1000000 евро, или Тысяча вторая ночь 2003 года

Глава 3. ДОМ ШЛИМАНА

Когда-то я носил наручные часы. Потом перестал. Уж и не помню почему. Не то чтобы они сломались или плохо работали. Просто перестал, и все.

Само по себе это не плохо. Неудобно только просыпаться. Открываешь глаза, различаешь углы мебели и серое одеяло и не знаешь: нужно вскакивать и бежать или можно плюнуть, закрыть глаза и валяться дальше?

Диван, на котором была проведена ночь, был ого-го! Здоровенный и дорогостоящий. Этот диван обошелся мне в сборник рассказов и маленькую литературную премию. На таком диване можно было прожить жизнь. На таком диване было нестыдно даже умереть. Наверное, когда-нибудь, лежа именно на нем, я и умру.

В ванной выяснилось, что зубная паста кончилась. Не совсем, сколько-то пасты я еще выжал, но жене уже почти не осталось. На кухне на полу аккуратно лежали два моих носка.

Вы замечали, насколько непривычными выглядят наши собственные квартиры за полчаса до того, как все проснутся, включат музыку и телевизор и одновременно заговорят?

Непослушными пальцами я покрутил жалюзи. За окном показался мир. Он выглядел так, что захотелось закрутить жалюзи обратно.

Вместо «привет», жена сказала, что у нас нет булки. Зевнула. Длинными ногтями почесала кожу под волосами. Наклонив банку с кофе, поскребла ложкой по стенкам.

— Сколько градусов?

— Не знаю.

— Посмотри на градусник. Он у тебя над головой.

— Господи, какой же я тупой, пока не выпью кофе!

Булки действительно не было, но позавтракать удалось. Как обычно, с утра мы оба были опухшие, сонные, неразговорчивые и раздражительные. По-настоящему день начнется немного погодя. Допьем кофе. Выкурим по первой сигарете. И вот тогда...

Кофе я пил из своей кофейной чашки. Из любимой чашки, которую я никому не разрешаю трогать. Она такая... белая... с надписью «I love coffee» на боку. Вернее, там не написано «love», там нарисовано большое красное сердце, просто компьютер, на котором я печатаю эти строчки, не умеет рисовать такие сердца.

Вчерашний день был настолько неудачным, что, даже когда он кончился и я лег спать, кто-то позвонил по телефону, а я вскочил, в темноте не разглядел стул, налетел на него, грохнулся об пол и треснулся лбом.

А главное, в этот день я залил кофе свой паспорт. Не очень сильно, но очень некстати. Вылил из той самой белой кружки. Причем залил самую нужную страницу — с пропиской. Чернила расплылись, страница побурела, разобрать, что на ней написано, теперь было невозможно.

Жена настаивала, чтобы отпуск мы провели в Финляндии. Скоро у нее должен был начаться отпуск, и ей хотелось в Финляндию. А у меня залит паспорт... так что с паспортным отделом общаться все равно бы пришлось.

— А вчера я смотрела передачу про звезд. Голливудовских актеров и модных певцов. Все они покупают себе такие ароматические вонючие палочки. Чтобы в доме пахло сандалом. Знаешь?

— Ага.

— Не начать ли и нам покупать такие вонючки?

— Давай.

— Они убивают запахи кухни. И когда к нам придут гости, их удивит такой запах.

— Какие гости? Кто к нам ходит?

— Ну, когда-нибудь-то придут.

— Кто?

— Не знаю. Пригласи своего редактора.

Квартира, в которой я живу с женой, большая, трехкомнатная, с очень длинным коридором. А вот кухня в ней тесновата. Помимо стола, плиты и шкафчика в кухню удалось втиснуть лишь стиральную машину едрена-BOSH.

— Что будешь делать с паспортом?

— Не знаю. Что обычно делают с паспортом? Схожу в паспортный стол. Объясню ситуацию. Пусть меняют.

— Ты не думаешь, что будут проблемы?

— Какие проблемы? Я не торговал героином. Не пытался пересечь китайскую границу. Я всего лишь случайно залил паспорт кофе.

Жена, морщась от дыма, докурила сигарету. Я налил себе еще кофе. Посмотрел на ее голые ноги, торчащие из-под стола. Ноги жены заканчивались маленькими большими пальцами.

— Когда пойдешь в паспортный стол?

— Не знаю. Ты хочешь, чтобы я пошел сегодня?

— Ты взрослый парень. Решай сам.

Я знал, что она хочет, чтобы я пошел сегодня. Еще я знал, что можно, конечно, не ходить... только в этом случае нужно приготовиться, что я услышу все эти слова за ужином... и завтра с утра... буду слушать их всегда, пока не схожу.

Поэтому я поболтался по квартире, потом натянул куртку, забрал сигареты и пошел в паспортный стол объяснять ситуацию с паспортом.

€€€

Перед окошком паспортистки была очередь. Это было естественно. Еще естественнее было то, что никому не хотелось стоять в этой очереди от начала до конца.

Как обычно, кто-то приволок с собой этнографических старичков и теперь требовал пропустить их вперед. Старички дрожали головами и не понимали, что происходит. Окружающие не желали пропускать кого бы то ни было. Пока не подошла моя очередь, я все надеялся, что дело кончится дракой. Но оно не кончилось ничем.

Прямо передо мной обсуждали последние новости двое тинейджеров:

— Димка напился и шел домой на автопилоте. А у него прямо рядом с парадной на обочине дороги обычно стоит проституция. Знаешь?

— Знаю. Страшная, как моя старость. И у нее вечно грязное лицо.

— Диме-то пофиг. Он пьяный. Он ей говорит: «Пойдем, подруга, есть вопрос для обсуждения».

— А она?

— Она все поняла правильно и говорит: «Деньги — вперед». У Димы не было денег. Была старая финская металлическая монетка в одну марку. Поэтому он разорался: «Деньги — в зад! Что ли ты мне не доверяешь? Я уплачу по результатам, а чтобы у тебя не возникало сомнений, я дам тебе одномарковую монетку».

— А она?

— Она посомневалась, но недолго. На улице было холодно, а тут обещают заплатить. Короче, пошла с ним.

— А он?

— Я к тому и рассказываю. Дима оказался жлоб. Он, когда все кончилось, не только не заплатил, он даже ударил девушку в глаз кулаком и отнял у нее металлическую монетку в одну финскую марку. Представляешь?

— Како-ой жло-об... Уж мы-то с тобой монетку оставили бы. Правда?

Тут подошла очередь тинейджеров, а сразу после них — моя очередь. Окошко паспортистки было зарешечено и располагалось очень неудобно.

Я засунул внутрь свой испорченный паспорт. Он немного напоминал старинную рукопись. Паспортистка его полистала. Она была похожа на Шампольона... вернее, на жену Шампольона, решившую прибраться на столе у мужа.

— Я не понимаю: ваш адрес?

— Моховая 27/29. Там написано.

— Вы считаете, можно разобрать, что здесь написано?

Девушка зацокала клавиатурой. Я всегда удивлялся: как девушки вроде этой умудряются и на клавиатуре что-то выщелкивать, и ногти не сломать?

— Еще раз: какой адрес?

— Моховая 27/29.

— Такого дома нет. По Моховой есть дом 27. И есть 29.

— А дробного нет?

— Нет.

— Понимаете, двадцать семь — это на углу с Пестеля. Дальше идет двадцать девятый. А между ними — мой, дробный, 27/29. Посмотрите хорошенько.

Девушка хорошенько посмотрела на меня, потом посмотрела на монитор и сказала:

— Молодой человек, такого дома в паспортной базе нет. Вспоминайте четче: какой номер?

— Его еще называют «Дом Шлимана». На нем мраморная табличка.

— И что я должна ввести в компьютер? Мраморную табличку?

— Что же мне делать?

— Сходить и как следует рассмотреть номер дома, в котором вы живете.

Я вышел на улицу и поклялся себе, что больше никогда в жизни не поддамся на уговоры жены.

€€€

Утро было тихое, осеннее, прозрачное. Я закурил, постоял и зашагал в сторону Моховой.

Как я и обещал паспортистке, двадцать седьмой дом стоял на углу с Пестеля. Рядом с ним стоял сгнивший ларек «Спортлото» и рос тополь. Дальше по улице имелся и двадцать девятый дом. Красивый, выложенный плиткой, с несколькими балкончиками.

Между ними, как беглый каторжник между конвоирами, втиснулся дом 27/29. Я закурил еще одну сигарету и начал разыскивать табличку с адресом.

Дом, в котором я живу, расположен немного в глубине, а перед ним разбит небольшой садик. Это единственный садик на всей улице Моховой, и поэтому он до уровня ушей забит собачьим дерьмом и пластиковыми стаканчиками.

Цементная горка-слоник. Хобот слоника от времени развалился на несколько серых кусков. Пара деревянных скамеек. Никто и никогда не сидел на сиденьях этих скамеек, все садились исключительно на спинки, а на сиденья ставили грязные ноги.

Вот в таком месте я и живу.

Я обшарил все стены, все закутки. Ничего, кроме старой мраморной таблички, я не нашел. На табличке не было адреса. Там было написано: «Домъ Генриха Шлимана, коммерсанта. Заложенъ 27 марта 1871 года, освященъ 14 февраля 1879 года».

Ниже мраморной имелась покореженная металлическая табличка. Об ее угол местные пьяницы открывали пиво. На ней было написано:

Amos bene?

Para malum!

Homer, Iliada. Cantina XIX.

Может быть, действительно дома с дробью нет, я что-то напутал... но тогда что за номер у дома, в котором я живу? С одной стороны 27, с другой 29. А этот... с садиком?.. блин!

Я плюнул и поехал на работу.

€€€

С работы я решил позвонить отцу.

— Как дела?

— Все хорошо. Спасибо.

— Вообще все? Что, например, у тебя хорошо?

— У знакомого болел зуб, а теперь его вырвали. Больше не болит. Это хорошо.

— Да. Это, пожалуй, хорошо. А еще?

— Еще по каналу «Культура» смотрел передачу про Оскара Уайльда. Тоже хорошо.

— Да?

— А вечером буду смотреть передачу про актера Казакова. Очень интересная передача.

— Да?

— Ты будешь смотреть?

— Ты же знаешь, у меня нет телевизора.

— Знаю. Поэтому ты пропускаешь все самое интересное в жизни.

— Ты не помнишь номер дома, в котором я живу?

— Нет, конечно. Это же ты там живешь.

— Раньше ты тоже здесь жил.

— Это было давно. Мы его никогда не называли кроме как Дом Шлимана.

— Понимаю.

— Зачем тебе?

— Пытаюсь получить в паспортном столе «форму девять». Когда ты въезжал в этот дом, были же у тебя какие-то документы... ордер... что там положено?

— Какие-то были.

— Куда ты их дел?

— Помню, когда я впервые шел смотреть нашу будущую квартиру, агент по недвижимости сказала: вы его сразу узнаете. Над этим домом всегда висит туча. Даже в самый солнечный день.

Я прижал трубку к уху, дотянулся до стола, взял сигареты, прикурил и вернулся в кресло.

— Кто он вообще такой, этот Шлиман?

— Ты не знаешь, кто такой Шлиман?

— А ты знаешь?

— Каждый приличный человек знает, кто такой Шлиман!

— Может, я не очень приличный? И, может, в этом твоя вина? Как думаешь?

— Подумать только! Мой сын не знает, кто такой Шлиман! Ты просто дикий! А еще дружишь с профессорами!

— На самом деле нет. Я не дикий, я домашний. Как кинотеатр. А с профессорами я не дружу уже целую неделю. Ты же знаешь, что произошло...

— Какие у тебя планы на эти выходные?

— На эти — никаких. Я хотел с женой в Финляндию поехать. Но на этих выходных не выйдет. Вообще не знаю, когда выйдет. Паспорт не могу поменять.

— Вот и отлично. Помоги мне в субботу передвинуть шкаф. Поможешь?

Мы договорились, во сколько я подъеду в субботу, и я положил трубку.

За окном лежал все тот же мир, что я видел с утра. Сейчас он казался более приемлемым.

€€€

Вечером я встречал жену у метро. Это вроде нашей семейной традиции. Уже восемь лет подряд я почти каждый вечер встречаю жену у метро.

Если вы не в курсе, то Моховая — это такая улица, с которой можно за десять-пятнадцать минут дошагать до четырех... или даже до пяти станций метро. Очень удобно. Наверное, если в Петербурге есть геометрический центр, то именно в нем я и живу.

Я родился здесь, в центре, здесь нашел себе друзей детства, прожил на Моховой всю жизнь. Друзья повзрослели, разъехались по более благоустроенным городским окраинам, обзавелись автомобилями, стервозными женами, многокомнатными квартирами, а я все еще живу здесь.

Впрочем, не все разъехались и обзавелись. Из четырех моих ближайших приятелей машины сегодня есть только у двоих. Причем одному из них она больше никогда и ни за чем не понадобится.

Со своей тихой улицы я пешком дошагал до «Гостиного Двора». Обычно мы с женой встречались возле выхода из метро на канал Грибоедова и сворачивали к подсвеченному Спасу-на-Крови.

Сегодня какое-то время шли молча. Вообще-то, осень стояла теплая. Но не вечерами. Ветер дул такой сильный, что сигареты выворачивало вместе с зубами. Из-за замерзших облаков торчала рыжая рожа месяца-самца. Жена натянула на пальцы перчатки.

— Возьми меня под руку. Мне холодно. Я взял ее под руку.

— Чем занимался сегодня на работе?

— Придумал скороговорку. Хочешь скажу? «У ежика изжога». Повтори.

— Отстань!

— А-а! Не можешь повторить!

— Жена замерзает, а ты... Я говорила, что ты абсолютно невоспитанный тип?

— Да? А мне казалось, я неплохой парень. Вполне приличный.

— Ты? Приличный?

— Ага. Я. Только я не знаю, кто такой Шлиман. А ты знаешь?

— Шлиман это такой дореволюционный жулик. Натырил где-то древнего золота и выдал его за золото Трои.

— Отличный, кстати, способ отмывать бабки! Откуда у вас столько золота? А я нашел Трою!

— Да. Неплохой.

— Зря он только свой дом не зарегистрировал в паспортном столе. Теперь мне геморрой.

— А вообще, этот Шлиман был типа инженер. Принимал какое-то участие в отводе воды из одного невского протока. Но не в городе, а где-то в области. Не доезжая Колпино.

— Отвел?

— Без понятия. Слушай, я замерзла. Очень холодно.

— Ага.

Иногда дорогу нам перебегали беспризорные собаки. Вы замечали, сколько беспризорных собак в последнее время бродит по улицам? Порвать нас в клочки, на тряпочки собаки не пытались. Возможно, считали своими двуногими друзьями.

Возле Михайловского замка мы на красный свет перебежали Садовую. Замок был пуст, темен, тих. Внутри его притаились привидения. Здесь наверняка повсюду обитали привидения. В Михайловском замке, в котором убили Павла Первого, рядом со Спасом-на-Крови, где взорвали Павлова внука, чуть дальше по Фонтанке, на месте, где гомосексуалисты всадили контрольную пулю в голову Григорию Распутину и где сегодня расположено противное дорогое кафе.

Место, где я живу, битком набито привидениями. А не встречал я их только потому, что на моем мобильном телефоне установлена веселенькая мелодия из кинофильма « Ghost busters ».

— Знаешь, я где-то читал, что в Летнем саду есть такое дерево... тополь-ресничник.

— Что это значит?

— Ты не в курсе? Ресничник - это такая тварь, которая жрет все, до чего может дотянуться. То есть, с одной стороны, это растение, но жрет как животное.

— И чего?

— Короче, этот тополь питается перелетными птицами. Те садятся на ветку и хоп! От птицы остались одни ласты. Причем по виду эта тварь не отличается от обычных тополей. Поэтому найти и спилить его до сих пор не могут.

Жена покосилась на меня и спросила, неужели я опять начал писать свои романы. Слова «писать свои романы» она произносила с таким лицом, будто имела в виду «выковыривать из носа противные козявки».

Мы дошли до Моховой, прошли через садик, свернули в арку и оказались в собственном дворе-колодце. Разом задрали головы. Посмотрели на наши окна.

— Знаешь, холодно, конечно, но... Я рада, что мы прогулялись.

Я промолчал. Жена перевела взгляд с окон на меня. Я хлюпнул носом.

— Сколько окон в нашей спальне?

— В нашей? Одно.

— А в гостиной?

— Два.

— Кроме того, есть по окну в маленькой комнате и прихожей. И на кухне одно, так?

— Так.

— Сколько всего получается?

— Это вопрос?

— Да. Вопрос.

— Всего получается… сейчас... шесть. Правильно?

Она просто кивнула на стену дома. Там было семь окон. Странно, что я никогда не замечал этого раньше.

— И что?

— Ты же видишь. Окон семь.

— Ну семь.

— Откуда берется это лишнее окно?

— Понятия не имею. Я не прорубал.

— И что ты думаешь по этому поводу?

— Холодно. Пошли домой?

Мы на лифте поднялись домой, я своим ключом отпер дверь, мы разделись, и я пошел в комнату переодеваться, а жена — на кухню — посмотреть, что у нас на ужин.

Вечер прошел как обычно.