Четверо в каменном веке. Том 2

Глава 7 Забытый праздник

Кроме транспорта в ходе экспедиции требовалось где-то ночевать. И ночевать на морозе будут люди, привыкшие к городскому комфорту. При этом девушки беременны, а сам Михаил опасался застудить распоротый бок — кровообращение там нарушено и до пневмонии рукой подать.

Варианты диких народностей: чумы, яранги и прочие фигвамы, не прокатывали хотя бы по той причине, что семейство не имело нужных материалов. Ни войлока, ни правильно обработанных шкур. Перетаскивать и собирать подобную конструкцию тоже надо иметь силы.

По наблюдениям, последние дни температура упала до минус восемнадцати и на этом застыла. Можно рассчитывать, что столько и продержится ближайший месяц. Если соотносить с погодой той Земли, то самые лютые морозы должны наступить после зимнего солнцестояния. Вот до него и надо вернуться. А пока есть надежда, что температура не упадёт ниже двадцати. На неё и надо ориентироваться в планировании.

На счастье туристов, в семье имелась добротная двухместная палатка. Батя у геологов спи… Выменял, короче. Ещё в советское время. Плотная двойная брезентовая ткань должна неплохо сохранять тепло при небольшом морозе даже с минимальным отоплением. При длине и ширине чуть больше двух метров можно достаточно комфортно расположиться втроём. Тем более обнимашки никто не запрещал. Не с пацанами же спит, как в детстве. Вот тогда намёрзлись, опасаясь прижаться друг к другу и прослыть голубыми. На пол можно бросить пару шкур и одеяло из синтепона. Укрыться тоже синтетикой — и легко в перевозке, и тепло.

Вес палатки, конечно, запредельный для пешего похода — 18 кг. А с комплектом из стальных колышков и разборной рамы — больше двадцати. Михаил с семьёй несколько раз брал её в поход, а потом задолбались и купили простую синтетику. Укрывает летом от дождика и утренней росы — вот и ладно, зимой ведь в поход не собирались. Но сейчас тащить не на руках, можно почти не лимитировать вес.

— Получается, у нас две задачи.

Глава семьи любил порассуждать уже в постели. Кровь приливает к голове, и мозги перед сном начинают раскрепощаться. Иногда приходят интересные мысли.

— Первое: отопление. Нужна мини-буржуйка.

— А второе?

Судя по голосу, Ольга почти спала, но пока соображала.

— А второе, это сборка-разборка палатки. Не хочу каждый раз кидать её в снег. Наличие лапника не гарантировано. Хочется, чтобы под палаткой всегда было ровная твёрдая поверхность. И собирать её на морозе проблематично.

— Можно щит деревянный сделать, — сонно пробормотала Ира.

Михаил представил, как волочит бандуру со сторонами по 2,5 метра.

— Толстый щит замучаемся таскать, а тонкий не очень поможет.

— Зачем таскать? Зима же. Можно по снегу волочь.

— Волочь… Волочь… — Мужчину озарила идея. — Так можно же сразу санки сделать в виде щита!

Даже в темноте было заметно, как Ольга покачала головой.

— Ерунда. С такими санками мы нигде не развернёмся. Надо перетаскивать их через ручьи и торосы.

— Действительно… Ну, давайте спать. Может, к утру решение найдётся. Не зря же говорят: утро вечера мудрее. Вон сколько открытий сделано во сне.

— Ага, а самое главное — формула водки Менделееву приснилась. — Съязвила старшая жена.

— Ерунда. Приснилась ему периодическая таблица. Никак не водка. И открыл он не водку, а только идеальные пропорции воды и спирта, когда каждая молекула спирта окружена молекулами воды, и свободной воды не осталось. И пропорции эти не сорок градусов.

— А сколько?

— Не помню. То ли чуть больше, то ли чуть меньше. Округлили. Давай спать.

Что интересно, в полудрёме ему действительно привиделось решение. Пусть спорное, но оно подходило под все условия. Надо просто сделать двое санок и стыковать их на ночь. Разворачивать палатку, ночевать. А днём перекидывать половину груза на вторые сани и везти по отдельности.

Утром, прикинув габариты, Михаил приступил к работам.

На одни санки потребовалось всего один день. Мужчина сам не ожидал, что сумеет так быстро. Потом уже дошло: упор шёл на скорость и надёжность. Не на вес и не на экономию железа. Поэтому в ход пошли запасы гвоздей, саморезов, хороших досок и старый шкаф из чуланки. Доски он ещё наделает, но невозможно в кратчайшие сроки найти фанеру и такую идеально высушенную древесину. Но кое-какую оптимизацию конструкции он всё-таки провёл. Та же хорошо просушенная древесина, запас которой ещё оставался, и фанера от старой мебели. А также использование элементарных знаний сопромата.

На беговые лыжи рёбрами (привет, сопромат!) легли пять досок по метр-двадцать. Каждая разной ширины (высоты) — чтобы компенсировать кривизну лыж. Пришлось повозиться, но мужчине удалось получить горизонталь по всем верхним кромкам. Ничтоже сумняшеся Михаил прикрутил поперечины на железные уголки — по четыре на каждую, чтоб держалось со всех сторон. Теперь продольные балки. Пять штук, уже плашмя — трудновато сцепить две доски ребром. Можно, но сложно. И дольше в десятки раз. Использовать столько уголков для соединения стало жалко. Поэтому, аккуратно просверлив, он вколотил в каждое соединение гвоздь и прикрутил на саморез. Саморезы — чтобы не отрывалось. Гвозди — чтобы не происходил сдвиг вбок и не ломало саморезы. Немного подумав, мастер увеличил количество балок до девяти, расположив новые в промежутках.

Потом — бортики из самых широких досок. Получилось не слишком высоко, может, сантиметров на пять выше рамы, потому что половина доски оставалась ниже ватерлинии. Но зато эти борта сцепляли всю конструкцию в ещё одной плоскости. Все соединения бортов — и между собой, и с дном, и с поперечинами — скреплены железными уголками. Поверх рамы — щит из фанеры-тройки. Получился плоский и вытянутый короб, из-под которого не выглядывали даже кончики лыж — платформу пришлось делать немного длиннее, иначе не влезла бы палатка.

Теперь предстояло повторить конструкцию точь-в-точь. А в голове уже вертелись способы жёсткого соединения саней и крепления на них палатки. С этими мыслями он и уснул.

На следующий день Михаил проснулся со странным ощущением. Что-то зудело на краю сознания, как будто он забыл что-то. Что-то важное, хотя и неактуальное. Девушки ощущали его странное состояние, пытались растормошить, но он только отмахивался. А когда узнали причину хмурого настроения — наперебой начали предлагать варианты.

Перебрали этапы подготовки к экспедиции и вообще к зимовке. Корма, что для людей, что для животины заготовлены. В крайнем случае, можно сходить на охоту, да и лошадей предполагалось выпускать на выпас — для экономии запасов, чтобы на весну хватило. Девушки даже устроили очередной загул в постели. Как говориться, плохое настроение устраняется одним способом: надо зае…ся в кровати, а не помогает — зае…ся на работе.

Загул не задался: мужчина не мог отвлечься от зуда в голове, а девушки чувствовали, что он не обращает внимания на их прелести.

Чуть не переругавшись, вернулись к подготовке экспедиции. За день Михаил собрал вторые сани и даже подготовил крепление их между собой.

Собрались вечером за столом: доложить уже сделанное и установить очерёдность решения задач. Девушки обсуждали, что удобнее надеть в походе, а Михаил бездумно листал отрывной календарь. Очередной листок ворвался в мозг ярко-красным. Единственный цвет, кроме чёрного, который использовали при печати, оказался именно красный. И вот сейчас на рисунке почти не осталось места, кроме этого самого красного. Мужчина уставился на алый флаг. Взрыв воспоминаний: он, маленький, на плечах у папы плывёт по морю из красных флагов, флажков и воздушных шариков; гигантская фигура Ленина; залп сорокапяток на площади; он же, но уже в красном галстуке, в строе таких же пионеров…

— Алё, гараж! Орбита, Орбита! Это Земля, ответьте!

Слова лились где-то на периферии, не задевая сознание. Что-то мягкое коснулось губ, закрыло рот, не давая дышать. Михаил пришёл в себя и резко вздохнул, возвращая контроль над телом.

— О! Заколдованный лягух очнулся.

Прояснившимся сознанием он отметил наличие перед глазами двух любимых организмов, оценил и наряды сидящих перед ним жён.

— А чего это вы… топлесс?

— Да вот, некоторые заимели дурную привычку: пугать ни в чём неповинных девушек. — Хмыкнула старшая.

Ира пояснила:

— Ты уже полчаса сидишь и ни на что не реагируешь. Ольга тебя уже титьками по щекам отходила, а ты ноль реакции.

Михаил задумчиво оглядел жену. Та пожала плечиками и… Немного покраснела.

— О чём ты хоть задумался?

— Сейчас…

Он зарылся в записную книжку с таблицей старого и нового календарей.

— Точно! Вот!

И показал картинку с флагом, которая сбила его с панталыки.

— «День седьмого ноября — Красный день календаря!» — Вспомнила Ольга детский стишок.

— Вот именно!

— А чего так затупил?

Михаил смог только пожать плечами:

— Не знаю. Просто вспомнилось детство, как я ходил на демонстрации. Когда всё это казалось правильным, нужным. Что мы построим коммунизм.

— А теперь? Считаешь всё это неправильным и ненужным? — Спросила Ирина.

— Почему же? Считаю так же. По крайней мере, до сих пор считаю, что коммунизм — справедливый строй. Но у нас отобрали веру в будущее. В то, что мы придём к этому самому коммунизму. Почти тридцать лет после известных событий народ не жил, а выживал. Да и сейчас продолжает, наверно. А чем это кончится — мы никогда не узнаем.

— Но как же свобода слова и всё прочее?

— А что «прочее»? Нет, сначала о свободе слова. Гласность, хозрасчёт и ещё некоторые моменты — это отлично начато партией в Перестройку. Ну, так и пусть продолжалось бы. Были бы кооперативы, фермеры и прочее. И советский строй. Думали ведь, что новый НЭП будет… Тавтология, да-а-а…

Он махнул рукой:

— Так ведь нет — стоило ослабить поводок, как сначала порушили страну. Державу развалили. И в этом не Мишка «меченый» виноват, а «беспалый». А потом началось разбазаривание: тотальная приватизация, передача крупных предприятий в частные руки.

Михаил закашлялся, жадно глотнул компота из сушёных ягод.

— Вот в этом и вижу… Даже не ошибку — целенаправленную диверсию. Целая система, рассчитанная на взаимное производство между предприятиями по всей стране, оказалась похерена. Все предприятия внезапно стали частными. При этом владельцами стали не те, кто заинтересован в развитии этих предприятий, а какие-то левые люди. Планы реконструкции — побоку, потому что дорого. Уволить «лишних». Зарплату урезать и не платить по полгода. С уходом заинтересованных людей пропали и связи между предприятиями. И кто первый подсуетился? Правильно! Иностранный капитал. Им надо было всобачить свой товар, они и всобачили. Привыкли они работать быстрее. А наши всё телятся.

— Но ведь всем известно, что плановая экономика — тупик. Что в США, в Европе — рыночные отношение.

— Как эту сказку нам напели в конце восьмидесятых, так и верят. Где рыночные отношения? В США, где существует план госзакупок продовольствия у фермеров? И план дотаций некоторых производств, фермеров, опять же, школ. Всё как в Советском Союзе.

Ира нахмурилась.

— А репрессии? Уничтожено150 миллионов.

— Девочка моя, вот эту цифру больше не повторяй. Просто посчитаем, да? Ты математик, я математик. Я не помню точные цифры — склероз, однако. Но вот что запомнилось из одной статьи. По переписи 1913 года в Российской Империи проживало порядка 150 миллионов. Чуть больше или чуть меньше — не суть. По переписи… Она, кажется, в шестидесятом была — жило около 200 миллионов. Теперь скажи, сколько бабам надо было бы рожать, чтобы сначала могли это 150 миллионов грохнуть в тридцать восьмом, а потом снова нарастить до двухсот. При этом потери в Первую Мировую и Гражданскую сопоставимы с потерями в Великую Отечественную. То есть, надо добавить ещё около 50 миллионов в мертвецы.

Ирина немного зависла.

— Допустим, женщин половина…

— Уже неправильно. Не женщин — а женского пола. Среди них девочки и старухи.

— Не сбивай!.. Ладно, четверть от 150… Можно 160? Так быстрее.

— Можно! — Михаил великодушно махнул рукой, занятый компотом — горло снова пересохло.

— Сорок тысяч должны родить… По четыре ребёнка?

— А лучше пять. Все поголовно, без исключений. И всё это где-то до двадцатого года. Просто тогда после расстрелов в 1938 может не остаться взрослого населения. Не детей же расстреливали? А потом такой же подвиг повторит новое поколение женщин и родит по 4–5 детей в годы войны. Нормально, да?

Ирина нахмурилась — рушилась вся её картина жизни.

— Но по телевизору же говорили… И не кто попало, а из правительства.

— Что и бесит. Реальные цифры были известны ещё после первых исследований архивов — в конце восьмидесятых и начале девяностых. Но они слишком малы, это не выгодно дерм… нынешней власти. Тридцать лет планомерно топят хорошие воспоминания об СССР. Уже новое поколение выросло, которое априори считает, что социализм — плохо, а капитализм — единственно возможный экономический строй.

Ольга тоже решила поучаствовать:

— Но ведь репрессии были! Это ты отрицать не будешь?

— Не буду… Слушай, мать. Разговор пошёл такой… Специфический. Смазку бы. Для взаимопонимания.

— Решил напоить девочку, чтобы отрубилась и не спорила?

— Какое «напоить»? Вам нельзя. Компот свой пейте. А мне так слова лучше в голову приходят… Эх! — Он мечтательно закинул руки за голову. — Иметь бы возможность в молодые годы дерябнуть для смазки языка — я бы все устные экзамены сдавал на пять.

— Угу, школьнику-то дерябнуть. — Хмыкнула Ольга.

— Вот и я о чём. Нельзя. Да и не думал даже о таком. Впрочем, не буду сегодня. Чувствую, что твой компотик не хуже языки развязывает.

— Так были ведь репрессии? — Напомнила тему младшая.

— О том, что репрессий не было, говорить не буду. Были. Но ты как-то болезненно к этой теме подходишь…

— Прадеда у меня «раскулачили».

— Мда… Как понимаю, это именно он попал на Камчатку?

— Ну, да. Мама рассказывала, что из её дядек и тёток выжили только двое. Она и её сестра — тётя Глаша.

— Печально, конечно. Ты извини, если что. Я о вашей семье не хочу сказать плохого. Но есть определённые моменты…

Мужчина подвигал кружкой по столу, решаясь.

— Начну с лошади… Нет, начну с коровы. У нас в семье была корова. Одна! И от неё молока хватало не просто попить всем нам шестерым, но ещё делали сметану, творог, сыр. Не настоящий, плавленый, но всё же. Часть молока умудрялись продавать. За счёт этого как раз и прожили в «святые» девяностые.

Он поморщился.

— Вот тоже — кто придумал эту присказку «святые»? Урод моральный. Полный беспредел, передел власти, предприятия и бизнес переходили из рук в руки по праву сильного. Впрочем, я отвлёкся. Вот одна корова. Для очень большой семьи — пусть две или три. Это ладно, хотя нам на шестерых хватало. Но всё равно, на фоне общей коллективизации и усреднения доходов — непорядок, если кто-то начинает жить, как барин. Чувствуешь, какая волна у простых крестьян на такого? Меня вот бесят всякие богатенькие буратины.

— Давай про лошадь. — Перебила Ольга. — Что с ними-то не так? Почему за вторую лошадь могли раскулачить?

— Аналогия. Вот есть машина в семье… Хотя, так себе аналогия. Или норм? Другая аналогия. Есть в хозяйстве трактор. Универсальный. Ну, чтобы и поле вспахать, и груз везти, и покататься. Так вот. Одной лошади достаточно, чтобы вспахать земли на всю семью — успеют за отведённый природой период. Я не говорю об очень больших семьях. Там, по факту, жили уже взрослые сыновья со своими семьями. То есть, это несколько семей под одной крышей. А теперь посмотрим на ту ситуацию, когда у простой крестьянской семьи (до 10 человек) есть две лошади. Одна распахала всё. А вторая? Она будет простаивать? Нет. Это же она просто так жрёт корм и тратит время на своё обслуживание. А крестьяне — они такие, на ветер деньги не бросают. Её будут сдавать, будут где-то ещё использовать. Но последнее вряд ли. Достаточно подождать несколько дней, и первая лошадь освободится. Так зачем вторая? Да ни зачем. Только левый доход получать.

Он снова отпил из кружки.

— А теперь аналогия с автомобилем. Обычная семья имеет одно авто, и им этого хватает. Лишний автомобиль — это не более, чем понты. Ведь деньги жрёт на обслуживание, страховку, парковку и т. д. Так же и со вторым конём.

Ира переспросила:

— А про то, что одной лошади хватает для распашки земли на всю семью — это точно?

— Были выкладки с количеством земли на человека и объёмом работ лошади. Уже не помню детали. Получалось два-три дня на среднюю семью. Это в разы меньше, чем стоят сроки работ. Например, в нашем регионе недели две от момента, как просохнет земля и до первых дождей.

— А если заболеет?

— Кто? — Не понял Михаил.

— Да лошадь.

— При правильном уходе всё будет в порядке.

— Но ведь неправильно это. Человек работал, покупал на заработанное лошадь, а его раскулачивать.

В голосе Ирины чувствовалась обида.

— Это по капиталистическим меркам неправильно. А тогда строилось социалистическое государство, где должна была получиться коммуна на всю страну. Тоже утопизм. Но он был основой внутренней политики. А про раскулачивание… Хотите историю? Реальную.

— Давай.

— Все вы в курсе, что наш первый президент — с Урала. А кто его отец?

— Крестьянин? — Пожала плечами младшая.

— Отчасти верно. Дед у Ельцина кулак. Здесь, на Урале. Был репрессирован и переселён в 1930 году в другой район, но — не покидая Урал. А Николай Ельцин с семьёй, как сын кулака, переселён ещё в какой-то район, и тоже здесь, на Урале. Не помню кто куда. Но суть в том, что относительно недалеко. Это про то, как выселяли чёрти куда. А главное вот что. Уже через два года сын репрессированного кулака становится бригадиром. Уже расходится с представлением о жутких тридцатых. Потом его хватают на чём-то горячем и осуждают… А! Вспомнил. Антисоветская агитация. И что же происходит? Ярый антисоветчик получает бригаду и работает на прокладке канала. То ли Волга-Дон, то ли Москва-Волга. Тогда их много строили. Точно не Беломор. И опа — выходит досрочно. Поселяется у нас в Березниках. Или это позже? Ну, не суть. Живёт прилично, в каменном доме. Повторю: антисоветчик, сын кулака. Переходим к самому Б.Н. Внук кулака, сын зэка спокойно продвигается по партийной линии, получает высшее образование. И, в конце концов, становится главой государства. Прямая иллюстрация слов Сталина, что «дети за отцов не отвечают». Нормальная история?

— Но ведь репрессии были? И жертвы были. — Ира уже говорила с сомнением, но всё так же твёрдо.

— Всё было. Но что именно «было»? Что, по-твоему, «репрессия»?

— Ну, расстрел. Или зона.

— В том числе, но не обязательно. Репрессия — это ограничение в правах. Одна из мер — просто переселение. Про Ельциных я уже сказал. Кстати, в это же время десятки тысяч комсомольцев на добровольных началах отправлялись туда же — строить заводы, дороги, пахать целину и прочие подвиги. Зачастую репрессированные жили лучше добровольцев. Репрессированным обязаны были выделять жильё, а добровольцы пёрли без согласований. Жили в палатках. Всё на энтузиазме.

Снова смочил захрипевшее горло.

— А ещё в эти же списки репрессированных попадают такие категории, как запрет на посещение крупных городов. До революции, кстати, аналогичный запрет имелся. Тут коммунисты не оригинальны. То есть, подсчитывая статистику, эти горе-счетоводы откровенно мухлюют. Ставят полную цифру репрессий, рассчитывая на психологию. Люди ведь связывают это жуткое слово только с расстрелами и лагерями. И вторая махинация — складывают число заключённых по лагерям за каждый год. То есть, человек сидит десять лет — его десять раз посчитают. Ну, и в довесок. То, что никогда не услышишь от антисоветчиков. Это статистика сидящих в так называемых «цивилизованных» странах. А там цифры примерно одной категории.

Он допил очередную кружку компота и резко поднялся:

— Чур, я первый! Мальчики быстрее писают.

И усвистал. Девушки переглянулись: им тоже резко захотелось. Сорвались. Ира, как худенькая, проскользнула и даже почти успела раньше мужа.

Пока переминались у туалета, ожидая друг друга — молчали. Уже вернувшись, Михаил подвёл итог:

— Разбередили вы меня. Ещё в Перестройку мне казались неправильными все эти цифры. Но более-менее адекватные факты я нашёл недавно. Да и анализировать смог только в зрелые годы.

Он повернулся к девушке и взял за руку, пытаясь передать нежность.

— Ирочка, мне искренне жаль, что твоей семье пришлось такое пережить. Веришь?

Та неуверенно кивнула.

— Ты стала близким мне человеком. Твои переживания становятся моими. Но и дурацкая тяга к логике и правде… От неё ведь не избавишься. Простишь?

Теперь Ирина задумалась надолго:

— Давай, я позже скажу. Ты сейчас всё перевернул у меня в голове. Особенно про количество репрессированных. И почему я раньше не задумывалась про такой косяк. А сколько было реально? Ты помнишь цифры?

— Вроде, около четырёх миллионов.

— Ну, да. Тоже многовато. Но не сорок и не сто пятьдесят. Короче. Мне подумать надо. Я с краю лягу.

Она замолчала, понимая, что сморозила — она и так с краю лежит.

— То есть, пусть Оля посередине ляжет. Ты с одного края, а я с другого.

— О'кей. Хотя, после такого серьёзного разговора, я бы приставать не стал.

— Да ты одним присутствием сбиваешь меня с мыслей. Оля, ты согласна?

— Что с мыслей сбивает?

— И это тоже. Согласна, чтобы ты легла между нами?

— Согласна. Куда ж вас, таких политиков, деть?

Встала, прибирая на столе.

— Сейчас бы развеяться. А то какое-то настроение муторное. Но и веселиться не тянет.

Михаил не понял:

— Так ведь противоположность грусти — веселье.

— Да не грустное настроение, а муторное. Будто блевать тянет.

— Это понятно, беременная же.

— Сапегин, не нервируй меня!

Она снова присела, сложила голову на кулаки. Подкинулась:

— Вот, поняла — погрустить надо… Спой, что ли.

— О чём?

— О грустном, конечно.

Мужчина задумался.

— Есть одна. Грустная, но боевая, призывающая к борьбе. И в тему нашей экспедиции.

Он подпёр голову и тихо, почти неслышно, начал:

И уже громче:

Вся эта нервотрёпка с политическими разговорами, странное состояние после отповеди — всё рвалось наружу со словами песни. Он незаметно вытер набежавшую слезу.

Во второй раз припев исполняли все.

— Извините, — Ирина вытерла покрасневшие к концу песни глаза. — Ностальгия. Я вспомнила, как по пирсам бегала, на ржавые катера заглядывала.

— Не за что извиняться. — Ольга лёгким жестов встопорщила ей волосы. — Меня, ни разу не морячку, и то пробрало. А Мишка, вон, смотри, совсем раскис. Он же считай, со школы дома не был.

— Давайте ложиться, завтра много дел. — Михаил старался говорить ровно, чтобы не выдать дрожание в голосе.

Уже лёжа в постели, он подумал, что зря так раздухарился. Иришку обидел. Где он, и где та Россия, где тот СССР? Нет ничего. И будет ли — неизвестно. Просто обида за сгубленные мечты детства. А у неё — обида за предков. Правда, и у него — тоже за предков. Все у него служили и воевали не за «хруст французской булки», а за победу коммунизма. А что получилось? Тьфу! Раньше-то он продолжал отмечать праздник год за годом, несмотря на официальную отмену. Отмечал забытый праздник забытой страны. И наоборот — бесился от притянутого за уши «дня согласия и примирения». Но в дальнейшем придётся отмечать одному и по-тихому. Не хватало им здесь ещё и религиозно-политических войн. Главней всего погода в доме. Однозначно.

С этими сумбурными мыслями и уснул.

Пока в предыдущие дни мужчина возился с транспортом, женщины подготовили тару для соли: перебрали все полотняные мешочки, в которых когда-то бабушка хранила сухари и муку. Добавили к ним наперники — что-то вроде нижней наволочки из плотной ткани. Прострочили разъехавшиеся швы, пришили тесёмки. Для чего Михаилу пришлось перебирать забытую уже швейную машинку и менять электропривод обратно на ручку. Хорошо хоть, что не выкинул когда-то.

Потом внутрь полотняных мешков положили подходящие по размерам пакеты и мешки для мусора. Опустошили оба пакета для пакетов, но хватило. К такому сложному способу пришли после первого же обсуждения — ну, не выдерживает полиэтилен нагрузок, а ткань будет пропускать влагу. Вот пусть и работают на пару.

Начиная столярные работы, Михаил распорядился собрать всё для похода.

— Правило одно, — предупредил вождь. — Собираете вещи и продукты, пока можете поднять всё это на руках. Да, тянуть можно гораздо больше, но нам наверняка придётся перетаскивать через препятствия. А на обратном пути ещё и соль прибавится. Надеюсь, по крайней мере.

И всё-таки от правила пришлось отступать. Слишком много получалось: палатка со всеми причиндалами, шкуры и одеяла, запас одежды (вдруг промокнут), продукты. Печурка, опять же, сколько-то весит. Скрипнув зубами, глава семейства согласился.

— В крайнем случае, мы можем разгрузиться прямо на землю и перенести частями.

— Значит, у нас предел — это сколько утянем? Тогда давай ещё…

— Стоп! У меня ещё инструмент для ремонта саней и оружия. ЗИП обязателен! И само оружие с запасом стрел не всегда в руках будет.

Последними провели небольшие переделки в самой палатке. Для этого требовалось её собрать. А чтобы собранная палатка не мешала постройке саней, то сначала пришлось закончить с транспортом, и только потом подступились к палатке.

И вот началось. В комнате, при отсутствии мебели, вполне хватало места. Двое саней встали бок о бок, соединённые тремя поперечными жердями. Хватило бы и двух, но скаты палатки надо на что-то натягивать. Выставляющиеся наружу концы жердей вполне подходят. Второй этап — крепление дна. В раме по периметру палатки высверлили отверстия, куда можно с натягом запихнуть колышки. Далее — разборные трубчатые стойки. Здесь ничего сложного. Но, чтобы не мучиться с продольной растяжкой конька, Михаил придумал простые крепления, куда в тугую вставляется ещё одна жердь. Осталось ровно натянуть скаты. Теперь, уже зная нужные точки, Михаил вкрутил там анкерные крюки. Натягиваешь, завязываешь — и готово.

Собранная палатка странно смотрелась в помещении.

— Я историю одну вспомнил. Анекдот — в изначальном, истинном смысле этого слова. Короче, советская власть пришла на крайний север. Молодёжь, которая всегда требует перемен, ломанулась в города. Там совсем цивилизованными стали. Можно даже сказать — обрусели. Да-а-а…

— А дальше то что? — Не выдержала Ира.

— А дальше один такой молодой коряк пригласил мать пожить к себе. Приводит в квартиру: тепло, светло, вода есть, холодильник с продуктами, красота! И выделяет комнату: для тебя, мать.

— А-а-а! Я вспомнила! — Ирина заулыбалась.

— Тогда рассказывай сама.

— Да ладно! Извини, перебила.

— Не. Я серьёзно. Расскажи. Вдруг что-то поменялось.

— Например, ты про телевизор не сказал.

— А тогда с телевизорами туго было.

— Ну, ладно. — Ира села ровно, как прилежная ученица. — Приходит как-то сын домой, а квартира выстужена. Заходит в комнату матери, а там разгром. Полы разобраны и костёр из паркета сложен. А чтобы дым выходил — стёкла выбиты. А самое большое, что его поразило — яранга посреди комнаты.

— Яранга? — Не поняла Оля.

— Чум, вигвам. Это у коряков так называется.

— А! Поняла — яранга, значит… Мораль тоже понятна — закостенелость мышления.

— Ага. Вот и у нас.

Ира махнула рукой на занимающее всю комнату сооружение.

Михаил ещё раз обошёл жилище на полозьях. Покачал. Палатка заметно навалилась по продольной оси.

— Опаньки! Чего-то я не продумал…

Ольга потрясла над головой тросом от продольной растяжки.

— Это понятно, но как?

— А как обычно делали? Так же, как боковые.

— Но для этого надо отступить на пару метров. Неудобно такую дрыну таскать. Хотел же обойтись без втыкания в землю. Только к платформе привязывать.

— А зачем? Вот чего ты прицепился к этому способу?

Михаил пожал плечами.

— Чистота решения…

Ольга взбесилась от упёртости мужа.

— Ерунда твоя «чистота решения»! Даже эти жерди лишние. Просто вколотили бы растяжки в землю. Так даже надёжнее — ветром не унесёт если что.

— Поперечные жерди нужны! — Подала голос Ира. — Без них сани сложатся книжкой.

Старшая отступила:

— Хорошо, эти нужны. Но лучше приколачивать к земле. И вообще, навес всё равно нужно натягивать.

Действительно, у передних клапанов висел кусок брезента, мешая входить. В нормальной сборке он растягивался тросом от конька. Получался почти метровый навес.

Михаил успокаивающе поднял ладони перед собой.

— Ша! Решение такое: То, что сейчас сделано, оставляем. Так палатка собрана идеально. Главное ведь что? Чтобы скаты были идеально ровными, так они не протекут.

— Думаешь, ещё будет дождь? — Усомнилась Ольга.

Мужчина только пожал плечами.

— А чтобы не наклонялось, можно дополнительно натянуть верёвки по диагоналям. — Предложила Ира.

— Внутри, что ли? — Ольга с сомнением покачала головой. — Нам же постоянно мешать будет.

Михаил внёс дополнение:

— Тогда в верхней половине. Этого хватит для жёсткости. В полный рост там всё равно не разогнуться, а по центру нам хватит.

Через полчаса переделок он снова попробовал наклонить конструкцию. Получилось заметно жёстче. Правда, из-за разборной конструкции стоек, пришлось их укрепить деревом. Полностью заменить стойки нельзя — на концах у них специальные шпеньки и отверстия под аналогичные в днище и крыше палатки. Вот и пришлось прикручивать на хомуты.

Михаил хлопнул по натянутому до звона скату.

— Ну, что, господа-товарищи? Сегодня уже темнеет, завтра закончите?

— Давайте завтра, — согласилась старшая. — А сейчас спать.

— Чур, я в домике!

Иринка метнулась под брезентовую крышу. Сбрякали кости по фанере, прикрытой только брезентом.

— Уйййй! Надо что-то мягкое.

Такая детская непосредственность заставила непроизвольно рассмеяться. Остальных тоже потянуло почувствовать давно забытые ощущения, которые появлялись только в таких местах: в домике из накрытого простынёй стола или в штабе из картонных коробок.

— А, ну! Подвинься.

Первой с самым большим из одеял залезла Ольга. Ей вслед полетели подушки, а потом ещё пара одеял. Наконец, забрался глава семейства.

— Ну, что? На завтра планы самые радужные?

Михаил беспечно закинул ногу на ногу и дирижировал ею. Только что они закончили кувыркаться. Причём, в самом прямом смысле. По центру палатки проходили бортики саней, которые не давали нормально улечься. Приходилось либо кому-то спать на выпирающей деревяшке, либо одному с одной стороны, а двоим — с другой. Экспериментально выяснили, что удобнее всего, когда на одной стороне лежали Михаил с Ирой, а на другой — Оля. Так всем доставало места, и обе жены могли одновременно обнимать мужа, а не друг дружку.

— У тебя какие именно планы? Печку делать? — Уточнила Ольга.

— Да. Надо вместо этого окна вшить асбестовый коврик с дыркой для трубы. Я помню, за газовой плитой такой был. Насчёт печки уже есть задумка. Должна получиться небольшой и вполне безопасной. А вы?

— А мы придумали, что вот по этому краю надо тесёмки пришить. Будем на них шкуры привязывать, чтобы стены теплее были. Да и другие дела есть.

— Понятно. Значит, тоже на весь день. Уже третий получается.

— Ничего, — успокоила Ольга. — Спокойно соберёмся, спокойно сходим. А рвать жили в нашем положении вредно.

— Ну, тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи. — Ответили жёны в оба уха со стереоэффектом.

И, не сговариваясь, хихикнули.

Ночью в закрытой палатке стало душно. Михаил проснулся ещё в темноте, выполз, откидывая оба клапана и привязывая их к углам скатов. Девушек разбудил грохот отодвигаемой газовой плиты. Пока они вставали и умывались, муж вернулся с почищенным, но всё таким же чумазым асбестовым ковриком.

— Фу, Миша! А других нет?

Ольга поморщила нос.

— Этот единственный. Закоптился за печью, конечно, всякой дрянью. Но лучше так, чем спалить палатку.

— Ладно… — Женщина махнула рукой. — А плита?

— Сейчас покажу.

Он с гордостью и привёл подруг в дальний угол сарайки к керамической трубе-двухсотке.

— И что? Это просто труба. Причём, очень грязная.

Ольга брезгливо покачала её двумя пальчиками.

— Если не ошибаюсь, её сняли с канализации, а твой дед утащил.

— Угу. Обожгу — вся грязь осыплется. Есть ещё кое-что.

Он пнул такой же древний керамический тройник под эту трубу.

— Получается неплохо. Отрезаю трубу примерно на двадцать сантиметров выше раструба. Этого достаточно для печки, когда сверху сядет тройник. На него идеально укладываются кольца от конфорки. Отрезанная труба уходит за борт.

Ольга внимательнее оглядела трубу. В основной части та имела наружный диаметр около двадцати сантиметров. А в районе раструба — все двадцать пять. И высота печурки получается около полуметра.

— Осталось решить два вопроса, — выдала Ирина свои размышления. — На чём будет стоять печь? И как её закрепить, чтобы труба не перешивала?

— Стоять будет в этой старой кастрюле на паре кирпичей. Сама кастрюля — на асбестовом коврике.

— А труба?

— А труба повиснет на стенке палатки. Тоже на асбесте. Не так уж много она весит — должно выдержать.

— Ну, и замечательно. — Вынесла вердикт Ольга. — Молодец. Расцеловать тебя, что ли?

— И что мешает?

— В принципе, ничего…

Жена потянулась к его щеке.

— И я! И я! — Ира подскочила с другой стороны и тоже чмокнула.

— Ты уже не обижаешься на меня?

Настроение Ирины резко ушло вниз.

— Давай не будем об этом. Ты просто не вспоминай. И я не буду. Будто того разговора не было.

— Хорошо. Прости.

— Всё! Забыли.

Ольга только вздохнула: сущий ребёнок. Как она детей воспитывать будет?

— Ты отопление сегодня топить будешь? — Перевела разговор старшая жена. Может, тема печки навеяла мысли.

— Отопление? — Михаил замер, о чём-то соображая. — Хорошо, что вспомнили сейчас! Не хотелось бы бегать потом, после бани. Согласны, что сегодня надо помыться перед выходом?

— Согласны, конечно.

— А отопление надо слить. Совсем забыл об этом.

Михаил убежал в подвал.

— Зачем сливать? — Не поняла Ира.

Ольга удивлённо повернулась к девушке.

— Ты же физику должна помнить лучше меня. Что происходит с водой при превращении в лёд?

Ирина рассмеялась.

— Вот это я умудрилась, так умудрилась! Забыть элементарные вещи.

— Склероз, он такой. От возраста не зависит.

— Ага!

В этот момент появился Михаил, потрясая концом… Ира снова рассмеялась — от неожиданной ассоциации. Намекающий жест Ольге — и вот уже обе хихикают.

— Вы там долго ржать будете? Надо быстро размотать, пока на морозе не застыл.

Слова вызвали откровенный хохот.

Потом успокоились, поняли, что ошиблись. Оказывается, то, что они приняли за… Короче, это был конец шланга. Смутившись, девушки бросились помогать. Через пару минут пресловутый конец валялся в канаве, уходящей за пределы участка. Михаил присоединил шланг к выходному крану системы.

— Ну, поехали!

Поднялись наверх. Минут через десять мерная трубка в расширительном бачке опустела. Михаил принялся периодически простукивать ведущую к бачку трубу, пытаясь определить высоту воды.

— Вроде ниже уровня батарей. Вы открывайте там, где обычные краны, а я пойду пробки скручивать.

Вооружившись инструментом, он побрёл от батареи к батарее, впуская воздух внутрь системы. Наконец, вода из шланга перестала течь. Тщательно продув, медленно затащили его в подвал: шланг уже застыл на холоде, несмотря на тёплую воду из отопления, и плохо гнулся.

Михаил потёр руки:

— Вот теперь можно в баню.

— Ура! В баню! — Подхватила Ира.

— Какая баня? Ты же печку не сделал. Я смотрю, у всех склероз начался?

— Я имел в виду: можно идти в баню, чтобы затапливать.

Мужчина попытался отмазаться от ошибки.

— Ага, так я и поверила. Иди, печь делай. А баню мы протопим.

Пришлось Михаилу вкалывать дальше. Впрочем, такая работа ему нравилась. Через час все детали печи были готовы. Ещё через час, крепко примотав кусок асбестового коврика к трубе и поставив печь на место, он начал пришивать теплоизоляционную заплату к стене палатки.

Вечером, уже по темноте, сходили в баню.

— Вот и всё. Завтра в поход. Воду везде слили?

— Да, из умывальника тоже. — Ответила Ольга.