40

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 55.

А в семнадцатилетнем возрасте мне встретился мужчина… думаю, я ему нравился — я имею в виду, что ему нравилась моя плоть; но сам он никогда ничего такого не говорил. С ним я должен был играть сонаты Баха для скрипки и фортепьяно. Янн рассказывает здесь о встрече с Фридрихом Лоренцем Юргенсеном (1878–1934), знакомым Хармса, которая произошла в 1913 году, когда Янн вернулся в семью после неудачной попытки бежать из дому с Хармсом (Хармс заболел тифом). Юргенсен был коммерсантом, который после многолетней деятельности в Индии в 1906 году вернулся в Гамбург. В 1915 году он дал Янну и Хармсу деньги на поездку в Норвегию, а потом материально поддерживал общину Угрино и сам был ее членом. Он вел переписку с Янном, читал его первые сочинения и поощрял интерес начинающего писателя к литературе и живописи. В норвежских дневниках Янна есть набросок будущего романа («Перрудья»), прототипом для героя которого должен был послужить Юргенсен (Угрино и Инграбания, с. 349–353). О Юргенсене Янн рассказывал Мушгу (Gespräche, S. 90–92):

Еще в том дворянском поместье

<где Хармс заболел, после чего владелец поместья вызвал родителей обоих юношей. — Т. Б.>
нас настигло длинное письмо Ю., где он выражал готовность оказать нам любую помощь. Теперь я его поблагодарил и рассказал, как все закончилось. Он пригласил меня к себе.

Я пошел к нему. В первый раз переступил я порог знаменитого дома в Вандсбеке

<район Гамбурга. — Т. Б.>
, где когда-то почти ежедневно бывал Брамс. Ю. не был женат, хозяйство вела его мать. Меня ждали великолепно накрытый стол, сказочные кушанья и много бутылок вина. Хозяин предложил, чтобы мы сыграли вдвоем: он — на скрипке, а я — на рояле. Мы стали играть сонаты Баха — сперва медленные, а потом и более быстрые куски, хотя поначалу я отказывался, считая их слишком трудными; но он обещал, что подстроится под меня, — а в промежутках мы пили и разговаривали. Наконец я спросил о расписании поездов. Он вытащил часы и сказал, что последний поезд отходит через пять минут, я на него не успею и лучше мне переночевать здесь, — тут я вскочил, заверил его, что точно еще могу успеть, и убежал. Я буквально почувствовал суть ситуации кончиками пальцев.

Так началось мое знакомство с Ю., которому я, несмотря ни на что, благодарен, потому что позже получил от него замечательную поддержку. На протяжении больших промежутков времени мы все жили только благодаря его помощи. После этого первого посещения мы с ним обменивались письмами; он, в своих, знакомил меня с Францем Марком, Коринтом, французскими импрессионистами, Стриндбергом, а той первой атаки больше не повторял. Он дружил с Хансом Франком. В последующее время я много раз бывал у него и часто проводил с ним совершенно замечательные часы. Мы неспешно играли на рояле и скрипке; он поощрял меня к сочинению музыки, полагая, что у меня имеются соответствующие способности. Тогда я и создал свою первую композицию. (Музыка во второй части «Перрудьи», с. 244–245, позаимствована из моей композиции по мотивам «Эпоса о Гильгамеше».)

Ю. родился во Фленсбурге. Он был необычной личностью, человеком во многих отношениях умным и одаренным, но — остановившимся на пороге XX столетия. Он пережил много авантюр и, видимо, всяческих безумств, однако ни словом о них не упоминал. <…> Его невозможно устранить из моей жизни, хотя все между нами началось с моего яростного неприятия, даже отвращения. С момента первой нашей встречи в Вензене он утверждал, что, когда разговаривает со мной, ему кажется, будто он беседует с божеством. Он имел величайшую, безусловную веру в меня, как и наш домашний врач, и воображал, будто совершенно мне подчинился; это, как и его твердая уверенность в судьбе, пошло мне на пользу. В то время я начал больше писать; возникла пьеса «Ханс Генрих», которую я ему прочел, очень его этим воодушевив. <…> Для Ю. знакомство со мной означало перемену в его собственной жизни. Когда мы познакомились, он уже дошел до края. Он общался с отбросами общества, с болтающимися на улицах парнями из рабочей среды, и из всего этого создал философию безнадежной закупоренности мира, которую и излагал в виде неопровержимых сентенций. Но теперь он все это обратил в духовную сферу, потому что был по сути человеком возвышенных взглядов, который много о чем думал; он, собственно, отказался от своей пораженческой позиции; и благодаря всему этому, благодаря его вере в хороший исход всего происходящего, и в частности моей жизни, он оказал на меня благотворное воздействие и стал для меня опорой.

Загрузка...