Чужая истина. Книга вторая

* * *

Сырая тропка бежала вдоль изгороди, старой и массивной, предназначенной для сдерживания прожорливого скота, не осознающего существенной разницы между лугом и огородом. Когда-то она удерживала даже самых наглых коров и бычков снаружи. Теперь же несколько покосилась и обветшала, словно заскучав без своего основного противника. Аспен остановился, оглянулся, прикидывая пройденное расстояние, осторожно присел на бревно изгороди, проверяя — выдержит ли. Пока держало. В небольшой плетёной клети у его ног негромко ворковала голубка. Сизая, молодая, не породистая почтовая, но довольно разумная, насколько он мог судить. За последнее время Аспен перевидал немало голубей, размышляя, пробуя и исправляя обнаруженные ошибки. На этот раз всё должно было сработать. Он успокоительно курлыкнул, достал птицу и, погладив, мягко подкинул вверх.

Эйден с комфортом восседал на своём кленовом кресле, неподалёку от разросшейся мастерской. Он не поленился, стащил его по лестнице, предполагая, что придётся немало подождать. И, ожидая, уже успел выпить две чашки чая. И хоть ждать «две кружки пива» было бы несомненно приятнее — не пил того, чего на самом деле хотелось. Знал, что ворчливый артефактик станет ворчать.

У далёкого соседского дома, из-за жиденькой ещё живой изгороди, показались двое. Вроде бы — мужчина и женщина. Эта чёрная дорожка вела только сюда и к ферме Гаронда, и поскольку к угрюмому фермеру никогда никто не ходил, очевидно назревала проблема. Скрыться было нельзя, говорить ни с кем не хотелось. Эйден прикрыл ладонью глаза, утомлённый ярким светом, удручающе ранним утром и дурацким дахабским чаем.

— Ну что за дерьмо? — вяло протянул он, потирая вспотевший лоб. Тут же, словно желая добить остатки самообладания, на него, будто ястреб, спикировала сизая голубка. Скользя лапками по коротко остриженной голове и отчаянно курлыкая — жидко обгадилась. — А-а-а… дерьмо…

— Приветик, знахарь! — Бодро улыбнулась Мэйбл, приближаясь чуть не вприпрыжку. — Чем занят? Почто животинку мучаешь? Обкаканый весь, хи-хи, — она залилась звонким, заразительным смехом.

Алхимик не заразился. Ответил заметно кислой улыбкой. Махнул обгаженной рукой, брезгливо счищая с головы остатки птичьего испуга.

— Да оно к удаче, — продолжала девушка, — к счастью! На, держи платочек. Какой трон у тебя солидный, никак украл где? Ох… чего бледный такой, шучу же. Знаю, что ты человек честный, порядочный, совестливый. Наши девчонки тебя больше вина любят. И также страдают от нехватки. Почему не заходишь, мы бы там с Кьярой… Ой, совсем забыла. Знакомься, это Нейт. Нейт — мастер Эйден, медик, алхимик и просто хороший человек. Тоже, насколько я понимаю, ветеран, но тех, других…

Она продолжала щебетать, легко вышагивая вокруг кресла и касаясь то руки, то плеча Эйдена. У него немного шумело в голове. От её слов, от случайно вызванных воспоминаний, от выпитого накануне спирта. Да и представленный гость как-то нервно мялся, косясь недобро и хмуро, не добавляя комфорта.

— Рад знакомству, мастер.

Эйден пожал протянутую руку не вставая. Не важничал намеренно, просто не успел разобраться, что же именно его зацепило. А что-то тут определённо было. Напряжённые колкие глазки, казённая, в угольной пыли одежда, скрипучий фальцет, который так и не удалось скрыть, и неловкая стойка… Он вдруг заметил, что Мэйбл отчаянно пытается поймать его взгляд. Надо было быстрее отделаться от неё. Большие красивые глаза больше не занимали, не трогали, куда интереснее смотрелись те, другие, бегающие из стороны в сторону.

Мэйбл получила заранее приготовленные склянки и ушла, поджав пухлые губы, в непонятном направлении, минуя дорогу. Наконец настала тишина. Голубка клевала что-то у стены мельницы, солнце поднималось всё выше и начинало припекать, горький дахабский чай, вот уж действительно к счастью, закончился.

— Помоги мне. — Эйден взялся за один подлокотник кресла, мотнул головой в сторону мастерской под навесом. Вдвоём оттащили в тень, алхимик снова уселся. — Ну, теперь моя очередь. Чем могу помочь?

— Я, честно сказать, и сам не знаю.

— Понятно. А принеси-ка мне флягу. В мельнице, живём мы там, вверх по лестнице и прямо на столе, мимо не пройдёшь. Тыковка такая с пробкой. Жёлтенькая.

Парень старался не хромать, даже когда поднимался наверх. Алхимик и теперь, потеряв его из виду, прислушивался к скрипу ступеней, подперев задумчиво голову.

— Оно?

— Самое. — Кивнул Эйден, выдирая зубами пробку. Сделал хороший глоток, поскрёб ногтем бочок тыквы, занюхал. — Ну, как тебе?

— Так я ж не пил.

— Я про Мэйбл.

— Красивая. — Нейт наверняка возмутился бы неучтивостью, даже заносчивостью знахаря, но что-то мешало. Отвлекало от общей неловкости ситуации. — Но я даже не знаю, зачем она меня сюда привела. Просто предложила — я и пошёл.

— Понимаю. В смысле — пока не вполне. Но, конечно, разберёмся. Сдвинь те клещи и садись, вполне нормальный пенёк, а стоять тебе тяжело. Уж прости, шикарное кресло тут одно, и оно моё. — Отхлебнув снова, он протянул тыкву гостю. — Тыковкой и занюхивай, ага. Сам придумал, каково, а? Не понял? Тыква остаётся свежей, пахучей, не сохнет уже неделю. Как и я. Ладно, Аспену похвастаюсь. А возвращаясь к Мэйбл, а лучше — отходя от неё, давай порассуждаем. Что же могло обеспокоить нашу чувственную знакомую, чтобы она решила нас свести? Расскажи, что болит, где чешется, откуда путь держишь и как оно там — на валу.

Нейт снова глотнул, захрипел, откашлялся. Старательно обнюхал тыкву-долблёнку, не чуя ничего, кроме ядовитой сивухи. Что-что, а рассказывать он был рад…

— А латы… латы мои, вот как эти, — Нейт махнул рукой на округлый наплечник, подвешенный к одному из столбов, — оставил ему. Не жалея. Иоргас что надо мужик, как из карсов, плевать, что не здешний. Садюга иноземный — так кромсал, так увечил лайоне… лиона…

— Лай-о-не-ли-тов. — Подсказал Эйден. Спирт брал его натренированное тело не так быстро, как истощённого юношу. — А скажи, как налезли-то. Доспехи-то. Ты говорил — дядька во.

— А я что же, даже поменьше твоего буду? — Юноша коротко помолчал, хмыкнул. — Ну да, сейчас-то поменьше. Знаешь, как это бывает? А Иоргас половинки кирасы не застегнул, на нём сидело — как нагрудник, как бляха, как…

— Знаю. Знаю, как бывает.

А после была демонстрация шрамов. Рваного вражьей пикой предплечья, кривых рёбер, всё ещё бугристого бедра, так тяжело заживавшего в тех лесах. Дело так и не дошло, хотя Эйден, опытный медик, особо и не надеялся, до осмотра ран Нейта. За оживлённым разговором их и застал вернувшийся Аспен.

— Подходя слышу — дерутся, — начал артефактик, немного постояв, — а тут, оказывается, приём.

— На грудь. — Отметил Эйден, кивая на тыкву со спиртом. — Совместный. Присоединяйся.

— Десять утра, мастер. Для меня рановато. Где голубь? Как всё прошло? И… юноша, не трогайте инструмент, это невежливо.

Над задумкой с голубем Аспен, пусть и с перерывами, работал ещё с осени. Суть идеи была проста — научить или заставить птицу лететь, неся послание, не в родную голубятню, как они делали обычно, а к определённому человеку. Где бы тот ни был. Артефактик собирался добиться этого, используя природный механизм, помогающий голубям ориентироваться даже на незнакомой местности, возвращаться домой даже за сотни и тысячи километров. Именно голуби, и совсем немногие другие птицы, чувствовали особую ауру земли, определяя по ней нужное направление, независимо от погоды и расстояний. Оставалось определить, как они это делали, уловить и воспроизвести нужную ауру и привязать её к человеку. Всего-то… Аспен справился за неполные пять месяцев.

— Твоя гулька меня обос… обнаружила. Безошибочно. Метила точно на плечо, шмякнулась о голову, рассыпала перья и не только. Искренне поздравляю, чрезвычайный успех, уникальная техника.

Артефактик довольно прищурился. Хотел было швырнуть плетёную клеть, которую всё ещё держал в руках, о стену, но сдержался. Всё работало, многочисленные попытки были не напрасны. Как всегда — стоило лишь приложить достаточное количество усилий. Он снова задумался о главном. Скользнул взглядом по массивным, увеличенным наплечникам, висевшим на стойке.

— Ты ведь кирасир, не так ли? — Спросил Аспен, присматриваясь к Нейту. — Из Железных рёбер? Ржавые оттиски на твоей куртке… Почему не стёганый акетон? Двойная строчка доброй вощённой дратвой, ромбами, чтобы меньше расползался… Что сейчас с довольствием, с оснащением на Карском валу?

Нейту чрезвычайно льстило, что эти люди сразу же поняли, кто он и откуда. Он даже пропускал мимо ушей все эти замечания, комментарии. Раньше бы не спустил.

— Неплохо. Но могло быть и лучше. — Начал юноша, наконец сумев держаться заготовленной, скупой и весомой манеры речи. По крайней мере — ему так казалось.

За разговорами пролетело часа четыре. В итоге главный рассказчик сполз под верстак и неровно захрапел, пуская пузыри слюней в утоптанную землю. Аспен, хоть и слушал, спрашивал с интересом, этого ждал.

— Покажи символы, — бросил он Эйдену, поправляя закатанные рукава и извлекая из кармана крошечный металлический отвес, — что-нибудь чувствовал, когда она приближалась?

— Она?

— Да чтоб… Она — голубка, встряхнись уже, это важно.

Эйден закивал недовольно и чуть виновато. Оттянул ворот рубахи, обнажая свежую, припухшую ещё татуировку под левой ключицей. Дал артефактику осмотреть, все символы были чёткими. Отвес, миниатюрный стальной конус на медной цепочке, отклонялся от вертикали, еле заметно протягиваясь к надписи.

— Работает прекрасно. — Аспен констатировал то, в чём уверился ещё утром. — Изящное решение. Без твоего артефакта с клювом не вышло бы.

— Это ты разобрал наречие, никто другой наверняка бы не смог. Уж я точно.

— Ты, не моргнув глазом, стерпел. Я, как хирург, знаю цену стойкости.

Артефактик говорил о сложности процесса начертания символов. Калёным лезвием, вбивая стальную пудру с кислотой для травления металлов. По крайней мере одну из двух парных татуировок необходимо было наносить без использования дурмана или других техник, способных смазать тончайшую, выверенную ауру. Себе Аспен набивал уже заморозив плечо и половину груди, иначе бы наверняка дёргался.

— А теперь, после взаимных расшаркиваний, — Эйден смотрел на похрипывающего внизу гостя, — немного о неприятном? Что бы мы могли сделать с этим? Могли бы хоть что-то? И что сделаем?

— Почты я карсам не дам. Да и массовое использование этого, мало испытанного пока изобретения — под большим вопросом. Кузнецом, как видишь…

— И по утрам с удовольствием слышу.

— Да. Кузнецом служу их делу. Но приехал я сюда не для того, чтобы делиться с соседями своими техниками. А как раз наоборот — чтобы перенять их секреты. И за то немало заплатил. В телегах с провиантом это бы вышло…

— Ты же торговал артефактами направо-налево, от Боргранда до Дахаба. С чего теперь такая бережливость?

— Бессмысленно. — Аспен категорично мотнул головой, вздёрнул подбородок. — То, что я могу им дать — дела не решит. А до главного ещё работать и работать. Но когда достигну цели — и не подумаю разбрасываться подобным.

— Мне кажется, — Эйден как-то печально пожал плечами, — или ты теперь спутал цель с инструментом? Забыл, чего действительно хочешь? Или хотел? Там, в Лидхеме, и в Редакаре, и вообще всю дорогу ты много говорил о…

— Это ты забыл. — Артефактик смотрел твёрдо, с нажимом. — О повторяющейся цикличной бойне на берегах Севенны. Нет, я слышал ваши вдохновенные байки, слушал всё утро. Но ты забыл, что это не просто история, не только твои воспоминания и раны. С этой маленькой блокадой, с местным вином и девками, с их бедами и проблемами ты очень давно не вспоминал Бирну. Уилфолк, Хертсем, прочие графства… Все они — куда ближе мне, чем местные бедолаги. В моей стране идут бои похлеще местных стычек. И голод там не такой, когда тоскуют по вкусной сардийской выпивке. Дети пухнут, а старики силятся взрастить картофельные очистки.

Эйден молча рассматривал огромные кованные наплечники. Такие сложные, сегментированные, искусно сработанные. С его места чуть виднелась кожаная подкладка, ремни, с выжженными чёрными символами.

— Он выйдет… впечатляющим.

— Это так. Но в этом конфликте ему не место. Не место и нам.

— И всё же мы здесь. — Пошарив во внутреннем кармане любимого жилета, Эйден вытащил сухой бобовый стручок. Покрутил в руке. — Я бы хотел, чтобы здесь не дошло до картофельных очисток. Но дело идёт, и не туда, куда бы мне хотелось. Поставок с большой земли почти нет, от островитян — того меньше, скота почти не осталось, да и большинство крепких рабочих рук давно на валу.

— А оставшиеся здесь — дичают и распускаются. В Маньяри беспорядки, по округе шарилась сволота. Псы Гаронда спугнули их. Да я и сам кое-что состряпал.

Солнце светило ярко. Окрестные поля, в большинстве своём, непривычно пустовали. Некому было пахать, боронить, сеять.

— У меня есть некоторые соображения, относительно будущего урожая. — Эйден сжал кулак, стручок в руке треснул, на ладони остались крупные неровные бобы. — И некоторые успехи в собственных алхимических изысканиях тоже есть. Но останавливают опасения. Страх возможной ошибки. Я ведь рассказывал тебе, что слышал о перевале Ар-лунг? И предостерегал меня мужик бывалый, опытный. Сейчас, на моей подготовленной делянке, ростки прибавляют три дюйма в день. Потеплеет — наверняка дойдёт и до пяти. Ежедневно. Крепкие бобовые усики старательно цепляются за всё, к чему можно дотянуться, радуют папку. И душат тыквы. Задавили даже сорняки. Чтобы от новой культуры был прок в масштабах хотя бы города — засеять придётся много, а засеяв — не уверен, что смогу контролировать. Перевал Ар-лунг теперь непроходим, необитаем, не разведу ли я и здесь собственную бобовую чащу?

— Звучит скорее интересно, нежели пугающе. Я бы, возможно, рискнул. Хотя бы из любопытства. Но ведь чтобы вывести достаточно собственного посевного материала — понадобятся годы. Денег на поля нам бы вполне достало, а времени?

— Есть способы сильнее ускорить рост. Под линзами и лучшей из последних смесей росток вышел из семени на глазах, за минуты. После чего скукожился и истлел от внутреннего перегрева. Те чёрные загогулины, что валяются по всей мельнице — иссохшие черви терзающих меня неудач.

— Эх-е-е… — Аспен усмехнулся деловито, с пониманием. — Наслаждайся. И сколько ещё вызовов предстоит нам, если следовать заветам Лема и не торопиться в грязь. — Артефактик пару секунд смотрел на сопящего на полу юношу, откашлялся громко, проверяя — крепок ли сон. — Неудачи подобны ступеням. Ведущим вверх, если правильно их использовать. Сей несчастный паренёк, пускающий слюни в рыжую глину, лежит, сам того не зная, на горе́ мертвечины. Ну или по меньшей мере на куче. Плотью голема станет глина, сердцем и движущей силой — камни редкого жара, подобием разума — мои собственные заклятия. Латы же должны не столько защищать его, сколько сдерживать силу, пылающую внутри. Оборачивая в глину и магию мельчайшие крупицы вечно горячих камней, у меня уже множество раз получались фактически живые куски плоти. Некоторые сокращались и трепетали от прикосновений. Иссыхали, трескались и распадались, не хуже твоих ростков. Те же, что держались дольше, я вынужден уничтожать сам. Гасить тлеющие крупицы необходимо, ибо жар от них трудноощутим, малозаметен, но губителен для всего истинно живого. Работая с этим жаром ранее, используя в артефактах, я всегда брал как можно меньше, крохи и пыль, и всегда был осторожен. Ему же, — Аспен указал на фрагменты лат, — понадобится несравнимо больше. Чтобы творя жизнь её не лишиться, мне нужно больше особой стали, больше попыток и неудач в литье и ковке, нужно больше времени. А голодная округа торопит.

Хлёсткий ночной ветер сёк черепичную крышу, втискивался в щели, пытался трепать ставни. Ставни не бились, не скрипели. Были сработаны достаточно крепко, чтобы сдержать даже и недруга с топором, не то что какой-то ветер. Накладной засов из дубового бруса выглядел по-своему красиво. Гаронд почти беззвучно хмыкнул, дивясь этому странному, не свойственному ему любованию.

Очаг уже не горел, еле теплились кровавые отсветы на измельчавших, седеющих углях. Он сидел не шевелясь, на полу, оперевшись спиной о нагретый камень. В доме было очень тихо. Только Бера ровно дышала за пологом кровати. Гаронд слушал её дыхание и различал за ним всё. Состояние, настроение, страхи, желания, усталость или страсть, радость и огорчение. Последнее время — он слышал уныние. Что, конечно, не удивляло. Ещё по зиме ему пришлось избавиться от коров, засолив и завялив лучшие части, а остальное продав в город. После сбыл и почти всех свиней, так как ещё раньше — распродал изрядную часть запасов корма. И всё это вовсе не из-за того, что ленился или ошибался в хозяйстве. Соседи, вся округа, беднели. Выделяться заметным благосостоянием становилось опасно. Скот, амбар, набитый погреб — были словно костёр в лесу, согревали и кормили, но предательски подсвечивали в голодной темноте, указывая добычу всем неспящим. Однажды уже приходилось отбиваться.

В тот раз они пришли под утро, выбили дверь со смехом и криками, выволокли Беру во двор. За волосы, в одной рубахе до пят… совсем ещё молодая — она не могла даже крикнуть, только дышала часто и мелко. Гаронда тогда не было. Он вернулся случайно, ещё издалека услышав смех и её дыхание…

До чуткого уха фермера донеслось встревоженное блеяние овец. Он бесшумно поднялся, пару секунд смотрел на полог кровати, потом ушёл проведать овин. Радуясь возможности отвлечься.