Человек с острова Льюис

Глава шестая

Фин был полностью дезориентирован. В ушах стучало так, что шум ветра и прибоя был едва слышен. Ему было жарко, он вспотел, но лицо и руки при этом замерзли. Глаза слепило, к яркому солнечному свету добавлялось синеватое свечение. Прошло не меньше полминуты, прежде чем Фин понял, где находится. Над его головой белая подкладка палатки раздувалась и опускалась, как грудь бегуна в конце дистанции. Вокруг громоздились горы одежды, бумаг, полураспакованная холщовая сумка и ноутбук. В сумерках Фин выбрал относительно ровный участок земли и поставил двухместную палатку. Сейчас он понимал, что земля все же опускается к скалам и морю за ними. Он посидел, слушая, как поскрипывают веревки, дергая колышки. Потом вылез из спального мешка и надел свежую одежду.

Фин расстегнул палатку и вылез на холм. Дневной свет ослепил его. Ночью был дождь, но ветер уже высушил траву. Океан ослепительно сверкал, отражая солнце. Но вот просвет в облаках закрылся, словно кто-то выключил свет. Надев носки, Фин подтянул к груди колени, обнял их и сидел так, вдыхая соленый воздух, запахи торфяного дыма и мокрой земли. Ветер раздувал его короткие, светлые вьющиеся волосы, обжигал лицо и заставлял чувствовать себя живым. Это было восхитительно.

Фин оглянулся через левое плечо на полуразрушенный родительский дом. За ним виднелись руины старого «черного дома», где его предки жили веками. Там он играл, когда был ребенком, счастливым и беззаботным, и не знал, что выпадет на его долю в жизни. Чуть дальше дорога вилась вниз по холму, сквозь собрание разнородных домиков, составлявших деревню Кробост. Красные жестяные крыши над сараями, где стояли ткацкие станки; беленые или покрытые розоватой штукатуркой стены; покосившиеся заборные столбы; на колючей проволоке торчат клоки шерсти. Узкие полоски возделанной земли тянутся вниз, к скалам. На одних выращивают зерно и корнеплоды, на других пасутся овцы. На заросших участках стоят старые трактора и уборочные комбайны — ржавые символы процветания, которое так и не наступило.

За изгибом холма видна темная крыша Церкви Кробоста. Церковь доминирует над пейзажем и управляет жизнями людей, на которых отбрасывает тень. Кто-то в доме священника вывесил белье для просушки, и теперь белые простыни яростно хлопают на ветру. Как сигнальные флаги, призванные напомнить людям о страхе Божьем. Фин презирал церковь и все, что за ней стоит. Но эта церковь была частью дома. При взгляде на нее становилось веселее.

Кто-то окликнул его, когда Фин надевал ботинки. Он встал на ноги, повернулся и взглянул в сторону своей машины, которую прошлым вечером оставил у ворот. Около нее стоял молодой человек. Пока Фин шел к нему по высокой траве, он рассмотрел улыбку гостя — и недоверие на его лице.

Молодому человеку было на вид лет восемнадцать — вдвое меньше, чем Фину. Светлые волосы торчат на голове, как иглы дикобраза. Васильковые глаза так пронзительно похожи на глаза его матери, что у Фина до сих пор мурашки по коже. Секунду они стояли, рассматривая друг друга. Затем Фин протянул руку, и парень пожал ее — коротко, но крепко.

— Привет, Фионлах.

Тот мотнул головой в сторону голубой палатки:

— Ты здесь проездом?

— Это временное жилье.

— Давно тебя не было.

— Давно, да.

Фионлах сделал паузу, чтобы следующие его слова прозвучали с большим значением:

— Девять месяцев, — и сказано это был обвиняющим тоном.

— Мне надо было завершить прежнюю жизнь.

Юноша наклонил голову:

— Значит, ты приехал навсегда?

— Возможно, — Фин повернулся к развалинам. — Это мой дом. Люди возвращаются домой, когда им больше некуда идти. А навсегда или нет — там посмотрим, — и снова взгляд его зеленых глаз застыл на Фионлахе. — Все уже знают?

Двое помолчали, вспоминая прошлый год.

— Все знают, что мой отец погиб на Скерре в августе, во время охоты на гугу.

— Ясно, — Фин кивнул. Затем повернулся, открыл ворота и пошел по направлению к тому, что когда-то было дверью его старого дома. Самой двери, конечно, давно не было, осталось несколько кусков истлевшей балки. На них еще виднелись чешуйки фиолетовой краски, которой отец Фина когда-то покрыл все деревянные поверхности в доме, включая полы. Крыша уцелела, но ее дерево прогнило, и дождевая вода пропитала стены. Доски пола отсутствовали. От дома остался скелет. Здесь не найти и следа той любви, что когда-то его согревала. Фин услышал, как подошел Фионлах, и обернулся.

— Я выпотрошу этот дом. Начну строить его заново изнутри. Не хочешь помочь мне на летних каникулах?

— Может быть, — Фионлах неопределенно пожал плечами.

— Ты отправишься в университет осенью?

— Нет.

— Почему?

— Надо найти работу. Я теперь отец, у меня есть обязательства перед дочерью.

Фин кивнул.

— Как она?

— Хорошо. Спасибо, что спросил.

Он решил не обращать внимания на сарказм.

— А как Донна?

— Живет дома с родителями и ребенком.

Фин нахмурился:

— А как же ты?

— Мы с мамой все еще живем в бунгало, — он качнул головой в направлении дома, который Маршели унаследовала от Артэра. — Преподобный Мюррэй не позволяет мне встречаться с семьей в доме пастора.

Фин не мог поверить своим ушам:

— Почему?! Бога ради, ты же отец ребенка!

— Мне не на что содержать ни свою дочь, ни ее мать. Иногда Донна может принести малышку в бунгало, показать ее мне. Но обычно мы встречаемся в городе.

Фин сдержал свой гнев — ведь направлен он был не на Фионлаха. Но в другом месте, в другое время и перед другим человеком он даст ему волю.

— А твоя мать дома? — Вопрос звучал достаточно невинно, но оба понимали, что за ним стоит.

— Она ездила в Глазго, сдавать вступительные экзамены в университет, — Фионлах отметил, как удивился его собеседник. — Она тебе не сказала?

— Мы не общались.

— А, — юноша снова посмотрел в сторону бунгало Макиннесов. — Я думал, вы с мамой снова будете вместе.

Фин грустно улыбнулся.

— Мы с Маршели не смогли быть вместе много лет назад, — в его голосе сквозило сожаление. — Почему сейчас что-то должно измениться? — Он помолчал. — Она все еще в Глазго?

— Нет. Маме пришлось прилететь сегодня утром. У нас в семье проблемы.