Антология новой грузинской поэзии

Вечереет.

Вспыхивают лампочки, как лимончики.

И в который раз хлопает дверь —

Сбегает жена, которая когда-то любила;

И соседке в жилетку плачется —

Что ночами супруг дурачится,

Всю её исколол булавками.

А ведь вроде горькую не глушит

И приличным выглядит мужем.

Целый месяц ходил тихоней,

Переживал, что жена рога ему наставила,

А потом прогнал её к чёрту-дьяволу.

Женщина — опозорена, обесчещена, Кунегунда.

Плачет отвергнутая женщина.

Участковый инспектор в растерянности

Как помочь им вернуть семейные ценности?

Летучие мыши повисли подмышками:

Беги, спасайся, не то тебе ни дна, ни покрышки.

Красавица,

Помнишь, как в бюстгальтер ты ватку подкладывала школьницей,

Как вы наскоро завтрак проглатывали,

Тебе помнится?

И как вы разошлись…

Он и вправду был поражён болезнью.

Подружился с калекой — писателем,

С которым царапал наборы слов.

И ему был безразличен

Гипнозом охваченный мяч мира нашего,

В котором жила его жена.

По вечерам они с калекой бродили,

Как бумажные вороны, покрывая вёрсты за вёрстами,

И вот пришли однажды в город,

Который назывался «Корова Пёстрая».

Остались они босыми,

В надежде лишь на слова и хромосомы.

Спали они рядышком, под чуждым солнцем,

И снились им доисторические кроманьонцы.

Для них писались законы

И устанавливались налоговые тарифы,

Дабы они ощутили вкус цивилизации.

И обменивались они новостями,

Что мифы — это сказки,

Что многое на свете — всего лишь сказки

Под этим небом, охваченным галлюцинациями.

По улице, обезображенной дворнягами,

Вышагивает с чемоданом огромадным —

Подмышкой — прижатый

Муж — развратник нерукопожатный.

Теперь инъекции несомненно потребуются,

И точит зубы на него вся терапевтическая отрасль.

Остановка у собственного подъезда. После —

Воспоминания о том, как бегала здесь девчонкой

И собирала на пустыре грязные бутылки,

Чтобы младших братьев разлакомить на выручку.

(Какою же доброй она тогда была).

И задумалась — как далеко ушла!?

Появились мальчишки с палкой,

На которую был нанизан голубь

С вывернутыми кишками,

Пробежали мимо и скрылись.

Затхлый воздух из комнаты выветрился,

Переполненное лёгкое опустошилось

И снова наполнилось воздухом.

Ритмично, ритмично

Закачалась икона Богородицы —

Извещая о возвращении,

А потом склонила лик свой к окну —

Исчезла.

Хэй, Иисусе,

сейчас я спою для того,

чье сердце — без охраны,

чьи слезы — роса небесная,

чьи руки — ручьи,

кому жмут золотые сандалии.

Хэй, Иисусе,

я ли не та,

что нашла в земле куклу,

облезлую, с вытертым пузом?

Хэй, Иисусе,

я ли не та,

что увидела первой,

как ангелы снесли яйца

и улетели?

Хэй, Иисусе,

сейчас я спою для того,

чье сердце — без охраны,

рот — как воющая рана,

кто во сне увидел ночью

слегка пританцовывающих

сумеречного цвета детей.

Господи, Господи,

к Тебе взываю,

Ты раскачал

тьму ночную,

глядят из этого провала волки и шакалы,

притаились, оголодали —

да, такие чучела набивают

только в грузинских сказках.

Облекитесь, стебли растений

и дочери Иудеи,

облекитесь в раскрытые зонтики

и синеву над горизонтом,

а теперь призовите

моего единственного ребенка —

тихо-тихо девочка из дома ушла,

дьявола нашла и с ним возлегла.

Неужели еще увидишь меня,

Господи,

танцующей перед зарей

как ликующие танцуют?

Тело мое — сосуд, глиняная сура,

воспевает тебя, уподобившись птицам,

но из глиняного нутра.

Ох, Господи,

проснулась я на краю неба и увидела рядом колдунью:

маленькая была — связала кикимору

из шерсти черной,

вроде чертика

вот она и сидела в корзине,

ждала меня все это время…

Ох, Господи,

зачем я ее теперь-то увидела,

черную, перед собой?

Улизнула,

улепетнула,

петухи из снега, вершины Казбека

чуть ноги мои не свернули,

раскинула их на дороге,

как — из упавшего кувшина —

стебли цветов.

Ты, волшебница Катерлихзен,

их от грязи отерла.

А помнишь ли ты историю,

как единственная дочка —

пеленки и нарядные платья —

выросла хвостатой

и о других интересных событиях?

Чуть, говорю, не свернули

ноги мои к темным норам,

от ужаса стало дергаться веко,

а после глаза увидали,

как дрозды вылетают

из облака, которое и было

моим свадебным платьем.

Там зимовали они

между складок моей печали.

Вошла я в ручей, держа в руках

колокольчик —

люди увидели, говорят:

странный на ней наряд.

Так и стало мое платье колокольчиком.

Хэй, Господи,

возьми колокольное платье за ножку,

позвони мной,

позови язычников из нор

и повесь на скользкое небо

древний рог.

Хэй, Господи,

помнишь ту любимую дочку?

Взгляни теперь на нас —

головы наши в тумане,

как одуванчики,

нежны и прозрачны.