Белая львица

26

Кисловатый запах зимних яблок.

Вот первое, что она почувствовала, когда очнулась. Но после, когда открыла в темноте глаза, было лишь одиночество и страх. Она лежала на каменном полу, и пахло только влажной землей. Ни звука кругом, хотя страх до предела обострил все ее ощущения. Она осторожно тронула рукой шершавый пол. Не цемент, а камень. Значит, она где-то в подвале. В эстерленском доме у деда, откуда ее силой уволокли, такой пол был в картофельном погребе.

Когда чувства насытились скудными впечатлениями, накатили дурнота и нарастающая головная боль. Она не могла сказать, давно ли находится в этой тьме и безмолвии, ведь часы остались на тумбочке возле кровати. И все же она догадывалась, что с тех пор, как ее разбудили и уволокли прочь, прошло много часов.

Руки были свободны, а вот щиколотки скованы цепью: пальцы нащупали висячий замок. Линда похолодела — она в кандалах! Мелькнула мысль: людей обычно связывают веревками. Веревки мягче, податливее. Цепи приводили на память далекое прошлое, рабство и стародавние процессы против еретиков.

Но самым неприятным в эти минуты, когда к ней вернулось сознание, была одежда. Она сразу поняла: одежда чужая. Совсем чужая — по крою, по краскам, которых она не видела, но как бы чувствовала кончиками пальцев, и по запаху какого-то едкого стирального средства. Кто-то снял с нее ночную рубашку и одел — с головы до ног, от нижнего белья до чулок и туфель. От этого Линде стало совсем плохо. Дурнота резко усилилась, она обхватила голову руками и покачивалась вперед-назад. Все это сон, думала она, кошмарный сон. Но это была реальность, и она даже могла вспомнить, что именно произошло.

Она спала и видела сон, хоть и забыла какой. Проснулась оттого, что ей внезапно зажали нос и рот полотенцем. Сильный, резкий запах — и ей показалось, будто она куда-то проваливается. Тусклый отсвет лампы возле кухонной двери озарял ее комнату. Она видела перед собой незнакомого мужчину. Его лицо было совсем близко, когда он наклонился над ней. Теперь, при мысли о нем, ей вспомнился крепкий запах бритвенного лосьона, хотя он был небрит. Он не сказал ни слова. В комнате было сумрачно, но она видела его глаза и успела подумать, что никогда их не забудет. Потом все исчезло до тех пор, пока она не очнулась на голом каменном полу.

Конечно, она понимала, почему все так случилось. Человек, который наклонялся над ней и усыпил ее, наверняка тот самый, он выслеживает ее отца, а отец в свою очередь выслеживает его. Глаза, которые она видела, были глазами Коноваленко, как она их себе представляла. Этот человек убил Виктора Мабашу, уже застрелил одного полицейского и намеревался убить второго, ее отца. Коноваленко проник к ней в комнату, одел ее и заковал в цепи.

Когда над головой открылся люк, Линда совершенно растерялась. Позднее она решила, что он наверняка стоял наверху и прислушивался. Свет, упавший в отверстие, был очень ярок — вероятно, Коноваленко и рассчитывал ослепить ее. Она увидела, как вниз опустилась лестница, потом появились коричневые башмаки, потом штанины. И наконец то самое лицо, те самые глаза, что смотрели на нее, когда она погружалась в беспамятство. Она отвернулась от слепящего света, страх вновь оцепенил все ее существо. Но все-таки она успела заметить, что погреб просторнее, чем ей казалось. Впотьмах стены и потолок были совсем рядом. Возможно, этот погреб занимает все пространство под домом.

Мужчина стоял, заслоняя спиной свет из люка. В одной руке у него был фонарь. В другой — какой-то металлический предмет, который она разглядела не сразу.

Только немного погодя сообразила, что это ножницы.

И тогда она закричала. Пронзительно, протяжно. Ведь он, наверно, спустился сюда, чтобы убить ее, и сделает это ножницами. Она схватилась за цепи и принялась дергать их, будто могла разорвать железные звенья и освободиться. Все это время он светил на нее фонарем, а сам был лишь темным силуэтом на фоне яркого света за спиной.

Он вдруг повернул фонарь к себе. Приставил к подбородку, так что лицо его превратилось в безжизненный череп. Линда замолчала. Крик словно бы только усилил страх. И одновременно ею овладела странная усталость. Слишком поздно, сопротивляться бессмысленно.

Неожиданно череп заговорил.

— Зря кричишь, — сказал Коноваленко. — Никто тебя не услышит. Вдобавок ты рискуешь разозлить меня. А тогда тебе не поздоровится. Так что лучше молчи.

Последнюю фразу он произнес свистящим шепотом.

Папа, подумала она, ты должен мне помочь.

Дальше все произошло очень быстро. Той же рукой, в которой был фонарь, он схватил ее волосы, дернул вверх и начал резать. Она вздрогнула, от боли и неожиданности. Но он держал крепко, не давая ей шевельнуться. Она только слышала сухой звук, с каким острые ножницы кромсали волосы на затылке, возле ушей. Быстро-быстро. Потом он отпустил ее. Опять накатила дурнота. Отрезанные волосы — новое унижение; мало того что он одел ее, пока она была без памяти.

Коноваленко скомкал отрезанные пряди и сунул в карман.

Он больной, подумала Линда. Сумасшедший, садист, безумец, хладнокровный убийца.

Он опять заговорил, оборвав ход ее мыслей. Фонарик освещал ее шею, то место, где на цепочке висело украшение — лютня, полученная в подарок от родителей на пятнадцатилетие.

— Сними эту штуку, — приказал Коноваленко.

Она расстегнула цепочку и положила ему в ладонь, стараясь не дотронуться до его руки. Не говоря больше ни слова, он поднялся по лестнице, захлопнул люк и опять оставил ее в потемках.

Потом она отползла в сторону, к стене. Ощупью добралась до ближайшего угла. И съежилась там.

Еще накануне вечером, после похищения дочери полицейского, Коноваленко выставил Таню и Сикоси Цики из кухни. Ему хотелось побыть одному, и в данный момент кухня подходила для этого как нельзя лучше. В этом доме — последнем, какой Рыков снял в своей жизни, — кухня была самым просторным помещением. Отделана под старину — голые потолочные балки, заглубленная плита и открытые посудные шкафы. На стенах развешаны медные кастрюли. Коноваленко вспомнил собственное детство под Киевом, большую кухню в колхозе, где его отец был политработником.

К своему удивлению, он вдруг понял, что ему не хватает Рыкова. Не только потому, что все практические вопросы ложатся теперь на его собственные плечи. К этому примешивалось ощущение, которое едва ли было печалью или скорбью, но все же, как ни странно, угнетало его. За многие годы службы в КГБ ценность жизни любого человека, кроме него самого и двух его детей, мало-помалу стала сводиться к вполне конкретным доходам либо, в противном случае, к признанию ее ничтожности. Вокруг постоянно была внезапная смерть, и все эмоциональные реакции в конце концов полностью исчезли. Но смерть Рыкова затронула его, и оттого он еще больше возненавидел полицейского, который неотступно возникал у него на пути. Теперь здесь, в подвале, сидит его дочь, и Коноваленко знал, что эта привада выманит полицейского. Однако мысль о мести не могла развеять дурное настроение. Он сидел на кухне и пил водку, пил осмотрительно, чтобы не слишком захмелеть, и временами разглядывал свое лицо в зеркале на стене. А ведь оно уродливое, подумал он вдруг. Он что же, стареет? Неужели крушение советской империи надломило и его собственную жесткость и холодность?

В два часа ночи, когда Таня уже спала или по крайней мере притворялась, что спит, а Сикоси Цики закрылся в своей комнате, Коноваленко прошел из кухни к телефону и позвонил Яну Клейну. Он хорошо продумал все, что скажет. Решил, что нет никаких причин скрывать от Яна Клейна смерть Рыкова. Пора Яну Клейну понять, что его, Коноваленко, работа тоже связана с риском. И все-таки надо еще раз солгать. Он скажет, что назойливый полицейский ликвидирован. Теперь, когда дочь полицейского у него в погребе, он был настолько уверен в своей удаче, что дерзнул заранее объявить Валландера покойником.

Ян Клейн выслушал все без особых комментариев. А Коноваленко знал, что именно молчание Яна Клейна наилучшим образом подтверждает правильность его расчетов. Затем Ян Клейн сказал, что Сикоси Цики должен очень скоро вернуться в ЮАР, и спросил, не сомневается ли Коноваленко в его пригодности, не выказал ли он какой-либо слабости, как Виктор Мабаша. Коноваленко ответил, что нет. Это он тоже сказал авансом. Ведь до сих пор он уделил Сикоси Цики очень мало времени и пока что составил себе лишь самое общее впечатление о нем как о человеке совершенно бесчувственном. Смеялся Сикоси Цики крайне редко, всегда держал себя под контролем, всегда был безупречно одет. Коноваленко полагал, что, покончив с Валландером и его дочерью, он за несколько суток интенсивной работы обеспечит Сикоси Цики необходимую подготовку. Яну Клейну он, стало быть, сказал, что Сикоси Цики не оплошает. Ян Клейн, похоже, остался доволен и напоследок сказал, чтобы Коноваленко позвонил ему через три дня. Тогда он получит точные инструкции касательно возвращения Сикоси Цики в ЮАР.

Разговор с Яном Клейном вернул ему толику энергии, утраченной, как ему мнилось, после гибели Рыкова. Он сел за кухонный стол, размышляя о том, что похитить дочь полицейского оказалось до смешного просто. Уже через несколько часов после Таниного визита в Истадское полицейское управление он узнал адрес деда: сам позвонил туда. Ответила экономка; он представился сотрудником компании «Телеверкет» и сказал, что ввиду издания телефонного справочника на следующий год хотел бы уточнить адресные данные. В истадском книжном магазине Таня купила подробную карту Сконе, они съездили к дому старика Валландера и, остановившись поодаль, некоторое время наблюдали за ним. Под вечер экономка ушла, а спустя час-другой на дороге припарковался полицейский автомобиль. Удостоверившись, что никакой другой охраны нет, Коноваленко быстро придумал отвлекающий маневр. Вернулся в Тумелиллу, подготовил бензиновую бочку, найденную в сарае, и подробно проинструктировал Таню насчет того, что нужно сделать. На двух машинах, одну из которых взяли напрокат на бензоколонке, они вернулись к дому старика Валландера, высмотрели подходящую рощу, назначили час и взялись за дело. Таня, как велено, подожгла бочку и успела скрыться, прежде чем полицейские явились выяснять, что там горит. Коноваленко понимал, что времени в обрез, и действовал быстро. Взломал входную дверь, связал деда в постели и заткнул ему рот, потом усыпил дочь и отнес ее в машину. Все заняло максимум десять минут, и он уехал до возвращения полицейских. Еще днем Таня купила одежду и одела девушку, пока та была без памяти. Потом Коноваленко оттащил ее в погреб, сковал ей ноги и запер цепочку на висячий замок. Все прошло на удивление легко, и он уже рассчитывал, что, возможно, удача и впредь не оставит его. Он приметил на шее у Линды украшение и решил, что отец наверняка опознает ее по этой золотой побрякушке. Но одновременно ему хотелось напугать Валландера, продемонстрировать всю серьезность своих намерений. Тогда-то он и решил отрезать девушке волосы и послать их Валландеру вместе с украшением. Отрезанные женские волосы пахнут уничтожением и смертью, думал он. Он полицейский, он поймет.

Коноваленко хватил еще стакан водки и глянул в кухонное окно. Светало. В воздухе веяло теплом, и он подумал, что скоро будет жить под вечным солнцем, далеко-далеко от этих мест, где никогда не знаешь, какая завтра будет погода.

Он прилег: надо поспать часок-другой. Проснувшись, посмотрел на часы. Четверть десятого, понедельник, 18 мая. Валландер наверняка уже знает о похищении дочери. И теперь ждет, чтобы Коноваленко дал о себе знать.

Пускай еще подождет, думал Коноваленко. С каждым часом молчание будет все невыносимее, тревога станет неуправляемой.

Люк погреба, где сидела дочь Валландера, был как раз позади его стула. Временами он настороженно прислушивался. Но все было тихо.

Коноваленко немного посидел, задумчиво глядя в окно. Потом встал, взял конверт, засунул туда отрезанные волосы и украшение.

Скоро он свяжется с Валландером.

Весть о похищении Линды обрушилась на Валландера как приступ дурноты.

Отчаяние и бешенство охватили его. Стен Виден — он был на кухне, когда зазвонил телефон, и снял трубку — с изумлением увидел, как Валландер, выдрав шнур из стены, швырнул телефон в открытую дверь его, Видена, конторы. Но уже в следующую секунду он понял, что Валландер объят страхом: весь мокрый от пота, волосы слиплись. Должно быть, случилось что-то ужасное. Сочувствие нередко будило у Видена противоречивые мысли. Но не сейчас. Боль Валландера, вызванная несчастьем с дочерью и невозможностью что-то предпринять, поразила и его самого. Он сел рядом с другом на корточки, похлопал его по плечу.

Сведберг меж тем развил невероятно бурную деятельность. Удостоверившись, что отец Валландера цел и невредим и даже не испытал заметного шока, он позвонил домой Петерсу. Жена ответила, что Петерс спит после ночного дежурства. Но Сведберг рявкнул, чтобы она немедленно его разбудила. Когда сонный Петерс подошел к телефону, Сведберг дал ему полчаса, чтобы добраться до Нурена, а затем явиться к дому, который им было поручено охранять. Зная, что Сведберг нипочем бы не стал будить его без надобности, Петерс понял: случилось что-то серьезное. Не задавая вопросов, он обещал поспешить и быстро вызвонил Нурена, а когда они явились на место, Сведберг с ходу ошеломил их страшной новостью.

— Что ж, надо рассказать, как все было, — сказал Нурен, который еще вчера вечером смутно догадывался, что с этой горящей бензиновой бочкой что-то не так.

Сведберг выслушал рассказ Нурена. Петерс, который накануне настоял поехать и выяснить, что горит, не произнес ни слова. Однако Нурен вовсе не перекладывал ответственность на него. Сказал, что решение они приняли сообща.

— Молите Бога, чтоб с дочерью Валландера ничего не случилось, — сказал Сведберг.

— Ее похитили? — спросил Нурен. — Но кто? И почему?

Сведберг серьезно посмотрел на них:

— Сейчас я возьму с вас слово. Если вы его сдержите, я постараюсь забыть, что вчера вечером вы действовали вопреки приказу. Если с девушкой все обойдется, никто ничего не узнает. Ясно?

Оба кивнули.

— Так вот: вчера вечером вы не видели и не слышали никакого пожара, — продолжал Сведберг. — А главное, дочь Валландера никто не похищал. Короче говоря, ничего не произошло.

Петерс и Нурен недоуменно воззрились на него.

— Я имею в виду именно то, что сказал. Ничего не произошло, — повторил Сведберг. — Запомните это крепко-накрепко. Ничего не произошло. И поверьте мне на слово: это очень важно.

— Мы можем что-нибудь сделать? — спросил Петерс.

— Да, — сказал Сведберг. — Езжайте домой и отсыпайтесь.

Потом Сведберг тщательно обыскал двор и дом — увы, никаких следов. Осмотрел рощу, где стояла бочка. Туда вели следы колес, а больше ничего. Вернувшись в дом, он еще раз расспросил старика Валландера. Тот сидел на кухне, пил кофе, и вид у него был крайне испуганный.

— Что произошло? — тревожно спросил он. — Девочки нет.

— Не знаю, — честно ответил Сведберг. — Но все наверняка уладится.

— Ты думаешь? — В голосе старика сквозило сомнение. — Я слышал по телефону, как встревожен Курт. А кстати, где он? И что вообще происходит?

— Он сам объяснит вам, попозже. — Сведберг встал. — Мне пора, встречаюсь с ним.

— Передай привет, — просто сказал старик. — Скажи, что со мной все в порядке.

— Обязательно скажу. — Сведберг ушел.

Когда Сведберг въехал во двор Стена Видена, Валландер стоял босиком на щебенке перед домом. Было без малого одиннадцать утра. Еще во дворе Сведберг подробно рассказал о том, как все, наверно, произошло. И не скрыл, каким примитивным способом Петерса и Нурена выманили с поста на то короткое время, что потребовалось для похищения Линды. Под конец он передал Валландеру привет от отца.

Валландер выслушал рассказ с напряженным вниманием. Но все же Сведберг чувствовал в нем некую рассеянность. Обычно, разговаривая с Валландером, он всегда мог встретиться с ним взглядом. А сейчас взгляд комиссара блуждал без цели. Он там, с дочерью, в ее тюрьме, подумал Сведберг.

— Никаких следов? — спросил Валландер.

— Ничего.

Валландер кивнул. Они вошли в дом.

— Я пытался пораскинуть мозгами, — сказал Валландер, когда они сели. Сведберг заметил, что руки у него дрожат.

— Сделал это, безусловно, Коноваленко. Именно этого я и боялся. Я сам виноват. Мне нужно было быть там. И все было бы иначе. Теперь он использует мою дочь как приманку, чтобы захватить меня. Пособников у него определенно нет, он действует в одиночку.

— По крайней мере один пособник есть, — осторожно заметил Сведберг. — Если я правильно понял Петерса и Нурена, в одиночку он бы нипочем не успел поджечь бочку, а потом связать твоего отца и похитить дочь.

Валландер на миг задумался.

— Бочку подожгла Таня, — сказал он. — Жена Владимира Рыкова. Стало быть, их двое. Где они находятся, мы не знаем. Вероятно, в какой-то загородной усадьбе. Причем неподалеку от Истада. И наверняка на отшибе. В иной ситуации мы бы отыскали его. Теперь не поищешь.

Стен Виден тихонько подошел к столу, налил им кофе. Валландер посмотрел на него:

— Мне бы чего-нибудь покрепче.

Виден принес полбутылки виски. Не раздумывая, Валландер хлебнул прямо из горлышка.

— Я попробовал прикинуть, что будет дальше, — сказал он. — Коноваленко свяжется со мной. И использует для этого дом моего отца. Там я и буду ждать его сообщений. Какие он выдвинет условия, мне неизвестно. В лучшем случае мою жизнь в обмен на ее. В худшем — что-нибудь такое, что мне и в голову не приходит. — Он посмотрел на Сведберга: — Вот такие прикидки. По-твоему, я ошибаюсь?

— Пожалуй, нет, — ответил Сведберг. — Вопрос в том, что нам делать.

— Ничего. Никакой полиции вокруг дома, ничего. Коноваленко чует малейшую опасность. Я должен быть в доме один, вместе с отцом. Твоя задача — следить, чтобы никто туда не заявился.

— В одиночку ты не справишься, — сказал Сведберг. — Без нас никак нельзя.

— Я не хочу, чтобы моя дочь умерла, — просто ответил Валландер. — Я должен справиться в одиночку.

Сведберг понял, что разговор окончен. Валландер принял решение, и его не переубедить.

— Я подброшу тебя в Лёдеруп, — сказал Сведберг.

— Незачем, — вмешался Стен Виден. — Возьми «дуэт».

Валландер кивнул.

Вставая, он едва не упал. Схватился за край стола.

— Ничего страшного.

Сведберг с Виденом стояли во дворе, провожая взглядом «дуэт».

— Чем все это кончится? — проговорил Сведберг.

Стен Виден промолчал.

Приехав в Лёдеруп, Валландер застал отца в студии.

Впервые Валландер заметил, что старик оставил свою вечную тему — ландшафт под вечерним солнцем, с глухарем на переднем плане или без оного. Сейчас он писал другой пейзаж, более мрачный, более беспорядочный. В композиции не было гармонии. Лес словно бы вырастал прямо из озера, горы на заднем плане падали на зрителя.

Старик почувствовал наконец, что Валландер стоит у него за спиной, отложил кисти и обернулся. Валландер увидел на его лице страх.

— Пошли в дом, — сказал отец. — Я отослал прислугу.

Отец положил руку Валландеру на плечо. Давненько такого не случалось.

Они прошли в дом, и Валландер рассказал отцу обо всем. Он понимал, что старик не в состоянии удержать в памяти все события, перетекавшие одно в другое, но все-таки хотел представить ему картину происшедшего за последние три недели. Не умолчал и о том, что убил человека, и о том, что Линда сейчас в большой опасности. Человек, который держал ее в плену, который связал отца в постели, не остановится ни перед чем.

После отец долго сидел, устремив тяжелый взгляд на свои руки.

— Я распутаю этот узел, — сказал Валландер. — Я хороший полицейский. Теперь буду ждать, когда этот человек свяжется со мной. Это может произойти в любую минуту. Сегодня или завтра.

День клонился к вечеру, а Коноваленко молчал. Дважды звонил Сведберг, но Валландеру было нечего сказать ему. Отца он отослал в студию, пусть себе пишет. Невыносимо смотреть, как он сидит на кухне, устремив взгляд на свои руки. В иной ситуации отец бы вспылил, он не терпел, чтобы им командовали. Теперь же просто встал и ушел к себе. Валландер мерил кухню шагами, ненадолго садился и снова вставал. Временами выходил во двор, смотрел вдаль, в поля. Потом возвращался и опять расхаживал взад-вперед. Дважды пытался перекусить, но кусок не шел в горло. Боль, тревога и бессилие туманили мысли. Несколько раз в сознании мелькал Роберт Окерблум. Однако он гнал прочь его образ, пугаясь, что сама эта мысль способна подействовать на судьбу дочери как заклинание.

Настал вечер, Коноваленко по-прежнему молчал. Сведберг позвонил и сказал, что он дома. Сам Валландер неизвестно зачем позвонил Стену Видену. В десять он отправил отца спать. За окнами голубел светлый весенний вечер. Некоторое время Валландер посидел на ступеньках кухонного крыльца. Удостоверившись, что отец спит, позвонил в Ригу Байбе Лиепе. Сперва никто не отвечал. Но через полчаса, когда он позвонил второй раз, она оказалась дома. Он спокойно сообщил, что его дочь похитил очень опасный преступник. Сказал, что ему не с кем поговорить, и в эту минуту действительно так думал. Потом снова попросил прощения за тот ночной звонок, когда спьяну разбудил ее. Попытался описать ей свои чувства, но решил, что ничего не получается. Английские слова были слишком далеко. Прежде чем закончить разговор, он обещал, что даст о себе знать. Она слушала его и за весь разговор не сказала почти ни слова. После он спрашивал себя, вправду ли говорил с ней или только грезил.

Ночь он провел без сна. Временами устраивался в одном из старых отцовских кресел и закрывал глаза. Но как только приближалась дремота, снова подскакивал, будто от толчка. Опять бродил по комнате, вспоминая всю свою жизнь. А на рассвете увидел одинокого зайца, столбиком сидевшего во дворе.

Настал вторник, 19 мая.

В самом начале шестого полил дождь.

Пакет поступил около восьми.

Во двор завернуло такси из Симрисхамна. Валландер издалека услышал шум мотора и ждал на крыльце. Водитель вышел из машины и подал ему толстый конверт.

Конверт был адресован его отцу.

— Пакет для моего отца, — сказал Валландер. — Откуда он у вас?

— Какая-то дама оставила его в таксопарке в Симрисхамне. — Водитель спешил, да и мокнуть под дождем не хотел. — Она заплатила за доставку. Дело сделано. Расписки не требуется.

Валландер кивнул. Таня, подумал он. Теперь она у Коноваленко на посылках, вместо Рыкова.

Такси уехало. Валландер был один в доме. Отец уже трудился в студии.

Конверт толстый, с подкладкой. Валландер осторожно прощупал его, потом разрезал край. Сначала он не видел, что там внутри. Потом разглядел волосы Линды и украшение, давний подарок.

Он сидел в оцепенении, глядя на срезанные пряди на столе. Потом хлынули слезы. Боль превзошла еще один предел, стала невыносимой. Что Коноваленко сделал с Линдой? И во всем виноват он, Валландер, втянувший ее в эту историю?

Потом он заставил себя прочитать короткую записку.

Ровно через двенадцать часов Коноваленко свяжется с ним еще раз. «Нужно встретиться, чтобы решить наши проблемы, — писал Коноваленко. — А пока ждите. Любой контакт с полицией поставит жизнь вашей дочери под удар».

Подписи не было.

Валландер опять долго смотрел на Линдины волосы. Мир бессилен против такой злобы. Как же он один сумеет остановить Коноваленко?

Впрочем, Коноваленко, наверное, как раз и хотел, чтобы он так думал. И дал ему двенадцать часов, рассчитывая, что за это время он потеряет всякую надежду решить дело иначе, чем диктует Коноваленко.

Валландер не шевелясь сидел на стуле.

Он не знал, что предпринять.