Снейп медленно и аккуратно разорвал ментальный контакт с братом, так, что тот, должно быть, ничего или почти ничего - но ведь он маг теперь! - не почувствовал, решив на словах выяснить этот вопрос.
- Квотриус, скажи мне, не почувствовал ли ты чего-нибудь странного, происходившего около минуты, не долее, в разуме твоём? - участливо спросил Северус.
- Да, брат мой Северус, почувствовал я, как невидимые, неизъяснимые нити связали нас посредством взгляда глаза в глаза. И признаюсь, что было мне страшновато, не по себе, да ведь и происходило со мною таковое вторжение мягкое в мозг непосредственно впервые, так что тебе, о, возлюбленный брат мой, не о чем беспокоиться. Словно искал ты что-то, перебирая невидимые свитки в разуме моём, кои, наверное, кажутся зримыми тебе, а, может, даже осязаемыми.
Как называется сие чародейство вхождения в разум другого мыслящего существа чрез глаза только?
- Легиллименция, умение читать чужие мысли, воспоминания, даже образы. К этому разделу магии нужно иметь прирождённый талант.
Как-нибудь после возвращения из похода я попробую узнать, есть ли он у тебя. Сделать это несложно, но нам надо, наконец, заняться зельем.
Скажи мне только одно слово - какой сейчас месяц на дворе? И тотчас приму я всё, как есть и успокоюсь в своих догадках.
- Конец месяца девятого, брат мой Северус.
Но вижу я, что смущён ты чем-то. Молю, поделись со мной тем, что волнует тебя, и станет легче нам обоим.
- Я… Просто думал я вначале, до гроз, что такой странный это, с тёмными долгими ночами, июнь. Представь себе глупость мою. Я не верил, что переместился во времени… на столько месяцев.
Ибо произошло сие недоразумение смешное и загадочное со мною, хоть и небольшим, но знатоком астрономии… Сие есть наука о…
- Ведаю я, что есть за учение таковое, астрономиею великою зовимое. Знаком даже я с картиной мироздания Птолемея Великого, по которой Солнце, Луна и все пять планид вращаются вокруг нашей сферы Земли на фоне Неба Неподвижных Звёзд* .
Северус проигнорировал неправду, решив не допускать анахронизма, рассказывая Квотриусу о настоящей, расширяющейся под воздействием энтропии Вселенной* * , а просто продолжил начатую фразу:
… - От того произошло недоразумение сие, что прибыл я сюда из начала июня самого, коий лишь наступил во времени моём.
Снейп говорил, а сам срезал отточенными движениями кусочки кожицы с небольшой части - отростка неровного корня имбиря, отчего вся кухня вдруг пропиталась чудесным запахом специи.
- А вот видишь…
Он продолжал, согнувшись и раскрыв смазанные бараньим жиром тяжёлые дверцы отдельно стоящего подобия шкафа с блюдами на открытых полках, в поисках тёрки, столовых ножей, а не тех тесаков для рубки мяса, что попадались ему на глаза, какой-нибудь деревянной доски, и нашёл её, огромную, всю в пятнах глубоко въевшегося жира, пошарил поглубже, и на него с грохотом вывалились явно используемые для растирания специй - то, что нужно! - маленькие ступка и пестик, а за ними - и доска поменьше и почище, для нарезки овощей, но тёрка, на которой надо было измельчить кусочек очищенного имбирного корня и ещё парочку ингредиентов, всё не находилась.
Северус давно забыл, что вообще начал говорить что-то и теперь попусту ярился из-за отсутствия Мордредовой тёрки - Квотриусу не дано было услышать продолжение фразы гневливого профессора Зельеварения. А услышал он совсем иные словеса от брата высокорожденного:
- Что стоишь, братик? Помогай уже, или эта рабская работа, которой я тут занимаюсь, повергает тебя в ужас?! - вскричал зельевар специально, чтобы ранить Квотриуса, на вульгарной латыни. - Тогда ступай в опочивальню спать, можешь помастурбировать на сон грядущий, а ещё лучше - позови свою Карру. Какая-никакая, а всё-таки баба! Хватит тебе со мной в игры мужские играть.
Отрекаюсь я от того, что бы…
Квотриус ловко упал на колени и уткнулся лбом и носом сразу в видавшие виды туфли Снейпа, запричитав жалостливо:
- Увы! Увы мне! О высокорожденный брат и Господин мой Северус! Не говори столь ужасных слов преданному рабу своему, младшему брату твоему! Сжалься!
Опять гордыня взыграла в тебе, и только потому, что не возжелал ты объяснить мне, что так усердно ищешь. Вместо того, чтобы разбудить кухонных рабов, и они бы тотчас нашли всё тебе желаемое, сорвались с языка твоего слова гневные, неправедные, злые, страшные, несправедливые.
Посмотри на меня, Северус, видишь, умываю я лицо слезами от грубых слов твоих, от того, что чуть было не отрёкся ты от любви нашей, великой, разделённой, одной на двоих! Но успел я, успел прервать тебя на полуслове, видно, богам милостивым не по нраву пришлось отречение твоё, пусть и от мужчины, но мужчины, с которым ты дважды делил ложе и продолжаешь ласкать так, что теряю рассудок я.
Горячи лобзания и ласки твои, о, Северус! Уносят они меня в Эмпиреи, где никогда доселе, деля ложе со старой, противной Каррой, не бывал я!
Так буду я, как раб, делать всё, что сочтёшь… ты нужным, только не покидай меня сейчас! Покуда не пришло время твоё возвращаться в мир иной и во время иное, будь со мной, будь со мной, будь со мной всегда ты рядом!
- Вот ещё, из-за какой-то тёрки покину я тебя, возлюбленный брат мой Квотриус! Прости лучше меня, ибо несдержан на язык я, от того и произнёс грубые слова, чуть было не разлу… да нет, плевал бы я на слова, произнесённые в гневе и запальчивости, а вот ты, мой милый Квотриус, нежен и чувствителен, как благородная девица, несмотря на то, что ты - потомственный всадник с правом передачи звания своему первенцу.
Так что давай, перестань плакать, как слабая женщина, у которой слёзы да истерики - единственное оружие против сильных телом и духом мужчин, утри слёзы, пойди умойся колодезной водой и сходи в камору рабов, всполоши их всех грозным окриком Господина, да вызови сюда, как можно быстрее, кухонных рабов, а я пока перенесу из своей опочивальни остальные… составляющие части зелья.
О! Вижу я, как испуганно смотришь ты на меня, но беспокойству твоему нет причины - их немного, всего семь, включая одну часть, уже подготовленную для натирания на тёрке, которую я так и не нашёл, зато обнаружил всё остальное, могущее нам пригодиться, в этом… сооружении.
Ну, встань, отряхни землю с колен, и поцелую я тебя крепко и сладко, в знак того, что ни в чём ты не виноват, и люблю я тебя пуще прежнего за образумившие меня слова твои, словеса правдивые.
Подойди же, возлюбленный мой, не бойся вспыльчивости моей, прошу! От дурного моего, резкого характера, который и здесь остался со мной, хотя и возраст, и время года не те… там страдает множество людей, соратников моих и, вынужден признать, подростков тоже.
За это подростки награждают меня обидными прозвищами вроде «Ужас Подземелий» или «Господин Летучая мышь», но знаю я, что заслужил их, а продолжаю платить злом за зло или, хуже того, злом за безразличие к зельеварению, которому я… В общем, сие неважно и неинтересно.
Опять заболтался я. Иди же ко мне, в тёплые объятия мои, Квотриус, любовь моя вселенская, величайшая!
Квотриус несмело подошёл к брату, который столь непостоянен в словах и поступках, что у молодого человека разболелась голова, и упал на грудь своему возлюбленному старшему брату - своему дальнему, чрезвычайно дальнему потомку.
Тот ласково гладит Квотриуса по голове, прочерчивает дорожки тёмных бровей, целует веки - о, какая изысканная ласка! - потом своим сухим горячим ртом находит губы Квотриуса, лобзает их, очерчивая красивые контуры и проникает языком вглубь его рта, осушая его и вызывая выделение новой, такой сладкой, многочисленной слюны.
Она затапливает рот Квотриуса, имея какой-то странный железистый привкус, и Северус выпивает и её, а после, внезапно оторвашись от губ брата и шепча, словно здесь их могут подслушать:
- Квотриус, возлюбленный мой, откуда в твоей слюне кровь? Уж не прикусил ли я тебе язык? Пощупай его.
-А, вот она - трещинка на кончике языка, солёное и железистое, как говорит Северус, кровь, выделяется оттуда, - определил Квотриус.
Он пересказывает это явно встревоженному брату своему, и тот быстро, как и всполошился, успокаивается.
- Ну, тогда за дело, любимый мой! Приводи с собою кухонных рабов, а я - за… составляющими зелья.
Да, и ещё - умеешь ли ты нарезать разные по составу травы и цветы равными долями? Обязательно потребуется сие умение.
- Не уверен насчёт трав и цветов, но сырое мясо только что освежёванного лесного зверя или овцы нарезать ровно точно смогу.
- Значит, и со стеблями, и с цветами справишься. Теперь спокоен я. Ступай же, Квотриус, да не забудь умыться и начисто вымыть руки водой из колодца и ничего и никого после не касайся ими - готовить зелье нужно только чистыми руками, а после пойдёшь за рабами. И оставь мне полведра чистой воды на краю колодца, чтобы умыть руки!
Северус тонким слухом, воспитанным студентами - а как ещё пресекать на уроке подсказки или ловить шалунов по ночам в запертых классах? - услышал, как набирает полное ведро воды непривычный к такому занятию Квотриус, и вдруг раздаётся радостный возглас его брата - белоручки: «Эврика!», шаги снова приближаются, переходя на бег, и в кухню врывается счастливый будущий Господин дома и наследник с чем-то весьма тяжёлым и громоздким на вид.
- Тёрка, о брат мой Северус! Нашёл я её в горе немытой посуды, оставленной рабами на завтра, вернее, уже на сегодняшнее утро - моют они её непосредственно перед тем, как начинать готовить, - пояснил непонимающему ситуацию Северусу младший брат. - Я только что слышал, как петухи поют, значит, полночь, и наступил следующий день.
- О, да ты молодец, Квотриус, теперь не нужно будить лишних свидетелей нашего ночного времяпрепровождения. Но скажи, ведь вымыл ты её тщательно?
- О, молю, прости глупца, но нет, не вымыл. Северус, возлюбленный брат мой, не сердись, я сейчас пойду и сделаю это, уже иду.
И Квотриус выскочил из кухни. Северус же последовал за ним, чтобы самолично вымыть злополучную кухонную утварь - только так он мог быть спокоен за её чистоту, а «инструменты» должны быть предельно чистыми..
Во дворе было сыро и прохладно в одной тунике, подпоясанной красивым поясом. А ведь надо было отмывать Мордредову тёрку - поцелуй её Дементор! - в ледяной колодезной воде. Снейп зябко поёжился, но он же играл роль стоика, а философу, разделяющему это учение, никакой холод не страшен!
- Квотриус, отдай мне её и скажи, что натирали на ней? Сам я вымою её.
- О Северус, Господину дома не пристало заниматься чёрной работой! Я же - простой твой домочадец, и мне позволительно, думаю я, пока не видят нас рабы, сделать работу сию с превеликим удовольствием для тебя.
А тёрли на ней репу, чтобы подать к трапезе мягкую, варёную, сытную массу. Так что отмыть её не представляется сложным делом.
- Тебе же холодно, ты весь дрожишь, - говорил Квотриус.
Он болтал массивную тёрку в лохани, без труда удерживая её в одной руке, изредка проводя по ней другой, чтобы вычистить налипшие и уже успевшие засохнуть волокна, прежде пареного перед натиранием, овоща.
- Дай, Квотриус, проверю я, готова ли она для натирания кусочка имбирного корня, - нетерпеливо подпрыгивая от холода, сказал Северус.
- Здесь мы мало, что увидим, о брат мой возлюбленный. Пойдём в тёплую кухню, прогреем плиту, чтобы согрелся ты и не заболел перед походом. Там и посмотрим, как вымыл я утварь сию, а с собой захвачу на всякий случай я ведро воды, ибо и мне тоже уже прохладно, - рассудительно говорил Квотриус.
Северус подумал, что из брата выйдет превосходный, заботящийся и о хозяйстве, и о колонах, коих у Северуса, как теперешнего хозяина, было в избытке - они-то и поставляли еду Господам Снепиусам на стол, и даже о здравии и хорошей кормёжке для рабов, Господин дома. Значит, нечего бояться покидать это время. Всё равно, Северус имением своим не занимался, свалив все заботы на Фунну - управителя оного имения. Он сделал так не из-за жажды безделия, но от того, что просто не знал, как правильно должен вести себя Господин дома, вот и решил показаться ленивцем.
Да, покидать это время он будет ещё неведомым способом, но, скорее всего, при помощи волшебной водицы из найденного славного ручейка. Вот только… неутолённая любовь к Квотриусу будет мучать его и жечь его сердце, душу и занимать разум во внешне спокойной и размеренной жизни и в Хогвартсе, и дома, в Гоустл-Холле. Как же мучаться Северусу в одиночестве, после того, как познал он любовь мужчины, любовь плотскую, разделённую, одну на двоих!
А уж как Квотриус будет заботиться о будущей жене своей и детях, что народятся от Союза, да о простых домочадцах, вкушающих пищу вместе с Господами!
И будет он целомудрен с супругой своей, не станет Квотриус устраивать оргий за столом, упившись вина и задирая столу и тунику жены своей, как это делал Малефиций на его, Северуса, глазах.
Так думал Северус, рассматривая допотопную с затупившимися краями отверстий, начисто, без единого изъяна, вымытую Квотриусом на холоде, пришедшем после сильной грозы и первого холодного дождя в ледяной воде лохани, грёбанную тёрку.
И ведь не за себя убоялся брат младший, не за своё самочувствие, а за Северуса! Любит, ох и любит Квотриус брата старшего, такого же чародея, как и сам Квотриус теперь, только много более опытного и великое число ненужных здесь, в этом мире, заклинаний, знающего! Тех, что разум лишь тяготят.
- Квотриус, выполнил ты чёрную работу совершенно, но сначала хочу подарить я тебе поцелуй за то,что ты есть!
Пожелание вырвалось у преисполненного нежности к брату Северуса само по себе, из глубины сердца любящего.
- Целуй, о, дари мне лобзания твои горячие, Северус! - жадно откликнулся брат, подойдя вплотную к Северусу.
Северус поднял за подбородок, такой округлый и нежный, голову Квотриуса и жадно приник к его рту губами, вспомнил вовремя о ранке на кончике языка младшего брата и не стал предлагать ему страстную игру языков, а ткнулся своим под корень пораненного, видно, костью, языка Квотриуса, и тот жарко выдохнул Северусу в рот, обдав его лицо горячим дыханием, после чего крепко прижался к стройному телу старшего брата и потёрся возбуждённым от одного лишь поцелуя пенисом о бедро Северуса.
Сам затеявший всё это Снейп был уже не рад такому скорому возбуждению брата, ведь теперь ему надо обязательно получить разрядку, чтобы можно было спокойно и размеренно
начать-таки работу над ингредиентами будущего Веритасерума, а то уж и новый день наступил, а к процессу они всё ещё не приступали.
И ещё одно понял Северус - что не спать им обоим до третьих петухов, что брат возбуждается от одного лишь поцелуя, хоть и страстного, в укромное местечко потому, что неудовлетворён он полностью после всего двух, таких долгих ночей без соитий.
Решил Северус сегодня, после приготовления зелья войти в брата и удовлетворить его настолько, насколько тот сам пожелает, ибо не будет им иначе доброго пути, чтобы ни вещал старый авгур, в предсказания которого Северус поверил лишь в первую минуту, после же вспомнил из римской истории множественные случаи ложного вещания оракулов, гадающих по внутренностям птиц.
И вот Северус приподнимает тунику брата, под которой, естественно, по обычаям ромейским, к которым постепенно переходит и он сам, ничего нет, впрочем, как и у него самого сегодня - ведь всё отдал он рабыням стирать, даже бельё.
Старший брат нащупывает гордо поднявший влажную уже от смазки головку пенис Квотриуса и решительно, как себе делал всю жизнь, совершает несколько движений, следя, чтобы прольющееся сейчас, вот уже сейчас, семя не попало бы в ведро с чистой водой, отводит, не прекращая простых, таких естественных для мужчины, действий, Квотриуса в сторонку, совершает несколько особенно сильных, завершающих движений туда-сюда, обхватив кожу на головке, и вот она - сперма, брызнула на земляной пол, обильно смочила голые ноги Северуса и его ладонь.
Северус тщательно вылизывает ладонь и пальцы руки, и чувствует, что ему до страсти захотелось повторить утренние безумные ласки теперь уже прошлого дня, свершённые здесь же, в кухне, но… надо готовить Веритасерум. Потому он только наклоняется и впервые не произносит Очищающего заклинания, хотя волшебная палочка - она вот тут же, рядом, на столе - и втирает в кожу ног капли благословенной, ароматной, такой вусной, сладковато-солоноватой, как и весь Квотриус, жидкости, кроме его исключительно приятно сладчащей слюны. Потом старается осторожно одёрнуть, не касаясь, не приведи Мерлин, члена Квотриуса, его задравшуюся тунику.
Ведь только Квотриусу показалось его семя безвкусным и не ароматным по сравнению с божественно вкусной, как нектар богов, спермой Северуса…
Но при виде совсем близко от себя соблазнительного пупка младшего брата, Северус языком теребит его, вызывая стон Квотриуса и короткий всхлип, сдерживаемые изо всех сил, чтобы не дать волю повторному возбуждению, не то высокорожденный брат осердится на несдержанность брата - бастарда своего в ласках, недопустимых перед таким важным занятием, как чародейство над отваром трав, цветов и клубня имбиря..
Вдруг Северус, сам с трудом переводя дыхание от страсти, его охватившей, медленно, словно задыхаясь, проговорил:
- Даю тебе слово высокорожденного патриция, коим я являюсь и во времени моём, овладеть сегодня тобою… брат мой… возлюбленный… Квотриус и… познать тебя вновь… как делал это я дважды… и соделаю вновь, в раз… третий.
Высказав эти слова, он перевёл дух, словно после долгого бега, вдохнул побольше воздуха, шумно, всей грудью выдохнул и объяснил, теперь уже спокойным, ровным, таким… обволакивающим разум голосом:
- А теперь просто не обращай на меня внимания, как на возлюбленного, а относись ко мне, как к чародею главному, знающему. Ты же помощником будешь моим во всех стадиях приготовления зелья.
Северус вымыл руки в уже слегка согревшейся в помещении воде, и они приступили к работе над зельем…
- Режь вот так, нет, не то. Сейчас я покажу тебе, в чём твоя ошибка - смотри, нож следует держать вот так, почти, как бы это сказать, а, вот, почти также, как лежит каменная столешница на этом столе и резать надо с оттягом на себя, так…
- Брат мой Северус, вот, смотри, трава сия под названием: «Слёзы Анурии» нарезана, да так ли, как ты того требовал?..
- Как же вкусно пахнет имбирём, брат мой возлюбленный. Как намереваешься ты использовать оставшуюся, большую часть корня?
- Отдам, как подарок, матери своей, да расскажу, как использовать сей корень при приготовлении ароматных блюд. Себе же оставлю ещё несколько небольших выростов, не очищая их, вдруг Сыворотка Правды пригодится ещё…
- А сам, сам попробуешь ли блюда с имбирным корнем или будешь продолжать есть одни хлебы?
- Попробую. А сейчас, Квотриус, прошу - помолчи и запоминай - девять оборотов справа налево, как солнце ходит, со словами…
- Теперь добавляем в полчаса, как кипящее зелье с травами, видишь, я принёс из библиотеки клепсидру, натёртый кусочек около пятнадцати скрупулусов* * * весом, и помешиваем уполовником, хотя и нужна осиновая веточка, но не припас я её - забыл, глупец неотёсанный, ну да дел у меня сегодня и без того много было - супротив движения солнца двенадцать раз, произнося Nortuum questum, запомнил?
- Позволь повторить всю процедуру, о брат мой возлюбленный Северус, ибо терзает меня страх, что неверно запомнил я её.
- Повторяй, брат мой Квотриус, кстати, вышел из тебя отличный, понятливый, схватывающий знания на лету, помощник. Мне бы таких сту… а, ладно, не будем об этом.
Северус говорил, опираясь копчиком о каменную столешницу и по привычке складывая руки на груди, а левую ногу, как во время нудных лекций о стадии Возгонки старшекурсникам, выдвигая чуть вперёд, но спину держа прямо, как учил его наставник Моальворус с десяти лет и почти до совершеннолетия.
Квотриус на удивление бойко изложил весь процесс приготовления Веритасерума - от подготовки и названия ингредиентов, до заклинаний, произносимых во время помешивания и ни разу не перепутал сторону, в которую надо помешивать зелье при добавлении новых компонентов.
Потом, получив в ответ изумлённую и радостную улыбку старшего брата, внезапно опустил глаза, сказав тихо:
- Теперь зелью предстоит настояться последние неполных два - о, всего два! - часа, брат мой Северус!
Он поднял голову и посмотрел на старшего брата совсем иным взором - зовущим, манящим, притягивающим, как магнит.
- Ты не… забыл… клятвы своей, о Северус?
- Нет, Квотриус,
Старший брат ответил тихо, словно боясь нарушить то предчувствие счастья, что переполняло сейчас их обоих в равной степени.
- Только не будь груб с возлюбленным, сделай всё мягко, осторожно, но страстно, - напомнил Северусу его внутренний голос.
- Идём… сегодня… к тебе.
Северус договорил так же тихо, приобнял растерявшегося от такого явного проявления заботы брата за бёдра, и они молча прошествовали по коридору.
Лишь Карра, проснувшаяся и подвинувшаяся в кажущемся полусне, чтобы Господа могли войти в опочивальню Квотриуса, тут же окончательно проснулась потому, что часто и подолгу спала днём, и привстав на мясистые, но узловатые по-старчески колени, прислонила ухо к двери, чтобы назавтра было о чём посплетничать с другими рабынями, убирающими опочивальни Господ.
Домочадцы же спали на втором этаже, рядом со складом ненужного, старого оружия и пробитых доспехов, которые Малефиций, которому все эти вещи и принадлежали, не спешил выбрасывать, изредка заходя в большую, загромождённую хламом комнату и предавался воспоминаниям вот об этом медном панцире, сильно вмятом в районе сердца рогатиной пикта, которому Малефиций за такое неуважение к собственной персоне проломил череп рукоятью спаты. Или вон о том гладиусе, неугодном богам, хоть и закалённом и обмытом кровью жертвенного петуха, а не каплуна, с которым Малефиция постигали сплошные поражения от когда-то объединённых в борьбе против ромейских легионов объединённых сил ненавидящих друг друга в мирное время народцев уэсге и скотарду.
Последний народец был почти полностью уничтожен, за исключением двух уже оседлых родов, которые не явились на большую битву с легионерами Божественного Кесаря и их союзниками - кочевавшими неподалёку и обложенными данью, присмиревшими к тому времени уэсге - соседями и вечными противниками, как это заведено меж соседей, племенами и родами скотарду.
В итоге последние, за исключением упомянутых родов, которые просто обложили данью, были полностью вырезаны, и лишь всадники привели с собой немногих уцелевших, красивых рабынь маленького, но очень воинственного народца.
И такая судьба - полное исчезновение и ассимиляция, подчас насильственная - ромеями или более сильными соседями - постигла не только бриттские народцы Курдрэ и Скотарду, не говоря уже об истребляемых «Нелюдях» - пиктах.
… Тох`ым лежал на спине, глядя в звёздное, пугающее чёрной опрокинутой бездной, небо, а по груди его текла уже не тоненькая струйка, а целый горячий поток крови. Как только Тох`ым понял, что его рана открылась, он горько усмехнулся, подумав, что за ночь истечёт кровью до смерти, и кончится его страшная, гнетущая душу, три или четыре пальца, или уже пять пальцев раз лет кабала.
Тох`ым физически ощущал, как его тело покидают и без того немногочисленные силы, после сегодняшних пыток и издевательств только резко сократившиеся. Ни остальные рабы с Х`аррэ, ни Нх`умнэ не появлялись - он был один, совершенно один, и он умирал, не плача, не жалуясь, но, напротив, с радостью.
Умереть хотелось, очень, но в сердце осталась одна забота - Х`аррэ и неравнодушный к худощавому, низкорослому, зеленоглазому юноше, больше напоминавшему ребёнка, похотливый Рангы.
Как только навсегда закроются коричневые глаза Тох`ыма, и перестанет биться сердце, которому не хватит крови, чтобы работать хотя бы в пол-силы, Х`аррэ в следующую же ночь будет беспомощно биться и хрипеть, придавленный лицом и грудью к земле весом ненавистного Рангы, а тот будет раздвигать ему плоские, девственные ягодицы и, наконец, проникнет внутрь, причинив злейшую боль, но будет продолжать… Что бывает дальше, Тох`ым не знал.
О, если бы к Тох`ыму сейчас, пока он ещё в сознании и силах, подошли бы рабы с Х`аррэ и проклятым похотливым животным Рангы, Тох`ым, как ему казалось, собрав всю волю, поднялся бы с земли, на которой лежало давно скинутое багряное одеяние - и в смерти не хотел Тох`ым пачкать его, обрушил бы он кулак на затылок Рангы с такой неведомо откуда, но обязательно придущей силой возмездия, что раскроился бы толстый череп Рангы на куски, и вытекли бы глаза и мозги его врага, врага Х`аррэ.
Вот тогда и можно было бы рухнуть вновь на пропитанную уже кровью землю и продолжать истекать живоносной жидкостью, покуда не придёт милосердная Смерть, освободившая бы и тело, и душу Тох`ыма от такого тяжёлого, непереносимого, унизительного для человека с гордостью поругания, как рабство. Кабала у Истинных Людей, Правящих и Миром, и рабами своими одинаково жестоко.
И пришли уставшие и голодные, уже озябшие от выпавшей осенней росы, после разгрузки телеги и раскладывания на траве и земле дома Истинных Людей - гордого племени х`васынскх`, облепленные мошкарой рабы. И были среди них и Х`аррэ - милый сердцу Тох`ыма, и Рангы - ненавистный.
Вот только пришли они слишком поздно - в ушах Тох`ыма уже звучали похоронный шёпот и свисты из-за обильно уходившей в землю крови из развороченной раны.
- Что тут опять разлёгся? Где жратва? - спросил один из рабов.
Тох`ым в последний раз разомкнул пересохшие губы и ответил:
- Я умираю, люди. Забудьте обо мне. А Нх`умнэ ещё не было - можете съесть мою часть жрачки, мне она теперь ни к чему. К завтрашнему утру вас станет на один палец раз меньше.
Х`аррэ, друг мой, дай я попрощаюсь с тобой навеки. Знаешь, когда я горел в лихорадке, собирая хворост, мне было страшное видение - я был очень дурным, злым, свободным человеком.
Знаю, что и душам нашим не встретиться в мире ином - я отправлюсь к демонам страшным, которые отомстят мне за то, что без-душ я на самом деле, а ты - к Мерлину великому и Моргане пресветлой.
Помни, что бы ни произошло с тобой, - Тох`ым скосил глаза на дрочащего, как всегда, на корточках, Рангы, - поминай добром этих богов. Они спасут тебя даже тогда, когда, кажется, и выхода нет. Просто возопи: «Мерлин всеблагой и пресветлая Моргана!», и они услышат и помогут тебе.
Это говорю тебе я - человек, умирающий свободным в душе, но бывший злым и несправедливым, обуянным гордыней в той, иной, свободной жиз…
- Я знаю, Тох`ым, - просто сказал Х`аррэ, и глаза его опечалились пуще прежнего, - я же тоже много, чего помню, но ты ведь стал лучше. Так что я не дам тебе умереть.
Вурдэ, помнишь, ты говорил, что в своём роду лечил людей травами и плодами?
- Ну помню, только Тох`ым твой - уже не жилец. Это как пить дать.
- Сейчас я принесу ему и воды, а старуха Нх`умнэ принесёт всем нам поесть. Поесть надо и Тох`ыму.
Но скажи, Вурдэ, листья какого дерева связывают кровь? Прошу, расскажи мне о нём много пальцев раз как хорошо..
- Да ладно, малыш, совсем заебал ты мне мозги, пойдём, оно растёт на опушках, здесь недалеко. Только рвать листья будешь сам - у меня руки-ноги совсем отваливаются после сегодняшнего денёчка.
- Хорошо-хорошо, Вурдэ, благородный хозяин, как скажешь, так я и сделаю, только покажи мне дерево.
- Да, и листья нужно брать зелёные, а не цветные, как на многих уже деревьях сейчас. Осень ведь же.
Последнее, что запомнил Тох`ым до глубочайшего обморока, в которой он провалился, была пригоршня одуряюще свежей воды и вкус разжёванных кем-то вяжущих листьев, которые этот кто-то упросил Тох`ыма проглотить это месиво, что он из последних сил и проделал.
- Х`аррэ… - выдохнул он.
__________________________________________________________
* Описана действительная геоцентрическая Птолемеева картина мира, согласно которой человечество существовало до открытия Коперника о гелиоцентрическом мироздании Солнечной системы (т. е. с центром вращения - Солнцем, а не Землёй)
* * Расширяющаяся Вселенная с разбегающимися от центра мира галактиками - одна из принятых на сегодня астрономических картин мира.
* * * Один скрупулус равен примерно одному грамму.
Глава 22.
«Господину Директору
Школы волшебства и
магии
«Хогвартс»
Альбусу Дамблдору
от министра магии
магической Британии
Р. Дж. Скримджера
Господин Директор!
Сим уведомляю Вас о крайнем сроке личного разговора, к моему глубочайшему сожалению так и не состоявшегося, с преподавателем школы «Хогвартс» сэром Северусом О. Снейпом, графом, Мастером Зелий и т. д. , а главное - «бывшим и раскаявшимся» по Вашим неоднократным устным и письменным заверениям, Пожирателем Смерти в сроки, не большие… "
- Так, сколько бы отвести старикану времени на выколупывание из укрывища этого несносного Снейпа? - решительно подумал министр магии. - Полмесяца? Нет, и не потому, что я такой добрый, просто мне времени не хватит для осуществления своего плана. А планов у меня ну просто громадьё.
- А-а, наверное, полутора месяцев будет достаточно, но следует припугнуть Дамблдора, этого зарвавшегося «Господина Директора», пока ещё так следует величать его, ну а потом, после того, как я… Не примусь за его директорское кресло вплотную, а у меня ведь все козыри - денежки - на руках.
- Ладно, не вслух, лучше я напишу - «месяца», пускай трепещет, жалкий старикан, затеявший игру лично со мной, мини-и-стром ма-а-гии.
Так, продолжаем писать:
«… одного месяца, начиная с сегодняшнего дня.
Иначе, клянусь Мерлином всемогущим, Вас, Господин Директор, будут ждать очень большие непрятности, связываемые с занимаемой должностью.
С сим остаюсь,
министр магии
Руфус Дж. Скримджер.
P. S. : Настоятельно прошу Вас, Альбус, не отвечать на мой ультиматум, если Вы, конечно поняли, что послание, Вам адресованное, представляет собой именно его.»
- Пока стоит на недельку затаиться, чтобы хитроумный и изворотливый старик не заподозрил меня в тех махинациях, которыми я собираюсь заняться,
Скримджер отослал министерскую сову в Хогвартс и, вольготно откинувшись в кресле, радостно предвкушал обязательную будущую расправу и над Пожирателем Снейпом, процесс над которым будет окрытым, и над неуправляемым Дамблдором, которого тихо и мирно уберёт Попечительский Совет.
Ведь, войдя в кабинет министра, неугодный ему сэр выйдет из него уже в магических наручниках, и его препроводят в камеру в подвале министерства, где, имеются в виду подвалы, конечно, с ним «поработают» доблестные, знаменитые на всю магическую Британию министерские Ауроры.
Нет, особого насилия не будет, просто Веритасерум и парочка-троечка Tormento, чтобы подписал нужный, заранее составленный протокол допроса, где будут изложены «истинные» намерения подсудимого. Это обыкновенная необходимость для того, чтобы склонить судей, уж и не помнивших, когда проводили процессы над Пожирателями, к вынесению правильного вердикта.
- Да, наверное, ещё в войну, когда некоторых собратьев по оружию графа Снейпа брали в плен, - вспоминал Скримждер с ухмылкой.
Он тщательно прожёвывал, наслаждаясь вкусом, кусок тёплого круассана с заварным кремом, такого сладкого. Министр магии был изрядным сладкоежкой и излюбленной выпечкой были именно круассаны.
- Так вот, этот протокольчик понадобится, чтобы склонить правосудие к «правильному» приговору - пожизненному заключению графа Снейпа в Азкабан.
Вся эта муторная процедура, займущая, в зависимости от действительных намерений Снейпа и его выдержки, - продолжал раздумывать Скримджер, попивая крепкий, сладкий чай, - если он окажется крепким орешком, и подпись придётся физически выбивать, неделю, две - максимум, больше он не продержится, всё-таки «белая кость», граф и всё такое, одним словом, аристократ, которому сломай лишь разик его длинный нос, тут же всё подпишет.
Они ж трусливые, эти аристократы… Одним словом, крысы. Все они, в отличие от нас, волшебников с небольшим «стажем», белоручки, и как его только не тошнило на вечеринках у Волдеморта!
А вот пройдёт неделька, и я займусь вплотную многоуважаемыми членами Попечительского Совета Хогвартса - это удобно и практично - по крайней мере в нём есть двое хорошо себя зарекомендовавших после так называемой Последней Битвы, послужившей, по иронии судьбы, началу гражданской войны,развязавшейся ровнёхонько через полгодика. Меня интересуют не ввязавшиеся в неё, а срочно вышедшие из игры следующие именитые, в своём роде, так сказать… зарекомендовавшие себя, персоны.
Первый, это лорд Люциус Малфой - тёмная лошадка.
У меня есть агентурные, неопровержимые доказательства, он питает уже давно более, чем дружественные, но неизвестно, разделённые или нет, чувства к носатому графу. Чего стоят только драгоценные подарки, которыми лорд Люциус Малфой старается задобрить графа Снейп.
И второй - простой, как вышедшая из употребления метла, на которой теперь не долетишь даже до ближайшей пекарни, как гласит пословица, недалёкий, туповатый - то, что нужно! - сын мясника, магглорождённый Уолден МакНейр, сумевший затесаться аж в сам Ближний Круг.
Думаю, они быстро поведутся на простой подкуп против старикана Директора, до сих пор, будто в стране война, возглавляющего свой подпольный кружок под громким названием «Орден Феникса», вот, правда, незадача - неизвестно ничего об этом самом грё… Ордене и его количественном, да и что тут говорить, качественном составах ёбаных подпольщиков. И вообще ничего о его теперешней деятельности. А мне-э, мини-и-истру ма-а-аги-и, о-очень бы хотелось знать… чем занимаются подпольщики в мирное-то времечко.
С остальными членами Попечительского Совета нужно будет работать строго индивидуально, может, они сейчас и не настроены против Дамблдора…Но будут, будут обязательно!
Моя же задача, как политика, - Руфус принялся за следующий круассан с шоколадом, - предоставить им абсолютную, слегка, конечно, подправленную, как надо мне, правду об укрывании да и вообще, содержании на должности профессора Хогвартса Пожирателя Смерти, позорящего своей чёрной тенью - он ведь всегда ходит в чёрных мантиях - честь всего остального, не находящегося под каким-либо подозрением в нелояльности власти преподавательского состава школы.
Ведь почему я так уцепился за этого, Мордреду его в зад! - Снейпа? Вот если бы сидел он тихо в своём замке, говорят, весьма приличном, питался бы из собственных закромов, а говорят, они весьма обширны, ну, может и в свете появлялся - это на его разумение, а не лез бы учить уму-разуму детишек неиспорченны… А я верю в их целомудрие и невинность - сам расстался с девственностью только после Хогвартса, чтобы не писал этот зазорный старик о настоящем поколении студентов - ну вот не правда всё это! - министр шумно отхлебнул из чашки.
Скримджер на пять минут, не больше, ибо время политика дорого, погрузился в приятное воспоминание об избавлении от невинности в дорогущем борделе, позабыв о своей малопривлекательной внешности с мелкими, будто смазанными чертами лица.
- Так вот, я бы и не взялся за графа-то нашего вовсе. На фиг он бы мне тогда сдался!
А сейчас, имея в запасе приличное количесво галеонов из бюджетного фонда государства - а кто их считает - мои же бухгалтера! - не своё же жалование тратить, и около полутора месяцев времени в запасе, можно кого угодно убедить в том, что белое - это чёрное и наоборот. Так что, все они моими будут, голубчики - Попечители, никто даже от лишнего сикля не откажется, тут же речь будет идти о тысячах, ну, или сотнях, галеонов, в зависимости от сговорчивости того или иного типчика. Но казённые, а не свои деньги тратить легко. Тем более, что на святое дело избавления самого Хогвартса от пачкающей его тени Пожирателя и укрывающего его, злостного нарушителя всех законов об образовании Директора!
И пойдёт старина наш Дамблдор, изгнанный подавляющим большинстом господ Попечителей, далеко и надолго, да в свой маленький домишко - доживать, коротать годы свои старческие, - размечтался Скримджер.
Он расслабился, вытянул ноги и запрокинул руки за голову, сцепив их и потягиваясь после вкусного перекуса.
- И перестанет мозолить мне глаза своей - да! - подрывной деятельностью и препирательствами.
А на его место место хоть кого хочешь из Попечительского Совета назначай, то есть, тьфу, типа выбирай. Я бы предпочёл Малфоя - он и хитёр, и изворотлив, как старикан, но прошлое его нечисто, что не даст ему права быть Хозяином Хогвартса без моего на то дозволения, а я такого дозволения, уж не дурак, не дам, и станет Хогвартс управляемым непосредственно мной.
Малфой ведь - такой красавчик, хоть и, говорят, изрядно поцарапанный в своём же имении во время Войны! Хоть и не был, и не принимал, и не участвовал ни в одной из военных операций Пожирателей - дружков своих.
И кто его так?..
… Они стояли в тёмной холодной опочивальне не как молодые, страстные, преисполненные огня в крови, тянущиеся друг к другу, как магнит и железо, любовники, а как целомудренный жених и невинная невеста, чуть поодаль, всматриваясь в лица, словно ожидая некоего сигнала, позволившего бы им любить.
Почему они не обнимались и не целовались жгуче, а стояли вот так и ждали? Никто из них не знал. Шли минуты, прошло, по внутренним часам Северуса, около получаса, а они всё стояли, всматриваясь - один - в матово поблёскивающие, а второй - в сияющие, изо всех сил сдерживаемой страстью, в остальном одинаково чёрные глаза. Глаза, которым одним только и позволено было любить.
Наконец, первым не выдержал Квотриус и встал в пол-оборота к Северусу, теперь было видно на фоне окна, как он дрожит - мелко, нервно, словно призывая брата положить конец его внутренней муке. И Северус на одеревеневших от долгого, неподвижного стояния ногах, подошёл к брату сзади, прижался к нему и обнял его за бёдра. Квотриус тотчас же затрепетал ещё сильнее.
- Что с тобой? Ты боишься… той боли? - спросил Северус.
- О, нет! - горячим шёпотом заверил его Квотриус. -Не боли боюсь я, да и она должна быть слабее, но не о ней речь…
- О чём же?
- О ком! - яростно и страстно выкрикнул брат. - О тебе, душа моя, лунный камень, жемчужина! Отчего так долго не подходил ты ко мне?! Стал я вдруг противен тебе?! Отчего?! Отчего ты так мучаешь меня?
- Нет, возлюбленный мой, вовсе не противен ты мне, отнюдь, но желанен свыше меры, - всё так же, на ухо, прошептал Северус. - Я ждал, когда… ты подойдёшь ко мне, вот и всё. А ещё любовался тобою, просто, как прекрасным изваянием из плоти и крови, с чудесными живыми глазами.
- Ты… Ты жесток, о, душа моя. Ты же знаешь, что никому не положено приближаться с… такой целью к Господину дома против его на то изволе…
- Помолчи, Квотриус, и подумай - откуда мне - пришлецу из далёкого будущего знать все тонкости обхождения с тем, кем я не по праву считаюсь, - шептал Северус.
А сам, быстро сообразив, в чём дело, коснулся источника раздражения молодого человека - его давно уже восставшего мужского достоинства.
Несколько, всего пять или шесть движений, и семя пролилось на землю, а Квотриус словно бы обмяк в объятиях Северуса, сейчас просто снова обхватившего брата за бёдра и всё так же жарко прижимавшегося всем телом, упираясь восставшим пенисом ему в ягодицы, что вызывало чувства и смущения, и стыдливости, и желания, сжал их ему и начал целовать его шею сзади, проводя кончиком языка прихотливые дорожки из-под корней коротко подстриженных волос к выступающему позвонку. Затем Северус довольно чувствительно прикусил мочку младшего брата, отчего тот сначала дёрнулся, а потом застонал грудным голосом, каким-то пряным от очень сильного желания, вновь охватившего его с большим жаром и необъятностью.
Северус только сейчас почувствовал, как возбуждён сам и как горит всё тело - оказывается, ему давно уже стало жарко, как… как в первый раз. И он, разомкнув руки, легко развязал пояс и скинул тунику на ложе, а затем повернул Квотриуса, как неподвижную куклу, к себе лицом и раздел его тоже.
Тут брат словно ожил и страстно вжался в тело Северуса, целуя его опущенную голову, лаская его лицо нежнейшими прикосновениями подушечек пальцев, обрисовывая черты, брови, веки, как это делал сам Северус совсем недавно - этой же долгою ночью, всего пару часов назад, не больше.
Забыв напрочь о саднящей ранке на кончике языка, он облизывал им губы Северуса, а потом, словно бросившись в ледяную реку, так горела кожа под руками ласкающего Квотриуса брата, погрузил язык в глубину рта Северуса, обвёл контуры его зубов, таких странно неправильных, подлез под корень языка брата и поласкал только им обоим известное местечко, выпил слюну Северуса, горьковато-сладкую, дурманящую разум, отдающую неведомыми, словно бы очаровывающими всего младшего брата ароматами, пьянящими не хуже неразбавленного вина и затеял игривую борьбу языков.
Северус ввязался в неё с большой охотой и победил Квотриуса, оказавшись теперь в его влажной пещерке, облизывая изнутри щёки, такие мягкие и скользкие, безупречнейшие зубы, и также отблагодарил брата интимной лаской под языком, выпивая, глотая выделяющуюся сладкую, как дикий мёд, но непротивную Северусу - известному ненавистнику сладостей, а, напротив, весьма прельстивую и даже вкусную слюну. Слюна Квотриуса имела и небольшую солёность, приятно гармонирующую с зашкаливающей, горячей, растворённой сладостью его интимного местечка во рту.
Квотриус по привычке запрокинул голову, подставляя шею спереди для поцелуев и ласк, но успел увидеть, что Северус смачивает в слюне указательный палец и задрожал от нетерпения - он знал, что сейчас будет происходить, но, кроме секундного трепета и тихого стона, ничем не выказал своего ожидания. Северус же поцеловал, захватив много кожи с правой стoроны шеи Квотриуса, и стал посасывать её, впервые решив поставить метку страсти на возлюбленном, сам же введя уже второй палец в его анус. За вторым пальцем с небольшой задержкой из-за весьма ощутимого поцелуя с благодарным Квотриусом, последовал и третий. Младший брат захрипел от предвкушения чудесной предстоящей, а, впрочем, уже начавшейся захватывающей игры пальцев Северуса внутри.
Пока старший брат вновь увлечённо занялся прерванным поцелуем, засосом на видном месте - шее Квотриуса, его пальцы уже вовсю поигрывали с простатой брата младшего. Квотриус громко вскрикнул и дёрнулся задом, насаживаясь поглубже на пальцы, выполнявшие столь сладостную миссию.
Вдруг он стал так покачивать бёдрами, что пальцы с натираемым «орешком» стали плавно кружить в его сфинктере и там, внутри. Младший брат почти закричал, но остановился, перейдя на тот же хрип, что и несколько минут ранее. Это подсказало Северусу одну идею, которую он возжелал реализовать, оказавшись в Квотриусе.
Покружить там, внутри, но не пальцами, а пенисом. Что-то из этого получится и выйдет ли эта задумка, ведь анус брата так узок.
- Пора, - решился Северус.
- Ложись на ложе, как женщина, на спину, а ноги немного разведи в стороны - я лягу сверху, почти прижавшись к тебе.
Изумлённый, даже встревоженный взгляд матовых глаз был ответом Северусу, но тот успокоил брата, сказав:
-Сие есть только начало, поверь мне - это… э… должно быть, прекрасная поза для соития двух мужчин. По крайней мере, наслышан я о ней весьма много.
И опять Северус, разумеется, умолчал о своём информаторе - Люпине в состоянии большого подпития, рассказывающем очередной похабный анекдот, как перепились два мужика, а потом не смогли трахнуться в этой позе потому, что тот, кто лежал снизу, стукнул ногой по плечу верхнего так, что тот сначала заорал благим матом, который Ремус тщательно воспроизвёл, так как в этой непечатной фразе и была суть анекдота, а потом мужики заснули и с утра не смогли понять, как оказались в одной постели, потому как оба были чистой воды натуралами.
… Образ Люпина, даже Ремуса-из-так-напугавшего-Северуса-видения почти померк в сознании Снейпа, а зря - Ремус-то очень даже скучал по своему другу и собутыльнику, и оставалось всё меньше надежды, что тот вернётся до следующего полнолуния, а, значит, ему придётся аппарировать из обжитых апартаментов в Хогвартсе, с окраины Хогсмида - их с Северусом заветного, безлюдного переулочка - в свой маленький домик с большим подвалом и прочной клеткой в нём. Но, может, профессор Слагхорн изобразит нечто похожее на Аконитовое зелье Северуса? Ведь специально учился старик Гораций у Сева…
… Квотриус, объятый желанием поскорее заполучить внутрь себя пенис брата, кажется, готов был на всё. По крайней мере, он беспрекословно выполнил то, что сказал Северус, лишь расширенные от изумления происходящим, словно во сне - сейчас его будут брать, как женщину! - выдавали тревогу и волнение Квотриуса, сейчас более обычного объятого жаждой соития и вожделением, ей сопутствующей.
Северус осторожно опустился лёгким, тонкокостным телом на пружинящее от через день, при посещении терм, подкачиваемых на стадионе мышц, и впервые подумал:
- «А смогу ли я подняться на вытянутых руках, удерживая тяжёлые ноги Квотриуса на плечах? Да ведь ещё и двигаться надо активно.»
Но потом страсть от близости мгновения единения с братом, превращения в единое целое четырёхруко-ногое чудо овладела его рассудком, вытеснив ненужные сейчас, слишком рациональные мысли вон из головы. Даже блока ставить не потребовалось - они ушли сами по себе, растаяв бесследно в огромном желании доставить брату наисладчайшую радость от близости.
- А теперь, возлюбленный, забрось ноги мне на плечи так, чтобы колени твои оказались бы согнутыми на них. Видишь, я вовсе не собираюсь овладевать тобой, как женщиной. Разве пробовал ты… так овладеть Каррой своей?
- Нет.
Квотриус выдавил короткое слово сквозь зубы от одного упоминания ненавистной ему женщины, которую они, входя, к тому же ещё и забыли отослать, а это - большая ошибка братьев.
Теперь эта негодная старуха, наверняка, подслушивает каждый их шёпот в надежде расслышать хоть что-нибудь из-за тяжёлой буковой двери, и ведь обязательно услышит, как уже слышала вскрики, хрипы и стоны его, Квотриуса, а не молчаливого даже в страсти брата Северуса - стоика.
- Прошу, нет, молю, Северус, возлюбленный брат мой, не сдерживай пыл свой, как не делал ты сего вчера утром ранним, пускай старуха слышит наши голоса, слышит, что оба мы - понимаешь? - оба, не боимся злословия рабов, но презираем их.
- Так разве грязной рабыни ради должен я вскрикивать, стонать горячо и кричать имя твоё на пике страсти, о, неразумный мой Квотриус? Что ты такое говоришь? Иль обидеть ты хочешь меня?
Да, буду, буду я делать сие, но ради нас тобой, и только. Такой ответ устраивает тебя?
Да закидывай же ноги поскорее - я так хочу овладеть тобой, и представить себе ты даже не можешь.
- Представь, могу, но хочу я точно с такой же страстью отдаться тебе.
Так?
Закинув ноги точно и сразу спросил Квотриус, и легли они на плечи Северуса, но, вот странное дело - он не почувствовал тяжести мускулистого, довольно широкоплечего младшего брата, хотя тяжесть должна была быть неимоверной.
- Так, а теперь держись за меня ногами крепче, я начну подниматься на руках.
- Прошу, не говори больше, а то, словно бы, учишь ты меня, как дитя несовершеннолетнее, а ведь я всё уже понял.
Северус молча проглотил угаданную Квотриусом - любящим сердцем - свою должность и привычку, иногда, действительно, вот, как сейчас, совершенно неуместную, и, внутренне коря себя за допущенную слабость, довольно быстро встал на руки, упёршись пальцами ног в скользкий шёлк, которым покрывались ложа Господ. Это было состояние неустойчивого, но всё же, равновесия, так необходимого Северусу, чтобы можно было раскачиваться всем телом, входя в Квотриуса и на мгновение покидая его. К тому же, хотелось бы воплотить задуманное вращательное движение.
Северус посчитал, что во время прелюдии достаточно хорошо растянул брата, в чём тот активно помогал ему, даже слишком активно, а потому вошёл в его подходящее непосредственно для прямого вхождения в такой позе отверстие, но не сразу на всю глубину, а лишь на величину головки. Той самой «шишечки», которая так часто фигурировала в анекдотах Ремуса но сейчас, как и в первый и в последовавший разы, было не до пошлых историй и не до смеха. Северус с братом творили магию любви, оба будучи магами, а это значит, что и удовольствие друг от друга они получат поистине волшебное. Опять же Ремус рассказывал байки о соитии с мужчиной - магом, от которого теряют голову даже самые прожжённые в амурных делах магглы - и мужчины, и женщины.
Квотриус заёрзал и застонал, отрывисто дыша.
Старший брат вошёл глубже, на половину ствола, слегка вращая из стороны в сторону своё орудие внутри брата - у него получалось… кажется.
Да! На этот раз раздался глухой двойной стон - Северус и не думал, что это лёгкое вращение внутри брата придаст настолько ослепительный в буквальном смысле слова эффект даже ещё и не соитию - у него перед глазами заиграла вспышка ветвящейся многими корнями от главного ствола, ударившего в землю, молнии той поздней вечерней грозы, самая яркая вспышка, после которой небо словно бы разорвал, как плотную бархатную ткань, раскат закладывающего уши грома. Так явственна была эта картина, что Северус, любивший сильную грозу сверх меры, вновь словно бы ощутил запах озона, наклонился и впился в рот Квотриуса страстным, сжигающим их обоих поцелуем. От Квотриуса удивительнейшим образом пахло послегрозовым воздухом.
Во время поцелуя Северус почувствовал, что брат его расслабил кольцо мышц и ловко проскользнул внутрь, в горячую, уже ждавшую его влажную, скользкую, податливую, манящую глубину.
… Он совершал невозможное, доводя обоих до грани, но не давая так скоро эту грань переступить, продлевая изощрённое удовольствие.
Оба брата совершали плавные полукруги бёдрами, а потом Северус дошёл и до полных кругов. Брат бился под ним, словно в горячке, широко раскрывал рот, из которого не доносилось ни звука, только странные хрипы, что было так непохоже на обычно громко стонущего или кричащего Квотриуса.
А Северус, наоборот, и стонал, и кричал, словно бы против собственной воли, и выкрикивал долгое, как эхо:
- Кво-о-три-и-у-у-с!
И не зазорно вовсе было Северусу выкрикивать имя единственного своего за всю долгую жизнь возлюбленного. Теперь сердце его пело, и хотелось бегать нагишом по Сибелиуму и кричать на каждом перекрёстке:
- Я-а лю-у-блю-у-у те-э-бя-а, Кво-от-ри-и-у-у-ус!
И, кажется, он и вправду несколько раз прокричал эту фразу потому, что ответил ему предательски дрожащий от подступивших слёз наслаждения голос Квотриуса, непривычно сиплый и тихий:
- Я люб-лю те-бя, Се-э-ве-э-р-у-у-с-с!
Северус тут же наклонился и стал зацеловывать прекрасные глаза брата, высушивая их губами, проводя языком по еле различимым дорожкам на щеках, уходящих к вискам, а потом с силой пососав мочку уха Квотриуса, чтобы утешить его этой лаской, прикусил, заставив того забыть о слезах - так вот, что хрипело в груди Квотриуса, когда не мог он издать ни звука! Это были первые с раннего детства слёзы никогда не плачущего воина, потом легионера, потом всадника Квотриуса. Он не плакал даже, когда получил тяжёлую рану в пах, незащищённый лориком, рану от копья пикта, оружия с тупым, рвущим внутренности, каменным наконечником. Это было просто очень больно. Очень, но он не заплакал, а убил того Нелюдя, проткнув его насквозь тяжёлой спатой.
А теперь это были слёзы от невыносимого, удивительного в своей прелести вращения пениса высокорожденного брата, его превосходного орудия внутри, приносящего не боль, не смерть, но состояние, схожее с полётом человека - птицы Такого высокого, что люди и не видны вовсе, лишь городок Сибелиум весь, как на ладони и разноцветные четырёхугольники разных цветов и форм. Квотриус догадался, что так выглядят поля колонов. А ещё он видел золотистые леса, ещё с прозеленью, и леса эти простирались во все стороны до самого горизонта.
О, что это мелькает там, далеко на западе? Неужли Внутреннее море? Неужли он, Квотриус, взлетел так высоко? Как же было не расплакаться от такого зрелища и сводящего с ума сверления где-то в теле, постоянно задевающего простату при вращении их обоюдном с божественно прекрасным сейчас, таким молодым, страстным, источающим запах неведомых трав и цветов, Северусом.
Теперь же, освободившись от слёз, и младший брат добавил свои стоны, всрики и выкрикивания любимого имени, составив прекрасный дуэт Северусу.
Голоса их не были истошны или звероподобны, даже, когда они рычали от страсти, нет - они были похожи меж собой, безыскусны и искренни, в них не было ничего от грязной похоти разврата в термах или лупанарии, ибо были полны неизбывной, прежде всего, любовью и, конечно же, утроены были страстью, волнами попеременно, то приливно подкатывающей почти до самого края скалистого брега, то отходящей, давая передышку им обоим, чтобы были силы на продолжение любовного действа, словно бы в вечерний, прекрасный, отливающий всеми цветами заката, нежный отлив, обнажающий, одуряюще пахнущие морем, его естеством, водоросли и раковины..
Наконец, изнемогли оба брата от любовной лихорадки, и Северус взял в руку головку пениса брата, а сам ещё продолжал двигаться в нём без остановки, рука же его двигалась вместе с телом, и Квотриус излил семя себе на живот и грудь, а Северус в тот же миг кончил внутри брата и свалился без сил на ту сторону ложа, что ближе к стене опочивальни.
Квотриус, всё это время не давая ногам беспомощно повиснуть на щуплом брате, удерживал их прессом, не сдержавшись лишь в момент семяизвержения, отчего и упал Северус, словно серпом жены колона подкошенный.
Только сейчас, с уже завалившегося на бок Северуса, младший брат снял ноги и, отдыхая, с преогромным удовольствием вытянул их, давая волю мышцам живота. Но тяжесть в мышцах живота прошла почти мгновенно и незаметно - таким полным сил физических был Квотриус даже после долгого напряжения. Всё его тело приятно дрожало от уже отступающего оргазма, занёсшего его в Эмпиреи, так, что взлетел он над землёй, птице уподобясь, но оставаясь человеком.
Несколько минут, всего несколько долгих минут, таких приятных и лёгких, словно бы скинули с братьев невидимую, но очень ощутимую тяжесть, отдыхали они, лёжа на спине. Квотриус втирал в кожу семя, а Северус, внезапно повернувший голову и взглянувший на то, чем так сосредоточенно занят брат, успел найти несколько нерастёртых ещё капель, быстро повернулся лицом к Квотриусу и, шутливо пригрозив тому пальцем, слизнул капли ещё тёплой, несмотря на довольно ощутимую теперь потными телами прохладу в комнате, сладковато-солоноватой спермы.
Но одеваться братья не торопились - обсохнув от пота и продрогнув, бросились они снова в объятия друг к другу, торопясь с заново вспыхнувшей, но не такой томящей страстью, какую чувствовали оба до соития, а лёгкой, весёлой, целоваться и ласкать необласканные ещё тела - шеи, грудь, животы.
В этих действиях большую сноровку имел, как ни странно, ещё недавний девственник Северус, а не познавший женщину в шестнадцать лет Квотриус. Воображение Северуса - образованнейшего человека своего времени - века уже двадцать первого - было развито лучше, чем у хоть и начитанного, но в остальном необразованного Квотриуса.
Поэтому-то и знал Северус эрогенные места на теле мужском лучше Квотриуса, также часто ласкавшего, по-юношески, без прелюдии - сразу теребя пенис свой и мастурбируя. В этом заключалось отличие его простых, неискусных ласк пениса от зрелого уже в «своём» времени Северуса, которому нужно было возбудить себя для достижения оргазма
Квотриус и в этих ласках шёл на шаг позади старшего брата, сначала просто тая в его таких умелых («И откуда? Неужели все маги знают об этих приятных местах с самого рождения?») руках, ведь его Северус не был ни с женщиной, ни с мужчиной, как он сам говорил, а Квотриус верит каждому слову своего брата, потом повторяя каждое движение за ним вслед, отчего Северус так соблазнительно говорил: «Ах-х!» или стонал, иногда даже взрыкивая от вожделения.
Заключением же их ласк был внезапный, самостоятельный, сделанный Квотриусом, но по образу сегодняшнего сотворённого Северусом перед варкой магического зелья, поцелуй в пупок, отчего произошло воистину неожиданное - Северус прижал изо всех сил голову Квотриуса к своему животу, поощряя того на повторный, более долгий поцелуй, который был незамедлительно свершён.
Квотриус по наитию добавил ещё от себя посасывание нежной плоти и под конец, когда Северус уже почти кричал, прикусывание нижнего края кожаного углубления. Северус отпустил руки, а сам выгнулся дугой, выкрикивая нараспев: «Я люблю тебя, мой Квотриус! Пуще жизни люблю!».
Потом в неистовстве страсти от одних только ласк высокорожденный брат перешёл на совсем непонятный Квотриусу язык с очень мягким, почти не произносимым «Р» и полным отсутствем «Ц». В остальном же язык был и мягок, и резок одновременно, в зависимости от интонации, с которой тщательно выговаривал слова Северус.
- Наверное, это родной язык Северуса. Странен мир, в котором не говорят на ромейском языке, - подумал Квотриус.
Самому ему, тогда, на кухне перед варкой магического зелья до крайности возбуждённому, хотя и кончившему минуту назад, но не смеющему в те мгновения и мечтать о большем, поцелуй в пупок показался хоть и странным, но возбуждающим, однако не до такой, казалось, неестественной степени.
Надо запомнить - это - любимое место Северуса на его теле, а вот мне больше нравится, когда он пощипывает, сосёт и прикусывает мои соски.
И Квотриус напомнил о себе самым непосредственным образом - положив оба напряжённых кулака Северуса себе на соски. Мол, вот они - для тебя одного - в полное пользование. Делай с ними, что тебе угодно.
Северус мгновенно пришёл в себя, а заодно и понял, где эрогенная зона у Квотриуса, начав теребить розовые, маленькие, напряжённые пуговки, прокатывать их между пальцами, пощипывать и вообще совершать всё то, о чём Квотриус и мечтать не смел, ведь у него не было привычки ласкать своё тело. Потом стал Северус, улёгшись на живот брата младшего, посасывать их, прикусывать и сводить с ума Квотриуса уже в который раз за эту ночь. Но у Северуса появилось желание отблагодарить брата за поданную идею, которая, воплотившись, принесла им обоим столько наслаждения.
Пока Квотриус летал в видении пришедшем к нему от необычайного соития, Северус наблюдал грозу. И так ему была приятна её нескончаемость, грозы, которую вызвал он сам, как заклинатель дождя. Сверкали молнии и били в землю, невысоко над которой парил сам Северус, и он купался в освежающих горячее тело струях, и гром постоянно звучал в ушах потому, что молнии - прекрасные, ветвистые, сильные били в бескрайнее тёмное поле постоянно, озаряя его фрпагменты с полёгшей под дождём травой и цветами, небольшими кустиками.
Молнии приносили с собою грозовой озон - яд, но Северус, кажется, испивал его до дна, как привык это делать, но ему от этого яда становилось только всё легче дышать грозой, питаться её вспышками и громами, как невиданным, неведомым, неиспробованным ещё, недоступным ничему, кроме обоняния, лакомством.
И снова переплелись двое братьев в объятиях, и стал целый мир тесен им, так велика была сила их обоюдного чувства, любви разделённой, одной на двоих.
И пропели третьи петухи, знаменуя, что пора уже было встать, умыться и поесть, облачиться в доспехи, препоясаться мечами и помолиться перед Пенатами и Ларами за счастливое возвращение в дом.
Уже наступила пора попрощаться с Вероникой Гонорией, остающейся, как временная Госпожа дома, за главу семейства - своего сына - чародея и взойти на квадриги.
… К сожалению Вероники, ни разу ни словом, ни жестом не проявленному, высокорожденный сын и Господин дома связался с этим полукровкой - сыном сдохшей рабыни, ненавистной любимицы мужа - на протяжении двадцати двух лет! - лучших лет жизни самой Вероники - её расцвета, как женщины.
Наверняка, наложница была колдуньей, решившей, чтобы уйти от гнева богов, сменить религию, имя даже сменив, дабы не нашли демоны Аида душу её, всего лишь погрузившись в большом чане в воду с головой - подумаешь, подвиг!.. А вот теперь терзается она в своём христианском Посмертии за колдовство своё, ко супругу моему применив его, околдовав красотой кажущейся её самой и сына её - выблядка, коий оказался столь гнилым изнутри, что с братом - высокорожденным сыном моим! - ложе делит вот уже третью нощь. Да и вряд ли в походе отойдёт бастард от сына моего драгоценного, вернувшего меня супругу моему, колдунью же изогнав восвояси.
… Но, несмотря на столь долгое опоздание, неохотно разошлись братья, всё целуясь и не выпуская друг друга из объятий, столь крепких, что, казалось, никогда братья не насытятся близостью обоюдной.
… До трапезы торопливо одеваюсь в неизменные рубашку, сюртук и брюки, оставляя жилет, как совершенно ненужную в походе тряпку, в опочивальне. Наполняю до горлышка большую кожаную флягу кипячёной, хоть и затхлой, водой, из ведра, где осталось ещё с половину ёмкости.
Так, эту воду надо приказать рабам вылить и вымыть ведро, не то будет в опочивальне разить болотом. Со второй флягой, поменьше, спешу на кухню, где вливаю в неё худо-бедно настоявшийся Веритасерум, ну да же ещё ехать и ехать до этих х`васынскх`, вот и настоится получше.
Труба уже зовёт, мы с братом, страшно голодные и усталые одновременно, наскоро съедаем лишь немного хлебов, но я, разумеется, ем его всухомятку, не запивая такой соблазнительной, свежей, вкусно пахнущей, ключевой водой. Папенька, уже в сияющих новых латах и палудаментуме, о котором я читал в монастыре Святого Креста - вот, даже плащ в хронику попал! - подносит мне большой рог с вином из Галлии, из которого я, не морщась, отпиваю небольшой глоток. Видно, это обычай или закон такой ромейский для воинов, покидающих родной дом и уходящих в поход - не знаю, не читал.
Квотриус, зная, что губы мои касались рога, с удовольствием выпивает невкусное, кислое, зелёное вино, которое для младшего брата слаще мёда - ведь отпил его и Господин дома, что б меня Мордред побрал!
Папенька выглядит настолько внушительно, что поневоле думаешь о нём, как об «отце», да он ещё и со шлемом в руке, украшенном перьями лебедей - до привоза африканских страусовых перьев в Сибелиуме и даже в Вериуме никто не догадался - видно, слишком неприбыльно дело это и опасно. «Отец» вызывает красивых рабынь лет по тридцать - тридцать пять с фирменными носами, впрочем, небольшими. У них в руках - чистая одежда и воинская обувь - кроваво-красная туника для Квотриуса и высокие кожаные ботинки со шнуровкой, на толстой подошве.
«Отец» опять недовольно смотрит на мою чистую, но многослойную, в его понимании, как у женщины, «варварскую» одежду. Ещё на руках у рабынь - алые короткие плащи - сагумы - с серебряными, отчищенными песком до блеска, фибулами. Женщины с поклоном до земли отдают нам их. Квотриус делает рабыням полупоклон, и это рабыням! Верно, они его любимые сводные сёстры, и он таким образом выказывает своё почтение к более старшим его женщинам - полукровкам.
«Отец» призывает сильных рабов уэскх`ке, которые в опочивальнях помогут нам надеть лорики и поножи, пока что шлемов не одеваем - тяжёлые очень, но войлочные подшлемники вскоре облекут наши головы и шеи…
После облачения в доспехи, которые не кажутся мне тяжёлыми, но я знаю, что это только пока, Малефиций внимательно осматривает амуницию сыновей.
- А что это за меч такой невиданный, о сын мой законный Северус?
«Отец» спрашивает меня, пристально глядя, как я достаю и снова убираю в кожаные ножны, проверяя, легко ли вынимается меч. Моя тонкая, изящная, трёхгранная рапира, скованная по всем правилам закалки дамасской стали простым, но исполнительным колоном с обычным мальчишкой - подмастерьем, да благословит их Мерлин всемогущий!
Ножны к рапире были сшиты рабынями по размерам, которые передал им вчера Квотриус во время отсутствия высокорожденного брата, как он и просил, расставаясь с младшим братом перед чуть не сведшим Квотриуса с ума длительностью неведомого путешествия в лес и… некую очень дальнюю, чужую библиотеку.
- Это рапира, о, высокорожденный патриций и доблестный полководец, удостоившийся золотой фибулы и палудаментума от самого Божественного Кесаря…
… Вдруг Квотриус поворачивает голову, и на шее его виден знак любви страстной, которые ромеи не ставят свободным людям на заметные места.
Кто посмел?.. А-а, Северус развлекается с братом-бастардом.
Но почему он отметил Квотриуса, как раба? Ладно, не время сейчас выяснять интимные подробности их похабных случек, тем более, что рабская отметина будет скрыта подшлемником, и никто из легионеров, которые и сами не покойной Нины - Нывгэ, как бишь их, а, аггелы, и слова сказать не посмеет…
… - Итак, да поклонимся и помолимся Пенатам и Ларам, дабы оберегли они дом Господина нашего Снепиуса Северуса Малефиция! - пророкотал голос «отца».
И вот мы трое, уходящие в поход на х`васынскх`, в земли восточные, до кочёвки ближайшей которых ехать не менее четырёх часов без перерыва, стоим в отцовской опочивальне. Но добираться будем значительно дольше, ведь так и лошадей запалить можно, хоть и едут легионеры не на обычных колесницах, а на боевых квадригах. А ещё меня давно развлекал вопрос - что изображено на фреске в комнате Папеньки? Оказывается, я был прав в своих догадках - изображён Гименеус, Крылами Осеняющий Союз. Это я такой умный, что догадался об изображении бога Союза, он же такой страшный здесь, на стене. И как только Папенька спит спокойно, да не один, под изображением такой страхолюдины? Да, с художествами в этом доме явно плохо.
В дорогом, изукрашенном резьбой и инкрустацией золотыми пластинками с драгоценными камнями, раскрытом ковчежце стоят вырезанные очень древней, неловкой ещё рукой грубые истуканчики в подобиях туник и тог из настоящего шёлка, такого истлевшего, что вообще неясно, как они ещё держатся на божках с захватанными молящимися по обычаю головами, на которых было уже не различить лиц, да и были ли они вырезаны?…
Боевые квадриги давно уже стоят на главной дороге, повёрнуты их дышла и морды лошадей на восток, внутри каждой - по заждавшемуся военачальника легионеру с некстати задержавшимися сыновьями - любовниками («Что б их души ламии… да ладно, не буду проклинать…»).
Легионеры в полном вооружении, с пилумом* , двумя короткими метательными копьями, спатой* * или гладиусом и большим четырёхугольным щитом за спиной. Всё, вроде, как всегда, все вооружены нормально - не пропили, значит в таверне, казённое оружие, и на том - слава Марсу - Воителю Грозному и покровителю воинов ромейских! Возничие на местах, и тоже при оружии.
… Я вспоминаю из прочитанных книг, что солдаты Божественного Кесаря попросту отбрасывают тяжёлый щит, если в нём засело варварское тяжёлое копьё с длинным, почти с два кубикуса* * * длиной железным наконечником, но вражеские дротики и стрелы, попавшие в щит, обрубают, не стремясь так скоро остаться без него.
Возничие, тоже в доспехах, вооружёны пращами, луками и дротиками для метания в толпу, чтобы расступались наглые варвары перед благородными животными, не раня их, как это наблюдается в дикарских обычаях. А позади должен поехать обоз - тяжело гружёная запасами продовольствия телега, в которую впряжены быки, так те быстро уж никак не побегут, а не оставлять же обоз поодаль? Несколько лёгких колесниц в арьергарде - прикрывать продовольствие.
Вот и придётся добираться целый день, с двумя привалами - в полдень и ввечеру, а к ночи подойти к кочёвке на относительно безопасное расстояние - всё равно»отец» ночной дозор выставлять будет, да и встать на ночь лагерем, раскинув шатры, по обычаю пугая варваров заранее своей организованностью да многочисленностью.
- Да здравствут Император!
Дружный хор мужских голосов прозвучал и отозвался эхом от стоящих по всему Сибелиуму вдоль кирпичной дороги усадеб. Дороги, сейчас запруженной небольшой армией с настоящим обозом и авангардом. Первыми стояли три квадриги без воинов, в первой из которых дюжий возничий удерживал испугавшихся возгласа сотни голосов, коней, обеими руками натягивая поводья. Ну да ему не впервой удерживать здоровенных, откормленных жеребцов, ведь во время битвы кони бесятся значительно больше, а сдерживать их ярость надо только поводьями и длинным кнутом..
- Да здравствует Император!
Малефиций громогласно выкрикнул, выбрасывая правую руку вперёд и вверх, по древнему обычаяю ромеев ещё периода Сената.
- Идёмте, сыновья, мы поедем первыми, ибо должны показывать пример всем легионерам, и мы будем это делать.
«Отец», оказавшись в привычной ему среде, был неподражаем - он словно помолодел и постройнел.
Следом за Малефицием на свою квадригу взошёл, правда, не так изящно и легко, как последовавший за ним младший брат, Северус, и возница отпустил поводья почти полностью. Раскормленные, застоявшиеся в конюшне лошади, понеслись галопом.
Сначала долго ехали по кирпичной дороге, потом свернули на пустошь и поехали по лугам в объезд таких неприветливых для ромеев лесов.
Что на дороге, что, пуще того, на пустошах и лугах, трясло неимоверно, но лошади мчались дружной четвёркой вдаль от такого маленького городка Сибелиума у моста через большую реку Кладилус.
Взошло солнце и осветило колонну мчащихся во весь опор квадриг, бронзовые доспехи отозвались лучам светила пронзительными, ослепительными бликами, а на шлемах уже отражалась самая близкая, даровавшая Земле мирную жизнь, звезда.
Люди в доспехах и шлемах ехали супротив солнца, на восток, на войну…
_______________________________________________________
* Пилум - среднеевропейский вариант бесперового копья.
* * Спата - большой рубящий меч, в отличие от более старинного оружия - гладиуса. Гладиус короче спаты, и значительно. Является не только рубящим, но и колющим оружием.
* * * Около одного метра. Один кубикус («локоть») равен сорока четырём сантиметрам.
Глава 23.
Тох`ым проснулся на рассвете вместе с зашевелившимся под их общим покрывалом - багряным одеянием - Х`аррэ, всю ночь впервые спавшего в обнимку с Тох`ымом рваным, беспокойным сном - остановилась ли кровь? - и согревавшего его ледяное изнутри, неживое какое-то, почти окоченевшее тело.
Первым, что увидел Тох`ым в новой, подаренной ему Мерлином и Морганой жизни, были удивительно огромные, обычно сильно прищуренные, зелёные глаза Х`аррэ.
- Здравствуй, Тох`ым, благо тебе прийтить во второй палец раз жизнь - везунчик ты, благодари мудрого целителя Вудрэ за своё спасение.
Жрать хочешь? Я оставил тебе немного вчера в глиняной плошке, которую сам смастерил - представляешь? - впервые в жизни! Так там остаток овсяной похлёбки, что принесла вчера Нх`умнэ, когда ты уже… Ну, в общем, отрубился, как же это выразить поправильнее, а, просто спал.
- Хочу. Спасибо Вудрэ и тебе, ведь это ты разжевал для меня горькие, вяжущие листья и дал воды, правда?
После этих, произнесённых вполне живым голосом слов, Тох`ым бессильно закрыл глаза и, шумно вздохнув, опять провалился в сон, схожий с летаргическим. Только ни Х`аррэ, ни Тох`ым не знали такого мудрёного названия.
- Х`эй, Тох`ым, проснись же - тебе срочно нужно пожрать, а то ты не сможешь работать. А мы ставим дом для Истинных Людей - им уже холодно, как и нам, рабам, лежать по ночам даже на овечьих шкурах. Хоть и не на земле, как мы, но они же - не ничтожные рабы. Вот они и торопятся забраться в свой, такой тёплый, дом, где будут гореть очаги у каждой семьи, и никакой холод будет им не страшен.
Везёт же х`васынскх`, - внезапно, по-мальчишески, вырвалось у Х`аррэ. - Как, наверное, это здорово - быть свободным человеком, даже женщиной. Её ведь ласкают, делают ей детей, с которыми она возится, одевают её, приносят из набегов на чужаков украшения, снятые с тех женщин, которых понасиловали всласть и поубивали потом, как и их мужчин, и даже детей…
Иначе почему великий вождь Х`ынгу не приводит с собою сильных, здоровых рабов, не то, что мы - замученные
- Эк размечтался, Х`аррэ. Ты что же, хочешь окончательно превратиться в бабу? - раздался голос Рангы. - Мало того, что тебя ебёт этот твой Тох`ым…
- Между мной и Тох`ымом никогда… такого не было, да и не может быть! Мы - друзья, а не то, что ты думаешь.
Голос Х`аррэ дрожал от негодования и одновременно от страха перед хотящим его всё сильнее Рангы.
А Тох`ым, как назло, слаб, даже глаз открыть не может, и некому Х`аррэ защитить.
- Думаешь всю свою никчёмную жизнь прятаться за спиной худосочного дружка? - подсаживаясь поближе, поинтересовался вкрадчиво Рангы.
Остальные рабы с напряжённым ожиданием думали, что произойдёт дальше - изнасилует Рангы этого маленького Х`аррэ прямо сейчас или подождёт до ночи? Нет, скорее всего, Рангы сейчас побережёт силы, да накопит злости во время работы - вот тогда парню не сдобровать, изнасилует и жестоко, невзирая на мольбы «не делать этого», «отпустить» и истошные крики о помощи.
Разумеется, все рабы станут безмолвными наблюдателями, а ввязываться никто не станет - Рангы прибьёт каждого, кто сунулся бы помогать Х`аррэ, вот только не бросится никто из них.
А что, кому-то больше всех надо получить в рыльник? Да и было бы за кого, а то за этого странного, не расстающегося с деревянной палочкой, как дитя с любимой игрушкой, да и хилого - совсем плохой раб! - паренька.
Никто, даже Х`аррэ, да и Тох`ым вплоть до последних воспоминаний и, наконец, видения, терзавшего его ночь напролёт наряду с пронизывающим до костей холодом в обескровленном теле, не знал… зачем нужна эта на вид простая палочка, правда, с рукояткой, у Тох`ыма - искусно украшенной резьбой в виде змей, у Х`аррэ - простой, гладкой, немного более тёмной, чем остальная деревяшка.
Вот только Тох`ым не рассказывал другу о разноцветных лучах, исторгаемых палочками при произнесении непонятных, но запавших в память слов и жестов, их сопровождающих.
- Х`аррэ… Пить, прошу, - раздался слабый голос пришедшего в себя Тохыма.
- Сейчас, сейчас, ты только сначала пожри, а я в эту плошку налью воды, много воды для тебя, Тох`ым, из лесного ручья, свежей, холодной. А то, понимаешь, слепил-то я вчера только одну только глиняную посудину, на вторую сил не хватило - очень много пальцев раз как спать захотелось.
Вот я и накрыл нас тобой твоей одёжей и всю ночь боялся за тебя - не откроется ли рана вновь, не бежать ли мне за зелёными, такими мало… не знаю, как сказать. В общем, мало сейчас зелёных листьев- для-остановки-крови, на деревах тех. Вот я и боялся, что в темноте нарву не тех, а цветных. Да ладно, хватит о грустном - ты жив, вон, разговариваешь, глаза свои красивые снова открываешь. Снова мой красивый братец со мной. Ты ведь ближе, чем брат мне, Тох`ым, знаешь ли ты это?
Так пожрёшь ли?
- Да, знаю и пожру, - выдавил Тох`ым.
Он много пальцев раз больше хотел пить, а не есть, но, выслушав сбивчивую исповедь друга, решил не огорчать его отказом.
- Только я не могу сесть.
- Можешь, Тох`ым, можешь, эти листья ещё и сил придают больному. Мне Вудрэ рассказывал, - солгал Х`аррэ.
Он сделал это из лучших побуждений, надеясь, что Тох`ым поверит другу и, вроде как, знаниям мудрого Вудрэ, и соберётся с силами, чтобы сесть и пожрать, а от жрачки и настоящие силы придут.
- Давай же, друг, Тох`ым, ну давай, - продолжал хныкать Х`аррэ.
Но с ужасом видел, как друг, заменивший ему старшего брата, даже с его, Х`аррэ, помощью, не может оторвать голову от земли, не говоря уж о теле, которое было холодно, как лёд, и всё перепачкано высохшей кровью, которую нечем уже отмывать - слишком много воды надо. А Тох`ым не захочет мыть свежие раны в грязной воде бочага. А в лес, на ручей, с такой маленькой плошкой не набегаешься. А надо ещё умыться и напиться самому, пожрать, да снова идти на проклятую работу - такова рабская доля.
Понял Х`аррэ, что, если бы не согревал ночью Тох`ыма, тот умер бы от холода, это уж точно, раз ему и на солнце, всё ещё жарком, так холодно, и не может он согреться от светоносных лучей его, уже согревших всю землю на стоянке рабов и палящих немилосердно . Лучи его не то, что согревали, а жарили.
От охватившей Х`аррэ тоски на него, как это бывало обычно, нахлынули воспоминания - вот он в широкой чёрной, праздничной одежде, сидит за чем-то высоким и плоским, среди таких же, необрезанных ещё юношей и девушек на выданье - рабынь и рабов в таких же одеждах, а перед ним на этом плоском лежит птичье перо, белое, как снег и пушистое, как лисий хвост, которыми Истинные люди украшают свои плащи. Их жёны обшивают плащи хвостами и становится… прихвостато.
Вот он произносит непонятные слова: «Вингардиум левиоса», взмахивая повелительно над пером палочкой, той самой, деревянной, которую затыкает Х`аррэ за набедренную повязку во время работ, поглядывая, чтобы не выпала она из-под ветхой тряпицы, а ночью всегда сжимает её в кулаке и так спит. На всякий случай - вдруг кто из рабов позарится на его оберег, как говорил о палочках Тох`ым.
И вот в третий палец, пятый палец, много больший палец раз произносит эти слова Х`аррэ, одетый в чистую, без дыр, одежду, и, наконец, перо взлетает ввысь! Х`аррэ с гордостью оглядывается по сторонам, но у всех юных рабов, кроме одного - толстенького юноши лет два раза по пять и один палец, смущённого своей неудачей, но продолжающего размахивать палочкой, перья летают уже вовсю. Да высоко как! Парят, словно маленькие птички на приволье.
Значит, и там, в той жизни, котроую Х`аррэ, должно быть, придумал себе - уж больно там хорошо кормят ни за что! - он был плохим рабом. Ведь на то, чтобы заставить пёрышко взлететь, пришлось потратить больше времени, чем остальные рабы и даже более тупые, как все женщины, рабыни. Потому-то и не держат Истинные Люди рабынь, а захваченных женщин и детей убивают.
А что, если попробовать, раз уж Х`аррэ из той жизни умел заставить пёрышко летать, помочь таким образом сесть Тох`ыму, лишив на время его тело веса?..
- Вингардиум левиоса.
Повелительно говорит Х`аррэ, направив деревяшку на Тох`ыма и взмахивая ей также, как и во сне, и тот… взлетает невысоко, но ведь остальные-то рабы видели ж это! Что он, глупый Х`аррэ, опять натворил?!
Нет, на счастье Х`аррэ, все ушли умываться и пить к бочагу с затхлой, тинистой водой, но рабам не всё равно ли, какой водой набить пустое брюхо, да продрать глаза после недолгого сна перед ещё одним тяжеленным днём?
Тох`ым без особого изумления отреагировал на свой кратковременный «полёт», лишь с толикой уважения взглянув даже не на Х`аррэ, как тому хотелось бы, а на его деревянную палочку.
Приземлившись, он снова начал заваливаться, но вовремя подставил локоть и теперь полулежал на боку.
- Скажи: «Энэрвэйт» и взмахни палочкой вот так, нет, смотри… А-а, лучше я сам.
Как же я, дурак, сразу не догадался, что вместе с тем видением ко мне, а, значит, и к тебе, Х`аррэ, вернулась сила управления этими… деревянными палочками. Ведь ты лежал, обнимая меня, целую ночь…
Он достал из-под своей набедренной повязки, менее ветхой, чем у Х`аррэ, и вообще выглядевшей бы, как новенькая, если бы её не порвал сзади Вуэррэ, деревяшку и произнёс, направляя её себе в грудь, то самое труднопроизносимое слово, сделав при этом сложное движение рукой с палочкой. Тох`ым резко приободрился, потом повторил пять пальцев раз то же самое, и спокойно сел на жопу, уже не опираясь, а держа спину неестественно для раба, прямо.
- Я почерпнул силы из собственной гордости. - сообщил Тох`ым. - Видишь, как много её у меня теперь? Благодаря ей, я снова могу работать - я оживил себя сам.
Давай горшок со жратвой, друг мой Х`аррэ.
И Тох`ым жадно выпил скудные остатки ужина, предназначавшиеся сперва самому Х`аррэ, но тот решил поголодать, ведь он верил, что Тох`ым очнётся и тогда ему больше, чем Х`аррэ, понадобится жрачка.
- Скоро придёт старуха с бадьёй, а мы ещё не пили и не умыты, а солнце так и палит. Хочется мне искупаться в том ручье.
После хоть и скудной, но всё же еды проговорил Тох`ым каким-то изменившимся голосом, словно бы гордость - неведомое Х`аррэ чувство - не давала покоя его единственному другу Тох`ыму.
- Последовать примеру этих скотов и пить из лужи? Нет, Х`аррэ, побежали всё-таки к ручью, в лес. Мы обязательно успеем, и нашу хавку не сожрут эти… тупые, дрочущие, похотливые твари.
И они действительно успели прямо к приходу старухи, практически выкупавшиеся в лесном, бодрящем, ледяном ручье. Окатываемый брызгами весёлого купания Тох`ыма, Х`аррэ, не понимая, что вдруг случилось с Тох`ымом и отчего он так оживился, не лез в ледяную воду и всё время спрашивал друга:
- Тебе и вправду не холодно, Тох`ым?
- И вправду не холодно, - смеялся тот в ответ.
А сам плескал водой на присевшего на берегу, умывшегося и попившего «братца» - больше Х`аррэ ничего не надо было.
Ведь скоро пойдут ледяные дожди, тогда Х`аррэ и вымоется, как и другие рабы, которых Тох`ым, почему-то, стал оскорблять, будто он свободный человек, а не такой же раб, как Х`аррэ и остальные бедолаги. Стал обзывать их обидными, хоть и правдивыми прозвищами. Но зачем говорить о том что Х`аррэ и так знает? Что все они - дрочеры со стажем, но Рангы - первый среди них.
Пока они жрали, а жрачки им сегодня принесли вдосталь, видно, хотели Истинные Люди, чтобы всю осень, зиму и начало весны крепко простоял их дом, и не заливались бы в него ни дождевая вода, ни подтаявший снег, Тох`ым, на которого остальные рабы глядели, как на привидение, вернувшееся из мира иного, чтобы пугать живых людей, окочательно обсох и одел свой багрец перед тем, как идти на работу.
- И вот что, друг мой Х`аррэ, не показывай ни перед скотами бессловесными, ни перед этими дикарями, которые зовут себя нашими хозяевами, своих умений в обращении с волшебной палочкой. Той деревяшкой, что заткнута у тебя за набедренную повязку всегда, той деревяшкой, которую ты сжимаешь в руке, когда спишь. Я ведь видел, как ты с ней бережно обращаешься.
- Так она вол-шеб-на-я, а не простая деревяшка? - воскликнул восхищённый Х`аррэ.
- Говори тише, Х`аррэ. Да, она волшебная, а мы с тобой - волшебники, что-то вроде друида, заговорившего мои раны или колдунов, но всё же немного иначе. Пока не знаю, как объяснить тебе разницу - бедного, ничтожного, убогого, говённого языка х`васынскх` не хватает для этого разговора. Да и времени нет - пора за нашу рабскую тягость приниматься, уж солнце совсем встало. Мерлин и Моргана, придайте нам сил для работы в этот жаркий денёк! Без помощи вашей, божественной, не справиться нам! Подайте сил не мне, «Энэрвэйт» насытившемуся, но Х`аррэ бедному!
Знай же, что, если меня вдруг не окажется поблизости, а Рангы… станет приставать к тебе, просто пожелай, но очень сильно, уверившись в своём намерении, чтобы Рангы скрючила жуткая, почти невыносимая боль и скажи: «Крусио», направив на него палочку повелительным движением.
Когда вволю натешишься страданиями этого похотливого животного, скажи: «Фи… "
- «Фините инкантатем», правильно?
- Да ты делаешь успехи, Х`аррэ! Вижу, что и к тебе возвращается память.
- Уже с две полных руки и дня один - два пальца как, я вижу иногда множество странных, словно бы, кусочков собственной жизни. Там я, правда, тоже раб, но меня красиво одевает невидимый благородный хозяин, а уж какая там жратва! - нет слов, чтобы описать это жареное много.
И всё это только за то, что я развлекаю свободных людей. Прикинь, они сидят много пальцев раз как высоко от земли в каких-то узких домах, не знаю, как сказать. А я, так ваще обалдеть можно - летаю, представляешь, сидя жопой на длинной прямой палке без единого сучка с какими-то ветками позади. Всё бы хорошо, только вот яйца мешают. И зачем они мне? Всё равно, жены у меня нет.
- Ты не был там рабом, а развлекал людей, таких же свободных, как и ты, от того, что у тебя хорошо получалось летать и, главное, тебе самому это очень нравилось. Я знаю, ты был хорошим летуном.
А ещё тебя там, знаю точно, потому что сам учился в том каменном огромном доме сам, тоже учили.
- Чему? Стрелять из лука или загонять овец, как учат детей Истинных Людей? И потом, всё, что я помню, было, когда я был уже мужчиной лет с два раза по пять и один палец лет до двух раз по пять и четырёх пальцев лет. Больше ни хера не помню, да и не могу вспомнить - ведь мне, наверное, сейчас как раз столько пальцев лет.
- Тебя учили, как правильно колдовать, скажем так.
- А кто меня учил? Я их совсем не вижу. Наверное, это те-кто-не-умер-вовремя с длиннющими бородами. И если, как ты говоришь, я был свободным… то ведь никто не обрезал мне в нужные пальцы лет крайнюю плоть и не дал бабу. Как же это - надо же ебаться, чтобы детей наплодить… Да, а ещё и пробовать оружие в руках, чтобы быть хорошим воином… А они и вправду все старые, как наши, ну, учителя детей Истинных Людей? А почему я там видел девушек? Им-то незачем учиться.
- Потому, что это ведьмы. Такие же волшебники, как мы с тобой, только они бабы молодые совсем ещё.
- А если я не хочу мучать Рангы и наслаждаться его мучениями? Что тогда?
Вопросами и домыслами Х`аррэ сыпал так часто, что Тох`ым не всегда успевал отвечать, пока они не пришли к разложенному на траве, ещё хранившей капельки росы, шатру - дому Истинных Людей…
… Альбус Дамблдор сидел над пергаментом, полученным от министра магии, глубоко задумавшись и перечитывая написанное раз за разом, хотя, кажется, уже выучил весь текст письма наизусть и изучил даже все завитушки витиеватого почерка достославного министра Скримджера.
Разумеется, он понимал и без ядовитой приписки министра, что это был ультиматум, причём Дамблдору некоторое время назад, после, кажется, третьего прочтения стало ясно, как в облачный день, когда дождь вдруг перестаёт, и прорезается скромный одинокий луч, а потом всё расширяющееся окно солнечного яркого, высвечивающего все тёмные уголки, света, что Скримджеру захотелось попросту порулить Хогвартсом, подкупив большинство членов Попечительского Совета - лиц крайне ненадёжных и молящихся только одному божеству - мешку с золотыми галеонами.
- А вот насчёт Севочки, моего мальчика, у министра далеко не такие безобидные намерения, как в отношении меня, и, в общем-то, в любом случае могущие повернуться к министру, извиняюсь, задом же ж, а ко мне, опять прошу прощения за выражение, передом, не подумайте ж чего плохого - енто всего лишь парафраз поговорки.
А хочет же наш Руфус посадить мальчика моего Северуса в Азкабан - тюрьму, из которой практически ж не убежать.
Конечно, был же побег Сириуса - так тот же ж ведь в собаку превратился. Потом тюрьма была напрочь разрушена силами этого бяки, Тома, вскоре после того утащившего с собой невинного ещё, несмотря на свои семнадцать лет, парнишку, Гарри, аж в пятый век - всё это его происки - я ж уверен. Чтобы легче было один на один сражаться, чтобы Гарри не помогал никто, ни Ремус же, ни Северус ж. Но вот, как супротив них обстоятельства места ж и времени повернулись - стали они рабами дикарей, магическую ж силу потеряв где-то во время перемещения. А всё Лордушка со своими экспериментами ж!
Вернусь же ж мыслями к моему мальчику. Севочка, конечно, при его-то способностях, анимаг, в ворона ж превращающийся. Видал же ж я ентого ворона ж - аг`хигромадная штуковина, летучая крепость, как поговаривали магглы - союзники Геллерта - вот, что такое ентот чёрный ворон..
Нет, так ему из Азкабана не удастся бежать, значицца, что? Значицца, то, что в него не надо и попадать!
Альбус глубокомысленно поднял вверх узловатый, старческий указательный палец, словно поучая невидимого и неслышимого министра.
- А вот как же избежать ентой ситуёвины?.. Мордредову мать, прости, Морганушка, но сама ж такое чадо народила! Да, как?
Положим, Севочка вернётся с победителем в свой год, какой он у нас, а, Фоукс? - а, две тысячи второй уж, а не в девяносто же восьмой, в разгар Битвы за Хогвартс или же ещё куда-нибудь, да занесёт Северуса, а вдруг же?
Ну, предположим, вернётся он сюда, откуда его и затащило вглубь веков, но при этом не с Гарри, а с подъевшим его Лордушкой. Так же получается, что плохому гонцу не сносить головы, как это было заведено у восточных деспотов, о которых нам история сведения ж сохранила же.
Ну, а предположим, будет он гонцом хорошим - притащит на плечах или на ручках Гарри, тогда разве ж отвяжется от моего мальчика Северуса проклятый Скримджер?
Нет!
Престарелый маг так ударил кулаком по столу, отчего многочисленные, как их все считали, «безделушки» на столе начали, вращаться, тикать, жалобно дребезжать, пинькать, жужжать и вращаться в разные стороны.
- А ну, Silencio desanimamorphus!
Волшебник, не заикнувшись, прикрикнул на расшалившиеся артефакты и прочие, в основном, измерительные приборы.
Ему хватило всего одного пасса палочки, чтобы в кабинете вновь воцарилась тишина, способствующая мыслительному процессу, которому предавался маг. Тишина, какая же гнетущая тишина заткнула уши Дамблдора, словно ватой, ненужной сейчас, ведь за окном не производится прощальный салют выпускников - куда там, только с месяц, как отгремели, а отоспались они после бессонной ночки, похмеляясь сливочным пивом, уже в Хогвартс-Экспрессе.
Эльфам всегда достаётся выгребать из гостиных и спален сто-о-лько бутылок из-под дрянного огневиски, раздобытого, вернее, уже по всем правам купленного, в подавляющем своём большинстве, совершеннолетними волшебниками в этой гнусной «Башке Борова». Что б её Мордред ко всем демонам собачьим разнёс!
- Так-с, будем же ж рассуждать заново. Итак, кого бы ни притащил мой мальчик из глубины веков, ему, Севочке, придётся на время надёжно укрыться и притаиться, покуда Скримджер будет заниматься подкупом Попечительского Совета для моего смещения с моей дрянной должности.
Но я-то не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым потому, что знаю, как с этим бороться - у меня на всех голубчиков - Попечителей по толстенькой папочке компромата, да какого отменного-то! И они, голубчики, это знают, поэтому и деньги от министра возьмут, и я на своём месте останусь. Так что, за свою, извиняюсь же, задницу, я спокоен, а вот мой, обязательно и вскоре уже вернущийся, мальчик Северус действительно ж в опасности.
Значицца, остаётся только штаб-квартира Ордена!
Ну и старый же я пень, аж перепсиховал малость - куда бы мне Севочку спрятать, да куда ж укрыть? Разумеется, на Гриммо, двенадцать!
Да и Северус же тоже член Ордена с незапамятных времён, просто последние четыре года, после таинственного исчезновения Тома, мало участия принимал в заседаниях фениксовцев.
Ну да ему простительно - ведь главным его врагом был же ж именно Том. Мальчик мой Севочка ж даже обет дал себе насчёт волос-то его необныкновенных, уж столь запускал себя, что студенты, ух, и жестокий же они народ, над Северусом как потешались, считая его простым грязнулей. А он, хоть и действительно выглядел тогда, прямо же скажем, не очень, сам страдал от данной себе клятвы потому, как чистоплотный он же ж очень, мой мальчик, дюже воду любит.
Значицца, решено - Грммо, двенадцать.
Да, но на какое время? Пока не сменится министр магии? Похоже, что да.
Помочь, что ли, Скримджеру уйти с позором в отставку? И таки, похоже, опять же, что да, помочь.
Пора собирать и на него толстенькую папочку, а потом обменять её содержимое на уход министра с поста по собственному, значицца, желанию, и на свободу, соответственно ж, и независимость деятельности профессора моего Северуса Снейпа.
Я же уверен, что мой, временно, будем считать, пропавший мальчик Севочка, снова вернётся в Хогвартс для преподавания любимого предмета, ну давайте ж не будем о ЗОТИ, ведь мой мальчик Северус любит и Зельеварение и, особенно, читать старшекурсникам курс азов Алхимии, весьма основательный, кстати, курс, включающий даже несколько законов Великого Делания.
Что уж тут говорить, если он у нас в Хогвартсе такой разносторонне образованный преподаватель, он и так подменяет же ж Люпина Ремуса в его «немощные» времена, а это ведь кажный месяц, а то и по…
О-па, Мерлинушка, с чего же я начал мыслю-то?
А-а, собирать компромат на министра, вот только кого из фениксовцев распределить бы на енту работёнку?
Пожалуй, сперва Тонкс, она же Аурор, у неё же довольно высокая степень доступа к секретным документам Аурората. Вот, может, и сыщет же кого-нибудь из невинно осуждённых или ж
что-нибудь про применение, к примеру, насилия к подозреваемым по приказу Скримджера, ведь были же подозрительные процессы над Пожирателями и даже членами их семей во время войны…
Эх, жаль-то как, что Кингсли в той атаке пошёл впереди, да и попал под зелёный, проклятый луч! Ведь он главой Аурората был, а, значицца, имел доступ к любым материалам из архивов его ведомства… Но, что было, того уж не изменить. Да, жаль Кингсли, а как он с покойной Молли любил позаигрывать!..
Однако, на одну Тонкс полагаться нет смысла.
- Так, кого же ж ещё подключить к делу, - нервно забарабанил пальцами по столу Дамблдор. - А, и того самого Люпина же, у него же есть приятели, ну знакомые, так правильнее, среди оборотней, которыми он обзавёлся незадолго до Последней Битвы, выполняя моё поручение по вербовке этих несчастных в наши ряды, обещая им практически равные с остальными гражданами магической Британии права, но дело кончилось только обзаведением некоего круга знакомств, да переходом на нашу сторону четверых, наиболее сознательных, обездоленных вервольфов.
А Скримджер так затянул гайки в отношении этой, говорят, что нелюди, но я же ж в енто ни капельки не верю, всёж-таки, людей, что теперь стыдно в глаза тем двоим, уцелевшим после войны, «нашим» оборотням, да и Ремусу, в глаза-то смотреть. И ведь те двое тоже скрываются в штаб-квартире Ордена потому, как, появись они в Министерстве на «медкомиссии», сразу же их, извиняюсь за выражение, за загривок, да в резервацию, а там им - смерть, как изменникам народа оборотней, поддержавшего-таки в итоге Тома с его приспешниками.
А вот репутация Люпина среди оборотней осталась незапятнанной - не связали оборотни его пропагандисткую деятельность с уходом из той же стаи четверых её членов, не додумались почти звериными уже мозгами.
Значицца, Люпин направится в одну ж из резерваций, где сейчас его знакомые обитают, да и порасспросит местный народ, как над ним издевались министерские-то перед заключением в резервацию.
Так-с, кто ещё сгодился бы?..
… Первый привал состоялся в полдень, не по-сентябрьски жаркий и здесь, на половину итер педестре* к юго-востоку от Сибелиума.
Сначала послали лазутчиков посмотреть окрестности на предмет кочёвок неизвестных варваров, не х`васынскх`, до которых было ещё далеко, а произносили ромеи название этого народа как «гвасинг», а других народцев или племён, но никого в округе не оказалось, всё было пустынно и чисто от варваров. Но ни дорог ромейских из жёлтого кирпича, ни даже крепостей на горизонте, строившихся в безлюдных местностях, полных только варварами, не было видно. Вокруг была полнейшая, необъятная дичь.
Легионеры шумною толпой повыскакивали из квадриг, оправились, не сходя с мест, возницы распрягли и стреножили лошадей, все выпили из фляг, кто вина, кто ышке бяха, просто так, за здравие и предстоящую жратву. Потом начали эту самую жратву ждать, а, дождавшись прихода обоза, готовить. Все были согласны зажарить на вертеле только бычка - трёхлетку, тогда хватит всем основательно похавать. Баранов не хватит, а солдаты Божественного Кесаря с раннего утра уже изрядно оголодали.
Неподалёку протекала река, небольшая, с извилистыми, поросшими рогозом, заболоченными берегами, и двое солдат ушли с большим железным чаном, почему-то, на верёвке вместо нормальной дужки, за водой. Они залезли в реку, намочив низ туник, добрались до чистой, проточной воды русла и уже собирались погрузить чан в реку, как один из них сделал лишний шаг и… ухнул в оказавшуюся глубокой протоку, в одно мгновение скрывшись под водой под тяжестью доспехов.
- Дурной знак.
Малефиций проронил хмуро сыновьям, стоящим на почтительном расстоянии от полководца рядом друг с другом.
- Та-ак, найти другой источник! Быстро и без паники.
Должно быть, Лагитус Сципион чем-то прогневил богов, что они забрали не только душу его, но и тело. Да будет добрым его посмертие!
Ну, что встали, будто смерти такой глупой не видывали?!
Четверо остаются жарить быка, так, нужно ещё человек десять для охраны стоянки! Кто вызовется сам?!
Так, молодцы ребятки! Разойдись по сторонам и взять дротики, на всякий случай. Смотреть в оба и не спать! Рога при себе? Отлично. Чуть что, трубите громче.
И смотрите у меня, не пить больше - выпили с устатку и хватит, нам ещё сегодня ехать и ехать, и далеко не везде будет так пустынно, как здесь.
- Может, на вечерней стоянке придётся варваров покрушить, чтобы место освободили легионерам Божественного Кесаря.
Малефиций пробубнил себе под нос, явно расстроенный потерей бойца, да ещё такой глупой, да ещё в самом начале похода, когда и воевать-то ещё не начали.
Но братья услышали его.
На счастье, боги, взяв человеческую жертву, смилостивились над солдатами Кесаря - воду нашли быстро.
Это был вполне безопасный родник, из которого яркими, переливающимися на солнце сотнями красок, брызгами била ключевая вода, обжигающе холодная. Нашедшие источник легионеры протрубили особым образом, давая знать всем остальным, что вода есть, умылись сами и напились из источника, а после вернулись на привал, оказавшийся, если идти прямо, а не блуждать, весьма близко и взяли злополучный чан, доложившись военачальнику об удачной находке.
Они ушли с тем же чаном, на который боги не разгневались, раз не утопили вместе с ромеем Сципионом за водой, а остальные легионеры, разбредшиеся по луговине и некоторые, даже зашедшие в ближайший лес, конечно, недалеко, ведь лес - прежде всего опасность, стали стягиваться к привалу. Подошли все довольно скоро. Толпа шумела, дожидаясь такой желанной воды.
Бык был уже прожарен настолько, чтобы его можно было есть - на привалах никогда не прожаривали крупные туши до конца потому, что это заняло бы вдвое больше времени, а надо было поторапливаться с трапезой.
Наконец, дотащили чан с водой, стали наливать её друг другу в подставленные ладони, чтобы напиться и смыть дорожный пот с лиц.
Двое «поваров» легко разделали острыми пуго тушу быка на примерно равные части, но большие достались Малефицию с сыновьями.
Квотриус, изголодавшийся после непривычно скромной домашней трапезы, в отличие от мерно, как лошадь, жующего Малефиция, впился зубами в исходящее соком и кровью мясо, жадно отрывая от своей доли большие куски и не особо-то и разжёвывая их крепкими белыми зубами, быстро расправился с едой, закусив лепёшкой.
Северус пообкусывал прожаренное, мягкое мясо, потом от голода принялся за менее приемлемые, жёсткие для его вечно больных зубов и слабых дёсен, куски плоти с кровью и понял, что это далеко не то же самое, что бифштексы с кровью, которые так хорошо готовили домашние эльфы в Гоустл-Холле. Поэтому Снейп принялся опять за хлеб, съев три лепёшки, к неодобрению Малефиция, который видел, что сын практически остался голоден - ну что такое для воина какие-то три лепёшки и огрызки мяса?
Квотриус жадно смотрел на несъеденное мясо, но Северус был поглощён хлебом и не замечал его взглядов. Тогда Малефиций спросил у наследника и Господина дома:
- Сын мой высокорожденный Северус, ежели ты предпочитаешь еду колонов еде воинов, то не отдашь ли ты остальное мясо брату твоему - бастарду?
- С перевеликим удовольствием. Вкушай, Квотриус, ежели не противно тебе обмусоленное и обслюнявленное мною, непрожаренное для моих кариозных зубов, мясо, - подколол возлюбленного брата Северус.
Сам он при этом встретился с благодарными глазами Квотриуса и неожиданно улыбнулся «бастарду», послав ему явно игривую улыбку.
Квотриус шумно вздохнул в ответ, стыдясь выказывать свои чувства при отце и, молча, встав с земли и поклонившись Северусу, принял обглоданный кусок.
-О, от тебя, брат, даже сама кость покажется мне сладкой, - вполне серьёзно ответил Квотриус.
Северус же, видя смущение брата, послал ему ещё одну, многообещающую улыбку, а потом указательным пальцем, глядя прямо в глаза жующему брату, обвёл контуры своих губ, отчего Квотриус не сдержал полувздоха, полустона, даже перестав есть. Он томился страстью, неизрасходованной за два - о, всего два часа любви - и предшествующих ей лёгких, но многочисленных ласк и лобзаний.
Он и в пути старался не смотреть на брата лишний раз, чтобы ненароком не восстала плоть его, неудовлетворённая до основания предутренними занятиями, но спина Северуса в квадриге постоянно маячила перед глазами, напоминая о том, что проделывал высокорожденный брат с ним, когда Квотриус закинул ноги на этой прямую, гордую сейчас спину.
Сейчас же сам Северус затеял жестокую игру с ним, Квотриусом, и он возбудился, встал, прикрывая руками выпуклость на тунике, выглядывавшей из-под доспехов, неловко поклонился отцу и брату и скрылся в ближайших кустах, но было в них лишь лёгкое шевеление, будто бы прошли их насквозь и… тишина.
Квотриус вернулся со счастливыми глазами на сдержанном, спокойном лице, нагло возлёг на покрывале, расстеленном, вообще-то для отца, и только тут Малефиций с удивлением заметил, абсолютно мокрый подол туники, видневшийся из-под доспехов и, видимо, немного выше панциря, и такие же мокрые ноги младшего сына в защитных поножах и высоких ботинках. С туники и ног на покрывало весело стекала речная вода, пахнущая ряской и немного отдающая по жаре приятной свежестью.
- Что это с тобой, сын мой - бастард Квотриус? Неужто после всего случившегося тебе захотелось залезть в реку, где утоп твой собрат по оружию? И как ты не подумал о том, что
из-за твоей… невоздержанности войско лишилось бы не простого легионера, но всадника наследственного?
Недоволен я опрометчивостью твоей, сын мой незаконнорожденный, ибо утопнуть мог ты также, как и…
А-а, что говорить с тобою, помеченный, как раб.
- Молю, не гневайся на меня, высокорожденный патриций, полководец и отец мой. Я хотел лишь омыть руки в реке, стоя на берегу, но оказался он скользким, и провалился я по пояс, а ноги мои были все в тине. Я потом долго смывал её.
- Да ты просто перегрелся, Квотриус, так и скажи что тебе захотелось помочить ножки.
Северус снова подпустил шпильку, невзирая на то, что Квотриус полез в холодную воду, чтобы избавиться от преследовавшего его пол-дня и всё долгое утро возбуждения, тихого, терпеливого, зудящего, ноющего, а когда Северус стал заигрывать с ним, Квотриусом, внезапно вспыхнувшего с новой силой.
Квотриус посмотрел на старшего брата счастливыми и немного пьяными от этого счастья освобождения от вожделения к брату без ненужной сейчас мастурбации, всё вспоминая ночь, когда Северус так возбуждающе стонал, вздыхал, даже кричал, всё время двигаясь в нём, брате, и доставляя им обоим неописуемое, божественное наслаждение. Таковым было оно, что он, брат - бастард, взлетел высоко над землёй без крыльев, видел и небо, которое становилось близким, и далёкую землю внизу и даже море на горизонте.
Теперь, после «купания», Квотриус мог позволить себе роскошь вспомнить об этой ночи, равно, как и о других, менее пламенных, но всё равно прекрасных, начиная с первой. Тогда Квотриус впервые взял в рот пенис, и этот пенис принадлежал его высокорожденному, такому горделивому и неприступному днём старшему брату, ночью же оказавшемуся нежнее шёлка и прекраснее, нежели парча - всё привозные ткани драгоценные из стран восточных, далёких, каковой, далёкой, неромейской, была и внешность высокорожденного то ли брата, то ли наследователя рода… там, во времени дальнем.
Ах, жаль, всё же не брату вовсе, это они так только продолжают называть друг друга, а, трудно себе представить, далёкому потомку из неведомых веков, где брат, о, опять брат, так вот, где его потомок, видимо, учил недорослей искусству волшебства, но почему-то тщательно скрывал это своё занятие, о котором Квотриус давно уже догадался по недомолвкам брата. И всё же, пусть всё пока возможно остаётся как есть - относиться к Северусу, высокорожденному патрицию… того времени, как к брату.
Северус не отводил взгляда от глаз Квотриуса, счастливого и неразумно подставившего свой разум опытному легиллименту, считывая все эмоции и беспорядочные воспоминания Квотриуса об их любви. Любви такой удивительной и, наверное, уже близящейся к концу, не успев ещё расцвести, яркой и быстрой, как летящий метеор из созвездия Персея августовской двенадцатой ночью.
А впереди у Северуса, нет, не как пел Грегори Леттиус: «Долгая, счастливая жизнь, такая долгая, счастливая жизнь, отныне долгая, счастливая жизнь - каждому из нас, каждому из
нас… ", а, напротив, долгая, несчастная жизнь отдельно взятому волшебнику с когда-то непомерными амбициями, дурным, язвительным характером и странной внешностью, теперь же только и мечтающему, что о вечной любви до гроба. Пусть и любви даже с другим мужчиной, да, пусть это будет обязательно он, уже в своём времени - сиятельному графу Северусу Ориусу Снейпу. И, если любовь та, будущая, состоится, то и возвращаться в «своё» время не так уж и страшно, но… Как забыть эту, первую любовь?
Невозможно передать страдания Северуса, терзавшие его время от времени, пока не забывался он в объятиях Квотриуса, по поводу обязательного расставания с возлюбленным - простым магглом, которому хватило двух половых актов с волшебником и пары заклинаний, пущенных в него, чтобы самому стать таким же магом.
Но каким же потенциально сильным!
Вот и сейчас, после привала, стремясь в дальний путь, он думал всё о нём же, о Квотриусе, и об их отношениях, заходящих, кажется, в тупик - ведь всё, что между ними было, этот… секс… Что ж, он был обязателен для инициации будущего мага. Квотриус стал Посвящённым, как сказали бы алхимики, из Посвящаемого. И плевать, в конце концов, что эта любовь - первая и единственная, что никогда не найти ему, Севу, полноценной замены возлюбленному «младшему брату».
И пусть не будет между ним и Квотриусом более ничего, ведь незачем завязывать Гордиев узел, напротив, его надо развязать, а так как это невозможно, то разрубить.
______________________________________
* день пути (лат.) - мера расстояния, равна двадцати восьми километрам
Глава 24.
Квотриус отчаянно не понимал поведения Северуса - то он откровенно заигрывал с младшим братом на первом привале, на втором же, вечернем, хотя ещё не стемнело, но сумерки уже надвигались, явно сторонился ничтожного грязнокровки.
Путь от первого привала до второго был достаточно спокоен, только единожды, разумеется, около самого опасного места - леса, который они объезжали по тряской луговине на полном скаку, дабы миновать скорее, на них напали из-за деревьев меткие лучники какого-то варварского племени. Но квадриги неслись с такой скоростью, а солдаты защищены бронёй так хорошо, что на втором привале, рыская по округе в поисках воды, несколько затянувшихся, все только и обсуждали неловкость и недалёкость дикарей. Больше говорить пока было не о чем, и легионеры, уже подуставшие от тряской езды по бездорожью и стояния весь день на ногах, теперь ходили, разбившись на пятёрки и ища хоть какой-нибудь чистый источник, а лучше - реку.
Все уже забыли от усталости об утопленнике, только его близкие друзья ещё горевали потому, что пропало тело.
Это значило, что нельзя заключить привезённый обратно в Вериум, легионер был из тамошней казармы, прах мертвеца, собранный в его воинский плащ, чтобы упокоился бы он в специально заказанной родственниками из самого Лондиниума красивой погребальной урне. А уж коли прах не позволяет обычай возить с собой, кроме, как в походе, а не в мирной жизни, то на урны с заключённым в них прахом обычай не распространялся.
Вот почему эти солдаты, как раз составившие четвёрку, уже переговариваясь на тему: «А кто из нас был более достоин отвезти урну с прахом Сципиона Лагитуса Вегоруса в Лондиниум, а заодно и город, такой громадный, вновь посетить?», не обращали особого внимания на последнего в из пятёрке. А вот зря…
Пятым был этот странный наследник и, поговаривают, несмотря на свои ранние лета, уже Господин дома полководца Снепиуса, ничем, кроме, пожалуй, носа, да и то - более тонкого и изящного, чем у отца, не походящего на военачальника, да был он ещё и в штанах, и в необычного покроя тунике, облегавшей тело без единой складки, украшенной множеством мелких, тёмных, круглых, простеньких на вид, а не завитых, с каменьями посредине, фибул. Он был молчаливым, печальным, хилым и очень бледным молодым мужчиною с пустыми, страшными, словно бы, мёртвыми, чёрными, но не как у дикаря или полукровки какого, глазищами. А ещё его голову окутывали неромейские иссиня-чёрные, не подстриженные кружком волосы, волнистой, а местами кудрявой гривой спускавшиеся до плеч.
Оружие его и смешило, и, почему-то, вгоняло в ужас, граничащий с паническим, но приходил этот ужас не сразу, а постепенно. У этого щуплого молчуна был трёхгранный, тонкий и гибкий, как язык змеи, ещё длиннее, чем у варваров, меч - а уж куда длиннее-то! Он был подстать хиляку - много тоньше спаты легионеров, которая немного короче варварских мечей. Но орудуют солдаты и спатами, и короткими гладиусами будь здоров, да помри скорее! А в левой руке у чёрного человека с бледным, как у ламии, лицом - обычная на вид полированная деревянная палочка - вот она-то и внушала ужас, хотя такой тонкой палочкой если только глаз дикарю выколоть, на большее-то её и не хватит. Игрушка, что ли? Но куда ему, этому Снепиусу Северусу, в его-то двадцать восемь - тридцать играть! Значит, оружие ещё одно, тоже невиданное.
Но, всё же, солдаты Кесаря держались тесной группкой, а наследник дома Снепиусов уверенно шёл в одиночестве, будто бы видя в сгущавшихся сумерках так же хорошо, как и при свете садившегося уже солнца.Он и был-то похож на рысь перед броском - такой же гибкий, такой же собранный, с мягкими кошачьими повадками, но не домашней, а дикой кошки, и, похоже, как кошка, видящий в темноте.
Он-то, этот Снепиус Северус Малефиций, а он сразу сказал, чтобы называли его только так, своим нечеловеческим зрением и нашёл невидимый солдатам источник, но, странное дело, рога у него не было, а вместо него висела на поясе вторая фляга, поменьше. Поэтому он просто посмотрел пустыми, холодными, замогильными глазами на легионеров, не обращаясь ни к кому лично, хоть они и назвали свои имена, и повелительным, властным голосом, таким, коему нет сил сопротивляться, сказал:
- Дай сигнал, что вода есть. И вы, вот вы, двое, ступайте за чаном - воды сейчас будет много, довольно и для умывания, и для питья, а вы можете идти сразу на привал.
И вот ещё что - ни один из вас четверых не побывает больше в Лондиниуме. Не бойтесь, это не значит, что в этом походе и вы умрёте, как товарищ ваш, но сражаясь.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги