Что там, за поворотом?

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, из которой Витя, его друзья и читатель узнают, почему деревня называется Жемчужиной, и еще кое-что

Иногда мальчики или девочки спрашивают о чем-нибудь, задают вопросы: «Что это?», «Почему?», а им говорят, даже, случается, с раздражением: «Не будь любопытным!» Не будь любопытным... Вы только представьте, что сталось бы с человечеством, если бы в людях исчезло любопытство! Что бы мы с вами сегодня из себя представляли, если бы однажды кто-то, посмотрев на небо, не задал вопросы: «Почему солнце движется от горизонта до горизонта? Почему оно круглое? Почему оно горячее? Почему ночью появляются звезды?» Или если бы в чьей-то голове в один прекрасный день не возник вопрос: «А что там, за дальним холмом? Пойду-ка посмотрю...» Примеры — вопросы каждый из вас может продолжать сам. И теперь нетрудно вообразить, что бы с нами случилось без любопытства к жизни и ее тайнам...

Будьте, будьте любопытными! Пожалуйста!

...И вот «Альбатрос» готов. Голубая легкая остроносая лодка.

— Ну, мил друзья, — сказал дедушка Игнат, — попробуем, как она ходит. Пора бакены зажигать.

— Будем бороздить моря и океаны! — заорал Вовка.

Уже начинался вечер. «Альбатрос» спустили на воду. Вовка, Катя и Витя забрались в лодку, дедушка Игнат сел на весла. Витя сидел сзади и смотрел, как уходит, отодвигается берег, как вода воронками закручивается за бортом.

Завтра с утра начинается путешествие! Трое отважных — Витя, Вовка, Катя — и две собаки — надо полагать, тоже отважные, Альт и Сильва, — отправятся вниз по узкой Птахе изучать неведомые места.

С мамой получилось все очень легко. В этом, конечно, заслуга папы: убеждал, спорил, доказывал. И — победил.

— Отправляйся, — сказала мама. — Если заболеешь, сломаешь шею — на мою помощь не рассчитывай. — И вдруг схватила Витю за шею, прижала к себе. — Сынок, будь там осторожен. Прошу тебя! — И еле сдержала слезы. Вот чудачка!

— Да что ты, мама! — растерялся Витя. — Всего два дня!

Папа подмигнул Вите:

— Мужайтесь! Разлуки нам еще предстоят. — И тоже погрустнел немного...

— Легкая на ходу, — сказал дедушка Игнат. — Ну, кто теперь на весла?

Выяснилось, что Витя не умеет грести. На весла сел Вовка.

— Ничего, — солидно бросил он Вите. — Научу. Будешь грести, как настоящий моряк.

Дедушка Игнат зажег первый бакен.

Хорошо плыть по тихой вечереющей реке! Легким туманом курится вода; всплеснет большая рыба — и плавные круги расходятся в стороны. Слышно, как птицы летят над водой, хлопая крыльями.

— Утки, — спокойно сказал дедушка Игнат.

— Дикие? — удивился Витя.

— А то какие же! У домашних свободы в крыльях нету. Лёт для них не по силам.

— Мне бы крылья, — вздохнула Катя. — Так бы и полетела в неведомые страны.

— И чего болтает? — буркнул Вовка.

Слышно, как сверху идет катер — его басовитый гудок долгим эхом летит над Птахой. Поскрипывают весла в уключинах, срываются с весел тяжелые капли.

Дедушка Игнат зажигает огонь в бакене, лодка отплывает, а красный или зеленый глаз покачивается на сонной воде — все дальше, дальше.

В Жемчужине тоже загораются неяркие огни, дымки курятся, горланят вечерние петухи.

— Красиво? — спросил дедушка Игнат.

— Красиво! — радостно сказала Катя.

— Скажу я вам, ребятки... — Старик помолчал, стал вроде бы строгим. — Есть одно наипервейшее правило. Усвоил его — и на душе счастье поселится. Ох, много людей еще это правило не соблюдают. А суть его в чем? Красоту надо беречь на нашей земле. И ту, что природа сотворила, и ту, что руками человеческими сделана. Беречь и приумножать. Вон, глядите, церковь. (И все посмотрели на смутную громаду церкви, возвышающуюся на холме.) Стоит она глухая, неведомая людям. По неразумению нашему неведомая. А сокрыта в ней красота.

— Какая красота? — спросил Витя.

— Называется она церковью апостолов Петра и Павла, — продолжал дедушка Игнат.— А расписывали ее чудесные мастера, ученики Андрея Рублева. Слыхали про такого?

— Нет, — призналась Катя.

А Вовка и Витя промолчали.

— Великие надежды Руси были в иконах Андрея, — тихо говорил старик. — А ученики рублевские шли по его стопам. В нашей церкви писали Даниил Зоркий и Аввакум Смерд. Не Иисус Христос на стенах и не святые, а русские люди, вся жизнь их. И во всех ликах — призыв к борьбе за лучшую долю. Вот за этот призыв и погибли они.

— Как... погибли? — тихо ахнула Катя.

— Работали эти мастера и в других храмах средней России, но донес на них какой-то священник. Обвинили живописцев в скрытой ереси, богохульстве и подстрекательстве к бунту... — Дедушка Игнат замолчал.

— А дальше? — не выдержал Витя.

— Дальше что же... — вздохнул старик. — Заковали Даниила Зоркого и Аввакума Смерда в кандалы и привезли в Москву. На дознании, терпя муки на дыбе, они не покаялись и были биты кнутом на Красной площади, на деревянном помосте. А вокруг улюлюкала и потешалась жадная до кровавых зрелищ толпа.

— Как это... потешалась? — шепотом спросил Витя.

— А так уж. — Дедушка Игнат внимательно посмотрел на мальчика. — Жестоки в то время люди были. Да и по сей день жестокость в человеческих сердцах не перевелась.

— Что же дальше с ними? — спросил на этот раз Вовка.

— Прямо на Красной площади опять заковали мастеров в кандалы, и, полуживые, ушли они по этапу в далекий лесной край, в соляные рудники, а там сгинули. С собой в безымянную могилу унесли мастера секрет своего дивного письма...

Все смотрели на далекую церковь. Казалось, она легко парит над вечерней землей, еле различимая.

У Вити глухо, глубоко билось сердце.

Вовка нарушил молчание: решил, что пора переменить тему разговора.

— Дедушка Игнат, — спросил он, — почему наша деревня Жемчужиной называется? Витька вот спрашивал, а я забыл.

— Почему Жемчужиной-то? — Старик, видно, тоже обрадовался, что можно поговорить о другом. — А история вот какая. Раньше название было простое — Ракитино. И вот однажды помещик здешний, Вельяминов, лютый и своенравный был он по характеру, привез из Италии молодую жену, красавицу, говорили, такую, что посмотришь — зажмуришься, как от солнца красного. Только затосковала она в наших краях по родине, по Италии своей. Чахнет, сохнет, красота ее неземная вянет. И тогда решил помещик Вельяминов перестроить Ракитино на итальянский манер — чтоб дом был каменный, да сад с заморскими растениями, да пруд широкий, как море. Согнал со всех своих деревень крепостных крестьян на работы. А название деревне новое дал — Жемчужина. Потому что жена его итальянская очень жемчуга любила, ожерелье из них на шее носила, никогда с ним не расставалась. Только ничего не вышло из затеи помещика Вельяминова. Пруд вырыли, стали дом строить, а итальянская красавица возьми и умри от тоски. Не прижилась она на русской земле. Схоронил ее Вельяминов, а сам в горе-кручину впал, запил, а потом все кинул и уехал в Петербург. Здесь его младший брат остался. Строительство забросили. А в память о тех временах, об итальянке-красавице остался пруд. И название вроде бы не наше, не русское — Жемчужина.

По домам расходились совсем поздно.

— Жалко мне итальянскую красавицу, — прошептала Катя.

— «Жалко»! — хмыкнул Вовка. — Это когда было! При царе Горохе. А может, и вовсе не было.

— Было, — упрямо сказала Катя.

— Было, — подтвердил Витя и, непонятно за что, разозлился на Вовку.

— Чокнутые вы какие-то, — сказал Вовка. — Пошли быстрее. Выспаться надо. И не забудьте: в шесть часов — у дедушки Игната.

Ребята разошлись по домам.

Уже из темноты Вовка заорал:

— «Альбатрос» уходит в плавание!

Дома мама и папа помогли Вите окончательно уложить рюкзак. Проверили вещи по списку. Мама вздыхала и хмурилась. Наконец все было готово. Витя лег спать, счастливо подумал, закрывая глаза: «Да здравствует микроб странствий!»

...Нет, не отпустила бы мама Витю Сметанина в двухдневное путешествие, если бы знала, что этой ночью обворуют магазин в деревне Дворики, которая стоит недалеко от Птахи вниз по течению, если бы знала, что сторож магазина будет оглушен страшным ударом по голове, что в середине ночи примчится в Жемчужину «газик» с опергруппой, разбудят Матвея Ивановича, и он, выслушав ночных гостей, скажет хмуро:

— Есть у меня кое-какие подозрения.

Но ничего этого не знала Витина мама. И сам Витя, крепко спавший на своей раскладушке, разумеется, тоже ничего не знал.