Звучат лишь письмена

Прекрасная Гурбелджин

«И еще скажу тебе, — Сантан Джимба задумался, глядя, как постепенно гаснут в камельке угпи, покрываясь легким прозрачным налетом пепла, — скажу тебе о смерти Эджена-Владыки — великого Чингисхана».

Старик не спешил. За свою долгую жизнь он повидал слишком многое, чтобы теперь, на склоне лет своих, куда-то спешить. Быть может, в последний раз он вел караван в далекий путь… Впереди был Ланьчжоу[1], город, неподалеку от которого он родился. Как родители хотели, чтобы их сын стал монахом! Они отдали его в монастырь учиться. Но Цилян — «семьдесят два», названный так по-китайски в честь своей семидесятидвухлетней бабушки, не выдержал побоев наставника и сбежал из монастыря. О возвращении домой не приходилось и думать. После долгих скитаний Цилян попал к католическим миссионерам и был окрещен. Ему дали новое имя — Жан Баптист.

После того как их караван покинул полуразрушенный Боро-Балгасун[2], Григорий Николаевич Потанин не первый вечер проводил в долгих беседах со стариком. И сейчас снова, в который уже раз, он подумал о том, как не подходило это французское имя старому монголу. Новоявленный католик Жан-Баптист, или Чжан-Батисата, как он произносил новое имя на свой лад, стал проводником многих экспедиций и побывал в Пекине и Лхасе, Кяхте и Сычуани[3]. Григорию Николаевичу, которому уже перевалило за пятьдесят и который тоже успел многое повидать в жизни, было всегда интересно слушать умного и осведомленного проводника.

— Так вот, расскажу тебе о смерти Эджена-Владыки. Долго воевал Чингисхан и покорил многое множество городов и народов. Однажды отправился хан на охоту. Ночью выпал снег и принес в горы свежесть и свет. Хан убил зайца. Подъехав к нему, он долго смотрел на окрашенный кровью чистый снег и спросил своего приближенного Мергэн-Касара: «Есть ли женщина с лицом такого цвета?»

Мергэн-Касар ответил: «Есть. Жена Шидургу-хана, властителя тангутов. Говорят, столь ликом светла, что, когда в темную юрту войдет, без светильника все видно».

«Я и ты вдвоем пойдем и возьмем ее», — сказал Чингисхан.

С войском своим пошел Чингис и взял в плен тангутского хана. Шидургу-хан сказал Чингису: «Если убьешь меня, телу твоему будет плохо. Если не убьешь, потомству твоему будет плохо».

Чингис ответил: «Телу моему вреда не будет, пусть будет хорошо потомству моему».

Видя, что Чингис не соглашается оставить его в живых, Шидургу сказал: «Ты пришел взять мою жену— возьми. Только, когда возьмешь, хорошенько ее осмотри. Осмотри всю, сними с нее все, ничего не оставив. Гурбелджин Гоа-хатун[4] мою, взяв, обыщи, начиная с черных ногтей».

Не послушал Чингис Шидургу. Жену его, красавицу Гурбелджин Гоа-хатун, забрав, поехал домой. Дорогой в одном месте Чингис ночевал. Рядом с ним легла Гурбелджин Гоа-хатун. Перед этим ходила она купаться в реке Хара-Мурэн. Отцу своему Сашин Джаигин, по фамилии Уу, из города Иргайс домашней почтовой птицей письмо послала: «Я в этой реке утоплюсь. Тело мое вниз по течению не ищите, вверх ищите». Ни о чем этом Чингис не знал. А ночью Гурбелджин Гоа-хатун, к потаенному месту своему прижав щипцы, потаенному месту Чингиса вред причинила. А сама убежала, в реке Хара-Мурэн утопилась…

Сантан Джимба снова замолчал. Угли погасли, Но от камелька все еще мягкими волнами расходилось тепло. Старик грел руки над камельком, поворачивая их ладонями то вверх, то вниз. Молчал и Григорий Николаевич. Сантан Джимба поднял голову, посмотрел на Потанина. Добрые глаза старика лучились морщинками, седые усы свисали ниже подбородка.

— Ты знаешь, — возобновил он свой рассказ, — что китайцы зовут эту реку Хуанхэ — Желтая река. Тибетцы называют ее Мачу — Красная река. Мы, монголы, зовем ее Хара-Мурэн — Черная река. А еще называем ее Хатун-Гол. Так вот, после смерти хатун Гурбелджин Хара-Мурэн стала называться Хатун-Гол — Царица-река. Отец ее, Сашин Джангин, труп ее, как она завещала, вверх по реке искал — не нашел. Один войлочный чулок нашел, а кто говорит, платье еще нашел. Китайские люди тело Гурбелджин Гоа-хатун на берегу Хара-Мурэн нашли. Каждый по одной лопате земли насыпал, стал холм Темир-Олхо — Железный. Ты видел его?

— Видел.

Потанин вспомнил холм у города Гуйхуачэн[5]. Это о нем местные монголы рассказывали, что здесь похоронена жена Чингисхана, которая оскопила его и бросилась в воды Желтой реки. Холм был высотой около 12 метров, насыпанный из местной серой глины, с очень крутыми склонами и плоской вершиной. Жители соседних деревень уверяли, будто насыпь в разное время принимает различные очертания. Утром она похожа на чашу, в полдень — на юрту, а вечером основание холма исчезает и вершина его как бы парит в воздухе. Потанин предполагал, что виновником необычайных превращений холма был мираж, давший местным жителям повод приписать холму чудодейственную силу и увязать его происхождение с древней легендой.

— Так вот, затем платье Гурбелджин Гоа-хатун нашли. И сейчас в Бага-Эджен-Хоро хранят. Бага-Эджен-Хоро видел?

— Видел. Ну, а как же Чингис?

— Утопилась хатун, а Эджен-Владыка, оскопленный, заболел. Заболел, но повелел продолжать путь. Когда доехали до речки Чжам-Хак, сказал: «Вот место отдохнуть старому человеку, попастись оленю!» И с этими словами умер. Там и поставили Ихи-Эджен-Хоро. Видел?

— Видел.

Юрта, в котором, по словам монголов, хранились останки Чингис-хана, ордосская святыня Ихи-Эджен-Хоро — Великая ставка Владыки, стояла за болотистым лужком речки Чжам-Хак, между двумя песчаными барханами. В нарядном китайском платье, сопровождаемый двумя, монголами, Григорий Николаевич пешком отправился к Ихи-Эджен-Хоро. Вот и сама святыня. На невысокой четырехугольной насыпи, облицованной кирпичами, за проломленной деревянной оградой впритык стояли две юрты, и там, где они соприкасались, был устроен тайный проход. На юртах золотые маковки, верхние войлоки, покрывающие своды юрт, вырезаны по нижней кромке фестонами в виде языков, свисающих вниз. Вместе с монголами Григорий Николаевич трижды поклонился, встав перед растворенными дверями юрты. Входить в юрту не разрешалось. Только из темных дверей неожиданно высунулась рука с красным деревянным блюдом, на котором стояла медная вазочка с горевшим маслом. Монголы-дархаты[6], хранители юрты, сопровождавшие Потанина, предложили ему взять блюдо и подержать его. Затем все снова троекратно поклонились юрте и удалились.

Из расспросов удалось выяснить, что в юрте якобы находится серебряная рака с костями Чингисхана. Каждый год в двадцать первый день третьего месяца по лунному календарю ордосские монголы устраивают большой праздник — тайлга[7] — в честь Чингисхана. К его юрте подвозят Донду-Эджен-Хоро — Среднюю ставку Владыки, ставку первой жены хана, и Бага-Эджен-Хоро — Младшую ставку Владыки, с платьем ханши Гурбел-джин. В этот день в жертву Чингисхану приносят лошадь.

Пунсак, монгол из хошуна[8] Ушин, рассказал Григорию Николаевичу легенду о том, что в древности Чингису приносились и человеческие жертвы. Кровожадного Чингиса смирил тибетский панчен-эрдени[9]. Оставшись в юрте один, он отворил раку, перепоясал высохшее тело хана красным кушаком и сказал: «Отныне ты должен быть милосердным и не убывать живых людей! В жертву тебе должны приносить лошадей, а не людей!» Затем он запер раку тремя замками, а ключи увез с собой. С тех пор дархаты-хранители сами не знали, что лежит в усыпальнице хана.

…Сантан Джимба с сожалением посмотрел на остывший камелек и добавил:

— И каждый год во время празднества тайлга в песнях поминают прекрасную хатун.

Затем столь же неожиданно оборвал песню и сказал:

— Огонь погас, спать пойдем.

Мертвый город

Давно позади остался Ордос, страна древних легенд и чудесных преданий. Многие из этих легенд, услышанных и записанных Г. Н. Потаниным, были связаны с именем Чингиса, с походом монголов в Ордос против тангутов. О каждом памятнике старины местные жители могли сообщить десятки занимательных историй. Многочисленные развалины древних городов свидетельствовали о процветании страны в прошлом. По преданиям, все эти города были уничтожены Чингисханом.

Об услышанном и увиденном в Ордосе Григорий Николаевич вспомнил еще раз, когда руководимая им экспедиция двигалась вниз по течению реки Эдзин-Гол[10]. В долине, зажатой с двух сторон песками пустыни, там и тут заросшей кустарниками и полузасохшими деревьями, часто попадались следы древних каналов, развалины небольших городов-крепостей, засыпанные песком остатки жилищ. Все говорило о том, что долина когда-то была густо заселена. А ныне здесь кочевало лишь несколько десятков семей монголов-торгоутов[11]. Расспрашивая их, Григорий Николаевич не мог найти ключа к разгадке тайны долины. Только одно известие помогло приоткрыть эту тайну. Один из монголов-торгоутов, не зная, что сказать далекому гостю о старых каналах и разрушенных крепостях, сообщил:

— Слыхал я от стариков, что в устье реки, от озера Суху-Нор на восток, есть каменная река. Как вода в реке, по земле камни текут. Куда текут, не знаю. И еще есть там большой город. Город я сам видел. Огромный город со стенами и башнями. На башнях субурганы[12] стоят. Только город совсем, совсем пустой, мертвый город Хара-Хото[13]. Некоторые люди говорят, называется тот город Эрге-Хара-Бурюк — Источник силы. Если хочешь город увидеть, от самого восточного рукава Эдзин-Кун-делен-Гола поезжай на восток. Коль утром выедешь, к вечеру стены города увидишь. Кто ездит, песок роет, вещи серебряные находит. Только знай, воды там и близко нет. Кругом пески.

О таинственном городе Г. Н. Потанин не раз вспоминал и в Иркутске, где он прожил три года после возвращения из экспедиции, и в Петербурге, где он в 1892 году наконец закончил свой двухтомный отчет о ней.

Что это был за город? Какие тайны скрывали его полуразрушенные стены? Было ясно, что ответить на эти вопросы сможет лишь тот, кто сумеет найти этот город. А это оказалось нелегко. В 1900 году А. Н. Казанков, исследуя низовья Эдзин-Гола, расспрашивал торгоутов о Хара-Хото. Но торгоуты ему ответили, что никаких развалин в окрестностях нет и напрасно русские думают, что они больше знают об этих местах, чем сами торгоуты. Скрыли они существование Хара-Хото и от В. А. Обручева, также посещавшего эти места несколько раньше Казанкова.

Раскрыть загадку мертвого города, затерянного в песках пустыни, было еще более заманчиво, так как в печати одно за другим стали появляться сообщения о необычных письменах древнего государства тангутов, народа, так часто упоминаемого в ордосских легендах.