Звучат лишь письмена

Труд отца Иакинфа

Так кто же были те таинственные жители города пустыни, которые оставили неизвестные письмена, такую богатую коллекцию рукописей и старопечатных книг?

Еще после первых находок памятников тангутского письма Девериа и Бушель обращались к единственному источнику, способному ответить на этот вопрос, — к древним китайским книгам.

Когда весть об открытии экспедицией II. К. Козлова-мертвого города Хара-Хото изумила мир, а ценная библиотека, извлеченная из «знаменитого» субургана, была доставлена в новое серое здание Географического общества, история тангутов оказалась в центре внимания русских китаеведов. Ведь именно русская наука уже давно располагала важными сведениями об этом исчезнувшем народе.

…3 февраля 1830 года собралось очередное заседание Отделения наук исторических, филологических и политических Императорской Академии наук в Петербурге. Докладывал адъюнкт Академии Исаак (он же Яков Иванович) Шмит.

Сын разорившегося амстердамского купца, служащий русской торговой фирмы на Востоке, Шмит благодаря своим исключительным способностям стал членом Российской Академии наук, одним из зачинателей европейской монголистики, крупнейшим для своего времени специалистом по Тибету.

Яков Иванович докладывал об очередном блестящем успехе русской науки — переводе китайских исторических сведений по истории Тибета и Тангутов, выполненном известным китаеведом Никитой Яковлевичем Бичуриным. Никита Яковлевич Бичурин (отец которого, чуваш, был дьячком захудалого прихода одной из деревень Поволжья), ставший в монашестве отцом Иакинфом, возглавлял одну из русских духовных миссий в Пекине и был прекрасным знатоком китайского языка и литературы. Поэтому все собравшиеся с особым интересом ожидали сообщения о его новом труде.

— Милостивые государи!

На дворе свирепствовал мороз, и в зале заседаний было жарко натоплено. Шмит быстро перебрал листки доклада, посмотрел в окно. Через Неву переправлялся обоз с дровами, над лошадями курился сизый пар…

— Давно знали, что богатые летописи китайцев содержат в себе много материалов по истории Тибета. Несмотря на то, доселе никто не пытался собрать сии материалы, как и вообще новейшие синологи не столько, по-видимому, заботятся о собрании новых жатв на поле китайской исторической литературы, сколько о том, чтобы, шествуя по проложенной достойными их предшественниками стезе, поверять их погрешности, а подчас и присовокуплять к старым грехам новые. Отец Иакинф приобрел немаловажную заслугу пополнением вышеозначенного промежутка. Представленная им рукопись содержит хронологически расположенный перевод всего, что сообщают нам китайские летописи до 13-го века о Тибете и Тангуте. Мы обязаны сему достойному священнику, одному из немногих членов Пекинской миссии, употребивших свое время на приобретение полезных сведений, многими прекрасными плодами его досуга в столице Китайской империи и снисканного им там основательного познания китайской словесности…

Шмит снова посмотрел в окно. Дровяной обоз уже перебрался на другой берег Невы. Лошади с трудом тянули возы на подъеме.

— Сочинение разделяется на две части…

Яков Иванович приступил к ознакомлению собравшихся с трудом отца Иакинфа. Постепенно иссякала заготовленная стопка листов. Вот и последний. Вывод.

— Издание оной рукописи в свет конечно принесет честь Академии: ибо хотя она, за исключением некоторых пояснительных замечаний, есть только перевод, но в сем-то и заключается ее достоинство, ибо простое изложение событий из самых источников при нынешнем состоянии восточного языкознания должно вменить в большую заслугу, нежели умствования, на одних предположениях основанные. Отец Иакинф, дополнив сим трудом своим оставленный Дегинем[24] промежуток, сделался достойным его состязателем, между тем как преемник Дегиня во Франции[25], уклонясь от стези учености, предпочитает заниматься переводом китайских романов. Мы можем радоваться, что этот труд совершен русским!

Он вытер платком выступивший на лице пот и сошел с кафедры. Собрание единодушно приняло решение об издании рекомендованного Академии Я. Шмитом перевода Бичурина…

Теперь, через сто с лишним лет, мы уже гораздо больше знаем о прошлом тангутов. Но и до сих пор книга Н. Я. Бичурина наряду с многими другими его трудами прочно входит в золотой фонд русской науки.

Однако о чем же все-таки рассказывают китайские летописи?

Изгнанники

Лошен плотно притворил дверь, закрыл окно шелковой занавеской. Никто не должен знать, чем сейчас занят правитель Кочжоу[26], передового поста Тан[27] в верховьях Желтой реки.

С тех пор как в 629 году дансянский старшина Сифын Булай подчинился Китаю и был милостиво принят самим государем, двор постоянно требовал от пограничных чиновников все новых и новых сведений о дансянах. А теперь тем более. Дансяны могут стать союзниками сяньбийцев[28] Тугухунь, с которыми великая Тан вступила в борьбу за земли Кукунора.

На мягкую желтоватую бумагу из-под кисти Лошена ложились четкие, красивые иероглифы. Он хоть и не китаец по происхождению, но каллиграф отличный.

«Государю Великой Тан. Правитель Кочжоу Цзюце Лошен почтительно докладывает:

О дансянах мне известно следующее. Живут в горных ущельях и долинах к югу от Желтой реки. Отважны и дерзки. Образ жизни ведут оседлый, строят глинобитные дома, которые покрывают полостями из войлоков. Занимаются скотоводством. Одеваются зимой в шубы, а летом в платья из шерстяной ткани. У них каждый род имеет свою фамилию. Все рода самостоятельны и не зависят друг от друга.

Дансяны воинственны. Часто нападают на своих соседей. Очень мстительны. Пока враг не обезглавлен, мстящий ходит босой, с распущенными, спутанными волосами и лицом, вымазанным грязью. Питается одной травой. Отрешается от обычной жизни до тех пор, пока не отомстит.

Крайне сожалеют об умерших в молодости. Стариков не оплакивают. Трупы умерших сжигают, называя это «огненным погребением».

Письменности не имеют, а счет времени ведут по смене трав и листьев на деревьях.

Женятся на своих мачехах, тетках, старших невестках. Вообще очень распутны…»

Лошен немного подумал и приписал: «Но женщин одной с ними фамилии в жены не берут…». Он отложил кисть. Хватит на сегодня. Завтра у него свидание с Тоба Чи-цы, одним из влиятельнейших дансянских старшин. Вот если бы удалось уговорить его подчиниться Тан. Император щедро награждает усердных и преданных сановников.

Лошен бережно свернул начатое письмо в трубочку, перевязал шелковой ниткой и, убедившись, что никто за ним не подсматривает, спрятал его в шкатулку, под замок.

Лошен снова взялся за кисть только через неделю. На этот раз он был зол. Кисть подрагивала в его руке, и знаки получались уже не такими ровными и красивыми.

Свидание Лошена и Тоба Чи-цы состоялось в большом дансянском селении. Время было самое удачное. У дансянов наступил великий праздник. На просторной площади сооружен огромный земляной алтарь. Площадь, примыкающие к ней улицы, склоны соседних гор полны народа. На праздник приехали дансяны из самых дальних селений. Ведь такое празднество бывает только раз в три года.

Лошен и его свита среди почетных гостей, вблизи алтаря. Тревожно мычат жертвенные быки, блеют связанные бараны. Все готово для жертвоприношения Великому Небу и духам-небожителям, покровителям и защитникам дансянов. Вот показался и сам «сы» — верховный жрец.

К нему подводят самого крупного и жирного быка. Сверкнул нож — и свежая кровь обагрила рыхлую, влажную землю алтаря. Радостный вопль толпы гулким эхом отозвался в горах. Помощники верховного жреца начали быстро разделывать тушу быка. Понесли мясо к жертвенному костру. Запах свежей крови и жареного мяса, сдобренного вином, делает богов более благосклонными.

Лошен понимал, что о деловом разговоре сегодня не может быть и речи. Как только пролилась на алтарь кровь последнего барана, раздались звонкие удары глиняного барабана фоу, нежные звуки лютни. На площадь выносили огромные кувшины с вином. Началось всеобщее ликование…

Лошен пытливо вглядывался в непроницаемое лицо Чи-цы. Он еще вчера заметил, как тепло принимал Тоба Чи-цы послов государя Тугухунь. Теперь же, лишь начав деловой разговор, он понял, что уговорить Чи-цы подчиниться Китаю не удастся.

— Государь великой Тан обещает тебе должность правителя всех дансянских земель, богатые подарки и защиту от врагов!

— Прости, Лошен, но я союзник тугухуньской державы. Ты же знаешь, дансяны не предают своих друзей!

— Чи-цы, ты рискуешь потерять то, что имеешь. Войска Тан начали большое наступление на Тугухунь. Одумайся, пока не поздно. Лучше поехать в императорскую столицу почетным гостем в богатой колеснице, чем пленником в клетке.

— Ты мне угрожаешь, Лошен? Я знаю, что государь великой Тан очень силен. Но государь Тугухунь считает меня своим преданнейшим другом. И я не признаю никого другого.

— Не дерзи, поберегись, Чи-цы!

— Не гневи меня, Лошен! Лучше быстрей уходи отсюда. Иначе ты вынудишь меня обагрить кровью мой меч!

Лошен до сих пор не может пережить позора. Его, правителя Кочжоу, какой-то старшина выгнал, как мальчишку. Потому-то и дрожит сегодня кисть в его руке.

Ответ двора был краток и ясен: «Действуй силой и, подкупом». Началась война. Войска Лошена нанесли дансянам ряд поражений. А его — лазутчики золотом и лестью склонили к подчинению Тан Тоба Сы-тоу — родственника Тоба Чи-цы, а затем и других старшин. Чины тоже не осталось ничего другого, как перейти в китайское подданство. Владения дансянов были разделены на 32 области, а правителем этих областей назначен Тоба Чи-цы (640 год.)

А через двадцать лет на дансянов обрушилась новая беда. На далеком западе, в районе современной Лхасы, возникло могучее тибетское государство Туфань. Тибетские государи стали совершать далекие походы. Покорились тибетцам и некоторые дансянские племена. Тогда-то наиболее могущественные дансянские старшины во главе с самым сильным родом Тоба решили покинуть родные места и переселиться на границы китайских владений.

Китайский двор династии Тан не отказался приобрести лишнего союзника в борьбе с могучей тибетской державой. Переговоры между дансянскими старшинами и. представителями китайского двора завершились успешно. Началось великое переселение дансянских племен на северо-восток. Уже во второй половине VIII века большая их группа осела в излучине Хуанхэ. Горные массивы, степи и полупустыни южной окраины Ордоса стали их второй родиной. Именно тогда обитавшие к северу тюркские племена называли своих новых соседей «тангутами». Под этим именем они и известны до сих пор. Тибетцы называли тангутов «миняг», а тангуты, как это позднее было установлено А. И. Ивановым, именовали себя, «ми» или «минья».

Вторая родина

Вторая родина пришлась переселенцам по вкусу. Часть их вела кочевое скотоводческое хозяйство, часть стала заниматься земледелием. Тангутские старшины ловко использовали вражду танского Китая с Тибетом и тем; еще больше упрочили свою власть. Они выгодно торговали скотом и солью, которой изобиловали ордосские озера, и быстро богатели. Одновременно их военные отряды, не стесняясь, грабили пограничные районы Китая. Танские императоры ублажали старшин чинами и щедрыми подарками, только бы они не беспокоили границы.

Когда в конце IX века в Китае вспыхнуло мощное народное восстание под руководством Хуан Чао, тангутские старшины помогли правительственным войскам подавить его. За это глава их правящего дома Тоба получил княжеский титул и полную власть над всем Ордосом. В то же время в среде самих тангутов все более и более происходило расслоение на богатых и бедных. Пользуясь богатством и властью, старшины подчиняли своих соплеменников и заставляли работать на себя. Наряду с попавшими в зависимость тангутами в хозяйствах старшин работали рабы — оказавшиеся в плену китайцы, тибетцы, тюрки, уйгуры. Старые родовые коллективы стали в руках старшин удобным средством закабаления своих сородичей. В тангутском обществе появились эксплуататоры и эксплуатируемые, появились враждебные классы. Пользуясь гибелью династии Тан и междоусобицами в; Китае, правящий дом Тоба все больше округлял свои владения и правил фактически самостоятельно, лишь внешне признавая зависимость от китайского двора. Тангутские старшины ждали только удобного случая, чтобы порвать с ним. На занимаемой ими территории тангуты составляли абсолютное большинство населения. Если верить переписи середины X века, — а у нас нет оснований не верить ей, — в центре их владений, округе Сячжоу, проживало тангутских семей 19 290, а китайских только 2096. Итак, налицо были все предпосылки для возникновения самостоятельного тангутского государства.

«Носящие одежды из кож и шерсти призваны властвовать»

Далеко в песках Ордоса затерялось озеро Дацзинцэ. Озеро окружают топкие солончаки и густые заросли камыша.

Сегодня здесь тихо. Так тихо, что слышно, как в зарослях пробирается камышовый кот. По твердой, растрескавшейся на солнце и пропитанной солью корке ила скачут трясогузки. Тишина.

Тишина и смерть и в лагере Тоба Цзи-цяня. Сожженные юрты, убитые воины. Еще позавчера он пировал здесь в кругу друзей, а рано утром, когда внезапно нагрянули войска китайского полководца Цао Гуан-ши, едва спасся бегством, бросив лагерь, мать и жену. Их теперь везут в Кайфын, в столицу Китая, во дворец императоров династии Сун, вот уже более двадцати лет прочно сидящих на китайском престоле.

Как все непостоянно на земле! День назад он праздновал победу, а сегодня — всего лишь жалкий беглец. Год назад он мирно жил в родном Иньчжоу и развлекался охотой. Разве мог он подумать, что его дворцом станет шатер у этого вонючего озера, его постелью — кусок войлока на голом песке, а сам он, как затравленный зверь, будет метаться от одного тангутского стойбища к другому, спасаясь от преследователей, не зная, кто друг и кто враг, а его воины ослепнут от крови и оглохнут от звона мечей. Но он тверд на своем пути и уверен, что победит.

Раздались голоса. Его звали. Цзи-цянь натянул на голову лисью шапку. Снова в путь. В который уже раз все начинать сначала.

Песок скрипел под копытами коней. Казалось, все кругом громким шепотом повторяет сверлящую его голову мысль: «Все сначала, все сначала, все сначала…» Он плеткой стал торопить коня.

А начало? Да, начало… Началось все с того, что его брат Цзи-пэн, став правителем тангутов, перессорился с племенными старшинами и, не в силах совладать с ними, подарил тангутские земли сунскому двору. Суны прочно сидели на китайском престоле, и так шутить с ними было нельзя. Китайцы приняли Цзи-пэна с распростертыми объятиями. В тангутских городах появились сунские гарнизоны, а всем старшинам из семьи Тоба, уже много лет управлявшим тангутами, было приказано явиться в Кайфын ко двору. Выполнить приказ — значило забыть о самостоятельности, поставить под удар великое дело укрепления независимости, начатое дедами и отцами. Конечно, кое-кто поехал в Китай. Но не таков был Цзи-цянь. Он-то со своими дружками придумал хитрый план. Он до сих пор не может без смеха вспомнить, как он провел этих глупцов. Объявили о похоронах кормилицы, которую благополучно отправили в степь.

А в гроб, в гроб — ха-ха! — сложили оружие и доспехи. И эти глупцы, вместо того чтобы задержать их, еще спешили Hanepe6ofi выразить свое соболезнование. Не кладбище, конечно, ждало их, а быстрые кони. И поминай как звали. Не в Кайфын, а в привольные степи и пески, не в императорский дворец, а в стойбища и селения тангутов, не на поклон к сыну Неба, а на ночные вылазки против его гарнизонов, чтобы добиться подлинной самостоятельности, чтобы — и сердце Цзи-цяня при этой мысли сладко похолодело — чтобы, может быть, самому стать сыном Неба, основателем новой тангутской династии, на тангутской земле.

Конь притомился и, тяжело дыша, взбирался на бархан. Спутники Цзи-цяня отстали, но он и не заметил, что давно едет один.

Он добьется своего. Ведь не случайно он родился с зубами. Все знают, что это хорошая примета, она сулит ему великое будущее. А воин он отличный. Как ловко еще мальчишкой он сразил тигра, попав первой же стрелой ему прямо в глаз. Во всех кочевьях знают, какой он сильный и отважный воин! Он еще победит! Нужно вот только отдохнуть и набрать новую армию. И будет у него армия. Всем, и китайцам прежде всего, известно, что тангуты поддерживают его, а не Цзи-пэна. Он, разбитый полководец, одетый в эту вонючую шкуру, правит тангутами, а не Цзи-пэн, разодетый в шелка, но живущий подачками с императорского стола…

«Я подчиню себе непокорных старшин. Я свяжу им руки узами кровного родства. Завтра же разошлю гонцов и возьму себе в жены девушек из всех сильнейших родов. Ну, тогда берегись, Цао Гуан-ши, ты еще мне ответишь за вчерашнее. Весь мир знает, что тангуты не прощают врагов…»

И Цзи-цянь сдержал свое слово.

Молодость отгремела в боях так же быстро и ярко, как быстро отцветает весной ордосская степь. Унеслась, стремительная и сильная, как дикий степной молодой конь. Давно ушли в прошлое первые неумелые годы борьбы, когда он попал в ловушку на берегах озера Дац-зинцэ. Через двадцать лет крепко держал Цзи-цянь в своих руках все тангутские земли. Теперь, как никогда, стране нужен был мир. Пришла пора главной работы. Надо было строить свое, тангутское государство. А поэтому вдвойне больно умирать, когда впереди столько больших и важных дел.

Далеко не всем нравилось появление тангутского государства. Не желали этого не только китайцы, но и соседние тибетцы и уйгуры. Когда Цзи-цянь овладел городом Линчжоу[29] и сделал его своей столицей, их послы зачастили в Кайфын, наперебой предлагая свои услуги для борьбы с тангутами. Знал ли он об этом? Знал и принял решительные меры. Всего месяц назад, в конце прошлого года, тангутская конница разгромила тибетцев и овладела Лянчжоу, стольным городом их старшины Фаньлочжи. О, эта грязная лисица! Как Цзи-цяню советовали не доверять ему, казнить Фаньлочжи незамедлительно! Что он ответил им, своим верным советникам? «Я захватил Лянчжоу, принудив его тем самым покориться. Он и сдался. Какой же это обман?». Разве мог он знать о коварстве Фаньлочжи? Он понял свою ошибку только тогда, когда тибетцы уже ворвались в его лагерь. Нельзя было быть таким легковерным на старости лет. И вот умирает от ран, умирает, хотя только вступил в пятый десяток, а впереди так много дел и бороться уже надо не столько мечом, сколько разумом.

Цзи-цянь с трудом повернулся в постели и тяжело застонал. По его страшному, изуродованному лицу — когда-то стрела попала ему прямо в нос — пробежала судорога, сделав его еще более ужасным. Сидевший у постели слуга задрожал от страха и принялся поправлять одеяло господина.

Цзи-цянь открыл глаза, долго смотрел на слугу, превозмогая нахлынувшую боль, и шепотом приказал:

— Позови сына.

Его сын Аи молод и силен. Не откажешь ему в рассудительности. Но сумеет ли он удержать в своих руках золотые бразды, сумеет ли завершить дело предков?

Бежавший впереди слуга откинул полог. Аи опустился на колени перед постелью отца.

— Слушай, сын, час мой настал.

Аи хотел что-то возразить, но знаком руки Цзи-цянь повелел ему замолчать. Потом указал слуге глазами на дверь. Тот поспешно вышел.

— Аи, сын мой, молчи и слушай. Слушай и запоминай. Краток будет тебе мой завет. Убей Фаньлочжи. Не ходи войной на восток. Теперь, когда Китай не может лишить нас достигнутого, с ним нельзя воевать. Мира проси и согласись признать старшинство Сун. Если раз представишь просьбу и тебя не послушают, представь ее снова. Пусть тебе придется подавать ее несколько сот раз, не прекращай, пока не добьешься просимого… Ог этого зависит гибель или процветание дела предков. Армию укрепляй и славу для своего оружия ищи на западе. Крепко запомни все это. А теперь иди Готовь все необходимое, чтобы проститься со мной. Предки ждут меня.

Аи, он же второй государь тангутов Дэ-мин, свято выполнил завещание отца. Фаньлочжи не прожил и года после смерти Цзи-цяня. А в 1006 году Дэ-мин добился заключения мирного договора с Сун. Это была большая победа. Хотя Дэ-мин и признал старшинство сунского императора, Китай в свою очередь юридически, в официальном документе признал существование тангутского государства. Дело предков было в надежных руках.

Мечом порабощают

Дэ-мин помнил завет отца — искать славы для своего оружия на западе. И тангуты неумолимо двигались на запад, завоевывая соседние владения тибетцев и уйгуров. В 1028 году тангутские армии, предводительствуемые сыном Дэ-мина, талантливым полководцем Юань-хао, овладели городами Лянчжоу и Ганьчжоу[30]. Владения тангутского государства достигли вод Черной реки — Эдзин-Гола. Именно в эти годы тангуты и закрепились в устье реки, в большом по тем временам, хорошо укрепленном городе Черной реки, или, по-тангутски, Эдзина. На севере пустыня Гоби соединяла земли тангутов с кочевьями татар-монголов[31]. На запад от Эдзины шли торговые пути в богатые уйгурские княжества и знаменитые буддийские святыни Дуньхуана.

Петр Кузьмич Козлов ошибался, считая Эдзину — Хара-Хото столицей тангутов. Свою столицу тангуты воздвигли на берегах Хуанхэ, у подножия гор Хэланьшань.

В 1017 году до Дэ-мина дошла удивительная весть. В горах Вэньцюань видели дракона. Появление дракона испокон веков считалось счастливым предзнаменованием. Поэтому Дэ-мин спешно послал одного из своих высокопоставленных чиновников принести жертвы дракону. Через некоторое время он и сам решил навестить святое место. И сразу понял, что дракон явился здесь не случайно. Это был знак Неба. Дэ-мин давно подыскивал новое место для столицы. А лучше этого трудно было найти. С северо-запада оно было защищено горами Хэлань-шань. Горы хорошо видны отсюда, серовато-белесые, с темными пятнами лесов и лугов. Точь-в-точь пегая лошадь. Видно, не зря в народе говорят, что Хэлань на языке древних гуннов как раз и означало «пегая лошадь». С юга и востока плодородную долину у подножия гор омывали воды Хуанхэ. Место надежное и хорошо защищенное. Дэ-мин приказал строить здесь новую столицу. Старую крепость Хуайюань обнесли новой стеной. Внутри города построили императорский дворец, храмы, присутственные места. Новый город назвали Синчжоу — град Процветания. От Синчжоу (современный Иньчуань, ранее назывался Нинся) через Алашаньскую пустыню был проложен караванный путь к устью Эдзина, к городу Черной реки. Этим путем и шел караван П. К. Козлова из Хара-Хото в Динъюаньин. Здесь и кроется секрет того сходства, которое спутники Козлова сразу же обнаружили между мертвым городом Хара-Хото и цветущим оазисом Нинся. Эти города появились в одно время, и строили их одни руки. Отсюда же начался многовековой путь от мертвого города к чудесным ордосским легендам.

Тангуты вышли на берега Черной реки с обагренными кровью мечами: уйгуры упорно сопротивлялись. «Кровь лилась, словно журчащий поток», — так пелось в старинной уйгурской песне о событиях тех грозных лет. Тангуты не остановились на берегах Эдзина. Их армии рвались дальше на запад. Покорились Сучжоуское и Шачжоуское уйгурские ханства. Тангуты овладели великой святыней буддистов — пещерными храмами Тысячи будд. Произошло это в 1035 году, уже после смерти Дэ-мина, когда его сын, полководец Юань-хао, стал государем тангутов.

В детстве Юань-хао звали Вэйли — «любящий почести и богатство». Это имя как нельзя лучше подходило к нему. Юань-хао с малолетства был очень честолюбив. Однако рано он проявил себя и как человек кипучей энергии, далеко идущих замыслов. Крепкий и сильный, как молодой дубок, высокорослый, с орлиным носом и горящим взором, он часто покидал своих учителей, которые обучали его китайскому и тибетскому языкам, а также заветам Будды, садился на коня и исчезал в степи. Наследника тангутского престола неожиданно встречали то на пограничном рынке среди пестрой разноязыкой толпы, то у костра кочевника в простом платье, лакомящегося ароматной бараниной, то в горах, где он подстерегал дичь. Все, знавшие его, отзывались о будущем государе как об «истинно талантливом человеке».

А в помыслах своих Юань-хао залетел действительно далеко. Он был недоволен политикой отца, жалел о длительном мире с Сун и часто поговаривал о том. что тангуты, «рожденные смелыми», должны властвовать над Китаем. Став государем, он твердо решил добиться для себя официального императорского титула Приняв такое решение, Юань-хао энергично взялся за дело. Началось время реформ, блистательная страница в истории тангутов.

Юань-хао ввел в действие строжайшие военные законы и подчинил единой государственной власти все племена. Он отменил летосчисление по девизам правления[32], принятым в Китае, и ввел свои, отказался от пожалованной китайскими императорами фамилии и стал подписываться только своей, тангутской фамилией Вэймин. Себя он повелел называть тангутским титулом «уцзу» — «сын Неба», равнозначным императорскому. В 1033 году он создал тангутский аппарат управления, провел военную реформу. Правительство ввело форменную одежду для гражданских и военных чиновников. По заданию Юань-хао и при его деятельном участии группа тангутских ученых во главе с При уже ряд лет работала над созданием собственного тангутского письма.

Учитель Ири

В новом государстве все должно быть свое. Одежда, обычаи, церемониал, органы управления. Должно быть и свое письмо. Об этом очень хорошо сказал безвестный тангутский поэт[33]:

Яркий свет звезды письмен был светом небывалого стремления тангутов к самобытности, к утверждению собственной культуры, светом глубокого патриотизма и любви к родине и своему народу.

В конце 1036 года Ири докладывал Юань-хао о создании тангутского письма:

— Язык наш, государь, тем схож с китайским, что заключает в себе много слов, одинаково звучащих, которые при написании их буквенным письмом, таким, как, скажем, уйгурское, будут плохо различимы. Нам следует создавать наше письмо по образцу китайского. Вы как-то заметили, государь, что древние начертания китайских знаков похожи на запутанные узоры, и предложили нам составлять из них наше письмо. Теперь по вашему совету, изучив письмо китайское и письмо киданей[34], мы разработали свои начертания. Посмотрите, государь. Эта черта означает воду и будет часто повторяться во всех знаках, означающих слова, связанные с водой: «вода», «вино», «канава», «лодка». Эта черта — будет означать дерево и употребляться при знаках — названиях деревьев. Из таких черт мы и будем составлять знаки своего письма. Смотрите сюда, государь. Это «рот», а это «вода». Оба знака вместе означают «во рту вода», и этим знаком можно передать слово «слюна». Из таких знаков мы составили другие знаки, основываясь на совпадении звучания. Например, знак передает слово пу «земля». Этот знак и начертание «человек» помогут нам написать фамилию «Пу». Вот таким образом мы и создали свое письмо. Государь, вы, конечно, заметили, что кое-какие его черты схожи с чертами письма китайского. Начертание элемента «дерево» похоже на китайский знак «трава», «рот» на китайское . Но столь похожих начертаний немного, и наше письмо выглядит совершенно самостоятельным.

— Ири, я рад, что начатое нами великое дело подходит к концу. Чаще докладывайте мне о ходе работы Небо и предки да помогут нам в начинаниях наших! Будет и у тангутов свое письмо!

Учитель Ири был ближайшим сподвижником Юань-хао во всех его начинаниях. Один из образованнейших людей своего времени, Ири постоянно напоминал Юань-хао, что «истинный правитель, утверждая порядок церемониала и музыку, должен следовать местным народным обычаям». «Тангуты, — внушал он своему государю и другу, — живут в горах, по берегам рек, и у них нет обрядов и [официальной, церемониальной] музыки, стихов и книжного духа. Заслуга как раз в том и состоит, чтобы обучить их, следуя их же обычаям». Поэтому не случайно именно Ири был одним из главных создателей тангутского письма, хотя первоначально честь его изобретения приписывалась Юань-хао, но через сто лет, в середине XII века Ири за создание письма пожаловали посмертно княжеский титул. Ири делал все, что было в его силах, чтобы воплотить в жизнь многие идеи тех бурных лет. В период с 1032 по 1039 год тангутское государство родилось заново, как бы во второй раз. Простое объединение племен превратилось в одно из трех сильнейших государств тогдашнего Дальнего Востока. И в этом немалая заслуга великого учителя Ири.

Ири скончался в начале лета 1042 года. Стоя у гроба своего друга и соратника, Юань-хао горестно повторял: «Как быстро я лишился моего самого близкого помощника».

Вэймин Уцзу

После проведения серии реформ Юань-хао решил открыто, на весь мир объявить себя сыном Неба — «уцзу». В конце 1038 года у южной стены тангутской столицы соорудили громадный алтарь. Состоялась церемония, жертвоприношения и принятия Юань-хао титула сына Неба. Вновь провозглашенный император уехал на поклонение духам предков в Лянчжоу и нарушил годами установленный обычай — отправлять посла с данью в Китай накануне новогоднего праздника. Вместо дани тан-гутское посольство везло в Китай письмо Юань-хао, в котором сообщалось о принятии им императорского титула. В письме говорилось: «Мои предки происходят из императорского рода. Когда власть династии Восточная Цзинь[35] клонилась к упадку, они положили начало династии Поздняя Вэй[36]. Предок мой Тоба Сы-гун оказал военную помощь династии Тан в последние годы ее существования, за что получил титул и был награжден правом носить фамилию танских императоров.

Дед Тоба Цзи-цянь, сердцем ведавший все нужды военного дела и владевший мандатом Неба, поднял знамя справедливости и покорил все племена. Постепенно были подчинены расположенные рядом с рекой Хуанхэ пять областей и один за другим завоеваны находившиеся вдоль границы семь округов.

Отец мой, Тоба Дэ-мин, наследовал владения предков, усердно исполнял приказы двора и добился того, что положение дома Тоба стало действительно соответствовать носимому его представителями княжескому титулу ванов. Он постоянно заботился о расширении того небольшого владения, которое он получил от своих предков.

Я неожиданно из запутанных узоров создал малое тангутское письмо и заменил (тангутскими) одежды и головные уборы великой Хань[37]. Как только была введена новая одежда, распространено письмо, обряды и музыка, а ритуальные сосуды были готовы к употреблению, сразу тибетцы, татары и уйгуры (Чжанъе и Цзяохэ) — все подчинились мне. Они были недовольны, когда я называл себя князем (ваном), и охотно подчинялись мне, когда я титуловался императором. Неоднократно собирались они и заявляли, чтобы мой титул был соответственно поднят до занимаемого мною положения. И я выразил желание, чтобы на этих окраинных землях была-создана империя. В назначенный срок я снова отказался спешить с этим, но они опять принудили меня, и мне не оставалось ничего иного, как занять этот важный пост и тем самым удовлетворить их желание. Поэтому в одиннадцатый день десятого месяца был сооружен алтарь, совершены обряды, и я стал называться Основоположником династии, изобретателем письма, полководцем, создателем законов и учредителем церемониала, человеколюбивым и отцепочтительным императором. Государство мое названо Великое Ся, годы правления — Тянь шоу ли фа яньцзо. «Да будут вечны законы и церемониал, дарованные Небом».

Я покорно ожидаю, что Вы, мудрый, щедрый и милостивый человек, позволите в западных землях, на окраине Вашего государства считаться мне государем, обращенным лицом к югу (т. е. императором). Я же постараюсь всеми силами поддерживать между нами любовь и дружбу. Рыба ли поплывет, дикий гусь ли полетит, всякий раз поручу им передать весточку в соседнее государство. И до тех пор пока существуют Небо и Земля, я вечно буду стараться предотвращать беспорядки на границах. Искренне Ваш и с надеждой жду Вашего решения».

Итак, в Поднебесной неожиданно появился третий сын Неба (первым был сам китайский император, вторым — император государства Ляо, занимавшего территорию Северного Китая и созданного киданями; от названия этого народа произошло и русское наименование Китая). Получив известие об этом, сунский государь вознегодовал. Ни о какой дружбе и любви и речи быть не могло. Тангутских послов выпроводили из Китая. Самозванца Юань-хао лишили всех его китайских титулов и должностей, ранее дарованных двором Сун, и немедленно запретили всякую торговлю с тангутским государством. На границе было объявлено военное положение и на всех пограничных рынках читан указ, гласящий: «Кто сумеет поймать Юань-хао и доставить его живым ко двору или же представит китайскому двору его голову, получит в управление все земли тангутов». Это была война.

Мечом борются за свободу

Первый год обе стороны ограничивались лишь незначительными набегами на территорию соседа. Зима 1040–1041 года также прошла относительно спокойно. Сунские гарнизоны отсиживались в крепостях. Один из китайских полководцев так характеризовал создавшееся положение: «За стенами крепостей стоят большие холода, и поэтому враги не придут. Подождем весны, разузнаем, когда у мятежников лошади отощают, а люди начнут голодать. Вот тогда-то и возникнет такая обстановка, когда их можно будет легко подчинить».

Но тангуты не стали ждать разгара весны. В начале марта их войска перешли в наступление. Сунские армии терпели одно поражение за другим. Полководец Хань Ци докладывал двору: «Мои войска вновь разгромлены. Среди солдат царит уныние. Сейчас мы сталкиваемся только с неудачами. Положение таково, что победы и не предвидится. Я не осмеливаюсь служить».

Но, конечно, маленькое тангутское государство не могло слишком долго воевать с могущественным Китаем. Из источников мы узнаем, что «хотя Юань-хао и одерживал победы, более половины его людей были или убиты, или ранены, или болели». Тангуты предложили начать переговоры о мире. Мира желали и многие китайские сановники. Некоторые из них советовали своему государю: «Ваше величество, желательно выказать доверие и открыть окраинам путь к самообновлению, простив им все причиненные нам бедствия». Сунский император заверял, что это и его «самое искреннее желание».

Начался длительный торг об условиях мира. Китайцы предлагали Юань-хао отказаться от императорского титула. Сунские дипломаты пытались втолковать тангутам, насколько безнадежна война с Китаем. «Когда вы стали нападать на наши границы, — говорили они, — то, поскольку в нашем государстве был длительный мир, население его не умело воевать. Благодаря этому вы не раз одерживали победы. Теперь же большинство пограничных жителей научилось воевать. Могут ли теперь ваши победы быть постоянными? Наше государство богато, оно владеет Поднебесной. И хотя наши пограничные войска понесли небольшие поражения, дело не дойдет до большого разгрома. Если же вы потерпите хоть одно поражение, то вам можно беспокоиться и о престоле». Но тангутские послы стояли на своем и в вопросе о титуле не шли ни на какие уступки. «Когда солнце дошло до зенита, — говорили они, — то оно по законам Неба может двигаться только на запад. Разве вопреки этим законам оно может опуститься на востоке?»

Однако положение тангутов было не из легких. Народ роптал. Недовольны были и многие старшины. Торговля с Китаем прекратилась, и «не было чая для питья, шелковых одежд для знатных».

Наконец, в 1044 году соглашение было достигнуто. Юань-хао в обращениях к китайскому императору соглашался признавать его старшинство и называться не сыном Неба, а государем государства Ся. За это сунский двор обещал ежегодно платить тангутам компенсацию в сумме 255 тысяч лан[38]. Оба государства оставались в прежних границах.

Из великого Ся сообщали, что тангутская сторона «из поколения в поколение обязуется свято соблюдать договор», чтобы между Си Ся и Китаем вечно существовали дружественные отношения. «Если же этот договор не будет соблюден тангутским государем, — клялись тангуты, — или его родственниками, или изменятся намерения его сановников, то пусть навечно прекратятся жертвоприношения в храме тангутских государей, а дети и внуки их будут бедствовать».

Сунский двор с достоинством отвечал: «Сердечные просьбы ваши дошли до нас, и мы очень рады им. Снисходительно прочли присланный вами договор и во всем согласны с его условиями».

Мир был заключен. Он был очень нужен молодому тангутскому государству, ибо оно уже было втянуто в новую войну с другим могущественным соседом — киданьским государством Ляо.

Племянник бьет дядю

До сих пор тангуты довольно мирно жили со своим северо-восточным соседом. Не раз кидани оказывали им дипломатическую поддержку против Сун. Тангутские государи признавали старшинство императоров Ляо и называли их дядьями, а себя племянниками. Как и сунский император, император Ляо присылал тангутскому государю как младшему партнеру грамоту на титул.

В соседних с Ся южных областях Ляо проживала немало тангутских племен. Старшины этих племен поддерживали тесную связь с тангутским двором, что постоянно беспокоило киданей.

Случилось так, что в начале 1044 года некоторые из-проживавших на территории Ляо тангутских племен восстали. Разгромленные карательными отрядами киданей, они бежали на территорию Ся, а их преследователи столкнулись с тангутскими войсками и были разбиты.

Тангуты пошли на этот конфликт потому, что были обижены на киданей, которые отказались поддерживать их в борьбе с Сун.

В конце 1044 года, когда замерзла река Хуанхэ, киданьская армия по льду перешла ее и вторглась в пределы Ся. Киданьские войска на двести километров углубились на территорию страны, но не смогли навязать тангутам ни одного большого сражения. Наконец армии стали друг против друга в северном Ордосе. Каждую-возглавлял император — дядя воевал с племянником.

Зимним морозным утром киданьская конница обрушилась на позиции тангутов. Тангутская пехота, занимавшая первую линию обороны, выдержала ее натиск… Тогда кидани, объединив все свои силы, ударили по тангутской коннице и привели ее в замешательство. Часть тангутской армии попала в окружение, но скоро вырвалась из него. Тангуты ввели в сражение свои главные-силы. Внезапно налетевший ветер поднял тучи пыли и погнал их на лагерь киданей. Кидани дрогнули. Еще напор— и они бросились врассыпную. Началось жестокое избиение киданьской армии. В ужасе разбежалась и гвардия, охранявшая шатер императора Ляо. Киданьский государь бежал, сопровождаемый лишь несколькими всадниками. Юань-хао приказал не брать его в плен и прекратить преследование. Победа была полной. Воспользовавшись ею, тангуты поспешили заключить с ки-данями мирный договор. Между дядей и племянником воцарилась прежняя дружба.

Обе эти войны показали силу тангутского государства. Сумев противостоять двум сильнейшим державам тогдашнего Дальнего Востока, тангуты завоевали полное право на независимость.

Смерть Юань-хао

Город уже давно спал, когда к дому знатного тангутского старшины Моцзан Эпана прокрался человек, закутанный в старый черный, плотно облегающий его халат. Он торопливо постучал в дверь. Заждавшийся хозяин осторожно впустил гостя.

— Что так поздно, Нинлингэ?

— Ждал, когда сменится вторая стража.

Они вошли в дом. Эпан усадил почетного гостя в главной комнате, у места, отведенного для духа дома, на скамейку подле низкого стола. Кликнул слугу, велел подать чай.

Нинлингэ огляделся. Богато живет Эпан. Потолочные балки расписаны яркими красками. Кованые сундуки с добром. Китайский фарфор. С потолка свисают бамбуковые занавески, обшитые внизу тонким голубым шелком.

Подали чай. Нинлингэ пьет ароматный напиток торопливо, обжигаясь. Ему не до того. Некогда разводить длинные разговоры о здоровье. Дела складываются так, что за свое сегодняшнее свидание с Эпаном, который чуть не стал его тестем, он может поплатиться головой. Да хранит меня Небо! Только бы не узнал отец!

— Как ваше величество будет жить дальше?

В голосе Эпана слышится тревога. Три месяца минуло, как отец Нинлингэ, государь Юань-хао, увез в свой загородный дворец дочь Эпана, невесту Нинлингэ.

Огромный загородный дворец отца раскинулся в тенистой роще на восточном склоне Хэланьшаньских гор. Уже несколько лет живет там государь, мало бывая в столице, мало думая о делах. Нрав у него стал совсем дикий. Не терпит никаких возражений. Все началось с того, что он по наговору китайцев казнил своего полководца Ели Юй-ци и из-за этого рассорился с любимой женой из дома Ели. Императрица Ели, сестра Юй-ци, женщина красивая и властная, перестала допускать к себе государя. После смерти Нинмина, ее сына, стало еще хуже. Нинмин слишком увлекался учением даосов[39]. Думал отказом от мирских наслаждений и пищи укрепить свой дух, а на деле уморил себя голодом. Это не так уж плохо. Теперь не Нинмин, а он, Нинлингэ, первый и единственный наследник престола. Единственный, ибо недавно отец приказал утопить его брата Али за то, что тот вздумал поднять против него мятеж.

Ведь все складывалось так хорошо. Отец приласкал его и даже решил женить. Дочь Эпана славилась красотой, семья ее — богатством, и отец дал согласие на брак. Но когда во время смотрин увидел будущую невестку, сына прогнал и, ни слова не говоря, увез ее с собой. Поговаривают, что новая жена императора уже ждет ребенка — не желанного сына, а брата и соперника Нинлингэ.

— Как же, князь, думаешь жить дальше?

— Уйду в монастырь.

— Говорят, в монастырях иногда неожиданно умирают монахи, особенно ушедшие из знатных семей. Отец зол на тебя за непослушание. Знает, что ты до сих пор не смирился. Не боишься, как бы он не обошелся с тобой, как с Али.

— Али поднял на отца руку!

— Государь, да хранит его Небо, очень любит мою дочь. У них может родиться сын.

Нинлингэ поставил чашку на поднос: не хотел, чтобы Эпан увидел, как задрожали у него руки. Он и сам не раз думал о грозящей беде: появление нового наследника от любимой жены государя было для него равносильно приказу о смерти. Но чего от него хочет Эпан? Его не жалуют во дворце. Но он родственник императора и уже сейчас неплохо нажился на этом. Осторожно спросил:

— А что посоветуешь ты?

— Трудное для тебя время. Я так хотел видеть тебя своим зятем. Государь своенравен. Я, да простит меня Небо, иногда даже думаю, уж не лучше бы Али осуществить свой план…

Нинлингэ понял и испугался. Ведь Эпан предлагал ему убить отца! Он нервно теребил полу халата. Голова горела от вихря набежавших мыслей. Самому стать государем… Разве он хуже отца будет править страной? Однако… Неужели и мать? Сегодня она говорила ему о необходимости отомстить за нанесенные ей обиды. Да-а, значит, и мать…

Он встал. Встал и Эпан. Они долго пристально смотрели друг на друга. Нинлингэ шагнул к двери.

— Прощай, я ухожу. Скоро смена караула.

— Прощай. Завтра со своими я пойду к государю во дворец. Приходи и ты. Придешь?

— Явлюсь на утренний прием.

Юань-хао только что позавтракал, когда ему доложили о приходе сына и тестя. Он отослал жену, приказал впустить Нинлингэ, а Эпану — подождать. Непокорность сына раздражала его. Он привык повелевать.

— Садись, — указал он Нинлингэ на скамейку.

— Отец, зачем ты отнял у меня невесту?

Юань-хао встал:

— Если ты пришел говорить со мной все о том же, уходи!

— Отец, отдай мне дочь Эпана! Я и сейчас люблю ее!

— Еще слово, и я прикажу стражникам выгнать тебя, как проворовавшегося купца. Последний раз говорю тебе: покорись! Это говорю я — твой государь и отец!

— Какой ты мне отец! Ты убил всю мою родню, оскорбил мою мать, отнял у меня невесту.

Нинлингэ быстро схватил стоявшее в углу копье, ударил им отца в искаженное гневом лицо и бросился вон из комнаты.

Крик Юань-хао встревожил стражу. Нинлингэ оттолкнул стоявшего у дверей солдата и выскочил в приемный зал, где, как он знал, дожидался Эпан со своими людьми.

Но что это? С криком: «он убил государя!», они скрутили его и поволокли во двор. Не успел Нинлингэ и слово вымолвить, как сверкнул меч и голова его покатилась на белые плиты мощенного известняком двора. Эпан вытер меч пучком травы и приказал:

— Скорее спасать государя!

Но у покойного Нинлингэ, как и рассчитывал Эпан, была твердая рука. Юань-хао тоже был уже мертв.

Смутное время

Все расчеты хитрого царедворца оправдались. Дочь его родила сына. Младенец Лян-цзо был объявлен наследником престола, а управлять стал безраздельно Моцзан Эпан. Но малолетний государь с детства невзлюбил своего дедушку и, как только ему минуло четырнадцать лет, казнил Эпана со всеми его родственниками.

Однако и сам Лян-цзо вскоре погиб от раны, полученной на китайской границе. Власть в стране надолго перешла в руки братьев его жены из дома Лян. Братья Лян отстранили от власти старшин правящего дома Вэй-мин и искали только повода, чтобы захватить престол. Хотя об их оргиях и бесчинствах знали все, никто не решался им перечить. О том, в каком страхе они держали страну, свидетельствует следующий факт.

Весной 1083 года тангутские войска осадили сунскую крепость Баоаньцзюнь. Ожидая очередного штурма, осажденные уже решили сдаться, когда на городскую стену взобралась известная во всей округе жрица любви Ли. Когда-то она побывала и при тангутском дворе. На глазах изумленных армий Ли сбросила с себя все одежды и, оставшись совершенно нагой, стала громко кричать, всячески понося дом Лян и тангутский двор, выбалтывая перед тангутскими и китайскими войсками все его тайны. «Тангуты закрывали уши. Они усиленно начали обстреливать ее из луков, но не могли попасть. Ли только еще бесстыдней ругалась. Тангуты поняли, что им все равно не запугать Ли, а они будут виноваты перед домом Лян. После этого, сильно изумленные таким оборотом дела, они отступили». Крепость так и не была взята. Тангутские полководцы слишком страшились регентов-узурпаторов. Кто знал очень много — мало жил.

Когда престол наследовал Цянь-шунь, внук Лян-цзо, китайские пограничные чиновники доносили сунскому двору: «Цянь-шунь не управляет государственными делами. Власть захватил некий Лян И-бу. Все приближенные государя и люди, издавна стоявшие на государственной службе, загублены или сняты с занимаемых ими должностей».

В 1087 году китайский чиновник Чунь-суй писал в Кайфын из пограничного с Ся города Хуаньчжоу: «Ведь уже давно один род по фамилии Лян пользуется влиянием в стране. Все его могущественные соперники большей частью уничтожены. Поэтому хотя войска страны и ее старшины затаили в сердце злобу, все они прибраны к рукам и выполняют приказы. Пока нет известий о том, чтобы кто-нибудь осмелился выступить против. Несмотря на то что этот дом Лян имеет узурпаторские намерения, он вынужден держать на престоле сына дома Вэй-мин, чтобы иметь влияние в войсках…»

«Служащие ныне при тангутском дворе чиновники хотели бы походить на таких сановников, как управлявшие в прошлом сановники из дома Ели. Я сообщаю, что Ели имели войска, были хорошими полководцами и действительно были преданными слугами Юань-хао. Их отстранение от власти, по правде говоря, выгодно для нас. Сейчас в государстве Ся правит только один дом Лян. Среди его родственников нет никого, кто бы не занимал какого-нибудь поста. Во всех делах они выступают едино и все вместе имеют глубокие замыслы. Все шпионы сообщают: (сановники) из дома Лян держатся настолько сплоченно, что невозможно проникнуть (в их среду). Остальным старшинам хотя и посчастливилось уцелеть, все они рассеяны, по разным уголкам страны и не пользуются никаким влиянием в государственных и военных делах…»

«Еще докладываю: хорошо бы направить шпионов к оставшимся сторонникам дома Вэймин и подогреть в них злобу против дома Лян. Когда среди них будут вынашиваться планы (уничтожения власти дома Лян), их злоба против Лян еще более возрастет».

Сунские власти, естественно, не раз пытались использовать обстановку для ослабления и даже уничтожения тангутского государства. Но ни военные походы, ни придворные интриги не помогли.

А в 1094 году, когда намерение Лян И-бу захватить престол стало очевидным, старшины правящего дома Вэймин, собрав свои племенные войска, напали на него. Лян И-бу и все его родственники были убиты. К власти вернулись старшины Веймин. В 1100 году семнадцатилетний Цянь-шунь стал самостоятельно править страной. Тангутское государство вновь начало набирать силы.

Гибель царств

А в это время на Дальнем Востоке происходили грозные события, существенно изменившие соотношение сил в Азии. На далекой окраине, в сердце будущей Маньчжурии, появилась новая, неведомая до сих пор сила. Это были племена чжурчжэней, вассалы киданей. В 1115 году вождь чжурчжэньских племен Агуда объявил себя основоположником новой династии Цзинь. Под ударами чжурчжэней киданьская империя стала быстро распадаться.

Тангутам, связанным с киданями дружескими отношениями, скрепленными узами родства — Цянь-шунь был женат на киданьской принцессе, нужно было определить свое отношение к грозному врагу. Вначале они помогали киданям, даже выслали экспедиционный корпус, но, когда стало очевидно, что киданьское государство погибло безвозвратно, были вынуждены налаживать отношения с новым соседом.

Чжурчжэни, уничтожив Ляо, начали войну с Китаем и после длительных походов завоевали весь Северный Китай. Два сунских императора были увезены в плен, в таежные леса далекого северо-востока.

Гибель Ляо и страшное поражение сунских войск потрясли тангутов. Жена Цянь-шуня, киданьская принцесса Чэнь-ань, и ее сын не вынесли гибели родственной династии и скончались от горя. Тангутское государство было наводнено беженцами из Ляо и Северного Китая, искавшими спасения от чжурчжэньских мечей. Чжурчжэни подозревали тангутов в связи с отпрыском правящего дома Ляо — Елюй Даши, который с частью киданьских племен ушел на запад и основал в районе Тяньшаня государство Черных киданей — кара-китаев. Елюй Даши мечтал восстановить былое могущество Ляо. Чжурчжэни, считая, что тангуты находятся в сговоре с ним, грозили им войной.

1143 год принес тангутскому государству неурожай и голод. К тому же территория Ся сильно пострадала от землетрясения, по стране прокатилась волна народных восстаний, подняли мятеж киданьские племена, осевшие в Си Ся.

Сыну Цянь-шуня, новому государю Ся Жэнь сяо, с трудом удалось подавить восстания и наладить отношения с чжурчжэнями. Гроза миновала. Наступили годы мира. Именно во второй половине XII века тангутское государство и достигло наивысшего расцвета.

Великое Ся

Взгляните на карту Азии. В самом сердце ее, в горах Северного Тибета берет начало река Хуанхэ. Вот она вырывается из гор на равнину и течет почти прямо на север немного уклоняясь на восток. Но вот на пути ее — горы Иньшань, и она уже не может пробиться на север и много километров покорно течет у подножия гор с запада на восток, как бы ища выход. Но горы плотно обступили реку. Нет ей и здесь дороги на восток. Тогда река снова круто меняет направление и долго бежит вспять с севера на юг, пока не попадет на Китайскую равнину, откуда и устремляется в океан. В гигантской! петле, которую образует Хуанхэ, и находится страна Ордос.

На южной окраине Ордоса, там, где его пересекает Великая китайская стена, располагались главные жизненно важные центры Великого Ся. На севере Ордоса и по реке Хуанхэ оно граничило вначале с киданями, а потом с чжурчжэнями, на юге — с сунским Китаем, а затем тоже с чжурчжэнями. Если продолжить границу тангутского государства далее на запад, то окажется, что в него входила и область Синин у озера Кукунор, захваченная тангутами у восточно-тибетских племен. Еще западнее их страна ограничивалась горами Наньшань. На крайнем западе тангутское государство соприкасалось с Хамийским оазисом[40] и расположенными здесь уйгурскими ханствами. Его северная граница шла по южной окраине пустыни Гоби. Таким образом, тангуты жили в самом центре Азии, на стыке торговых путей с востока на запад.

Это была страна жарких пустынь и высоких гор с вечными снегами на вершинах, страна плодородных речных долин, лессовых плато, обильных степных пастбищ и альпийских лугов. Безвестный тангутский поэт с трогательной любовью описал ее природу:

И действительно, тангуты были храбрыми воинами. Каждый мужчина в возрасте от 15 до 60 лет обязан был отбывать воинскую повинность. Перед поступлением в регулярную армию воин приобретал лук, стрелы, меч, латы и шлем. Кроме этого, каждый солдат имел плащ от непогоды, топор и крюк, чтобы взбираться на крепостные стены. На трех солдат выдавалась одна палатка. Тангутские мечи славились далеко за пределами страны, особенно так называемые мечи «дракона-птицы». Рукоятка их украшалась головой дракона.

Главной ударной силой тангутской армии была тяжеловооруженная конница — «железные ястребы». Китайские авторы сравнивали ее нападение «с ударом молнии или полетом тучи». Пехота особенно успешно сражалась в условиях горной местности. Пехотинцы набирались обычно среди горных племен и были неутомимыми ходоками и отличными скалолазами.

Сомкнутым строем шли в атаку железные ястребы. Каждый всадник был привязан к седлу. Убитые не падали с коней и вместе с живыми продолжали наступление. Когда строй противника был прорван, в атаку шла пехота, прикрываемая с флангов легкой кавалерией. Для «артподготовки» наступления и при осадах городов в ход пускались катапульты. Легкие, «вихревые» катапульты устанавливались прямо на спинах верблюдов. Все это делало тангутскую армию очень подвижной и часто неуязвимой для превосходящих по силе, но громоздких и тяжелых на подъем армий противника.

Командиры тангутской армии были одеты в темно-красные халаты, расшитые узорами. Длинные концы дорогих с украшениями поясов свешивались почти до пола. У высших военачальников на головах были позолоченные шлемы, украшенные чем-то по форме напоминающим облако, у командиров рангом поменьше шлемы были посеребренные, а младшие командиры носили шлемы, крытые черным лаком.

Тангуты сумели утвердить свои обычаи

В 1186 году в чжурчжэньском государстве Цзинь был издан указ, запрещавший чжурчжэням менять их собственные фамилии на китайские и носить китайское платье. Всякому, нарушившему этот закон, грозил строгий суд. Указ был издан по повелению императора Ши-цзуна.

Увидев одного из ближайших советников императора, Ватэла, стражник отступил от двери и дал ему дорогу. Ватэла откинул бамбуковую занавеску — бамбуки мелодично зазвучали, извещая о приходе гостя, — и вошел в опочивальню государя. Ши-цзун сидел у низкого столика, — углубившись в чтение.

— Ваше величество?

— Ватэла? Рад тебя видеть, проходи, садись.

Ватэла сел поодаль и ниже государя.

— Читаю вот сочинения китайского мудреца Кун-цзы[41], а сам не могу без грусти думать о том, что гибнут обычаи предков. Как только мы покорили Китай и династия наша переселилась на юг, в Кайфын, чжурчжэни стали забывать свои обычаи и весьма пристрастились к обычаям китайским.

Ватэла молчал. Затем поправил фитиль в лампе. Не раз беседовал он с государем о том, что на их глазах чжурчжэни превращаются в китайцев. Что делать?

— Государь, поезжайте в Хойнинфу[42]. Реки Альчук и Сунгари — место происхождения государей нашего дома. Народ хранит там обычаи предков.

— Ватэла, я знаю обычаи предков и до сих пор их не забываю. Но нынче в пиршестве и музыке приняты обыкновения китайские. Вероятно, потому что их обряды совершеннее. Но это мне не нравится. Наследник и все князья ведь и вовсе не знают обычаев чжурчжэней. Боюсь, что впоследствии совсем изменятся наши обычаи. Ты прав. Я непременно отправлюсь в Хойнинфу со всем двором, чтобы дети мои и внуки могли видеть древние обычаи наши и научиться им.

— Государь, прикажи во дворце петь древние песни чжурчжэней. Прикажи всем чиновникам говорить только на языке чжурчжэней и писать бумаги на чжурчжэньском языке, чжурчжэньским письмом. Ведь не знать своего языка и письменности, значит, забыть свою родину.

— Ватэла, я уже запретил своим телохранителям говорить по-китайски.

— Государь, древние обыкновения чжурчжэней просты и истинны. Хотя тогда не знали письмен, но обряды жертвоприношений Небу и Земле, почтение к родителям, уважение к старшим, правила приема гостей и верности друзьям составлялись как-то сами собой. Они отличаются от тех, что описаны в древних китайских книгах. Но молодежь, государь, льнет ко всему китайскому. Так уж лучше прикажите перевести древние китайские каноны на чжурчжэньский язык. Пусть читают их на своем языке. Вообще заслуживает похвалы тот, кто учится родному языку.

— Не забывать родного языка и обычаев предков, Ватэла, есть закон мудрого.

— Великая правда в словах ваших, государь! Вот небольшое царство Ся, возвысив свои обычаи, сумело сохранить свое бытие в продолжение нескольких сот лет. Послушайте, что доносят послы и пограничные чиновники, государь.

— Ты давно обещал мне рассказать о Западном Ся, Ватэла. Говори.

— У тангутов в почете свой язык и свое письмо. Все бумаги в присутственных местах они пишут по-тангутски. А коль скоро привержены к учению Будды, то для нужд своих все книги священные перевели на родной язык, записали своим письмом и распространили по всей стране. Тангуты очень чтут учение Кун-цзы, они даже объявили Кун-цзы императором и поклоняются ему в храмах. Посему для нужд ученых людей сочинение этого древнего китайского мудреца тоже перевели на родной язык. Совсем недавно их цзайсян[43] Ва Дао-чун перевел книгу «Лунь-юй»[44] и своими пояснениями снабдил. Посмотрите, государь.

Ватэла достал из-под полы халата объемистую книгу в синем шелковом переплете и протянул ее Ши-цзуну. Ши-цзун взял книгу, долго листал ее серые страницы, вглядываясь в непонятную, причудливую вязь чужого письма. Погладил переплет.

— Ватэла, а тангуты-то хорошо умеют печатать с досок, не хуже китайцев.

— Да, государь. И ученых из числа тангутов у них больше всего. В каждом округе училище, а при дворе, в Синцине, школа и Академия. Историю пишут и законы издают на родном языке. При дворе у них свой церемониал и одежду носят свою. А по одежде различаются так: знатные носят одежды зеленого, а незнатные — черного цвета; по жилищам различаются так: знатные кроют крыши черепицей, а простолюдины живут в глинобитных домах. Крыть крыши черепицей им запрещено. Голову бреют, но не всю. Оставляют волосы надо лбом и по вискам наподобие венчика. Прическу сию именуют туфа, государь.

— Ватэла, наш народ издревле заплетал волосы в косу. И не только чжурчжэням, но и всем подданным своим государи наши повелели поступать так.

— И справедливо, государь. Тангутский государь Юань-хао тоже повелел всем людям своей страны бриться и делать прическу туфа. Он считал, что это приучает людей к повиновению, государь.

— Ватэла, а как тангуты отличают чиновников?

— Чиновники, государь, носят повязку на голове, сапоги с высокими голенищами, а халаты им указано носить коричневого или темно-красного цвета, но без узоров, как у военных.

— На приемах видел я, Ватэла, таких среди послов Западного Ся. Замечал, что тангуты народ рослый, лица у них не плоские, нос высокий, отпускают бороду и усы. Вот недавно приезжали за лекарствами. А что, нет у них хороших врачей, Ватэла?

— Тангуты с давних пор почти не пользовались лекарствами, государь. Коль заболеют, идут звать знахаря, изгонять злых духов. Или больные, чтобы «уклониться от болезни», сами идут в. дом знахаря. Тангутский «сы», знахарь, как ваш шаман, государь.

— А если больной умрет, Ватэла?

— Умерших сжигают, государь. Гаданием определяют, в какой день сжигать, и делают это. Вместе с покойным сжигают вырезанные из бумаги фигурки людей и скота. Говорят, сколько сожгут, столько у покойного на том свете будет рабов и скота.

— Ватэла, пограничные чиновники докладывают, что, тангуты очень мстительны. Так ли это?

— Истинная правда, государь. За кровь любят брать, плату кровью. Клянутся: «Если я не отомщу, я не буду есть хлеба, пусть мужчины и женщины в моем роде покроются паршой и облысеют, пусть подохнет мой скот, пусть змея заползет в мою кибитку». А если нет в семье способных отомстить, собирают соседей, угощают мясом и вином, а потом подговаривают их сжечь дом обидчика. Отомстив, пьют из черепа врага кровь куриц, свиней или собак, смешанную с вином. Но все это больше в степи, государь. Власти запрещают кровную месть, заставляют платить выкуп обиженному.

— Слыхал я, Ватэла, что тангуты рано женятся?

— Женятся рано, государь. Жен и наложниц берут столько, сколько могут содержать. Но первую жену почитают старшей и главной, а ее сына — главным наследником. Есть еще у них такой обычай. Если молодые люди-любят друг друга, а родители не позволяют им жениться, убегают они в горы и там умирают. Коль родственники найдут их, то не оплакивают. Тела заворачивают вначале-в узорный шелк, потом в войлок и переносят на высокую, скалу, объявив, что мертвые «взлетят на. Небо». Забивают быка и совершают жертвоприношение. Целый день под скалой бьют в барабан и пьют вино.

— Ватэла, ты знаешь, многие, будучи обольщены учением Будды, полагают в нем найти свое счастье. В молодости и я был во власти этого учения, но потом уразумел ложь его. Я слышал, что тангуты во множестве возводят храмы божеству Фо Будде. Не есть ли это забвение ими своих обычаев?

— Это так, государь. Но, чтя Будду, они не забывают чтить и своих духов. В главной спальной комнате своего дома, в самом ее центре, они всегда оставляют место духам. Называют это место «местом духа-ясновидца». Желая знать об успехах или неудачах в делах, они здесь гадают. Гадают и перед походом: на внутренностях барана, при помощи стрелы и тетивы лука, на расщепленном бамбуке. Если потерпят поражение, то через три дня обязательно возвращаются на то же место, убивают из лука человека и лошадь с тем, чтобы «убить злых духов и призвать добрых». Молятся духам предков и чтут Кун-цзы. Много у них и даосов. Главное, государь, не это. Главное в том, что, учась у китайцев, заимствуя их порядки, они не забывают и своих обычаев, свято чтут заветы предков. Фамилий и имен китайских себе не выбирают, родной язык не забывают и пишут книги своим письмом. Недавно их посол перевел мне на китайский язык хвалебную оду, писанную при дворе государя. Жэнь-сяо. Дозвольте прочитать, государь?

— Читай, Ватэла.

Ватэла достал сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его, разгладил и стал не спеша читать:

Он еще долго читал, пододвинув лампу, водя пальцем по строкам. Кончил. Оба помолчали. Ватэла снова заговорил:

— Вот это главное, государь. Не тангуты, а мы завоевали почти половину владений Сун. Но упоенные победой, забываем и свой язык и свои порядки. Из народа чжурчжэнь мне мало известно людей, сведущих в делах ученых. Соизвольте повелеть, государь, нашим тысячникам и сотникам прежде обучаться языку чжурчжэньскому и китайскому, а потом уже, смотря по успехам, давать им наследственные должности. Тех из народа чжурчжэнь, кто имеет ученую степень, повелите определить в присутственные места столоначальниками. Ведь именно потому и устояло маленькое царство Ся, что оно сохранило свой язык и возвысило свои обычаи.

— Ты знаешь, Ватэла, что я никогда не забывал об оказании особых милостей народу чжурчжэнь. На дворовых пирах я велю танцевать и подносить вина по обычаям чжурчжэней. Царевичам, которым были даны не чжурчжэньские имена, я велел переменить их. Вспоминая о делах прежних государей, я никогда не могу забыть их. Но ведь китайцев так много, их обычаи так соблазнительны, и трудно помешать чжурчжэням жить по-китайски. Я подумаю о твоих словах, Ватэла. А теперь иди.

— Да хранит вас Небо, государь!

В тот вечер Ватэла еще долго не ложился спать. Беспокойные думы о судьбах династии и своего народа не покидали его.

Северная гроза

В 1193 году скончался тангутский государь Жэнь-сяо. А скоро наступил конец и полувековому миру и процветанию тангутского государства. В 1205 году на Великое Ся впервые напали монголы. Тангуты не сумели дать должный отпор сильному и коварному врагу. Монголы опустошили западные районы страны и ушли обратно, угнав много пленных и скота.

Нашествие монголов вызвало дворцовый переворот. Чунь-ю, сын покойного Жэнь-сяо, был низложен двоюродным братом Ань-цюанем и вскоре умер в изгнании.

Смена государя не спасла тангутов во время нового натиска монголов. В октябре 1209 года монгольские отряды впервые появились у стен столицы Ся.

Долго заседал Государственный совет. Один за другим высказывались высшие сановники государства. Многие считали, что монголов можно было остановить два месяца назад, когда у заставы Имынь тангутские войска нанесли им поражение. Так думал и сам Ань-цюань. Ясно, что медлить было нельзя. После первого успеха следовало всеми силами обрушиться на врага. Но тангутская армия выжидала. И вот дождались. Монгольские войска уже под стенами столицы.

Ань-цюань встал. Все замолчали.

— Более двухсот лет наша династия правит государством. И вот враг, пришедший с севера, уже в который раз заставляет нас думать о жизни и смерти династии. Теперь, когда он у стен столицы, не время для праздных разговоров. Повелеваю всем подняться на степы. Я сам прибуду туда.

Один за другим покидали сановники дворец. Ань-цюань вышел во двор. Ему подали коня. Почти все население столицы было на городской стене. Устанавливали катапульты и большие самострелы. Лучники несли тугие связки стрел. Па стены втаскивали камни. Кипятили в, котлах воду и смолу.

Было отбито несколько штурмов. Крепкие стены города стали еще более неприступны благодаря мужеству его защитников.

На этот раз совет был собран в белой юрте Чингисхана. Совет решил: раз город нельзя взять штурмом, его надо затопить.

Стояла глубокая осень. Непрерывно шли дожди. Монгольские воины и население соседних областей, согнанное монголами, возводили плотину на реке. Потоки воды хлынули в Синцин. Вода заливала квартал за кварталом. Рушились здания, тонули люди. Ань-цюань спешно-направил посольство к чжурчжэням, прося у них поддержки. Помощи не было, а вода все прибывала, угрожая разрушить стены города. Гибель Ся казалась неминуемой.

Дождь лил уже вторые сутки. В мутных потоках, затопивших улицы, зловеще плавали распухшие трупы.

Те, кто еще был жив, приютились на крышах уцелевших домов и на городской стене, в отчаянии дожидаясь своего часа. Серый холодный рассвет не сулил ничего хорошего В монгольском лагере началось какое-то движение. По стене поползла весть — враги готовятся к штурму, государь приказал всем достойно принять смерть. Уже светало, когда заметили, что вода вдруг стала быстро убывать. В монгольском лагере также происходило что-то невероятное. Побросав палатки, скот, имущество, монголы вскакивали на коней и мчались в сторону ближайших гор. И когда к полудню ветер разогнал тучи и впервые-за много дней проглянуло желтое холодное солнце, тан-⁴ гуты поняли, что свершилось чудо, которое и спасло их.

Ранним утром река прорвала воздвигнутую монголами плотину и затопила их лагерь.

К вечеру в Синцин прибыли монгольские послы и предложили начать переговоры о мире. Неудача монгольской армии во многом определила его условия. И все-же Ань-цюань признавал себя вассалом Чингисхана и вынужден был отдать ему в жены свою дочь. Тангутская принцесса Чахэ стала третьей женой повелителя монголов.

«Разделяй и властвуй» — этому девизу всех поработителей Чингисхан следовал с первых своих шагов на пути завоеваний. Принудив тангутов признать себя зависимыми, он заставил их начать войну с чжурчжэнями. История войны Си Ся и Цзинь в 1214–1225 годах — это печальная история взаимных нападений, побед и поражений на грозном фоне стремительных ударов монгольской конницы, ударов, смертельно ранивших каждую ид воюющих сторон.

В 1217 году монголы снова напали на тангутов, на этот раз своих «союзников» в войне с Цзинь. Очевидно, в их планы входило покончить с тангутским государством перед походом на запад. И на этот раз тангутская столица выдержала осаду. Спешно собираясь в поход на Хорезм и Иран, монголы решили пока оставить тангутов в покое, но потребовали, чтобы тангутские войска тоже участвовали в их западном походе.

Посол Чингисхана заявил тангутскому государю:

— Ты обещал мне быть моею правой рукой. Так будь;же ею теперь, когда я выступаю в поход на сартаульский народ[45], который порвал мои златые бразды.

Не успел государь Ся ответить, как князь Аша-гамбу крикнул монгольскому послу:

— Не имеешь силы, так незачем и ханом быть!

Подобную смелость можно было объяснить тем, что тангуты были окрылены успешной защитой столицы и очень надеялись на мир с чжурчжэнями и совместную войну против монголов.

Услышав от своего посла ответ тангутов, Чингисхан пришел в ярость: «Мыслимо ли стерпеть такое оскорбление от Аша-гамбу. За подобные речи, что стоило бы прежде всего пойти войною на них? Но — отставить это сейчас, когда на очереди другие задачи. И пусть сбудется это тогда, когда с помощью вечного Неба я ворочусь, крепко держа золотые бразды».

Новый государь Ся Дэ-ван принял срочные меры для усиления обороноспособности страны. Он добивается заключения мира с Цзинь, укрепляет армию, строит оборонительные сооружения. Тангутские послы отправляются даже в монгольскую степь, уговаривая местные племена выступить против Чингисхана. Последнее известие очень встревожило повелителя монголов. Из Северной Индии, из далекого Пешавара тронулся Чингисхан с армией в обратный путь.

Весной 1225 года он возвратился в свою орду. Монгольский посол немедленно прибыл к тангутскому двору.

Крушение тангутского царства

Дэ-ван сидел в глубокой задумчивости. Молчали и члены Государственного совета. С таким делом спешить нельзя. У всех в ушах еще звучали резкие слова монгольского посла: «Или бурхан[46] немедленно пришлет в. орду своего сына в заложники, или война!»

Первым решился сказать свое слово глава чжуншу[47] Ли Юань-цзи:

Наше величество, монголы — это хищные звери. Даже если они вежливы и не беспокоят, все равно следует опасаться их рева. И характер их непостоянен. Своим отказом мы дадим им повод для войны. Государство Цзинь на краю гибели. Оно само не в состоянии обороняться. Разве оно сможет помочь нам? Надо отправить наследника в орду…

Дэ-ван вздрогнул. Гневом блеснул его взор. Но он не успел и рот открыть, как Совет одобрительно загудел: «Советник прав, надо, надо послать наследника в орду».

Жалкие трусы. Дэ-ван вскочил.

— Замолчите! Мое последнее слово. Слово государя.

Он увидел растерянные, испуганные лица и, стараясь сдержать себя, убеждая, заговорил:

— Я только что восстановил мир с Цзинь и надеюсь общими силами устоять против северного врага. Жэн — мой единственный сын. Послать его сейчас к ним в кабалу, а после раскаиваться? Зачем спешить. Зовите посла.

Монгол вошел и дерзко глянул в лицо государю.

— Передай великому хану наш привет и пожелания доброго здоровья. Мы решили сына своего в орду не посылать…

В конце 1225 года Чингисхан возглавил армию, выступившую в поход на Ся.

Дэ-ван еще и еще раз перечитывал перевод письма, только что полученного от Чингисхана: «Некогда ты, бур-хан, обещал быть со своими тангутами моею правою рукой, вследствие чего я и звал тебя в поход на сартаулов, которые нарушили условия мирного договора. Но ты, бурхан, не только не сдержал своего слова и не дал войска, но еще и ответил мне дерзкими словами. Занятый другими мыслями, я решил посчитаться с тобой потом. Ныне, совершив сартаульский поход и с помощью вечного Неба обратив сартаульский народ на путь правый, я возвратился и иду к тебе, бурхан, потребовать отчета».

О Небо, помоги выстоять против страшного врага. Купцы сообщили, что весь Западный край превращен: монголами в пустыню. Цзинь тоже не в состоянии обороняться. Что-то будет с тобой, родная страна? Прав ли был я, что не отдал им сына? Прав, все-таки прав! Монголы пришли бы и в том случае, если бы я послал наследника в орду. Надо сражаться. Лишь меч решит судьбу страны.

Печальные вести приносили гонцы ко двору.

— О горе, государь! Пала Эдзина — Черный город на краю пустыни. Он первым принял на себя удар монгольских армий.

— Страшная весть, государь! Нет больше прекрасного Сучжоу. Хан приказал вырезать всех его жителей.

— Измена, государь! Предатель Вачжацзэ сдал врагу Лянчжоу без боя.

Эта весть застала Дэ-вана в постели, он был тяжело болен. Пала вторая столица Ся, один из прекраснейших городов Тангута. Умирающий Дэ-ван, казалось, наяву видел, как монгольская конница топчет прекрасные сады города, а воины в нагольных бараньих шубах рвут с дворцовых стен картины лучших тангутских и китайских мастеров, жгут книги из библиотеки, которую государи Ся собирали десятки лет. Разве можно пережить такое?

Государем Ся стал Ши, или Шидургу, как звали его — монголы. В одиннадцатом месяце 1226 года стотысячная тангутская армия дала генеральное сражение монголам под Линчжоу и была разбита. Перед монгольскими войсками снова открылся путь к столице Ся. Тангуты отчаянно сопротивлялись. Около года продолжалась осада столицы. За это время монголами была захвачена вся остальная территория тангутского государства. Население страны истреблялось поголовно. Источники сообщают: тангуты «зарывались в землю, в камни, чтобы укрыться от мечей и стрел», но «спасались лишь один-два человека из ста. Белые кости покрыли степь». Через сто лет после этих событий китайский автор Юй Цзи писал: «Ся погибло. Области и уезды были опустошены войсками. Храмы и школы разрушены до основания».

При своем дворе Чингисхан отдал такой приказ: «Так как я истребил тангутов до потомков потомков их и даже до последнего раба — мухули мусхули угай бал-ган (букв, «разорил дотла». — Прим, ред.), то пусть напоминают мне о таком поголовном истреблении за каждым обедом, произнося слова: мухули мусхули угай!».

В течение года тангутское государство было стерто с лица земли. Столица была обречена на верную гибель. Шидургу согласился выйти к монголам и покориться им. В монгольском лагере тангутский государь тотчас же был убит. Осенью 1227 года тангутская столица разделила участь всей страны и была подвергнута особо жестокому истреблению, ибо в это время скончался Чингисхан.

Пролетели века. Вымерли и потомки потомков тех, кто некогда уцелел от меча завоевателей. Ордос — место смерти Чингисхана, скончавшегося под стенами столицы Ся, стал монгольской святыней. Народ сложил много легенд о гибели великого хана, одну из которых и поведал Г. Н. Потанину Сантан Джимба.

Эдзина, стоявшая на великом торговом пути с востока на запад, процветала при монголах. В 1368 году монголы были изгнаны из Китая, а в 1372 году в ходе последующих китайско-монгольских войн этот город погиб. С тех пор он и стоял, таинственный и безмолвный, посещаемый лишь жадными кладоискателями да заблудившимися пастухами. Только хрипло перекликались сидевшие на вершинах субурганов сычи и тонко пел песок в бешеной пляске смерчей, запеленывая, укутывая город, усыпляя его навсегда.