал меня, а потом, при блеске молний, да нельзя ли ещё… взять… факел? - пойдём приготовлять Веритасерум, а потом разойдёмся по опочивальням.

Да, Квотриус, разойдёмся и поспим, кто как сумеет, ведь уже с первыми петухами мы отправляемся к ближайшей кочёвке х`васынкскх`, на боевых квадригах, и Сыворотка Правды должна хоть несколько часов, но настояться, - рассказывал Снейп.

Он погрузился в милое его сердцу Зельеварение - тонкую науку, рассказывая о Веритасеруме растерявшемуся брату, стоящему с запрокинутой головой, но не получив в нежную кожу шеи и пары обещанных поцелуев.

А Северус гнул своё:

- Раздобудь факел где-нибудь в доме, мы закрепим его в кольцо, которое я заметил сегодня утром, и нам будет светло не только от волшебного огня, который я разведу под купленным совсем недавно, то ли вчера, то ли позавчера - из-за сегодняшнего путе… сегодняшних хлопот все предыдущие дни превратились в единый, бесконечный день.

Вот только ночи наши помню, - пролил бальзам на душу Квотрису Мастер Зелий.

Младший брат не на шутку всполошился идеей не заниматься любовью, но варить, пусть и важное, колдовское, но всего лишь зелье, как решил старший брат - опытный чародей, в отличие от Квотриуса, всего лишь старательного ученика великого мага Снепиуса Северуса. Не знал Квотриус истинного имени и графского титула высокорожденного брата - Северус, то ли по привычке, то ли, боясь допустить анахронизм, ничего не рассказывал брату о себе и своих занятиях.

От высокорожденного брата одуряюще пахло свежестью ветра, болотными лесными травами, лесной водой и… библиотекой.

Снейп, в свою очередь, словно отказываясь замечать желание младшего брата и склонность его к продолжению хотя бы поцелуев, если речи не могло идти о большем, вновь говорил о ненавистном теперь для Квотриуса зелье:

- Некоторые … скажем так, составляющие его, надо мелко натереть, другие же порезать, третьи - истолочь. Есть у вас, то есть, у меня - о, Мерлин! - большая тёрка в доме?

- Не ведаю, брат мой, ибо посетил лишь раз в жизни своей кухню, и ты, надеюсь, помнишь, когда и при каких обстоятельствах.

- Ах, Квотриус - белоручка, сегодня, вот прямо сейчас, пойдём, разыщем кухонную утварь, а если нет, то подымем болтливых поваров сих, кои довели ненужными подробностями матерь твою до смерти.

Кстати, в отсутстивие моё распорядился ты рабами и рабынями, дабы приготовили они всё необходимое для христианского погребения Нины?

-О неутомимый Северус, ведёшь жизнь ты неразмеренную, не подходящую высокому сану патриция наследственного, уж не обессудь за правду, зато заботу имеешь даже о правильных похоронах нелюбимой твоей рабыни. Да воздадут прекрасные и справедливые боги по делам праведным твоим!

- Нина - отравительница, Нина - неудавшаяся, к счастью, убийца, вот та Нина была страшна и неугодна мне, как и всякому живому, которого хотят загнать за Стикс. А Нина мёртвая вызывает лишь жалость и желание поскорее избавиться от гниющего трупа её.

Пошли, Квотриус, на кухню, по дороге расскажешь мне, что уже сделано, а что - ещё нет.

- Уже не о чем беспокоиться тебе, брат мой возлюбленный, ибо сегодня же похоронили матерь мою, как и рассказывал ты, в грабовой цельной колоде и ткани необходимой, сотканной рабынями ещё к обeдней трапезе, на коей не было меня, ибо терзался я без тебя. Видел я, как завернули окоченевшее тело её с головы до пят так, что стала походить она на мумию египетскую.

Но… разве не подаришь ты мне хотя бы ещё одно лобзание? Я весь горю, смилуйся, о брат мой возлюбленный.

Тотчас, услышав страстную мольбу брата, Северус переменился в лице и прошептал:

- О, какой же я жестокосердный истукан! За зельем, да мертвецом совсем позыбыл о тебе, возлюбленный мой.

Прости меня за недополученные лобзания, но путе… заботы мои сегодняшние были столь тягостны для рассудка, что я постоянно забываю сделать что-то важное, вот, например, хоть и с опозданием, но покрыть твою шею лобзаниями и поласкать твою грудь, хотя бы через этот лазоревый шёлк, коий навевает так много сладостных мыслей и воспоминаний расчудесных мне.

И снова покорно, как и прежде, трепеща от вожделения, запрокинул голову Квотриус, и старший брат начал покрывать её, тут же разгорячившуюся, прохладными, но страстными, то короткими, то долгими поцелуями, то целуя адамово яблоко, то спускаясь языком до самых ключиц, дуя, по своей привычке, в нежную кожу на них, а потом страстно и горячо целуя, прикусывая слегка тонкую косточку. От ласки этой замирало на несколько мгновений сердце у Квотриуса в груди, и время начинало течь то медленно, как ползает гусеница по стволу древесному, то, напротив, быстро, так, как бегают олени тонконогие, которых брат младший видел у водопоя на озере лесном. Туда ходили он с отцом и ещё одним всадником, чтобы убить дротиком лебедя или дикого гуся для гаданий авгура о предстоящем походе, он уж и не помнил, на кого.

В это время руки Северуса, его нежного и страстного брата и Господина, двигались по скользкой, шёлковой ткани, разогревая кожу и прищипывая соски Квотриуса, такие чувствительные, то по отдельности, то одновременно. Молодой человек выгнулся, как лук тугой варвара, навстречу поцелуям и поглаживаниям-пощипываниям ловких, отчего-то таких умелых рук высокорожденного брата.

Квотриус самозабвенно стонал и вскрикивал, иногда нараспев растягивая имя возлюбленного брата: " Се-э-ве-э-ру-у-ус-с!, а иногда трепетно шептал его имя, выдыхая вместе с жаром, пылающим в нём, в сердце и душе, совершенно потеряв рассудок от самозабвенных ласк старшего брата.

А Северус, наконец, отдал должное долготерпению и самозабвению младшего брата, ждавшего его с утренних петухов до ночной трапезы, надеявшегося увидеть его хоть бы мельком до чародейства ночного над зельем.

И так заждался Квотриус, что немедленно с ласковыми и жгучими поцелуями брата восстала плоть его, но он старался не думать сейчас об её неотложном удовлетворении, растекаясь, подобно воску, под теперь уже щедро расточаемой, осязаемой любовью Северуса.

Когда же боль в пенисе стала превозмогать ласки, расточаемые братом, Квотриус, не желая беспокоить брата возлюбленного своего, вскричал:

- Пойду поищу факел, возлюбленный брат мой, у рабынь, верно, всё ещё ткущих полотно суконное!

Не дав опешившему Северусу понять, что случилось, Квотриус выскочил в тёмную прихожую комнатку, где четырёх движений ему было достаточно, чтобы освободиться от подступившего семени, забрызгав весь пол в маленькой комнатке и собственные пальцы.

Как всегда, начав мастурбировать, Квотриусу было тяжело остановиться, но он сделал это ещё один раз, в надежде на то, что Северус понимает, до каких высот любовной горячки довёл бедного младшего брата, снова забрызгал пол и руку ещё больше так, что осклизлые капли свисали с пальцев.

Обычно он на ложе, совершая подобные действия, потом вытирал запачканную руку о шёлковое покрывало, а, делая это здесь, шёл после во двор, набирал немного ключевой воды в старинное, привезённое из римского поместья отца, кожаное ведро, и в ней обмывал руку.

Но сейчас нужно было торопиться, и Квотриус, поспешив обратно в опочивальню, на ходу облизывал капли тягучей, показавшейся ему слишком пресной, не такой удивительно вкусной и ароматной, как у высокорожденного брата, спермы и… столкнулся нос к носу с Северусом, ищущим его явно не на кухне, а по затаённым стонам, всё же сорвавшимся с губ Квотриуса во время пиков наслаждения.

Северус схватил за запястье ещё нечистую кисть младшего брата и строго взглянул на брата.

- Зачем убежал от меня, Квотриус? Или не любишь ты меня, как прежде?

Что-то не верится мне в сие - только что, до своего внезапного бегства был ты столь страстен, что твоя рука до сих пор сохраняет запах, да и…

Северус вдруг запустил один из пальцев Квотриуса, самый «грязный», средний себе в рот, тщательно обсосал его, отчего младшему брату почудилось, что вовсе не безобидный палец сосёт ему Северус, а… и стало опять жарко в паху, настолько жарко, что не совладать бедному ничтожному полукровке в одиночку, лишь опять и снова уединяться в прихожей, такой маленькой и тёмной, уютной сейчас, ночью, комнатке. А… может быть… высокорожденный брат понимает, что делает, обсасывая вот уже и указательный палец, и все за одним, включая незапачканный мизинец?

…- Вкус семени твоего сладкого.

Зачем укрылся ты от меня? Думаешь, был бы я настолько жесток, что отказал тебе в этих простых, но таких приятных нам обоим действиях? - произнёс он уже медленно.

Северус глядел излучающими любовь и свет чёрными зрачками, различимыми только на фоне ярких, молочных во тьме, белков в такие же чёрные, но одинаково матово блестящие и во тьме, и на восходе глаза Квотриуса…

… Зрачками, с которых где-то в глубине снова сбросили занавешивающую их днём плотную ткань, делающую мёртвыми прекрасные глаза.

У Квотриуса же не было этих ночных превращений чёрных глаз его в живительные источники любви и доверия - он всегда одинаково смотрел на окружающий его маленький мирок.

Ведь его мир, в отличие от того, что повидал старший брат, был очень узким, несмотря на частые нападения на ближайшие, разбойничающие пиктские племена и их истребление со взятием небольшого числа самых сильных рабов и рабынь.

Даже боевые походы ко внезапно отказывавшимся платить установленную со времени покорения уэсге отцом дань отдельными отколовшимися от заключённого перемирия племенами или родами этого народца были недальними…

… - Так… это было бы не противно тебе, вот так, без особых ласк, не говоря уж о соитии, в котором ты мне всё отказываешь? - обомлел Квотриус.

Он представлял, как брат своей узкой, всегда прохладной ладонью с длинными, тонкими пальцами…

- Представь себе, возлюбленный мой… брат Квотриус, мне было бы даже приятно доставить тебе такое скромное удовольствие, - ответил Северус.

- Нет, нужно остановиться, перестать думать об… этом, иначе либо мне снова бежать в уютную, тёмную прихожую комнатку, либо высокорожденному брату придётся, хоть и нехотя, мастурбировать мне, всего лишь грязному полукровке, - твёрдо решил Квотриус.

Но думать всё никак не мог перестать.

Хотя и об ином.

Тишина повисла меж братьями, они вернулись в спальню Квотриуса, и Северус повернулся лицом к окну, наблюдая, как лишь свет далёких ещё зарниц на западе, в землях уэскх`ке, всполохами играл в тучах, готовых уже пролиться дождём, холодным, осенним.

А Квотриус, присевший, словно гость или врач, в ногах ложа, вспоминал, что, когда входил в него старший брат, то всегда сам мастурбировал ему, а затем облизывал с явным удовольствием перепачканную семенем брата ладонь свою, словно смакуя неведомое вкусное блюдо, облизывал пальцы один за другим, запуская их по одному себе в рот.

… Но как же давно, уже ночи две целых не вводил нежный, осторожный брат предлинный, такой красивый, чуть пухлый, пенис свой в мой анус, вот и позабылось…

Ужели так скоро?

Что же станется с несчастною памятью моею о ласках, щедро расточаемых мне братом, когда не будут подпитываться они новыми ощущениями, чувствами, вызываемыми объятиями, поцелуями и соитиями? А через несколько лет? Неужели я изменю своей первой, взаимной и разделённой любви и женюсь, как хотел того отец? Как спокойно говорит о продолжении мною, ничтожным, грязным полукровкой, рода патрицианского, семьи высокорожденного отца моего сам Северус?

Как это говорил он, что-то вроде: «Чтобы и я сам родился ", - или как-то похоже, но смысл именно таковым был…

Значит, брат всё-таки исчезнет неведомым способом из времени моего и окажется в своём, и любовь нашу навсегда рассечёт, оставив кровавые рубцы на сердце, время безжалостное, Кронос, как писали греки, поедавший в ярости детей своих.

И тогда всё здесь опустеет без Северуса, пока не решится несчастный младший брат исполнить заповедь возлюбленного высокорожденного брата, который вовсе и не брат ему, а дальний потомок - женится, заведёт сыновей и дочерей от нелюбимой женщины, к одному их детей, а, может, и к нескольким, перейдёт дар чародейства, ибо он, однажды проснувшись, не может уж боле исчезнуть, растворившись в природе, откуда пришёл он ко мне образом неведомым, случайным. А, может, сие есть поворот колеса Фортуны легконогой, что из простеца стал я кудесником?

И научу я детей сих, а должны они оказаться непременно сыновьями, всему, что узнаю сам от брата моего Северуса. Он обещал же учить меня, и ведаю я уже несколько заклинаний, то ли то, чему научил меня он, то ли то, что запомнил сам я из чародейства его. Соделаю первого из них Господином дома, перед тем, как самому отстраниться от дел… Так, как сделал это высокорожденный отец мой, поражённый чародейством вернувшегося, как в легенде, из небытия, законнорожденного «сына».

Но продолжать дело великого мага Северуса мне предстоит, и избранным богами сыновьям моим, которые также передадут свои знания, а, может, и новоизобретённые заклинания, своим сынам. И так и пойдёт далее, пока род не разрастётся, а сыновья - чародеи будут передавать друг другу, из поколения в поколение тайные ото всех познания и умения чародейские всеразличные…

… Наконец, гроза встала над Сибелиумом. В центре гигантской тучи, накрывшей и городок, и окрестные леса, и поселения полу-свободных колонов с их пашнями и пастбищами, сверкнул разряд исполинской молнии, и почти сразу же раздался закладывающий уши гром. В воздухе стало свежо и даже прохладно, сильно запахло озоном, стало легко и чуть тревожно на душе, как бывает всегда при сильных грозах в сельской местности.

- Юпитер-Громовержец гневается на кого-то в Сибелиуме, - пробормотал еле слышно смутившийся Квотриус. - Уж не на меня ли?

- Да за что на тебя-то, брат?

Северус раздражённо бросил через плечо, словно ему помешали а сам жадно всматривался в окно.

- Что он там высматривает, когда все обычные образованные граждане, не говоря уже о диких варварах и рабах, трепещут от столь сильной грозы, моля Юпитера или своих божков, дабы не покарал он их, ударом грома разрушив жилище или спалив в ярости небесным огнём каморы для рабов, кои у граждан обретаются? Сейчас только невежды спят, да богохульники, которые не боятся гнева страшного во гневе Бога Наиславнейшего, - с изумлением думал Квотриус.

Но задать вопрос, хотя бы коротко, не посмел - видел он, что не по нраву сейчас разговоры Северусу, и что он, кажется, да-да! - любуется грозой, нисколько её не пугаясь.

Когда отсверкали ослепительные, прихотливо изогнутые и ветвящиеся молнии и отгрохотали последние, разрывающие полотно небес громы, гроза, стихая над Сибелиумом и окрестностями, продолжила путь на восток, к более далёким и потому не обложенным данью х`васынскх`, которых уже с послезавтрашнего утра, ведь надо ещё добраться до них - а путь так далёк! - начнут легко побеждать и обращать в рабов.

Северус, потеряв интерес к погоде, обернулся и увидел подальше от окна, почти у двери, силуэт перепуганного Квотриуса и спросил внезапно ласковым, умиротворённым выходкой стихии голосом:

- Что, Квотриус, возлюбленный мой брат, совсем перепугался? А разве в походах своих с малолетства воины не привыкают к грозе и непогоде?

- Я перепугался только за тебя, высовывавшего во время страшного грохота голову из окна. Что же до меня, то да, я подумал, как и каждый чтущий богов гражданин Сибелиума, что именно я прогневил неведомо чем Юпитера, оттого и закалывать будет завтра жрец его агнцев и бычков - одногодок, всех непорочных и без единого изъяна у алтаря, посвящённого Юпитеру, в храме Юноны, главном храме Сибелиума, что за мостом, на месте священном, отдельно от жилищ людских.

А перед походом военачальник со знатными всадниками идёт, по обычаю, к авгуру, принося мёртвого лебедя или гуся дикого для гадания об исходе всего похода в целом и погоды, в частности. И если авгур предсказывает по внутренностям птицы неблагоприятность, исходящую то от коварства варваров, то от непогоды, то из-за внезапной болезни воинов, которые могут испить несвежей воды, но паче всего, от грома Юпитера и ливня, вот, как был сегодня, то полководец не идёт в поход, даже, если пришло тому уже давно время быть сoвершёну.

Военачальник же идёт, ведя за собою легион или больше, как пойдём мы на х`васынскх`, предварительно получив хорошее предсказание от авгура, который живёт при совсем маленьком храме Цереры. Возлюбленный брат мой, проходил ты мимо него не раз, идя в термы и обратно, но не изукрашен храм сей искусной резьбой, лишь по паре колонн стоят по бокам от небольшой двери, да дверь его всегда во время дневное распахнута, дабы могли граждане принести от злаков своих и от тельцов или агнцев своих приношения богине Церере Многоплодной ради приумножения богатств их или свадьбы ради.

Благородный отец наш с достойными двумя всадниками, по одному из каждого легиона - его и пришедшего, уж был сегодня у Премоцилиуса, так зовут авгура, а им положено иметь только одно имя - прозвище, от богини данное, и получил во всех отношениях благоприятное предсказание по внутренностям убитого отцовской рукой на водопое неподалёку в лесу лебедя чистого, куда высокорожденный отец… наш, да позволь мне называть Снепиуса Малефиция Тогениуса так, ушёл сразу после утренней трапезы, да не с рабами, а с избранными всадниками теми.

И рабов всадникам каждому достанется согласно положению его в обществе, больше же всего рабов будет у тебя, брат мой Северус, и ещё - приведёшь ты разыскиваемых тобою варваров, которые окажутся рабами одного из племён гвасинг, и в руках у них будут похожие на твою волшебные палочки, вот только скудоумие их не даёт им пользоваться ими, как не умел и я, но быстро ты обучил меня.

- Радуюсь я, брат мой Квотриус, от рассказа твоего подробного, ибо согрел ты мне им сердце и смягчил душу. Дa и разум мой ублажил. Скажи высокорожденному отцу… своему, дабы не пытал он пленных, но есть у меня чародейское зелье, заставляющее, если выпить его, рассказывать обо всём, что знаешь.

Посему допрашивать будущих рабов, своих ли, чужих буду я сам, а то лишнего наболтают они, а легионеры и забудут спросить про главное для меня.

А теперь, верно, Карра твоя уже пришла под дверь опочивальни твоей, пойди, спроси у неё факел из каморы для рабов или рабынь, пусть принесёт его в кухню и вденет в кольцо.

Тебя же хочу просить об одежде и доспехах ромейских, ибо одеяние многослойное моё слишком грязное, сегодня же побывал я в термах, а после был в лесу, на одной заболоченной полянке с предивными растениями, но туда я, а если захочешь, то и мы с тобой в сопровождении одних лишь рабов как-нибудь можем и отправиться, ежели не против ты такой прогулки.

Я есть не только обычный чародей, но и зельевар, а у вас в ближайшем к городу лесу произрастают травы, цветы и соцветия диковинные, каких во время «моё» уж и не осталось вовсе.

А какие они полезные, да нужные людям! Правда, не все они полезны, есть и те, кои беду человеку приносят, и все их должен знать ты - и полезные, и вредоносные. Но беспокойства не имей о сём - всему, что только знаю, обучу я тебя, мой добрый Квотриус, только после этого исчезну, да и то, если повезёт. А повезти мне, хоть как-нибудь, но должно же. Не может быть такового, что человек из времени иного останется жить навеки о времени, ему чуждом, как никакое

- Эх, что-то я не о том, - заметил Северус.

Только что увидел он, какой тоской подёрнулось лицо возлюбленного. Взглянув же в печальные глаза Квотриуса, совсем растерялся Мастер Зелий.

- Я… Я просто хотел попросить ночную тунику у тебя, а всю эту одежду, грязную, надобно отдать рабыням, чтобы постирали они её сейчас, а к третьим петухам выгладили бы, и я бы надел её чистую, свежую.

И, верно, есть у тебя доспехи, те, в которых ты ходил в свои первые походы на дикарей, когда было тебе семнадцать, и ещё не раздался ты так в плечах, как сейчас. Полагаю, они подошли бы мне почти совсем ладно. А лучшего мне и не надобно.

Квотриус открыл сначала один сундук, с доспехами, отводя глаза, стыдливо прошептал:

- Примеряют их на тело нагое.

- Так что ж ты смутился, будто нагого меня не видел?

… Через час с небольшим у Снейпа были вполне подходящий лорик* , и жемчужного оттенка шёлковая, немного коротковатая, чуть выше тонких коленей ночная туника, подпоясанная мягким лилейно-розовым поясом, так подходившем под цвет и мягкую, прохладную ткань одежды.

- Скажи Карре своей, чтобы передала она моё требование рабыням скроить из такого же шёлка тунику мне по размеру, но не торопись, не время сейчас.

Когда вернёмся из похода, тогда и займусь я одеянием своим.

Ну что ж, бери клубень, да разверни его сперва, и пойдём на кухню варить Веритасерум, брат мой Квотриус, возлюбленный мой.

______________________________________________________

* Лорик - кожаный доспех легионеров из двух половин - передней и задней, скреплённых кожаными, дублёными лямками, были ещё и завязки по бокам. На кожаную основу прикреплялись во множестве бронзовые пластины, отчего доспех казался цельным панцирем. На самом же деле, лорик был к этому времени так усовершенствован, что, в отличие от стальных средневековых панцирных доспехов практически не стеснял движений воинов в битвах.

Глава 21.

Они шли по коридору, как вдруг Северус, внезапно остановившись и развернувшись всем корпусом в сторону брата, спросил его прямо, без обиняков:

- На сколько лет выгляжу я, о прелюбезный брат мой Квотриус? Смотри, не лги мне - сам знаешь ты, что годы украшают мужчину. Я уже мужчиною стал с тобою, посему говори - не будет мне страшно, каковой бы правда ни оказалась. Главное, дабы сие суть правда была, самая верная.

- О брат мой, теперь же посвящён я в тайну великую…

Брат заговорил еле различимым шёпотом, чтобы не услышал никто из камерных рабов, спавших мертвецким сном после страшной грозы и разбуженных внезапным появлением Господ, теперь трущих неистово глаза грязными кулаками, чтобы проснуться окончательно и разглядеть, кому это не спится по ночам в доме.

… - Что пришлец ты из времени иного, а не…

- Пойдём, Квотриус, на кухню, полагаю, Карра твоя выполнила поручение, и факел уж освещает один из кухонных столов, а то слишком много здесь… подслушивающих и интересующихся чужими тайнами ушей! - возвысил слегка голос Северус.

Эхом отозвались его слова на весь коридор, и рабы тотчас завалились на свои рогожи спать - узнали они голос Господина дома - чародея, а расслышали только со слов Квотриуса, неразумно оброненных им что-то о пришлеце, вестимо, о Господине Северусе, из какого-то непонятного рабам «времени». Для них, рабов, время измерялось лишь количеством кормёжек, да почти незаметной - уж всё полегче, чем воевать то с ромеями, то с соседями своими! - работы в господском доме и на усадьбе.

Они пришли на тёмную, большую кухню, где в углу коптил чуть ли не выпадающий из кольца факел.

- А Карра весьма неисполнительна, делает всё кое-как, следует наказать её. Как думаешь ты, о Квотриус?

Cие был невинный такой вопрос из тех, что задают по привычке даже шпионы «на пенсии».

- О, нет, Господин и брат мой Северус, пойми - не защищаю я бывшую свою… утешительницу, скажу тебе так о ней, вовсе нет. Была она мне чем-то вроде игрушки живой, да к тому же, любила меня, пока не состарилась, и весьма сильно полюбляла она Господина своего. Да не отплачу злом ей!

Просто Карра - пиктка, да к тому же очень ленивая от природы, а, самое главное, она низкоросла весьма, так что вставить факел нормально в столь высокое для неё кольцо она не смогла бы, даже стараясь. А у неё нет и старания даже

- Отчего бы не сделать её вольноотпущенницей без выкупа, пускай возвращается обратно в своё племя - всё лучше, чем набирать жир на объедках господских блюд. Она же и неряшлива весьма.

- В том-то и дело, что однажды я осмелился сказать высокорожденному отцу… нашему, правда, недавно, - Квотриус стыдливо опустил глаза, - что она больше не нужна мне, но, напротив, вызывает лишь отвращение и попросил отца отослать её обратно туда, где её и заполонили много лет тому.

Но наш высокорожденный отец доступно объяснил мне, ничтожному полукровке, что племя её истребили полностью, а её - молоденькую девушку, оставили для развлечения легионеров, и оказалась она девственной - в свои целых двенадцать на вид! - лет. Такого же среди Нелюдей не встречается, уж думали, что была она уже брюхата, ведь знаешь ты, о Северус, Нелюди не заводят пар на всю жизнь, но расходятся, как только детям исполнится по пять лет.

И не быть бы ей живой, если бы на отчаянную, но бесполезную, борьбу её и громкие вопли, так как было ей страшно больно, не подошёл мой отец, и не вызволил обесчещенную человекообразную девчонку из рук солдат, сказав: «Да станет она моею рабою!», - и легионеры были вынуждены покориться полководцу своему.

Взяв же Карру в дом, отец так ни разу и не познал её, приготовляя для меня, зная, что не люблю я использованные отцом вещи. То касалось, в очередь первую, рабынь, коих присылал мне высокорожденный отец мой во множестве, дабы одна из них по нраву пришлась мне, и остановил бы своё внимание я на ней, и начал бы спать с нею, мужчиною став. Таково было желание высокорожденного отца… нашего.

Уже тогда, в шестнадцать лет всего, проявлял я характер свой злой, выгоняя отцовских рабынь, коих он присылал и устраивал он днём «смотрины» самых красивых, но принадлежавших ему, рабынь - бритток.

Но, несмотря на юность и крови бурление, и любовь мою к мачехе недоступной, и семени избыток во снах моих, не приливала у меня к паху кровь и не восставала плоть моя, когда приходили эти поистине красивые рабыни по ночам в мою опочивальню, и раздирал я одежды их в знак позора и выгонял вон.

Так всё и было, покуда однажды не пришёл ко мне отец мой - высокорожденный патриий и всадник с толстенькой, некрасивой, маленькой Каррой. А уж много лет видывал её я в… библиотеке, месте, для рабынь неподходящем, ибо неграмотны они, да и свитки дороги, и папирусы драгоценны.

И высокорожденный отец сказал тогда мне: «Вот, отроче, дарю тебе рабыню, в кою не вошёл ни разу, лишь ласкал целомудренно, чтобы обучить играм любовным. Но не может она похвастаться девственностью, которой грубо, второпях, лишили её легионеры мои вот уж десять лет тому.

Да, она старше тебя и познала то, что могло бы оказаться любовью твоей, но природа уж не раз взыгрывала в ней, и стоило мне большого труда отказаться в сии мгновения от неё, но ради тебя, сыне, отказывался я от утех с уже обученной всему рабыней, зная твои взгляды странные на тех, кого я познал - будто бы они есть лишь моя собственность.

Карра же эта, не будучи совсем уж дурищей, смекнёт, как всё это получше да пообольстительнее проделать с тобою.

Знаю, сыне, что девственен ты, так Карра лаской и умением, полученными от моего обучения, поможет на первых порах тебе преодолеть неловкость, возникнущую всенепременнейше меж вами.»

С теми словами он поднял меня с ложа моего, я же, представив, что сия коротенькая, некрасивая, совсем взрослая толстушка есть… тогдашняя любовь моя, так и не смог обнять её тело мягкое, раскормленное, лишь поцеловал ради стараний отца в единственно красивые у неё большие пухлые губы.

В ту ночь я так и не почувствовал желания стать мужчиной с ней.

Она же, приготовляемая в камерные рабыни мне со дня того, как была привезена в дом отца нашего… моего, прости, о Северус, давно следила за мной и повадками моими, ещё, когда был я дитятей. И, к счастью для нас обоих, полюбила меня любовью великою, только и дожидаясь той ночи, когда призовут её ко мне для исполнения желания её и, как ей, видно, казалось, и моего удовольствия и радости.

Я же не мог прогнать её, как других рабынь отца моего, ибо сам привёл он эту женщину в опочивальню мою, и лежал я рядом с ней всю ночь напролёт без сна, не чувствуя вожделения к Карре.

Лишь на пятую, снова бессонную ночь, когда наутро уж хотел я отдать обратно отцу её, соблазнила меня ласками страстными, неуёмными Карра на совокупление нечестивое с нею, безобразною, как грации лишённой, так и стыдливости не имевшей. Ибо развратны ласки были её весьма и весьма.

О большем же рассказывать я не стану, ибо стыдлив.

- Да и так ты, вместо ответа на мой, казалось бы, простой вопрос, поведал целую жизненную историю никому из нас не нужной рабыни. Но и о себе хоть ты немного рассказал, и сие есть хорошо, а то уж и не знал я, что подумать о твоей страсти к этой зловонной, со спутавшимися волосами, старухе.

Или ты позовёшь к себе на ложе её, сразу, как только перенесусь я путями, ещё неведомыми мне, в будущее, чтобы предаться с жирной, страшной коротышкой сей утехам уж не знаю, каковой извращённой любви? Ведь любовию нельзя назвать еблю со старухой этой, - Северус от негодования перешёл на народную латынь, слишком грубую для ушей брата, но так ему и надо, знай наших!

- О брат мой Северус, молю - не злословь меня. Не скоро, совсем не скоро забуду я лобзания, ласки твои и то большее, чему не было места уж несколько ночей меж нами, и не позову я Карру, ибо ни одна, даже самая прекрасная женщина, не доставит мне ни грана удовольствия после того, что соделывал ты для меня…

Прошу, не будь так жесток к твоему младшему брату - бастарду, полукровке, с детства семьи не знавшего.

Я ведь задолго до твоего появления разлюбил Карру, ибо стала противно обрюзгшей она и старой для меня. Совокупление с ней, видимо, похоже на сношение с неодушевлённым предметом, нет в ней уж давно ответного чувства ко мне, хотя бы и малого.

В ночи, когда охватывало меня вожделение жгучее к… тогдашней возлюбленной моей, не звал я больше Карру, а обходился мастурбациями, но не будем больше об этом…

А отвечу я на вопрос твой, о, возлюбленный брат мой Северус, просто - выглядишь ты лет на двадцать восемь, большее - на тридцать, днём, когда глаза твои мертвы.

- О, боги, боги! - простонал Северус, закрыв лицо ладонями. - Зачем дарите вы мне вновь первую младость, когда достиг я во времени своём уже второй, последней? Боле же не будет ни единой!

Внезапно отняв руки от лица и взглянув прямо в поблёсквающие, отражающие свет факела, глаза брата, Северус быстро произнёс:

- Квотриус, возлюбленный мой, а не лжёшь ли ты мне ответом сим, стараясь истину приукрасить?

А сам осторожно проник в ближайшее воспоминание брата, не отводившего, к счастью, глаз, быстро «перелистал» рассказ о Карре, признаться, изрядно утомивший его излишними жестокими и безнравственными подробностями войны и мира ромеев, и вот оно - последнее воспоминание о словах, в которых упоминался возраст «здешнего» Северуса! - истинная правда в последней инстанции. Брат сказал то, что хотел, то, что видел ежедневно перед глазами.

В мозгу Квотриуса пронеслись картинки, сопровождавшие его ответ - вот Северус, нагой, совсем ещё - или уже? - молодой, лет даже двадцати шести - двадцати семи, прижимается всем телом к Квотриусу. Глядит на него сверкающими каким-то неотмирным светом глазами - да, так! - источающими невероятной силы и насыщенности серебряное блистание, идущее из глубин души.

Вот более «старший» Северус отчитывает за что-то Квотриуса днём, а глаза Снейпа пусты и мертвы, как и всегда, и не выражают никаких эмоций. Лишь рот его, изогнутый в недоброй усмешке, выказывает то, что говорит сейчас Северус, на вид действительно тех лет - в районе тридцатника. Об этом изменении и сказал Квотриус, когда брат старший вещает о чём-то неприятном для младшего брата.

Видимо, это было в самом начале присутствия Северуса в этом времени, когда он с резкостью, граничащей с банальной грубостью, относился к Квотриусу, как грязному, недостойному, но обязанному продолжить маггловский род в общем-то, чуждых ему, Севу, Снепиусов, ведь они - всего лишь жалкие магглы - «полукровке». А тот всё глядел на Северуса расширенными от восхищения и, может быть, уже любви, глазами и старался при каждом случае поползать перед профессором на коленках, пытаясь облобызать его «сандалии», хотя это и было противно старшему, тогда ещё «брату», именно так, в кавычках. Граф Снейп, чистокровный маг, не хотел иметь ничего общего с, позорящим его древний род, каким-то образом затесавшимся в череду благородных предков, Квотриусом. «А вот так оно и вышло - всем смертям назло», - как пел Грегори Леттиус.