Чингиз Айтматов

АЙТМАТОВ И ЭПОС «МАНАС»

В одном из своих интервью «Литературной газете» Чингиз Айтматов признавался, что плачет, когда читает «Манас». На вопрос: «Значит, “Манас” и сейчас жив и продолжает волновать современных киргизов?» — знаменитый писатель ответил: «Если живы мои слёзы, то жив, наверное, и наш эпос». А однажды сравнил «Манас» с Библией, назвал его вершиной национального духа. В одной беседе с автором этих строк он сказал, что в эпосе воплощена, не больше и не меньше, киргизская национальная идея.

Действительно, «Манас» с его феерической чередой героических деяний и человеческих трагедий, описанных с мощной художественной силой, не только всемирного значения памятник культуры и духа, но произведение живое и современное. «Манас» для киргизов — пророческое слово, в котором закодировано нечто такое, что и сейчас поражает своей глубиной и актуальностью содержания.

В первые же годы суверенитета, в самую трудную пору реформ, когда остро встал вопрос о национальном единстве всех киргизстанцев, в том числе самих киргизов, о «Манасе», следом за Айтматовым, вспомнили и все мы. Стало как-то пронзительно ясно, что в основе идеологического строительства независимого Киргизстана должны лежать великие свободолюбивые, интеграционные идеи старинного эпоса, идеи всеобщего единения и братства. Вспомнили и о жарких спорах о времени создания «Манаса», о его историческом возрасте. Вспомнили о крайне противоречивом отношении советской власти к великому национальному наследию киргизов, о том, что практически все, кто так или иначе имел отношение к изданию эпоса, его переводу на русский язык, его популяризации, не избежали молоха сталинских репрессий и были либо расстреляны, либо отправлены в тюрьму. Не было забыто и то, что именно «Манас» способствовал подъёму духа народа. Когда Германия напала на СССР, воины-киргизы вспомнили о великих предках.

И вот интересная тема — воздействие великого киргизского эпоса на художественное сознание автора «Когда падают горы (Вечная невеста)». Исследователи спорят, откуда у Айтматова эти мотивы античного рока, предощущение «конца света», этот, говоря по Фрейду, инстинкт смерти, ощущение безысходности, в то же время такой мощный всепобеждающий пафос жизни? Да, это он сказал: «За всё в жизни есть расплата, как за жизнь есть расплата смертью». Мысль о смерти его преследовала издавна, будоражила пламенную, глубоко израненную с детства душу и никогда не покидала; мощный порыв к жизни сосуществовал с инстинктом смерти, обострённым чувством конечности века человеческого.

Многие, возможно, не согласятся, но я глубоко убеждён, что истоки подобного мироотношения лежат в нашей национальной культуре, сформированной, в свою очередь, сложной и в общем-то трагической историей; они лежат в «Манасе». Это не столько героический эпос, как мы привыкли его называть, сколько трагическое сказание о подвижнической борьбе и смерти Манаса Великодушного, чья семья спаслась от полного истребления самими же киргизами бегством в Бухару, и чья династия, Семетей и сын Сейтек, повторила тот же путь героического подъёма и столь же трагического падения, что и сам Манас, основатель объединённых, соборных киргизов.

Я это называю Большой парадигмой «Манаса», которая составляет идейно-сюжетную доминанту эпоса. Параллель здесь, быть может, не очень уместна, но не стоит забывать, что и семейство Айтматовых также спаслось бегством, покинув Москву и укрывшись в глухой киргизской деревне, где чудом и выжило. Эта парадигма как будто подтверждена и нашей новейшей историей, периодом суверенитета, двухкратным ярким всполохом надежд, всколыхнувшим народные массы, и их крушением.

Ну а если бросить даже беглый взгляд на всех тех великих киргизов, чьи имена у всех на устах, мы услышим столько арманов, кошоков, трагических мотивов, что в ушах звенит. Я это называю неизбывной киргизской грустью, которая была и осталась стержнем нашего национального самосознания, нашей устной литературы, да и письменной тоже. Таков и великий Токтогул, таковы все знаменитые заманисты от Арстанбека до Ысака Шайбекова, включая Калыгула-прорицателя, таково большинство наших малых эпосов («Курманбек», «Кожоджаш», «Эр Табылды», «Эр Тоштюк»), Впрочем, киргизская грусть — достаточно серьёзная тема и о ней нужно рассуждать отдельно и в пределах другого повествования.

История киргизской литературы XX века со всей красноречивостью свидетельствует: эпос «Манас» всегда оказывался в центре внимания, как только киргизский народ переживал очередной поворотный период в своём развитии. Да, «Манас» духовно поддерживал киргизов и в лучшие, и в худшие дни. Так было в 1920—1930-е годы XX века, когда страна от кочевой и полукочевой жизни переходила к оседлости, когда происходили непростые процессы национальной самоидентификации уже под властью Советов. Так было в годы войны 1941—1945 годов, когда киргизстанцы сражались с немецкими захватчиками, когда отвагу и смелость многие черпали из великого эпоса. Так получилось и в исторический период становления и развития национальной государственности в 1990-х годах XX века, в труднейший период социально-политического перелома.

Образ Манаса Великодушного действительно стал в те дни мощной духовной опорой, заставлял думать о стране, единстве народа, дружбе между народами.

Чингиз Айтматов практически всю жизнь размышлял о великом киргизском эпосе. Его хрестоматийно известная статья «Манас» — сияющая вершина национального духа киргизов» по сей день остаётся одной из самых глубоких работ. Главная мысль в ней заключалась в том, что «Манас» кроме всего прочего — это главный вклад киргизов в сокровищницу мировой культуры. Он всегда подчёркивал, что если бы в «Манасе» не было заключено живое содержание для тех, кто его хранил, слушал и переживал, эпос едва ли смог бы дойти до наших дней в таком полнозвучном и многовариантном виде. Анализируя его высказывания и статьи об эпосе, приходишь к выводу, что грандиозное сказание — это и тайна, в которой закодированы историческая судьба и путь киргизов, и открытый текст. В «Манасе» оказалась зашифрованной наша многовековая историческая жизнь, да и сокрыта некоторая тайна, обнаруживаемая только при внимательном и вдумчивом чтении. Чтобы это понять, нужно вернуться к тому, о чём повествует эпос с таким колоссальным подъёмом и неизбывным надрывом.

Вспомним содержание героического эпоса. Это повествование о борьбе народа, к которому принадлежал Манас, с китайцами и калмыками за свои земли и свободу, а также о переселении киргизов из Алтая на земли современного Киргизстана. В заключительных эпизодах грандиозного поэтического сказания описаны так называемый Великий поход против китайцев, потрясающие батальные сцены, а также гибель Манаса и его легендарных сподвижников на поле сражения и последовавшая за ней длительная деградация киргизского народа. Потрясают сцены гибели героев, тайные похороны Манаса в неприступных горах Ала-тоо, бегство его матери и жены с шестимесячным сыном Семетеем из легендарного Таласа, где обосновалась ханская орда основателя рода киргизского. Поведано всё это с колоссальной художественной силой и глубоким трагизмом. Такой трагизм можно встретить разве что в «Реквиеме» Моцарта или в похоронном марше знаменитой Героической симфонии Бетховена. Поэтому нетрудно представить плачущего при чтении эпоса Чингиза Айтматова...

Суть «Манаса» лучше всего отражена в его кольцевом сюжете, в той модели понимания истории как бесконечной череды жизни и смерти, рождения и гибели. Киргизский эпос, охватывающий героические деяния и гибель целых поколений людей, отличающийся огромной плотностью событий, происшествий, человеческих чувств, возвышенной любви, является наиболее широким отражением исторического опыта и художественной фантазии киргизского народа. Именно эта сторона эпоса более всего и привлекала Айтматова, который примерно в том же духе размышлял об истории, о человеческой судьбе, смене поколений.

И вообще трагизм его мировоззрения следует объяснять тем сильным влиянием, которое на него оказало раннее приобщение к «Манасу». Одним из его кумиров в Киргизстане был великий сказитель эпоса Саякбай Каралаев. Айтматов с ним одно время жил по соседству, потом ездил вместе в Москву, за границу, и где бы ни выступали они, писатель пояснял аудитории суть сказительского искусства, не скрывая при этом восхищения гениальным даром Каралаева, который в своём исполнении доводил эпос до поистине шекспировского уровня страстей. На торжествах по случаю 1000-летия «Манаса» Чингиз Айтматов выступил с докладом, в котором он ещё раз вслух размышлял об этом грандиозном творении народного гения.

По его мысли, после гибели Манаса, его наследников и идейных последователей киргизы так и не смогли в течение длительного времени реально объединиться, сохранить государственность, обеспечить преемственность исторического развития. Причиной тому стала новая реальность, с которой переселившиеся с Алтая киргизы столкнулись ещё в древности. Обширный, не рассечённый на изолированные территории высокими горами Алтай и южная Сибирь — историческая родина киргизов — благоприятствовали их государственному и этническому единству. Живые связи между людьми осуществлялись легко и этногенез киргизов происходил на благодатной почве.

Но сложные географические условия Тянь-Шаньских гор и Памиро-Алая, куда переселились исторические киргизы, своими жёстко поделёнными на изолированные территории высокими горными хребтами, затруднявшими налаживание устойчивых связей между племенами и мелкими ханствами, не всегда позволяли жить во взаимосвязанном сообществе. Идея единого государства, да и в целом дальнейший этнический политогенез киргизов оказались в наименее выгодных для этого условиях.

Конечно, строго говоря, «Манас» — это явление художественное, и искать в нём рецепты для нынешней нашей жизни по меньшей мере наивно. Об этом говорил и Айтматов. Но именно в годы независимости, после 1000-летия «Манаса», стало ясно, что в этом гениальном эпосе кроме чистой литературы и высокой поэзии скрыт некий смысловой пласт, этнокультурный код, привнесённый временем и его сказителями, которые пытались хотя бы косвенно повлиять на киргизов и их правителей. В этом смысле эпос оказался неким национальным духовным завещанием, пророческим предупреждением, пренебрежение которым чревато самыми плачевными последствиями для киргизского народа, его единства, духовного здоровья, сохранения национальной государственности.

Поэтому айтматовская мысль о том, что «Манас» в определённом смысле и есть киргизская народная идея о сбережении и защите нашей земли от внешних врагов, от внутренних распрей, представляется в высшей степени плодотворной. Действительно, смысловой пласт, язык метафор и многозначных силлогизмов эпоса невольно наталкивают на размышления о жизни и судьбе древних киргизов, заставляя глубоко задуматься и о путях развития современного киргизского общества, нашей государственности. При высокой роли киргизской национальной элиты статус современной национальной государственности достался нам в конце XX века во многом по воле судьбы. Но когда застарелые болезни вновь дают о себе знать, когда возникают рецидивы регионализма и трайбализма, которые открыто поощряются политиками-популистами, поневоле задумываешься о прошлом, о пророчествах, заключённых в таких нетленных хранилищах национального духа и исторического опыта, как «Манас», а также других великих и малых эпосах, легендах и мифах.

Новые поколения киргизов наизусть знают семь заветов Манаса, и это не может не радовать. Но факт состоит и в том, что суверенный Киргизстан дважды пережил государственный переворот, дважды мы столкнулись с межэтническими конфликтами, которые унесли сотни жизней. Нет никакой гарантии, что всё это не повторится вновь. Отсюда и вопрос: читаем ли мы «Манас» правильно и сможем ли извлечь уроки из собственной истории, чтобы страна смогла занять достойное место в мировом сообществе?

Это очень большой вопрос. У него, заметим, почти тысячелетний возраст. Им задавались ещё во времена Манаса, а после — все наши более или менее мыслящие предки. Этим вопросом задавались, когда отмечали 1000-летие великого эпоса. Этим вопросом задавался и Чингиз Айтматов, когда размышлял о нём.