Звёздный зверь

3. НЕУМЕСТНЫЙ ВОПРОС

Судебное слушание по делу Ламмокса из-за вмешательства Министерства космоса откладывать не стали, скорее наоборот.

Мистер Гринберг позвонил судье, получил разрешение на пользование залом суда и попросил вызвать завтра к десяти утра всех участников слушания — включая внеземное существо, из-за которого, собственно, и заварилась вся каша.

Последнее условие вызвало у судьи О'Фарелла некоторое сомнение.

— А это существо… без него что, нельзя?

Гринберг ответил, что присутствие ВЗС совершенно необходимо, ведь именно из-за него Министерство космоса и вмешалось в дело.

— Знаете, судья, наше Министерство не имеет привычки лезть без повода в местные дела. Скорее всего я просто взгляну на эту тварь, задам пяток вопросов и откланяюсь к обоюдному нашему удовлетворению. Я ведь и прилетел-то сюда только из-за этого предполагаемого ВЗС. Так что вы уж сделайте, чтобы зверюга тоже была на слушании. Хорошо?

— Дело в том, что для зала он малость великоват. Я не видел его уже несколько лет, и, боюсь, за это время он успел подрасти. Но даже тогда он был явно не комнатного размера. Может, вы его на месте посмотрите?

— Не исключено, хотя честно говоря, мне больше нравиться когда все, что относиться к слушанию, не разбросано по разным местам. А он где?

— Под арестом вместе с хозяином, прямо там, где и живет. Это в пригороде, отсюда несколько миль.

Гринберг немного подумал. Сам он был человек нетребовательный и не придавал большого значения тому, где приходится есть или спать, но когда дело касалось работы на Министерство, он предпочитал, чтобы беготней с места на место занимался кто-нибудь другой. Иначе со всей этой прорвой забот просто не справиться.

— Честно говоря, не очень бы мне хотелось участвовать в загородной прогулке, завтра к вечеру я собираюсь вернуться в столицу, даже свою машину отпускать не хочу. Там у меня довольно неотложное дело… сами понимаете, марсианский договор и все такое. — Эту откровенную ложь Гринберг использовал всякий раз, когда требовалось кого-то поторопить, естественно, если этот кто-то не принадлежал к родному Министерству.

Судья подумал и обещал все устроить.

— Хорошо, сделаем временный загон на площади перед судом.

— Вот и отлично. Тогда до завтра, судья. Спасибо за помощь.

Позавчера, когда Ламмокс отправился прогуляться, судья О'Фарелл провел день на рыбалке. К его возвращению все уже успели убрать и, по возможности, починить. Судья из принципа знать не хотел слухов, газетных и телевизионных сообщений и даже просто разговоров, связанных с предметом предстоящего слушания. Поэтому, позвонив шефу полиции Дрейзеру, он не ожидал, что возникнут какие-нибудь проблемы.

Услышав, в чем дело, Дрейзер взвился до потолка.

— Судья, да вы что, свихнулись?

— Не понимаю, дьякон, а что тут такого?

Дрейзер попытался объяснить, но судья с ходу отмел все возражения. После чего каждый из них позвонил мэру. Однако мэр, тоже присутствовавший на вышеупомянутой рыбалке, взял сторону О'Фарелла.

— Шеф, — сказал он Дрейзеру, — вы меня удивляете. Нельзя допустить, чтобы важный столичный чиновник подумал, будто у нас здесь полное захолустье и даже с такой ерундой мы справиться не можем.

Застонав, вконец отчаявшийся полицейский позвонил в фирму «Сталь и сварка».

Шеф Дрейзер решил провести операцию до рассвета, чтобы Ламмокс был надежно заперт еще до того, как на улицах появятся люди. Только вот никто не подумал дать знать об этом решении Джону Томасу. Его разбудили в четыре часа ночи, вытащив из какого-то кошмарного сна; сперва он не мог ничего понять и решил, что с Ламмоксом произошло что-то страшное. Но даже когда Джон Томас осознал ситуацию, толку от него не было никакого. Есть люди, у которых в крови по утрам пониженное содержание сахара; не позавтракав, они ровно ни на что не способны. Вот к этим-то несчастным и относился Джон Томас; теперь он требовал, чтобы ему дали позавтракать.

Шеф Дрейзер раздраженно нахмурился. Миссис Стюарт, придав своему лицу выражение «уж маме-то лучше знать», сказала:

— Дорогой мой, а может, тебе все же лучше…

— Нет, я буду завтракать. И Ламмокс тоже.

— Молодой человек, — вступил в разговор Дрейзер. — Напрасно вы так себя ведете. Смотрите, опомниться не успеете, как вляпаетесь в куда большие неприятности. Так что собирайтесь. Позавтракать можете и в городе.

Но Джонни стоял на своем.

— Джон Томас, — резко сказала миссис Стюарт, — я не собираюсь этого терпеть, ты слышишь? Ты становишься ничем не лучше своего отца.

Упоминание об отце разозлило Джонни еще больше.

— Значит, и ты, мама, против меня? — обиженно спросил он. — Между прочим, нас в школе учили, что полицейский не имеет права действовать так, как захочет его левая нога, и вытаскивать гражданина из дома, когда ему это заблагорассудится. А ты почему-то помогаешь не мне, а ему!

Мать пораженно уставилась на сына: ведь он всегда был таким покорным и безответным.

— Джон Томас! Ты не имеешь права так разговаривать с матерью!

— Точно, — поддакнул Дрейзер. — Ну-ка, повежливее с матерью, а то сейчас как вмажу — неофициально, конечно. Чего не могу терпеть, так это когда такой вот сопляк грубит родителям. — Дрейзер расстегнул китель и вытащил сложенный лист бумаги. — Сержант Мендоса все мне рассказал о твоих штучках, так что я приготовился. Вот ордер. Ну как, пойдешь сам или придется тебя тащить?

Он стоял, похлопывал ордером по ладони, не пряча его, но и не предлагая Джону. Однако, когда тот потянулся за бумагой, Дрейзер не стал возражать и терпеливо ждал, пока мальчик не дочитает. После этого он спросил:

— Ну что? Доволен?

— Это судебная повестка, — сказал Джон Томас, — обязывающая меня явиться и привести с собой Ламмокса.

— Вот именно.

— Только здесь сказано: «к десяти часам». А про то, что я не имею права позавтракать, ничего нет.

Шеф глубоко вздохнул. Лицо его, и без того розовое, стало багрово-красным. От ответа он воздержался.

— Мама, — сказал Джон Томас, — я пойду приготовлю завтрак. На тебя делать?

Та взглянула на Дрейзера, потом на сына и нервно прикусила губу.

— Сиди, — сказала она, — я сама приготовлю. Мистер Дрейзер, вы выпьете с нами кофе?

— А? Очень любезно с вашей стороны, мэм. Не откажусь. С утра, знаете, на ногах.

Джон Томас посмотрел на них и сказал:

— Тогда я сбегаю, гляну на Ламмокса. — Помявшись, он добавил: — Мама, прости, пожалуйста, что я с тобой говорил грубо.

— Давай сейчас не будем это обсуждать, — холодно ответила она.

Джон Томас хотел добавить что-то еще, но понял, что лучше не надо, и молча вышел.

Ламмокс мирно похрапывал, одна половина в доме, другая снаружи. Как обычно во время сна его сторожевой глаз был слегка приподнят над шеей. Когда Джон Томас приблизился, глаз повернулся и внимательно его оглядел; та часть Ламмокса, которая стояла на страже, признала в мальчике Джона, и звездный зверь просыпаться не стал. Джон Томас успокоился и вернулся в дом.

За завтраком атмосфера разрядилась: к тому времени, когда Джон Томас загрузил в себя две тарелки овсянки, яичницу, гренки и залил все это пинтой какао, он был уже готов согласиться с тем, что шеф Дрейзер просто исполняет долг и даже, возможно, не бьет ногами собак для собственного удовольствия.

В свою очередь шеф, раздобрев от съеденного и выпитого, пришел к выводу, что в мальчишке, пожалуй, нет ничего такого, что не исправила бы твердая мужская рука да пара хороших порок. Жаль, что матери приходится мучиться с ним одной, похоже, она славная женщина. Подчистив хлебом остатки яичницы, он сказал:

— Теперь вроде получше, миссис Стюарт, это точно. Вы не представляете себе, что такое для вдовца — поесть домашнего. Но моим ребятам говорить об этом не стоит.

— Господи, — миссис Стюарт испуганно приложила ладонь ко рту, — я же совсем о них забыла! Я в момент сварю еще кофе. Их там сколько?

— Пятеро. Да вы не переживайте, мэм, ребята позавтракают после дежурства. — Дрейзер повернулся к Джону Томасу: — Как, готовы, молодой человек?

— Ну… — Джонни вопросительно посмотрел на мать. — Мама, а может сделать им завтрак? Все равно надо еще будить Ламмокса и кормить его.

К тому времени, как Ламмокс был разбужен, накормлен и Джон Томас все ему объяснил, а каждый из пяти полицейских, плотно позавтракав, приканчивал по второй чашке кофе, происходящее больше напоминало прием гостей, чем арест. Только в восьмом часу процессия направилась в город.

Когда Ламмокса посадили наконец в клетку, сооруженную перед зданием суда, стрелки перевалили за девять. От аромата стали пленник был прямо в восторге, он все порывался отщипнуть кусочек от своего застенка; вот уж где Джону Томасу пришлось проявить непреклонность. Войдя в клетку вместе со своим другом, он, где лаской, где сказкой, успокаивал его как мог, пока сварщики заделывали намертво дверь. Джон Томас, еще только первый раз посмотрев на массивную стальную решетку, понял, что дело плохо; он ведь так и не успел сказать шефу Дрейзеру, что против Ламмокса хуже стали и быть ничего не может.

Теперь говорить было поздно, тем более сам шеф явно гордился своим детищем. Времени на заливку бетонного фундамента не хватало, поэтому он заказал большущий ящик со стенками, дном и крышкой из стальных решеток; одну из сторон ящика оставили открытой и заделали только тогда, когда Ламмокс оказался внутри.

Больно они все умные, думал Джон Томас. Ну и ладно, не хотят спрашивать, и не надо. Он решил, что просто пригрозит Ламмоксу, чтобы тот вел себя хорошо и не вздумал покушаться на клетку.

А вот слушаться Ламмоксу на этот раз не хотелось, у него было настроение поспорить. По его мнению происходящее выглядело глупее некуда: все равно что запереть голодного ребенка, обложив его со всех сторон тортами. Один из рабочих навострил слух, опустил сварочную горелку и сказал:

— Слышь, она что, еще и говорить умеет?

— Умеет, — хмуро ответил Джон Томас.

— Надо же! — Сварщик еще раз посмотрел на Ламмокса и вернулся к своей работе. Внеземные существа, разговаривающие как люди, в общем-то были не в диковинку, особенно в телевизионных сериалах, и, казалось, рабочего ответ Джона устроил. Но вскоре он снова прервал работу. — Терпеть не могу, когда эти твари разговаривают, — объявил он, ни к кому вроде бы не обращаясь.

Джон Томас промолчал, да и что можно было сказать на такое заявление.

Время еще оставалось и Джон Томас решил заняться медицинским, а точнее ветеринарным обследованием Ламмокса; последние дни Джона кое-что беспокоило. Первый раз он заметил странные симптомы наутро после незабываемой прогулки; там, где у обычных животных положено быть плечам, у Ламмокса появились какие-то две припухлости. Ко вчерашнему дню они вроде как увеличились, и Джона это сильно встревожило: он ведь думал, что это просто ушибы… хотя, если честно, ушибить Ламмокса — дело сложное.

Странные вздутия не давали Джонни покоя. Скорее всего Ламмокс получил их, занимаясь бегом по пересеченной местности. Выстрел мистера Ито практически не оставил на нем следов: легкий ожог там, куда угодил снаряд, — вот и все. Будь на месте Ламмокса танк, тут бы ему и крышка, но этому красавцу снаряд — вроде хорошего пинка мулу… чуточку удивится, и только.

Не похоже, чтобы Ламмокс поранился, когда пролезал сквозь теплицы. Скорее всего это случилось, когда он упал с виадука. Джон Томас знал, что окажись на месте Ламмокса любое достаточно крупное земное животное, например слон, такое падение живо отправило бы его на тот свет. Конечно, Ламмокс с его внеземной конструкцией не так хрупок, как слон, но все равно расшибиться он мог прилично.

Ничего себе! Припухлости стали больше, теперь это были самые настоящие опухоли. Шкура на них сделалась мягче и тоньше, совсем не похоже на броню, которая покрывала остальное его тело. А что, если и у Ламмокса может быть рак — например, от ушиба. Этого Джон Томас не знал, и спросить было не у кого. На памяти Джона Томаса Ламмокс никогда не болел; отец вроде тоже о болезнях ничего не рассказывал. Ламмокс не менялся, он оставался как был — вчера, сегодня, всегда, — разве что становился при этом больше и больше.

Надо будет просмотреть вечером дедушкин дневник и заодно записки прадедушки. Может, он в них что-нибудь пропустил.

Джон Томас вжал в одну из припухлостей пальцы; Ламмокс беспокойно зашевелился. Джон перестал давить и тревожно спросил:

— Больно?

— Щекотно, — ответил детский голосок.

Спокойнее от такого ответа не стало. Джон Томас знал, что Ламмокс боится щекотки, но обычно пощекотать его можно было только чем-нибудь вроде кирки. Значит, эти места стали очень чувствительными. Джон Томас собирался продолжить свои исследования, как вдруг сзади послышалось:

— Джон! Джонни!

Он обернулся. Возле клетки стояла Бетти Соренсон.

— Привет, Молоток, — поздоровался он. — Получила мое послание?

— Да, но уже после восьми. Ты же знаешь, какие у нас в общаге порядочки. Привет, Ламмокс. Как жизнь, красавчик?

— Отлично, — ответил Ламмокс.

— Потому-то я на ваш автоответчик и записал, — сказал Джон Томас. — Эти болваны вытащили меня из постели ни свет ни заря. Совсем сдурели.

— Ничего, хоть в кои-то веки встретил настоящий рассвет. А чего это они так забегали? Ведь говорили, что суд на будущей неделе.

— Хотели на будущей. Но приехал какой-то столичный гусь из Министерства космоса. Теперь, оказывается, он будет судить.

— Чего-чего?

— А в чем дело?

— В чем дело? Да во всем! Я же не знаю этого типа из столицы. Я собиралась иметь дело с судьей О'Фареллом, с ним бы я как-нибудь разобралась. А теперь этот новый… Не знаю, не знаю. К тому же у меня были кой-какие идеи, которые я еще как следует не продумала. — Бетти нахмурилась. — Надо добиться отсрочки.

— А зачем? Почему просто не пойти в суд и не рассказать им всю правду?

— Эх, Джонни, Джонни, ты как маленький. Если бы все было так просто, то и судов бы никаких не было.

— Может, оно и лучше.

— Конечно, лучше… Слушай, Непрошибаемый, кончай торчать здесь как пень и базарить. У нас меньше часа осталось… — Бетти глянула на часы старинного здания суда. — Сильно меньше. Нужно шевелиться. Во всяком случае надо успеть оформить заявку на неотъемлемое имущество.

— Ты что! Никто нам этого не оформит. Ламмокса нельзя записать неотъемлемым имуществом, он же не земельный участок.

— Фермер может записать как неотъемлемое — корову, двух лошадей, дюжину свиней. Плотник — свои инструменты. Актриса может записать неотъемлемым свой гардероб.

— Это не совсем так. Я ведь ходил на тот же самый курс коммерческого права, что и ты. Нас просто обсмеют.

— Спокойно. Это во втором разделе того же закона, где про земельный участок. Если бы ты показывал Ламмокса на ярмарке за деньги, он был бы твоим «орудием труда», верно? Вот пусть они и доказывают, что это не так. Главное — зарегистрировать Ламмокса, как не подлежащего изъятию, прежде чем кому-нибудь присудят с тебя возмещение убытков.

— Если они не смогут содрать с меня, они сдерут с мамы.

— А вот ничего подобного. Я проверяла. Твой отец оставил все в распоряжение попечительного фонда, так что с точки зрения закона за душой у нее ни гроша.

— Это что же, вот так по закону и получается? — с сомнением в голосе спросил Джон.

— Да проснись ты! По закону получается то, в чем ты убедишь суд.

— Как-то у тебя, Бетти, все в голове перекручено. — Джон проскользнул между прутьев решетки, обернулся к Ламмоксу и сказал:

— Ламми, я на минутку. А ты сиди здесь.

— Зачем? — спросил Ламмокс.

— Ни за чем. Просто сиди здесь и жди меня.

— Хорошо.

На площади перед судом уже собралась толпа зевак. Они пялили глаза на Ламмокса, неожиданно ставшего знаменитостью. Шеф Дрейзер приказал обнести клетку веревками и поставил пару полицейских следить за порядком. Джон с Бетти пролезли под веревкой и, проталкиваясь сквозь толпу, добрались до здания суда. В конторе делопроизводителя графства, располагавшейся на втором этаже, самого делопроизводителя не было, они застали лишь пожилую даму, его заместительницу.

Сперва мисс Шрейберг (так звали эту старую даму) встала в вопросе регистрации Ламмокса как собственности, не подлежащей судебному изъятию, на ту же точку зрения, что и перед этим Джон Томас. Но Бетти твердо стояла на том, что делопроизводитель должен заниматься исключительно регистрацией, в его обязанности не входит определять, какое имущество соответствует закону, а какое нет. Она сослалась на случай (который тут же сама и придумала) с неким человеком, зарегистрировавшим в качестве неотъемлемого имущества свое эхо. Мисс Шрейберг с видимой неохотой заполнила бланки, приняла свой скромный гонорар и вручила заверенную копию регистрационной записи.

Было уже почти десять. Джон Томас торопливо вышел из конторы и направился было к лестнице, но остановился, увидев, что Бетти задержалась у платных автоматических весов.

— Пошли, Бетти, твоя фигура может пока обождать.

— Я не взвешиваться, — ответила Бетти, внимательно вглядываясь в укрепленное над весами зеркало. — Хочу привести в порядок лицо. На суде надо выглядеть по первому разряду.

— Ты и так хорошо смотришься.

— Джонни, это что, комплимент?

— Не комплимент, а надо спешить. Я еще должен Ламмоксу сказать пару слов.

— Скинь скорость до десяти тысяч. Я довезу тебя до порта. — Бетти стерла подведенные брови и накрасила их заново, но теперь в стиле «мадам Сатана», решив, что так она выглядит старше. Бетти собиралась добавить на правой щеке узор из игральных кубиков, но Джонни готов был уже взорваться, так что пришлось обойтись без этого. Они побежали вниз по лестнице и вылетели на площадь.

Чтобы убедить полицейского, что они имеют право заходить за веревку, пришлось потратить еще несколько секунд. Джонни увидел, что около клетки стоят какие-то двое. Он бросился к ним со всех ног.

— Эй! Вы там! Мотайте отсюда!

Судья О'Фарелл повернулся, недоуменно моргая.

— А кто вы, собственно, такой, юноша?

Второй человек тоже повернулся, но ничего не сказал.

— Я? Я его владелец. Он боится незнакомых людей. Так что, пожалуйста, пройдите за веревку. — Джон Томас повернулся к Ламмоксу. — Все в порядке, малыш. Видишь, Джонни уже пришел.

— Привет, судья, — сказала вдруг Бетти.

— А, Бетти, привет. — Судья задержался на ней взглядом, соображая, что это Бетти здесь делает, а затем повернулся к Джону: — Я так понимаю, вы — молодой Стюарт. Я — судья О'Фарелл.

— Ой, простите меня, пожалуйста, — ответил Джон Томас, и уши его покраснели. — Я думал, что вы из этих. — Он кивнул на толпу.

— Ничего, бывает. Мистер Гринберг, это молодой Стюарт. Юноша, это достопочтенный^{9} Сергей Гринберг, специальный уполномоченный Министерства космоса. — Он оглянулся. — Да… а это, мистер уполномоченный, мисс Бетти Соренсон. Бетти, что это ты сделала со своим лицом?

Последний вопрос Бетти с достоинством пропустила мимо ушей.

— Рада с вами познакомится, мистер уполномоченный.

— Только, пожалуйста, без всяких уполномоченных. Просто мистер Гринберг, мисс Соренсон, — Гринберг повернулся к Джонни. — Вы приходитесь родственником тому самому Джону Томасу Стюарту?

— Я Джон Томас Стюарт одиннадцатый. Вы, наверно, имеете в виду моего прапрадедушку?

— Наверно. Сам я родился на Марсе, чуть ли не напротив памятника твоему предку. Мне и в голову не приходило, что это дело связано с вашей семьей. Мы могли бы как-нибудь в другой раз поболтать об истории Марса.

— Я не был на Марсе, — смущенно признался Джонни.

— Не были? Не могу поверить. Но у вас еще все впереди.

Бетти слушала разговор, чуть ушами не шевеля от старания, лишь бы не пропустить ни слова. В конце концов она пришла к выводу, что с этим заезжим судьей, если она правильно его оценивает, справиться будет еще легче, чем с О'Фареллом. Надо же, как просто, оказывается, забыть, что фамилия-то у Джонни знаменитая. Это только здесь, в Вествилле, она ничего не значит.

— Между прочим, из-за вас, — продолжил Гринберг, — я проиграл сразу два пари.

— Сэр?

— Да-да, я был почти уверен, что это существо окажется не «оттуда». И вот нате — ошибся. Этот здоровенный парнишка, конечно, родился не на Земле. Но кроме всего прочего, я был уверен, если каким-нибудь чудом окажется, что это и вправду ВЗС, определить его я уж всяко сумею. Конечно, я не специалист по внеземной зоологии, но при моем роде занятий приходится понемногу знакомиться и с такими вещами. Хотя бы картинки просматривать. Но тут я пас. Скажите, что это? И откуда оно взялось?

— Это Ламмокс. Мы его так зовем. Мой прадедушка привез его на «Пионере» после второго полета.

— Так давно? Тогда понятно. В то время Министерство еще не вело записей. Вообще-то, тогда и самого Министерства не было. Но я все равно не понимаю, почему о нем не упоминается в книгах по истории первых полетов. Я читал о «Пионере», помнится, он привез на Землю много всякой экзотики. Но про этого парня ничего не знаю. Странно, в те дни внеземные существа были в новинку.

— Понимаете, сэр, капитан не знал, что Ламмокс на борту. Прадедушка потихоньку принес его на корабль в сумке и в сумке на Земле вынес.

— В сумке? — Гринберг недоверчиво уставился на огромную тушу Ламмокса.

— Да, сэр. Ламми был тогда поменьше.

— Разве что так.

— У меня есть старые фотографии. Он был размером со щенка колли. Ног только побольше.

— М-м-м, да. Ног побольше. И он побольше напоминает мне трицератопса^{10}, чем колли. А кормить его не слишком накладно?

— Нет, что вы. Ламми ест все. Ну… почти все, — торопливо поправился Джон Томас, с опаской глянув на стальную решетку. — А еще он может долго обходиться без еды. Можешь, Ламми?

Все это время Ламмокс спокойно лежал, втянув в себя ноги: когда очень надо, он бывал таким терпеливым, что дальше некуда. Он послушивал разговор своего друга с мистером Гринбергом да поглядывал на Бетти с судьей. На вопрос Джона он раскрыл свой страшенный рот.

— Могу, только не люблю.

— Я не предполагал, — мистер Гринберг высоко поднял брови, — что он относится к существам, имеющим речевой центр.

— Какой? А, понятно. Ламми начал говорить, когда мой папа был еще маленьким. Просто слушал, слушал и научился. Я хотел вас представить. Ламми, познакомься, это мистер Гринберг, уполномоченный.

Ламмокс безразлично посмотрел на Гринберга и сказал:

— Как поживаете, мистер Гринберг?

Начало фразы он произнес отчетливо, чего нельзя было сказать о фамилии.

— М-м-м, а вы как поживаете, Ламмокс? — Гринберг все еще смотрел на Ламмокса, когда часы на здании суда пробили десять. Судья О'Фарелл повернулся к нему и сказал:

— Десять часов, мистер уполномоченный. Думаю, нам пора.

— Куда спешить, — рассеянно отозвался Гринберг, — все равно без нас не начнут. Меня тут кое-что заинтересовало. Мистер Стюарт, а какой у Ламмокса ай кью по земной шкале?

— Что? А, его относительный коэффициент интеллекта. Я не знаю, сэр.

— Господи, да неужели никто никогда его не удосужился замерить?

— Да знаете, сэр, нет… то есть да, сэр. Понимаете, давно, еще дедушка был жив, кто-то пытался его тестировать, но дедушке очень не понравилось, как они обращались с Ламми, ну он их и прогнал. С того времени мы не подпускаем к Ламми незнакомых. Но он очень умный. Проверьте его, если хотите.

— У этой скотины, — прошептал Гринбергу судья О'Фарелл, — мозгов меньше, чем у хорошей собаки. Только и радости, что малость умеет подражать человеческой речи, как попугай. Мне ли не знать.

— Я все слышал, — насупясь, сказал Джон Томас. — У вас просто предубеждение.

Судья собрался ответить, но его прервала Бетти.

— Джонни, мы же договорились. Разговаривать буду я.

Гринберг пропустил мимо ушей всю эту интермедию:

— А пытался кто-нибудь изучить его язык?

— Сэр?

— М-м-м, видимо, нет. К тому же вполне возможно, что когда его привезли, он еще не умел говорить. Я имею в виду — на своем языке. Но конечно, этот язык существует. Если у существ есть речевой центр — они его обязательно используют, для ксенологов^{11} это — прописная истина. Или, попросту говоря, он бы не освоил человеческую речь ни на грамм, если бы его соплеменники не пользовались оральной связью. А писать он умеет?

— Каким образом, сэр? У него же рук нет.

— Ммм, да-да. Что ж, основываясь на теории можно сделать приблизительную оценку. Я бы поспорил, что его ай кью где-то сорок, не более. Ксенологи установили, что у высших типов существ, эквивалентных людям, имеются три основные особенности: речевой центр, способность к манипулированию объектами и, на основе двух первых, — письменность. Отсюда следует, что раз он не умеет писать, то соплеменники этого существа не дотягивают до высоких стандартов, где-то они отстали. Вы изучали ксенологию?

— Очень немного, сэр, — признался Джон Стюарт, чувствуя себя крайне неловко. — Кое-какие книги, которые попались в библиотеке. Но в колледже я собираюсь специализироваться по ксенологии и внеземной биологии.

— Прекрасный выбор. Широчайшее поле деятельности. Вы не поверите, даже нашему Министерству трудно найти достаточное количество приличных ксенологов. А спросил я вас неспроста. Как вы думаете, почему Министерство вмешалось во все это дело? Вот почему. — Гринберг указал на Ламмокса. — Нельзя было исключить возможность, что это ваше домашнее животное относится к расе, с которой мы подписали договор. Удивляйтесь сколько хотите, но бывали случаи, когда внеземного гостя принимали за дикого зверя с… чем это кончалось, лучше не говорить. — Гринберг нахмурился, ему вспомнился жуткий случай, который удалось замять с великим трудом. Это когда одного из членов семьи чрезвычайного и полномочного посла Лладора нашли хорошо бы мертвым, а то в виде чучела в витрине одной из лавок на Виргинских островах. — Но на этот раз нам такая опасность не грозит.

— Конечно, нет, сэр. Ведь Ламмокс… ну, он практически член нашей семьи.

— Совершенно верно. Судья, — уполномоченный обратился к О'Фареллу. — Мы не могли бы побеседовать с вами пару минут один на один?

— Да, сэр.

Когда мужчины отошли, Бетти приблизилась к Джону Томасу.

— Дело в шляпе, — прошептала она, — если только ты перестанешь выступать.

— А что я такого сказал? — запротестовал Джон. — И с чего ты взяла, что все в порядке?

— Да это же ясно. Ты ему понравился, Ламмокс — тоже.

— Очень мило, только не вижу, как это поможет мне расплатиться за разгромленный этаж «Bon Marché». Или хотя бы за фонарные столбы.

— Ты, главное, не заводись и во всем подыгрывай мне. Вот увидишь, они еще сами нам заплатят.

Тем временем неподалеку от них мистер Гринберг вел переговоры с О'Фареллом:

— Судья, у меня такое впечатление, что Министерству космоса следует от этого дела устраниться.

— Не понял, сэр. Как это — устраниться?

— Сейчас объясню. Я чего хочу — отложить рассмотрение дела на двадцать четыре часа, пока не будут проверены через Министерство мои выводы. Тогда я смогу с вами распрощаться и оставить это дело на рассмотрение местных властей. То есть — на ваше.

— Мне не нравятся такие отсрочки в последнюю минуту, — поджал губы судья О'Фарелл. — Я всегда считал, что нечестно сперва заставить занятых людей пренебречь семьей и работой, собрать их в суде, а потом заявить: зайдите, пожалуйста, завтра. Как-то несправедливо.

— Тоже верно, — Гринберг нахмурился. — Дайте подумать, может, что-нибудь и придумаем. После разговора со Стюартом-младшим я окончательно убедился, что данный случай не требует вмешательства, связанного с ксенополитикой Федерации. Пусть даже мы имеем дело с ВЗС, что в общем-то законный повод для такого вмешательства. У нашего Министерства большая власть, но мы пользуемся этой властью только тогда, когда необходимо избежать неприятностей с инопланетными правительствами. На Земле живут сотни тысяч внеземных животных, Да еще более тридцати тысяч негуманоидных инопланетян, одни — временно, другие живут постоянно. И каждый из них имеет, в соответствии с договором, правовой статус человека, хотя на людей они абсолютно не похожи.

А уж такое свойство у ксенофобии, особенно на задворках нашей культуры… нет-нет, я не Вествилл имею в виду! Даже не ксенофобия, такова человеческая натура, что каждый из этих чужаков — потенциальный источник опасности для наших отношений с внеземными мирами.

Гринберг немного помолчал, потом продолжил:

— Вы уж простите, что я повторяю общеизвестные истины, но без них не обойтись. Наше Министерство просто не может бегать и подтирать носы всем этим инопланетянам. Даже тем, у которых действительно есть носы, не может. У нас нет для этого ни лишних людей, ни особого желания. Если какой из них вляпается в историю, чаще всего достаточно объяснить местным властям про обязательства, взятые Землей но отношению к родной планете этого разнесчастного сукиного сына. Редкий случай, когда Министерство вмешивается напрямую. Ваш случай, на мой взгляд, в число редких не входит. Во-первых, насколько мне удалось понять, наш общий друг не имеет правового статуса человека…

— А вы сомневались?

— Сомнения были. Потому я и приехал сюда. Но теперь я знаю, хоть он и может немного разговаривать, не могла его раса стать по-настоящему разумной, ей до этого еще расти и расти. Отсюда вывод — Ламмокс животное. И прав имеет не больше, чем любое другое животное. И нашего Министерства все это не касается.

— Понятно. Ну что ж, жестоко обращаться никто с ним не собирается, во всяком случае у меня в суде.

— О чем разговор. Но есть еще одна причина, и достаточно веская, чтобы Министерство не вмешивалось. Со времени первого контакта с великой марсианской расой законы, обычай и договоры придали вполне определенный смысл понятию «человек». Предположим теперь, что это существо — человек именно в таком смысле. Конечно, это не так, но предположим.

— Предположим, — согласился судья О'Фарелл.

— Да, предположим. Но и в этом случае Министерству нет до него дела потому, что… Судья, вы же знаете историю «Пионера».

— Очень смутно, что-то такое рассказывали в младших классах. Я вообще не знаток истории освоения космоса. С земными-то делами не разобраться…

— Да уж. Так вот, «Пионер» совершил три полета с переходами в подпространство. Это было время самых первых таких полетов, когда они по своей отчаянности были чем-то вроде похода Колумба. Команда не знала, куда они направляются, и имела более чем приблизительное представление о том, как вернуться назад. Кстати, из третьего похода «Пионер» так и не вернулся.

— Да, да, что-то такое припоминаю.

— Так вот, молодой Стюарт — у меня просто язык не поворачивается назвать его полным именем — молодой Стюарт сказал, что эта уродина с дурацкой улыбкой — просто сувенир, прихваченный во время второго рейса «Пионера». А мне большего и знать не надо. Потому что у нас нет никаких отношений, ни торговых, ни договорных — вообще полный ноль — с любой из планет, на которых побывал «Пионер» во время этого рейса. С точки зрения закона их все равно что нет. А раз так — к Ламмоксу применимы только наши, доморощенные, законы; значит, Министерство космоса вмешиваться не должно, а если оно и вмешается, его представитель — в данном случае я — обязан судить полностью по местным законам. А это вы сделаете лучше меня.

Судья О'Фарелл кивнул.

— Что ж, я не возражаю. Идем?

— Еще секундочку. Я почему предложил сделать отсрочку: потому что в этом деле есть своеобразные обстоятельства. Мне хочется связаться с Министерством и проверить, не вышла ли где ошибка, не пропустил ли я какой-нибудь важный прецедент. Но я устранюсь в момент, если вы мне кое-что пообещаете. Это самое существо… Оно с виду такое тихое, но, если я правильно понимаю, этот тихоня разгромил целую улицу и, пожалуй, даже угрожал жизни людей?

— У меня такое же впечатление, — кивнул О'Фарелл. — Только это строго между нами.

— А скажите, требовал кто-нибудь, чтобы эта тварь была уничтожена?

— Я вам отвечу, — медленно произнес судья, — опять же строго между нами: сведения у меня сугубо неофициальные. Да, такие требования будут. Например, от нашего шефа полиции, но исключительно из соображений общественной безопасности. Скорее всего, поступят такие требования и от частных лиц.

— Вот оно что, — обеспокоенно сказал Гринберг. — А скажите, судья, сами-то вы как к этому относитесь? Если вы поведете процесс, то разрешите его уничтожить или нет?

— Сэр, ваш вопрос неуместен! — возмутился судья.

Гринберг покраснел будто рак.

— Простите меня, Бога ради, но мне вправду это необходимо знать. Вы понимаете, что экземпляр уникален? Что бы он там ни наделал и как бы ни был опасен — впрочем, в последнее вериться с трудом, — все равно его просто необходимо сохранить в интересах науки. Так можете вы мне обещать, что не дадите уничтожить этого симпатягу?

— Молодой человек! Вы пытаетесь вынудить меня идти на процесс, заранее вынеся приговор или часть приговора. Вы ведете себя в высшей степени недостойно!

Вот в такой удачный момент и появился рядом с ними шеф Дрейзер.

— Судья, я вас везде обыскался. Так начнется когда-нибудь заседание или нет? У меня тут семеро, которые…

— Шеф, это мистер Гринберг, уполномоченный, — перебил его О'Фарелл. — Мистер уполномоченный, это наш шеф безопасности.

— Очень приятно, шеф.

— Здрасьте, мистер уполномоченный. Так джентльмены, насчет этого слушания. Мне все-таки хотелось бы знать…

— Шеф, — грубо оборвал его судья, — скажите бейлифу^{12}, чтобы все было готово. А теперь не будете ли вы добры нас оставить.

— Но… — Дрейзер смолк и отошел, бормоча что-то себе под нос. Слава Богу, что его не слышала Бетти. О'Фарелл снова повернулся к Гринбергу.

Эту новую интермедию уполномоченный проигнорировал так же, как и предыдущую, но она дала ему время вспомнить, что он не имеет права руководствоваться личными чувствами.

— Я снимаю свой вопрос, судья, — сказал Гринберг. — Я вовсе не собираюсь толкать вас на должностное преступление. При иных обстоятельствах, — он ухмыльнулся, — вы, наверно, пришили бы мне неуважение к суду.

— Вполне возможно, — криво улыбнулся О'Фарелл.

— А что, хорошая у вас тюрьма? А то у меня накопилось больше семи месяцев неиспользованного отпуска. И нет ни малейшего шанса его использовать.

— Нельзя себя так изматывать. Лично я всегда нахожу время порыбачить; дела могут и подождать. Говорят, Аллах не вычитает времени, проведенного на рыбалке, из отпущенного тебе срока.

— Очень здоровый подход. Но проблема все равно остается. Я снова вынужден настаивать на отсрочке; мне надо связаться с Министерством.

— Понимаю. Возможно, это и вправду необходимо. Мое мнение не должно влиять на ваши поступки.

— Само собой. Но я с вами согласен — нет ничего досадней таких отсрочек.

Связаться с Министерством — значит иметь дело с мистером Кику, думал про себя Гринберг. Он живо себе представил, как зам ядовито проходится насчет «инициативы» и «ответственности», и словно бы слышал уже его «Господи Боже мой, да может кто-нибудь в этом сумасшедшем доме принять хоть самое простое решение?». И Гринберг наконец решился.

— Думаю, будет лучше, если Министерство оставит это дело за собой. Во всяком случае, предварительное слушание проведу я, а там посмотрим.

— Вот и хорошо, — с облегчением улыбнулся О'Фарелл. — Так хочется вас послушать. Говорят, вы, джентльмены из Министерства космоса, иногда ведете дело довольно необычным образом.

— Серьезно? Надеюсь, те, кто это говорят, ошибаются. Не хотелось бы бросить тень на юридический факультет Гарварда.

— Гарвард? И я оттуда. Как все-таки тесен мир. Да, такое дело, как это, однокашнику не пожелаешь. Боюсь, еще тот будет подарочек.

— А когда они не бывают подарочками? Ладно, пора идти запускать фейерверки красноречия. Слушайте, а почему бы нам не сесть на председательскую скамью вместе? Вполне возможно, что кончать слушание придется вам.

Они направились к зданию суда. Шеф Дрейзер, продолжавший тихо негодовать в стороне, увидел, что про него забыли. Он двинулся было следом, но вдруг заметил, что этот мальчишка Стюарт и Бетти Соренсон все еще сидят в клетке. Они о чем-то шептались и даже не заметили ухода обоих юристов. Дрейзер подбежал к ним.

— Эй, там в клетке! Джонни Стюарт! Вы обязаны были находиться в суде еще двадцать минут назад.

— Но я думал… — удивленно начал Джон Томас, но вдруг увидел, что судья и мистер Гринберг уже ушли. — Ой, сейчас, мистер Дрейзер. Мне надо сказать Ламмоксу одну вещь.

— Хватит, наговорился. Идем.

— Шеф, но ведь…

Дрейзер ухватил его за локоть и двинулся к зданию суда. Джон Томас в весовой категории уступал полицейскому примерно фунтов на сто, и посему ему пришлось отправиться следом.

— Дьякон Дрейзер! — воскликнула Бетти. — Как вы себя ведете!

— А вашими штучками, дорогуша, — ответил Дрейзер, — я сыт по это самое место.

Он пошел дальше, волоча за собой Джона Томаса. Бетти молча последовала за ними. Она обдумывала, не подставить ли шефу ножку, но решила что, пожалуй, не стоит.

Джон Томас смирился с судьбой. Он собирался напоследок втемяшить в Ламмоксову башку, чтобы тот сидел тихо, из клетки не высовывался и не вздумал эту самую клетку есть. Но мистер Дрейзер, как назло, не хотел ничего слушать. Вообще, взрослые только и знают, что ничего не хотят слушать.

Ламмокс, понятно, видел, как они ушли. Он встал, спиной чуть не упершись в решетчатый потолок, и с тоской поглядел вслед своему другу, думая, что ему делать дальше. Брусья, за которые он задел боком, жалобно затрещали.

— Ламмокс! — крикнула Бетти, оборачиваясь на ходу. — Жди нас здесь. Мы скоро.

Ламмокс стоял, глядя им вслед и обдумывая положение. Приказ, который отдала Бетти, не был полноценным приказом. Или был? Стоило покопаться в подобных случаях в прошлом, подумать. Он снова лег.