Белая таежка

19

Назад мы улепетывали без оглядки, не чуя под собой ног.

— Антошка! — одним духом выпалил Кольча, повалившись на траву у Ванюшкиных ног.

— Ништяк! — Командор вопросительно поглядел на меня.

— Антошка! — мотнул я головой.

— А вам не поблазнилось?

— Попугивают! — прыснула Галка.

— Лопни мои глаза, если я вру! — клятвенно ударил себя в грудь Кольча.

— Ладно, не тяните! — перестала смеяться над нами Галка. — Говорите толком.

Она решила, что все это представление мы для нее затеяли, хотим ее испугать.

— Тебе все хаханьки! — показал я ей разбитое в кровь колено. Растянулся в темноте со всего маху на берегу.

— У них тут целая шайка! — частил Кольча. — А главарем какой-то тип по кличке Шеф.

Кольча «буратинил» с такой скоростью, будто маг включили не на те обороты.

— Ах, думаю, негодяй, ах, мерзавец, хотел нас перехитрить. Про Шумиху дедушке Петровану наплел, а сам сюда… Теперь, парни, главное — не поддаться панике, сесть к ним на хвост, и они сами притащат нас к золоту. Теперь они у нас под колпаком!

— Герой! — усмехнулся Ванюшка. — Штаны с дырой!

Штаны у Кольчи и на самом деле были порваны по шву чуть ли не до коленки. Зацепился за сук валежины, когда мы задавали лататы.

— Укокошат где-нибудь в глушняке — и концы в воду! — пробурчал я угрюмо. — Закон — тайга, прокурор — медведь!

— Ничего себе заявочки! — вскочил Кольча. — Мы же на подвиг идем, Миша! Вот он, подвиг, достойный мужчины!

— А перед подвигом иди пока выспись хорошенько, — сказал командор самым постным голосом. — Утро вечера мудренее.

Я достал из нашей походной аптечки бинт и флакончик с йодом, промыл у речки рану на коленке и перевязал. Галка вызвалась мне помочь, но я турнул ее подальше.

Ночь прошла спокойно, а утром командор объявил нам, что теперь в разведку он пойдет сам.

Кольча не остыл даже во сне, был такой же взвинченный, как вчера ночью.

— Ванек, учти, они вооружены до зубов. С твоей медлительностью я бы не рискнул… Потом еще габариты твои не для разведки. Скажешь, нет?

— Ладно, помолчи! — отрубил командор. — Миша, за меня остаешься. Следите за переночуйкой. Как только эти хлюсты уберутся, плывите туда и ждите меня там. Только чур не гоношиться, если я припоздаю.

Никто из нас не сомневался теперь, что Антошка со своим дружком направятся вверх по реке, к нагорью. В нашей стороне им делать нечего. Но на всякий случай, конечно, надо будет сперва убедиться, куда их понесет, а потом уж лодки на воду вытаскивать.

Ванюшка проснулся рано, будильник его разбудил, и все уже приготовил для разведки. С собой взял еды в карманы куртки, Кольчин бинокль, ружье, патронташ. Плыть решил на веслах в Галкиной пироге. Ее же легко спрятать везде: взвалил на плечо и унес, куда надо.

— Погоди! — остановила командора Галка, когда он уже садился в лодчонку. — Забыл таежное правило? Пошел на день, еды на три дня бери.

И она засунула ему во внутренний карман куртки кружок колбасы, а в карманах брюк разместила еще штук пять пирожков с осердием[10].

Ванюшка уплыл, а вскоре и мы тронулись в путь: золотничники, как мы стали звать теперь Антошку с его дружком, встали раненько, торопятся на старанку[11], видать, самородочки добывать. Едва они успели переправиться в надувной резиновой лодке на другую сторону Кутимы, как к «хижине Джека Лондона» подъехал на олене старик эвенк. С ним был целый караван оленей с навьюченными мешками. Ясно было, что к золотничникам он не имеет никакого отношения.

Миновали последний поворот Кутимы, и вросшая в землю переночуйка под кедром-великаном приветливо мигнула нам единственным оконцем. Эвенк уже разгрузил своих оленей и пустил их пастись. На вчерашнем месте горел костерок, уставленный закопченными котелками.

Старик встретил нас как дорогих гостей, помог лодки вытянуть на берег.

— Ты зачем скандалишь? — прикрикнул он на свою горластую пестренькую собачонку, разразившуюся для порядка не очень злым, но громогласным лаем. — Молчи давай, хвостом виляй. Гостей встречать-привечать, потчевать-угощать надо. На гостей серчать — борони бог!

— Бараний бог? — тихонько спросила у меня Галка.

Я отошел от нее, сделав вид, что не слышал.

— «Оборони» хочет сказать, а у него «борони» получается, — ответил за меня Кольча.

Галка, конечно, поняла, что я не желаю с нею разговаривать.

— Чаевничать будем, шибко хорошо кушать будем! — потащил нас к избушке добряк эвенк.

Чак и Дружок быстро освоились с Пеструхой его. Дружок по своей натуре пес ласковый, а Чак, я давно уже заметил, относится к собачьим потасовкам с величайшим презрением. В Басманке, бывало, подбежит к драчунам, ощерится и так рявкнет на них, что те сразу же подожмут хвосты.

Мы с интересом разглядывали эвенка. Лицом он очень похож на индейца, такими я привык их видеть в книжках на картинках да в кино: поджарый, бронзовый от солнца, с давно не стриженными длинными, спутавшимися волосами и голым, костистым подбородком. Я бы нисколько не удивился, если бы он назвался, скажем, Орлиным Когтем или Глазом Тайменя. Но старик назвался Иваном Прохоровичем, а выговор у него оказался точно такой же, как у наших деревенских кержачков такого возраста.

— Ты чо, паря, зенки-то пялишь на орончиков?[12] — благодушно засмеялся эвенк над Кольчей. — Побаиваешься, однако? Они смирённые! Бодаться борони бог!

За эту потешную поговорку мы его стали звать промеж себя Борони Богом.

— В переночуйку ходи, — раскрыл он перед нами дверь. — Кушать будем. По тайге с пустым брюхом бегать — борони бог!

Одет эвенк был так, словно собирался ночью по тревоге и впопыхах да спросонок перепутал свою и чужую одежду. С головы до пояса на нем все казалось чужое. Голубой пиджак в крупную клетку почти новый, ярко-желтая майка, на груди которой крупно по-английски выведено: «Президент», чуть поношенная шляпа-тиролька. (Правда, без пера.) А ниже пояса на старике все сидит так, как надо, все свое. Добротные кожаные штаны и мягкие олочи, подвязанные под коленками шнурками, чтобы не опадали голенища.

Мы, конечно, делаем вид, что нас нисколько не удивляет этот яркий контраст в его одежде.

— Как в плашку[13] попал! — с отвращением сдернул старик свой модный пиджак и швырнул бы под порог, если бы его не подхватил с налету Кольча. Руки не мои…

Борони Бог оказался человеком гостеприимным, общительным, компанейским. Вскоре мы уже многое о нем знали, не задав ему ни одного вопроса. Гостевал он в стойбище у своего сына, киномеханика и завклубом, справлявшего двадцатипятилетний юбилей. А сын, видать, большой пижон. И все, что из моды выходит, немедленно сплавляет отцу. А тот, как старый таежник, с ребячьего возраста приучен каждую тряпку беречь. Вот и приходится бедняге обряжаться во все, что скатывается с «гребня моды».

— Молодые поглядят на старого Ивана — маленько смеются, — жаловался он нам без особой обиды. — «Пыжон поневоле»! А какой я пыжон? Борони бог!

Здесь он остановился переждать, пока спадет жара, олешек покормить и напоить. Кто мы, куда и зачем плывем, даже не поинтересовался. В тайге обычай такой: встретил человека — накорми, обогрей, чаем напои, дай ему отдохнуть с дороги, а потом уж и разговоры разговаривай, если есть охота.

Еды на столе много, и все вкусная еда. У меня сразу слюнки потекли, надоели уже, приелись наши консервные блюда.

— Кого кушать будем? — посерьезнел вдруг эвенк, собрав верхнюю морщинистую губу гармошкой.

Выбирай, мол, кому что поглянется.

— Кольчу! — схохмил я.

— Борони бог! — эвенк замахал обеими руками. — Одни мослы!

И засмеялся, расправив гармошку на губе.

— Это у меня от чрезмерной подвижности! — пояснил Кольча.

Галка деликатно стала отказываться, дескать, мы недавно завтракали. И не сказала «дедушка», а дядя. Дядя Иван! Артисточка, одним словом. Но старику плевать на ее комплименты. Он даже обиделся, застрожился, насупив реденькие седые брови:

— Обижать старого Ивана — борони бог!

И не очень учтиво запихнул ее за стол, на широкую лавку.

В нос вкусно ударил мясной и рыбный дух, смешавшись с черемшой таежным полулуком-получесноком. К черемше прибавились какие-то еще запашистые травы. Эвенки на приправы эти мастера.

— Кого кушать будем? — опять повторил Борони Бог. (Пожилые эвенки почему-то говорят «кого» вместо «что». Потешно получается: «Ты кого делал?»)

Мы потянулись к еде. Кто к мясу, кто к рыбе. Все кушанья были разложены в плетенках из ивовых прутьев.

— Кушай, кушай! — сердечно приговаривал добрый старик. — Кого мешкать? Мясо кушать не будешь, расти не будешь. Где руки-ноги силы возьми?..

И сам тоже принялся за мясо, вооружившись ножом. Я и раньше видел, как эвенки мясо едят. Нам так никому не суметь. Поднесут ко рту, кусочек зубами прихватят, а другой рукой с ножичком в это время чирк снизу вверх. У самого носа ножичек промелькнет. Так и кажется, что вот сейчас оплошает чуть-чуть и отхватит себе полноса. Но, конечно, такого не бывает. Привычка с детских лет, тренировка. Кольча тоже наладился было так действовать, но я остановил его.

— Ты пошто такой тощавый? — заботливо ухаживал за ним старик.

— Мясо не успевает на костях нарастать. Много калорий расходую. Я, дядя Иван, живу взахлеб, на бегу.

— Амикашку жуй!

— Медвежатина, — перевел я.

Кольча потянул из плетенки самый большой кусман.

— Амикан важенку[14] задрал, лихоманка его возьми, — сердясь, начал рассказывать эвенк. — Совсем дурной амикашка, повадился к стойбищу бегать. Орочоны[15] говорят: «Помогай, Иван, борони бог, до стада доберется, начнет шерстить…»

Будь эта медвежатина сухая и горькая, как кора осины, Кольча все равно бы ее жевал и нахваливал. Любимый Кольчин герой из произведений Джека Лондона — Смок Белью. А тот в слова «поесть медвежатины» вкладывал еще и особый смысл: узнать, почем фунт лиха.

В плетушке из бересты лежал сырой рябчик. (Из зимних запасов, конечно.) Рядом — туесок с брусникой. Ягоды все крупные, сочные, будто только что с лесной полянки. Эвенки умеют сохранять бруснику до новых ягод.

— Сырой? — нерешительно потянулся Кольча к рябчику.

— Шибко хорошо! — по-мальчишески прищелкнул языком Борони Бог. Витамин живой остался. Ешь, ешь, вкусно! Только брусникой посыпь.

Он показал, как это делается, отхватив ножом кусочек рябчика. Кольча храбро взял лапку, насыпал себе полный рот брусники, потом стал мясо мусолить. Морщился, кривился, страдал и мучился, но — ел!

— Экзотика, братцы…

Я губы кусал, чтобы не расхохотаться над ним. Смеяться нельзя — можно обидеть добряка эвенка.

Напились мы чаю вдоволь и вышли на волю, под кедром на траве развалились, неподалеку от переночуйки.

— Теперь можно и говорку держать, — принялся набивать свою коротенькую трубочку Борони Бог.

— Только вот кровопийцы истязают зверски! — звонко шлепнул себя по шее Кольча и полез за тюбиком с мазью. — Вот бы житуха была, если бы они все передохли!

Эвенк сердито запыхтел трубкой, замахал на Кольчу головешкой, от которой только что разжег ее.

— Без комариков как можно, ты думай! Тайга без комариков нету!

— Куда же она денется? — оторопел от яростного натиска Колокольчик.

— Помирай!

— Почему?!

— Дурной ты, Кольча! Комарика нету — чем птичка пообедает? Что рыбка кушать будет? Рыбка пропади, птичка пропади, — худой гусеница живи. Кедр, сосна, береза, елка — все пропади!..

— Верно, парни! — изумленно и даже испуганно воскликнул Кольча. — Я как-то не подумал об этом. Нарушится равновесие в природе! Дядя Иван, вы настоящий эколог. Ученый!

Борони Бог не стал этого отрицать или не понял, может быть, Кольчу. Получилось так, что он вроде бы согласился с ним.

— Голова есть — думай надо. Хорошо думай!

Нас просто тянет всех к нему. Много ли мы с ним знакомы? А для всех нас он уже стал как родной. Кольча рассказал, что плывем мы к дедушке Петровану.

— Шибко далеко Петрован! — покачал головой, осуждающе старик.

— Чепуха! — залихватски воскликнул Кольча. — Доберемся! — Он развернул на траве карту.

— Совсем дурной! — сильно огорчило и обидело эвенка Кольчино бахвальство. — По бумаге шибко легко, шибко близко, по небу шибко легко, шибко близко, по тайге — борони бог!

Я нисколько не удивился, что эвенк знает дедушку Петрована. Чуть позже выяснилось еще, что они к тому же большие друзья. В тайге люди живут за сотни километров друг от друга, видятся очень редко, а дружбу умеют хранить многие десятки лет. Это, наверное, потому, что без настоящей, крепкой дружбы просто невозможно решиться охотнику на зимовку одному в далекой переночуйке.

Мы стали расспрашивать Борони Бога о здешних местах, называли калтусы, озерки, ключи и речушки, обозначенные на крупномасштабной карте. Дошла очередь до Гнилого нюрута[16], про который среди наших охотников ходит дурная слава.

— Шибко худой нюрут! — в сердцах засвистел погасшей трубкой старик.

Слушал я, слушал Борони Бога и заснул, сам не заметив как. Ночь-то вон какая была тревожная. А Кольча не терял время даром, все расспрашивал и расспрашивал словоохотливого старика о здешних местах, о нагорье. Галка успела в переночуйке подмести, посуду всю перемыть и тоже подсела к нам. Я проснулся на минуту и снова начал дремать.

— Какая Безымянка? Ошибку твоя карта давал! — рассердился Борони Бог теперь уже не на Кольчу, а на карту-врушу, которую он читал не хуже Колокольчика. — Эту речку звать — Веселая Вода!

Тут уж я окончательно проснулся.

— Ве-се-лая Во-да-а? — радостно протянул Кольча, словно это уточненное название речушки имело для него первостепенное значение. — А вы там бывали, дядя Иван?

— У стада оленей меньше троп позади, чем у старого Ивана! — горделиво произнес старик и вдруг пригорюнился, сник, стал поспешно развязывать кисет, стянутый сыромятным шнурочком. — Однако скоро последнюю тропку топтать начну, паря…

— Борони бог! — жарко вырвалось у Галки, да так душевно и искренне, что растроганный старик засмеялся.

— Борони бог! — в один голос сказали и мы с Коляном.

Я гляжу на руки его и думаю: нелегкая жизнь была у этого славного человека. Все лицо в застарелых шрамах, на правой руке выше пальцев с застуженными припухшими суставами — глубокие борозды. С медведем или с рысью поздоровался, а может, и росомаха покорябала, когтищи у нее тоже будь-будь! Ступня-то шириной в ладонь. Две росомахи сохатого валят запросто.

Поговорили мы, дядя Иван прилег отдохнуть в переночуйке, Кольча сел писать свой путевой дневник. Галка пошла собак кормить, а я спустился к речке. Кстати, о собаках наших. Чак гордо себя ведет, с достоинством, никогда не унизится попрошайничеством. Нужен я вам? Так будьте добры кормите, не забывайте! А я на доброту вашу верной службой отвечу. Дружок полная противоположность. Вот сейчас мы заговорились, забыли еды им дать после нашего обеда, уже прибежал подлизываться к Галке.

Долго я просидел на берегу с удочкой возле наших лодок. Клева не было. Думал о Ванюшке. Где он сейчас? Как ведут себя золотничники?..

Боязно, как бы на глаза им не попался Ванюшка.

— Эй ты, лодырь! — окликнула меня Галка. — Иди пособи!

Я стараюсь не замечать ее, а она, наоборот, лезет ко мне по всяким пустякам. Зачем я ей понадобился?

Поглядел я на нее и отвернулся. Она там, на взгорке, у ведра.

— Ну чего ты? Имей совесть, дяде Ивану надо помочь.

Я поднялся к избушке. Борони Бог в дорогу собирается. На лесном прогале за переночуйкой среди пронизанных солнцем елей, сосен и пихт он показался мне еще больше похожим на индейца.

— Где же ты прохлаждаешься, бледнолицый брат мой? — весело затараторил Колян, увидев меня. Очевидно, тоже думал о том же, что и я. Помогай. Будем орончиков седлать и навьючивать.

Старик вез товары для своего сельпо из райцентра, в караване у него было два быка и восемь оленух. Мы каждого оленя по очереди привязывали к дереву, клали ему на спину козью шкурку, закрывали ее лоскутом брезента, а уж потом Борони Бог сам начинал крепить вьючные сумы-потакуи на маленьком седелке, сделанном из двух дощечек. Кольча быстро освоился с этим не столь уж хитрым делом, осмелел и вьюном вертелся между оленей, убедившись, что это совершенно безобидные животные.

— Модэ-модэ! — то и дело покрикивал он на них, как заправский орочон. — Тхой, тхой!

Караван готов в путь. Старик подошел к Кольче и еще, очевидно, раз предостерег его:

— Шибко худой нюрут. Хуже самого поганого калтуса! Бегать туда борони бог!

Эвенк вытащил свою коротенькую трубочку из-за голенища олоча, закурил на дорожку. Пришла пора нам расставаться, и у меня тоскливо стало на душе. Мировецкий старикан этот Борони Бог!

— Кэ, кутучит! По-нашему, «счастливо оставаться»! — пожал он всем нам руки на прощанье.

Пожелав старику счастливой тропы, мы крикнули хором, когда он сел на ездового оленя и аргиш[17] его тронулся:

— Кэ, кутучит!

Он оглянулся, помахал рукой.

— Гора к горе — ходи нету, человек к человеку — всегда ходи!

…Милейший Борони Бог рассказал нам очень мудрую эвенкийскую сказку, в которой заложен глубочайший смысл. Записываю ее, стараясь сохранить присущий старику речевой колорит и все особенности его языка. «Шибко давно это было, совсем давно. Земля только родилась, тайга только поднялась… Пришла пора сокровища кидать, сеять. Все сеять — рыбку, зверя, птицу сеять, горючий камень сеять, золото, железо… Добрый дух Хэвэки полный куль добра всякого нагреб, семян нагреб, а мохнашки надеть позабыл. Зима была, стужа лютовала, полетел Хэвэки сеять-рассевать свое добро. Маленько поработал — руки озябли, пальцы не гнутся, ознобил пальцы совсем, белые стали. Хэвэки испугался: без рук останусь. Хотел пальцы потереть, а про куль-то свой и позабыл. Сокровища градом в тайгу посыпались…»

Красивая и умная сказка. «Сибирь еще многие десятилетия будет преподносить неожиданные и ценные подарки, удивлять даже самых удачливых искателей полезных ископаемых, восхищать и радовать наш народ…» Это уже мой дядя Костя, старый таежный волк.