Без очереди в рай - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Диана Вежина (Глава 17) #21

Глава 17

Отпустили нас с сестрой на следующий день, во вторник, ближе к вечеру, не продержав и суток. Обошлось. Насчет сестренки, впрочем, я не слишком беспокоилась, а вот относительно себя была практически уверена, что в узилище я задержусь надолго и всерьез. Так бы более чем вероятно и произошло, когда бы не Контора. Б-благодетели…

Какого черта им вообще понадобилось лезть, хотелось бы мне знать! К тому моменту, как ребятушки затеяли, простите мне, массовку в духе голливудской кавалерии под аккомпанемент пиротехнического шоу, всё было закончено. Им в итоге тоже перепало: не разбирая в шоке, кто здесь и к чему, зачем и почему, напоследок билась я отчаянно. Прежде чем меня успели спеленать, трех бойцов спецназа я из строя вывела, замечу не без гордости — всерьез. Так что обошлись они со мной по-своему даже ласково.

Поле боя выглядело м-м… ну, на пожизненное заключение как минимум. Четыре трупа (три из них — моих, четвертый — «кстати Алексей»), кровища, в том числе на мне (Басмаеву кадык я в самом деле вырвала, сама не помню как), четыре битых полутрупа, все басмаевцы. Плюс три умеренно поломанных спецназовских бойца… да, обошлись со мною более чем ласково. Для профилактики могли и подстрелить. Не скажу, что я была бы не в претензии, но понять, возможно, поняла. Бы. Точка, с новой строчки.

Комитетчики нас сразу взяли в оборот. Работников прокуратуры и милиции до нас не допустили, как я поняла — просили подождать. Очень убедительно просили.

Первые беседы происходили прямо здесь, в «Гусятнике». Леру и меня, понятно, разделили; меня, что символично, отвели в кабинет Басмаева.

Беседовали со мной двое. Оба были в штатском, оба — очень вежливы. Разговор весь шел под диктофон.

Мне скрывать особо было нечего. Про видеокамеру и про конверт с хазаровским признанием я рассказала сразу же. По их просьбе отдала ключи от дома и «десяточки». Когда не мудрствуя лукаво я попросила кофе — организовали. Поладили, короче говоря.

Ага, как два удава с кроликом.

Приблизительно за два часа я связно изложила всё, что знала. Ну, почти: кое-какие пустячки я предпочла пока оставить без внимания. Например, не стала вспоминать про нарчаковский ствол, оставшийся в «копейке». Надо будет — спросят.

Затем был перерыв на те же два часа. Комитетчики подсуетились, где-то раздобыли пиццу, правда — скверную. В офисных апартаментах мною убиенного Басмаева наличествовала душевая. Мне даже разрешили ей воспользоваться. Просто благодать. Еще бы рюмку коньяку с засахаренным ломтиком лимона…

Можете смеяться, но коньяк мне в самом деле предложили. Позже, вместе с ноутбуком, на котором попросили просмотреть отредактированную версию моих видеозаписей. Убран был кусок с «разоблачением» Тесалова в кафе, остальное в основном «цензура» пропустила. Этот — только этот — вариант должен был стать достоянием следствия. Сказано об этом было недвусмысленно, об оригинале записи меня просили позабыть.

А всё равно — сюжетно получилось.

Могли бы и на «Оскар» номинировать.

Удивительно, вопрос про пистолет моей соседки пока так и не всплыл. Конторских больше интересовали материалы, собранные Нарчаковой на Басмаева. Судя по всему, при обыске у нас в квартире их так и не нашли. Откровенничать — опять-таки пока — я не спешила. Вы верно поняли — я знала, где они. В конечном счете всё же догадалась.

Утром нас перевезли в прокуратуру.

Если комитетчики со мной — особенно к концу — общались с некоторым даже пиететом, всяко — с уважением, почти как со своей, то дама-следователь из прокуратуры (Точильская ее фамилия? Томильская? Не суть) настроена была иначе. По-своему оно понятно: вроде не война и не чума, а трупов-то навалено, а трупов! Я бы и сама сочла, что это перебор.

При моем допросе в роли «адвоката» присутствовал товарищ из Конторы. Пару раз меня просили подождать за дверью. Тягомотина.

От процессуальных тонкостей я вас избавлю[25].

Всё же следователь оказалась женщиной не только въедливой (и далеко не глупой), но и вопреки профессии — вменяемой. Видеозаписи, конверт с хазаровским признанием, компьютерная распечатка (та, что я передала Тесалову), подробный мой рассказ ситуацию помалу прояснили. Букет статей, который мне светил, по большому счету был сведен к двум оправдательным: крайняя необходимость и необходимая же самооборона. Писанины только оказалось многовато.

Тяжелый получился день, по правде говоря.

Мерой пресечения для меня была избрана подписка о невыезде.

Для справки:

Право на необходимую оборону имеют в равной мере все лица независимо от их профессиональной или иной специальной подготовки. Это право принадлежит лицу независимо от возможности избежать общественно опасного посягательства или обратиться за помощью к другим лицам или органам власти.

Уголовный кодекс Российской Федерации.

И там же:

Превышением пределов необходимой обороны признаются умышленные действия, явно не соответствующие характеру и степени общественной опасности посягательства.

Трактуй как знаешь.

Трудный день пока что не закончился.

Сестренка дожидалась меня у прокуратуры:

— Ну, отстрелялась, старшенькая?

— Вроде как. Пока.

— Давно пора.

— Замерзла?

— Есть слегка. Поехали к тебе, домой я не хочу. Не против?

Я была ей рада:

— Спасибо, младшенькая.

— Было бы за что… Слушай, мать, давай нажремся, а? Снимем стресс как люди!

— Принимается.

— Тогда вперед?

— Машину надо взять.

На маршрутке мы добрались до «Гусятника». Сегодня на парковке около него было непривычно пусто. «Копеечка» скучала там, где я ее оставила. Я первым делом заглянула в бардачок, куда я положила — точно помню — нарчаковский ствол. Пистолета там не оказалось.

Почему-то я ничуть не удивилась — сил, наверно, не было.

Сестра обеспокоенно спросила:

— Что-нибудь не так?

— Фигня всё, младшая. — Я повернула ключ; додумаю потом. — Поехали. Сначала в магазин. Что будем пить?

— Я — то же, что и ты.

Живем по-русски:

— Водку.

— Принимается.

— Мне еще на почту надо заглянуть, — предупредила я, выруливая на проспект.

— А это-то зачем?

— Так надо. После объясню.

— Лады.

Сестра была на удивление покладиста. Досталась ей. Не меньше моего — по-своему, разумеется, но всё-таки…

Что до почты, то я поясню. Помните, вчера в кафе сестренка говорила, что тетя Лиза мне просила передать, чтобы я взяла ее корреспонденцию? Нюанс тут в том, что случаев, когда она меня о чем-либо просила через Леру, раньше не было. Значит, там, на почте, нечто очень важное.

Предположим, это документы — да, те самые. А почему бы нет? Во-первых, почта — это способ «спрятать» их достаточно надежно, а во-вторых, не слишком далеко. Полагаете, замысловато? не уверена.

Предположим, Нарчакова опасалась за себя, чувствуя, что приближается развязка. Допустим, тетя Лиза по каким-то непонятным мне пока соображениям хотела, чтобы эти документы в случае чего попали бы ко мне. Предположим, их соседка загодя отправила…

Бывает, что зеленое равно двенадцати часам, но дважды два по-прежнему четыре. Я, собственно, к чему: если в допусках своих я не была уверена, то в выводах почти не сомневалась. В особенности — получив на почте бандероль. Всё верно: отправитель — Нарчакова, адрес отправителя — домашний (то есть наш; теперь, бишь, только мой), адресат — а/я такой-то, та же Нарчакова.

А хорошо придумала…

(С Лерой она мало рисковала. Даже если бы сестра забыла передать слова Елизаветы Федоровны, рано или поздно бандероль вернулась бы на адрес отправителя. То есть всё равно попала бы ко мне.)

Догадливая я.

Сестра ждала меня в машине.

Она спросила только:

— Что-то важное?

— Надеюсь. Дома разберемся.

— Загадочная ты.

Я покачала головой:

— Не я.

До дома мы молчали.

«Копейку» я припарковала во дворе. Сюда же стоило бы перегнать «десятку» от парадного, но сил на это не было. Из меня как будто стержень вынули — всё, отстрелялась, сдохла доктор Кейн!

По лестнице я поднималась нога за ногу.

И уже почти что доплелась.

А на площадке между третьим и четвертым, нашим, этажом меня вдруг осенило: где ключи?! Ключи-то мне от дома не вернули! как же теперь…

Догадливая, м-мать!

Ей-же-ей — я чуть не разрыдалась.

— Сестренка, что с тобой?

И тут же голос сверху:

— Дайана Германовна, извините…

— Блин!

Кого еще убить?!

— Я от Юрия Сергеевича, в смысле — от Тесалова, — отрекомендовался дожидавшийся нас около квартиры очередной товарищ в штатском; паренек был вряд ли меня старше. — Дайана Германовна, вам просили передать — вот, ключи от дома и машины.

Очень вовремя.

— Спасибо.

Хм. А если обнаглеть?

— Послушайте, м-м…

— Сергей, — представился товарищ.

— Послушайте, Сережа, вас не затруднит отогнать мою машину от подъезда? Припаркуйте ее во дворе, рядом с бежевой «копейкой».

— Будет сделано.

— И на сигнализацию поставьте. А ключи…

— Так точно, занесу. Разрешите исполнять?

— Идите.

Он пошел.

Младшенькая на меня взглянула с присвистом:

— Ты у них там что — авторитет? Матой Хари на полставки числишься?

— В харю матом, — проворчала я. — Заткнись, а?

— Слушаюсь, товарищ… как тебя? Товарищ лейтенант?

— Старшо́й, — ворчнула я, возясь с ключами. — Не напрягай меня, сестренка. Проходи.

— Есть, ваше благородие!

— Урою!..

Дома было странно. Воображение, наверное, однако всё равно — каким-то не таким мне показался дом, неправильным, как будто не моим. Не знаю, как точнее выразить…

Проехали, не суть.

Дверь в комнату соседки была опечатана.

Мы прошли в мои апартаменты. Всё как будто находилось на своих местах. Если обыск у меня и делали, то действовали, очевидно, с аккуратностью.

Лера как-то основательно притихла.

— Что загрустила, младшенькая?

— Просто. Не сердись, не по себе немного.

— Не одной тебе. Не дрейфь, прорвемся.

— А куда мы денемся. Давай мы только твое зеркало завесим, хорошо? Я понимаю — суеверие, но всё-таки…

— Само собой.

Раздался звонок в дверь — Сергей принес ключи, засим откланялся.

Дверь я заперла на все замки.

Приведя себя в порядок и переодевшись, я порядочно воспряла духом. Лерка вроде тоже. Телефон мы тупо отключили, водка и закуски были на столе. Еще одна бутылка остывала в холодильнике.

— И чего мы ждем, как две кретинки с выставки? — бодренько поинтересовалась Лера. — Наливай, имеем право!

— Лево. Не гони. Сначала бандероль.

— Сдалась она тебе.

— Не только.

— Что?

— Не только мне сдалась.

Не смешно, но вновь я угадала.

В бандероли было: заверенная копия завещания Елизаветы Федоровны, компакт-диск в коробочке из пластика и несколько убористо исписанных листов бумаги. Первым делом мы с сестренкой занялись бумагами, с диском я решила разобраться позже.

Завещание меня не слишком удивило. Тетя Лиза всё без исключения оставляла мне. Похоже, в том числе свои проблемы.

Что до других бумаг, то их можно было разделить на две неравных части.

Первый, на одну страничку, документ, представлял собой сухой отчет «старухи на проценте». Складывалось впечатление, что ее «отчет» написан был не столько для меня, сколько для, так скажем, компетентных органов.

Нарчакова просто констатировала, что начиная с августа двухтысячного года она неоднократно выступала в роли подставной фигуры при оформлении сделок, связанных с недвижимостью. Далее по датам приводились имена-фамилии владельцев этого жилья, более того, почти по всем позициям указывались имена-фамилии людей, получивших в результате данной махинации право на квартиры. Адреса нотариатов и фамилии нотариусов были в каждом случае свои.

В общей сложности в «отчете» Нарчаковой значились двенадцать адресов. Ниже Нарчакова сообщала, что за каждую такую сделку она получала сумму в пятьсот долларов[26]. Все расчеты вел с ней некто Стас…

Ничего принципиально нового отсюда я не почерпнула. До фактов я сама, положим, докопалась. Но — мотивация? Зачем ей это было нужно? Как она могла?!

Вторым было письмо, предназначавшееся мне. Оно было весьма объемным и местами очень личным. Я себе позволю его несколько подредактировать.

Письмо не всё, но многое расставило по своим местам.

Начиналось оно так:

«Дорогая Яночка! Если ты читаешь эти строки, значит, меня больше нет в живых. Моя смерть была насильственной, не так ли? Не особенно печалься обо мне, право слово, это много лучше, нежели мучительная смерть от онкологии. В моем возрасте и положении насильственный исход — достойный вариант. Более того, в определенном смысле я к такой развязке шла сознательно.

Мне многое тебе придется объяснить. Наберись, пожалуйста, терпения.

Получилось так, что я связалась с криминальным бизнесом. Если помнишь, как-то я рассказывала, как меня однажды за бомжиху приняли. Это приключилось в самом конце августа, приблизительно за две недели до того, как ты приехала из отпуска. Я в тот день без дела отдыхала в скверике. Ко мне подсели двое молодых людей, предложили мне подзаработать. Вид у меня тогда действительно был несколько синюшный, признаю. Короче, я разубеждать парней ни в чем не стала и предложение, как ты понимаешь, приняла.

Мне трудно объяснить, зачем и почему я поступила так. Не всегда в основе человеческих поступков лежит какой-либо единственный мотив, я думаю, как правило их несколько. Бывает, что не только молодые склонны к приключениям — в старости себя порою тоже нужно чем-то занимать, а все мои дела к тому моменту были в основном закончены.

Если ты считаешь, что я мало сознавала, что я делаю, то ты ошибаешься. Конечно же такого рода уличные предложения всегда чреваты неприятностями, иногда — фатальными. Однако неизбежный риск такого предприятия меня не столько беспокоил, сколько — буду честной — привлекал. Когда тебе на самом деле нечего терять, занятно посмотреть, а что же там получится…

Любопытство, говорят, сгубило даже кошку. Считай, о том и речь.

Оправдываться я, поверь, не собираюсь.

От меня, как выражались некогда в Одессе, требовалось сущих пустяков. Я должна была изобразить владелицу жилья при оформлении сделки у нотариуса. Документы, я так поняла, использовались подлинные. Молодые люди объяснили мне, что настоящая владелица квартиры собиралась им ее продать, получила уже половину суммы, но внезапно — вот проблема — умерла. Теперь квартира вроде как бесхозная, обидно, дескать, государству отдавать, ни за что ворам-чиновникам достанется.

С последним я была допустим что согласна, остальному же нимало не поверила, но дело довести решила до конца. Уж слишком я была уверена в себе.

Прошло всё гладко — даже удивительно…»

Тут я прервусь.

Детальный механизм этой очевидно криминальной акции, я думаю, не стоит приводить. Не стала же я приводить рецепты безнаказных (бишь недоказуемых) медикаментозных умерщвлений. Суть-то всё равно не в этом, если вы еще не поняли.

Продолжим.

Слово Нарчаковой:

«Сперва идея этакого водевиля с переодеванием меня порядком удивила. К чему такие сложности? По нашим временам, когда всё продается и всё покупается, заиметь “карманного” нотариуса можно без труда. Насколько мне известно, большинство афер с жильем так и осуществляется. А ведь эти молодые люди проворачивали эту авантюру (с подставной фигурой) явно не впервые, я была уверена.

Однако логика здесь всё-таки была. Что до соответствия лица и фотографии — риск в целом минимален. У нас давно ведь человек — ничто, бумажка — вот что главное. Да и сличить реальное лицо и фотографию в паспорте отнюдь не так легко, особенно когда за невнимание приплачено. Мне и самой когда-то приходилось иметь дело с визуальной идентификацией — поверь мне на слово, при помощи элементарных средств можно обмануть и профессионала[27].

К тому же “свой” нотариус обходится заведомо недешево, подставной же бомж почти не стоит ничего. В милицию он всяко не пойдет, болтать на эту тему вряд ли станет. Ну а если есть какие-то сомнения, то его без шума можно и убрать, всё равно бомжа никто не хватится. Дай ему заряженный банальным клофелином водочный пузырь — он и загнется где-нибудь в подвале, хитрость невеликая.

Шокировала я тебя, Дайана?

Нет, не думаю.

Вернемся к тому дню. Надо полагать, что недалекую, не стоящую дополнительных хлопот бомжиху я изобразила со всей достоверностью. Убивать меня никто не собирался. Стас (так звали одного из молодых людей) отвез меня обратно в центр города, выдал оговоренную сумму в полста долларов и велел проваливать. Аферист ничуть не сомневался, что на заработанные деньги я, как полагается порядочной синюхе, немедленно и до соплей нажрусь и назавтра вряд ли что-то вспомню.

В роль я вошла, однако не настолько. Напиваться я никак не собиралась, но как мне поступить, я, признаюсь, не знала. Обратиться в правоохранительные органы? Смешно, кто стал бы меня слушать. Во-первых, преступление, что называется, неявное, а у милиции и так хлопот невпроворот, им и без хармсовских старух работать некогда. А во-вторых, и, как ты любишь выражаться, в-главных, продажность наших “компетентных органов” давно известна всем кроме Президента и правительства.

Да, придумавшие этот внешне несуразный ход с “одноразовыми” подставными лицами всё рассчитали правильно. Всё оказалось бы в итоге шито-крыто, я ничего бы не сумела предпринять — и, наверное, не стала и пытаться.

Но обстоятельства решили за меня. Когда я выходила из машины, я лицом к лицу столкнулась с Лерочкой. Твоя сестра меня, естественно, узнала и по своей привычке бурно поздоровалась, что было полбеды. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что она хорошо знакома и со Стасом!

Ситуация для всех переменилась кардинальным образом. Для аферистов я теперь была не безответная, безгласная синюха, никому ничем не интересная, а вполне благополучный человек. Не думаю, что этот факт мошенников обрадовал. В свою очередь, я стала беспокоиться, не связана ли Лерочка сама с жилищным криминалом. Я же знала, что не так давно твоя сестра приобрела квартиру, кстати — очень дешево. Речь о милиции теперь идти, конечно, не могла. Она твоя сестра, мне этого достаточно.

За собственную безопасность я не очень волновалась. Я рассудила, что мошенники меня не станут убивать, пока не выяснят, насколько я для них опасна. Телефон наш можно запросто узнать у той же Леры, было бы желание.

Ситуацию я просчитала правильно, навыки еще не растеряла.

Стас позвонил на следующий день и предложил с ним встретиться. Я согласилась, невзирая на известный риск, который для меня был, впрочем, минимален. Лишнее убийство — вещь накладная, даже и по нашим временам, к тому же я слегка подстраховалась. У меня был пистолет, трофей времен войны, который я теперь всегда держала при себе.

Давненько мне не приходилось столь серьезно лицедействовать! На этот раз я как могла изображала жадную до денег, беспринципную старуху, в общем-то, готовую на всё. Роль я опять сыграла убедительно. По крайней мере, Стас уверился, что я не только предпочту молчать, но и при случае не прочь еще так заработать, однако же не пятьдесят, конечно, долларов, а, например, пятьсот — ведь мы же деловые люди, правильно? (Жадным по определению верят больше, нежели бессребреникам, всегда имей в виду.) Стас принял это к сведению.

Так всё и пошло. Тем (или теми), кто стоял за Стасом, очевидно, было решено, что такой сюжет заслуживает продолжения.

Я же повела свою игру. Не отрицаю, я была самонадеянна — но не слабоумна. С момента этой встречи я начала фиксировать все относящиеся к делу разговоры. Вне дома я использовала диктофон, все без исключения домашние звонки записывались с помощью компьютера[28]. Не удивляйся, я была знакома с разной техникой. Самое существенное ты найдешь на диске, информацией распоряжайся как считаешь нужным.

Так вот, Дайана…»

Дальше я сама.

Елизавета Федоровна скоро убедилась, что такого рода махинации с квартирами поставлены буквально на поток. Отметила она и то, что всё это жилье находится в одном районе города. Затея с подставными лицами (а в ее случае — одним и тем же подставным лицом) и разными нотариальными конторами теперь ей представлялась более осмысленной. Если бы все сделки оформлял один нотариат, рано или поздно кто-нибудь на это мог обратить внимание.

Тот факт, что вся жилплощадь, по которой проводились сделки, расположена на территории обслуживания моей поликлиники, был тоже принят к сведению. Стас уверял, что данные квартиры все без исключения являются бесхозной обезличкой. Нарчаковой в это слабо верилось. Приноравливаясь к обстоятельствам, Елизавета Федоровна как умела собирала и анализировала информацию. А умела она это делать очень даже грамотно.

Что-то Нарчакова исхитрилась выведать, к примеру, у меня — помните ее казавшийся мне странным интерес к статистике смертей на нашем отделении? О чем-то она как бы невзначай выспрашивала Леру, разговаривая с ней по телефону; что характерно, ничего такого необычного в ее вопросах Лера не заметила. Старушка без особенных хлопот установила личность Стаса, выяснив, что полностью он — Караваев Станислав Викентьевич. Для справки: адрес и домашний (а часто — и мобильный) телефон практически любого петербуржца можно вычислить без всякого труда. Для этого достаточно приобрести компьютерную базу данных, м-м… да, кстати — очень дешево.

Нарчакова ясно сознавала, что для главного в такой развернутой афере Стас всё же простоват. Само собой, Елизавету Федоровну интересовала личность «крестного отца» квартирной мафии. Способности к аналитической работе старушка проявила далеко не рядовые, однозначно следует признать. Уже к моменту моего ареста она была практически уверена, что большим боссом в этом предприятии является, естественно, Басмаев.

Так, во многом оперируя лишь косвенными данными, до сути Нарчакова докопалась в общем-целом правильно. Старушка оказалась в самом деле очень непростой. Ох и многого же я тогда о ней не знала!

Но это пусть от первого лица. Замечу от себя одно: когда б не мой арест, всё обошлось бы проще и бескровнее.

Когда бы, если бы, кабы…

Вот что еще писала Нарчакова:

«Я ведь как рассчитывала, Яночка. От одного мошеннического эпизода правоохранительные органы отмахнутся с легкостью. Закрыть глаза на целый ряд таких сомнительных деяний, очевидно, несколько сложнее. Невозможно на корню скупить буквально всех, никакая бухгалтерия не выдержит. К тому же для страховки я предполагала к делу подключить еще и СМИ, с этакой затеей я бы, право, справилась. Тоже развлечение для старухи, как ты думаешь?

Но прежде мне необходимо было убедиться, что ни твоя сестра, ни ты (уж ты меня прости) никоим образом с аферами не связаны. На это мне потребовалось время, ошибку допустить я не имела права. Догадываюсь, что тебя порядком удивляли некоторые из моих вопросов. Надеюсь, ты теперь отчасти понимаешь, почему я действовала так. В конечном счете из твоих ответов я почерпнула больше информации, чем тебе могло бы показаться. Иные навыки непросто забываются. Прокачивать объект “на косвенных” меня учили там же (и тогда), где обучали и героев Богомолова. При случае перелистай его роман.

Твой арест стал для меня полнейшей неожиданностью. К тому моменту я уже была целиком и полностью уверена: к басмаевским делам ни ты, ни даже Лера прямо не причастны. У меня тогда сложилось впечатление, что кому-то хочется тебя подставить или замарать, более того, я сразу же связала это “недоразумение” с квартирными аферами. Возможно, я действительно ошиблась, Яночка, хотя и до сих пор я очень сомневаюсь в том, что странный твой арест приключился только волей случая. Вдобавок к опыту есть, веришь ли, чутье, а оно меня нечасто подводило.

Я это всё к чему. Узнав от Леры о твоем аресте, я поспешила действовать. Возможно, я и вправду — поспешила, но что теперь гадать, как водится — что сделано, то сделано.

Я исходила из предположения о том, что сам этот арест мог быть инспирирован Басмаевым. Очевидно, что замазав человека в уголовщине, довольно просто получить над ним контроль. Представь, что он надумал тебя как-нибудь использовать. Он отнюдь не заурядный махинатор, планы у него могли быть далекоидущие. С учетом этих допусков такая комбинация мне виделась вполне логичной. А в том, что у Басмаева в милиции есть неплохие связи, я была уверена.

Разумеется, существовала вероятность, что мои исходные посылки могут быть неверными. Однако для меня это была как раз та ситуация, когда лучше что-то сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть. Я решила припугнуть Басмаева и снять тебя с крючка, во всяком случае — на некоторое время.

Выйти на него по телефону было делом техники. Наш разговор найдешь на диске. Суть его проста. Я предложила “боссу” выбирать: либо он тебя вытаскивает из милиции, либо я даю ход собранному мною материалу. Хотя Басмаев до конца играл непонимание, я думаю, он мне поверил.

Не сомневайся, я предельно ясно сознавала, чем для меня чреват подобный разговор с Басмаевым. Я знала, что теперь меня попробуют убрать, никаких иллюзий я не строила. По-другому поступить я просто не могла, что поделать, так сложились обстоятельства. Да и всё равно мне нужно было как-то выходить из этой затянувшейся истории. Полагаю, так оно и получилось.

Что ж, Яночка. Такие вот дела.

Теперь о главном.

Я далеко не всё рассказывала о себе. Ты сообразительная девочка, Дайана, я не сомневаюсь, что ты поняла: я не всю жизнь была простым искусствоведом. Восемнадцать лет я прослужила в органах Госбезопасности.

Всё началось с войны, в злосчастном сорок первом. Часть моей истории ты слышала. Я тебе рассказывала правду — но не всю. Да, поначалу я действительно была обычной переводчицей, впоследствии недолго числилась за контрразведкой Смерш. Историю войны ты худо-бедно знаешь, как я думаю, так что понимаешь, о чем речь.

Разведка с контрразведкой ходят рука об руку. Когда мне предложили перейти в разведовательно-диверсионное подразделение при НКВД, я сразу согласилась. Если помнишь, у меня к фашистам был немалый личный счет.

Отплатила я сполна, десятикратно минимум. Со многих наших операций гриф “секретно” не снят до сих пор. Всякая война бесчеловечна, даже справедливая, применительно к врагу все средства хороши. Мы умели быть такими же жестокими и столь же одержимыми, как, к примеру, и головорезы из СС. В учебниках об этой стороне войны ничего как правило не сказано. В этом есть, наверное, свой смысл, но о содеянном я никогда не сожалела.

Я опять зашла издалека. Ты уж не будь в претензии, пожалуйста. Не так всё это просто для меня.

Полтора послевоенных года я провела в Германии. Время было пестрое. Эйфория от победы быстро улеглась, назревало противостояние с бывшими союзниками. Мое знание английского пришлось как нельзя кстати — но это была уже не моя война.

Я возвратилась в Ленинград в конце сорок шестого. Тогда мне, капитану Нарчаковой, было — странно вспомнить — двадцать два. Для войны любого возраста достаточно. В мирной жизни — мало иногда.

Служить меня определили в Большой дом. Выбирать тогда не приходилось — да и вряд ли бы я стала выбирать. Мы были солдатами Отечества…

Но бывали мы и палачами, это так. С горечью добавлю — к сожалению.

Одним из дел, которые в те годы приходилось мне вести, было дело Романа Николаевича Яновского. Как ты, очевидно, понимаешь, речь идет о твоем прадеде по материнской линии. Тебе известно, чем оно закончилось. Теперь всё это видится иначе: дело было откровенно дутое, затеянное по команде из Москвы. Времена тогда крутые были, Яночка.

Оправдываться я не собираюсь, внучка, но сказать скажу. По-настоящему активных методов допроса к нему не применяли. Сердце может перестать стучать и от несправедливости. В процессе следствия Яновский вел себя на удивление достойно, поверь мне на слово, немного кто так мог.

К высылке его вдовы с детьми я не была причастна. Это дело контролировал центральный аппарат Госбезопасности. Кому-то из московских хомяков прадед твой стал поперек дороги, я так думаю.

Успех берется дорогой ценой. Люди очень подлые животные. Считай, что это я так просто, к слову, ни о чем.

В КГБ я проработала до самого конца 50-х, уволилась уже при Лысом Кукурузнике. Уходила я “по состоянию здоровья”, не стала ждать, пока меня “уйдут”. Органы Госбезопасности тогда перетряхивали очень основательно. Интеллектом Кукурузник походил на Ельцина — такой же был, прости мне, мудозвон. Суть, впрочем же, не в этом.

Под занавес своей карьеры я не без успеха провела несколько весьма неординарных дел, связанных с художественными ценностями. К живописи я всегда была неравнодушна и пристойно разбиралась в ней. “На гражданке” я решила стать искусствоведом. Как ты знаешь, я добилась своего, репутация эксперта у меня вполне заслуженная.

Надеюсь, я не слишком утомила тебя своей биографией. Еще чуть-чуть.

Попытка выяснить в подробностях судьбу моей семьи была тогда достаточно спонтанной. На деле я давно смирилась с тем, что все мои погибли.

Об этом я тебе рассказывала: я нашла сестру. Я опоздала, ты об этом знаешь. Умерла она от онкологии, у нас это, наверное, семейное. Я-то, правда, дожила считай что до глубокой старости, уж так мне повезло. Не обо мне здесь речь.

Вот о чем тебе я не сказала. Моя сестра Екатерина была замужем, и ее фамилия по мужу, Яна, — Кейн: Екатерина Федоровна Кейн, ваша с Лерой бабушка по отцовской линии. Я для вас с сестренкой — бабушка двоюродная, это, внучка, факт, я всё очень тщательно проверила.

Вот так.

Смешная штука жизнь, как думаешь?

Хочу тебе сказать. С тех пор как мы с тобой соседствуем, ты заменила мне семью, которой я лишилась в сорок первом. Ты мне была родной по крови и по духу. Спасибо тебе, Яночка.

Вот, собственно, и всё.

Завещание на тебя оформлено, всё теперь твое. Реквизиты моих банковских счетов — на форзаце в третьем томе Достоевского. Будь особенно внимательна с картинами, расставаться с ними не спеши. Если всё же соберешься продавать — не ошибись с оценкой и оценщиком.

Леру крепко-крепко обними. Девочка она не слишком-то разборчивая и, пожалуй, несколько поверхностная, но вообще хорошая. Жаль, что у меня не получилось полюбить твою сестренку так же, как тебя. Это не ее вина, естественно. Так жизнь сложилась.

Что же…

Да, на этом точно всё.

Обнимаю и целую тебя, внучка. Я в тебя верю и люблю тебя».

Еще приписано:

«Уж ты меня прости».

Затем подписано:

«Твоя двоюродная бабушка».

Да, Яночка.

Такие вот дела.

Толком алкоголь меня не брал — да я и не усердствовала, честно говоря, перехотелось как-то. Сестренке тоже много не пилось. Оно и к лучшему, мне кажется…

И то: две пьяных бабы — это не для публики.

Захмелеть слегка мы, впрочем, захмелели.

— Слушай, мать, а Нарчакова не могла чего-нибудь того, от старости приврать? — между рюмками поинтересовалась Лера.

— Не тот случай, — отозвалась я. — Мозги у нее работали своеобразно, но — работали.

— Точь-в-точь как у тебя. Говорила я, что вы похожи. — Сестренка фыркнула: — Нет, может же быть так!

— Всё может быть. Но не всегда бывает.

— Угу. Сама-то поняла?

— Не знаю.

— Тяжелый случай, — бормотнула Лера. — Рюмочку налить? Ты выпей, выпей, может, поумнеешь.

— Да я уже пыталась. Не берет.

— Н-да, это клиника.

— Иди ты…

— Не пойду. Ну, разве за добавкой.

— В холодильнике. И не страшно тебе водку пить с убивицей, а, мать?

Без малого сестренка оскорбилась:

— Иди ты!

— Не пойду. Помянем Нарчакову.

— Вот ведь — бабушка… Как надо говорить-то?

— Царство ей Небесное.

— Да, короче, со святыми упокой. Как думаешь, старушка заслужила?

— Не нам с тобой судить.

— И то. Не чокаясь…

— Аминь.

Мы чинно выпили.

Смешная штука — жизнь.

Иногда так вовсе обхохочешься.

— Однако, да: такие вот дела… — задумчиво произнесла сестренка. — Экий же выходит карамболь!

— Карамба — что?

— Что слышала. Ты дурочку не строй — это я у нас блондинка.

— Полная?

— Что?

— Полная блондинка?

— Ну… да.

— Ах, да.

Младшенькая хлопнула глазами:

— Но вообще я девочка хорошая. Несколько поверхностная только… — Характеристика Елизаветы Федоровны сестренку явно зацепила. — Я, кстати, до сих пор не поняла, откуда взялись эти, с автоматами?

— Я тоже.

— Тоже — что?

— Не поняла. Не знаю я, откуда они взялись. Будет случай, у Тесалова спрошу.

— Он тебе кто?

— Так. Просто человек.

— Ну, Янка, не темни!

— Ну, вроде как любовник.

Лера фыркнула:

— Понятно. Вроде как. Хрен тертый из Конторы, замечательно… Умеешь же ты связи заводить!

Н-да.

— Кто бы говорил. — Я спохватилась: — Извини, сестренка.

Сестренка отмахнулась с деланой беспечностью:

— Ты о Басмаеве? Промашка получилась. Хотя в постели он был, в общем-то, неплох. Прижимистым был, правда…

— Всё, проехали.

Сестра кивнула:

— Да. О мертвых — ничего… Но как ты их, а!

— Так уж получилось.

— Хотела бы я так уметь!

— Не надо. Ни к чему. Проехали, а, мать?

— Как скажешь, старшая.

— А так я и скажу.

— По водке?

— Надо бы.

Пилось, впрочем, впустую.

Обсуждать (а паче — заново переживать) перипетии минувших сумасшедших суток мне тупо не хотелось. Нарчакова бы меня, сдается, поняла. Сил не было. Эмоций, кстати, тоже: ни горечи, ни сожаления, ни печали, ни облегчения… короче, ничего. У кого-то было: скорбное бесчувствие. Оно, наверное, и есть.

Молчали мы с ней тоже о своем. Каждая о чем-то личном, собственном.

Мне было как-то зябко — на душе. Внутри как будто набухало понимание, что прежней я уже не буду. Никогда. Что-то для меня непоправимо изменилось, и с этим нужно будет научиться жить — и не сразу, надо полагать, и далеко не просто это у меня получится.

Стихи припомнились:

Как ты кружишь, ночная ослепшая птица,

Повторяя последний свой зрячий маршрут,

Словно хочешь о мертвое небо разбиться

И комком мятых перьев вернуться к утру.

Как ты плачешь над городом цвета горчицы

(В этот цвет сумасшедшие красят дома),

Словно что-нибудь может ужасней случиться,

Чем внезапно упавшая вечная тьма.

И безумие сверху — дождем или снегом —

Да не всё ли равно! — просто стылая ночь.

Но последний виток упирается в небо,

Завершаясь расплесканным лунным пятном.

И умолкнет, и кончится жуткая нота,

От которой попробуй с ума не сойти.

Только — память чужая слепого полета,

Оборвавшегося в середине пути,

Только — эхо всё кружит, от стен отражаясь,

Затихая в разверстом колодце двора,

Да на улицу гонит ненужная жалость,

Комом вставшая в горле за час до утра…

Не помню, правда, чьи стихи[29]…

Не суть. Сочтемся славою.

Еще из этой части вечера запомнилось:

Во-первых, Лерино:

— Придется ж хоронить…

— Кого?

— Да Нарчакову же!

— Нормально. Разберемся.

— Крива ты, мать.

— Я?! Ни в одном глазу!

— Оно заметно.

— Может, ты права. А ты?

— Я тоже. Врежем?

— Врежем.

— Принимается.

Мы дружно врезали.

И Лера — во-вторых:

— Ау, сестренка, студнем не сиди!

Похоже, я на некоторое время выпала-таки в осадок. В мутненький такой осадок, рыхлый и творожистый…

Отодвинув стопку в сторону, я объявила:

— Мне не наливать.

— Не очень и хотелось. Кофе? Чай?

— Не знаю. Что-нибудь. Попозже.

— Вот и ладненько.

Мы помолчали.

Я как будто выкарабкивалась из болота — настолько незаметно как ушла в себя.

— Не парься ты так, мать, — сказала Лера; сказала жестко, неожиданно всерьез. — Пустое всё. Что сделано, то сделано. — Сестра в упор смотрела на меня абсолютно трезвыми глазами. — По-любому ты была права. Да я бы и сама, ну, если бы умела, то поступила так же, Янка!

— Думаешь?

— А почему бы нет. Не веришь?

— Верю.

— Вот и замечательно. Не хочешь водки — сладкого сожри. У меня тут шоколадка завалялась.

— Запасливая ты, сестренка.

— Я-то? Ни фига. Это я сегодня в магазине стибрила.

— Сегодня?

— Ну. Мы ж водку покупали…

— Украла?

— Ну!

— А… как бы на фига?

Сестренка сделала честнейшие глаза:

— Ты не поверишь, мать: лежала плохо!

И вот тут меня прорвало наконец…

Смех, застывая, превращался в снег. Снег поднимался вверх, и это не казалось чем-то странным: я сознавала, что я вижу сон. Что характерно, сон был тем же самым, уже виденным. Я опять была в полночном городе, узнаваемом и всё-таки другом, ином, чужом, как будто бы смещенным; я знала здесь, казалось, каждый закуток, но всё равно блуждала, словно в лабиринте.

Вокруг было светло, но света не было. Был снег, похожий на овеществленный свет, кружащийся вокруг. Я не спеша брела в подвижной белой мгле, среди людей без лиц, домов без адресов. Здесь завершалось время. В белой тишине, теряя очертания, город плыл, деревья и дома подергивались рябью, сходя на нет.

Мир подходил к концу, я это понимала. Мне страшно не было — мне было всё равно, как будто я была уже не я, а просто кто-то на меня похожий, так, лишь прохожий, некто как никто. Но страшно не было.

Я всё еще брела — зачем? куда? значения не имело. Мир медленно пустел. Я сознавала, что мне суждено остаться в этом мире в одиночестве, остаться навсегда, что значит — ненадолго, потому что время скоро истечет, и, наверно, это будет правильно; впрочем же, мне было всё равно.

Сменился миг, во мгле прошли века. Я уже была с изнанки времени — не я, а некто, кто-то без лица и имени. Мир постепенно гас, как будто слеп. Я видела, как то, что было мной, помалу истончалось, сходя на нет, я превращалась в свет, а мир — но мир уже был безнадежно слеп. Всё было кончено. Я тихо засмеялась.

Смех застывал и превращался в снег.

Снег поднимался вверх, а…

…я…

…и я…

…и…

…тут меня растормошила Лера:

— Сестренка, это я. Прости, что разбудила…

Я резко села на постели:

— А? Что? Случилось что-нибудь?

Сестра чуть запиналась:

— Ничего. Так, всё в порядке… в общем. Просто ты… ну, ты во сне смеялась. Извини, мне даже как-то страшновато стало… ну, чуть-чуть…

— Смеялась?

— Ну.

Бывает же.

— Прости. Нормально, я уже в порядке. — Я вздохнула. — Спать не дала?

— Не так чтоб очень… Да, в какой-то мере. Послушай, старшенькая, можно я к тебе? — (Сестре я постелила на тахте в соседней комнате.) — Не по себе мне как-то, ну, одной. Всё время кажется, что в доме кто-то ходит…

— Серьезно? — Я приподнялась.

— Да нет там никого. Я всё проверила. Но знаешь, просто как-то…

Я подвинулась, давая Лере место:

— С тобой всё ясно. Ладно, залезай.

— А… а к стенке можно?

Я улыбнулась:

— Ладно уж, ныряй.

— Спасибо.

— Не за что.

Умащиваясь рядышком со мной, сестренка ненароком зацепила меня локтем по боку. Против воли я болезненно поморщилась.

Сестренка углядела:

— Ты чего?

— Бок слегонца болит. Пробили меня всё-таки в спортзале.

— И сильно, старшенькая?

— Пустяки. Забудь.

— Ага, забудь. Забудешь, мать, такое, — сестренка осторожно обняла меня: — Ну ты у нас боец!

— Ужо какая есть, — ворчнула я. — И долго я спала?

— Примерно два часа. Не сердишься?

— На что?

— Что разбудила.

— Ты прелесть, младшенькая.

— Уж какая есть… — Сестренка ненадолго замолчала. — А хорошо, наверно быть такой?

— Какой?

— Как ты. Крутой. Ну… не такой как все.

— Таких как все в природе не бывает.

— Да ну тебя. Умом-то не дави! Ты и так крутая дальше некуда.

— Было бы чем.

— Что?

— Было б чем давить, — зевнула я. — Между прочим, я вообще-то девочка на самом деле тихая, местами даже добрая…

Сестренка фыркнула мне в ухо:

— Добрая, ага. — И добавила со вкусом: — Как оглобля! Слушай, мать, а ты бы Тайсона какого-нибудь или там Клячко смогла бы завалить?

— Всех сразу? Запросто. В упор из автомата.

— Да ну тебя… А почему в упор?

— А чтоб не промахнуться.

Лерка прыснула:

— Нет, ты неисправима, мать!.. — Она подперла голову ладонью: — А знаешь, старшенькая, я тобой горжусь, — в задумчивости глядя на меня, добавила она. — На самом деле, я тебе всю жизнь слегка завидую. Нет, не по-черному, конечно, не подумай, просто… ну, как бы я всегда тянулась за тобой. И в Питер я вот за тобой приехала, и в Медицинский, как и ты, хотела поступить. Куда мне было до тебя…

Услышишь же такое!

— Ну и ну…

— Ты только не ехидничай.

— Не буду, так и быть, — пообещала я. — С чего ты вдруг взяла, что это я м-м… достойна подражания? Если уж кому из нас завидовать, то мне. Ну, в смысле, это я должна завидовать. Тебе. Ты вон красавица…

— Да, вылитая Барби. И относятся ко мне обычно соответственно. За куклу держат.

— Я же не держу.

— Не держишь. Ты есть ты. А что до красоты… красота — она, мать, от природы. Ну, плюс косметика, плюс что-то от кутюр. А ты вся — от себя.

— Ну, ты погорячилась.

— Ни фига. Ты настоящая, ты сильная внутри. Тебе не надо никому по жизни ничего доказывать. Ты понимаешь меня, Янка?

— Не уверена. Зачем доказывать кому-то невесть что?

Сестра вздохнула:

— Так и я о чем. Ты цельный человек, такой… законченный. Ни вставить, ни убавить.

— Хм. Что до вставить, я бы…

— Не язви. Подумаешь, оговорилась. Я же искренне.

Я, честно говоря, не знала что сказать.

— Смутила ты меня…

— Тебя смутишь.

— Как видишь, получилось.

Чего, блин, не узнаешь о себе.

— Ты — супер, старшенькая. Я тебя люблю. — Она меня поцеловала в щеку. — Отдаться бы тебе…

Я ляпнула:

— А кто тебе мешает?

Н-да, ляпнула я это не подумав, следует признать.

— А… ты не против?

Не подумав, да. Как сказанешь… а может, и подумав. Не головой, так чем-нибудь другим, потому как, надобно сказать, обнимала меня Лера несколько двусмысленно, а то и вовсе…

— Серьезно, ты не против?

…даже недвусмысленно. Возбужденные соски роскошной Леркиной груди вызывающе топорщились сквозь шелковую ткань ночнушки. Меня, признаться, тоже забирало, что вообще-то было удивительно, поскольку ни за ней, ни паче за собой я раньше «розовых» наклонностей ничуть не замечала. И ведь крепко же меня, однако, забирало, между нами честно говоря…

— Ты хочешь, да?..

— А почему бы нет?

Мне и вправду нужно было тело. Хотелось оказаться с кем-то как под кем-то. Хотелось нежности, хотелось остроты; оттянуться мне хотелось — и на полную. Природа после всех перипетий стремилась получить свое. И если это можно сделать так…

Что ж, почему бы нет.

От подробностей я вас пожалуй что избавлю — ну да их в любой порнушке пруд пруди. Не обессудьте, право.

Как ни странно, было хорошо. Что занятно, странно вовсе не было. Пожалуй, это оказалось даже лучше, чем я ожидала. Оторвались мы на всю катушку, если не до полного изнеможения, то уж до слабости в поджилках точно. До сладкой слабости, в конце-то расконцов…

В конце концов сестренка, тихо всхлипнув, просто выключилась. Лера не проснулась, когда я, с нежностью поцеловав ее, ушла на кухню. Стараясь не шуметь, я заварила кофе. Мне больше не спалось.

Сев с чашкой кофе у окна, я закурила.

И стала ждать, когда начнется снег.