Без очереди в рай

Глава 15

Хазаров говорил… но, впрочем, по порядку.

От Савенкова я убралась незамеченной, до оставленной у супермаркета машины дошла без приключений. И не только потому, наверное, что я на этот раз пошла по освещенным улицам, — не до того мне было. Окружающее я не слишком замечала. На ходу я бестолку перебирала варианты, пытаясь привести полученные сведения в непротиворечивую систему. В голове царил сумбур. Предположим, лекарь-наркоман (за дозы, если кто не обратил внимания, расплачивающийся «цацками») и есть тот пресловутый врач-вредитель, якобы несуществующий маньяк. Цацки, надо полагать, награбленные, это очевидно, а маньяк, выходит, всё же существует, факт. То есть нет конечно же, еще пока не факт, но уже навряд ли лишь предположение. Допустим…

Н-да. Не знаю, почему я сразу поняла, что речь идет об Эдичке: не допустила, не предположила, а почему-то сразу — поняла. Более того — и приняла, поскольку раньше можно было догадаться. Как его ларечник описал? Пришибленный, сутулый, никакой, кольцо на пальце. Что, мало ли таких? А непонятный разговор на лестнице, тогда, с басмаевскими бодигардами, на Лерочкином новоселье? Не похоже? Ладно, соглашусь, здесь вопросов больше, чем ответов, там вообще мог быть другой сюжет, даром что я в этом ой как сомневаюсь. Интуиция-с… но хорошо, допустим. А собрание, точнее, Эдичкина реплика на нем? Ну, помните, Хазаров выдал Рудасу: вы, мол, знаете — она здесь ни при чем. Вы — знаете…

А он тогда при чем? Оговорился просто? Черта-с два, прозвучало-то вполне конкретно. Именно: не «как такая чушь вам в голову пришла», а как «кто-кто, но вы-то это знаете». Но отсюда можно заключить, что Эдик так или иначе ангажирован в квартирную аферу, верно? Не стыкуется: этакий, простите, старухоубивец, промышляющий грошовым грабежом, мало совместим с серьезным предприятием. Рудас — да, Басмаев — тоже да, с ними «черное» риэлтерство рифмуется. Но Эдичка…

Куда ни глянь, однако, всюду срань. Что-то я, похоже, упускаю. Маньяк, квартирная афера… да, наркотики еще, распространение которых контролирует Басмаев. Тоже ведь сюжет, в особенности ежели учесть, что этот бизнесмен всерьез намеревается открыть наркологическую клинику. Получается, одной рукой сажаем на иглу, другой с нее снимаем… в общем, грамотно: этакий круговорот бабла в народе. Как-как? Цинизм? А что это такое в наше время? Вот именно.

(Не хотелось бы прослыть вульгарной националисткой — с моей-то родословной! — но как-то даже и не удивляешься тому, что во главе подобной изощренной пакости имеет место быть не кто-нибудь, а выходец с Кавказа. Толерантность, право, толерантностью, но меру надо знать; угораздило же Лерочку связаться с такой нечистью. Хотя, с другой-то стороны, национальность человека определяется тем языком, на котором человек, ну, так скажем, думает, — а Басмаев, мне сдается, думает как раз по-русски. Или я гоню?)

Короче, доктор Кейн. Пациентов стоит потрошить по мере поступления, сомневаться будем после. Вечер для меня не только не закончился, но толком судя по всему не начался. Резюме: права я или нет, перво-наперво берем за жабры Эдичку… а кстати — как? А незатейливо: сегодня понедельник, так, а значит, он работает — если бы меня не сняли с линии, я была бы в смене вместе с ним. Стало быть, есть шанс перехватить Хазарова возле поликлиники, когда он будет возвращаться с какого-нибудь вызова. Если мне немного повезет (а почему-то я не сомневалась — повезет), ожидание надолго не затянется, а дальше…

Дальше — поглядим. Помнится, Хазаров рвался сам со мной поговорить. И вряд ли только о своих нелепых чувствах, как теперь мне кажется…

Дождался Эдичка.

Ну что ж, Хазаров говорил. Почти ремейк, почти по Достоевскому: «Так кто же всё-таки убил-то?» — «Как же кто? Да вы же и убили-с, Родион Романыч (бишь Эдуард Евгенич), больше некому-с. Вы-с и убили-с». Как ни странно, Эдичка почти что не юлил и даже, в общем-то, не слишком рефлексировал. По-моему, ему уже всё было безразлично, как покойнику, — фиолетово, как нынче говорят. Не знаю, впрочем же, могу быть неправа… в конце концов, судите лучше сами.

Итак.

Подъехав к поликлинике, я оценила обстановку. Автомобилей «неотложной помощи» на стоянке не было — все разъехались по вызовам. Отличненько. Под окнами родного отделения светиться не хотелось, я припарковалась в стороне, чуть наискось от входа в «неотложную». Ждать и в самом деле долго не пришлось, что лично я восприняла как должное. Карета с Эдичкой подъехала минуты через три, от силы — через пять. Похоже, всё-таки куда-то я попала — пускай пока не в точку, но в струю; теперь греби, зевать здесь не приходится…

Хазаров и водитель вышли из автомобиля. Водитель, кстати, был мне незнаком… ну да, конечно же, сообразила я, подмена: Калугин ведь в больнице. Я мигнула фарами. Эдичка, подслеповато щурясь, обернулся, углядел мою машину, на какое-то мгновение вроде бы заколебался. Затем он что-то объяснил водителю, отдал ему свой чемодан и подошел ко мне.

Я приглашающе открыла дверь:

— Ну, здравствуй, Эдичка. — Хазаров молча сел в машину. — Уделишь мне несколько минут? — Мой визави кивнул. — Тогда поехали.

Куда — он не спросил. Впрочем, и сама я этого не знала — просто незачем нам было оставаться возле поликлиники. Найдем укромный уголок…

Отъехав с полквартала, я свернула с улицы в проезд между домами, выбрала местечко потемнее и заглушила двигатель.

Эдичка по-прежнему молчал. Вместе с креслом я отъехала в глубину салона. Теперь Хазаров вынужден был сесть ко мне вполоборота — ко мне и, как нетрудно догадаться, к камере, вместе с сумочкой пристроенной на заднее сиденье.

Вроде бы в кадр Эдик попадал.

— Тебя не хватятся?

— Нет. Я предупредил, что отлучусь. Тем более мне ужин полагается.

— Извини, придется попоститься. — Эдичка опять меланхолически кивнул. — Передай мне сигареты. В бардачке. — Закурив, я обронила как бы между прочим: — И как давно ты на наркотики подсел?

Хазаров, кажется, ничуть не удивился:

— С полгода как, — пожал плечами Эдичка.

— Практически с тех пор, как мы с тобой расстались?

— Примерно. Ты здесь ни при чем.

— Отрадно слышать. — Я наполовину утвердительно спросила: — Героин?

— А как ты думаешь? — Хазаров криво усмехнулся: — Сперва амфетамины, разумеется. Попробуй-ка в режиме сутки через сутки покрутись без допинга. Вот и подхлестнул себя разок-другой. А дальше — знаешь же, как это всё бывает.

— Теоретически. Скорее представляю.

Эдичка опять пожал плечами:

— Классика. Подсел, понравилось, уверен был, что слезу. Ну и пошло: сегодня еще раз, а завтра типа завяжу. У всех примерно так. В душе-то понимаешь — все так думают: ну, я-то, мол, не все, я, мол, совсем другой, у меня-то точно воли хватит. Все мы другие, пока не припрет.

— Но ты же врач…

— А толку-то с того? — Согласна, прозвучало глуповато. — Булгаков же «Записки морфиниста» не из пальца высосал. Так что я такой не первый, не последний. И именно как врач я понимаю, что наркоманов лучше не лечить, а сразу убивать. — Не спросясь, Хазаров тоже закурил, чуть помолчал, спросил: — Но ты ведь не об этом говорить хотела, правильно? — Я молча покачала головой. — Ну и о чем же?

— О смертях. Говоря точнее, об умертвиях.

«Убийства» я употреблять не стала.

— Даже так… — неторопливо затянулся Эдичка, — с чего ты… впрочем, ни к чему. — Эдичка опять немного помолчал. — Пусть так, допустим. Как же ты узнала?

— По-разному. Считай, что догадалась. Иногда и я соображаю… — Теперь уже плечами пожимала я: — Навряд ли это так принципиально. Главное, я знаю — это ты.

Хазаров на меня взглянул едва ли не насмешливо:

— И не боишься? Если я действительно маньяк, а?

Как ни странно:

— Нет.

Почему-то я и вправду не боялась. Я серьезно: в замкнутом пространстве, без посторонних глаз, в компании серийного убийцы (паче наркомана) страшно не было. И не только, кстати, потому, что я была уж так уверена в себе… впрочем, и в себе была я всё-таки уверена.

Он кивнул:

— Хоть это кое-что, — вновь угрюмо усмехнулся Эдичка. — Только вот жалеть меня не надо, хорошо?

Жалеть? Его? А ведь пожалуй что.

— Не буду.

Эдик раздавил окурок:

— Ну и как? Я так понимаю, должен исповедаться? С чего прикажешь начинать?

— С начала. Или как тебе удобно. Можно и с конца.

— С конца удобнее. — Он вынул из кармана пиджака потрепанный конверт. — Держи.

— Что это?

— Заявление в прокуратуру. Явка, так сказать, с повинной. Можешь прочитать.

Незапечатанный конверт на ощупь был довольно-таки пухлым.

— Не сейчас. — Я отложила Эдичкину писанину в сторону. — Ты расскажи мне сам, мне хочется… ну, скажем так, понять. С чего всё началось?

Он, помолчав, ответил:

— С эвтаназии…

Впрочем, далее — от третьего лица.

Всё началось с намерений, на Янин вкус, благих, пусть и при том отнюдь не бескорыстных. Официально эвтаназия у нас запрещена, что абстрактно несомненно правильно. А вот конкретно…

Конкретно это частный разговор. В условиях бессовестности здравоохранения любое милосердие — в том числе последнее — остается исключительно на совести врача. Коллегам о таких вещах не говорят — их просто иногда приватно делают.

Характерно, что не только деньги вдруг сподвигли доктора Хазарова сделать этот шаг, хотя, конечно, сидя на игле, Эдик в них отчаянно нуждался. И ведь даже и не деньги (не особенно большие за подобную услугу, кстати) вкупе с состраданием, без которого там, впрочем же, не обошлось, хотя как раз на нем Хазаров не настаивал. Похоже, что-то там при всем при этом было личное, толком Эдиком самим неоговоренное, но…

За неделю к этому больному Эдичка Хазаров попадал три раза. Ситуация была там безнадежная: неоперабельный онкологический старик, мучимый в придачу аритмией и сосудистыми спазмами. На свою беду больной пребывал в сознании, что с ним происходит понимал, знал о своем диагнозе. Ну и перспективы он, конечно, тоже сознавал.

Старика давно было пора сажать на наркоту, однако в этом-то и заключалась дикость ситуации. Больной жил не один — при пятидесятилетней незамужней дочери. Женщина, всерьез подвинутая на религиозной почве, оказалась яростной противницей наркотиков. Страдания отца ее не убеждали: Господь терпел и всем другим велел, в муках человек рождается и в муках умирает, и что Всевышний на роду кому-то написал, то всё без знаков препинания правильно. Что характерно, против остальных, неэффективных в данном случае, лекарств она не возражала: анальгин, так надо понимать, наш Бог благословил, а вот морфины-омнопоны — от лукавого. У старых дев бывает; тоже жизнь…

Совести религия не заменяет, вся религиозность без ума чревата подлостью. Впрочем, подоплека там могла быть вовсе не религиозная: мало ли за что могла бы захотеть так «отблагодарить» родителя дочурка? Не исключено, что даже и за дело. А почему бы нет? В чужой семье иной раз как в душе́ — в потемках иногда такие черти водятся!

Как бы там ни было, страдающий старик, несмотря на нарастающие боли, дочери перечить не решался. По закону при таком раскладе мнение врача в расчет не принимается.

(На практике подобный терроризм в семье — явление вполне распространенное. У Эдички так и не получилось связно объяснить, что конкретно в этой ситуации его задело за живое. Тем не менее что-то в нем определенно срезонировало: неурядицы ли в собственной семье, ощущение по жизни схожей безнадежности, еще что-либо. Не исключено, реакция Хазарова была вообще по сути алогична, как у многих героинзависимых людей. Каких только химер не прячет подсознание…)

Иначе или так, больной был обречен на каторжное умирание. Дед, ясно, перспективы сознавал — и очень даже ясно сознавал. Поэтому, когда старик, оставшись с доктором наедине, вполголоса заговорил об эвтаназии, Эдичка не слишком удивился.

На подробности Хазаров был довольно-таки скуп, но картинка в общем представлялась. Может быть, старик заговорил примерно так: «Сынок, ты можешь сделать так, чтобы я не мучился? вообще не мучился, совсем, ты понимаешь?» Вполне возможно, Эдик возразил: «Не могу, я не имею права». Наверное, старик был убедителен: «Ты не думай, я ведь заплачу́, у меня от дочери кое-что припрятано…»

Вероятно, было как-то так, возможно, впрочем, как-то и не так — Хазаров, главное, в итоге согласился. Дельце оказалось на поверку не особо хлопотным. По квартире кое-как старик передвигался и входную дверь открыть был в состоянии. Эдичка пришел (приватно, разумеется), когда он был заведомо один. Остальное было делом техники: загрузив сознание пациента психотропами, Хазаров медикаментозно (кстати, безболезненно) остановил ему дыхание и — собственно, и всё. Оставалось лишь благополучно выйти из квартиры, заперев входную дверь ключами старика, о которых дочь давно забыла. Труда это большого не составило.

На эвтаназии Хазаров заработал пятьсот долларов.

Отложил себе старик на черный день…

Может быть, не стоило бы так подробно говорить об этой эвтаназии — дело по большому счету, в общем-то, житейское, обошлось — и всё раз обошлось. И тем не менее Хазаров был по-своему принципиально прав, поведя отсчет своим смертям отсюда. Как-то слишком уж легко и необременительно случилось у него отправить человека на тот свет — как-то слишком, даже как-то слишком.

Навряд ли это — только это — обстоятельство толкнуло Эдичку Хазарова еще на один шаг, однако же его оно изрядно облегчило. И если в предыдущем эпизоде Яна (то есть я) была бы из последних, кто в душе́ бы осудил доктора Хазарова, то следующий случай в Эдичкиной «практике» оправдать она бы не смогла… да и нуждался ли теперь Хазаров в чьем-то оправдании?

История была там такова.

Хазаров, будучи врачом отнюдь не бестолковым, подрабатывал иной раз частной практикой. В общем-то, вполне обычный приработок, строго говоря, противоправный, но среди на что-нибудь пригодных «неотложных» докторов весьма распространенный. Многим пациентам, право, проще неофициально находить себе универсального врача по средствам, нежели стоять в очередях в бесплатных поликлиниках — или же лечиться в платных медучреждениях, многократно переплачивая за официоз.

Нюанс тут часто в том, что лекарь, только-только нарабатывающий себе репутацию, не может быть особо привередливым в выборе клиентов. А неразборчивость, известно, чревата — среди разных страждущих порой попадаются и люди, выражаясь очень мягко, странные.

С одним таким клиентом Эдичка и вляпался. Начиналось всё вполне традиционно и цивилизованно. Как-то на дежурстве он попал на вызов к старичку, сделал всё необходимое, откланялся. Пациент был вроде бы доволен, лечение, очевидно, впрок пошло, у Эдички рука на старика оказалась легкая. Во всяком случае, вызывая в следующий раз, клиент просил прислать к нему конкретно доктора Хазарова. Так у них и завязались отношения.

Жил этот старичок один, для пенсионера был неплохо обеспеченным. Материально человеку помогали родственники — помогали, но не более того, никак иначе в жизни старика участия они не принимали. В любой семье опять же, как в душе́…

Пожалуй, Эдичке бы стоило уже насторожиться и не принимать так сразу предложение старика полечить его системно частным образом. Впрочем, ради справедливости следует признать, что на первый взгляд всё выглядело в общем-то нормально. С профессиональной точки зрения там было с чем работать: застарелая стенокардия, атеросклероз, гипертония — типичный, словом, возрастной набор, который до конца, естественно, не лечится. Старость исцеляется, увы, сугубо радикально, остальное же при надлежащей терапии может быть успешно скомпенсировано. Этим честно Эдичка и занялся.

Довольно скоро Эдик пожалел о своем решении. Пациентом старичок оказался исключительно неблагодарным, проявил себя законченным занудой и брюзгой. Предписания врача он сплошь и рядом просто игнорировал, дергал Эдичку по поводу и без, результатов требовал немедленно. Платил при этом он сугубо неохотно и как-то унизительно, как будто Эдик у него одалживался. Тот еще типаж; ничуть не мудрено, что те же родственники от него предпочитали быть на расстоянии.

Самое разумное, что Эдичка мог сделать в данной ситуации, это отказаться от такого пациента. Так он и попытался поступить.

Однако же, увы, не тут-то было. Старичок повел себя, как паучок, уверенный, что муха из его сетей никуда не денется. Старикан отлично понимал, что частная хазаровская практика не вполне законна, и решил его на этом поприжать. Для начала он пообещал нажаловаться на Хазарова начальству «неотложной помощи», а после вовсе пригрозил судом, причем похоже было — не впустую. Ну а требовал дедок всего-то ничего: чтобы Эдичка и дальше продолжал обслуживать его капризы, но уже бесплатно. Деньги, понимаешь, уже плочены, эффекта, понимаешь, никакого — вот и отрабатывай давай, ежели не хочешь разбирательства…

Врач во многом существо бесправное, перспектива тяжбы в данной ситуации — весомый аргумент. Сутяжничество в наше время поощряется, а правосудие у нас совсем не там, где здравый смысл. Так что в случае разборок по суду нервотрепка предстояла Эдичке изрядная, более того, при абсолютно неблагоприятных обстоятельствах он вообще бы мог лишиться права заниматься медициной. В профессиональном смысле это смертный приговор.

Шантаж — занятие не всегда благоразумное. А уж требовать от доктора лечения посредством шантажа[17] вовсе как-то нездоро́во и не здо́рово. Лечить, известно, можно ведь по-разному…

Так Эдичка, в конце концов, его и «полечил» — так что тот заснул и больше не проснулся. И честно говоря, в чем-то доктора Хазарова понять, пожалуй, можно — ну да в жизни всё понять, наверно, можно, но…

Но то-то и оно, что именно что — но.

В качестве моральной компенсации Хазаров небрезгливо покопался в стариковских закромах и приподнялся аж на штуку с лишним долларов. В конечном счете, почему бы нет? С паршивого клиента тоже причитается.

Самое смешное (если здесь вообще уместно говорить о чем-нибудь смешном), что в следующем, третьем эпизоде, оказавшемся для Эдички буквально роковым, никакого умысла на убийство не было. Элементарная врачебная ошибка — да, была, остальное приложилось от лукавого.

На очередном дежурстве доктору Хазарову достался вызов к одинокой бабушке. Эту пациентку Яна смутно помнила. Старушка вызывала часто, особенно она любила Рудаса, однако же в отсутствие последнего довольствовалась и другими докторами. Больная плавно и на удивление безболезненно угасала от злокачественной опухоли легкого. При онкологических заболеваниях изредка бывает и такое: до последней, терминальной стадии, человек дотягивает без значительных болей. С женщинами, кстати говоря, такое происходит чаще, нежели с мужчинами.

В действительности дни старушки были сочтены, но от госпитализации она категорически отказывалась. Пусть даже и не очень по-людски, даже пусть в кромешном одиночестве, но умереть она хотела дома. Потихоньку всё к тому и шло.

Повод к вызову в тот раз был «задыхается». В легких у старушки в самом деле хлюпало. Эдичка закономерно это расценил как следствие известной онкологии и, чтобы пациентка раздышалась, внутривенно уколол эуфиллин. Ошибка заключалась в том, что задых был обусловлен в данном случае сердечной недостаточностью, наличие которой у старушки Эдичка не принял во внимание. Зациклило его на основном диагнозе, случается.

Применение эуфиллина при такой сопутствующей патологии чревато фибрилляцией. Эдичка ее и получил — как и труп старушки, разумеется. Зато ей мучиться в итоге не пришлось.

А вот от мародерства Эдичка не удержался — сказывался, очевидно, предыдущий опыт. Брать в квартире было толком нечего, старушка доживала век свой бедненько, почти что в нищете. Одна вещичка, впрочем, стоила внимания. В старушечьем серванте на виду, рядом с выцветшей от времени фотографией мужчины в военно-морской форме, лежал парадный офицерский кортик — семейная реликвия какая-то, надо полагать. Эдичка его и прикарманил.

(А и то: в наше предприимчивое время всякий труд непременно должен быть оплачен, как вы полагаете? Иначе даже неприлично как-то.)

На общем фоне это были пустяки.

Только вот Хазарову эти пустяки дорогого стоили.

Попался он на этом самом кортике. Об иных деталях своего влипалова, кстати, Эдик сам не знал, Яне многое известно стало позже. В реконструкции цепочка выглядела так. Эдичка не мудрствуя лукаво запродал раритет знакомому ларечнику, кортик от того (через хозяина ларька, резонно допустить) попал к кому-то из людей, напрямую знающих Басмаева, и был преподнесен последнему в качестве презента. К холодному оружию кавказский человек Басмаев был неравнодушен, коллекционировал его.

Одна случайность потянула за собой другую. В тот же день в приватном разговоре с Рудасом (куда же без него) Басмаев похвалился новым экспонатом, этим кортиком. Рудас, очевидно, вещь узнал — он бывал частенько у покойницы. Цепочку раскрутить в обратном направлении труда не составляло.

Так Рудас достоверно вычислил, во-первых, что Эдичка Хазаров наркоман. Во-вторых же, будучи субъектом далеко не глупым, умудренным опытом и весьма догадливым, зав «неотложной помощью» сопоставил кое-какие факты. В частности, заведующий оказался в курсе взаимоотношений Эдички со склочным старичком — паучок успел-таки состряпать на Хазарова обещанную жалобу. Сложив в конечном счете два и два, выводы почтенный доктор Рудас сделал правильно.

Разговор у них с Хазаровым был очень непростым, но в известной мере предсказуемым. Между прочим, помнится, когда Дайана в первый день по выходе из отпуска зачехлила Жмару, кто-то из коллег заметил в утешение: ты, дескать, не грусти, отпишешься и ладно. Мол, у Эдички Хазарова, к примеру, в позапрошлом месяце тоже был «чехол» в присутствии, к тому же еще скользкий — Рудас, мол, ему потом еще разборку учинил. Вероятнее всего тогда оно и было.

Заведующий напрямую обвинил Хазарова в убийствах злонамеренного старичка и ни в чем не виноватой бабушки-старушки. С фактами у Рудаса, положим, было слабовато. В первом случае был налицо мотив, во втором — зацепка с кражей кортика. Впрочем, доказательства причастности Хазарова собрать — или сфабриковать — при желании труда бы не составило. Ну а что подобное желание у компетентных органов возникнет обязательно, это уважаемый Альберт Михайлович железно обещал. Эдичка в конце концов сломался.

Занятный, надо полагать, у них был разговор…

В жестком стиле доведя клиента до кондиции, Рудас предложил ему альтернативу. Либо законопослушный доктор Рудас дает делу официальный ход, используя при том свои неофициальные возможности, и гарантированно топит чем-то симпатичного ему доктора Хазарова. Либо Эдичка и дальше практикует, скажем, эвтаназию, но отныне только им, заведующим «неотложной помощью», определяется когда и, главное, кого его коллеге, доктору Хазарову, придется приморить — сугубо скрытно и, конечно, безболезненно…

Да, именно вот так, ничуть не более.

Но и никак не менее того.

Навряд ли есть необходимость говорить, что Хазаров принял предложение Рудаса. События, описанные выше, происходили в первых числах августа, в то время Яна пребывала в отпуске. К этому моменту «черная» риэлтерская деятельность в исполнении Рудаса, Басмаева и К° набрала уже значительные обороты.

(Тут уместно маленькое отступление. Еще одна занятная деталь: жилплощадь ненароком убиенной Эдиком старушки тоже значилась среди «сомнительных» квартир Дайаниного списка. Не исключено, что Рудас сам бы день-другой спустя приморил бы бабушку. Эдичка ему всего лишь поспособствовал.)

В общем, Эдичка Хазаров оказался в роли чистильщика, можно так сказать, киллера-невольника при квартирной мафии. Впрочем же, за каждое умертвие великодушный доктор Рудас Эдику кое-что платил — как правило по двести — триста долларов. В конкурсе на звание самого дешевого киллера Российской Федерации Хазарову за явным преимуществом пришлось бы выступать — простите тавтологию — вне конкурса. С другой-то стороны, известно: пять старушек — рубль…

В общей сложности по поручению Рудаса Эдичка отправил на тот свет восемнадцать одиноких пожилых людей. Схема во всех случаях была примерно одинаковой. Поначалу с этими людьми имел дело сам Альберт Михайлович, в основном причем официально, в рамках патронажного эксперимента «неотложной помощи». Далее под тем или иным предлогом (сам сегодня посетить, мол, не могу, но коллега за меня что нужно сделает) обаяшка Рудас рекомендовал больным коллегу — доктора Хазарова. Последний этих пациентов навещал уже приватно, частным образом — и обставлял всё под естественную смерть. Как говорит Священное Писание, no comment.

За разговором Яна всё-таки не удержалась от соблазна просмотреть хазаровское заявление в прокуратуру. Изложено было подробно и по существу: даты, адреса, фамилии, способы умертвия с детальной рецептурной прописью. В целом это походило на историю болезни — на свой лад… а кстати, чью историю болезни?

В детали, не желая слишком отвлекаться, Яна не вникала, однако беглого ознакомления с Эдичкиной писаниной ей вполне хватило для того, чтобы убедиться в абсолютной верности своих регистратурных изысков. Все связанные с «черной» обезличкой адреса в хазаровском признании имелись среди тех, что Дайана извлекла сегодня из компьютера. За догадливость ей следовало бы себе поставить высший балл — но отчего-то не было желания.

Шесть достопечальных эпизодов, попавших так или иначе в поле зрения милиции, начиная с обокраденного трупа в адресе на проспекте Славы и заканчивая невозможным вроде бы убийством Соловец, тоже были все на совести Хазарова. Как ни странно, но за малым исключением всё то, что сегодня Яна напредполагала в разговоре в кабаке с Тесаловым, оказалось очень близко к истине. Бывают же достойные суждения…

Тоска.

Нелепый Эдичка…

Такой примерно вышел разговор, по большей части — монолог Хазарова. Вопросы к нему, впрочем, оставались.

— И как же дальше-то ты жить намерен, Эдичка? — помолчав, спросила тусклым голосом Дайана, то есть, очевидно, снова я.

Эдик на меня взглянул едва ли не насмешливо:

— Никак, я думаю.

Хотя, наверно, нет, пожалуй, не насмешливо; и пожалуй что не на меня он странно так смотрел, скорее на себя, с академическим каким-то интересом, с каким дети смотрят на насаженное на булавку редкостное насекомое; насекомое по недоразумению еще сучило ножками…

Эдичка спокойно закурил.

— У тебя еще вопросы будут? — Я кивнула. — Спрашивай.

— Послушай, как… — Зайдем со стороны: — Что за водитель у тебя сегодня был?

— Водитель? Сменный, за Калугина.

— А что с самим Калугиным?

— Автец, в больницу загремел.

— Как именно, не в курсе?

— Нет. По пьянке, говорят. Калуга на семейной почве всю последнюю неделю пил немерено… А он-то здесь при чем?

— Так просто, к слову… — Эдик, судя по всему, нимало не лукавил: что знал, то и сказал; замнем пока. — Откуда ты узнал, что вся… ну, скажем так, вся эта деятельность связана с квартирами?

— Да так. — Хазаров чуть пожал плечами. — Считай, что догадался. Иногда и я соображаю, знаешь ли. Для чего еще такое затевать? Да и Рудас не особенно скрывался…

— Кто-нибудь еще из наших в деле кроме Рудаса?

— Не знаю. Вряд ли. Думаю, что нет.

— Допустим… — Соглашусь: излишество вредит. — Послушай, как ты попадал к м-м… клиентам, это я усвоила. А как ты за собой квартиры запирал?

Эдичка опять пожал плечами:

— Ключами, как еще. Люди же обычно держат их на видном месте, под рукой, как правило, в прихожей. Если у кого-то был замок с защелкой, просто дверь захлопывал. Один раз вовсе запирать не стал, не смог найти ключи… да и, честно говоря, особо не усердствовал. Мне всё тогда уже по барабану было.

— Понятненько…

Понятно, почему была открыта дверь в том странном эпизоде, когда больная пожилая женщина якобы накручивала номер «неотложной помощи»: отнюдь не в ожидании врача была она открыта. Нужно пояснять? Теперь, по-моему, это очевидно, равно как и то, почему в квартире с полуразложившимся трупом старика при милицейском обыске не нашлись ключи. Всё оказалось просто, как лечение.

Еще в двух эпизодах из «моих» шести, в случаях с соседкой-ключницей и с обнесенным трупом в адресе на проспекте Славы, Эдичка сработал абсолютно чисто. Все известные запутки, ныне разъяснившиеся, если кто запамятовал, целиком и полностью, приключились после. Удивительно? Отчасти разве что. В очередной раз проявился принцип парных случаев… да, соглашусь, причудливо, на уровне дурных случайностей — из тех, что изрядно отдают закономерностью. Есть в Книге Судеб странные места.

На мой вкус такие совпадения ничуть не удивительнее, например, чем бодяга с той же наркоманской троицей. Тоже было во всем этом нечто от дурной, от слепой, так скажем, предопределенности, от хромой, как мелкий бес, судьбы. Ну сами посудите. Для начала эти наркоманы тупо обнесли покойницу в квартире на проспекте Славы, спровоцировав тем самым интерес милиции. А казенный (или всё-таки козлённый?) интерес, напомню, лично для меня в конечном счете обернулся ночкой в «обезьяннике». А еще был накануне ложный вызов на квартиру Савенкова, когда эти отморозки чуть не дождались меня на лестнице; тогда им повезло — не дождались, но в итоге на меня ребятки всё-таки нарвались. Жизнь горазда на замысловатые сюжеты…

Между прочим, незадолго до наркош в том подъезде побывал и Эдичка…

А кстати, да:

— Помнишь прошлый вторник? Ну, когда мы с тобой аппаратуру загружали. Ты тогда хотел со мной поговорить. О чем?

— О чем-нибудь.

— Об этом?

— Обо всем… теперь уже неважно.

— Предположим… — Если я всё верно рассчитала: — Ты же ведь потом пошел к старухе Соловец? И ее ты тоже, так ведь, Эдичка? — Эдичка меланхолически кивнул. — Тут я, честно говоря, не очень понимаю, как с ней у тебя такое получилось. Насколько мне известно, когда труп нашли, дверь была закрыта изнутри засовом…

Эдик усмехнулся:

— Дело техники. Определенный опыт накопился, знаешь ли… Не помню, говорил я или нет, что я в виварии когда-то подрабатывал. В студенческие годы, разумеется, санитаром на полставки числился. Было там одно особенно паскудное занятие — отработанных подопытных собачек усыплять. Там всё грубо, безо всяких изысков. Колется зверушке миорелаксант, и собачка, как ты понимаешь, в корчах задыхается. Зрелище пренеприятное, замечу… О чем я?

— О собачках.

— Да, о ящике. Трупы их потом в такой контейнер убирали, перед тем как оптом отвозить на утилизацию. Короче, мы с напарником так наловчились дозу подбирать, что у нас собачки сами в ящик прыгали. Ну, уколешь, подведешь ее к контейнеру, собачка залезает — тут ей и кранты. Сугубая такая рационализация: на агонию смотреть не надо, труп потом тащить. Идиллия…

— Я принцип поняла.

— С Соловец той было, в общем, то же самое. Подобрал «коктейль» ей, уколол… уже не помню под каким предлогом. Даже как-то интересно было максимально точно дозу рассчитать, во вкус вошел. Бабушке как раз хватило времени, чтобы дверь за мной закрыть и в коечку прилечь. Изящно, нет?

Лично мне сказать на это было нечего.

Хазаров раздавил окурок. Как клопа.

— Занятно, я-то думал, ты морали мне читать затеешь. Я даже аргументы подготовил.

— Например?

— Что я сделал, например, такого, чего не делало бы наше государство? Разве только я поштучно старичье морил, а ельциноиды — по миллиону за год. Сколько нищих стариков загнали в гроб реформами, их кто-нибудь считал? Что характерно, я — убийца после этого, а всевозможные чубайсы, понимаешь, типа реформаторы. По-твоему, это справедливо?

Он всерьез?

— Ждешь, что я тебе отвечу, Эдик?

— Вряд ли. Мерзко просто всё… — Хазаров помолчал немного. — Помнишь, я сказал, что мне к какому-то моменту всё по барабану стало? Действительно, прихватят меня, нет — на самотек пустил. А знаешь, что меня особенно достало? Ведь не поверишь!

— Что же?

— Простота. Получалось всё как будто так и надо, я себя буквально невидимкой чувствовал. Прямо несуществование какое-то, словно до меня нет дела никому — и ведь мне ни до кого нет дела, даже до себя. Улавливаешь, нет? Не знаю, как сказать… Я как будто бы попал в другое измерение. Ни эмоций больше не было, ни страха — ничего…

— Могу себе представить.

Н-да, могу.

— Навряд ли, Яна. Вряд ли кто поймет, что такое это безразличие…[18]

Возражать большого смысла не было.

Я вернулась к актуальной для меня шестерке эпизодов:

— А случай с двумя трупами в квартире? Насколько мне известно, люди были там убиты м-м… не медикаментозно. За что же их ты так… не пожалел?

— Получилось просто всё по-глупому. Я с порога не сообразил, что старуха не одна в квартире. Гостья у нее какая-то была, втихаря на кухне копошилась. Плюс к тому же бабка что-то заподозрила, когда я «общеукрепляющий» укольчик сделать предложил. Зачем-то позвала вторую с кухни, я и психанул. Пришлось их… грубо. Шеф потом вонял, узнал откуда-то.

— Басмаев подсказал. У него какие-то повязки есть в милиции.

— Я так и понял, что Басмай за главного.

— С чем ты к нему на новоселье Леры подъезжал?

— Искал, как слезть с крючка. Знал, само собой, что не получится… Я, кстати, было дело, думал, что и ты к этому всему имеешь отношение.

Однако.

— Ты мне льстил.

Эдичка слегка пожал плечами:

— В конце концов, а почему бы нет? Сестренка же твоя с Басмаевым якшается? Ты думаешь, она не в курсе?

— Точно знаю — нет.

— Да мне без разницы. — Хазаров помолчал. — Как же всё бездарно получилось…

Подвисла пауза.

О чем еще спросить?

— Ты сейчас на дозе?

— Разумеется.

Вопрос излишен… между прочим, да:

— Зачем ты им был нужен, как ты думаешь? — Я не столько спрашивала, сколько размышляла: — Ты же для них слабое звено. По идее Рудас мог бы сам управиться. Или руки пачкать не хотел?

— А зачем ему так напрягаться? Он у нас такой… интеллигент. Баре черновой работой брезгуют.

— Предположим. И душонка у него, наверное, ранимая… Эдик, неужели ты не понимал, что тебя в конечном счете спишут? тупо, за ненадобностью, при любом раскладе?!

— Понимал, конечно. Только всё равно… всё равно деваться было некуда.

— Послушай…

С мысли меня сбила неожиданно сработавшая где-то в стороне автомобильная сигнализация. Нервы у меня, как оказалось, всё же не железные.

Я механически взял из пачки сигарету, покрутила ее в пальцах, сунула обратно. Чтобы вновь собраться с мыслями, мне требовалось некоторое время. Эдичка молчал — не то чтобы расслабленно, скорее отрешенно, как будто в ожидании приговора.

Встать, Страшный суд идет…

Заговорил Хазаров, впрочем, первым:

— Ну и что ты скажешь?

— Ничего.

— Я имел в виду, что станешь делать?

Я всё же закурила.

— Знаешь… ничего.

Хазаров этого как будто бы и ждал:

— Спасибо. Ты права. Я должен сам покончить со всем этим. Мне нужен еще день.

Спрашивать зачем мне не хотелось.

Ни помочь, ни помешать ему ни в чем я не могла.

Я взяла конверт с хазаровским признанием:

— А это?..

— Это дубликат. На всякий случай. Пусть будет у тебя, не против?

— Хорошо. — Я бросила конверт на заднее сиденье. — Еще один вопрос…

Эдичка болезненно поморщился:

— Тебе не надоело меня мучить?

— Извини.

Он странно улыбнулся:

— Впрочем, спрашивай.

— Меня интересует механизм приватизации. Можешь рассказать, как эти квартиры переоформлялись? Не мог же ты об этом не задумываться, так? Или ты совсем не в курсе?

— В общем разве что. В детали, извини, меня не посвящали.

— Пусть будет в общем, Эдик. Расскажи.

— Устал я. Ладно… Из тебя бы следователь, кстати, получился, раньше за тобой не замечал.

— И всё же?

— Ближе к телу? Хорошо. Я думаю, вся хитрость была в том, чтобы завладеть на время паспортом больного. То есть хитрости-то тут как раз особой не было. Помнишь, да, у нас же ведь сейчас страховые полисы меняют в поликлинике. Вот под этим-то предлогом документы Рудас, я так думаю, и брал. Ну, как бы: очереди, мол, зачем же вам стоять, я вам всё по доброте душевной сделаю. Говорил, что через день-другой пациент получит документы — с доставкой на дом, никаких хлопот, патронажная программа называется. Рудасу же люди доверяют, Альберт Михайлович у нас, ты знаешь, обаятельный, без мыла в анус влезет… Логика пока понятна?

— В общем-целом — да. А ты откуда…

— Знаю. Рудас как-то раз попросил меня вернуть такому пациенту его паспорт. Ну я и побеседовал с клиентом…

— А потом?

— Отправил к праотцам.

— Я не об этом. Предположим, паспорт[19] на день-два изъяли. Дальше что?

— Говорю же — в точности не знаю. Рудас, повторю, мне как-то не докладывал. Так, что-то здесь услышишь, что-то там…

— Ну и? — не выдержала я.

— Ну как по нашим временам уводятся квартиры? Как правило, через нотариат. Там важен документ, наличие его, а кто предъявит ксиву — дело пятое. За невнимательность нотариусу можно приплатить. Есть у подставного человека минимальное хотя бы сходство с фотографией — и типа как сойдет.

— Использовались подставные лица?

— Думаю, что да. Подставного загримировать под фотку в чьем-то паспорте — проблема невеликая. С этим даже скромный педик Кукин на досуге справится… Намек, надеюсь, ясен?

— Вроде как…

— Учти, что подавляющее большинство умертвий — бабушки-старушки. Есть подозрение, что бумаги за них всех подписывались посторонним человеком — одним и тем же во всех случаях, заметь. Есть у них такая, понимаешь ли, старуха на проценте…

Мне показалось было — я ослышалась:

— Как ты сказал?

— Старуха на проценте.

Оп-паньки… нет, с этим погодим.

— Ты уверен в этом, Эдик?

Он пожал плечами:

— Как тебе сказать. Ручаться не могу: кое-что я в самом деле слышал, что-то сопоставил… — Он как споткнулся: — Яна, я пойду.

Хазаров однозначно ставил точку в разговоре.

Перечить я не стала:

— Я тебя подброшу.

Эдик отказался:

— Ни к чему. Пешком хочу пройтись. Врачи советуют, полезно для здоровья.

Что я могла еще сказать:

— Иди.

— Пойду.

Мы помолчали.

— Что же… я пошел.

— Еще увидимся.

— Навряд ли. Всё, пошел…

— Иди.

— Пошел.

Он, наконец, ушел.

Если бы она — бишь я, бишь то бишь Яна — знала…

Впрочем же, что с Эдичкой мы больше не увидимся, уже тогда откуда-то я знала. Отчего-то я не сомневалась, что не только дни, но даже и часы Хазарова были сочтены. И ничего бы, право, я менять не стала…

При любом раскладе, как я и сказала, участь Эдички была предрешена. Хотелось бы мне оказаться вовсе ни при чем, но наша встреча возле поликлиники, увы, ускорила события. Тот факт, что Эдик сел ко мне в машину, стал известен Рудасу, он в то время находился на работе. Опасаясь, что Хазаров мог мне что-то рассказать, Рудас о произошедшем сообщил Басмаеву. Подозревая, что контроль над ситуацией теряется, почтенный бизнесмен раздумывать не стал. Зачистка началась.

Хазарова зарезали в парадной тем же вечером, когда он возвращался с вызова; зарезали, обставив дело так, как будто на него напали наркоманы. Обставлено всё было просто, даже буднично: адрес, на который вызвали врача, для Рудаса, работавшего в ту же смену, узнать труда не составляло. Остальное для людей без лиц было делом техники. Наверное, так странно говорить, но этот вариант оказался для Хазарова никак не самым худшим. Рискну предположить — наоборот…

Нет, я бы ничего не стала бы менять.

Теперь меня другое интересовало.