Декабрист

Глава 50 На берегах Амура

Наступил конец ноября. Новопоселенцы взялись за топоры и первым делом поставили большие балаганы из коры, чтобы хоть как-то прикрыться от зимней непогоды. Затем поспешно стали рубить зимовье, пока не ударили лютые зимние тридцати-сорокаградусные морозы. Бывшие офицеры работали наравне с бывшими солдатами. За неделю сложили большую избу из сырого леса, истекавшего смолой. Из кирпичей, набранных в руинах Албазина, сложили печку и стали топить круглосуточно, чтобы изба просыхала. Образующиеся трещины тут же затыкали мхом. Охотились и ловили рыбу подо льдом, а еще Петр дал охотникам задание набить пушного зверя, для подкупа пограничной стражи и покупки товаров. Обустройство на новом месте заняло месяц.

Под Рождество, когда среди казаков на караулах стоял один из пяти, а трезвых не было вовсе, Ломоносов ввосьмером со своими людьми поехал через границу в обратную сторону. Старшим на хозяйстве он оставил лейтенанта Окулова. Ужасный ветер в долине нижней Шилки едва не поморозил заговорщиков. Но вот и огни Горбицы! В руках пограничных казаков он оставил мехов на сто рублей (урядник предпочел натуру) и обещал на возвратном пути привезти хлеба и вина.

Через неделю они остановились в станице Сретенской. Основана она была в один год с Нерчинском, под именем Нижнего Острога. Через Сретенскую шли каторжные этапы в Нерчинский завод, и полиция тут караулила беглых. С другой стороны, место было довольно оживленное, и к проезжим людям здесь привыкли, не приглядывались слишком пристально. Занявшись товарами, Петр отправил троих — Лихарева, Лисовского и с ними гренадера Стрелкова — на юг. Они побывали в Газимурском Заводе и еще некоторых местах и вернулись полторы недели спустя. Когда они ввалились с мороза в избу, где квартировал Ломоносов, он напоил их чаем с дороги, накормил, не давая слова сказать. А затем предложил выйти из избы, чтобы покурить трубки. Здесь он и услышал от Лихарева следующий рассказ:

— Двадцать наших товарищей находятся в Благодатском руднике, в горах, в восьми верстах от Нерчинского завода, близ самой китайской границы. В нескольких верстах — рудник Горного Зерентуя. До Китая — верст двенадцать по прямой, въехать туда можно свободно, но места там действительно дикие, гористые — той дорогой не уйти. Тюрьму — это старая казарма, — караулят внутри четверо и снаружи — двенадцать казаков. Половину тюрьмы занимает отделение беглых каторжных, половину — наши, все люди в обоих отделениях закованы. К нашим двоим приехали жены — Екатерина Трубецкая и Мария Волконская.

Кроме того, мы узнали, что в Акатуе, в самом нездоровом месте рудников, петербургскими инженерами строится большая новая тюрьма. Видно, всех наших хотят туда собрать и сгноить.

— Хорошо, вы много узнали, Лихарев. Пожалуй, мне и самому пора съездить и взглянуть своими глазами…

Настала очередь Ломоносова одолеть двести пятьдесят верст по заснеженным дорогам, отделяющим Сретенскую от Нерчинского завода. С ним вместе поехал Лисовский, уже знавший окрестности.

…К Благодатскому руднику лазутчики подобрались со стороны сопок. Одну из них Лихарев присмотрел для наблюдения. Лошадей привязали к кустам по другую сторону склона, наверх полезли пешком. Чтобы не быть замеченными на снегу, с собой у них были накидки из белого полотна, сохраненные с прошлогоднего налета на крепость. Расположившись на склоне, поросшем лишь кустарником, Петр умял неглубокий снег, чтобы удобно было лежать, и принялся разглядыват долину в подзорную трубу. Внизу виднелась деревенька об одной улице, окруженная голой заснеженной пустошью. Поодаль, у подножья горы, дымила трубой старая бревенчатая казарма — ныне каторжная тюрьма. В стороне виднелся загороженный воротами вход в рудничную штольню. От казармы к ней вела протоптанная тропа. Заснеженная дорога уходила в сторону Горного Зерентуя.

Петр задумался, как им организовать побег из этого неприютного места? Но тут, случайно переведя трубу левее по склону, заметил вдруг какого-то человека. Неизвестный, явно скрываясь, занимался тем же самым делом, что и они сами: наблюдал за долиной.

— Кто таков?! — насторожился Ломоносов, жестом показывая неизвестного своему спутнику. Тот еле заметно пожал плечами: раньше этого человека он здесь не примечал. — Ну-ка, подкрадемся, спросим, — прошептал Петр. Не торопясь, примерно полчаса они подбирались к неизвестному. И все же незнакомец оказался достаточно настороже, и когда до него оставалось уже не более двадцати шагов, вдруг вскочил на ноги. Он быстро сунул руку за пазуху, и теперь они стояли друг против друга, обмеряя своего визави недоверчивым взглядом. Ломоносов видел перед собой человека высокого роста и примерно его лет, смуглолицего, и явно не избегшего военной годины, о чем свидетельствовало суровое выражение его глаз, какое видал Ломоносов лишь у людей, не раз побывавших под огнем.

— Вы кто? — спросил он, будучи убежден, что перед ним не местный обыватель.

— Я отставной поручик Сухинов, — ответил он. — Охочусь. А вы кто такой?

— Без ружья охотитесь? — усмехнулся в бороду Петр и, заметив, что рука его собеседника пошевелилась за пазухой, рывком распахнул полушубок и показал свою знаменитую перевязь: — Не у вас одного есть такие штуки.

Сухинов обреченно выпростал руку.

— Сдается мне, фамилию вашу я слышал год назад от господина Муханова, прибывшего в Санкт-Петербург после несчастного дела под Белой Церковью, — сказал Ломоносов. — И вы рискуете, представляясь под своим настоящим именем… Я так полагаю, что вы замышляете устроить кому-нибудь побег? Меня зовут Петр Ломоносов, и я тоже некоторым образом отставлен и помышляю о том же самом, что и вы. Давайте сядем, чтобы нас не увидели. Расскажите, как вы сюда попали. — Петр выжидательно замолчал.

Сухинов от неожиданности открыл рот и машинально сел наземь. Затем заговорил:

— Вы правы, черт возьми, — это был я! Если вы слышали ту несчастную историю, то вот ее продолжение. После того как Черниговский полк был рассеян, я спасся в погребе у мужика, который с меня даже денег не хотел взять. Я прошел всю войну в гусарах. Поэтому мне было не привыкать, я скрывался. Вскоре я узнал о том, что попытки частей Второй армии пробиться к Киеву потерпели крах. Мы не достаточно озверели для гражданской резни, и поэтому наше дело потерпело закономерный крах. Тогда я пошел к брату, чиновнику в Херсонской губернии, который помог сделать паспорт на отставного офицера. В паспорте две последние буквы в моей фамилии были изъяты. С ним я хотел уйти за границу, так как понял, что малые сии не спасутся и станут козлами отпущения.

Я уже стоял на берегу Прута, но затем вспомнил товарищей, Сергея Муравьева, которому я стольким обязан. Я решил сделать для плененных друзей, что смогу. Будучи в России, я услышал о казни пятерых, в числе которых был Сергей, и о том, что сотня товарищей осуждена в Сибирь. Тогда я предпринял все, чтобы попасть сюда. И я готов сделать, что в моих силах, чтобы выручить их… Теперь ваш черед рассказать.

Ломоносов с уважением поглядел на человека, который сумел в одиночку совершить тот же путь, что и они целой группой. Но ответил иначе:

— Нет. Если вас возьмут и будут допрашивать по каторжному обычаю, с пристрастием, вы не должны нас выдать. Скажу, что ваши надежды могут быть обоснованы. Я полагаю, что самый реальный способ побега — это бунт, который даже в случае своего поражения отвлечет администрацию от погони за беглецами.

Сухинов открыл рот, протянув руку в сторону долины.

— Нет, я полагаю, что здесь слишком мало каторжных — едва ли полсотни, — не ожидая вопроса, заметил Ломоносов. — Их сразу подавят, при этом наши товарищи могут быть убиты. К тому же, если вы обоснуетесь здесь, вам сложно будет найти подходящее занятие и вас могут узнать, если среди заключенных есть ваши знакомые, и как следствие — случайно выдать. Более смысла имело бы поднять бунт в Горном Зерентуе, в нескольких верстах отсюда, где, по моим сведениям, имеются сотни каторжных. Это было бы значительное восстание, и оно отвлекло бы внимание, в то время как мы могли бы без помех освободить узников. Чем успешнее будет развиваться это восстание, тем выше наши шансы на удачу!

Глаза Сухинова загорелись. Он протянул свою руку Ломоносову и крепко пожал ладонь собеседника:

— Это отличнейший план, я уверен в успехе! Сотни обездоленных каторжников — это пороховой склад! Я поселюсь в Горном Зерентуе, под видом отставника, изгнанного за неблаговидный поступок из общества, и подготовлю восстание. Один вопрос — когда выступление?

— Примерно поздней весной. К этому времени мы успеем все подготовить. Как у вас с деньгами?

— Увы, я почти на ноле! — Сухинов развел руками.

— Вот вам триста рублей на обзаведение. — Ломоносов достал кошелек с серебром и протянул Сухинову. — Потратьте их с умом. Заводите знакомства, прощупывайте каторжных и обязательно постарайтесь сколотить небольшую группу, которая сможет стать ядром мятежа. Без этого вам не удастся раздуть его пламя. О нас, о нашей цели — ни слова! Связь держать будем через нарочных.

Они крепко пожали друг другу руки на прощание, и каждый разошелся в свою сторону. Все трое отлично понимали, что дело, за которое взялся Сухинов, — это работа смертника.

— Дадим знать своим? — предложил Лисовский, кивнув на дымящую внизу казарму.

— Ни за что. Могут случайно выдать и все кончится плачевно.

…Вернувшись в Сретенскую через несколько дней, они занялись закупками. С трудом раздобыли доски, пригодные для строения судна; купили пилы, топоры, рубанки, молотки, буровы, гвозди, смолу, порох и свинец для охоты. Взяли хлеба, вина, клюквы и квашеной капусты, чтобы предотвратить цингу. Ломоносов приобрел в лавке какую-то подранную старую книгу о Китае, как видно оставшуюся от кого-то из ссыльных. Затем они наняли подводы и со всем этим добром снова двинулись на Амур.

Вновь пересекали границу они уже в феврале. Урядник, всегда лично принимавший мзду и проникшийся некоторым доверием к сообщнику, спросил Ломоносова, не хочет ли он пушки, если на его заимку попробует напасть шайка китайских хунхузов. Он показал в сарае старую трехфунтовую пушку без лафета и попросил за нее пятьдесят рублей. Петр попросил добавить десять ядер, и они сошлись на тридцати. Пушку погрузили на сани, и ее легко везла одна лошадь. …В это время стояли сильные холода, и дорога на Амур была трудной. Наконец усталые, с обмороженными лицами, они добрались в Албазин и в целости привезли все закупленное добро. Увидев среди встречающих новые лица, Петр удивился. Как оказалось, к маленькой русской колонии прибилось еще шестеро — часть промышляла браконъерством, другие — беглые ссыльные, каким-то образом выживавшие в трущобах Приамурья, в то время как их товарищи весной устраивали массовые забеги на запад, к Байкалу. Лица новичков были не самые ласковые, да бывалым солдатам к таким однокотловцам не привыкать.

Выросла уже отдельная кухня — чтобы не подвергать избу опасности пожара. Прибывших товарищей угостили кашей, напоили чудно крепким чаем. На вопрос: «Откуда это лакомство?» — Окулов слегка потупился. Оказалось, остававшиеся в заимке люди раз сходили за обледеневший Амур, в местечко Ляньфу, несколькими верстами выше Албазина, выменяв и купив проса и чая у китайских подданых. А без этого, пожалуй, продовольствия могло и не хватить с учетом прибавившихся едоков.

Прохлаждаться без дела Окулов, впрочем, никому не давал — новых впрягли в работу вместе со всеми. Уже возвели большой навес у берега со стенами из плетенки, чтобы без помех строить судно. Плетенку утеплили снежными кирпичами, на манер эскимосского иглу.

Получив материалы, Чижов, Окулов и семеро других моряков воспряли духом и начали, благословясь, судостроительные работы. Ломоносов провел совещание флотских, на предмет выбора типа судна. Сложность задачи была в том, что вначале надо было спуститься на две тысячи верст по Амуру, славному своими мелями, а затем, на том же судне, идти по морю, известному нередкими тайфунами. Флотские офицеры склонялись к тому, чтобы для плавания по реке и последующего выхода в море построить судно по проекту голландского гукора. Небольшое, с коротким (саженей семь в длину) и широким корпусом, неглубокой (примерно шесть футов) осадкой (надеялись, что в полную воду оно везде пройдет по Амуру), круглым носом и кормой. Гукер имеет две мачты, причем грот стоит посередине палубы, а бизань — на своем месте на корме, так что кажется, будто судно потеряло фок-мачту. Вместо таковой служит длинный бушприт с выдвижным утлегарем, дававший место мощному косому парусному вооружению. От парусов на верхних стеньгах решено было отказаться за скудостью приобретенного такелажа и трудностью подъема высоких мачт. Недостаток парусности должны были восполнить поднимаемые на кормовых гафелях косые трисели. Гукоры, как морские суда, были достаточно хорошо управляемы и обладали замечательной мореходностью. Они и появились у голландцев в средневековье как рыбачьи лодки, а затем выросли в размерах. Чижов быстро составил отличный чертеж на листах бумаги, предусмотрительно доставленной из Сретенской Ломоносовым.

Сподвижникам Петра предстояло повторить подвиг моряков экспедиции Беринга. Разбившись на Командорских островах, те сумели из обломков судна построить гукор, на котором вернулись на Камчатку! Только готовых материалов у людей Ломоносова был не избыток…

Все, кто не занимался охотой, помогали морякам в работе, но рабочих рук все равно не хватало… К сожалению, лучшего судостроительного дерева — дуба, — у них под руками не было. Впрочем, амурский кедр мог служить достойной заменой. Заранее были срублены и притащены кедры на киль и мачты, теперь вытесывали бимсы и гнули на кострах шпангоуты из кривых стволов. Вскоре киль оброс шпангоутами, соединенными поверхку бимсами, точно китовый скелет, затем стали нашивать корпус из досок. Все это было делом тяжелым и долгим. А время подгоняло — на постройку оставалось лишь несколько месяцев.

Между тем суровая их жизнь шла своим чередом. Никому из десятка с лишним новых товарищей решено было не раскрывать подлинной цели, а главным делом объявлялось плавание на Сахалин, где будто бы полно зверя и можно обогатиться, продавая пушнину китайцам. Чтобы никто из участников нападения на Петропавловку не проболтался в пьяном виде, выдачу винных чарок поставили под жесткий флотский контроль, а если кто напьется — обещано было Ломоносовым спустить того в прорубь.

Вручив морякам привезенную пушку, Петр сказал Чернякову:

— Ну, вот тебе и игрушка.

Для судна сделали лафет для орудия на катках. Предусмотрели пушнечные порты в фальшбортах, чтобы можно было перетаскивать легкое орудие и вести огонь с разных курсов. Сколотили для пушки и наземную волокушу, как в старину заведено было у казаков. Сшили из полотна два десятка картузов для зарядов, приготовили и несколько картечных выстрелов. Пушку Черняков любовно вычистил и произвел пробный выстрел ядром на двести сажен, показавший полную пригодность орудия.

К апрелю месяцу судно было обшито, настелили палубу. Корпус стали смолить — приятный запах смолы проникал в заимку.

Пора было готовиться к нанесению удара. Для операции Ломоносов отобрал двенадцать человек — причем Чижов, Окулов, Черняков и половина бывших матросов оставались при судне и для команды новыми людьми. Оставался и полковник Башмаков. Только один местный уроженец, охотник Никодим Зырянов, был взят им в качестве проводника. В середине апреля небольшой отряд выступил из заимки вверх по Амуру.