Цепи грешника

Глава 11. Суд Мортуса

Так.

Теряться нельзя.

Одно время, до музыкальной карьеры, я работал в охране, и чтобы получить удостоверение — заучил правила оказания первой помощи наизусть. Можно было заплатить за сдачу экзамена без проблем, но я решил поступить иначе. Сдать честно. И это могло спасти Маше жизнь.

Кровь темно-красного цвета вытекала из раны слабой, не пульсирующей струйкой, кровотечение венозное, и вероятность повреждения глубоких вен мала, но предположить ее требовалось обязательно. Ни стерильных салфеток, ни перекиси водорода у меня при себе не было, и выбора не осталось.

Я бросил барабан на землю, разорвал свою робу на несколько лоскутов (благо, ткань дешевая и хрупкая), пока контрабасисты обстреливали бараки и площадь ледяными шипами. Щепки летели отовсюду и сыпались мне на голову, ледяные шипы пронзительно свистели в воздухе, и в такой обстановке я должен был обо всем забыть, четко следуя алгоритму наложения жгута.

Только так у Маши будут шансы на выживание.

Из-за грязной ткани робы рана могла загнить, и гангрена являлась неизбежной платой за возможность не умереть от кровотечения. Из двух зол пришлось выбрать меньшее.

Первое — перевязать место ранения, чтобы не дать воздуху попасть в кровеносную систему. Воздушная эмболия штука смертельная. Когда я перевязал рану, потребовался жгут. Я связал узлом два конца лоскута ткани, сформировав круг, и вырвал из дома осколок доски размером с карандаш. Продел в круг из ткани руку Маши, предварительно перевязав место наложения еще одним куском робы, чтобы не повредить мягкие покровы кожи. Потом продел кусок доски в тряпичный круг, и стал закручивать ткань, пока жгут не затянул место ниже раны.

По венам кровь шла от конечностей к сердцу, а по артериям от сердцу к конечностям, потому при венозном кровотечении вязать необходимо ниже раны.

— Все хорошо будет, — приговаривал я, определяя плотность зажатия жгута. Главное не пережать, и не недожать тоже. Кровотечение прекратилось. Я пальцами прощупал лучевую артерию на руке Маши — пульсация сохранилась, а значит, жгут наложен правильно. — Не волнуйся. Все будет в порядке…. Держи щепку. Вот в таком положении. Не отпускай. Старайся не шевелить рукой.

Маша была шокирована. Лицо ее побледнело, она вся вспотела, и я не понимал, то ли от кровопотери шок наступил, то ли Маша сильно боялась умереть.

— Уильям! — крикнул я. — Сюда!

Я не заметил, как обстрел прекратился. Уильям рванул ко мне, и как только оказался рядом, я схватил его за плечо и заглянул ему в глаза.

— Приглядывай за ней, хорошо? — попросил я. — Головой отвечаешь. Очень прошу, не дай ей умереть. Смотри, — я показал на жгут, — чтобы кровотечение не началось. Если повязка начнет краснеть, то сильнее зажми жгут. Уведи Машу в безопасное место. Ты хорошо знаешь лагерь. Встретимся за воротами, когда все закончится. Если получится — найди целителя.

Уильям удивился. Ему было в новинку видеть способы оказания медицинской помощи без магии.

— Я понял тебя, друг, — Уильям уверенно взглянул на меня. — Если понадобится — жизнь за нее отдам.

— Спасибо, Уильям, — я посмотрел на него с благодарностью. Сердце колотилось, едва не выскакивая из груди. Как же я волновался. У меня голос дрожал, и я был вне себя от злобы.

Терпеть не мог, когда моей девушке делали больно. Чертовы контрабасисты. Из-за них Маша могла умереть. Я воображал, как растворял этих ублюдков «Черным туманом», или взрывал «Могильными плитами», и с удовлетворением думал об остатках их разложенных тел. Стоило в наказание и назидание другим растворить контрабасистов с ног до головы, чтобы другие ангелы видели это, и знали, что не стоило трогать Машу. Настолько я был зол. Если мне не нравилась смерть, это не значило, что я не был готов убивать.

Ухмыльнулся про себя.

Совсем недавно я осуждал маргинала за жестокую расправу над ангелом, а теперь, когда дело коснулось меня и близкого человека — сам был готов показать ангелам, что такое пытки инквизиции.

Сами напросились. Не всегда у меня была возможность дать сдачи. В школе оставалось только воображать расправу над врагами, а теперь я мог воплотить фантазии в реальность.

Осторожно выглянув из-за угла, увидел, что узники застыли на месте, и нервно осматривались, почувствовав нечто тревожное. Контрабасисты убрали смычки от струн, и с интересом наблюдали за площадью. Вдруг рядом с клеткой Авалона что-то рухнуло. С неба. С такой скоростью, что мне разглядеть не удалось.

Раздался мощный шлепок, узников накрыло волной воды и грязи, и они разбежались в разные стороны, затем остановившись.

Таламриэль распустил огромные крылья, и стоял на одном колене, источая айцур такой страшной мощности, что у меня сердце сжалось, а узники не могли пошевелиться от страха. Таламриэль поднялся, и с неизменным презрением оглядел узников.

— Так-так, — язвительно изрек Таламриэль, и ухмыльнулся уголком губы. — Свиньи решили покинуть загон и сжечь хозяина? Вы…. — он медленно достал флейту. — Вы уничтожили работу многих лет, и теперь поплатитесь.

Он зажал мундштук губами, сыграл короткую мелодию, такую же изящную, какую сыграл, когда впервые появился. В небе моментально разрослись тучи, сверкнула молния, и прогремел гром. Ливень обрушился на лагерь, и Таламриэль стоял в стене дождя зловещей тенью. От холода мои руки покрылась мурашками. Капли с шипением испарялись в огне, и пожары один за другим потухли. Центральная площадь погрузилась в темноту, и ее затопило. Вода поднялась до щиколотки, став растекаться по улицам бурными потоками.

Прозвучала мелодия флейты — выросшие рядом с узниками «Водяные кнуты» со свистом рассекли на части несколько десятков человек, и узники в ужасе бросились в разные стороны, пытаясь скрыться. Но разъяренный музыкант четвертого разряда страшнее стихийного бедствия.

От него невозможно убежать или спрятаться.

Центральная площадь превратилась в кровавое море. Таламриэль играл беспрерывно. Вода будто бы обрела жестокий разум, жаждавший убивать. В воздухе сгустились крупные водяные шары, а затем из них под огромным давлением били толстые струи воды, разрывавшие узников на части, рассекавшие их, как лезвие меча стебли бамбука.

Улицы напоминали бесновавшуюся красную реку. Меня чуть не снесло течением, я с трудом удержался, схватившись за угол барака. Вода поднялась по пояс, она шипела, белела барашками волн, и, уничтожая всё на пути, закручивалась водоворотами. Течение пыталось схватить меня, унести прочь, и размазать о стену. Я захлебывался и откашливался, чувствуя жжение в легких. Глаза застилало брызгами. Спасаясь, я так крепко вцепился в угол, что в пальцы воткнулись занозы.

Течение срывало бараки с фундаментов, и уносило, словно невесомые. Здания с грохотом сталкивались, раздавливая оказавшихся между ними узников. Меня оторвало от угла, я пытался вцепиться в стену, но только счесал ладони до крови, в последний момент ухватившись за ручку распахнувшейся двери. Мимо с криками проплывали узники. Они барахтались, и тонули в пене.

Деревянные музыкальные инструменты расплывались по лагерю, и наступление захлебнулось в буквальном смысле.

— Маша! — я осматривался и кричал, но не видел ни Уильяма, ни Машу. — Маша! — откашлял залившуюся в рот воду, и продолжал звать. — Маша! Уильям!

Никого не было видно. Только бурные реки между бараками, пена, и брызги разбивавшихся об стены волн.

Маша умерла? Утонула вместе с Уильямом?

Меня распалило от гнева.

Представив, как Машу швыряло по дну течением, представив ее безжизненное лицо в темноте глубины, я разозлился и стиснул зубы. Злоба дала мне сил оттолкнуться ногами и взмахнуть крыльями, взмыть над поверхностью воды.

— Таламриэ-э-эль! — свирепо крикнул я, срывая голосвые связки. — Тва-а-арь!

Сила Первозданной Смерти проснулась по воле сознания. Параллельно моему лицо возникла нижняя челюсть пса, и когда сверкнула молния, я увидел в воде отражение большого диска, что парил у меня над головой между крыльями.

Я четко осознал, что это был за диск, четко осознал, какой силой он обладал. Диск издавал мерный звон, холодный, будто шепот покойников из Мира Мертвых. Власть, данная мне диском, отрезвила мой разум, сделав его вполовину равнодушным к мирским проблемам. Душа разделилась надвое. Высшая необходимость заняла мысли вместе с воспалявшей мозг человеческой злобой.

Благодаря матери откровение Святого Иоанна Богослова я помнил наизусть, как и всю библию: «И Когда он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя „смерть“; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными».

Я испытывал расчетливое желание уничтожить Таламриэля, стереть его из реальности как элемент, которого давно не должно существовать. Перед мысленным взором вспыхнула дата смерти, и стало ясно, что срок Таламриэля давно вышел.

Смерть вернулась. И смерть начала жатву.

Мой характер изменился в мгновение.

Взмахом крыльев я бросил себя вперед, моментально разорвав дистанцию с Таламриэлем. Сцепил руку на его глотке, тощую, но настолько цепкую, что Таламриэль крякнул и прыснул изо рта кровью мне на ладонь. Гортань ангела хрустнула в пальцах.

Я взмыл в небо, и тучи размело потоками спрессованного воздуха. Нужно было утащить Таламриэля подальше в лес. Понимание масштабов сил Первозданной Смерти не позволяло действовать в лагере — от него бы не осталось камня на камне, и Машу могло убить, если она выжила.

Мы промчались через лес подобно ураганному ветру. Бреющим полетом я несся между деревьями, но не утруждал себя маневрами уклонения. Толстые многовековые ребисы ломались спиной Таламриэля на ура, как ковшом бульдозера, а более тонкие деревца спиливало остротой моих крыльев. Бревна с грохотом падали на землю. В лицо летели щепки, а до ушей доносился хруст то ли деревьев, то ли костей Таламриэля.

Я впечатал Таламриэля в равнину с такой силой, что в ушах зазвенело, а чернозем струями ударил во все стороны. За нами тянулась глубокая борозда, усеянная обломками деревьев. Лес будто бы вспахало огромным плугом, на кончике которого находился несчастный ангел.

Таламриэля было не узнать, и былой пафос содрало с него вместе с кусками одежды и кожи. Таламриэль тихо простонал, вяло шевельнув переломанными крыльями, как птица, выброшенная на землю смерчем. Ради интереса я сделал несколько шагов назад, чтобы позволить противнику встать. «Оправишься ли ты от одной лишь физической силы? Я ведь даже не использовал магию» — подумал я, испытав к состоянию врага исключительно научный интерес. Где предел архангела? Арсенал мой пополнился рядом разрушительных заклинаний, что внезапно всплыли из подсознания. Руки чесались их использовать. Я жаждал экспериментов.

— Кха, — Таламриэль кашлянул кровью. — Ты…. — он поднялся, прихрамывая на левую ногу. Правая опухла, и, похоже, ее сломало, как крылья. — Да ты знаешь, кто я такой?! — прохрипел он, и дышал хрипло, будто находился при смерти.

Занятно.

Так вот какой мощью мою трансформацию наделил единственный элемент циферблата? А что же будет, если собрать восемь? Я взмахнул крыльями, отбросив себя назад метров на двадцать. Мной двигало чистое любопытство. Что Таламриэль мог предпринять в таком состоянии? Он боялся меня до полусмерти, побледнел лицом, хотя всеми силами скрывал страх.

«Дурак, — подумал я. — Тебе впору просить о пощаде», но не говорил. Лишь смотрел, и ждал.

— Я не дам тебе уничтожить мою мечту! Ты на заберешь у меня власть! Все мое! Мое! — я позволил Таламриэлю сыграть длинную партию. Позволил выложиться на полную, и на секунду подумалось, что меня убьет заклинанием.

Передо мной выросла десятиметровая волна мутной воды, тяжелой, как сотни бетонных плит, но она оказалась нестрашной. Таламриэль слаб. И я осознал превосходство над ним. Силой мысли получилось извлечь из диска длинный «Ночной звон», и невидимая мощь грубо разорвала волну надвое, разбросав веера брызг. Волна шумно накрыла лес по обе стороны от меня, вырвала деревья с корнями, и понесла бревна к лагерю.

— Как ты это…. — Таламриеэль глаза от удивления расширил, и уронил флейту в грязь. Легкость, с которой я нейтрализовал водную магию, ввергла противника в состояние шока. Он свесил руки плетьми, глядя на меня, как на врата Мира Мертвых. Чернота космоса отразилась в глазах ангела, и на ее фоне был я, став последней ниточкой к жизни. — Пощади! — взмолился Таламриэль, рухнув на колени. — Я не знал, что ты вернешься, Мортус! Это мой брат все сделал! Я не виноват! Пожалуйста, пощади!

Мольбы мне были безразличны. Смерил Таламриэля взглядом, понимая, что он существовал тогда, когда не положено существовать. Стоило его прикончить, и позволить переродиться в Водопаде душ, но не очень хорошо, что я был Первозданной Смертью, обладавшей частью человеческой натуры. Мне решать, что такое грех для высших существ, и мне выбирать наказание.

— Твой грех — зависть и убийство. Ты не заслуживаешь существования в Круге вечности, ангел. Догматы вашего мира прощают ангелам отвратительные вещи, и пора бы тебе узнать, какова кара за грех на Земле, — приговор был вынесен мной равнодушно, как судьей, очерствленным многолетним судебным опытом. — Я предам тебя забвению, и полностью сотру из реальности.

— Н-нет, — ангел расширил глаза, и ресницы его намокли от слез. — Я не хочу в забвение! Это же против правил Первого Творения! Ты не можешь меня стереть!

«Остановись! — мой голос обратился ко мне. — Не надо так! Он ведь готов говорить, он готов меняться, у тебя есть сила, чтобы исправить его!»

Совесть это была, или осколки моей предыдущей личности — я не знал. Но мне определенно не нравилось, как Таламриэль обходился с узниками. Как публично раздевал женщин. Как убивал. Как позволял ангелам насиловать и убивать людей.

Он не заслуживал жалости.

— Твое последнее слово, — я остался глух к его мольбам.

— Прости! Именем Первого Творения умоляю, прости меня! Я исправлюсь, — Таламриэль пал ниц, накрыв крыльями землю. Вид у него был жалкий, ничтожный, и голос дрожал. Мне был понятен этот страх. Раньше он часто возникал у меня, когда я засыпал, и крепко сжимал одеяло рукой. От этого страха холодело в животе, и хотелось признаться близким в любви, попросить прощения у всех, кого обидел. Вдруг завтра не суждено проснуться? Вдруг я не успею сделать задуманное? Что будет за гранью жизни, когда разум ослепит бесконечной тьмой? Я боялся потерять самосознание. Боялся перестать видеть и слышать. Боялся перестать жить. Ответ на вопрос о загробной жизни знал каждый житель Антерры, и Таламриэль понимал, что его ждало, но я поставил на его знаниях крест. Я грозился подвергнуть его тому, чего сам когда-то до одури боялся — забвению. — Я исправлюсь! Я буду делать добро!

— Ты мог творить добро, — заметил я. — У тебя был выбор. И ты осознанно решил сеять смерть и хаос. А знаешь, — внезапно в голову пришла интересная идея. — Беги к брату. Беги к Алланделу, и скажи, что я иду за ним. Что Всегубитель идет за всеми вами. И что я даю вам возможность исправиться, вывести ангелов из захваченных городов, и вернуться на Небо. Если вы освободите людей, уберетесь из Антерры — я оставлю вам жизни, и позволю попасть в Водопад душ, как того требует замысел Первого Творения. И еще, отдай мне свой медальон. Отдай перо.

— Да! Да, милейший! — вскинулся Таламриэль, трепетно глядя на меня воодушевленным взглядом. Он сорвал с шеи перо, и бросил его мне под ноги. — Спасибо, всемогущий! Спасибо! — он кланялся и кланялся.

Волоча за собой сломанные крылья, Таламриэль уковылял в лес, едва переставляя ноги.

Не из жалости. Из корыстного интереса. Пусть братья увидят, что я с ним сделал, и пусть нервничают.

Кругом журчала вода, в ветвях шелестел ветер, и я остался наедине с собой. Челюсть пса растворилась, диск исчез, и меня охватила такая слабость, что я чуть не рухнул лицом в грязь.

Ошарашенно огляделся, будто очнувшись от страшного сна, и на лбу проступил холодный пот.

Твою-то мать. Это что, я всё сделал? «Это мы сделали, — ответил голос. Голос чужого разума. Я бы так не действовал. Я бы не пугал ангела до полусмерти. Я бы не ломал ему крылья и не издевался бы над ним. Я бы не действовал как мафиози. — И у нас с тобой еще много работы. Если хочешь вернуться к дочери — нужно найти еще шесть осколков циферблата».

— Кто ты такой? — спросил я, но в ответ услышал лишь грохот грома вдалеке.