Чингиз Айтматов

ПО ЖИЗНИ, НЕ ПО ФРЕЙДУ: Песнь о неубитой любви

За свою долгую жизнь Чингиз Айтматов пережил немало самых разных испытаний, оказавших влияние на его взгляды. Было время, когда он восхищался достижениями советской власти, коммунистами, не раз принимался воспевать простого труженика, колхозника, железнодорожного рабочего, состоявшего членом партии. А потом наступала пора разочарования в этой власти, в её идеологии, когда он восставал вначале скрыто, намёками, на языке зашифрованных символов, а далее открыто — против советской автократии, особенно Сталина. И всё же в нём всегда оставалось что-то от сына убеждённого коммуниста, проводника идей коммунизма, каким действительно, а не просто на словах, был его отец Торекул Айтматов.

Тем не менее трудно найти во всей киргизской литературе другого писателя, в чьей личной, семейной истории столь же наглядно отразилась бы вся сложная драма развития СССР от становления до развала. В творчестве Айтматова, как в фокусе, запечатлелась эта сложная и в то же время великая история страны, её слёзы и радости, иллюзии и разочарования, её важнейшие вехи и периоды, и, наконец, трагический, внезапный конец. Пережитое лично, пережитое семьёй, пропущенное через ум и сердце отразилось в произведениях, завоевавших широкую известность и вошедших в историю мировой литературы XX века.

Чингиз с малых лет безоглядно верил в советскую власть. Сочувственно относился к ней и в зрелые годы, хотя мощная творческая интуиция позволяла ему ещё в «Прощай, Гульсары!» (1966 год) ставить трудные вопросы и выносить весьма суровые вердикты. Чего стоит выброшенный за борт, сокрушённый морально и опустошённый духовно, всеми забытый старый коммунист Танабай, всё время мечтавший о мировой революции, но завершивший свой путь в полном одиночестве? А его оскоплённый, мучительно умирающий иноходец, этот «человекоконь», кентавр — образно-психологический двойник Танабая?

Известно высказывание Айтматова о том, что в повести «Первый учитель» он хотел выразить своё понимание образа коммуниста, а также эстетики соцреализма. Да только это понимание оказалось соизмеримым благополучно забытой концепции «положительного героя» и на деле отличалось от уже обновлённых эстетических критериев.

Дюйшен и Алтынай, главные герои этой повести, предстают в финале людьми душевно израненными, психологически измотанными. Алтынай, росшая круглой сиротой в чужом доме, усилиями и самоотверженностью своего учителя Дюйшена получает хорошее образование, достигает немалого в своей жизни, становится академиком. Да, успех есть, а счастья как не было, так и нет. Приходится разлучиться с любимым человеком, каким навсегда остаётся первый учитель, и эта разлука омрачает её жизнь, трагически ломает судьбу. Почему всё так устроено в жизни, почему счастье человеческое так труднодостижимо? Или его не существует вовсе? И что значит память человеческая, память нравственная? Айтматов задаётся этими вопросами, но не даёт ответа, во всяком случае прямого и однозначного. Не даёт и не даст, хотя вопрошать будет всю жизнь. Да и откуда ему взяться? У «проклятых вопросов» ответов нет.

Повесть возвращает нас в далёкие 1920-е годы, когда киргизское село только пробуждалось от вековой безграмотности и темноты. Поэтому стремление к свету, идея просвещения волнует ум первого в своём селе учителя Дюйшена. Этот киргизский Прометей зажигает в глуши огонь, обращаясь к сородичам с такими словами:

« Так вот комсомол послал меня учить ваших детей. А для этого нам нужно какое-нибудь помещение. Я думаю устроить школу, с вашей помощью, конечно, вон в той старой конюшне, что стоит на бугре. Что скажете на это, земляки ?

Люди засмеялись, как бы прикидывая в уме, куда он гнёт, этот пришлый? Молчание прервал Сатымкул-спорщик, прозванный так за свою несговорчивость.

— Ты постой, парень, — проговорил Сатымкул, прищуривая глаз, словно бы прицеливаясь. — Ты лучше скажи, зачем она нам, школа ?

— Как зачем ? — растерялся Дюйшен.

— А верно ведь! — подхватил кто-то из толпы.

И все разом зашевелились, зашумели.

Кровь схлынула с лица Дюйшена. Обрывая дрожащими пальцами крючки шинели, он вытащил из кармана гимнастёрки лист бумаги, сложенный вчетверо и, торопливо развернув его, поднял над головой:

— Значит, вы против этой бумаги, где сказано об учении детей, где поставлена печать Советской власти? А кто вам дал землю, воду, кто дал вам волю ? Ну, кто против законов Советской власти, кто ? Отвечай!

Он выкрикнул слово “отвечай ” с такой звенящей, гневной силой, что оно, как пуля, прорезало теплынь осенней тиши и, словно выстрел, отозвалось коротким эхом в скалах. Никто не проронил ни слова. Люди молчали, понурив головы».

В этом своём фанатизме Дюйшен трогательно-смешон, когда он с вязанкой курая на спине тащится к заброшенной конюшне, и одновременно героически-монументален. Для Айтматова Дюйшен — эпический герой и одновременно мученик, своеобразный киргизский Дон-Кихот, каким он выглядит, когда голодный и окружённый стеной непонимания пытается растолковать сельчанам амбициозные просветительские планы социализма.

Любовь и моральный долг, преданность и одиночество, бремя всевозможных предрассудков, условностей, отягощающее жизнь людей, — вот содержательная сторона этой самой историчной повести киргизского писателя. Историчной в том смысле, что ни одно произведение Чингиза Айтматова не насыщено столь же плотно, как «Первый учитель», суровой, предельно натуральной материей тех лет. В то же время грустная история любви Дюйшена и Алтынай стала как бы продолжением истории Сейита и Джамили, только в зеркальном отражении. И, быть может, именно в этом повествовании окончательно оформилось то, что стало как бы перманентной философской, мировоззренческой доминантой произведений киргизского мастера — глубокий трагизм, ощущение вечной дисгармонии бытия, мировая скорбь.

«Первый учитель» — рассказ о реальных событиях, случившихся в реальное время в реальном месте. И вместе с тем это философское раздумье над вечными темами счастья, долга и, более того, самого смысла жизни. История Дюйшена — это история покинутого человека, быть может, история забытого подвижничества. Но главное — история несчастной любви. История о том, как два человека нашли друг друга, нашли навсегда, но социум, обстоятельства никак не благоприятствовали тому, чтобы они были вместе. Это стало их трагедией.

Повесть Айтматова, при всём своём лаконизме и бесхитростности сюжета, чрезвычайно многослойна.

Кто для Алтынай её первый учитель? Спаситель, благодетель, первая любовь? Когда к ней, круглой сироте, собирающей кизяк, с открытой душой и улыбкой обращается Дюйшен и приглашает её учиться в его «конюшне»-школе — он для неё старший товарищ и просто славный человек. Это один уровень отношений. Затем он добивается того, чтобы её отпустили, она поступает в школу, и тогда Дюйшен уже не просто первый учитель, но едва ли не идеал личности. Для любви пока места нет, это табу, это воспрещено моралью и культурой.

Но далее по ходу повествования дорогой учитель из наставника и носителя знания превращается в кого-то вроде старшего брата, а затем и в красивого молодого мужчину. Наиболее остро этот сдвиг ощущается, когда Дюйшен, не дающий против воли отдать замуж Алтынай, становится жертвой свирепого избиения. Тут он предстаёт рыцарем, настоящим джигитом. Наконец, он — спаситель, вызволяющий её из рук насильника-мужа.

Исключительным драматизмом и глубокой символикой насыщен эпизод, в котором несчастную Алтынай, обесчещенную и оболганную, Дюйшен оставляет у небольшого водопада — привести себя в порядок:

«— Алтынай, я не сумел уберечь тебя, прости меня, — сказал он. А потом взял мою руку и поднёс к своей щеке. — Но если ты даже простишь меня, я сам никогда не прощу себе этого...

Я зарыдала и припала к гриве коня. А Дюйшен стоял рядом, молча гладил мои волосы и ждал, пока я наплачусь.

— Успокойся, Алтынай, поедем, — сказал он наконец. — Послушай, что я тебе расскажу. Третьего дня я был в волости. Ты поедешь учиться в город. Ты слышишь?

Когда мы остановились у звонкой светлой речушки, Дюйшен сказал:

— Сойди с коня, Алтынай, умойся. — Он достал из кармана кусочек мыла. — На, Алтынай, не жалей. И забудь обо всём, что было, и никогда не вспоминай об этом. Выкупайся, Алтынай, легче станет. Ладно?»

Наверное, поклонник Фрейда нашёл бы в этой сцене, как и во всей повести, массу скрытых намёков. Но Айтматову-художнику, если уж говорить о культурных ассоциациях, куда ближе Хемингуэй с его эстетикой «айсберга», когда ограничиваясь лаконичными штрихами, многое опускаешь в расчёте на воображение читателя. Так и строится рассказ об отношениях между учителем и ученицей. Безусловно, их связывают глубокие чувства, но вслух о том не говорится ни слова. Называются эти чувства любовью и любовь эта трагична, ибо слишком много было на их пути различных преград и запретов: учитель и ученица, национальные предрассудки, насильно выданная замуж женщина, поруганная девственница и многое иное.

Таким образом бытовая история вырастает под пером Айтматова до уровня высокой трагедии. Да, Алтынай действительно спасена, её не постигла участь тысяч несчастных сирот, так ничего не добившихся в жизни. Она получила хорошее образование, стала видным в стране человеком, но неизбывная печаль на сердце осталась. И, прощаясь на железнодорожной станции, откуда она держала путь в Ташкент, Алтынай говорит Дюйшену: «Поезд миновал туннель, вышел на прямую и, набирая скорость, понёс меня по равнинам казахской степи и к новой жизни...

Прощай, учитель, прощай моя первая школа, прощай, детство, прощай моя первая, никому не высказанная любовь...»

Между тем к революционной тематике, к тематике просветительской киргизская литература обращалась задолго до появления в ней Чингиза Айтматова. Можно привести целый ряд произведений, действие которых происходит в 1920-е годы — их принято называть периодом культурной революции в Киргизии. Время коллективизации, ликвидации неграмотности, эмансипации весьма успешно описывается в литературе довоенных лет. Достаточно назвать такие книги, как «Темир» и «Среди гор» Т. Сыдыкбекова, «Каныбек» К. Джантошева, поэму «Своими глазами» А. Токомбаева, «Долину Курмана» К. Баялинова. Иное дело, что сама эстетика творчества этих и других писателей той поры отличалась явным схематизмом. Как правило, главный герой представал в образе либо батыра-богатыря (как, например, тот же Каныбек из одноимённого романа К. Джантошева), либо жертвы тягот текущей действительности. Таков, к примеру, Самтыр из романа Т. Сыдыкбекова «Среди гор». Образ Самтыра, первого «маленького человека» в киргизской литературе, порой смешон, иногда трогателен в своей наивной непосредственности, но начисто лишён какой бы то ни было индивидуальности. Словом, это был социалистический реализм в его канонической форме.

Нет смысла вдаваться в рассуждения об этом основном «методе» советской литературы, достаточно сказать лишь, что поколение, бесспорным лидером которого в Киргизии стал Чингиз Айтматов, коренным образом трансформировало эту нормативную эстетику. Повесть «Первый учитель» свидетельствует об этом самым красноречивым образом.

Оказалось, что и о «настоящих коммунистах» (как единодушно охарактеризовали Дюйшена местные критики) можно писать страстно и проникновенно. Характерно и то, что почти все критики как Киргизии, так и далеко за её пределами увидели в новом произведении автора повествование о трудных делах просвещения, о заслугах советской власти перед ранее отсталыми народами. Вскоре Андрей Кончаловский снял по нему фильм, который имел большой зрительский успех. На него откликнулся сам Жан-Поль Сартр. Но мало кто из доброжелателей повести обратил внимание на то, что судьба коммунистов-первопроходцев представлена в ней как историческая драма, даже трагедия. Примечательно и то, что в «Первом учителе» Айтматов впервые затронул тему, которая станет для него впоследствии стержневой, — тему памяти. Памяти исторической и памяти сердца.

Современники первой публикации повести — читатели и критики начала 1960-х — уловили в ней прежде всего публицистические ноты — призыв к новым поколениям выполнить свой моральный долг перед теми, кто в неимоверно трудных условиях, ценой огромных жертв закладывал основы новой жизни.

Что ж, в таком прочтении была своя правда — первостроителям действительно было чем гордиться, и далеко не в последнюю очередь новой и весьма эффективной системой образования. И автор тоже отдавал ей должное. Но уже тогда Айтматова беспокоило историческое беспамятство, некий нравственный ущерб, коренящийся в самих основах системы. Понадобилось время, чтобы угол зрения на повесть существенно изменился. Историю, случившуюся много лет назад, прочитали как трагедию, оставившую «сплошные рубцы» на сердце и сломавшую судьбы людей.

Произошло это в перестроечные годы, когда в читательском восприятии тема повести отодвинулась на задний план, превратилась в фоновую величину, а на авансцену вышла символическая судьба двух людей — Алтынай и Дюйшена, их жизненная драма, заключающаяся в том, что в борьбе за социальные права они потеряли личное, человеческое счастье.