Да благословит вас бог, мистер Розуотер, или Бисер перед свиньями

ГЛАВА 12

Прошло два дня. Элиоту уже пора было отправляться к пилгородской кофейне, чтобы сесть там в автобус дальнего следования «Борзая» и ехать в Индианаполис для встречи с Сильвией — в ресторане «Синяя птица». Наступил полдень. Элиот еще спал. Ночью у него творилось черт знает что: беспрерывно звонил телефон, да еще поминутно являлись посетители, и большинство из них — пьяные.

В Розуотере царила паника. И как ни старался Элиот разуверить своих подопечных, они не сомневались, что он покидает их навсегда.

На улице зашлись лаем собаки. Они со всех сторон сбегались к пожарному управлению, чтобы приветствовать своего любимца Делберта Пича — известного на весь город пьяницу. Его упорные старания потерять человеческий облик и особачиться вызывали у них бурный восторг. Пич ввалился в дом, где помещалась контора Элиота, захлопнул дверь перед носом своих лучших друзей и начал взбираться по лестнице, распевая во все горло.

— Надумаете вы сюда возвращаться или нет, мистер Розуотер, вот вам подарочек на дорогу — хорошая новость!

— Что же это за новость, мистер Пич?

— Десять минут назад я бросил пить. Завязал навсегда. Вот какой у меня для вас подарок!

У края тротуара под окнами Элиота остановился черный «крайслер» модели «Империал» с шофером за рулем. Шофер распахнул заднюю дверцу. С трудом разминая старые кости, из машины вылез Листер Эймс Розуотер, сенатор от штата Индиана. Его никто не встречал.

Кряхтя, он стал подниматься по лестнице. В прежние дни столь унизительное карабканье было не в его стиле. Сенатор ужасно постарел и хотел, чтоб все видели, как он ужасно постарел. Он постучался в дверь конторы Элиота, чего почти никто никогда не делал, и осведомился, можно ли войти. Элиот, все еще в длинных, сохранившихся у него со времен войны, памятных кальсонах, бросился к отцу и обнял его.

— Отец! Вот приятная неожиданность!

— Явиться сюда мне было нелегко.

— Но, надеюсь, ты не сомневался, что здесь тебе будут рады.

— Смотреть не могу на этот развал.

— Что ты, здесь сейчас куда лучше, чем неделю назад.

— Вот как?

— Неделю назад у нас была генеральная уборка, перевернули весь дом сверху донизу.

Сенатор поморщился и поддел носком ботинка жестянку от пива.

— Надеюсь, не ради меня? В конце концов, если я считаю, что здесь рассадник холеры, это не причина, чтоб и ты так считал. — Он говорил спокойно и тихо.

— Ты ведь знаком с Делбертом Пичем?

— Слышал о нем, — кивнул сенатор. — Здравствуйте, мистер Пич. Я, разумеется, знаю о ваших военных подвигах. Дважды дезертировали, не так ли? А то и трижды?

Пич промямлил, что никогда не служил в армии, — в присутствии такой важной особы он весь сжался и поскучнел.

— Ну, значит, то был ваш отец. Прошу извинения! Трудно сказать, какого человек возраста, если он не бреется и не моется.

Пич молча согласился с предположением, что его отец дезертировал трижды.

— Нельзя ли нам на несколько минут остаться вдвоем, — обратился сенатор к Элиоту, — или это идет вразрез с твоим представлением о том, сколь открытым и дружелюбным должно быть современное общество?

— Я ухожу, — объявил Пич, — сам вижу, когда я лишний.

— Полагаю, что возможности этому научиться у вас были богатейшие.

Пич, прошаркавший к дверям, оглянулся на этот выпад и даже сам удивился, как до него вдруг дошло, что его оскорбляют.

— Человеку, который зависит от голосов простых людей, сенатор, не следует говорить этим людям гадости!

— Человеку, не просыхающему от пьянства, мистер Пич, следует знать, что пьянчуг не подпускают к избирательным урнам.

— А я вот голосовал! — Это было явное вранье.

— Если вы голосовали, так, наверно, за меня… Большинство отдает свои голоса за меня, хотя я никогда в жизни с жителями Индианы не заигрывал, даже во время войны. А знаете, почему они голосуют за меня? Да потому, что в каждом американце, пусть он даже вконец опустился, сидит такой же костлявый и гнусавый старый зануда, как я, и еще больше, чем я, ненавидит жуликов и слюнтяев.

— Ну, привет, отец. Вот уж не ожидал тебя увидеть! Приятный сюрприз. Выглядишь великолепно.

— А чувствую себя прескверно. И новости у меня скверные. Решил, что лучше мне самому тебе о них сообщить.

Элиот озабоченно нахмурился:

— Когда у тебя в последний раз был стул?

— О чем ты говоришь?

— Прости, пожалуйста.

— Я приехал не за слабительным. Судя по анализам, желудок у меня перестал работать нормально с тех пор, как был отвергнут законопроект о возрождении нации. Но я здесь совсем не поэтому.

— А сам сказал, что все очень скверно.

— Ну и что?

— Обычно, когда ко мне обращаются с такими жалобами, то в девяти случаев из десяти оказывается: всему причиной запор.

— Сейчас я скажу тебе, в чем дело, и тогда посмотрим, взбодрит ли тебя слабительное. Молодой адвокат, который работал у Мак-Аллистера, Робжента, Рида и Maк-Ги и имел свободный доступ ко всем твоим личным бумагам, дал деру. Его наняли Розуотеры из Род-Айленда. Они собираются загнать тебя в суд. Хотят доказать, что ты сумасшедший.

Взревел будильник. Элиот подхватил часы и направился в красной кнопке на стене. Он сосредоточенно следил за ходом секундной стрелки. Губы его шевелились, он отсчитывал секунды. Вытянув средний палец левой руки, он нацелился, ткнул им в кнопку и привел в действие пожарную сирену — самую пронзительную во всем Западном полушарии.

Душераздирающий рев отшвырнул сенатора к стене, он скорчился и зажал руками уши. В Новой Амброзии, за семь миль от конторы Элиота, собака взвилась с места и стала носиться кругами, порываясь ухватить себя за хвост. В пилгородской кофейне какой-то приезжий опрокинул кофе и облил себя и хозяина с головы до ног. В салоне «Красота» со стокилограммовой Беллой сделался легкий сердечный приступ. А окружные остряки останавливались, чтобы повторить бородатую и далекую от истины шутку про начальника пожарной дружины Чарли Уормергрема, открывшего страховую контору рядом с пожарным управлением: «Ноди, так перепугался, что чуть не свалился со своей секретарши».

Элиот отпустил кнопку. Горластая сирена захлебнулась собственным ревом и перешла на безостановочное гортанное бормотание: брл, брл, брл.

Никакого пожара не было. Просто в Розуотере наступил полдень.

— Ну и сумасшедший дом! — скорбно вздохнул сенатор и медленно выпрямился. — А позабыл все, что хотел сказать.

— Может, оно я к лучшему.

— Ты слышал, что я сказал насчет этих негодяев из Род-Айленда?

— Слышал.

— Ну и что?

— Огорчительно я страшно, — вздохнул Элиот, попытался выжать горькую улыбку, но ничего не вышло. — Я все надеялся, что доказывать никогда не потребуется. Кому какая разница — нормален я или нет?

— Ты сам сомневаешься, нормален ли?

— Конечно, сомневаюсь.

— С каких это пор?

Элиот округлил глаза, подыскивая честный ответ.

— Да лет, наверно, с десяти.

— Ты, конечно, шутишь!

— Приятно, что ты ничего не замечал.

— Ты был такой крепкий, разумный малыш.

— Правда? — Элиот растроганно заинтересовался, каким он был в детстве, с удовольствием слушал бы дальше и не думал о мрачных тенях, обступивших его.

— Жалею только, что мм возили тебя сюда.

— А мне здесь нравилось. И сейчас нравится, — с мечтательным видом признался Элиот.

Сенатор слегка расставил ноги, стараясь обрести устойчивость перед тем как нанести сыну удар.

— Возможно, мой мальчик. Но пора тебе уехать отсюда. Уехать навсегда.

— Навсегда? — отозвался Элиот изумленно.

— С твоей жизнью здесь покончено. Когда-то это должно было случиться. И на том спасибо этим негодяям из Род-Айленда, из-за них тебе придется уехать — и уехать немедленно.

— Они-то тут при чем?

— А как ты докажешь свою нормальность на таком вот фоне?

Элиот огляделся, но ничего примечательного не обнаружил.

— А что, разве здесь что-то не так?

— Ты сам отлично все понимаешь.

Элиот медленно покачал головой.

— Знал бы ты, отец, до чего мне все непонятно!

— Да во всем мире не найти второго такого заведения. Если б перенести все это на сцену да, по замыслу драматурга, поднять занавес, когда на сцене никого нет, зрители все извертятся, пока не узнают, что за немыслимый псих тут обитает.

— Ну, а если псих выйдет на сцену и разумно все объяснит?

— Все равно он останется психом.

Элиот принял это объяснение или сделал вид, что принимает. Он не стал спорить — согласился, что ему надо умыться и собраться в дорогу. Он перерыл ящики стола, нашел небольшой бумажный пакет со вчерашними покупками — кусок мыла «Диск», флакон «абсорбина» для смазки своих могучих ступней, шампунь от перхоти, средство от пота «Эррид» и тюбик зубной пасты «Петушиный гребень».

— Приятно видеть, сынок, что ты снова печешься о своей внешности.

— Гм-м-м! — Элиот вчитывался в этикетку на «Эрриде», которым раньше не пользовался. Он вообще никогда ничем не протирал себе под мышками.

— Отмоешься как следует, бросишь пить, уберешься отсюда, откроешь приличную контору в Индианаполисе, Нью-Йорке или Чикаго, и когда начнется процесс, сразу станет ясно, что ты так же нормален, как и все.

— Угу!..

Элнот спросил отца, пользуется ли тот «Эрридом».

Сенатор оскорбился:

— Я принимаю душ каждое утро и каждый вечер. Полагаю, это снимает нежелательные эманации.

— Тут сказано, что может появиться сыпь, тогда надо перестать.

— Не смазывай ям, если беспокоишься. Главное — вода и мыло.

— Угу!

— Вот в чем беда нашей страны, — сказал сенатор. — Эти деятели с Мэдисон-авеню приучили нас больше тревожиться о собственных подмышках, чем о России, Кубе и Китае вместе взятых.

И беседа, столь рискованная для этих двоих, принимающих все так близко к сердцу, свернула в узкое, безопасное русло. Теперь они могли не задумываясь соглашаться друг с другом.

— Знаешь, — сказал Элиот, — Килгор Траут написал когда-то целую книгу о стране, в которой все силы были брошены на борьбу с запахами. Для них это стало патриотическим долгом. Ни эпидемий, ни преступлений, ни войн у них не было, вот они и ополчились яа запахи.

— Если попадешь в суд, — сказал сенатор, — лучше не упоминай, что ты без ума от Траута. Из-за твоего увлечения этим детским лепетом тебя могут счесть недоразвитым.

Разговор снова покинул спокойное русло.

Элиот упорно продолжал пересказывать роман Траута «Эй ты, чуешь, чем пахнет?», и голос его звучал раздраженно.

— В той стране, — говорил он, — велись колоссальные исследования по борьбе с запахами. За счет частных пожертвований, которые собирали матери семейств, обходя дома по воскресеньям. Целью этих исследований было создать средство против каждого запаха. Но вдруг герой — кстати, диктатор этой страны — сделал потрясающее научное открытие, хотя сам вовсе ученым не был. И никаких исследований больше не понадобилось. Он решил проблему в корне.

— Да, да, — отозвался сенатор. Он терпеть пе мог историй Килгора Траута, и от восторгов сына его коробило. — Изобрел, наверно, такое средство, которое сразу уничтожило все запахи? — сказал он, чтобы скорей положить конец этим россказням.

— Нет, я же говорю, что герой был диктатор. Он уничтожил носы.

Элиот вышел из уборной в чем мать родила, весь заросший волосами, утираясь кухонным полотенцем. Полотенце было совсем новое, на нем даже болталась бирка с ценой. Сенатор окаменел — ему казалось, что непристойность и бесстыдство несметными полчищами атакуют его со всех сторон.

Элиот ничего не замечал. Он продолжал безмятежно вытираться, потом бросил полотенце в мусорную корзину. Зазвонил черный телефон.

— Фонд Розуотера слушает. Чем мы можем вам помочь?

— Мистер Розуотер, — заторопился женский голос, — тут про вас передавали по радио…

— Да? — спросил Элиот.

— Сказали, что хотят доказать по суду, будто вы не в себе.

— Не беспокойтесь, дорогая. Улита едет, когда-то будет.

— Ах, мистер Розуотер, если вы уедете и не вернетесь, мы умрем.

— Даю вам честное слово, я вернусь. Устраивает?

— А вдруг вам не дадут вернуться?

— Вы считаете, голубушка, что я сумасшедший?

— Не знаю, как в сказать.

— Говорите как хотите.

— Я боюсь, вдруг решат, что вы ненормальный, раз вы столько возитесь с такими, как мы.

— А вы знаете других, с кем стоит возиться?

— Я нигде, кроме округа Розуотер, не была.

— Не мешает съездить, дорогая. Вот вернусь, и можно устроить вам поездку в Нью-Йорк.

— Господи боже мой! Да только вы не вернетесь.

— Я же дал вам слово.

— Знаю, знаю, но мы все это нутром чуем. Сердце подсказывает — вы не вернетесь. Мы все прикидываем, все планы строим, как бы проводить вас подостойнее, мистер Розуотер, — продолжала женщина, — чтоб и парад, и флаги, и цветы. Но нккого из нас вы не увидите. Мы страх как боимся.

— Чего?

— Не знаю. — Она повесила трубку.

Элиот надел новые трусы. Когда они аккуратно обтянули его, отец мрачно сказал:

— Послушай, Элиот…

— Да, сэр? — Элиот благодушно расправлял большими пальцами упругую резинку на поясе. — Все-таки эти штуки здорово держат. Я уж и забыл, как это приятно, когда все подтянуто.

Сенатор взорвался.

— За что ты меня так ненавидишь? — закричал он.

Элиот застыл от изумления.

— Ненавижу? Тебя? Да нет же, отец! Я вообще не способен ненавидеть!

— Но ведь ты так и норовишь каждым шагом, каждым словом задеть меня побольнее!

— Да что ты!

— Не знаю, что я тебе сделал, за что ты жаждешь мне отплатить, во теперь ты расквитался со мной сполна!

Элиот был потрясен.

— Отец… ну, пожалуйста!

— Замолчи! Сил моих нет тебя слушать! Чем дальше, тем хуже!

— Из любви к господу…

— Ах, из любви… — горестно отозвался сенатор. — Ты ведь и меня любишь, правда? Так любишь, что втоптал в грязь все мои надежды, все идеалы. И Сильвию ты, конечно, тоже любишь, не так ли?

Элиот зажал уши.

Сенатор продолжал бушевать, крошечные пузырьки слюны фонтаном вылетали у вето изо рта. Элиот не слышал, но по губам отца читал ужасную историю о том, как он испортил жизнь и подорвал здоровье женщины, виноватой только в том, что она его любила.

Сенатор в бешенстве выскочил из конторы и кинулся прочь.

Элиот отнял руки от ушей, кончил одеваться, как будто ничего не случилось. Присел завязать шнурки. Завязал, разогнулся и вдруг весь окостенел, как мертвец.

Зазвонил черный телефон. Элиот не снял трубку.