Что там, за поворотом?

ГЛАВА ПЯТАЯ, или Гимн одиночеству

Присмотритесь, пожалуйста, повнимательнее к нашей жизни. И вы обязательно обнаружите вот что. Во-первых, если сравнить нас с людьми, например, девятнадцатого века, то уж больно мы суетливые: все спешим куда-то, опаздываем, книги читаем на бегу, не успеваем поднять голову, чтобы посмотреть на небо — что там: звезды, луна, тучи? Конечно, вроде бы есть объяснение: двадцатый век, космические скорости, кибернетика, научно-техническая революция и проч. и проч. Да, да, все это так... И все-таки! Остановитесь! Остановитесь в своем беге, сверните с асфальтовой магистрали, по которой мчатся машины, в зеленый тихий переулок. И дальше, дальше — в поле, в лес. Теперь стойте! Слышите, как тихо? Только голос птицы. Вы знаете, как она называется? Вот видите: вам не известны птицы, которые поют на вашей земле... Теперь поднимите голову — облака, синие тени, голубая бездонная высь. Разве не начинает ваше сердце биться сильнее? И душа не рвется ли в эту космическую бесконечность? И не рождается ли в самих ваших глубинах вопрос: «Зачем я пришел в этот огромный таинственный мир?..»

Вот! Теперь во-вторых. Обратите внимание: мы, порою не сознавая этого, боимся одиночества. Все нас тянет в толпу, в движущуюся массу себе подобных, к друзьям и знакомым: поговорить, как теперь говорят — пообщаться. Как будто страшимся мы остаться наедине с самим собой, перед лицом природы — леса, реки, неба. Или в своей комнате, у шкафа, в котором стоят молчаливые ряды книг... А ведь это очень нужно человеку: разговор с самим собой, ты и твои мысли, сомнения, может быть, вопросы, на которые пока нет ответов.

Поэтому, дорогие мальчики и девочки, если вам захочется остановиться в вашем стремительном беге, остаться один на один со своим «я» и подумать о жизни, не противьтесь этому желанию. Оно — прекрасно.

...Витя вошел в свою комнату и сел в удобное низкое кресло с протертыми подлокотниками.

И рванулись, помчались, сталкиваясь, налетая друг на друга, мысли.

«Неужели все это сегодня делал я? — думал Витя. — Искал на барахолке клиентов для Гвоздя и Пузыря. Потом этот парк... А Пузырь... Как он страшно говорил! И зачем он ломал березы? Откуда у него столько злости?.. — Витя сильно сжал веки. — И я встретился с ними! И хоть бы что. Отправился в гости. Потом сидел как столб в этой белой рубашке у нас в столовой...»

Витя встал, прошелся по комнате.

«А долговязому Мише я с удовольствием дал бы пару раз. Терпеть не могу зазнавал. Еще Люська. Ну, зануда. Это неправда, что Зоин отец ворует. Он тоже сражался с фашистами на войне и был там старшим лейтенантом».

Витя почувствовал, как меняется у него настроение, просто было физическое ощущение: ты становишься слабее, беспомощнее. Почему так? Было ему беспокойно, он себе очень не нравился и не мог понять почему. Что, собственно, случилось?

Витя погасил лампу и, быстро раздевшись, лег в кровать. Простыни были прохладные, стало очень хорошо, легко. Он услышал, что за окном идет дождь, и вдруг окно озарилось фиолетовым светом, но гром не прогремел — видно, гроза была еще далеко.

«Мой папа был настоящим солдатом, — подумал Витя, — бесстрашным и находчивым».

И он попытался представить, как воевал его отец, но представить опять не мог. Получалась какая-то ерунда. По полю бежали солдаты с автоматами; фонтанами вырастали взрывы. И среди солдат где-то был отец, но Витя никак не мог его угадать...

Зоя показывала ему альбом с фотографиями. И там была одна — Зоин отец, Владимир Петрович, совсем еще молодой, стоял у подбитого немецкого танка, в новенькой форме, улыбался, и ордена сверкали у него на груди. Нет, не может он быть вором. Солдаты не воруют.

Зачем нужно было Люське все это говорить? Непонятно. Или она что-нибудь знает?

Спать совсем не хотелось. Витя встал, подошел к окну, распахнул его и снова вернулся в кровать. Дождь шумел вовсю, остро запахло свежестью и мокрыми листьями тополя. Зарницы вспыхивали все чаще, и на мгновение становились видными клочковатые тяжелые тучи, которые быстро неслись над городом; пророкотал далекий гром.

Открылась дверь, и вошла мама.

— Ты спишь, Витя?

Разговаривать не хотелось, и Витя промолчал, закрыв глаза.

— Наверно, ветер окно распахнул, — тихо, самой себе, сказала мама. — Так и молния залететь может.

Она закрыла окно, потом подошла к кровати, нагнулась над Витей и поцеловала его в щеку.

Мама вышла, а Витя лежал, замерев, и неожиданные слезы подступили к горлу, он окончательно не мог понять, что с ним происходит. Он вдруг подумал: «Я очень плохой человек — обманщик, болтун, с бандитами связался. А с этим Мишей я б никогда не подрался. Он старше меня и сильнее. Я трус, вот что!»

И Вите стало ужасно жалко себя. Ничего, если хотите знать правду, он не достигнет в жизни, потому что у него нет силы воли. А вот у Репы есть. Решил он стать моряком — и, будьте покойны, станет. Написал у мыса Доброй Надежды: «Я здесь буду» — и будет. Репа такой.

Витя стал представлять, как Репа в белой матросской форме гуляет по мысу Доброй Надежды. Кругом были какие-то пальмы, и негритянки, стройные, как статуэтки, несли на головах подносы с бананами; рядом плескалось море.

«Репа на день рождения подарит матери платье, — вдруг подумал Витя. — А я ни разу ничего не дарил маме». И Витя совсем возненавидел себя.

Внезапно вспыхнула молния и грянул гром такой силы, что показалось — сейчас отвалится угол дома.

...Взрывы один за другим поднимались в поле, а они залегли у самого шоссе, по которому уходили подводы с беженцами. На последней подводе сидели мама и Зоя.

В окопе оставалось совсем мало солдат, и среди них был Витя. По полю уже бежали немцы, цель их была ясна: перехватить подводы с беженцами. «Товарищи! В атаку! — крикнул Витя и первый выскочил из окопа. — Ура-а!» Оглянувшись, он совсем близко увидел лицо Зои с широко раскрытыми, полными надежды глазами. А мама плакала и шептала: «Береги себя, береги себя...»

Витя не мог долго смотреть на них: он вел в атаку бойцов. Он бежал впереди редкой цепи, над головой свистели пули, и немцы все приближались. И вот совсем близко Витя увидел фашистского офицера. Это был не кто иной, как Пузырь, только в черной эсэсовской форме.

«В городе Николаеве фарфоровый завод!» — злобно пел Пузырь-эсэсовец. «Надо убить его!» — решил Витя и выпустил в толстый живот врага длинную очередь из автомата. «Витя! Я люблю тебя!» — кричала откуда-то издалека Зоя. Витя убил еще несколько фашистов, а остальные отступили.

У самых ног Вити голубым пламенем разорвался фашистский снаряд, осветив комнату, стол с тетрадками и книгами, а за окном стену дома и кроны деревьев. Но Витя каким-то чудом остался жив.

Бойцы по его команде построились, вышли на шоссе и зашагали вслед за подводами беженцев — мимо соснового бора, в котором спрятался пионерский лагерь, мимо спортивного городка «Отдых», мимо голубого павильончика, в котором летом продают мороженое и ситро.

«Песню!» — крикнул Витя. И солдаты запели тихо, но дружно: «Эх, дороги... Пыль да ту-уман...»

...Потом Витя встал с кровати, опять открыл окно. Гроза утихла, но дождь разошелся еще больше. Настоящий ливень. Витя подставил разгоряченное лицо ветру и дождевым брызгам.

В кровать он вернулся мокрый, разбитый, уставший. Сердце часто билось, и Витя почувствовал неизвестно откуда пришедшее счастье, оп любил сейчас всех, кто живет на земле, — и людей, и животных, — догадывался, что в его жизни будет еще много чудесного и необыкновенного.

Он зарылся мокрой головой в подушку и мгновенно заснул.