Звездопроходцы

Глава 1. Два муравья в горящем доме

Сегодня утром на крыльце химкорпуса к ней подбежал, слегка припадая на одну ногу, худой, невзрачный горожанин с испитой физиономией — темной даже при свете голубого утреннего солнца. Ни слова не говоря, он с треском распахнул перепонку мезоподы, и Ута отчетливо увидела на пергаментной коже флюоресцирующие буквы:

После чего он аккуратно, почти деловито свернул мезоподу и спокойно плюнул Уте в лицо.

Из дверей корпуса выскочили два охранника — прежде Ута их здесь не видела — споро скрутили худого и потащили за угол, туда, где за решетчатыми воротами располагались ангары университетского транспорта.

Худой не сопротивлялся. Он весь как-то сник, покорно предоставив охранникам тащить себя, словно только что исполнил главную миссию своей жизни, и в ней уже больше нет смысла.

— Нам нужно поговорить, — раздельно произнесла она в пространство, утирая лицо и думая об Эре.

Она часто в последнее время думала о нем, и их воображаемые диалоги были гораздо длиннее, а, главное, куда интереснее тех, что они вели в реальности.

Решительное объяснение между ними произошло дождливым вечером следующего дня на кухне лаборантской. Кухня была крохотной, зато выделялась огромным окном, из которого открывался грандиозный вид на конгломерат Трех Столиц.

Двадцать третий этаж… Западная часть огромного города лежала как на ладони, приводя в оторопь всякого, видевшего впервые строгую, выверенную геометрию проспектов и правильные эллипсы общественных садов. Пятна пышной зелени обрамляли русло могучей Швен Та, вместе с Магистральным каналом поделившей мегаполис на четыре почти равных части.

Городом Стрел, Городом-Барометром прозвали его восхищенные путешественники еще три эры назад! И, по мере приращения Столиц (согласно официальной версии по одной в тысячелетие), эти эпитеты наполнялись всё новыми и новыми смыслами. Но если прежде по Трем Столицам всегда можно было сделать общий вывод о благоденствии и процветании как государства, так и всей Отчизны в целом, то сейчас водные городские артерии пластали уже вялое, безвольное, приходящее в упадок тело мегаполиса.

Город, как и вся планета, был обречен. Жители столицы, редкие прохожие под холодным дождем, казались Уте муравьями, вдруг утратившими в одночасье все инстинкты кроме жажды вечного, нескончаемого движения, которое уже не могло их привести ни во дворец матки, ни в колыбели личинок, требовавших кормежки, ни наружу, в сухие и жаркие просторы лесной подстилки, сулившей корм, стройматериалы, а главное — смысл существования.

Над сторожевой башней гарнизонного городка пролетел на бреющем винтокрыл и, заложив крутой вираж, пошел над свинцовой гладью Швен Та в направлении правительственного дворца. Ута невольно залюбовалась изяществом полета легкой машины — это, конечно же, был курьерский геликоптер, доставляющий очередное послание военному министру, а то и самому Старшему Зодчему.

— Стрекоза несет матке корм, собранный для нее трудолюбивыми муравьями приграничья, — философски произнес Эр, провожая взглядом курьера. Иногда он умудрялся почувствовать мысли Уты почти дословно.

— Стрекоза, качнувшая крылом в Трех Столицах, способна спровоцировать штормовую волну на Югобережье, — в тон ему ответила Ута. — Еще один пример того, как малые расхождения в начальных условиях подчас рождают различия огромных масштабов в конечном состоянии системы. Поэтому предсказать поведение всякого сложного организма на большом отрезке времени становится затруднительным. А зачастую просто невозможным. Вы это имели сегодня в виду, говоря о теории общедействия?

— Вовсе нет, — возразил Эр. — Наша лаборатория, милая Ута, занимается изучением природных процессов на основе принципов самоорганизации систем, в свою очередь состоящих из подсистем. И ее главная цель — Плавт. Он — точка приложения всех отделов, собранных на этом этаже университета. И на некоторых других — тоже.

Командор взял со стола контейнер погибшего пловца-агра — эту вещицу высокопоставленный рефлексор в последнее время постоянно носил с собой — и крутанул его по гладкой столешнице. Пустой цилиндрик почему-то не захотел вращаться, а, напротив, повел себя как сырое яйцо птицеящера, лишь лениво колыхнувшись на поверхности стола и медленно завалившись на бок.

— Кажется, там еще осталось кое-что из мыслей Плавта, — одними губами проговорил Эр. — Такие же темные и вязкие, как он сам.

— Простите, шеф, но мне кажется, вы в последнее время говорите о нашем органическом подопечном как об одушевленном существе, — мягко заметила Ута.

— Я немало времени провел на границе наших южных провинций, — произнес Эр, задумчиво глядя на дымку тумана над городом, которую принес с собой дождь. — В тамошних лесах обитают забавные насекомые, муравьи-скорняки. Они сооружают себе грандиозные жилища в виде купольных конструкций. Сооружают из листьев, которые сшивают их же собственными черенками. Я однажды наблюдал процесс стройки. Признаться, меня всегда остро интересует начальный цикл любого предприятия. Это как закваска пива… Суди сама.

Он бесшумно развернул экран и вызвал в памяти картинку. Ему не потребовалось особых волевых усилий. Сцена тут же с готовностью вспыхнула в его голове, ярко и отчетливо, а затем отобразилась на гладкой, упруго натянувшейся мезоподе.

Эр висел на краю пропасти, сорвавшись с дерева из-за пули снайпера, неожиданно чиркнувшей по его каске. Командор падал и лишь чудом успел зацепиться за валун.

Но валун как назло был слишком гладким. Эр сползал вниз и уже не оставалось сил, чтобы перехватить руками в поисках опоры понадежней. Его мезопода бессильно повисла. Но именно эта центральная или, если угодно, средняя конечность сейчас была его единственным шансом на спасение.

Слева от Эра большие зеленые муравьи с коричневыми наплечниками хитина быстро плели длинную лиственную гирлянду…

Эр знал, что постройки многоногих скорняков отличаются завидной упругостью и прочностью на разрыв. И он с надеждой смотрел как ловкие бесенята таскали откуда-то сверху, из-за кромки обрыва, широкие мясистые листья, наращивая длинный и прочный зеленый канат.

На первой стадии сшивания каждого каната, из которых впоследствии им предстояло свивать затейливые «бутоны», муравьи-скорняки аккуратно сворачивали каждый лист пополам. Но их метод приложения усилий был настолько отличен от логики любого рефлексора, что Эр, несмотря на весь драматизм его положения и затекшие руки, с любопытством взирал на их методику строительства жилища. А может, это был мост, опора, которую скорняки перебрасывали через обрыв, в новые охотничьи угодья?

Поначалу, едва приняв от носильщиков очередной лист широковяза или мясистый лоскут с ветви горной гевеи, скорняки тут же начинали энергично молотить мощными челюстями по всей границе зеленой кромки. Насекомые действовали хаотично и лихорадочно, без всякого расчета, пытаясь согнуть хотя бы один участок листа, чтобы вслед за тем свернуть его в спираль.

К таким затравкам будущих спиралей, поддавшихся напору сильных жвал, со всех ног устремлялись те многоногие работники, которым повезло меньше.

«Скорняки сами перераспределяются, — вертелась в голове Эра навязчивая мысль, в то время как он лихорадочно выбрасывал мезоподу, раз за разом хватая воздух тонкими, длинными пальцами. — И дальше действуют уже как части общего целого, как частицы единого организма».

Да, то был мост. Когда постройка общественных насекомых повисла над пропастью, по ней устремилась огромная процессия скорняков-солдат, волокущих упитанного птицеящера. Разумеется, дохлого.

Под его весом зеленый мост провис и тогда… тогда наконец верхние фаланги третьего и четвертого пальцев мезоподы все-таки зацепились за зеленую плеть! Эр собрал в кулак всю волю, подтянулся и… ухватился за изделие скорняков правой рукой! А затем и левой!

Мысленно воззвав ко всем южным духам, покровителям здешних горных лесов, Эр раскачался и, перехватив руками, направился к ближайшему краю пропасти.

Инженерный шедевр скорняков чудом держался по сей момент, но в миг броска командора все-таки порвался! Мимо командора пролетел вниз облепленный скорняками-солдатами мертвый птицеящер.

Час от часу не легче!

Эр повис на раскачивающемся обрывке…

Но все-таки он смог.

Он смог, сумел выкарабкаться из бездны, люто выжимая последние капли сил из задеревеневших, непослушных рук под градом сыплющихся на него сверху зеленых многоногов, отчаянно машущих рудиментарными крылышками.

«Так мы, рефлексоры, в минуты смертельного ужаса взываем к своим родителям или Создателю, — думал он, завороженно глядя с края обрыва на парящий зеленый веер, все еще не опустившийся на дно, где распласталась тушка птицеящера. — А они взывают к природе, которая когда-то прогневалась на них невесть за что и навсегда отлучила от неба.»

Эр потер виски и медленно сложил некстати развернувшуюся мантию. Иногда он совсем не контролировал ее, глубоко погрузившись в воспоминания, и тогда его потаенные мысли могли всплыть на экране-перепонке сами собой.

Это всегда удивляло его партнеров из числа агров, в особенности профессор-экселенца Мориха и его личного референта Ана, в минуты жарких споров с дружным презрением именовавших Отчизну не иначе как Империей Лицемеров.

У южан мезоподы были такими же недоразвитыми, как крылья муравьев-скорняков. В отличие от их северных соседей, агры не могли транслировать не только мыслеобразы, но и просто отзеркаленные изображения.

— Ну еще бы… Мы ведь даже имя планеты присвоили себе, — прошептал Эр, видя перед собой в бликах стекла бескровное, умиротворенное лицо Ана, распростертого на палубе самоходной платформы. И уже громче прибавил:

— С тех пор я не раз вспоминал этих муравьев, своих спасителей. Они всё делают коллективно, сообща, но начальной… хм… флуктуацией всегда служит отдельный, зачастую случайный успех одного муравья.

— Вы сейчас говорите о Плавте, командор?

Ее голос прозвучал близко, слишком близко, а он так и не услышал, когда она подошла к нему.

Профессиональные навыки командира группы поиска не усыпить никакими кафедрами и уютными лаборантскими. И поэтому с нейтрально-гражданского обращения «шеф» или уважительно-холодного «экселенц» она то и дело сбивалась на жесткое, по-военному безапелляционное «командор».

Командору захотелось взять ее за руку. Крепко сжать тонкие сильные пальцы, чтобы почувствовать жизнь — упругую, горячую, молодую.

— А потом я… я много общался с южанами. — Сказал Эр. — Они подарили мне огромный аквариум с муравьями. Этими же, скорняками. И я… я говорил с ними. Они всё знали, что мне нужно, эти скорняки. Отлично знали и могли это предоставить. В той или иной степени.

Он даже не улыбнулся, хотя Ута ожидала от него такой уже привычной скептической усмешки.

— А я хочу, чтобы кто-то знал, чего я хочу. Что мне нужно, это я знаю и сам. А вот понять, чего хочу…

— Мы тоже как эти муравьи, — тихо проговорила она, глядя на город, уже наполовину затянутый белесым маревом. — Уцепились за листья, которые сшили сами, и висим, зная, что наш дом уже давно горит.

Они стояли рядом и смотрели в одном направлении, откуда в город серыми рваными струйками медленно вползали сумерки.

— Иногда мне кажется, что здесь тоже поселился Плавт. Все его обитатели. Все мыслящие умники и безмозглые дурни. А на деле — единый организм, имя которому — разумная жизнь.

— И Плавт тоже разумен? Как… мы? Но… откуда? — Она покачала головой.

— Тебе как биологу должно быть известно, что любой, даже самый многочисленный косяк рыб держится компактно и синхронно реагирует на любое внешнее возмущение всеми своими участками, — сказал Эр. — Так же и у птицеящеров, и у стай ногокрылых вампиров. Так вот у Плавта отдельные бактерии, входящие в колонию, способны активно и тесно взаимодействовать на таких уровнях самоорганизации и по таким замысловатым законам, сложность которых качественно превосходит аналогичные у животных внутри стаи.

При этих словах Эр криво усмехнулся.

— Кому-то Плавт кажется отвратительной плесенью, покрывающей дно мирового океана. А его бактерии, постоянно следуя за градиентом любого возмущения, очень быстро собираются воедино и реагируют на малейшие изменения среды обитания, адаптируются к ним, будучи пространственно единой, сложной системой.

Ута кивнула:

— Данные экспериментов над Плавтом, выращенным в нашем Океанариуме, свидетельствуют о способности каждого сегмента, центрированного вокруг церебры, каким-то образом фиксировать все движения таких же соседних сегментов. И затем вести себя аналогично. Даже при условии помещения сегментов в разные бассейны.

— Я тебе скажу больше! — Подхватил Эр. — Они реагируют на возмущения участков себе подобной материи, удаленных на большие расстояния. Очень большие, Ута.

Она понимала, к чему клонит шеф, и в ней боролись два чувства. Здравый скепсис ученого и азарт искателя. Азарт, воспитанный в душе Уты всей ее прошлой жизнью военного специалиста-розыскника.

— А когда это вообще началось? — Тихо спросила она.

Эр не ответил. Просто раскрыл мантию мезоподы и послал на нее серию мыслеобразов.

Тонкий, острый дождь, испещривший длинными штрихами серое осеннее небо, и под ним южане, с десяток, все в плащах-дождевиках, копаются в груде слизистого, вяло шевелящегося буро-серебристого киселя.

В недрах отвратительной массы постепенно обозначаются фрагменты тела. Еще один пловец-агр, очевидно, угодивший в слизистый мешок-ловушку и не сумевший выбраться, задохнувшийся в массе донного слизистого планктона, микроводорослей и чего-то еще, похожего на красно-коричневые полипы. Красные, видимо, от крови южанина…

— Говорят, горные духи, праотцы рефлексоров, во времена Первой Истории Отчизны одолели всех своих мистических недругов, лишив их разума, — усмехнулся Эр. — Агрские ученые показывали мне двуглава, забавную рыбку с рудиментарной головой вместо хвоста, косяки которых прежде в изобилии встречались у южного побережья. У контрольной рыбки медицинскими методами удаляли часть спинного мозга, так что она могла двигаться как прежде, но при этом теряла способность ориентироваться по окружающему ее магнитному полю. Такого двуглава запускали внутрь косяка, и он немедля принимался крутиться на месте, точно безумный.

— «Безумный» здесь — ключевое слово, — заметила Ута, и Эр заговорщицки ей подмигнул.

— Двуглав крутился как болотный паук-вертячка. Но следом за ним вдруг начинал крутиться и весь косяк! Агры видят в этом глубокий смысл и поучительную аналогию. А я — всего лишь наш Центральный Штаб в пору годичных итоговых проверок, — махнул рукой рефлексор.

— Это только лишний раз доказывает, сколь невелика разница между разумными и безмозглыми, — пожала плечами Ута.

— Мы говорили об этом городе… А иногда мне кажется, что вообще все мы, разумные, суть один беспокойный, кишащий на поверхности планеты Плавт, — ответил Эр.

И в этих словах шефа Ута вдруг явственно ощутила горечь цветочного аромата кружевниц, растущих на солончаках Ильма. Горечь и соль, забытый вкус слез ее детства — времени жизни, о котором ей меньше всего хотелось сейчас вспоминать.

Глава 2. Контакт

Когда она впервые услышала Зов, Ута снова, теперь уже привычно, задержалась возле Океанариума — крупнейшего морского бассейна державы.

К тому времени Плавт, сотканный из фрагментов, выловленных в самых разных областях океана и сросшихся друг с другом в сложных и причудливых формах, тем не менее, распространился уже на большую часть дна.

В качестве пищи Плавт получал донные формы личинок краснобрюха, рачков, мелких моллюсков и различные соединения серы — их выбросы характерны для подводных вулканов. Вулканическую активность в нескольких точках бассейна также симулировали при помощи мощных нагревателей.

Насколько эффективно в действительности они питали эту чудовищную колонию бактерий, Уте было трудно судить. Но Плавт рос, множился и самое главное — Ута не могла отделаться от ощущения, что с некоторых пор он принялся наблюдать за ней.

Как, чем, с какой целью — на это у нее не было ответов, да и не могло быть, пока Ута Ю не заглянула в само лицо бездны, способной самостоятельно видеть, оценивать ситуацию и, быть может, даже мыслить.

Она осторожно навела справки об отношении к Плавту других сотрудников океанического лабораторного комплекса.

Уту уже давно не удивляло, что и молодящийся лощеный карьерист Фат, и сухарь-служака Ой Хо, и даже старая университетская карга Изза, за которой вечно тянулся шлейф миазмов от бальзамических уксусов и притираний — все они имели одинаковую военную выправку и внушительные послужные списки.

Соответственно и контакты ее теперешних коллег с безмолвным, малоподвижным, но без сомнения живым Плавтом не выходили за рамки обычных уставных отношений военных ученых с объектами сверхсекретных исследований. Даже тактильные контакты сотрудников Океанариума были выхолощены и полностью регламентированы Журналом полевых исследований, Формой № 86 и Протоколом о секретности. Сердце же Уты было неспокойно: в ее участившихся сновидениях стали возникать прежде невиданные образы, пугающие даже ее, кадрового офицера Поиска.

А с некоторых пор появились и болезненные, почти физически ощутимые провалы во времени, поначалу кратковременные, словно кто-то могучий и дикий буквально выдирал из ее рабочего дня целые минуты.

И она, морщась от внезапных приступов точечной головной боли, не могла не то что вспомнить — даже сообразить, где находилась два часа сорок две минуты назад. И почему системы слежения фиксировали ее абсолютно бесцельные визиты в такие отдаленные и заштатные корпуса университета, что Уте становилось страшно?

Но с Эром она поделилась своими тревогами лишь когда их взаимное влечение достигло апогея, и для физической близости требовался лишь какой-нибудь пустой, насквозь формальный предлог.

В тот день они срочно вылетели на побережье Восточного океанического сектора — теперь весь окружающий мир для Уты стал чересполосицей районов изысканий, перспективных секторов и исследовательских территорий. Здесь, в теплой и затхлой лагуне глубиной всего лишь в средний рост рефлексора, бесследно пропал трое суток назад один из бойцов Поиска, с недавних пор неусыпно ведущего наблюдение за активностью донной биоты.

Сам факт исчезновения солдата вряд ли стал причиной появления в секторе столь важных инспекторов. На за последние сутки три смены караульных в расположенной по соседству части поочередно испытали активное ментальное воздействие, раз за разом возраставшее. Его спектр был неожиданно широк: от неприятных и пугающих сновидений до совершенно конкретных образов, отдельных звуков и даже слов, возникавших в сознании бойцов.

— Словно что-то периодически заглядывает внутрь меня, изучает меня, учится быть мною, — убежденно заявил разводящий офицер караульных смен. — Это хочет разговаривать со мной. Оно называет слова так, будто всякий раз спрашивает: «Так правильно? Ты меня понимаешь?» Мне это очень неприятно, господин инспектор, и я хотел бы немедленно от этого избавиться. Оно меня пугает, мне всё время кажется, что я одержим духом, который в следующую минуту полностью завладеет мною изнутри.

Поиски пропавшего солдата ни к чему не привели.

Но ни Ута, ни тем паче командор и не надеялись на это. Оба понимали: донный монстр пополняет свои… м-м-м… хранилища данных, каким-то образом заимствуя информационные, а, быть может, и генетические материалы. Перерабатывает их в себе и наращивает свой потенциал перед чем-то исключительно важным, бесповоротным.

Бесповоротность — именно это ощущение владело Утой, когда они с Эром в конце дня наконец освободились от дел и отправились прогуляться по песочному пляжу. В какой-то момент командор оказался так близко, как никогда прежде. Он осторожно коснулся ее руки и остановился.

Всё могло случиться, и всё случилось, но вовсе не то и не так, как желал того командор.

Едва вода коснулась ее подошв, Ута вновь почувствовала, как время и пространство уходят из-под ее ног. Нужно было на что-то решаться, здесь, в эту секунду… Потому что она чувствовала уже не Зов — так она называла неясную тоску по чему-то несбывшемуся, но возможному, осуществимому, реальному — а Крик.

И нужно было всего-то…

Повинуясь внезапному порыву, она опустилась на заднее колено, выдавливая из сырого песка грязные, мутные струйки, и быстро развязала шнуровку своих армейских ботинок. Эта обувь была тяжела и лишена изящества, но Ута во всех полевых поездках предпочитала именно ее.

Следом за первым и вторым ботинком она освободилась и от третьего.

Осторожно вошла в невероятно теплую воду лагуны. Океанская вода никак не могла иметь тут подобной температуры! Ута готова была поклясться, что поблизости, да что там — под самыми ее ступнями — располагается неведомый и невидимый ею источник тепловой энергии.

«Или же это было живое существо», — шевельнулось в ее голове и тут же исчезло.

То была мысль ранняя, преждевременная, а значит пока что ложная и вовсе необязательная.

Тепла было много. Оно буквально сочилась в этой мягкой воде, обволакивая ступни и даруя телу удивительную легкость, граничащую с опустошенностью.

Прирожденный биолог, Ута не испытала брезгливости и тогда, когда пальцы ног медленно — слишком медленно для этой взвеси! — погрузились в густую кашицу ила.

То, что поглотило несчастного солдата, что истребило всю живность на десятки километров вокруг, сейчас таилось под этим илом. Оно уже достигло суши и теперь, наверное, собиралось выбраться из океана в самое ближайшее время.

Что было у Плавта на уме, Ута не знала, как не мог этого знать ни один обитатель Отчизны.

Эр смотрел на нее во все глаза, но не делал попыток остановить. Лишь перепонка его мезоподы изредка подрагивала, покрываясь нервной рябью светящихся разноцветных крупинок.

Удивительно, но в глазах командора Ута сейчас видела и тревогу, и мужскую нежность, обещание, что ничего плохого не случится, и готовность прийти в любую минуту на помощь, чтобы силой выдернуть ее из этого обманчиво-кисельного лимана.

Сначала она ощутила легкое покалывание в стопах, почти электрические импульсы, исходящие неизвестно откуда — дна она уже не чувствовала, хотя вода едва поднялась выше чем на ладонь.

Штанины защитных брезентовых брюк уже тяжелели, набухая морской водой, но голова в одночасье вдруг стала легкой и звонкой, как птичья перекличка в первый весенний месяц.

Ее сущность медленно растворялась в пустоте, и Ута чувствовала себя в эти удивительные минуты полым колокольчиком, хрустальным и тонким, почти идеальным, если не считать единственного досадного изъяна — кто-то, лепивший ее сейчас из пустоты, по недосмотру забыл снабдить прозрачный бубенец ее сути язычком, маленьким язычком, без которого колоколец вовек не издаст ни звука.

Все попытки Уты произнести хоть слово, чтобы как-то ободрить Эра, а в первую очередь себя саму, уже были тщетны — пугающая и всеобъемлющая немота охватила все ее существо и потому в нее студеной волной, не встречая преград и барьеров, хлынул страх: жуткий, леденящий, подобного которому ей не приходилось испытывать с детства. Когда она впервые заглянула в мертвое лицо матери и поняла, что это теперь — навсегда.

Периферийной частичкой себя, своего омертвелого сознания, Ута понимала: это Плавт каким-то образом устанавливает с нею сейчас контакт. И делает это, отлаживая мельчайшие связи, связывая их в толстые, крепкие жгуты эмпатии, так пугающе быстро, словно закваска для этого брожения была им уже давно приготовлена внутри Уты, тщательно, до мелочей выверенно.

Понимала она и то, что ее страх сейчас — это лишь ее скороспелая, скорее всего, чисто физиологическая реакция на прощупывающие сигналы Плавта.

Просто тревога циклопического создания, однажды невесть каким образом догадавшегося, что среде его обитания — целой планете — приходит конец.

И Ута сейчас чувствовала эту тревогу, или неясное раздражение, тупое недовольство, физиологический дискомфорт — целый сплав множества отрицательных реакций на раздражение нервных узлов, который в тигле ее существа, мизерном по сравнению с масштабом донного хозяина океана, сейчас кипел острым и неизбывным страхом.

Меж тем Эр издал предостерегающее восклицание, указывая на поверхность воды.

Вокруг ног Уты со дна одна за другой поднимались тонкие дымящиеся струйки крови. Девушка не чувствовала боли, и это было плохо — Плавт каким-то образом отключал естественные защитные механизмы ее организма.

Она ободряюще улыбнулась командору, который, похоже, переживал сильнее нежели сама Ута, и в этот миг поняла, что больше не слышит Эра.

Губы его беззвучно шевелились, и самое ужасное, что отключилась и телепатическая связь — важнейшее достояние всех каст истинных рефлексоров, их гордость перед остальными расами Отчизны. Плавт словно заключил ее в непроницаемый кокон, изолировал для всего окружающего мира.

Ута сделала еще шаг вглубь лагуны.

Вода доходила ей до поясного ремня. Ута уже едва ощущала собственное тело, что с ней в жизни случалось лишь пару раз, после основательного приема горячительных напитков, на самом пороге спасительного сна.

Она обернулась к Эру и попыталась произнести хоть слово.

Ощущение было, словно ее язык и гортань затянуло тугой эластичной тканью. Она представила как эта неведомая ткань рвется, расползается клочьями, исчезая будто наваждение.

Напряжение было чудовищным, и командор рванулся к ней. Но Ута успела остановить его взмахом руки прежде чем тот ступил в океанскую воду, ставшую теперь проводником незнакомых ей энергий и веществ. Очень опасных.

Ута с облегчением почувствовала, как рвется невидимая маска ее немоты.

— Ну вот видишь. Всё хорошо, — она постаралась сказать это как можно спокойнее и убедительнее.

Но вместо слов из ее рта хлынули пузыри и отвратительная бурая тина.

Вторая попытка вызвала то же грязеизвержение, хотя уже не столь интенсивное. При этом рот не чувствовал вкуса ила, точно его заморозил зубной техник.

«Все болевые рефлексы временно купированы», — подумала она холодно и расчетливо как ученый.

Тогда Ута собрала в кулак всё свое самообладание, медленно повернулась и побрела к берегу.

С каждым шагом вокруг ее ног натужно рвались тяжелые сети какой-то субстанции, похожей на плети йодистых водорослей, еще окончательно не укорененных в донном грунте.

Эр буквально выдернул ее из воды, но к тому времени она окончательно выбилась из сил. И это — за какой-то десяток метров.

Командор первым делом вытер ей лицо, очистил рот, после чего осмотрел ноги.

Ступни, щиколотки, нижнюю и верхнюю голени испещрили многочисленные вспухшие красные отметины. Более всего это походило на следы присосок какого-то крупного морского моллюска или краснобрюха.

— Всё будет хорошо, — повторял Эр, обнимая девушку, а та смотрела на него непонимающим взором и кивала вслед за движениями его губ.

Зрачки Уты методично расширялись и сужались, будто в ней еще затихало что-то, отныне окончательно поселившееся в ней.

— Да. Именно — «кончательное», — подтвердил «король» после долгой паузы. — Больше Ута Ю уже не быть собой. Не говорить. Не отвечать. Не слышать внутри.

Он последовательно ткнул себя в висок и область, где у рефлексора предположительно находилось сердце.

— А перепо… мезопода? — Тихо спросила Тайна. — Ута могла на ней что-то… показать?

«Король» кивнул, и тут же его физиономия помрачнела. Эта эмоция была слишком очевидной для трактовки, потому что вся наша маленькая компания непроизвольно переглянулась. И дальнейшие расспросы о том, что Эр увидел на мезоподе своей подруги, угасли еще в зародыше. Однако Эр был мужественным существом и пояснил сам.

— Она показывала. Но это выглядеть…

Он помялся, подбирая нужное земное слово.

— Не разумно. Без логики. Без смысла. И без…

«Король» вновь поморщился, перебирая свой земной лексикон.

— Без добра. Не быть добра для Отчизны в ее мыс-ле-об-ра-зах.

Он с трудом произнес слово, которое, очевидно, совсем недавно позаимствовал из наших голов для облегчения контактов.

М-да, с этим телепатом нужно держать ухо востро, а язык за зубами. Ведь получается, что. общаясь друг с другом, «короли» не могут лгать — при их ментальной мощи любая попытка сокрытия информации от собеседника теряет смысл.

— У рефлексора есть защита. По-вашему, мысле-щит, — в очередной раз подтвердил свою проницательность «король».

— Что же было дальше… с Утой? — осторожно напомнила Тайна.

— Уты больше не быть. Совсем, — бесстрастно проговорил «король». — Я так думал. Так все думали.

И помолчав немного, добавил:

— Ошибаться. Все ошибаться.

Три дня Уту пытались привести в чувство.

Три дня медики бились над восстановлением ее речевых функций, поскольку видимых причин к их нарушению не обнаружили ни одной.

И все эти дни Эр думал о том, что заставило ее войти в воду — он был убежден, что девушка специально напросилась с ним в эту поездку. Именно потому что знала наверняка: исчезновение солдата — это знак Плавта для нее, вызов на Контакт.

Почему — у Эра были десятки ответов, но всё это были маневры его сердца, обходные пути любви, не желающей мириться с тем, что она — отныне не главное в жизни Уты Ю.

Эр стал копать прошлое Уты, но не нашел никаких сколько-нибудь значимых ее физических контактов с донной биотой. Да, в прошлом она занималась биологией, подавала надежды как научный сотрудник, и тогда был вполне вероятен ее первый контакт с Плавтом, пусть и на периферийном уровне, с его отдельными тканями.

Но должно было быть что-то более радикальное. Инициативу к Контакту, коль скоро это был он, Плавт должен был уже когда-то проявить. И Эр, привыкший к долгим поискам истины, обнаружил в послужном списке Уты эпизод, заставивший его призадуматься.

В свое время, уже покинув научное поприще и будучи командиром отделения, Ута была отмечена наградным знаком и поощрением за проявленные мужество и самообладание во время аварии винтокрыла, шедшего над открытым морем.

Привычно подняв все сопутствующие материалы и не поленившись изучить даже выводы технической комиссии, Эр сделал для себя простой и логичный вывод.

Винтокрыл потерял управление задолго до береговой полосы без всяких видимых причин. Во всяком случае, серьезных поломок министерские техники, обследовавшие злополучную машину, не обнаружили. К тому же в упавшем винтокрыле не сработал ни один из шести надувных баллонов-поплавков, да и затонул он с учетом воздуха в десантном отсеке и закрытой кабине управления на удивление быстро.

Словно кто-то или что-то из моря притянуло к себе винтокрыл с легкостью магнита, тянущего канцелярскую скрепку.

Связавшись с руководителем тогдашней экспертизы, Эр уточнил несколько деталей, которые лишь дополнили его предположения. Последнее из полученных им техзаключений — о характере повреждений поплавков, разрезанных в множественных местах предметом неустановленной природы — окончательно достроило головоломку.

Что в действительно произошло на борту тонущего винтокрыла, не знал никто, и даже Ута, у которой все еще не восстановилась четвертая сигнальная система — речь, не могла внести в эту историю ясность.

Оставалось ждать, когда девушка придет в себя.

Однажды Ута сказала ему, что у нее есть лучшее в мире правило преодоления бед и невзгод. «Иногда нужно просто сидеть в ожидании своего часа, затаив дыхание, потому что рано или поздно мир вокруг тебя перевернется. Обязательно перевернется. И если выдержишь до конца — сумеешь вынырнуть на поверхность.»

Тогда Эр не очень понял смысл ее слов, сейчас же они предстали для него в новом свете.

Он сидел в дальнем углу ее амбулаторной каюты — спецпомещения в отдельном крыле секции критической медицины, — откинувшись к холодной стене, на жесткой кушетке, выбранной специально из мебели со всего этажа, чтобы не уснуть.

Ута лежала у окна, под колпаком лучевой сигнализации, готовой известить дежурную врачебную смену, едва девушка подаст хоть один явный признак жизни кроме дыхания, тихого и прерывистого, каждая пауза в котором поначалу заставляла сердце Эра больно сжиматься от ледяного, царапающего страха.

Но за несколько темных, бесформенных часов ожидания он привык и к сбоям дыхания Уты, и к глухим хрипам в ее горле, и даже к мутной пене, пузырившейся в углах ее рта, когда паузы в дыхании становились слишком уж долгими.

И тогда лишь эти пузырьки, весело надувавшиеся и спадающие в краешках ее плотно сжатого, ставшего необычно тонкогубым, с сероватым оттенком рта говорили о том, что Ута еще жива. А лениво ползущим по экранам медицинских приборов волнистым графикам состояния Уты командор уже не верил, потому что они не могли объяснить самого главного: что происходит и что может произойти буквально в следующую минуту, в очередной миг ее призрачной, отныне сокрытой от всех внутренней жизни.

Иногда Эр прикрывал воспаленные глаза и точно сквозь дымку лет видел себя — молодым, подтянутым офицером, только что прилетевшим и энергично расставляющим вторую линию оцепления, дюжих громил из подразделения быстрого реагирования, по колено в воду, у огромного пласта глинозема, вывороченного шагающим экскаватором военно-инженерных частей, вторую неделю работающих на строительстве грандиозного Моста Морей.

Вода на мелководье быстро мутнела от обилия меловых конгломератов, но даже в белесом коллоиде был виден огромный, весь в зубастых изломах пласт странных окаменелостей. Радиологи уже вчерне установили примерный возраст верхних отложений — начало легендарной и драматической эпохи Блица или, как ее именовали в школах и средствах всеобщего убеждения — Сверхвспышки.

Для палеонтологов это был один из самых лакомых кусков истории Отчизны.

Бескрайние залежи окаменелостей…

Роскошные раковины летающих моллюсков…

Наконец, громадные могильники зверозавров и прочих представителей мегалофауны времен Первой Биосферы.

И все они были испещрены изотопными метками — свидетельствами убийственной Сверхвспышки.

Поэтому как только на окаменелых костях огромного количества древних морских зверозавров и исполинских скатов-мантий, случайно открытых при мостостроительстве в прибрежных донных отложениях, были обнаружены весьма странные сеточки с микроскопическим узором, Раку был тут как тут.

Именно тогда в закрытых коридорах власти, в гостиных сенаторов Столицы, а наиболее компетентно и осторожно — в Университете впервые заговорили о донной фауне как о серьезном факторе планетарной биосферы, с которым стоит считаться хотя бы при построении экологических моделей. И этим Отчизна была обязана прежде всего Раку.

Оптон Раку был одержим наукой в полном смысле слова. У него была возможность государственной карьеры — но он наплевал на нее. Дочь — но он забросил ее, препоручив воспитание своего единственного отпрыска, оставшегося после ранней смерти жены, государству.

Он в буквальном смысле дышал наукой, дни напролет проводя в университетских лабораториях или на бескрайних просторах Побережья во время полевых исследований. Оптон Раку был крупнейшим специалистом по донной флоре и фауне, отчего к нему давно приклеилось обидное прозвище Полип, на которое Раку не обращал внимания.

Именно он первым связал с донным протобентосом странные минеральные утолщения, бугорки, а местами и подобие окаменелых сталагмитов не только на костях, но и отдельно, россыпями, щедро перемешанными с окаменелостями различных примитивных донных беспозвоночных с общей характерной деталью — всё той же сетчатой структурой неизвестного пока что происхождения.

Его коллеги, которых Раку презрительно именовал исключительно «жалкими ретроградами» и «презренными консерваторами», после ознакомлениями с экземплярами необычных находок, один за другим констатировали, что в лице «сеточек» и «сталагмитов» наука имеет дело с обычными окаменелостями целого ряда ископаемых морских животных сидячего или симбиотического образа существования вроде губок или паразитических полипов.

Когда же Раку на страницах авторитетного биологического издания ехидно предложил коллегам попытаться классифицировать их либо хотя бы отнести к истокам любой из известных на тот момент эволюционных цепочек, он получил ответ равно туманный и многозначительный. Что, де, столь же непонятные и загадочные с точки зрения происхождения следы ископаемых существ и прежде встречались палеонтологам Отчизны.

— С точки зрения современного рефлексора останки каждого второго ископаемого из геологических отложений Отчизны идут в разрез с его представлениями об обыденном и привычном, — сакраментально приложил его в ответной публикации один из наиболее консервативно настроенных коллег.

В качестве ответного удара профессор Раку немедля представил в военное министерство, которому приписывал наиболее реалистичный взгляд на абсолютно все проблемы, потенциально касающиеся безопасности государства, пространный документ — так называемый «Научный Меморандум Раку». Он изобиловал как смелыми выводами с легким привкусом научного безумия, так и терминами, большую часть которых аналитики и референты министерства слышали впервые.

Суть же «Меморандума» заключалась в том, что ученым Отчизны в кои-то веки повезло обнаружить богатейший с точки зрения исследовательского материала участок морского дна, на котором во время оно, 35 миллионов лет назад, веками длилась Битва Рождения! Так Раку называл яростное соперничество фаворитов тогдашней эволюции, одним из которых одиозный профессор считал колонию хищных бактерий, находящихся в сложном симбиозе и вместе составивших некоторое циклопическое существо, полностью контролировавшего подобно преступной группировке большую часть дна планетарного океана.

— Это невероятная удача, что участок этого впечатляющего противостояния однажды оказался накрыт внезапным и мощным извержением подводного вулкана! Поле битвы было мгновенно похоронено под тяжелым пластом исторгнутой лавы. Вслед за тем, с течением миллионов лет поднявшись на три тысячи метров, подводное поле битвы сделалось всего лишь заурядным мелководьем, занесенным илом и поросшим прибрежной растительностью.

Столь вольная, «в духе чуть ли не криминальных реалий нынешних нелегких времен» интерпретация находки у Моста Морей вызвала у научного корпуса Трех Столиц откровенный скепсис вкупе с насмешками и валом язвительной критики.

Удивительно, но в атмосфере обреченности, отчаяния и покорного ожидания тотальной катастрофы в День Карлика консерватизм научных кругов Отчизны достиг небывалых высот. Видимо, когда все рушится в горнило безумия и смерти, лишь гипертрофированный скепсис, зачастую переходящий уже в откровенный цинизм, еще помогает разуму удержаться на плаву здравого смысла.

Эксцентричный ученый-рефлексор быстро понял, с чем ему стоит иметь дело, а с кем — ни в коем случае.

Он и прежде догадывался о присутствии на планете могучей силы, покуда дремлющей в глубинах океана, и в его голове буйным цветом зрели отважные планы пробудить ее, обуздать и заставить служить на благо разумным обитателям Отчизны. Таковых профессор Оптон Раку отныне видел не в Трех Столицах «истинных» рефлексоров, как гордо именовали себя его соплеменники, а в пределах конфедеративного Союза Аграрных Республик.

Оставалась лишь одна проблема. У профессора Оптона Раку была дочь. На тот момент она содержалась на попечении государства, находясь в привилегированной закрытой интернат-фактории для детей высших военных и государственных чиновников, по официальной формулировке — «с ослабленным здоровьем и незначительными отклонениями в развитии».

Девочку звали Ута, и с ней отец связывал честолюбивые, далеко идущие планы. Но — уже за пределами Трех Столиц.

Раку нуждался в размахе и понимании. Всё это его терпеливо ожидало уже не первый год, и он, наконец, решился.

Глава 3. Плавт: история

Ута пришла в себя на шестые сутки. В день, ставший началом новой истории Отчизны Королей и всей планеты.

Тем утром их мир обрел наконец-то надежду, сколь бы уродливым ни казался поначалу ее глубоководный лик. А Эр потерял надежду навсегда.

С первыми лучами дневной звезды Ута Ю очнулась, приподнялась на постели и неожиданно ясным, звучным голосом, но со странным металлическим оттенком, объявила, что сейчас будет говорить, и «слушать ее должны все».

Эр не успел приехать в госпиталь к началу ее речи, но ничего не потерял. Когда он вбежал в амбулаторную каюту, распихав в стороны столпившийся в дверях чуть ли не весь дежурящий с ночи персонал, девушка все так же как в первые минуты пробуждения мерно раскачивалась из стороны в сторону, механически повторяя одну и ту же фразу:

— В той же воде, где и прежде. Пришло время говорить. Пришло время говорить. В той же воде, где и прежде.

Первым делом Эр удалил всех зевак, оставив наблюдающего врача и двух санитаров на случай агрессии или других неадекватных реакций со стороны больной.

Сам же связался с военным министром и кратко объяснил ему суть происходящего.

К счастью, двумя днями раньше на личной встрече он подробно разъяснил тому, чего следует ждать, а чего — опасаться.

Выбора у них не было: через двое суток Плавт придвинулся на сотнях километров океанских побережий вплотную к урезу воды, блокируя любые водные движения и попутно уничтожая всю прибрежную флору и фауну.

— Я знаю, где находится «та же вода», — убежденно заявил он министру. — Место предыдущего контакта госпожи Ю с этим существом.

— Полагаете, он ждет? Этот… Плавт? — Сухо осведомился министр.

— Убежден, — ответил Эр. — Теперь у него есть транслятор…

Он замялся лишь на один краткий миг, внезапно осознав, что говорит сейчас о единственном любимом существе в целом свете. И твердо продолжил:

— Мы не имеем права игнорировать создавшуюся ситуацию. Просто потому что он гораздо сильнее.

— Насколько, по-вашему, генерал? — Уточнил министр, одновременно напоминая, что с этой минуты Эру возвращаются временно сданные им в связи с выполнением важнейшего правительственного задания полномочия генерал-командора.

— Полагаю, существо, которое мы называем Плавтом, может считаться новым богом планеты. Например, при определенных обстоятельствах оно, вероятнее всего, способно изменить траекторию орбиты Отчизны.

Министр промолчал. Он был впечатлен услышанным. Эр же впоследствии не раз вспоминал эту сцену, как и все прочие события последних дней вокруг Уты Ю, ординарного сотрудника Университета, вплоть до ее обретения себя в иных мирах как последней Звезднорожденной в истории цивилизации рефлексоров.

А пока у него оставалось только прошлое, и уже совсем не виделось шансов на будущее. Потому что реальность командора Эра, его единственное настоящее, с которым его еще связывала Ута, разваливалась прямо на глазах.

Бежавший в конфедерацию «аграриев» профессор Оптон Раку получил все, о чем только мог мечтать ученый и исследователь его научного масштаба.

В отличие от Трех Столиц лидеры конфедерации остро чувствовали опасность, исходящую не только из космоса, но и от океана. И делали все возможное, чтобы эту опасность предупредить, а затем — попытаться превратить в своего союзника.

В процессе создания подводных лабораторий — прототипов будущих городов на океанском дне, где планировалось укрыть от предстоящей космической катастрофы если не большую, то во всяком случае лучшую часть населения конфедерации — «аграрии» обнаружили прежде неизвестного обитателя планеты столь огромного, что следовало как можно тщательнее изучить этот возможный ресурс для спасения жизни на Отчизне.

Программа была запущена, средства привлечены, и оставалось лишь ждать результатов труда многих тысяч ученых, исследователей, глубоководников, добровольцев и заезжих светил, одним из которых и стал непризнанный гений Трех Столиц профессор Оптон Раку.

Объявившись у «аграриев», Раку был поражен и восхищен уровнем разработки проблемы по имени Плавт.

«Аграрии» вели пристальное изучение океанского сверхбентоса. И прежде всего — основных очагов формирования его наиболее развитых фрагментов, располагавшихся вокруг подводных геотермальных вулканов, фактически в оазисах горячей воды с ее постоянным притоком из недр.

Вулканы нередко встречались на океанском дне в виде конусовидных холмов, спрессованных отложениями различных солей серы весьма впечатляющих размеров — диаметром до трехсот метров и высотой до двухсот.

Трудность изучения Плавта, как в скором времени стали называть сверхбентос в честь одной из древних океанских божественных сущностей, состояла в том, что его колонии в силу своей природы предпочитали формироваться и развиваться на больших глубинах.

Раку уже давно предполагал, что Его Подопечный, как он ласково именовал за глаза Плавта, — древнейший из сохранившихся видов планеты. Он считал, что Плавт ведет свою родословную еще из времен, предшествующих Блицу — катастрофической Сверхвспышки на одной из соседних с Отчизной звезд, в ходе которой планету облучил столь плотный и мощный поток гамма-лучей, что почти вся жизнь на ней погибла.

Почти вся — кроме некоторых видов морских обитателей и пещерных жителей. Они и стали основой формирования посткатастрофической Биосферы-2 на Отчизне, в том числе и предков самих рефлексоров, ведущих начало своей истории от мелких и невзрачных насельников подземных пещерных систем: членистоногих и жаброногих рачков.

Предками же Плавта стали обитатели глубоководных впадин. В отличие от полностью погибшей биомассы водяной толщи и шельфов они сумели укрыться от излучения Сверхвспышки или приспособиться к нему в силу запаса прочности своей примитивной биологии. И сегодня Оптон Раку с восхищением наблюдал результаты эволюции невероятного существа.

Спустя несколько миллионов лет после Блица его колонии бактерий уже стали устанавливать симбиотические связи, овладевать искусством совместных действий, после чего от примитивных колоний перешли к более высокому способу организации — как земные вольвокс или пандорина харьковская — и в итоге, после мучительной эволюции, трансформировались в сложнейший многоклеточный полиорганизм, состоящий из высокоспециализированных тканей.

Во многом тому причиной была и повышенная мутабельность всех организмов Отчизны, уцелевших после Блица. Но будущий Плавт опережал все аналогичные колониальные формы жизни, научившись формировать органоиды — многоклеточные структуры, специально предназначенные для выполнения определенных функций.

Ознакомившись с полным массивом документации по исследованиям «аграриев», Раку испытал чувство, близкое к эйфории. Именно в приобретенной способности отращивать специализированные органоиды эксцентричный профессор увидел вероятность обнаружения у Плавта начатков сознания, пусть и на примитивном уровне.

— При его способности к развитию с постоянной параллельной самоорганизацией он способен за считаные годы преодолевать такие эволюционные барьеры, что и не снились ни одному живому существу на Отчизне, — прошептал Раку, откладывая в сторону очередные графики видоизменений подопытных фрагментов Плавта, полученных в подводных лабораториях «аграриев».

Порой Раку закрывал утомленные глаза, но и тогда перед его мысленным взором неизменно простирались бескрайние поля живых бурых ковров первичного криптобентоса. Они были покрыты цилиндрическими и коническими выростами, усеяны мириадами извивающихся хватательных органоидов, то и дело ощетинивающихся лесами защитных шипов, переливающиеся десятками цветов и оттенков хемолюминисценции.

А накопив достаточно энергии, ковры где-то разом вспучивались, ожесточенно вырывая друг из друга огромные лоскуты, в то время как по соседству, на других участках океанского дна, напротив, происходило их слияние, взаимопроникновение и порождение новой материи уже почти единого тела донного гиганта.

Циклопический бентос рано или поздно научился не только пожирать клетки друг друга, но усваивать и чужой генетический материал. Не только пожирать чужие ткани, но и эффективно адаптировать некоторые их элементы, в частности генный набор, к развитию собственных клеток и органоидов. Поэтому бактерии, составлявшие основу существа Плавта, постепенно приобрели уникальную для Отчизны Королей особенность — сдвоенный генетический набор.

Но и более того! Разные клетки Плавта могли накапливать разные сдвоенные генетические наборы!

Криптобентос научился поглощать чужой генетический материал и консервировать в специальных органоидах — эрариях, после чего при необходимости пускать его в ход, формируя с большой степенью точности новые органоиды, свойственные ранее поглощенному генетическому донору. По сути, это была уже генная инженерия, творимая пока что бессознательно, наощупь, по велению всесильного инстинкта самосохранения.

К тому времени Плавт уже неплохо научился охотиться, и вся популяция паразитирующих на нем одно- и многоклеточных существ мгновенно превратилась в его питательную цепочку. Многие виды он полностью истребил, переловив охотничьими органоидами, а их генетический материал складировал в эрариях.

У морских членистоногих нервная система оказалась наиболее развита, и она запустила процесс формирования церебр — специальных органоидов, предназначенных для быстрой обработки любой входящей информации и подачи команд на другие органоиды. Плавт еще не умел автономно плавать в толще воды или самостоятельно подниматься к поверхности океана, но приобрел уже настолько сложную структуру, что на некоторых участках мог полностью отказаться от привязанности к действующим подводным вулканам.

По-прежнему остро и постоянно нуждаясь в притоке внешней тепловой энергии (ведь на глубинах его обитания температура воды была близка к нулю Цельсия), Плавт начал проникать на сотни и даже тысячи метров в колоссальные многовековые наслоения донного ила, пласты сланцев и даже небезуспешно просачивался сквозь малейшие трещины и зазоры между плитами базальтов. Целью его были теплые и горячие участки дна, и он научился самостоятельно, как нарывы, вскрывать всё новые и новые подводные гейзеры.

Именно в поисках тепла Плавт начал постепенно распространяться от одного крупного подводного оазиса к другому, однако не поднимаясь выше чем на два километра от поверхности океана.

В каждом подводном оазисе, заселенном как правило автономными сообществами хемобактерий и существ-экстремофилов, Плавт осваивал их «население», пожирая либо встраивая в свой организм на правах новых симбионтов.

Его эрарии обогащались генетическим материалом, а церебры, стимулируемые борьбой за существование, активно развивались и усложняли свою структуру. В итоге Плавт превратился именно в то, что изначально и подозревал проницательный Оптон Раку: в грандиозную по масштабам и уровню развития поливидовую мегаколонию.

В скором времени профессор Оптон Раку из эмигранта и стороннего наблюдателя стал крупнейшим специалистом по Плавту.

Ему удалось открыть и, что еще важнее, во многом прогнозировать развитие уникальных генетических особенностей криптобентоса после того, как он добыл необходимые опытные образцы эрариев Плавта и досконально их исследовал.

Во многом именно профессору Раку Плавт был обязан тем, что в научных кругах Союза Аграрных Республик его отныне именовали исключительно по имени. Он окончательно обрел имя собственное, а Раку — смысл своей жизни, и не только как ученого, но и как мыслящего существа, рефлексора высшего порядка.

К тому моменту отношения со Строительным Альянсом у «аграриев» окончательно зашли в тупик. Между ними начались войны.

Профессору было невыносимо жаль истекающего времени, которое следовало посвятить путям спасения. Но если «зодчие» всерьез рассматривали варианты космической эвакуации если и не всего населения Отчизны, то хотя бы избранной его части, то «аграрии» искали пути спасения в океане. Собственно это в свое время и пробудило их интерес к подлинному хозяину океанского дна — Плавту.

Несколько уже имеющихся в их распоряжении крупных подводных лабораторий — зародышей будущих океанских городов, оборудованных в непосредственной близости от подводных вулканов, источников тепловой энергии — при активном участии Раку были срочно перепрофилированы в центры изучения Плавта. Даже тогда ни Раку, ни ведущие научные круги «аграриев» еще не имели представления, насколько в действительности велико это существо.

Там немедленно закипела работа.

Чтобы не распылять силы, Раку определил основным вектором исследований варианты взаимодействия с органоидами Плавта. Фанатичный профессор убедил правительство «аграриев», что таким образом возможно попытаться кардинально усовершенствовать… самих рефлексоров, населяющих Союз.

Раку поставил себе главной целью приспособить своих новых соотечественников к грядущим катастрофическим изменениям климата — ближайшим весьма серьезным проблемам планеты, которые неизбежно возникнут, едва лишь похищение Отчизны коричневым карликом вступит в финальную фазу.

Именно этому были посвящены первые, пока еще весьма примитивные эксперименты Раку с органоидами Нашего Подопечного, как отныне почти ласково именовал он Плавта.

План Раку был конкретен, последователен и предельно прост.

— Надо попытаться скормить хищному органоиду Нашего Подопечного какой-нибудь орган тела рефлексора, — вещал профессор перед своими коллегами. — А лучше поставить этот процесс на поток, скажем, в течение года. Для этого у нас есть ампутационная хирургия, несчастные случаи и, в конце концов, — система исправительных учреждений. После чего мы, полагаю, сумеем зафиксировать каждый отдельный факт накопления генетической информации, полученной таким образом из тканей рефлексора, в ближайшем эрарии. А в случае удачи — отследим весь процесс складирования этой информации по мере поступления для органоида необходимого питательного сырья. И наконец…

Это был наиглавнейший пункт его программы научных изысканий, и даже видавший виды боец, закаленный в десятках диспутов и давно получивший иммунитет от всех возможных видов критики в свой адрес, говоря о нем испытывал нешуточное волнение.

В этом Раку видел безошибочность собственной блестящей интуиции и ее знак, данный на высшем нервно-психическом уровне, что она непременно подскажет ему и дальнейшие гениальные ходы в работе с Подопечным.

— Наконец, нам следует приложить все усилия, дабы попытаться добиться от репродуктивного органоида Подопечного рождения какого-либо уникального органоида-номада, в котором стопроцентно прослеживалось бы наличие — и работа, да-да, работа, коллеги! — предложенного нами генетического материала рефлексора.

Под «работой» генетических материалов рефлексоров профессор Раку подразумевал формирование у Подопечного новых, а точнее, принципиально новаторских органоидов.

Причем этим органоидам следовало выполнять те функции, которые были жизненно необходимы теперь уже не только и не столько Плавту, сколько Оптону Раку, светочу генной инженерии, Демиургу и Творцу цивилизации Новых Рефлексоров, каким теперь все чаще видел себя в своих воспаленных, лихорадочных снах вдохновенный профессор.

И помочь ему в этом должен был универсальный донор, открывающий в случае успеха — а в нем безумный профессор не сомневался! — самому Раку блистательные перспективы в плане физиологии вплоть до возможного бессмертия.

Потому что у донора и профессора Оптона Раку была общая генетика как следствие давнего брачного союза, оставившего след лишь в виде хилого и болезненного отпрыска. Девочки по имени Ута. Ребенок пока что содержался на попечении государства в интернат-фактории для сирот с серьезными нарушениями здоровья и отставанием в развитии.

Оставался сущий пустяк — тайно, без шума вывезти ребенка из метрополии «зодчих» и переправить в Союз.

Глава 4. Транслятор

В отношениях с родственным разумом есть известный плюс: ты всегда можешь хотя бы приблизительно предвидеть его ближайшие шаги. А в критической ситуации — успеть предупредить неотвратимый конфликт.

Увы, для цивилизации рефлексоров существо по имени Плавт был разумом абсолютно непредсказуемым и иррациональным, у которого во главе угла стояло лишь одно — огромное собственное Я.

Всё остальное воспринималось Плавтом либо как нежелательная преграда, требующая немедленного устранения, либо в лучшем случае — досадная помеха, которую некоторое время можно и потерпеть, но в принципе-то — зачем?

В тот роковой час на пороге Сингулярности властям рефлексоров, ученым, военным, может быть, даже Эру, могущему всё остановить одним лишь словом, не хватило даже не времени — понимания того, с чем им отныне придется иметь дело.

Хотя кто как не Эр буквально за два часа до катастрофы предлагал военному и политическому министрам Трех Столиц клятвенно обещать Плавту в самом крайнем случае эвакуировать его хотя бы фрагментарно, с сохранением всех жизненно важных органоидов, в просторных трюмах Т-звездолетов в прекрасные новые миры, которые их непременно ожидают в будущем?!

Военный министр, крайне недовольный самим развитием событий, при котором хозяевам планеты приходится фактически идти на поклон к властелину океана, наотрез отказался предоставить «этой мерзкой серой плесени» целый звездолет.

А министр политических дел, поднаторевший в интригах, предположил, что Плавт либо не поверит обещанию эвакуации, либо согласится лишь притворно. Но в последний момент всё равно попытается взять ситуацию под свой единовластный контроль.

Оба министра не знали другого: жалкие посулы и откровенные подачки вряд ли способны всерьез произвести впечатление на существо, способное в несколько секунд запустить процессы планетарного масштаба.

В те минуты ни одна живая душа не знала кто вообще в принципе способен произвести на Плавта сколько-нибудь существенное впечатление.

Это знал лишь Плавт и потому всеми чаяниями он тянулся к тому единственному существу, что способно было стать если и не посредником в его отношениях с рефлексорами, то во всяком случае транслятором его желаний.

Впоследствии Эр много раз размышлял над тем, что тогда думал впервые обретший разум Плавт о рефлексорах, кто они были для него.

Этот забавный землянин Кость Я однажды процитировал ему наизусть некий сакральный текст какого-то своего древнего соотечественника, тоже много думавшего, как и Эр…

Мудреца заботило как он сам и его соотечественники выглядят в глазах звездных пришельцев, что по мнению Эра было высочайшим проявлением воспитанности и священного гостеприимства.

Именно эти слова, сказанные ни о чем не подозревающим Кость Я, чрезвычайно подняли реноме землян в глазах Эра, всегда чтившего законы нравственности и уважения к старшим, в том числе и по уровню научно-технического развития.

Кто мы им? Еще незрячие котята?

Или, может быть, собратья по судьбе?

Скажут пусть, ну намекнут хотя бы:

Кто мы им, и кто же мы самим себе?

В таких случаях Эр представлял себя Плавтом — огромным, разлегшимся по всему океанскому дну, не всегда знающим в точности, что творится у него на севере или как дела с пищеварением на востоке.

Он понимал, что его представления об этой колоссальной сущности узки и примитивны, потому что невозможно до конца понять океан. Так же как океан никогда не поймет рефлексора.

Да и кем был для Плавта такой вот Эр, жалкая мошка на горизонте мироздания? Разумная, да, но что в том толку?

В представлениях Эра Плавт был космически далек от картины мира, выстроенной в мозгу всякого рефлексора еще задолго до его рождения, уже в генетике зародыша. Для командора это была огромная и причудливая ипостась рассудочного хищника, располагающего почти неисчерпаемыми возможностями для питания, выживания и эволюции.

При этом Плавт после всех этих экспериментов «аграриев» и «космистов» должен был впитать в себя всю заключенную в подопытных информацию. Значит был неплохо осведомлен обо всем, происходящем сейчас на Отчизне, а может, и ее окрестностях.

Также Плавт, по мысли Эра, был способен к достаточно сложным математическим вычислениям и физическому моделированию таких деяний и шагов, на фоне которых ценность жизни любого отдельно взятого рефлексора им уже просто не осознается.

Но что в действительности приобретает сам Плавт в ходе «перепрошивок» рефлексоров самых разных профессий и уровней знаний, не знал ровным счетом никто. И это неведение беспокоило Эра, а когда Плавт в качестве транслятора избрал именно Уту, командор и вовсе потерял сон.

Существо, для которого вся цивилизация рефлексоров была во многом всего лишь абстрактным понятием, вдруг проявило явный интерес и выказало предпочтение к единственному ее представителю.

Не было Плавту дела и до самой цивилизации разумных, он сам себе был и цивилизация, и хаос одновременно!

В отличие от Уты командор полагал, что и самого сознания у этого колоссального полипа нет и в помине. Для Эра это был невероятных размеров органический компьютер, обладающий громадным, невероятно развитым, но все-таки искусственным интеллектом. Разума в понимании Эра-рефлексора Плавт покуда еще не обрел, но был уже на пути к нему. И если Контакт все-таки состоится, лишь тогда всё, включая и Плавта, встанет на свои места.

А сейчас Эр явственно чувствовал, как на Отчизне вдруг стало тесно. Соседство такого существа для него начало ощущаться буквально во всем. И даже в его привязанности к Уте. Плавт собирался отобрать ее у Эра и в этом уже немало преуспел.

Эр ждал от провидения Знака, не зная как ему поступить, когда он поймет, что в следующий миг потеряет Уту навсегда.

Когда под посадочными лыжами «Иглы» показались очертания уже знакомой лагуны, Эр приказал пилоту посадить винтокрыл как можно ближе к кромке воды.

Случилось то, чего он и боялся: прибрежные дюны были усеяны толпами зевак. К счастью, это был район дислокации сразу нескольких воинских частей, но никто из здешних солдат не имел опыта в усмирении гражданского населения. Поэтому любопытствующие раз за разом прорывали оцепление и бегом устремлялись к воде, надеясь хоть одним глазком глянуть на темнеющую в воде огромную, аморфную массу. Но — тщетно.

Едва Эр вывел из воздушной машины Уту, в широком, чрезмерно просторном гражданском платье и наброшенной на голову накидке, точно красавицу-рабыню на невольничьем рынке, хранимую от колдовского сглаза, командор взглянул на воду и едва сдержал изумленное восклицание.

Теплой затхлой лагуны больше не было. За последние дни — насмерть перепуганный начальник береговой охраны, больше хозяйственник, нежели военный, доложил, что все было сделано в считаные часы — Плавт углубил дно на высоту трехэтажного дома, и то, что казалось зрителям передней частью монстра, было всего лишь толщей воды, заполненной взвесью ила, темнеющей под серым и безрадостным небом, затянутым свинцовыми тучами, быстро ползущими над океаном.

Военный министр был уже здесь, в окружении своих коллег, высших армейских командиров, а также послов от «аграриев» и «космистов».

Министр нервно морщился, рассеянно поигрывал сложенной в тяжелую кожистую ветвь мезоподой и часто поглядывал в сторону Уты. Внутри Эра возникло и стало неудержимо расти сумасшедшее желание бегом вернуться в «Иглу», поднять ее в воздух и умчаться куда глаза глядят. Лететь, лететь пока хватит горючего. А там — хоть трава не расти!

Шестерка его личных охранников из клана Огненных Братьев способна четверть часа сдерживать перед ревущей стеной пламени любого противника. Тому залогом врожденная редчайшая пирохимия их мезопод — качество, которым обладал и сам Эр, но в гораздо меньшей степени.

Вдобавок командор с изумлением увидел на метровой глубине совсем недалеко от берега массивный стальной цилиндр с иллюминаторами. Это была рубка подводного батискафа, спешно доставленного сюда дирижаблем «аграриев» на правах первооткрывателей Плавта. Эр знал еще со времен их совместной работы с несчастным Аном, что в таких подводных судах «аграрии» размещают свои мини-лаборатории с уникальным оборудованием, предназначенным для контактов с Плавтом.

Зато теперь вокруг бывшей лагуны не ощущалось и следа прежнего ментального фона. Гнетущее настроение было только у Эра, подавляющее же большинство остальных, собравшихся у берега, от военных и правительственных чиновников до зевак и собирателей информации для публичных газет, предвкушало интереснейшее действо или же на худой конец хотя бы подобие циркового аттракциона.

— Он хочет говорить, — прошептала Ута.

— Я понимаю, милая, — ответил Эр. Всё его недавнее желание бежать мигом улетучилось, теперь для него остались лишь Ута и то, что скрывала вода.

Он взял ее за руку.

— Что мы с тобой можем сделать?

Она посмотрела на Эра так, словно он вдруг стал почти прозрачным. И сейчас девушка силилась разглядеть за ним что-то совсем другое, стоящее рядом и доселе сокрытое.

Она медленно отняла руку.

— Мы не можем, — кивнула она. — Я могу. Одна.

Эр смотрел на нее, чувствуя как теперь уже предательский страх начинает овладевать им настолько, что даже его мезопода сморщилась и покрылась мелкими пупырышками, словно от холода.

— Я могу, — повторила Ута.

«Она сама знает, что должна делать, — подумал Эр. — Не думай сейчас о том, что есть. Думай только о том, что будет потом. Иначе не выдержишь этого испытания и разобьешься как стеклянный сосуд. А ведь ты еще не испил его до дна, и не знаешь, что такое — истинная горечь. Она всегда — лекарство, помни об этом. В систему, что открылась сейчас перед тобой, не способен встроиться никто кроме нее. Кроме Уты. Уты…»

Ему показалось, что он окликнул ее вслух. Но она вошла в воду, не оглянувшись. Вошла спокойно и грациозно, несмотря на мешковатые одежды. Как входит купальщица в прохладный и ласковый прибой. Словно не замечая разом повисшей над береговыми холмами мертвой, вязкой тишины.

Глаза девушки были прикрыты, и Эр понял: сейчас она внутренне концентрировалась, как ее учили еще на военной службе.

Сейчас Ута не стояла в лагуне Восточного побережья, не была она и научным сотрудником Университета Трех Столиц. Первый лейтенант Поисковой Службы Ута Ю в эту минуту не слышала даже Плавта.

Она слышала внутри себя два голоса: сначала мягкий, вкрадчивый тон психокорректора на штатном сеансе аутотренинга, в обязательном порядке предписанного Уставом, но слишком далекий и невнятный, чтобы разобрать хоть слово. А затем тихий, хрипловатый баритон инструктора школы десанта в Сегеме, учителя И Пу, лучшего специалиста страны по борьбе с диверсантами.

«Когда ты почувствуешь, что не способна контролировать и даже просто хоть сколько-нибудь влиять на окружающую среду, необходимо сфокусироваться на своей природной сущности, внутренне сгруппироваться и начинать уменьшаться. Уменьшаться до размеров сначала камня — это придаст тебе чувство прочности, затем алмаза — приобретешь грани и, наконец, зернышка — для способности прорасти из вновь приобретенной оболочки твоего существа.»

— Что это даст мне, учитель? Сумею ли я тогда оправдать доверие, оказанное мне такими как ты? — Привычно шепнула Ута, чувствуя уже знакомое ей легкое покалывание в ступнях.

«Состояние камня позволит тебе остаться цельной в предстоящем конфликте и уцелеть — и как сущность, и как цельный организм. Алмаз позволит тебе обрести наилучшую встраиваемость в новую систему. Зернышко позволит тебе прорасти из нее и покинуть, сохранив свою сущность, пусть и в многократно сконцентрированном виде. Вода последующей жизни, даже если это будут всего лишь женские слезы, разбавит все, что ты сознательно сжала в себе, даст ему распуститься вновь и раскрыть свои новые качества, которые ты приобрела, будучи встроенной в чужую, опасную систему, чтобы выжить. Выжить любой ценой — вот твоя задача, Ута Ю. Не думай о том, что будет потом. Думай о том, что есть.»

И она подумала, что сейчас есть лишь двое: она и существо, искавшее ее уже давно. И еще — как ей жаль, что это сейчас не Эр.

В следующий миг толпы зевак зашумели. Послышались крики ужаса. Вода вокруг девушки ощетинилась десятками упругих и одновременно эластичных коммуникационных сосудов, взметнувшихся над Утой точно хлысты.

Наверное, это была форма приглашения, быть может даже предложение помощи от монстра. Но девушка жестом отвела живые хлысты от себя, обернулась к Эру и ободряюще улыбнулась ему.

— Он будет говорить мной, — прошептала она. — Прости, милый. Это уже никому не остановить.

В этот миг Эр понял, что навсегда потерял Уту Ю. А Отчизна в эту минуту еще не понимала, что обрела свою Звезднорожденную, сама этого пока еще не осознавая.

Она долго молчала, а толпа возбужденно гудела. Потом Ута вошла в воду по пояс, и ее лицо на миг исказила гримаса боли. Кулаки Эра непроизвольно сжались.

Потом лицо девушки разгладилось, оно приобрело умиротворенное, покойное выражение. Губы Уты дрогнули, приоткрылись, и она заговорила.

Шелест разочарования пробежал по толпам зрителей. Ута говорила беззвучно, лишь ее губы шевелились. Шевелились медленно — словно непривычные к языку чуждого существа.

Тогда настал черед Плавта слегка подкорректировать процесс. Наиболее тонкая из коммуникативных нитей, показавшаяся Эру легкой ниточкой водорослей, обвила запястье девушки. Что случилось дальше, ни Эр, ни кто другой из сотен военных, чиновников и досужих, сгорающих от любопытства зевак, облепивших прибрежные холмы, увидеть не смог — рука Уты скрылась под водой.

Тишина стала просто оглушительной, от нее закладывало уши…

Губы Уты раскрылись вновь. И тогда раздался Голос.

Голос, который услышали все. Везде и всюду, и не только по берегам Восточного сектора, но и в Трех Столицах, далеко на экваторе, в глинистых растрескавшихся пустынях-такырах юго-восточных пустошей, на западных отрогах Великих Гор и в северных лесах Страны Факторий.

— СЛУШАЙТЕ МЕНЯ, СУЩЕСТВА, — устами девушки произнес Плавт.

Большинству собравшихся вдоль берегов лагуны показалось, что с ними заговорил гром. Но слова подводного глобального существа были вполне понятны, речь членораздельна, а смысл сказанного ясен, но пока что не понят.

— ЭТО МЕСТО УМРЕТ.

— ЧАСТЬ ВАС УЛЕТИТ.

— ВЫ ПРОДОЛЖИТЕСЬ.

— А Я ОСТАНУСЬ.

— ВЕСЬ ОСТАНУСЬ ЗДЕСЬ И СГОРЮ.

— ЭТО НЕПРАВИЛЬНО.

— Я НЕ ХОЧУ.

Вслед за тем вода в лагуне вспенилась гигантскими пузырями, точно вскипела.

Когда же пена опала, поверхность воды была пуста. Ута Ю исчезла.

Глава 5. Сингулярность

Поскольку в течение целых пяти минут после того, как Плавт обрел голос, он не услышал от двуногих общественных муравьев ни одного предложения как же спастись именно ему, Плавту, он начал спасаться сам.

И поскольку он занимал целую планету, то и его действия были направлены на спасение планеты.

Стратегия его действий была наилучшей из всех, когда-либо предлагавшихся «зодчими», «аграриями» или «космистами». При одном, но весьма существенном «но»: Плавт Сапиенс собирался уберечь Отчизну от гибели в кипящих недрах Кэана, но лишь для себя одного. Все остальные обитатели планеты были лишь дополнительным фактором, который можно было учитывать, а можно было сбросить со счетов.

Первой жертвой по иронии судьбы стал тот самый батискаф «аграриев», который должен был первым наладить аудиовизуальный контакт с обновленным Плавтом. Вслед за батискафом погибли и остальные суда-лаборатории, стянутые в акваторию Восточного сектора.

Перед научными экспертами и исследователями, как мухи на мед слетевшимися в район предполагаемого контакта, стояла задача застолбить за собой приоритет в общении с подопечным на новом коммуникативном уровне. В известной степени им это удалось: всех утонувших Плавт немедленно сожрал, частично восполнив энергопотери последних дней, прошедших в напряженных размышлениях и выборе оптимальной траектории для Отчизны.

Сегодня Плавт сделал выбор. Спасение все еще возможно. Необходимо лишь слегка изменить параметры орбиты. И тогда он улетит, а с ним — и все остальные уцелевшие существа.

В день, когда Плавт обрел наконец не только разум, но и стал Субъектом, стал Голосом, он создал новую точку отсчета в истории Отчизны.

Начиная с нее, глобальные события на планете становились настолько сложными, многогранными и, главное, стремительными, что оказались недоступны пониманию большинства жителей Отчизны.

И коль скоро Сингулярность для рефлексоров выглядела прежде всего как череда катастроф и катаклизмов, ведущих к массовой гибели соотечественников, они проклинали и Сингулярность, и Плавта.

Что же произошло?

Ута Ю — ее знания, ее мысли, ее ум, вся ее личность — стала последней крупицей, которой недоставало Плавту, чтобы самому стать Личностью, стать Субъектом.

А субъект это воля, это цели, это готовность действовать во имя их достижения.

Сеть из тысяч, десятков тысяч церебр, опутывающая всю Отчизну по дну мирового океана, была одним из мощнейших вычислительных комплексов планеты.

Плавт сам по себе, занимая миллионы квадратных километров и располагая доступом к геотермальным источникам и к чудовищной кинетической энергии движения океанических водных масс, был тяжелейшим и наиболее энерговооруженным механизмом планеты.

Плавт уже давно обладал информацией о приближении Карлика-Убийцы. Но теперь Субъект Плавт начал действовать во имя спасения планеты, не теряя даром ни минуты.

Плавт начал изменять орбиту Отчизны.

Это и была Сингулярность.

А позднее Эрой Сингулярности или просто Сингулярностью начали называть и всю последующую эпоху в истории Отчизны.

Первый день Сингулярности для множества рефлексоров стал последним в их жизни.

Огромные волны, на Земле именуемые «цунами», за два часа с небольшим смели прибрежные населенные пункты, дороги, постройки. Не устояли даже противодесантные укрепрайоны, в свое время выдержавшие бомбардировки разномастных флотов некогда враждовавших сверхдержав.

Число жертв исчислялось сначала сотнями, потом тысячами, а к концу первого дня Сингулярности счет пошел уже на многие десятки тысяч погибших.

Взбесившийся океан потряс сушу, и та отозвалась целой серией землетрясений силою в десять баллов, потоками раскаленной лавы из множества жерл разбуженных вулканов.

На леса и поля обрушились ураганные ветры и невиданной силы ливни, срывая крыши с домов, сметая посевы, ломая деревья и круша линии энергопередач.

Прошел второй день, начался третий, а вода всё падала из черных разгневанных небес. Стали выходить из берегов реки, ломая плотины, круша дамбы, затопляя города, наполненные смогом горящих лесов.

На четвертые сутки взорвалась первая атомная электростанция…

И хотя рефлексоры в отличие от землян не столь подвержены радиации, которая для них скорее благотворна, нежели смертоносна, потеря вырабатывающих энергию мощностей была тревожным звонком для всей цивилизации.

Сейсмологи в отчаянии прятали лица в мезоподах, спешно организовывали нервные, лихорадочные конференции и бесконечные консультации с правительственными чиновниками. Но все их усилия походили на бесполезные консилиумы врачей, прекрасно понимающих истоки внезапно свалившейся на них пандемии, однако не знающих ни единого способа лечения столь массового и смертоносного недуга.

Замерла техника, остановились сотни служб и прервались миллионы километров коммуникаций. Жители вынуждены были прибегнуть к законсервированным со времен войны ветрякам и домашним генераторам.

Несмотря на внешнюю хаотичность действий, Плавт двигался к намеченной цели кратчайшим путем.

Во-первых, используя свое глобальное тело в качестве первичного источника механических колебаний, он направил огромные массы воды навстречу направлению вращения планеты.

И, во-вторых, стремительно переместив в толще мирового океана порядка двух третей всей своей зоодермы в северное полушарие, Плавт тем самым качнул ось вращения Отчизны.

Плавт стремился любыми способами изменить орбиту планеты. Сбить ее с привычного маршрута настолько, чтобы при прохождении коричневого карлика в опасной близости Отчизна не обрушилась в огненную геенну собственной звезды.

Но добиться такой ситуации, при которой карлик пройдет мимо, а Отчизна останется обращаться вокруг Кэана, Плавт не мог. Он мог лишь изменить стартовые условия для системы «Отчизна — Карлик» таким образом, чтобы планета, сойдя с орбиты, вместо падения в недра родного светила отправилась в межзвездное путешествие.

Отныне Отчизне суждено было улететь в никуда, в межзвездное пространство, став космическим скитальцем, планетой-сиротой.

Однако, будучи существом глобальным, Плавт уже в день Сингулярности мыслил на тысячелетия вперед.

Во-первых, его заранее беспокоил климат планеты-сироты. Ведь в межзвездном пространстве планета постепенно остынет, ее океаны замерзнут и вместе с ними замерзнет Плавт!

И, во-вторых, Плавту хотелось, чтобы Отчизна поскорее достигла другой подходящей звездной системы, а достигнув ее — не просто пролетела мимо, а, частично сбросив скорость, оказалась на удобной эллиптической орбите. Тогда ледяной панцирь растает и ситуация в целом вернется к полной благодати.

И если с температурой донных слоев океана Плавт еще мог частично совладать, постепенно вскрывая неприкосновенные запасы горячих планетных недр, то над небом, подобно драматическому герою шекспировских трагедий, Плавт был не властен.

Между небом и морем — земля. И Плавт с удвоенной энергией принялся за литосферу Отчизны.

Почему бы не облегчить планету, решил он. Сбросить часть тверди, а в перспективе — и замерзшей океанской воды в космос?

Это сулило двойную выгоду. Не только ускоряло изменение орбиты Отчизны, но и обещало формирование из остатков грунта кольца… Или даже нескольких колец… Которые в конечном итоге могли бы послужить и решению второй задачи: торможению планеты на подходе к соседней звезде!

Оставалось выбрать способ действия. Перепробовав несколько вариантов, уже привычно почерпнув технологические знания в информационных органоидах, наполненных опытом сотен и тысяч рефлексоров во время их «перепрошивки» в соответствующих трасмутационных полостях, Плавт избрал вариант гигантских пушек с комбинированным методом разгона массы…