Чернобыль. Большая ложь

А вот интересное предписание: «С 1988 года по распоряжению Министерства здравоохранения СССР в регистр запрещено включать лиц, принимавших участие в ликвидации последствий аварии после первого января 1988 года». А ведь работы по реконструкции четвертого энергоблока, дезактивации, ликвидации последствий продолжались даже после 1990 года. На них потеряли свое здоровье тысячи людей.

Вот еще страшные свидетельства преступления из секретного документа: «В Киевской области (Полесский и Иванковский районы) вскрытие умерших и мертворожденных не проводится в связи с отсутствием в этих районах патологоанатомической службы. Из 353 умерших в 1987 году в Полесском и Вильче не вскрыт ни один человек. Не проводится вскрытие умерших также в г. Славутиче. В Житомирской области в Овруче создан межрайонный патологоанатомический центр, но вскрываются только умершие в лечебных учреждениях».

Из прилагаемых к документу таблиц видно, что в результате профилактических осмотров в Житомирской области здоровыми признаны всего 43,7 процента пациентов, в Киевской – 39,7, в Черниговской – 66,3 процента.

Документ подписали (по тем временам это был смелый поступок): директор НИИ эпидемиологии и профилактики лучевых поражений Всесоюзного научного центра радиационной медицины АМН СССР доктор медицинских наук В. А. Бузунов, руководители лаборатории этого же центра доктор медицинских наук В. Н. Бугаев, кандидат медицинских наук Б. А. Ледощук, доктор медицинских наук профессор Н. И. Омельянец, кандидат медицинских наук А. К. Чебан, руководитель отдела Республиканского информационно-вычислительного центра Министерства здравоохранения УССР Н. И. Иванченко.

Такова правда. А официальная медицина нас всех обвинила в том, что мы больны – да, радиофобией. Утверждавшие это ученые медики, между тем, приезжая в зону из Москвы привозили с собой в целлофановых пакетах куриное мясо и минеральную воду, которой ополаскивали даже руки. А местных жителей уверяли, что никакой опасности нет. Единственное – перед тем, как топить сельские печки радиоактивными дровами, их рекомендовали… мыть. И это не анекдот. Это действительно было.

Секретная чернобыльская информация была «не показана» не только рядовому человеку и журналистам, но даже не всех специалистов, медиков посвящали в нее. Хотя, как уверял депутатов председатель Госкомгидромета СССР Ю. А. Израэль, «данные по Чернобылю были полностью доступны всем тем министерствам и ведомствам, которые могли внести какую-то свою лепту в ликвидацию последствий Чернобыльской аварии», «засекречивание было от населения». Признался-таки! – и только.

Но вот свидетельства члена-корреспондента Академии наук УССР Дмитрия Гроздинского: «Вместо того чтобы нам, радиобиологам, объяснить, что случилось, чтобы мы могли дать рекомендации населению, как правильно себя вести в первые часы после аварии, у нас опечатали счетчики. Нам сказали: то, что случилось в Чернобыле, – совершенно секретно. Делали это люди, которые в этом не понимали, но защищали власть, такие люди всегда считают: лучше закрывать глаза на все, что происходит вокруг, иллюзию выдают за реальность. Они могут сказать, что это все следствие застойного периода. Но чем же тогда объяснить, что те же люди сейчас (спустя четыре года после аварии) хотя и не опечатывают счетчики, но просто засекречивают всю информацию, что касается последствий аварии? Почему? Откуда эта волна инстинктивного засекречивания?»

«…лаборатории, которые имели в своем распоряжении дозиметры, радиометры, были просто-напросто опечатаны для того, чтобы никто ничего не измерял в эти дни… И вместо того, чтобы как-то объяснить трезво, доступно, понятно, объективно сложившуюся ситуацию, здесь было какое-то молчание, умалчивание, какие-то заявления, что вот, мол, на такое-то число мы полностью овладели ситуацией, – это в те моменты, когда реактор горел, и каждая секунда была полна каких-то неожиданностей, непредсказуемого поведения того же реактора – все это было в высшей степени, мне кажется, малооправданным…» – продолжает Гродзинский.

А вот что писала спустя несколько лет после катастрофы группа исследователей во главе с доктором биологических наук профессором Е. Б. Бурлаковой: «Для научно обоснованного прогноза радиобиологических последствий в этих зонах необходимы конкретные дозиметрические данные по всем видам ионизирующих излучений по загрязненным зонам УССР, БССР, РСФСР. Даже имеющиеся в настоящее время данные недоступны не только ученым-радиобиологам, но даже и для большинству ученых Минздрава и Академии медицинских наук СССР». Комментарии, как говорится, излишни.

Была еще одна форма удавки правды о Чернобыле: вместо грифа «секретно» ставился другой – «для служебного пользования». Так стыдливо сопроводила свою справку, например, заместитель директора Республиканского научного гигиенического центра Минздрава УССР О. И. Волощенко.

С таким же грифом вышло уже 1 февраля 1990 года и постановление бюро Житомирского обкома КПУ «О состоянии и дополнительных мерах по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС». Подписал его первый секретарь В. Г. Федоров.

Что же такого из постановления бюро обкома не полагалось знать народу, который «с партией един»? Многое чего, но, вероятно, больше всего вот это: «Медлительность и непоследовательность в работе партийных, советских органов, дефицит гласности, аргументированного и оперативного информирования населения вызывают недовольство людей, социальную напряженность, порождают в сочетании со всевозможными слухами и домыслами паническое настроение». Меня это поразило больше всего. Говорят о дефиците гласности и опять же под грифом «для служебного пользования»! Каково? Гласность для служебного пользования.

Большинство из нас о страшной катастрофе на чернобыльском реакторе узнало из западных «радиоголосов». Первой объявила тревогу шведская атомная электростанция.

В своем чернобыльском архиве я обнаружила отчет ТАСС о пресс-конференции 6 мая 1986 года в пресс-центре Министерства иностранных дел СССР «К событиям на Чернобыльской АЭС», опубликованный во всех советских газетах. Вот что говорил на ней заместитель министра иностранных дел А. Г. Ковалев: «Наш подход нацелен на то, чтобы информация была ответственной, объективной, достоверной, взвешенной, а если сказать одним словом – честной…Как только у нас появились данные достоверные, о них было немедленно извещено… Радениями мы не занимаемся, опираемся на факты и данные, которые дают самые лучшие специалисты и приборы». Сегодня уже хорошо известно, чем занимались официальные лица – нет, конечно не «радениями», они элементарно лгали. Как всегда. Даже не задумываясь – лгали. Это входило в их служебные обязанности, стиль и образ жизни.

Тревожные новости о событиях на ЧАЭС, о которых в первые дни советские граждане узнавали из «вражеских» голосов, заместитель министра оценил как «очередную истерию», которая «организовывается и направляется из одного центра – США, и явно по однотипному сценарию. И дело, – вещал он, – совсем здесь не в атомной станции. Определенные милитаристические круги чувствуют, что под давлением мировой общественной мысли у них шатается почва под ногами». Вот оно, оказывается, что! Опять эти проклятые империалисты!

«Такие, – продолжал далее заместитель министра, – настоящие движущие пружины выброса потоков лжи, фальсификаций, подтасовок фактов, инсценировок, дешевых спектаклей…» Как стыдно! Особенно сегодня, когда известны истинные фальсификаторы и авторы «дешевых спектаклей» обмана, который девять миллионов людей уже десятилетия оплачивают своим здоровьем и здоровьем своих детей. Ау, товарищ Ковалев!

Только в 1990 году председатель Госкомгидромета СССР Ю. А. Израэль сообщил народным депутатам и экспертам: «Правительственная комиссия и оперативная группа Политбюро приняла решение о рассекречивании некоторых технических данных, которые в августе пошли в МАГАТЭ и были опубликованы. В частности, наша брошюрка была выдана на русском и английском языках». Где и каким тиражом она была выдана и кто ее читал? А на английском – кому? Шотландским овцам? В мае 1986 года финны уже выпустили для своих людей вторую брошюру «Внутренний доклад по радиационной ситуации в Финляндии. Май, 1986 года». По-фински. В ней – подробные рекомендации: как должен вести себя человек на зараженной территории, где и сколько можно гулять детям. Рекомендации фермерам, в каких районах и как пасти скот. Что есть и что пить.

У нас же, на Украине, только на десятый день по республиканскому телевидению выступил министр здравоохранения УССР А. Е. Романенко, который так советовал бороться с радиацией: «Не выезжать на природу, закрывать форточки и делать влажную уборку помещения». Лишь после 20 мая, то есть спустя почти месяц после аварии, вышло распоряжение для некоторых регионов: не пить свое молоко. Но зато вот какое замечательное беспокойство высказал наш Госкомгидромет СССР по поводу «грязного» молока… в Польше: «…Вопросы о запрещении потребления молока на территории Польши (наши предложения) – 0,1 миллирентген в час – об этом было сообщено Рыжкову». Трогательная забота о наших братьях-славянах из других стран, не так ли? Особенно если учесть, что высказана она была в то время, когда тысячи своих сограждан, живущих на сверхзагрязненных территориях (170–200 кюри на квадратный километр) продолжали попивать радиоактивное парное молоко. О них Рыжкову не было «предложений».

Парадоксально, но уже после I съезда народных депутатов СССР, когда многое стало известно, в средствах массовой информации на местах начался новый этап засекречивания. Уже безо всяких письменных инструкций. Вымарывались или просто скрывались фамилии хранителей чернобыльских тайн. У нас в Житомире, например, роль таких цензоров взяли на себя областные газета «Радянська Житомирщина» и радио.

В одном из выступлений на сходе жителей пораженных радиацией районов, на который собрались тысячи жертв Чернобыля и чиновничьего произвола, я публично предъявила счет первому секретарю обкома партии В. М. Кавуну за потерянное здоровье обманутых в зонах людей и засекречивание правды о последствиях аварии. Присутствовали там и журналисты из газеты «Радянська Житомирщина» и областного радио. Зная, что репортаж о событии готовит корреспондент Григорий Шевченко, зашла к нему с просьбой, чтобы он не вырезал из пленки эти мои слова. Григорий ответил, что репортаж готов, а слов моих нет. Так распорядился его начальник Петр Смоляр. Мне же Смоляр сказал, что в принципе он за то, чтобы дать мое выступление полностью, но, мол, уже поздно что-либо перемонтировать. И если я не против, то радио сделает это через несколько дней.

Шли дни, но радио молчало. Опять побывала у Смоляра. Петр Арсеньевич бесстрастно сообщил, что пленка с моим выступлением… в обкоме партии, мол, к нему там сделают комментарий. Согласилась и на это. Ведь для меня было важно, чтобы люди услышали (а в области – около полутора миллиона жителей), кто знал всю правду, но молчал, держал ее от них в секрете. Меня не пугал никакой комментарий. Но выступление в эфир не выпускали. Ни с комментарием, ни без него. Тогда я сделала официальный депутатский запрос председателю облтелерадиокомитета В. Я. Бойко. И получила потрясающий ответ: оказывается, это я сама попросила Смоляра, чтобы он отнес пленку с моим выступлением… в обком! В общем, первый секретарь был спасен. И на радио, и в газете «Радянська Житомирщина», которая эту часть встречи принципиально «не заметили».

Через некоторое время в Житомире состоялся большой экологический митинг. Говорили, конечно, о Чернобыле. Слово дали и мне. К тому времени, работая в Государственной экспертной комиссии по Чернобылю, я собрала немало документов, которые позволили, выступая, назвать некоторые конкретные фамилии тех руководителей республики и области, кто знал, но скрывал от народа правду о последствиях аварии. Публично, в присутствии двадцатитысячного митинга, попросила работающих там корреспондентов областной газеты напечатать это мое выступление. Увы…

Газету не столько интересовала беда, сколько ей надо было в который раз пнуть неугодных аппарату тогда кандидатов в народные депутаты Украины, моих бывших доверенных лиц, людей независимого суждения журналиста Якова Зайко и экономиста Виталия Мельничука. Это ведь куда как безопаснее, чем назвать обличенных властью партийных боссов. И ничего, собственно, удивительного в этом нет. Партийная печать всегда была и оставалась, несмотря ни на какие перестройки, приводным ремнем партийно-репрессивной машины, а ее журналисты в большинстве своем – «подручными партии». И можете быть уверены, они спали спокойно.

Мое выступление было напечатано в первом же номере независимой газеты «Голос», редактором которой стал народный депутат Украины Яков Зайко. (Кстати, ее первый номер вышел только тогда, когда в Житомире на площади Ленина перед обкомом партии собралось несколько тысяч граждан, с требованием снять арест с тиража газеты, наложенный на нее по указке партийного органа области.)

А первым официальным документом за всю постчернобыльскую жизнь, в котором прямо было сказано о действительно существующем режиме секретности последствий аварии, стала резолюция совместного заседания трех комитетов Верховного Совета СССР – по охране здоровья народа, по экологии и рациональному использованию ресурсов, по делам женщин, охране материнства и детства. Спустя три года после взрыва. В ней говорилось: «В течение первых двух лет после аварии обобщенная медицинская и дозиметрическая информация была закрытой». И сразу же давалось поручение: «Минздраву СССР и АМН СССР обеспечить гласность по радиационной обстановке во всех регионах, пострадавших от ЧАЭС, и снять грифы секретности и „ДСП“ (для служебного пользования. – А.Я. ) с материалов по общей заболеваемости в пострадавших регионах». Но и здесь, в этом важнейшем документе, есть серьезная неточность, которую, я уверена, удалось протащить депутатам от аппарата. Не два, а три года информация была тотально закрытой. Только накануне I съезда народных депутатов СССР, 24 мая 1989 года, было принято постановление правительства о том, чтобы кое-что рассекретить. Не сомневаюсь, это было сделано только из опасения праведного депутатского гнев, который мог возникнуть (и таки возник!) на съезде.

Пламя сбили, но угли тлели.