Цепи грешника

Глава 12. Доминация

«Я — это наиболее смелая часть твоей личности. Не нужно проводить между нами черту, — ответил голос. — Не усложняй себе жизнь. С моей помощью ты сможешь действовать более эффективно».

Отлично.

У меня поехала крыша. Видимо, раздвоение личности и заселение в чужое тело идут бок о бок. Кто со мной говорил? Может тот, кого Таламриэль назвал Мортусом? А может личность мальчика, тело которого я непреднамеренно занял?

Оставалось только гадать.

Но голос точно не мой. Конечно, мне приходилось болтать с самим собой иногда, или ворчать, не от безумия. Просто эмоции требовали словесного выхода, что у каждого случалось. В недрах мозга поселился другой разум? Перо Таламриэля я повесил на шею, и оно блеснуло на груди в лучах солнца, что поднималось над горизонтом, показавшись между стволами деревьев.

Барабан нести не было сил, но пришлось. Дорогу к лагерю удалось найти по борозде. Длинна борозды пугала. Страшно подумать, насколько прочным нужно быть ангельскому телу, чтобы выдержать подобную нагрузку. Если так вспахать землю человеком, то его в порошок сотрет.

На путь ушло не более получаса. Из-за усталости ноги с трудом получалось переставлять, да и ходить босым по лесу — удовольствие сомнительное. Стопы пульсировали болью. Ощущения после пробуждения силы Первозданной Смерти напоминали похмелье, только хуже, а самое страшное — опохмелиться было нечем. Голова раскалывалась, рот от сухости казался пустыней, загаженной противными кошками.

Лагерь изменился до неузнаваемости. От забора почти ничего не осталось. Разваленные бараки опирались друг на друга, будто уставшие старики, а кругом валялись деревянные обломки да разломанные оконные рамы. От некоторых строений к небу поднимались облака белого дыма. Когда стало посветлее, и солнце поднялось чуть выше, свет упал на размытые водой магии дороги. Ни одного следа лап или стоп.

В переулках уныло шумел ветер, в дальней части лагеря редко подвывали грешники, но ни человеческих, ни ангельских криков я не слышал. Битва давно кончилась. Кто победил?

Где Маша и Уильям?

Я не переставал о них думать. Выжила ли Маша? Выжил ли Уильям? Уберегли ли они друг друга? А если Маша умерла, то что тогда? Сердце заколотилось быстрее. Думать об этом не хотелось. Из головы не выходило данное Маше обещание — защитить и вытащить любой ценой. Если она умерла — ее родители, да и я теперь, остаток жизни проведем в печали. И вина в этом только моя. Гнусная тишина. Хотелось услышать голос Маши, и заглянуть в ее голубые глаза.

Численность потерь определению не поддавалась. Немного тел осталось на центральной площади, а клетка Авалона была открыта настежь, и он вполне мог полакомиться трупами. Не сразу меня ошарашила мысль, что Авалон разгуливал где-то здесь.

Я затаил дыхание, и осмотрелся, прислушиваясь.

Гул ветра, монотонный плеск капель, срывавшихся с покосившегося козырька в лужу. Грешники умолкли, словно почувствовав мою взволнованность и мое присутствие. Тишина действовала на нервы. Если Авалон слонялся по лагерю — дело плохо. Любо-дорого посмотреть на человека, который меньше часа назад отделал архангела, затем пугаясь схватки с обычным грешником. На это имелись причины. Я еле держал барабан, тело ломило, и в венах айцура, не смотря на их энергетическое происхождение, чувствовалась физическая боль.

Слева раздался рев, стоило мне сделать шаг. Мир перед глазами рвануло в сторону, над ухом послышалось свирепое рычание, а барабан грохнулся в грязь и откатился на несколько метров. Жалкие мгновения потребовались Авалону, чтобы свалить меня с ног и прижать к земле увесистыми лапищами. Надави он чуточку сильнее, то когти его вонзились бы мне в плечи по самые кости.

Хотя пасть выглядела куда опаснее когтей. Челюсть мощная, полная острых зубов. От вони меня едва не вырвало, и когда Авалон зарычал мне в лицо, то меня чуть инфаркт не хватил. Попытки дергаться ни к чему не приводили. Из нереально сильного Всегубителя я превратился в чахлого подростка без надежды оказать сопротивление.

Авалон заглянул мне в глаза, и увидел что-то такое, от чего замер на месте, как статуя. Захлопнул пасть, тихо прорычал, скаля зубы в приступе злости, и убрал с меня лапы, плавно попятившись. Еще отворачивался так, будто атаковал не груду беззащитного мяса, а вожака стаи. Рычал, хмурился, а потом, к моему удивлению, склонил голову к земле.

— Э, собака, — я осторожно обратился к Авалону. — Ты чего?

И он, я не поверил сначала, жалобно проскулил. Вот это дела. С чего вдруг грешник отказался от удовольствия съесть меня? Может, пробуждение Мортуса повлияло на то, как я выглядел в его глазах? Может, из-за крыльев и айцура Первозданной Смерти грешники почувствовали во мне тварь высшей категории? Читал о том, что в порядке формирования естественной иерархии в природе грешников они подчинялись доминирующим в цепи питания видам. При чем это касалось что разумных грешников, что неразумных, значения не имело.

Любопытный поворот.

Трудно было позволить себе неосторожность погладить Авалона по голове, как обычного мопса, правда вымахавшего до размеров пары лошадей и способного откусить половину туловища. Он поддался мне. Более того, получилось сесть на него верхом, как на какого-нибудь пони. Пришлось слезать, чтобы взять барабан, но оседлать Авалона снова вышло без труда.

— Эм, ищи? — робко обратился я. Авалон не дернулся.

«Ну что ты как девочка? — съязвил внутренний голос. — Это животное, а не разумный грешник. Не веди с ним переговоры, не проси об одолжениях. Повелевай и приказывай. Это убийца, а не чихуахуа. Хотя злобы в нем примерно столько же, — голос заливисто рассмеялся».

Откуда он знал про чихуахуа, и их вечную злобу?

«Мне кое-что известно о твоем мире. Расслабься. Тебе некуда спешить. Пока ты здесь, время в твоем мире не идет».

Либо это внутренние надежды решили пообщаться, либо во мне все же поселился кто-то посторонний. Попаданец в попаданца? Занятно.

Я лишь больше запутался. И подтверждения теории о заморозке времени на Земле стоило поискать. Если у меня крыша стала держаться на ржавой гайке и гнутом болте, то Мортус вполне мог озвучивать мои потаенные желания.

Управлять Авалоном удавалось без слов. Он будто бы понимал мои мысли, и когда я думал «вперед», он шагал вперед, остальные команды выполняя так же. Стоило мне представить образ Маши, как Авалон тут же кинулся искать ее, но поиски продлились недолго.

Авалон носился по лагерю, пытаясь вычленить запах Маши из ряда других, но выходило плохо. Когда мне надоели метания от угла к углу, я остановил его. Требовалась конкретная вещь. Вещь, на которой остался мощный запах, но я не представлял, что можно было найти.

За углом что-то бухнуло, и послышались едкие Антерсские ругательства. Ругался мужчина, да так, что уши в трубочку сворачивались. Антеррскую брань легко отличить от земной. Представители Земной культуры не упоминали задницу дракона и причинное место ангела, хотя обилием половых органов Земная и Антеррская ругань были похожи. Ох, а какой матерный каскад я услышал секундой позже. Даже озвучивать не хочется.

Я слез с Авалона, и выглянул из-за угла. В развалинах ангельской казармы рылся невзрачный грешник. Выглядел он как живой мертвец, цепи белые, с серым оттенком. Это чуть выше низкоранговых воришек, и чуть ниже живодеров. Лысый, с тремя волосками на макушке, а голос такой противный, с хрипотцой, как у бывалого алкоголика.

— Да где же этот чертов хунс? — причитал грешник. — Безмозглые ангелы! Безмозглые люди! — он с раздражением отбросил в сторону сгоревшую доску. — Как к ним не подлезть, так они купаются в выпивке и золоте, а как доберешься — так ни анта единого нет. Ни выпивки, ни золота. Безмозглые! Ух, безмозглые!

М-да.

Грешники, что сохранили человеческий облик, часто сохраняли и человеческие повадки. Видимо, при жизни он был пройдохой и много пил. Надо было разобраться с ним тихо, чтобы не мешал искать. Подумалось мне пройти к штабу, а казарма, в которой рылся грешник, как раз недалеко.

Если полезу — увидит, поднимет шум, а там непонятно, чего ждать.

Я слез с Авалона, взял барабан, но подкрасться не получилось. Грешник меня заметил, и остолбенел, вытаращив глаза. Непонятно, испугался он или воодушевился, но через мгновение выдал:

— Не убивайте, господин! — он рухнул на колени и полез целовать мне ноги.

— Да отвали ты! — я пятился. — Уйди, говорю!

— Ну неужели старый грешник не имеет право на слабости? — он оправдывался нарочито жалобно. — Я всего лишь коллекционер и пьяница! Разве это причина убить меня? Давайте я облобызаю ваши ноги и уйду с миром!

Тут трудно не растеряться. Я привык, что грешники кидались на меня, как видели, а после пробуждения силы Мортуса им будто мозги переклинило. То Авалон оседлать дал, то грешник бросался в ноги и пытался их «лобызать».

— Да не собираюсь я тебя трогать! — отбивался я, а он все лез и лез, пытался поцеловать мне ноги. — Оставь в покое мои ступни!

— Вот, господин, все отдам, — он вытащил из-за пазухи пару увесистых криманитовых цепочек (металл, что в Антерре добывался с тем же трудом, что на Земле золото), и бросил к моим ногам. — Всё ради вас, повелитель! Только не убивайте!

— Да какой я тебе повелитель?! — нервничал я и изламывал руки. — Забери свой дурацкий криманит, и успокойся! Лучше не ори!

— Да? — грешник с подозрением сморщил подгнивший лоб, посмотрев на меня с непониманием. — Вы очень милостивы. Темные вашего ранга никогда не проявляют снисходительности. Как же вы великодушны! — восхитился он и снова бросился целовать мне ноги.

— Да твою мать! Хватит! — я начал заводиться, и едва не пнул его, но сдержался. — Попросил же!

— Сделаю все что просите! — грешник склонил голову и отполз от меня на четвереньках. — Простите! — он плюхался лбом в грязь, кланяясь. — Простите!

Ну и придурок.

Между собой разумные грешники называли друг друга «темными». Как ни странно, у них образовалась общественная среда и нормы морали. «Грешник» в их кругах — ругательство, за которое могли снести голову.

— Лучше встань, и скажи мне, где остальные, — велел я. Криманит грешник так и не взял. Вместо этого встал, и не смел поднимать на меня глаз, от чего стало неловко, а вот нечто внутри восхищалось обретенной властью. «Ты Первозданная Смерть. Привыкай к такому обращению. Большая часть грешников охотно тебе подчинится», — пояснил внутренний голос.

Вот те раз. Теперь хотя бы стало ясно, почему Авалон не порвал меня на лоскуты, а этот грешник лебезил передо мной как крестьянин перед королем. В чем-то внутреннему голосу можно верить.

— А что остальные? — удивился грешник и пожал плечами. — Зачем они вам? Ну, сильные темные ангелов того-этого, — он провел большим пальцем по горлу, — а люди успели убежать. Ну, наши за людьми и пошли. Жрать-то хочется…. Люди пошли за ангелом в белой броне. Здор-р-ровый, — грешник развел руками, — как шкаф с выпивкой. Людей много было. Тысяч шесть, того-этого….

Радовало, что уцелело шесть тысяч, а не несколько сотен. Но все же, жертв оказалось много. Паршиво, черт побери, но с другой стороны — шесть тысяч человек обрели шанс на нормальную жизнь, хотя могли сгнить в лагере от голода и бесконечной работы.

— Черт! — вспылил я. — Можешь передать своим, чтобы не трогали людей?

— Дак а как я передам? — грешник виновато пожал плечами. — Не могу я это, того….

— Господи. Почему у вас нет социальных сетей?

— Каких рыболовных людей? — грешник нахмурился. — Или социальных сетей? Господин, вы того-этого, головой бухнулись?

— Иди отсюда, — я раздраженно сморщился и отмахнулся. Грешник бросился по лагерю наутек, боясь разозлить меня. Криманит оставил. Каждая криманитовая цепочка стоила сорок тысяч антов. Не самые большие деньги, но прожить пару месяцев можно вполне безбедно. Цепочки я подобрал, и повесил на шею рядом с пером Таламриэля.

Так, нужен Барвэлл. Громила в белой броне, о котором сказал грешник, скорее всего был Барвэллом. Иначе почему громила не атаковал узников? Такое у ангелов не принято. К тому же, Барвэлл говорил про тайную тропу, которой выводил людей. Видимо, по ней он и пошли беженцы. На основных дорогах ангельские блокпосты через один стояли.

Я вошел в штаб. Он оказался на удивление прочным зданием, выдержав пыл восстания и напор остаточных влияний магии воды. Поднялся в покои Барвэлла по скрипучей лестнице, и там, на столе, увидел запечатанное письмо. Непонятно, почему Барвэлл его не забрал. Судя по печати оно было высокой важности. Возможно отчет для Таламриэля, но это меня не волновало. Меня волновал только запах письма.

Сунул конверт в карман, и увидел в открытом шкафу рюкзак Маши. Отлично! Барвэлл будто знал, что я к нему зайду. Я извелся, пока нашел «Айпод». Женская сумка — потемки похлеще Кносского лабиринта с Минотавром, и мужчинам туда лучше не лезть. Сменная одежда Маши. Отлично. Одежда наверняка пропахла.

Выйдя под открытое небо, сначала сунул рубашку Маши под нос Авалона, потом письмо. Авалон принюхался, и уверенно взглянул на север.

Барабан я повесил за спину, и использовав найденный в покоях Барвэлла черный ремень. Рюкзак повесил спереди и отправился в путь.

Авалон мчался с впечатляющей скоростью. Чтобы не слететь с него, я плотно сдавливал его бока коленями, да и то пару раз чуть не упал. Он с завидной ловкостью перепрыгивал ямы, толстые корни, и неглубокие ущелья. Лагерь остался позади, но чувства облегчения все не было. Пусть удалось заполучить свободу — наслаждаться ею я не мог.

Машу в лагере не удалось найти, и кто знал, что с ней случилось в дороге? Началась ли гангрена? Уцелела ли рука? Выжила ли Маша вообще? Эти вопросы не давали покоя, и свербели в голове, как стая ядовитых шершней. Я не замечал ни деревья, проносившиеся мимо, ни изменений в маршруте. Выпал из мира. Авалон четко знал, куда идти, и сомнений его решения не вызывали.

Я немного подумал о другом, чтобы отвлечься. Ангелы наплодили искусственных грешников, а потом погибли от рук своих же творений. Зло порождает зло, а жестокость порождает жестокость.

Так же раздражала мысль отсутствия дистанционной связи в Антерре. Наличие социальной сети или хотя бы раций сильно бы упростило жизнь местному населению, а главное, принесло бы неплохие, и может даже огромные деньги создателю идеи. Тогда мы с Машей сможем решать проблемы в более приемлемых условиях, чем концентрационный лагерь или чахлая хижина в лесу. Да и сколько времени я потрачу прежде, чем доберусь до беженцев? А успею ли? Будь дистанционная связь — все решилось бы моментально.

Маша. Только бы она была жива. Я был готов придумать что угодно и заработать сколько угодно, лишь бы порадовать ее, увидеть ее улыбку, и гори эти деньги синим пламенем. Только бы она дышала.

Не помню, сколько времени мы провели в дороге. От размышлений я оторвался, когда увидел край леса. Столбы деревьев чернели на фоне восходившего солнца. Как же приятно было вдохнуть свежего лесного воздуха, и услышать человеческие голоса, доносившиеся издали.

«Наконец-то!» — подумал я, и остановил Авалона, решив взглянуть на ангельское перо. Оно занимало половину ладони, было маленьким, и удивляло, какая сила в нем заключалась. Стоило ли ее применять? С каждым превращением посторонняя личность внутри меня крепла, и откуда знать, не завладеет ли она моим разумом? Конечно, возможность превзойти архангела прельстила меня, надоело быть изгоем, да и власть над грешниками оказалась полезной. А я ведь использовал только первый элемент циферблата.

Я вышел к освещенной солнцем тропе, оставив Авалона в лесу и приказав ему тайно следовать за нами. Никто не знал, что грешники у меня в подчинении, а лишнего напряжения в толпе из нескольких тысяч человек не хотелось. Беженцы устало ковыляли на север, и больше людей я видел только на своих концертах.

Как же я обрадовался, когда увидел Уильяма, шагавшего рядом с телегой. Меч красовался в ножнах у него на поясе. В телегу запрягли пару мощных ангельских лошадей, видимо, предоставленных Барвэллом. Черт побери, Уильям жив! А значит, и Маша должна быть с ним.

— Уильям! — крикнул я, бросился к нему и размахивая руками. — Уильям!

Он не сразу отреагировал, видимо решив, что послышалось, а потом встретился со мной взглядом. Я рассчитывал на улыбку, но лицо его обрело мрачное выражение, и тяжело предчувствие беды проняло меня до дрожи в руках. Недобрый у Уильяма был взгляд, и от мыслей, затерзавших ум, я почувствовал боль в сердце.

Я подскочил к Уильяму как ошпаренный, вцепился ему в плечи, и выпалил:

— Где она?!

Уильям молча указал на телегу и тоскливо вздохнул, виновато заглянув мне в глаза. Извиняясь взглядом.

— Прости, друг, — тихо произнес Уильям, и я чуть в обморок не упал. Такая слабость охватила тело, что руки свисли плетьми, а мир рухнул до деревянной телеги со скрипучими колесами.

В лесу раздался страшный вой грешников, остановивший всю колонну.