Дом яростных крыльев

Бабушка не отвечает на его благодарность и не смотрит ему в глаза, когда он уходит.

Я улыбаюсь ему.

— Спокойной ночи, Като. И спасибо.

Он смотрит на бабушку в последний раз, после чего выходит наружу.

После того, как дверь закрывается, я набрасываюсь на бабушку.

— Это было грубо.

— Като ещё мальчик, Фэллон.

— Ему сто семь лет!

— Как я и сказала — ещё мальчик. И как я и сказала, — она кладёт локти на стол, — он в подчинении у твоего деда. Хочешь, чтобы у него были проблемы?

— Ты отказала ему, чтобы его защитить? — мои ресницы взлетают к бровям. — Значит, если бы он не работал…

— Один золотой.

Она смотрит в стеклянный чайник на кружащиеся веточки и лепестки, которые разбухли в кипятке.

Я откидываюсь назад и скрещиваю руки.

— Ты, вероятно, могла бы выручить неплохую сумму за то платье, которое послал мне Данте. Если, конечно, ты не попросила наших соседей, огненных фейри, его сжечь.

Она сглатывает.

Значит, я обвиняла её не напрасно.

— Кстати, он пригласил меня на свидание.

Мои слова заставляют её оторвать взгляд от чая.

— Я согласилась. Возможно, я смогу попросить его заплатить Тимеусу…

— Никогда не одалживай у мужчины, Фэллон. Никогда. И нет, я не сожгла твоё платье. Оно висит в шкафу твоей матери. Я отнесу его завтра на рынок и посмотрю, сколько мы можем за него выручить.

Через мгновение, она спрашивает:

— Что стало с Антони?

— Наши пути разошлись.

Я замечаю, что она заглядывает в кружку, которую она поставила передо мной.

— Так ты, наконец, раскроешь секрет этого ужасного напитка? Если ты дала мне его, чтобы наказать за посещение Ракса…

— Это тоник, который сохранит твою утробу пустой в течение лунного цикла.

Несмотря на мокрое платье, моя шея начинает гореть.

— О.

— Теперь ты рада, что я не стала вдаваться в подробности перед Като?

Я замечаю блеск в её глазах, который давно там не видела.

— Вообще, он мне без надобности.

— Может быть, не сегодня.

Она изучает выражение моего лица.

— Но я уверена, что скоро ты будешь ему благодарна.

Мои щёки заливаются краской, выдавая все мои многочисленные фантазии о ночи с Данте.

— Убедись в том, что тот, кого ты выберешь, будет внимательным и щедрым. Щедрые любовники очень редко встречаются.

И хотя я не хочу обсуждать секс со своей бабушкой, я использую её совет как предлог:

— Я уверена, что Като…

— Я достаточно повеселилась.

— Серьёзно? Юстус был внимательным и щедрым?

Блеск в её глазах гаснет.

— Извини, нонна.

В течение долго мгновения мы молчим и ждём, когда штормовые облака, которые я принесла в наш маленький дом, унесёт прочь.

— Почему ты забрала мою ленту? Зачем делать так, чтобы я почувствовала себя недостойной Исолакуори?

Её зелёные глаза впиваются в меня, после чего она подаётся вперёд и сжимает мои руки.

— Потому что я напугана, Капелька. Я боюсь, что они узнают, что ты другая. Я боюсь, что они…

Её голос теряет всю свою силу.

— Что они попытаются меня убить?

— Нет. Что они попытаются тебя использовать, потому что нечувствительность к железу и соли, а также умение приручать животных, делает тебя оружием не имеющим себе равных.

Я улыбаюсь, потому что она забыла кое-что важное.

— Только вот я человек, а не вещь, нонна. Меня нельзя использовать против моей воли.

Она убирает руки обратно на стол и откидывается на своём стуле.

— Тогда убедись в том, что твоя воля не подчинена твоему сердцу.

— А что не так с моим сердцем?

— Оно бьётся не для того мужчины.

Я отступаю на шаг назад. Это моё сердце. Если я хочу отдать его эльфу, значит, я отдам его чёртову эльфу. Кто она такая, чтобы решать, какой мужчина правильный, а какой нет?

Я не придаю значения сказанному и встаю.

— По крайней мере, моё сердце бьётся, нонна. И временами я не могу сказать того же о твоём.

ГЛАВА 19

Я зашнуровываю единственную пару обуви, которая у меня осталась — зимние ботинки. Чёрная кожаная ткань так сильно не подходит к моему фиолетовому платью, что при виде меня прохожие, несомненно, поднимут брови, но не сильнее, чем если я буду гулять по Люсу босиком. По правде сказать, мою обувь, вероятно, сочтут эксцентричной, но эксцентричность лучше, чем бедность.

После нескольких попыток пройтись гребнем по многочисленным волнам, которые образовались из-за того, что я поспала с мокрыми волосами, я заглядываю в комнату мамы, чтобы рассказать ей о своём вечере. У меня нет от неё секретов, отчасти потому что она — могила, а отчасти потому, что я хочу, чтобы она знала всю мою подноготную на случай, если она когда-нибудь очнётся от своего ступора.

Пока я рассказываю ей о своём вечере, она не сводит глаз с берега Ракокки.

— Холодно, — бормочет она.

Сейчас стоит знойная погода, которая стала ещё жарче из-за отсутствия облаков, но я беру сложенное одеяло в изножье её кровати и укрываю мамины колени.

Она качает головой, из-за чего её тело трясётся, а тонкая шерстяная ткань в свою очередь собирается вокруг её талии.

— Холодно.

— Поэтому я и накрыла тебя одеялом, мама.

Она становится взволнованной.

— Золото. Золото. Золото.

А… золото.

Вздыхая, я убираю одеяло, коря себя за то, что я её потревожила.

— Я найду способ его достать.

— Аколти.

Тёплый ветерок, дующий с канала, усиливает её шепот.

— Аколти. Золото.

Мои пальцы разжимаются из-за шока, и одеяло падает к моим ногам. Я рассказывала ей тысячу историй о Фибусе, и за эти годы она несколько раз его видела. Ну, может быть это преувеличение. Он и Сиб приходят ко мне домой и проводят время со мной и мамой, но её глаза всегда проходятся по ним так, словно они герои потрескавшейся фрески, оставшейся нам от предыдущего хозяина, известного художника, который благодаря своей славе оказался в Тарекуори.

Я слышала, что он однажды продал картину за четыре золотых. Одну единственную картину. Как жаль, что у меня столько же способностей к рисованию, сколько у Птолемея Тимеуса учтивости.

Я приседаю на корточки, чтобы поднять одеяло.

— Фибус Аколти порвал все связи со своей семьей несколько лет назад, мама.

— Аколти. Золото.

Мои брови сходятся вместе, и я бросаю одеяло на мамину кровать. Неужели она хочет, чтобы я приняла его щедрое предложение? Если он всё ещё хочет одолжить мне денег… Мой взгляд устремляется на шкаф, после чего я подхожу к нему и открываю дверцу. Тесное пространство заполнено разномастными простынями, выцветшими полотенцами и простенькими мамиными платьями.

Никакое дорогое платье не сверкает на вешалке. Бабушка, должно быть, уже забрала его. Моё сердце опускается, ведь я его даже не увидела, не потрогала, не понюхала. У меня никогда не было одежды, которая не побывала бы на ком-то ещё и не впитала бы в себя чужой запах.

О, Боги… моё свидание! Учитывая всё случившееся, я забыла, что Данте ожидает, что я надену это платье на наше свидание. Мало того, что это теперь невозможно, так мне ещё придётся надеть ботинки. Я морщусь. Он никогда не приведёт меня во дворец, если я буду одета как нищенка.

Я подумываю о том, чтобы одолжить платье у Катрионы. Несмотря на то, что её тело чуть более пышное, мы с ней одного роста. Я пытаюсь ухватиться за последнюю надежду на то, что она согласится одолжить мне одно из своих платьев, когда я объясню ей, что мне это нужно для благой цели. Конечно же, она захочет меня поддержать. Она всегда за то, чтобы заводить полезные связи.

— Аколти. Золото, — повторяет мама.

— Хорошо. Хорошо. Я спрошу Фибуса.

Я целую её в лоб.

— Тебе что-нибудь нужно, пока я не ушла?

Её губы сжаты. Мой вопрос остается без ответа. Как всегда.

Я наливаю воды в стакан, который подношу к её губам. Большая часть стекает по подбородку, но её горло сокращается, и я заключаю, что немного воды всё-таки попало внутрь.

— Тиуамо, мама.

Я надеюсь, что когда-нибудь услышу от неё «Я люблю тебя» в ответ.

Я закрываю её окно на задвижку, которую собственноручно прибила бабушка, так как боялась, что мама может встать и забраться на подоконник, когда мы не будем за ней смотреть. И хотя она чистокровная водная фейри, бог знает, где она окажется, если упадёт в канал — в логове змеев или в открытом море?

***

Дорога до квартиры Фибуса занимает всего лишь пятнадцать минут, и хотя я стараюсь держаться в тени, подальше от палящего полуденного солнца, мои босые ноги успевают вспотеть и начинают тереться о кожу. Я уже чувствую, как на пальцах моих ног и на пятках начинают образовываться мозоли. Тысяча королей, как мне теперь выдержать эту смену?

Я пересекаю последний мост и оглядываю канал в надежде мельком увидеть блеск розовой чешуи. Несмотря на моё желание увидеть Минимуса и убедиться в том, что он поправился, я не хочу, чтобы он подплывал близко к поверхности. Особенно при свете дня.

Я замечаю движение под голубой гладью, но там виднеются только тучи серебристых пескарей, и то здесь, то там появляются более крупные рыбы. Два элегантно одетых эльфа проносятся передо мной, ударив меня по лбу свернутым свитком, который они несут между собой.

— Смотри, куда идёшь, — шипит один из них.

— Эй. Это вы на меня налетели.

Не извинившись — эльфы никогда этого не делают — они уносятся прочь.

— Малявки, — бормочу я себе поднос и заворачиваю на улицу Фибуса.

Я подныриваю под ветку приземистого фигового дерева, которое закрывает правую половину ярко-красного дома, и прохожу в вечно незапертую входную дверь. Узкая деревянная лестница, которая ведёт на его площадку, стонет от каждого шага, сообщая о моём присутствии раньше, чем я успеваю постучать.

Не то чтобы Фибус собирался распахнуть передо мной дверь. Зная его склонность к тому, чтобы проспать весь день, я предполагаю, что он крепко спит. Я стучу в дверь костяшками пальцев и жду. Через минуту я стучу ещё сильнее. На этот раз я слышу шевеление и ворчание.

Дверь со скрипом открывается и передо мной предстает Фибус с заспанными глазами и спутанными волосами. Он всё ещё прекрасен. Он всегда так выглядит. Когда мы были детьми, Сибилла предложила выносить его детей, если он когда-нибудь их захочет.

Он потирает глаза, чтобы прогнать сон.

— Что привело тебя в мой дом ни свет ни заря, Капелька?

Я фыркаю.

— Уже перевалило за полдень. А что касается причины моего визита… Помнишь, я говорила, что никогда не возьму денег взаймы? В общем, я передумала. Если, конечно, твоё предложение в силе.

Он опускает руку, и теперь очень насторожен.

— Что случилось?

— Это долгая история, и у меня ужасно болят ноги. Могу я войти?

— Конечно. Входи.

Он смотрит на мою обувь.

— Почему на тебе зимние ботинки?

— Потому что я потеряла свои туфли.

— Как можно потерять туфли?

Он подходит к ведру со свежей водой, которое он хранит на деревянной столешнице своей кухни такого маленького размера, словно она предназначена для эльфа. Не то, чтобы Фибус на ней готовил. Он зажигает свою угольную печь только в самый разгар зимы, когда низкие температуры заковывают каналы в лёд.

Фибус отодвигает помятую рубашку и тарелку, усыпанную крошками, чтобы освободить место на кресле для своей попы, одетой в штаны.

— А теперь рассказывай, как ты потеряла свои туфли.

Я рассказываю Фибусу о своём ночном погружении в канал. Допив воду, Фибус ставит стакан на опасно неустойчивую стопку книг в кожаных переплётах.

— Как всегда плаваешь по каналу без весла.

Я хмурюсь.

— А это ещё что значит?

— Что ты обладаешь уникальной способностью попадать в переделки.

Мой рот кривится.

— Маркиз напал на Минимуса.

Фибус наклоняется и ставит локти на разведённые в стороны ноги.

— Я не осуждаю твои действия — я как никто готов тебя поддержать, Фэл — я просто показываю, куда это тебя привело.

Я вращаю в руках наполовину полный стакан, наблюдая за тем, как вода искрится в лучах солнца, проникающих через окно.

— А что касается денег, конечно же, я займу их тебе. А точнее Аколти почтут за честь оказать помощь обездоленному ребёнку.

Я смотрю ему прямо в глаза.

— Я не могу попросить денег у твоих родителей, Фибус.

— А кто-то сказал, что ты должна их просить? — он подмигивает мне, встаёт и исчезает за занавеской в спальной зоне. — Дай мне десять минут.

Я оглядываю беспорядок в комнате, и меня переполняет желание убраться.

Я начинаю складывать книги. Сибилла бы мной гордилась.

Через некоторое время Фибус появляется из-за занавески, заправляя зелёную рубашку, которая делает цвет его глаз ещё более ярким. Затем он начинает рыться в куче обуви у входной двери, пока не находит пару атласных туфель изумрудного цвета, которые подходят к его рубашке.

Присоединившись к нему у входной двери, я вздыхаю.

— Жаль, что у нас разные размеры обуви.

— Если бы они были одинаковыми, твои ноги были бы длиной с твою голень. Не думаю, что мужчины нашли бы это привлекательным.

— Твои ноги до нелепости огромные.

Он смеётся.

А затем с его губ срывается ещё один смешок, когда мы с ним под руку выходим за дверь и направляемся в сторону северо-восточного конца Тарекуори.

Посреди разгоряченной дискуссии о надёжности эльфов — Фибус считает, что им можно доверять (а я ещё таких не встречала) — я сознаюсь:

— Я порвала с Антони прошлой ночью.

Светлые брови Фибуса взлетают вверх.

— Чёрт. Мы с Сиб заключили пари о том, какого мужчину ты выберешь.

Я перевожу взгляд с контрольно-пропускного пункта, показавшегося вдали, на Фибуса.

— Ты думал, что я выберу Антони?

— Вообще-то я поставил на групповуху.

Я давлюсь слюной.

— Ты поставил на то, что у меня будет секс втроем с принцем и рыбаком?

Он широко улыбается.

— А разве фейри не может помечтать?

Он бросает взгляд на мои зашнурованные колодки.

— У моей сестры есть большая коллекция обуви. Может быть, мы сможем найти что-то, что тебе подойдёт?

— Я не могу украсть у Флавии туфли.

— Она даже не заметит.

— Но я-то буду об этом знать.

— Ладно. Тогда ты разрешишь мне купить тебе обувь.

— Фибус…

Он хлопает меня по руке, когда мы доходим до границы между Тарелексо и Тарекуори, где стоят военные.

Стражник преграждает нам путь.

— Что привело вас в Тарекуори?

Его глаза сверкают, подобно отполированным сережкам в его заострённых ушах.

Фибус откидывает прядь шелковистых волос, чтобы показать ему форму своих ушей.

— Я Фибус Аколти. А что касается цели моего посещения, это абсолютно не ваше дело. Я и моя благовоспитанная любовница направляемся на ужин в поместье моей семьи.

Я щипаю его за руку, что заставляет его расплыться в улыбке.

— Конечно. Прошу прощения, синьор Аколти.

Стражник отходит в сторону, пропуская нас.

— Благовоспитанная любовница? — шепчу я. — Серьёзно?

— Ты бы предпочла, чтобы я назвал тебя похотливой кобылкой?

Я закатываю глаза.

— Да, ведь у нас только два определения для женщин Люса.

Он усмехается, после чего становится задумчивым.

— Не могу поверить, что ты порвала с третьим по сексуальности фейри Люса.

— Третьим по сексуальности?

— Ну, один из них я, затем идёт Катриона, а потом уже Антони.

Он подмигивает мне, чтобы показать, что он шутит.

Я пытаюсь сдержать улыбку.

— Какое счастье, что избавившись от своей неуверенности в себе, ты не избавился от нас с Сиб.

— Я избавился от своей неуверенности благодаря тебе и Сиб.

Он берёт мою руку и сжимает её.

Подумать только, когда-то он был ниже меня ростом, и таким тощим, что мы с Сиб могли катать стеклянные шарики у него между рёбрами.

— Ты уже сказала Сиб?

— Ещё нет.

— Теперь она будет тыкать меня носом в свою победу.

— На что вы спорили?

— На то, чтобы поменяться жизнями на день.

Я улыбаюсь.

— Нет…

— Да…

Я улыбаюсь так широко, что мои щёки начинают болеть.

— Ты согласился встать до полудня, подмести в таверне и обслуживать нахальных посетителей?

— Я не думал, что проиграю.

— Действительно, — фыркаю я. — Почему бы твоей подруге-девственнице не пожелать возлечь с двумя мужчинами в свой первый раз.

— Именно. Зачем выбирать?

Мы улыбаемся друг другу ещё немного.

— Я думаю, что, как любовник, Антони лучше.

Я резко поворачиваю к нему голову. Не могу поверить, что он об этом думал. А самое главное…

— Почему ты так говоришь?

— Он старше, у него больше опыта, и он не принц.

— А какое отношение к умениям в постели имеет титул?

— Прямое. Титулованные мужчины считают, что им все должны, и что они оказывают тебе одолжение, когда с тобой спят.

— У Данте нет титула.

Фибус искоса смотрит на меня.

— Он из королевской семьи, дорогая.

— И?

— Не ожидай слишком многого, вот и всё.

— Это не имеет значения. Даже если он не так же хорош, как Антони, это не имеет значения.

Фибус приподнимает бровь, словно вопрошая — кого я пытаюсь убедить — его или саму себя?

ГЛАВА 20

К тому моменту, как мы доходим до входа в поместье Аколти, украшенного портиком, я распределяю все свои проблемы по степени важности — долг Тимеусу, поиск воронов (ведь я же хочу править Люсом, хотя бы даже затем, чтобы утереть нос идиотам с заострёнными ушами), умения Данте в постели.

Я разглаживаю платье, жалея о том, что оно сделано из хлопка, а не из шёлка.

— Стоит ли мне рассказать твоим родителям о том, что случилось с Тимеусом, когда я попрошу их дать мне денег взаймы, или лучше придумать другую историю?

Фибус улыбается мне такой ослепительной улыбкой, что она затмевает белые розы, которые обвили колонны на входе.

— А разве кто-то говорил о займе?

Я резко перевожу взгляд на Фибуса.

— Я не буду ничего красть у твоих родителей.

— Если я отпишу своей лучшей подруге небольшую часть своего наследства, то это не воровство.

У меня отвисает челюсть.

Он подхватывает пальцем мой подбородок и закрывает мне рот.

— Приготовься ослепнуть, Капелька.

Надеюсь, я ослепну от богатства его родителей, а не от их гнева.

Пересекая их земли, мы не встречаем никого из Аколти. Я решаю, что это чудо, пока Фибус не объясняет мне, что его семья проводит отпуск в поместье Викториуса Сурроса, на берегу моря в Тареспагии. Моего друга тоже пригласили в эту поездку, но он радостно отказался. По традиции они забрали с собой всех эльфов и несколько слуг, оставив только садовников, смотрителя земель, частного повара и главную экономку.

Я всё ещё помню, как впервые побывала в доме Аколти. Я молчала на протяжении всего визита, шокированная великолепием этого поместья и количеством прислуги. И хотя сейчас я не потеряла дар речи, я всё равно потрясена.

Мы проходим по ухоженным дорожкам, окаймлённым густыми кустами и изящными деревьями, и Фибус перекидывается парой слов со всеми, кого мы встречаем. Мой друг излучает природное обаяние, и оно совсем не искусственное. Он по-настоящему не равнодушен к горожанам с округлыми ушами.

— Из тебя получился бы прекрасный король, — говорю я, всё ещё держась за его руку.

— Согласен.

Я шлепаю его по груди.

— Осторожно, твои заостренные уши начали проявляться.

Он усмехается, а мы тем временем огибаем пруд, покрытый листьями кувшинок, где полно лягушек, которые выпрыгивают ото всюду каждый раз, когда кто-то гуляет по траве.

И каждый раз, когда его родители видели меня с лягушкой, они кривились и говорили:

— Какое гадкое создание.

До сегодняшнего дня я была убеждена, что они имели в виду меня, хотя Фибус настаивал на том, что они говорили об амфибиях.

Войдя в дом, мы снимаем обувь, и я облегченно вздыхаю, когда холодный мрамор и прохладный воздух касаются моих опухших пальцев.

— Боже, твои ноги. Что бы ты ни делала, не дай Данте их увидеть, когда пойдёшь с ним на то свидание.

— Эй. Ты должен подбадривать меня, а не указывать на мои несовершенства.

— Мозоли это не недостаток.

Раздается стук шагов по полированному камню.

— Чем я могу вам?.. О, Фибус.

Гвинет, главная экономка, которая на протяжении двух поколений служит у Аколти — которые всё ещё живут все вместе под одной крышей — смотрит на Фибуса так, словно она не видела его несколько десятилетий.

— Я не знала, что вы придёте.

Она слегка кланяется мне. Несмотря на то, что она такая же полукровка, как и я, Гвинет так предана Аколти, что любой, кто становится «персона нон грата» в этой семье, становится таковым и для неё.

— Вы и ваша подруга останетесь на ланч?

Подруга? Раньше я была Фэллон. Должно быть, я поднялась ещё выше в списке «персон нон грата» семьи Аколти.

— Не надо ланча. Мы ненадолго.

Фибус хватает меня за руку и тянет вверх по широкой мраморной лестнице. Несмотря на то, что это типичное для Люса двухэтажное здание, его этажи сильно отличаются от того, что можно встретить в Тарелексо.

— Вот бы пожить в этом доме…

Мой восторженный шепот поднимается к прозрачному потолку в виде купола, украшенному гипсовой лепниной в форме винограда и херувимов, пробегается по каменным стенам кремового цвета, написанным маслом портретам семьи, и отражается от герба с изображением золотых плетей, закрученных в элегантную букву «А».

— Холодном и бездушном.

Он тащит меня по широкому коридору, который заворачивается вправо в самом конце.

— Тебе бы это опротивело.

— Ты проецируешь на меня свои чувства.

— Нет, я констатирую факт.

Я решаю оставить этот разговор, так как всё равно никогда не буду здесь жить. Я выглядываю в огромное окно, располагающееся в конце коридора, на раскинувшиеся сады, которые тянутся до самых лазурных вод Марелюса.

— Свадьба Флавии пройдёт здесь или в поместье Сурросов?

— Здесь.

— Когда?

— Я слышал, что они говорили про Йоль, но поскольку я не планировал присутствовать…

— Что?

Я в шоке останавливаюсь, что заставляет остановиться и его тоже.

— Ты должен пойти. Это твоя единственная сестра, Фибус.

— Ошибаешься. У меня есть ещё две сестры.

— О которых я не знаю?

Он щёлкает меня по виску.

— Ты и Сиб, дурочка. Твой полуночный заплыв, похоже, сделал тебя чуть менее сообразительной.

Я улыбаюсь.

— Задница.

Улыбнувшись, он затягивает меня в комнату такого жёлтого цвета, что я как будто оказываюсь в бочонке с медом.

— Чья это комната?

— Флавии.

— Почему мы в комнате твоей сестры? — шепчу я.

— Потому что тебе нужны туфли. Знаю-знаю, я сказал, что куплю тебе пару туфель, и я так и сделаю, но это преступление — разрешить тебе снова надеть те ботинки, пусть даже только для того, чтобы дойти в них до сапожника. Я не хочу упустить свой шанс стать герцогом.

— Эм, а какое отношение к тому, чтобы стать герцогом, имеют мои ботинки?

— Если ты захомутаешь принца, я планирую по полной насладиться жизнью на Исолакуори.

Я ухмыляюсь.

— Ну, конечно.

Я иду за ним к шкафу размером с весь мой дом, который переполнен атласными и шёлковыми одеждами разнообразных цветов. Окружённая всей этой роскошью, я едва дышу, так как боюсь, что воздух из моих лёгких может испортить одежду Флавии.

Фибус оставляет меня и начинает копаться на полках с обувью.

— Ох, что будет, когда Сибилла узнает, что скоро станет герцогиней!

Я медленно поворачиваюсь к нему.

— Как насчёт того, чтобы не говорить ей об этом, пока я не сходила на своё первое свидание с Данте? Как ты и сказал, он может начать сторониться меня, когда увидит мои ноги.

— В таком случае он останется в проигрыше, а Антони в выигрыше.

Я качаю головой.

— Антони никогда не примет меня назад.

— Я не верю в слово «никогда» точно так же, как я не верю в то, что существует какой-то «выбор».

Только вот, если мне суждено стать королевой, Антони не сможет оказаться в моём будущем. Как бы мне хотелось рассказать обо всём Фибусу, но этот секрет мне придётся пронести с собой до самого трона.

— Что ты наденешь?

— Куда?

— На свою коронацию, — невозмутимо отвечает он.

Я бледнею. Неужели я сказала это вслух?

Он закатывает глаза.

— На свидание, глупышка.

Я кривлю губы.

— Я думала одолжить платье у Катрионы.

— У меня есть идея получше.

Когда он начинает снимать платья с вешалок, я шиплю на него и перевожу внимание на входную дверь, ожидая увидеть там сердитую Гвинет.

— Расслабься, женщина. Я верну всё на место раньше, чем моя семья возвратится из поездки.

Он бросает мне платье, которое как будто соткано из неба и облаков — это шёлковое платье небесно-голубого цвета с белыми воздушными рукавами.

Это самая красивая вещь, которую я когда-либо видела. Когда-либо трогала.

Но оно не золотое. Данте может обидеться, если я не надену его подарок.

Подняв подбородок вверх и посмотрев на себя в напольное зеркало, я распускаю волосы и представляю, что у меня заострённые уши, мои каштановые локоны опускаются до самой талии и это мой шкаф.

— Фэллон, очнись.

Я отворачиваюсь от зеркала и вижу, что Фибус держит в руках две пары туфель — на каблуках и без. Я киваю на туфли без каблуков, а потом задерживаю дыхание, когда вставляю в них ноги, молясь о том, чтобы они подошли.

Мягкая кожа идеально облегает мои опухшие пальцы, и я вздыхаю.

— Не знала, что туфли могут быть настолько удобными.

— Одно из преимуществ богатства.

Фибус запускает руку в свои светлые волосы.

— Если уж стал богатым, отказаться от такой жизни почти невозможно.

— Но ты же отказался.

— Я забрал с собой всё, что удалось уместить в моей квартире.

— Кстати… А как я смогу выйти отсюда вместе с платьем? Не могу же я вынести его в руках?

Он хватается за ручки огромной кожаной сумки, лежащей на полке, и бросает её к моим ногам.

— Это ещё хуже, Фибс. Гвинет решит, что я обокрала ваш дом.

— Расслабься. Её понесу я.

Я не могу расслабиться, но я складываю платье и кладу его в сумку, а сверху на него кладу туфли. От одной мысли, что мне придётся зашнуровывать мои ботинки, кожа у меня на ногах начинает трескаться, а большие пальцы покрываются новыми мозолями. Я собираюсь пройтись босиком до портика, а потом уже надеть туфли, которые я одолжила.

— А теперь в подвал.

Фибус вешает сумку себе на плечо и жестом просит меня следовать за ним.

Мы отправляемся в подземное чрево поместья и сворачиваем в какое-то крыло, где полно закрытых дверей. Фибус объясняет, что они ведут в покои его родителей и дедушек с бабушками. Его пра и пра-прадеды сделали Тареспагию своим постоянным местом жительства, так же как и большинство фейри старшего поколения, которые предпочитают тропический климат.

У меня осталась только одна прабабушка, остальные трое погибли во время Магнабеллум, либо, как в случае с матерью бабушки, сразу после неё. Оставшаяся в живых прабабушка, грозная Ксема Росси, живет в Тареспагии с моей тётей Домитиной. По словам бабушки, её язык такой же острый, как и её уши. Я никогда не встречала эту пожилую фейри, и после рассказов бабушки особенно не стремлюсь, но предполагаю, что, в конце концов, наши пути пересекутся, если только её сердце, которому уже восемьсот лет, не перестанет биться.

Фибус затягивает меня в овальную гостиную, выполненную в кремовых и белых тонах, с золотыми панелями на стенах, изображающими цветущие лозы. Она роскошна.

— Безвкусно, я знаю.

— Красиво.

— Мой прадед построил эту комнату после того, как побывал во дворце в комнате трофеев, она такая же чудовищно безвкусная.

— Я надеюсь, что мне доведётся увидеть эту чудовищную безвкусицу.

Он останавливается рядом с металлической панелью, его пальцы проходятся вверх по стеблю растения, затем вниз, и снова вверх и вниз.

— Для чего ты щупаешь стену?

— Я отпираю подземелье.

Мои брови приподнимаются.

— Лаская барельеф?

Он усмехается, но затем его смех прерывает щелчок замка и стонущий звук металла скользящего вдоль дерева.

Он надавливает пальцами на панель, и она открывается вовнутрь.

Я моргаю, а потом ещё раз. Солнечный свет просачивается, точно капли дождя, сквозь деревянный стеллаж высотой в два этажа, едва освещая помещение, но оно всё равно пылает. Ряды полок заставлены сверкающими золотыми безделушками, подносами с драгоценными камнями, мраморными бюстами, изображающими миловидных фейри, отполированными до зеркального блеска, книгами в кожаных переплетах с позолоченными корешками и оружием, инкрустированным изумрудами. На стене висят длинные копья с эбонитовыми наконечниками, а также странные кинжалы с чёрными лезвиями, которые я никогда не видала в Люсе.

Похоже, они декоративные. Так же как и эта птица серебристого цвета, чьи крылья пронзают два чёрных шипа — какое страшное произведение искусства.

Когда Фибус ставит сумку в дверной проем, чтобы та не закрылась, запечатав нас внутри, по моей спине пробегает холодок. Я бы назвала это чувством благоговения, если бы моя кожа не натянулась, а лёгкие не начало покалывать.

Страх.

Я нахожусь в подземелье, полном богатств, но чувствую себя так, словно попала в склеп, заполненный костями.

ГЛАВА 21

Я обвожу помещение взглядом в поисках источника своего дискомфорта. Распластанная птица выглядит ужасно, но дело точно не в ней. Какое-то нервирующее, жуткое гудение волнует мою кровь и сводит желудок.

— В этом подвале кто-то умер?

А, может быть, здесь кто-то живет? Например, привидение. Я обвожу взглядом каждый мрачный угол в поисках шевеления.

Фибус выпрямляется, внимательно осматривает моё лицо, и уголок его губ приподнимается.

— Пока нет, но ты выглядишь пугающе бледной, Фэллон. Больно смотреть на всё это богатство?

Мой взгляд возвращается к птице и чёрным шипам, которые торчат из её металлической груди…

Санто Калдрон! Неужели это… это одна из?..

Я крепко хватаюсь за руку Фибуса для поддержки.

— Ты пытаешь оторвать мне конечность? Она, конечно же, отрастёт, но я к ней очень привязан.

— Золото. Аколти.

Моя голова кружится так сильно, что ещё немного, и она открутится от моего тела.

Я не осознаю, что повторила мамины слова вслух, пока Фибус не щёлкает языком.

— Да. Много золота. Я предупреждал тебя. Ты же не собираешься упасть в обморок? Ты определённо выглядишь нездорóво.

Бронвен наблюдает за тобой.

Найди пять железных воронов.

О, Боги, о, боги, о, боги. Мама отправила меня к Фибусу не за деньгами, а за вороном. Она знала! Как? Неужели Бронвен нашептала ей это на ухо? Невозможно. Бронвен призналась в том, что знает о местоположении только одного ворона.

Я не осознаю, что уже отпустила руку Фибуса, прошла вглубь помещения и теперь стою под птицей, полностью сделанной из металла.

— А-а. Так вот что вывело тебя из равновесия.

Он придвигается поближе ко мне.

— При создании этой безвкусной статуи ни одно животное не пострадало, Капелька.

Мурашки бегут по моей коже, когда я замечаю яркий блеск в лимонно-желтых птичьих глазах.

— Почти как живая, да? — Фибус переводит взгляд на распушённый хвост птицы.

Я задерживаю дыхание. Я даже не знаю, почему. Ведь статуи не могут ни каркать, ни кусаться.

— Более чем, — бормочу я, пораженная сходством, которого удалось добиться художнику.

Кажется, будто живую птицу мумифицировали в железе. При одной мысли об этом комок подступает к моему горлу.

— Как думаешь, какую птицу она изображает?

Мой язык пульсирует в такт сердцебиению, которое, в свою очередь, заставляет мой голос трепетать, потому что я знаю ответ до того, как Фибус успевает произнести:

— Вóрона.

Никаких колебаний.

Я перевожу на него взгляд.

— Моя мать рассказывала мне об этом. В детстве я ходил вместе с ней в подвал. Я, похоже, был тогда совсем маленьким, потому что я помню, как она сажала меня на бедро, чтобы я мог получше разглядеть это существо. Боже, какие истории она о них рассказывала! Они могли бы заставить даже тебя пересмотреть свою любовь к животным.

Данте, действительно, суждено стать королем, а мне — его королевой. Не знаю, смеяться мне или плакать из-за того, что я совсем не властна над своей судьбой.

— Я слышала эти истории.

Тембр моего голоса всё ещё видоизменен моим учащённым пульсом.

— Мы сидели за одной партой в школе, забыл?

— Директриса Элис рассказывала нам адаптированную версию. Поверь мне.

Он указывает на загнутые когти, которые сверкают, как шипы, а затем на клюв птицы.

— Этих птиц тренировали убивать, и они знали, каковы на вкус сердца фейри.

Я прижимаю ладонь к своему беспокойному животу.

— Зачем кому-то изображать эту птицу?

— Чтобы оставить напоминание о том, через что мы прошли? И кого победили?

Он пожимает плечами, как будто не уверен в своих словах.

— Похоже, когти и клювы срезали с настоящих птиц.

— Каким нужно быть извращенцем, чтобы срезать клюв и когти с животного?

Фибус прищуривается и смотрит на меня.

— Я только что рассказал тебе о том, что эти хищники пожирали сердца фейри, а тебя волнует то, что кто-то отрезал их конечности?

Я на секунду закрываю глаза. Фибус прав. А ещё он пристально меня разглядывает. И если я хочу выйти отсюда с этой птицей, которая определённо не влезет в мой карман, мне надо завоевать его доверие.

Мой пульс учащается и подступает к горлу. Я всерьёз ожидаю, что Фибус позволит мне снять его со стены? А смогу ли я снять его оттуда и подложить в сумку, когда он отвернётся? Что если шипы так глубоко вошли в камень, что мне понадобится какой-нибудь инструмент, чтобы вытащить их?

У меня есть два варианта: вернуться сюда без него и забрать статую позже (если я, конечно, смогу миновать прислугу и повторить танец, который станцевали пальцы Фибуса на замке), либо сказать ему, что эта статуя каким-то образом может посадить Данте на трон. Данте ему такой же друг, как и я. Конечно же, он поможет мне украсть эту статую. Но что насчёт кучки людей, которых я приговорю?

Ох. Ох. Ох.

— Ты выглядишь так, словно тебя сейчас стошнит твоим обедом.

— Я с утра ничего не ела.

— Это просто выражение, Фэл. Почему ты так расстроена?

Я смотрю в его зелёные глаза.

— Ты же знаешь, как я отношусь к животным.

— Точно. Тогда почему бы тебе не выйти из подвала?

Он нежно обхватывает моё плечо и сжимает.

— Я возьму пару монет, и мы…

— Эта статуя входит в твоё наследство?

Он не убирает руку с моего плеча, но перестает его разминать.

— Ты не сможешь выкрасть её так, чтобы мои родители не узнали.

— О. Это не то… Я не собиралась её красть.

Уголок его губ снова приподнимается.

— О.

Сердце начинает стучаться о мои рёбра.

— О?

— Я только что понял, что ты хочешь с ней сделать.

Я сильно в этом сомневаюсь, но приподнимаю одну бровь, чтобы заставить его рассказать мне о его соображениях, пока я не успела рассказать ему всё сама.

— Ты собираешься бросить её в канал, чтобы её больше никто не увидел?

Я сглатываю. Заманчиво.

— Переплавить её в оружие, чтобы припугнуть распускающего руки капитана?

— Хм-м.

Я по-настоящему об этом задумываюсь, поглаживая подбородок, что заставляет Фибуса улыбнуться ещё шире.

Всё это, конечно, забавно, но что если именно так Данте должен захватить трон? Что если её надо переплавить в оружие, которое должно убить короля? Как жаль, что Бронвен не сильно вдавалась в подробности. Я бы не отказалась от буклета с инструкциями.

— Так что?

— Я даже не знаю, где я могу её переплавить.

Я же не могу просто наведаться в кузницу Исолакуори, или засунуть птицу в свою печь?

— Я уверен, что в Раксе полно кузнецов, которые будут более чем рады забрать её у тебя и при этом хорошо за неё заплатят.

Глаза Фибуса становятся такими же блестящими, как у ворона, когда он говорит:

— А знаешь что? Давай это сделаем!

Мой следующий вздох застревает у меня в горле, и я закашливаюсь.

— Это невероятно разозлит моих родителей и избавит меня от источника моих кошмаров. Это что-то типа очищения.

Его руки поднимаются к чёрному штырю, а я моргаю, так как моё лицо словно обдает какой-то волной.

Он собирается отдать мне птицу. Это слишком легко. Если это так легко, то из этого не может получиться ничего хорошего. Бронвен, должно быть, как-то повлияла на эти пророческие поиски сокровищ.

Я поднимаю руки к чёрному шипу, но застываю, когда Фибус шипит:

— Обсидиан. Он токсичен для людей.

— Только вот я не человек.

— Ты наполовину человек, так что лапы прочь.

Фибус упирается ногой в стену, и по тому, как покраснел его лоб, я понимаю, что ему приходится приложить усилие.

— Когда твоя семья возвращается из Тареспагии?

— В следующем месяце.

Спасибо тебе, Котел. Или спасибо, Бронвен.

— Ах да, ворон целиком сделан из железа, поэтому, что бы ты ни делала, не трогай его или твоя кожа слезет. Я бы не хотел, чтобы твои руки выглядели так же ужасно, как и ноги на предстоящем свидании.

Свидании с моим будущим мужем. Нереально. И всё же… железные вороны существуют.

— Как же глубоко засел этот шип! — бормочет Фибус, пот стекает у него со лба.

Скорее всего, он не может его снять, потому что воронов должна собрать я. Я оглядываю шип, и у меня чешутся руки схватиться за него. Но что если… что если он меня отравит?

Фибус пыхтит и стонет.

— Ты похож на спаривающегося медведя.

Он затихает, и мне приходится проверить, не упал ли он в обморок от перенапряжения.

— Спаривающегося медведя, — повторяет он и фыркает.

Я улыбаюсь, и моя улыбка прогоняет волнение, которое нависло надо мной с тех пор, как я вошла в этот подвал.

— С другой стороны, если Гвинет будет проходить мимо, она решит, что мы её вешаем. Отличное прикрытие.

Проходит ещё минута, во время которой я осматриваю помещение в поисках какого-нибудь инструмента, которым можно было бы отрубить шип, как вдруг Фибус протяжно объявляет:

— Алли-мать-его-луйя!

Он отрастил лиану длиной с моё предплечье, и она выдернула шип из стены, словно пробку.

Птица, которая волшебным образом не погнулась и не сломалась, повиснув на одном крыле, падает прямо на меня. Из её раскрытого крыла торчит дротик из чёрного дерева.

— Берегись! — вскрикивает Фибус в тот самый момент, когда железные когти ворона врезаются в моё обнаженное предплечье, а подставка царапает костяшки моих пальцев.

ГЛАВА 22

Я отпрыгиваю назад, но уже слишком поздно… И я говорю сейчас не о крови, которая выступила на поверхности моей раны.

Лицо Фибуса, покрытое блестящими капельками пота, становится мертвенно-бледным. Он таращится на мою разорванную кожу и на ручейки крови, стекающие по моей руке, которую я подняла вверх, чтобы остановить кровь.

— О, Боги. Нам надо найти для тебя лекаря! — его голос звучит пронзительно и нервно. — О, Боги.

Теперь его глаза блестят так же ярко, как и его лицо. Они полны слёз, потому что он решил, что из-за него я сейчас умру.

— Фэллон… О, Боги.

Его лиана падает на каменный пол, точно мёртвая змея, после чего исчезает в его ладони, а железный ворон продолжает раскачиваться, точно часовой маятник, который отсчитывает мои последние минуты.

— Фибус, тише. Всё в порядке.

— Нет, не в порядке. Это не…

Из него вырываются рыдания и низкий хрип.

— О, Капелька, мы не успеем найти тебе лекаря.

Он откидывает прядь волос с глаз, а затем хватает один из широких мечей, висящих на стене.

Я отступаю на шаг назад.

— Что ты делаешь?

— Я собираюсь отрубить… отрубить твою… руку.

Я раскрываю рот.

— Нет. Никто ничего не будет отрубать.

Я отвожу руку подальше от него на случай, если он всё же решит замахнуться.

— Железо… если оно проникнет в твоё сердце. А обсидиан… О, Боги, обсидиан!

Он делает дрожащий вдох.

— Это всего лишь рука, Фэл, пожалуйста. Я не могу тебя потерять.

Я уже и забыла про обсидиан.

Я осматриваю костяшки своих пальцев. Они и поцарапаны, но кровь не идёт, и пальцы не почернели. Может быть, я делаю слишком поспешный вывод, но похоже обсидиан на меня не действует.

Когда губы моего друга начинают дрожать, я решаю рассказать ему свой секрет, который бабушка запретила кому-либо раскрывать. Тем более что теперь у меня есть секрет похуже, а слишком большое количество секретов в итоге может отравить меня похлеще любого железа.

— Оно на меня не действует.

Я понизила голос, но мне всё равно кажется, что он грохотом разнёсся над крышами Люса.

— Что?

Кончик меча со звоном ударяется о камень.

— На меня не действует железо.

Фибус перестает рыдать.

— Оно на тебя… на тебя… не действует? Но ты… ты…

Вид полного поражения на его лице сменяется полнейшим недоумением.

— Как?

Его глаза округляются, прямо как у Минимуса.

— О.

Его мысли, должно быть, пребывают сейчас в полном смятении, потому что ни я, ни бабушка не имеем ни малейшего понятия о том, почему на меня не действует металл, который смертелен для фейри. Как и соль, которая развязывает фейри язык.

— Ты… ты… человек, которого подменили в детстве.

— Что? — резко отвечаю я, потому что… какого чёрта?

— Нонна сама принимала роды у мамы. Она видела, как я родилась.

Но теперь, когда он это сказал… а что если?

Нет. Я похожа на маму и бабушку. Конечно, у меня другой оттенок кожи, и цвет глаз немного неправильный.

Кровь отливает от моего лица и собирается где-то в районе щиколоток.

— О, Боги, а что если это правда?

Я снова перевожу взгляд на свои костяшки. Но если я человек, почему тогда обсидиан на меня не действует? Или действует?

— Это объясняет то, что у тебя нет магических способностей.

— Но у меня голубые глаза, — бормочу я.

— Фиолетовые. Если подумать, я никогда не встречал фейри с таким цветом глаз.

— Но я похожа на маму и бабушку.

— Не очень.

— Ребёнок, которого подменили…

Я трогаю свою ушную раковину поднятой рукой, и помещение начинает плыть у меня перед глазами.

Человек.

Это значит… это значит, что я умру где-то через семьдесят лет. Или раньше.

— Может быть, поэтому твоя мама потеряла рассудок?

Фибус затягивает нити на полотне своей теории так мастерски, что там больше не остается никаких дырок.

А знает ли бабушка? Меня пугает сам факт, что я задаю себе этот вопрос. Почему я так легко приняла то, что меня, вероятно, подменили в детстве?

Он задумчиво закусывает щёки, и на них появляются ямочки.

— Может быть, с настоящей Фэллон было что-то не так, и твоя бабушка выкрала тебя из Ракса?

— Только вот бабушка была точно так же шокирована тем, что на меня не действуют ни железо, ни соль.

— На тебя не действует соль? Все наши клятвы…

— Мне не нужна соль, чтобы сдерживать свои обещания, Фибс. Особенно те, что я даю своим друзьям.

Ощущение ледяного холода спускается вниз по моей спине, точно след от растаявшей сосульки.

— Ты же всё ещё мне друг?

Он закатывает свои покрасневшие и опухшие глаза.

— Что за дурацкий вопрос?

Моё сердце издает тихий стук облегчения.

— Не могу поверить, что на тебя не действует соль. Боги, Сиб… Погоди. А она знает?

Я качаю головой.

— Не знает никто, кроме бабушки, ну, и мамы, но я не уверена, что она понимает.

Фибус всё смотрит и смотрит на мою кровоточащую руку, после чего щёлкает языком и развязывает узел на своём платке. Оторвав от него кусок ткани, он вытирает им мою руку, после чего туго его затягивает, чтобы остановить кровь.

— Хвала Котлу, что я не позволил тебе коснуться обсидиана.

— Он оцарапал мои костяшки.

Его лицо, которое немного порозовело, снова бледнеет.

— Как быстро… — я облизываю губы, — он начинает действовать на тело?

— Кровь человека становится чёрной за считанные минуты.

Он крутит мою руку из стороны в сторону. Проверяет каждый мой палец.

— Я… — он сглатывает. — Я не думаю…

— Что я человек?

— Я не знаю.

Его взгляд останавливается на мне на несколько мгновений.

— Если только ты… Да, должно быть, это так. Значит, это не обсидиан. Должно быть, эбонитовое дерево или мрамор.

Он пожимает плечами.

— Они похожи.

Разве? Неужели нет никакой разницы между камнем и деревом?

Пока он занимается мной, я отгоняю свои опасения, и стараюсь сосредоточиться на том, как же мне повезло иметь такого друга, как Фибус.

Он просовывает конец ткани под импровизированную повязку. Между его светлыми бровями залегла складка, которая контрастирует с его гладкой кожей.

— Может быть, мы ошибаемся, и ты не человек?

— А кто тогда?

Он смотрит на меня сквозь свои длинные светлые ресницы.

— Дитя змея.

— Дитя з… — я фыркаю. — Чёрт, ты думаешь, что у моей мамы были интимные отношения с животным?

— Может быть Агриппина любила такое?

Уголок губ Фибуса приподнимается.

— Фу, Фибус. Фу.

Мерзкий образ змея, совокупляющегося с человеком, встает у меня перед глазами. Я содрогаюсь.

Фибус ухмыляется.

— Ты бы видела своё лицо.

Я хмурюсь.

— Ты только что предположил, что моя мать спала со змеем, Котел тебя побери. Как, по-твоему, я должна была отреагировать?

Он запрокидывает голову и смеётся, а я качаю головой, отчаянно пытаясь развидеть образ, который вызвали его слова.

Между приступами смеха, Фибус отращивает очередную лиану, которая обвивает оставшийся шип. Как и в прошлый раз, он заставляет её вытягиваться, пока та не вырывает шип.

— Если ты наполовину змей, твоя жизнь будет длиннее.

Прежде чем птица успевает рухнуть на пол, я осторожно ловлю её за крылья, стараясь не задеть шипы.

— Я не полузмей.

— Это не самая ужасная в мире вещь.

Я опускаю ворона, чтобы мой сердитый взгляд произвел на Фибуса должный эффект.

— Моя мать не спала с животным.

— Хм-м…

— Хватит. Хватит это представлять.

Я тащу железную реликвию к двери.

— Не забудь золото, — бормочу я.

Фибус подходит к полке, хватает горсть монет, большинство из которых золотые, и сует их в карман.

— Это слишком много. Разве они не заметят?

Он жестом указывает на полки.

— А ты как думаешь, пиколо серпенс?

— Думаю, будет лучше, если твоё новое прозвище не закрепится за мной?

— Или что? Ты свистнешь своему папочке и попросишь его бросить меня в расщелину?

И хотя я не верю в то, что имею отношение к змеям, я задираю подбородок и выдаю:

— Я свистну своему брату-змею и заставлю его утащить твою задницу прочь.

Он улыбается, просовывает ногу в дверь и приподнимает сумку. А затем широко её раскрывает, чтобы я смогла засунуть туда птицу.

— Ты же не думаешь, что я наполовину змей?

— Нет, не думаю.

— Значит, человек?

Он вздыхает.

— Надеюсь, что нет. Жизнь без тебя не будет такой же увлекательной.

— Потому что тогда твои дни разграбления хранилищ слишком скоро закончатся?

Его глаза сверкают, как у той статуи, которую мне удалось запихнуть в сумку.

— Точно.

Он надевает лямки сумки на плечи, после чего широко раскрывает дверь и придерживает её для меня.

— Воровать гораздо увлекательнее вдвоём.

Я почти говорю ему, что мне надо собрать ещё четырёх воронов, но прикусываю язык. Я и так уже его впутала, и хотя его заострённые уши подтверждают то, что он чистокровный фейри, даже им можно нанести телесные повреждения. А я не смогла бы жить с мыслью о том, что с ним что-то случилось из-за моего желания сидеть на троне рядом с Данте.

— Не могу поверить, что ты был готов отрубить мне руку, — говорю я ему, в то время как наши шаги стучат по полированным полам его нелепого особняка.

— Не напоминай.

Он морщит свой орлиный нос, обхватывает меня рукой за плечи и прижимает к себе.

— Но я бы это сделал, потому что ты безумно мне дорога, Фэллон Росси, кем бы ты, чёрт возьми, ни была.

Так кто же я, чёрт возьми?

ГЛАВА 23

Когда мы подходим к контрольно-пропускному пункту между Тарекуори и Тарелексо, Фибус плотнее прижимает руку к сумке, чтобы скрыть то, что находится внутри неё. Мы положили объёмное платье поверх ворона и расположили мои ботинки вдоль его крыльев, чтобы замаскировать их странную форму, и всё же пот проступает у меня на лбу и начинает стекать по шее.

Если бы я пересекала мост в одиночку, да ещё вместе с тяжелой сумкой, набитой красивыми одеждами, меня бы остановили и обыскали. А вот Фибус, вероятно, проскользнет мимо стражников, как рыба по воде.

По крайней мере, я на это надеюсь.

Он склоняется губами к моему уху.

— Фэллон, я, конечно, признался тебе, что не стал бы раздумывать и отрубил бы тебе руку, если бы ты была отравлена, но я буду очень тебе благодарен, если ты не станешь отрывать за это мою руку.

— Что?

— Ослабь хватку, Капелька.

Он кивает на мою руку, которой я сжимаю закатанный рукав его туники.

Я разжимаю кулак, широко растопырив пальцы.

— Прости.

— Я бы хотел пригласить ещё одного мужчину в нашу постель сегодня вечером. У тебя есть кто-нибудь на примете, моя сладкая?

Я растеряно моргаю, глядя на своего друга, но потом замечаю блеск в его глазах.

Тот же самый стражник преграждает нам путь, взгляд его серых глаз перемещается на сумку.

— Похоже, обед был недолгим.

Несмотря на то, что я взяла Фибуса под руку, окровавленная повязка на моей покалеченной руке всё равно выглядывает.

— И жёстким.

Фибус улыбается мужчине натянутой улыбкой.

— Вы теперь следите за нами?

— Это часть моей работы.

Глаза стражника проходятся по кожаной сумке, ткань которой выпирает во все стороны.

— Раз уж вам положено всё знать, то сообщаю, что вся моя семья, как выяснилось, уехала в Тареспагию и забыла проинформировать меня об этом, поэтому вместо обеда я повёл свою девушку по магазинам, и она поцарапалась о ржавый крюк… Хм-м.

Фибус окидывает мужчину взглядом, начиная с его позолоченного стоячего воротничка и заканчивая отполированными ботинками.

— Не желаете ли присоединиться к нам сегодня вечером? Мы ищем ещё один член, чтобы добавить перчинки.

Внимание стражника перемещается на нашу объёмную сумку, и краска заливает его подбородок.

— Я не… я…

Он качает головой, словно пытается отогнать от себя жар, которым она наполнилась.

— Проходите уже.

Фибус усмехается, глядя на его замешательство, после чего подмигивает ему и тащит меня за собой.

Не думаю, что я сделала хоть один вдох с тех пор, как стражник преградил нам путь.

Фибус, видимо, тоже это понял, потому что тихо бормочет:

— Глубокий вдох, Фэл.

Мои губы раскрываются, но я глотаю ртом воздух.

— Без обид, но вор из тебя ужасный.

Я толкаю его локтем.

— У меня не острые уши.

— Верно, а вот язык — вполне может быть. Тебе следует его использовать. И не только для того, чтобы облизывать грудь Данте.

Я не могу сдержать прерывистый смех, который вырывается из моего рта, и напряжение наконец-то спадает с моих плеч.

Мы перешли на другую сторону.

Мы действительно это сделали.

Когда мы начинаем подниматься по лестнице в мою спальню, Фибус предлагает мне найти способ добраться до Ракса, чтобы немедленно переплавить ворона. Я прошу его помолчать, приставив указательный палец к своим губам и качая головой.

Бабушки нет дома, но мама здесь. Она почти уснула в своём кресле, её голова и шея покоятся на тонкой подушке, которой не было, когда я уходила. Наверное, бабушка заходила к ней и потом ушла.

Я рада отсутствию бабушки. Так у меня будет время обработать руку и решить, что делать с награбленным.

— Если передумаешь, ты знаешь, где меня найти.

Фибус кидает мне золотую монету, которая начинает вращаться в воздухе, летя ко мне. Я складываю ладони вместе и ловлю её.

— И не надо мне её возвращать.

Он направляется к двери, но затем переводит внимание на мои ноги.

— Мерда, мы забыли о сапожнике.

— Никаких сапожников. Ты и так слишком много сделал. А что касается монеты…

Он затыкает уши, когда я настаиваю на том, чтобы вернуть ему её, а затем посылает мне воздушный поцелуй и уходит.

Когда закрывается входная дверь, от чего начинают дрожать стены, покрытые фресками, я направляюсь в ванную комнату, чтобы смыть засохшую кровь с руки чистой водой из ведра, которое мы набираем каждый день. Я быстро сменяю повязку на ране на бинт, который я нашла в плетеной корзине, где мы храним мази и масла из целебных трав, после чего бегу назад в свою комнату и закрываю дверь.

Сумка стоит на моей кровати и голубое платье разливается из неё пенными волнами. Я подкрадываюсь ближе, снимаю платье с ворона, который мерцает, словно блестящая приманка в тёмных глубинах сумки. Стараясь не касаться его клюва и когтей, я хватаю птицу за крылья и вытаскиваю наружу, после чего ставлю на полинявшее покрывало в цветочек и начинаю рассматривать его сильное тело, широкий размах крыльев и правый коготь, который отливает медью в том месте, где моя кровь запачкала железо.

— Один есть. Ещё четыре.

Я закусываю губу и провожу кончиком пальца по изящным бороздкам, по взъерошенной шее и идеальной форме головы. Я обвожу его глаз и замечаю чёрную точку, которую добавил художник к драгоценному камню цвета цитрина, чтобы создать иллюзию зрачка.

— Каким образом эта статуя и её копии могут посадить принца на трон? — размышляю я вслух, нежно проведя пальцем по округлой груди ворона.

Я застываю, когда лёгкая вибрация начинает покалывать мою кожу. Тысяча королей, что это такое?.. Я отдёргиваю руку и делаю шаг назад. Сердце впечатывается в мой позвоночник, который застыл сейчас точно так же, как и крылья этого ворона.

Неужели это был пульс?

Невозможно.

Я фыркаю, поразившись своей глупости, и мой мозг начинает искать объяснения этой пульсации. Одна теория сменяет другую: скорее всего, что-то замуровано в этой статуэтке. Оружие или механические часы или что-то… магическое.

Я снова подхожу к нему, хватаю его за крылья и переворачиваю на живот, после чего осматриваю спину в поисках тоненькой прорези или крошечной защелки. Ничего. Я наклоняюсь, решив заглянуть ему между лап, и мой пульс начинает бешено колотиться, когда я замечаю небольшую впадину. Я вставляю в неё палец, а затем резко его отдергиваю, ожидая, что статуэтка взорвётся.

Я чувствую что-то сродни разочарованию, когда ничего не происходит. Снова, крадучись, я подхожу к нему и осматриваю крошечную выемку. Мои щёки заливает краской, когда я понимаю, чего я только что коснулась.

Я, Фэллон Росси, только что потрогала промежность статуи.

Для меня это новый уровень дна. Хвала тебе, фейский Бог, за то, что Фибуса не было рядом, и он не видел, как я пристаю к статуе.

Выпустив воздух из лёгких, я решаю, что мне, судя по всему, почудилась эта пульсация. Я нажимаю большими пальцами на то, что осталось от чёрных шипов. Их поверхность твёрдая, холодная и немного рыхлая. Один из них выходит наружу и падает на покрывало. К другому приходится приложить чуть больше усилий, но он тоже высвобождается.

Я уже готова перевернуть ворона, как вдруг огромные дыры в его крыльях зарастают и в итоге полностью исчезают.

Святая мать всех Котлов… Я тру глаза. Опустив руки, я замечаю, что помимо того, что пропали дыры, железное тело ворона также приобрело цвет. Статуя стала полностью чёрной, за исключением сияющих серебристых когтей и клюва.

В комнате раздается тихое шелестение, когда разведённые крылья ворона складываются, точно веер.

Я отскакиваю назад и, споткнувшись о свои собственные ноги, больно падаю на попу. Ворон впивается когтями в кровать, выпрямляется, после чего поворачивает голову и устремляет на меня взгляд своих холодных золотых глаз.

О…

Мой…

Бог…

Он взмахивает крыльями, и крик начинает разрывать мне горло, но ударяется о мои сжатые зубы и вырывается из меня в виде воздуха.

Все мои знания о воронах всплывают у меня в голове, усиливая и без того бешеное сердцебиение в груди. Не теряя существо из поля зрения, я ползу назад, точно жук, запутываюсь ногами в платье и снова падаю на свою больную попу. Я не рассчитала расстояние, поэтому ударяюсь головой о деревянную поверхность.

Ворон начинает яростно бить крыльями, взбивая воздух в комнате и кислород в моих лёгких. Сделав очередной круг по моей маленькой комнате, он нацеливается на более высокую поверхность и садится на мой шкаф.

Я уже готова схватиться пальцами за ручку двери, но птица смотрит в мою сторону.

Я сглатываю и встаю на ноги, точно в замедленной съёмке.

Существо наклоняет голову набок, оглядывая меня, как какую-то диковинку. Словно это я только что изменила цвет и ожила.

— Кто ты, чёрт побери? — шепчу я.

Класс. Теперь я разговариваю с этой… вещью. Я, конечно, точно так же разговариваю и с Минимусом, но Минимус настоящий.

Ворон не каркает, а только смотрит на меня пугающе пристально.

Я поворачиваю ручку.

Птица разводит крылья в стороны.

Я в панике захлопываю дверь, так как боюсь, что ворон вылетит наружу, попадёт в мамину комнату или, что ещё хуже, в Люс.

Что я такое освободила?

Что я наделала?

ГЛАВА 24

Не знаю, как долго мы с вороном смотрим друг на друга, не мигая, но мои глаза начинает пощипывать, лёгкие горят от слишком редких вдохов, а пульс учащённо бьётся, точно подводная река.

— Что ты, чёрт побери, такое? — цежу я сквозь сжатые зубы.

Птица не отвечает.

Но почему она должна мне отвечать? Это ведь птица.

А птица ли?

— Собираешься проткнуть меня своим клювом или вырвать когтями моё сердце?

Существо не закатывает глаза, но его веки как будто сжимаются вокруг его золотистых глаз, что придаёт ему осуждающий вид.

Я запускаю пальцы в волосы, убираю с лица подрагивающие прядки и пытаюсь разобраться в бессмысленности происходящего.

— И что мне с тобой делать?

Ворон продолжает смотреть на меня, словно решает, что ему со мной делать.

— Клетка!

Перья ворона взъерошиваются. Птица начинает пятиться, увеличивая расстояние между нами, насколько это возможно, пока её хвост не касается стены.

Что?

— Ты меня понимаешь?

А с чего я решила, что нет? Минимус же меня понимает.

Когда я вспоминаю о своём друге-змее, мой взгляд, наконец, перемещается с ворона на окно и на канал под ним. Излечился ли он? Простил ли он меня за то, что я так грубо его прогнала?

Тихий стук когтей заставляет меня резко перевести взгляд на шкаф. Ворон повернулся всем телом к тёмным водам Марелюса, цвет которых не меняется даже при ярком солнечном свете. Ворон как будто чувствует, что я уставилась на него, и поворачивает ко мне голову.

— Как насчёт того, чтобы заключить пакт? Я не стану тебя запирать, — у меня всё равно нет под рукой клетки, — а ты не будешь нападать на меня или любого другого жителя этого дома? Мама и бабушка подвержены воздействию железа.

Я киваю на его лапы.

Ворон опускает свой взгляд на когти. Его шея распушается, он приподнимает окровавленный коготь и подносит к своему носу. Он нюхает его? Или я себе это придумала? Мне не видно его ноздрей с того места, где я стою.

Но я вижу, что он высовывает язык и облизывает железный коготь. Существо застывает, смотрит на меня поверх блестящего кончика своего опасного когтя, затем резко его опускает, и, хотя его тело больше не сделано из металла, от его удара дерево сотрясается.

Его реакция напоминает мне о реакции Минимуса в нашу первую встречу. Я никогда не думала, что моя кровь как-то странно пахнет, но если животные демонстрируют такую необычную реакцию на неё, значит, это так. Я приподнимаю забинтованную руку и нюхаю её. От бинта исходят тёплые нотки меди; никакого запаха мёда или морской воды или, котел его знает, чего ещё, что вгоняет животных в такой ступор.

— Ну что… мы договорились?

Моя голова гудит из-за нервного напряжения. Я хочу закрыть глаза, чтобы его уменьшить, но не хочу выпускать существо из поля зрения.

— Если ты меня понимаешь и согласен, тогда кивни головой.

Ворон застывает, точно статуя. Ну, конечно же, я брежу. Только потому что змеи разумные, не означает…

Голова птицы опускается и поднимается.

Я должно быть резко вздыхаю, потому что прядь волос приподнимается с моего лица и падает прямо на мои высоко поднятые ресницы. Проходит минута. Две.

— Боги, ты меня понимаешь…

Я облизываю губы.

— Может быть, ты ещё и говорить можешь? Я бы предпочла услышать о том, как ты собираешься посадить Данте на трон.

Ворон не реагирует. Но опять же, чего я ожидала? Что птица на самом деле мне ответит?

— У меня с ним свидание. Я попытаюсь заставить его отвести меня во дворец. Так я смогу освободить твоего друга.

Ворон прищуривает золотистые глаза. Неужели я обидела его, назвав вторую статую его другом?

Монета, которую бросил мне Фибус, начинает прожигать дыру в моём кармане.

— Мне надо уйти по делам.

Я перемещаюсь к сумке, которая стоит раскрытая на кровати, и из глубин которой выглядывает голубая шелковая ткань, и достаю из неё своё платье. Я замечаю пару затяжек в тех местах, где шипы касались платья, но это не страшно.

— Я собираюсь повесить платье на вешалку.

Я подхожу к шкафу и кладу ладонь на ручку. Я задерживаю дыхание, ожидая, что птица пригнётся и нырнёт вниз, как те алые журавли, что ловят рыбу в канале. На меня хоть и не действует железо, но удар металлическим клювом в висок может положить конец моей жизни.

Я поворачиваю ручку, и дверные петли стонут.

Ворон и ухом не ведёт. И не нападает.

Я широко распахиваю дверцу и пытаюсь нащупать вешалку, не сводя глаз с чёрной птицы, нависшей над моей головой. Размером она не больше утки, но не такая огромная, как те твари, о которых рассказывала директриса Элис, и которые были известны тем, что могли похищать целые деревни.

Убрав платье, я киваю на шкаф.

— Я собираюсь оставить дверцу открытой, чтобы ты мог устроить себе гнездо внутри. Бабушка обычно не заходит ко мне в комнату, если дверь закрыта, но если она услышит какой-то звук, она может войти.

Я отступаю, желая получше разглядеть предмет пророчества Бронвен. Жаль, что она не объяснила, что делать с этими воронами после того, как я их соберу. Неужели все они оживут? А моя спальня превратится в птичник? Одного ворона ещё можно как-то спрятать, но пять? Бабушка точно о них узнает.

Военная лодка проплывает под моим окном, и моё сердце совсем замирает, так как я замечаю на борту капитана Сильвиуса Даргенто.

Я хватаюсь за занавеску в цветочек, которая безвольно повисла вдоль закрытого окна, и тяну за неё.

— Что бы ты ни делал, — говорю я, едва шевеля губами, — не двигайся.

Сильвиус выкрикивает моё имя, а затем отдаёт приказ, обращаясь к мужчине, который управляет лодкой.

Тысячи мурашек бегут по моей коже.

Он заметил птицу.

О, Боги, он заметил птицу.

Мне следовало сразу же задёрнуть занавеску. Она хоть и тонкая, но скрыла бы нас из виду.

— Синьорина Росси? — он жестом приказывает мне открыть окно.

Моё сердце заходится, и по венам проносится так много крови, что порез начинает пульсировать, а повязка намокает.

Самая ужасная идея — это открыть сейчас окно.

— Синьорина Росси? Окно!

— Я и так вас прекрасно слышу, капитан, — громко кричу я в ответ.

Его челюсть раздраженно напрягается.

— У меня приказ отвезти вас во дворец, — говорит он, а затем слегка насмешливо добавляет: — У вас свидание с монархом.

— Разве?

Я думала, что Данте не сможет увидеться со мной до следующей недели. А тем более посреди дня.

— А не слишком ли рано?

Чёрные брови Сильвиуса опускаются.

— Сейчас два часа дня.

— А разве Данте не занят своими… военными делами?

Или что он там делает днём.

Всё, что я знаю о жизни военных, это то, что солдаты тренируются по утрам. За все эти годы я наблюдала за ними достаточное количество раз из своего окна, восхищаясь тем, как блестит пот на их коже, как перекатываются их мускулы, и с какой лёгкостью они обращаются с мечом.

Лодка проплывает вдоль узкой полоски суши, окаймляющей наш дом.

— Занят военными делами? — Сильвиус фыркает. — Скорее развлекается с одной заграничной принцессой.

Ревность воспламеняет моё нутро.

— Должен ли я забрать вас с порога вашей спальни, или вы спуститесь вниз сами?

— Я сама спущусь! Дайте мне пять минут!

Я задергиваю занавеску.

Я трачу минуту на то, чтобы выровнять дыхание, а потом ещё одну на то, чтобы осмотреть комнату в поисках места, где я могла бы закрыть ворона, потому что я не доверяю этому животному. Смогу ли я засунуть птицу обратно в сумку? Если у меня это получится, тогда я могу её застегнуть и спрятать у себя под кроватью.

Моя голова снова начинает пульсировать. Я думала, что у меня будет больше времени на то, чтобы познакомиться с вороном и, возможно, найти способ его понимать. Меня охватывает сильное желание отменить своё свидание, но затем я вспоминаю, что одна из реликвий находится во дворце.

Должно быть, это снова дело рук Бронвен. Если Данте приведёт меня к ворону, тогда я буду на сто процентов уверена в её магическом вмешательстве.

— Ладно, Ворон, пора спускаться. Либо ты прячешься в шкафу, либо в сумке. Выбирай.

Он ничего не выбирает.

Я начинаю расстёгивать платье и параллельно соображаю, как мне поймать птицу. Если она начнёт летать по комнате, то люди на пришвартованной лодке заметят движение в окне сквозь слишком тонкую занавеску.

Я переступаю через платье, лежащее на полу, и готова поклясться, что взгляд ворона опускается на мои голые щиколотки, а затем медленно поднимается по моему телу. Мне даже хочется прикрыться, но ведь вороны — это птицы, а не люди. Даже самцы.

А он вообще самец? Вероятно, нет. Ничто не торчит у него между ног. Но если подумать, я никогда не видела, чтобы что-то торчало между ног у журавлей, уток и других крылатых существ. Почему я вообще размышляю о гениталиях птиц? Ах, да… потому что этот извращенец уставился на меня.

Воспользовавшись тем, что ворон отвлекся, я поднимаю руку вдоль шкафа и хватаю его.

Животное застывает в моих пальцах. А затем…

Затем оно дематериализуется в чёрный дым.

ГЛАВА 25

Я так быстро отдёргиваю руку, что ударяю себя в грудь.

Тёмный дым окутывает белый потолок, и существо, которое я освободила, начинает клубиться по моей комнате, а затем взгромождается на изголовье кровати. Пары конденсируются обратно в острые как бритва чернильно-синие перья, которые переливаются в жёлтом свете, проникающем сквозь занавеску.

Несмотря на то, что воздух сейчас тёплый, озноб проникает мне в поры, вызывая мурашки. Я обхватываю себя руками.

— Ржавый котел, что ты такое? — бормочу я. — Сначала металл, потом перья, а теперь дым. Каким будет твой следующий фокус, Ворон? Превратишься в человека?

Ворон смотрит на меня. Я смотрю на него в ответ.

— К твоему сведению, я не пыталась причинить тебе боль. Всего лишь спрятать. Тот мужчина в лодке под моим окном — капитан королевской армии. Если он обнаружит тебя здесь, он пригвоздит тебя обратно.

Я жестом указываю на чёрные шипы на своей кровати.

— Он может и меня тоже пригвоздить.

Ведь я не только ограбила поместье в Тарекуори, но ещё и украла смертоносное мифическое существо. Я содрогаюсь, когда осознание всей глубины того, что я сделала, накрывает меня точно мутная вода.

Сквозь тонкое стекло своего окна я замечаю, как один из солдат произносит моё имя, но не понимаю, что он про меня говорит. Затем я слышу смех, и поскольку я известна не своими шутливыми высказываниями, я подозреваю, что это был не комплимент.

— Фэллон Росси, я занятой человек! — голос капитана заставляет меня прийти в движение.

Этот мужчина известен своей нетерпеливостью. Вообще-то он ненавидит ждать — еду, вино, своих подчиненных и своих куртизанок.

Неужели Катриона действительно предложила мне с ним переспать? Отвращение вытесняет нервозность и заставляет меня содрогнуться, когда я снимаю голубое платье с вешалки и начинаю облачаться в струящийся шёлк.

— Просто оставайся в моей комнате, — шепчу я, — и если услышишь шаги моей бабушки, прячься, или она тебя сдаст.

Застёгивая платье, я смотрю в упор на своего нового арендатора.

— Не смей её трогать, или я вернусь без твоих друзей.

Услышав мои последние слова, он застывает.

— Понятно?

Очертания его тела становятся ещё резче, а глаза холодного золотого оттенка напоминают сейчас цвет монеты, которую я собираюсь переложить из своего старого платья в новое.

Ворон наклоняет голову, и у меня отвисает челюсть. Он на самом деле меня понимает.

Я всё ещё ощупываю голубое платье в поисках карманов, когда Сильвиус рычит:

— Ты же не хочешь, чтобы я начал брать с тебя деньги за своё время, Фэллон Росси? Ты не можешь меня себе позволить.

Я подпрыгиваю и бормочу:

— Навозная муха.

Ещё раз тщательно изучив складки шелковой ткани, я прихожу к выводу, что у платья, которое я одолжила, нет карманов. Это проливает свет на то, почему жители Тарекуори носят с собой повсюду маленькие сумочки и клатчи. Карманы — это для тех, кто не может позволить дополнительные аксессуары.

Я приподнимаю угол своего матраса, кладу монету на деревянную планку, после чего хватаю чёрные шипы и закидываю их обратно в сумку, которую запихиваю под кровать. Когда все улики спрятаны, я встаю и разглаживаю платье, которое в этом не нуждается. Материал такой качественный, что даже не мнётся.

В покрытом тёмными пятнами зеркале над столом я замечаю свои спутанные локоны и беру гребешок.

— Пожалуйста, не кради мою монету.

Ворон прищуривает один глаз, как будто моё предположение выводит его из себя.

С силой проведя короткой щетиной по волосам, я поворачиваюсь и смотрю на своё отражение. Кожа у меня под глазами посерела от перенапряжения, а само лицо побледнело от стресса. Я кладу гребешок на место, щипаю себя за щёки, после чего провожу алой помадой по своим губам, чтобы скрыть изнеможение.

По пути к двери своей спальни я бросаю взгляд на своего нового квартиранта. Не могу поверить, что я собираюсь оставить дикое и потенциально опасное животное с железными когтями и клювом в своём доме. Калдрон, защити маму и бабушку. И защити меня от гнева бабушки, если она вдруг узнает, что я освободила.

Как только я огибаю голубые стены своего дома, на меня снисходит ужасная мысль — ворон может превращаться в дым, а дым может пройти под дверью.

— Наконец-то, — взгляд янтарных глаз Сильвиуса скользит по моему телу, когда он протягивает мне свою руку. — Собираешься смягчить свой приговор при помощи соблазнения, понятно.

Я таращусь на Сильвиуса.

— Какой приговор?

— Ну как же… — он приподнимает одну из своих черных бровей. — За преступление, которое ты совершила.

Моё тело обдает ледяным холодом, который проникает в моё нутро, но, по-видимому, не затрагивает моего сердца, потому что этот орган не застывает, как все остальные части тела. Он всё бьётся и бьётся в ритме стаккато, сотрясая мои зубы и кости.

Сильвиус прибыл сюда не для того, чтобы отвезти меня к Данте, он собирается отвести меня к Марко.

Кто-то из поместья Фибуса, должно быть, донёс на меня.

Я перевожу внимание на мужчин в лодке, ища среди толпы людей в белой униформе своего светловолосого друга в броской одежде.

— Не советую убегать, синьорина. Вам не понравится, если такой человек как я начнёт за вами гоняться, — эта низкая угроза Сильвиуса сотрясает все мои внутренности и разбивает лёд.

Он как никогда прав. Я наконец-то отрываю застывшую руку от своего тела и беру Сильвиуса за руку.

— На моём счету много преступлений, капитан. Могу я узнать, которое из них обеспечило мне поездку во дворец в сопровождении любимого помощника моего деда?

Сильвиус улыбается, не заметив, а точнее не придав значения моему саркастичному тону.

— Твой чертовски неудачный выбор друзей.

Он говорит о Фибусе?

— Птолемей Тимеус по-настоящему в ярости.

Я даже не пытаюсь подавить вздох.

— У высокопоставленных фейри такие нежные эго.

Уголки губ Сильвиуса приподнимаются, когда он подводит меня к моему месту в центре лодки. И хотя я не хочу садиться, набежавшая волна, а также его близость, заставляют мои колени согнуться.

— А у низших фейри такие злые языки.

Сильвиус нависает надо мной, и его янтарные глаза проходятся по моим накрашенным губам. Ему лучше не представлять их на своём теле, потому что мой злой язык никогда не окажется рядом с кожей этого мужчины.

— Как вы справедливо заметили ранее, ваш дед действительно мне благоволит.

Я жду, что он скажет дальше.

— Моё влияние в Исолакуори очень сильно. Одно моё слово, и твой приговор будет значительно смягчен.

— Я думала, что приговоры выносят после суда.

Когда мы заворачиваем в самый южный канал, который опоясывает двадцать пять островов, водяной фейри, управляющей скоростью лодки и её траекторией, разгоняется, чем создает огромную волну. Ветер играет в длинных чёрных волосах Сильвиуса, и мне в нос ударяет запах благовоний, которые всё время жгут в номерах таверны на втором этаже. Либо он только что вылез из кровати блудницы, либо не мылся этим утром.

Его брови изгибаются.

— Приговоры выносятся после суда.

— А не слишком ли вы тогда торопитесь, предполагая, что мой приговор потребует смягчения?

Рука Сильвиуса опускается на моё сидение, и он наклоняется ко мне, обдав моё лицо своим тошнотворным запахом.

— Фэллон Росси, это не первый твой эпизод со змеем.

Я отклоняю голову назад, желая убрать свой нос подальше от него.

— И каким было моё другое правонарушение?

Он выпрямляется в полный рост.

— В королевской бухте. Десять лет назад. Думаешь, все уже забыли?

— Я не знала, что неуклюжесть в Люсе противозаконна.

Он расставляет ноги, когда лодка попадает в открытое море и начинает плыть в сторону острова, показавшегося вдалеке, где обитает король и, что иронично, второй из пяти воронов, которых я должна собрать.

— Короля беспокоит не твоя неуклюжесть.

— А что тогда? Моя любовь к животным?

— Ты подозрительно человечна.

— Может быть, потому что я человек?

— Только на половину.

Если Сильвиус заявляет это без каких-либо колебаний, значит ли это, что теория Фибуса о том, что меня подменили в детстве, неверна?

— Могу я поделиться с молодым поколением одной мудростью?

— Я бы не стала попусту тратить слова, капитан.

Его рот, который уже раскрылся, чтобы произнести нечто мудрое, резко захлопывается, а ноздри начинают раздуваться, втягивая тёплый воздух. Некоторое время он пристально смотрит на меня, его зрачки пульсируют в гневном изумлении. Но затем он наклоняется и хватает меня за шею.

— Ты играешь с огнём, Фэллон Росси.

Моя кожа покрывается мурашками под его сжимающейся рукой.

— В отличие от вас, Сильвиус, я не обладаю огненной магией. А теперь отпустите меня.

— Капитан.

Он сильно сдавливает мою шею, чтобы выразить своё неудовольствие, после чего убирает руку и выпрямляется.

— Я не твой друг, и ты мне не ровня.

— Хвала Котлу.

На его виске начинает дёргаться нерв. Он прав. Я играю с огнём. Его огнём. И поскольку я не обладаю ни магией воды, которой я могла бы его потушить, ни короной, это смертельно опасная игра.

Низкий стон, сопровождаемый сильным всплеском, заставляет меня повернуть голову. Параллельно с лодкой огромное розовое тело то выныривает из воды, то исчезает в искрящемся море, как иголка, проходящая сквозь ткань. Моё сердце подбирается к горлу, а затем ещё выше, когда я замечаю белые кольца на розовой плоти.

Минимус. Я совсем незаметно качаю головой, слово «прячься!» готово сорваться с моего языка.

Сильвиус следит за моим взглядом и замечает рог цвета слоновой кости, который то появляется, то исчезает в голубой бездне.

— Верно. Ты ведь играешь только со змеями.

У меня перехватывает дыхание, когда Сильвиус переводит на меня самодовольный взгляд и добавляет:

— Розовыми, со шрамами.

ГЛАВА 26

Когда мы приближаемся к сверкающему золотом острову с его металлическим понтоном и зелёной растительностью, угроза Сильвиуса продолжает звенеть у меня в висках. Если он коснётся Минимуса хотя бы пальцем…

— Жемчужина Люса.

Капитан наконец-то отрывает взгляд своих янтарных глаз от моря, которое скрывает моего розового зверя.

— Дом нашего достопочтенного короля и его уважаемого генерала.

Мои мысли переключаются с одного мерзкого мужчины на другого. Я никогда не думала, что могу так ненавидеть, особенно незнакомцев, но я начинаю кипеть от ярости, когда мужчина, который подрезал маме уши и подорвал веру бабушки в мужчин, появляется в поле зрения.

Юстус Росси стоит на блестящей пристани, сцепив руки за спиной, длинная тень от его крепкого тела падает на шестерых стражников. Наблюдая за монстром, одетым в бордовые и золотые одежды, я как никогда желаю, чтобы меня подменили в детстве.

Сильвиус наклоняется и шепчет:

— Смотри, кто нас ждёт, Фэллон.

Не прерывая зрительного контакта со своим дедом, я говорю невозмутимым тоном:

— Синьорина Росси. Как вы уже сказали, капитан, мы не друзья, и я вам не ровня.

Даже несмотря на волны, врезающиеся в корпус лодки, от меня не ускользает то, как он сглатывает, поразившись моим словам.

— Подумай о своём монстре, Фэллон. Подумай о нём в следующий раз, когда решишь обратиться ко мне таким дерзким тоном.

Я скрежещу зубами, но ради Минимуса не произношу ни слова. Я уже не могу дождаться того дня, когда стану выше Сильвиуса по статусу. О, как же я буду мстить. Сначала, я раздену его догола на пристани Тарелексо, чтобы на его тело смотрели точно так же, как на ящики с товарами, а ещё трогали его в неприличных местах, а потом, когда он будет достаточно опозорен, я брошу его Минимусу.

Лодка замедляется и разворачивается, а затем мастерски причаливает к берегу, даже не коснувшись бортом каменного причала. Эх, если бы я умела контролировать свою стихию… я бы отогнала лодку прочь. Вероятно, даже заставила бы её опрокинуться.

Юстус оглядывает меня с ног до головы. Я делаю то же самое.

Он шире и выше, чем я его себе представляла все эти годы после того, как несколько раз видела его мельком. У него ужасающе строгие черты лица и волосы цвета жжёной апельсиновой корки (темнее, чем у мамы), и в них вплетены серебряные ленты, говорящие о том, что он на целый век старше бабушки. Он носит волосы забранными в строгий хвост и, хотя он сейчас стоит ко мне лицом, я не сомневаюсь в том, что их концы доходят до нижнего края золотой портупеи, на которой держится меч, украшенный драгоценными камнями.

Бабушка далеко не мягкий человек, ни по характеру, ни по поведению, но по сравнению с этим мужчиной, который ещё даже ничего не сказал, она нежный лепесток.

— Добрый день, генерал.

Сильвиус отходит от меня, его белые брюки даже не мнутся, когда он вскакивает на пирс.

Юстус не смотрит на него. Я завладела всем его вниманием, которым с удовольствием бы поделилась.

Два солдата выходят из лодки на площадку, оставив меня одну вместе с фейри-гондольером.

Юстус и Сильвиус смотрят на меня, без слов заставляя подняться, именно поэтому я этого не делаю. Может быть, я и незаконнорожденный ребёнок-полукровка, но я не безвольное существо. Если они хотят, чтобы я встала, они должны попросить. И если я захочу встать, я встану.

Мы глядим друг на друга в течение сорока трёх секунд. Я считаю.

Сильвиус сдаётся первым.

— Синьорина Росси, пожалуйста, проследуйте на пирс.

Я перевожу взгляд со своего деда на капитана, тело которого напряжено, как тетива лука, но при этом его лицо дёргается от волнения. Удивительно, как присутствие начальника может повлиять на самообладание даже самых грубых людей.

— Синьорина Росси, разве мой приказ не дошёл до ваших ушей? — почти рычит Сильвиус.

— Хм-м. Какой именно? Вы отдаёте много приказов.

Несмотря на то, что его ноздри меньше, чем у моего зверя, Сильвиус выпускает из них воздух так же громко, как Минимус.

— В котором я просил вас выйти на берег.

— О. Этот я услышала, но я не уверена в том, что мне можно заходить на Исолакуори.

Зрачки моего деда сужаются до точек, размером не больше золотых и рубиновых гвоздиков, которые украшают раковины его ушей.

— Вы ожидали, что вас будут судить на понтоне?

— Ах, да. Мой суд. Я на мгновение про него позабыла.

Это было приятное мгновение.

Челюсти обоих мужчин напрягаются, а солдаты, окружающие их, переглядываются между собой или смотрят на меня. Стараясь как можно лучше скрыть своё удовлетворение из-за того, что я вызвала такое возбуждение, я наконец-то встаю. Капитан лодки протягивает мне руку, но я её не принимаю, я даже не смотрю на неё. Все остальные вышли из этой лодки без поддержки, и я собираюсь сделать то же самое.

Я приподнимаю юбку, радуясь тому, что несмотря на обстоятельства, я одета во что-то изящное и дорогое, и забираюсь на позолоченный пирс.

— Генерал Росси, я так много о вас наслышана.

Его кадык поднимается и опускается на его длинной шее.

— Я был бы удивлен, если бы это было не так.

Его голос такой… обычный — он не особенно низкий и не слишком пронзительный — поэтому мне не сразу удаётся расслышать его ответ. Но когда это происходит, я не могу понять, что я в нём слышу — тщеславие или юмор? По каналу ходят слухи, что он такой же заносчивый, как и Марко.

Его взгляд опускается на повязку, скрытую под лёгким белым рукавом моего платья, а затем перемещается на Сильвиуса.

— Почему её рука кровоточит?

Он ожидает, что Сильвиус ему ответит, или он считает, что тот меня покалечил? Что бы он сделал с Сильвиусом, если бы тот был виноват? Наказал или наградил бы его? Меня подмывает сказать, что со мной грубо обошлись, чтобы посмотреть, что станет с этим жестоким капитаном, но я не стану рисковать жизнью Минимуса.

— Всему виной моя неуклюжесть, — я пожимаю плечами. — Я ведь жалкий полурослик.

Выражение его лица остается абсолютно каменным.

— Приведи Лазаруса. Я хочу, чтобы её рану вылечили перед аудиенцией с королем.

На мгновение мне кажется, что Юстуса может заботить моё самочувствие, раз уж он позвал лекаря, но его следующие слова разбивают вдребезги эту хрупкую теорию.

— Нам не надо, чтобы её грязная кровь отравила священные земли Люса.

Твоя правда, бабушка. Твоя правда. Как же я ошибалась, думая, что отец, способный обезобразить уши дочери, сможет полюбить свою внучку.

Генерал расплетает руки у себя за спиной и кладёт одну из них на рукоять меча.

— Ты не похожа на Агриппину.

Это просто наблюдение или его способ указать мне то, что я недостаточно похожа на фейри?

— Наверное, я пошла в отца.

Появляется лекарь. Лёгкий бриз, пахнущий цитрусом, развевает его длинные чёрные одежды. Это тот же самый мужчина, который лечил Данте после его заплыва через канал.

— Вы меня звали, генерал Росси?

Юстус жестом указывает на меня.

— Вылечи руку этой девушки.

Этой… девушки?

Даже Сильвиус, похоже, поражён тем, как назвал меня дед, но его округлившиеся глаза быстро становятся такими же узкими, как и прежде.

Фейри кивает на мою руку.

— Разрешите.

Сосредоточившись на колечках, обрамляющих его уши, чтобы не встречаться с ледяным взглядом Юстуса, я приподнимаю руку и задираю рукав. К счастью, свежая кровь не попала на воздушную ткань.

Разматывая мою повязку, Лазарус хмурит брови, и складки на его лице только углубляются, когда ему открывается моя рана.

— Обо что ты поранилась, дитя моё?

— О рыболовный крючок.

Когда он приподнимает одну из своих седеющих бровей, я добавляю:

— Он был просто огромным.

Передав грязную повязку одному из солдат Сильвиуса, Лазарус приподнимает мою руку и нюхает её, после чего проводит носом по моему запястью, костяшкам пальцев, и замирает на достаточно продолжительное время, что заставляет меня начать волноваться.

Может ли он почувствовать запах ворона на моих пальцах? Фейри обладают более острыми чувствами по сравнению с людьми, но могут ли чистокровные фейри отличить запах перьев мифического существа от запаха перьев какой-нибудь утки?

Мой пульс ускоряется, и вена на моей шее начинает вибрировать. Поскольку у фейри не только заострённые уши, но и острый слух, я решаю скрыть своё волнение с помощью сарказма.

— Скажите, лекарь, я умру?

Когда Лазарус выпрямляется, его янтарные глаза перемещаются на моё лицо.

— Не сегодня, синьорина.

Я не могу понять, это угроза или обычное наблюдение? Я знаю, что не бессмертна — ни одно существо, живущее на Земле, не бессмертно — но удастся ли мне прожить свою жизнь до конца?

Он подносит пальцы к самому верхнему колечку на его правом ухе и начинает тереть прозрачный камень цвета желтой древесной смолы, пока на его пальцах не появляется мазь, которую он затем прижимает к моей ране. Его прикосновение заставляет меня дёрнутся.

Пока он меня лечит, его глаза закрыты, а грудь поднимается от сильных вздохов, напоминающих о волнах, которые пенятся и врезаются в утёсы, окружающие Монтелюсские горы. Я никогда не плавала вокруг нашего континента, но слышала истории от рыбаков, которые стараются держаться поближе к берегам Люса, чтобы не платить дань Глэйсу за передвижение по их более спокойным водам.

Капельки пота выступают над моей верхней губой. Я слизываю их и стараюсь сосредоточиться на чём угодно, кроме сильной боли, пульсирующей в моих венах.

— Почти готово.

Седовласый фейри, видимо, заметил влагу, которая обволокла мою кожу, потому что его тон становится успокаивающим.

Я сглатываю. Его «почти» растягивается на целую минуту. Разве он лечил Данте так же долго? Или моё тело исцеляется медленнее, потому что я только наполовину фейри? Вероятно, последнее.

Когда Лазарус убирает руки с моей руки, моя кожа оказывается безупречно гладкой. На ней осталась лишь засохшая кровь, но он заставляет её исчезнуть, окутав мою руку своим фейским огнём.

Я снова дёргаюсь.

— Неужели было так необходимо поджаривать мою руку?

Его заросший бакенбардами подбородок опускается.

— Да, дитя моё.

Сердце, которое очутилось у меня в горле, когда он прошёлся своим носом по моим костяшкам, сжимается между моим языком и небом и пульсирует уже там.

Мог ли он почувствовать запах ворона или железа, попавшего мне в кровь?

Если он расскажет о вороне моему деду, тот приговорит меня к смерти. Конечно же, я буду всё отрицать, но что будет, если мой дом обыщут? Даже если ворон сможет превратиться в дым, они его поймают. Они же когда-то поймали его с помощью тех шипов.

— Что такое в её крови вызвало твою обеспокоенность, Лазарус? — голос деда выдёргивает меня из моих размышлений.

Взгляд лекаря проходится по мне в последний раз, после чего поднимается на Юстуса.

— Мне показалось, что я почувствовал запах куркумы, и мне стало интересно, с чего она вдруг решила обработать открытую рану веществом, разжижающим кровь.

— Вероятно, это дело рук Церес. Она так любит изобретать всякие природные лекарства.

Несмотря на то, что комментарий деда раздражает меня, ложь Лазаруса выводит меня из равновесия гораздо сильнее, потому что лекарь теперь знает один из моих секретов — а может и оба — и, как говорил мне Антони, секреты являются в нашем мире опасным оружием.

Но что же он собирается с ними делать?

ГЛАВА 27

Я иду по островам Исолакуори, в окружении генерала, капитана и шести солдат. В отличие от Тарекуори и Тарелексо, полосы земли здесь загибаются.

Каждый раз, когда узкая дорожка заворачивает, я ожидаю увидеть просеку, но меня встречает ещё больше листвы и цветов. И только когда мы доходим до каналов, разделяющих острова, пространство расширяется, но вместо того, чтобы смотреть перед собой и вокруг, я гляжу на прозрачную воду, которая течёт под золотыми мостами.

Данте как-то рассказывал мне, что к их основаниям, находящимся под водой, приварены решетки, что не даёт змеям и лодкам заходить в воды Исолакуори. Таким образом, водные пути представляют собой места для купания, отведённые для королевской семьи и высокопоставленных членов общества. Он даже рассказывал, что вода здесь каждый день обрабатывается специальным веществом, производимом в Неббе, которое уменьшает соленость воды.

Как было бы здорово, если бы они смогли сделать наши каналы более безопасными, но Боже упаси, если высокопоставленные фейри начнут делать то, что может принести пользу низшим эшелонам общества. Но если подумать, то змеям нужна соль, так что может и к лучшему, что они не выливают то загадочное вещество из Неббы в канал на нашей стороне.

Высокие кусты, усеянные экзотическими цветами, сменяются ухоженными изгородями, а впереди появляются здания. Сначала я замечаю гигантское строение из мрамора с множеством колонн — это священный Храм фейри. Несмотря на то, что у нас есть два места для богослужения на нашей стороне канала, ни одно из них не может сравниться по размеру и великолепию с этим зданием.

Храм Тарекуори конечно прекрасен и огромен, но каменные стены испещрены трещинами и потускнели от времени и солёных брызг. Что же до наших храмов, то они скромные, узкие и построены из дерева, покрашенного так, чтобы быть похожим на камень. Внутри помещения видны балки и стоят выщербленные скамейки.

Несмотря на то, что мои провожатые не проводят меня через храм, я замечаю, что его крыша выполнена из стекла — из цельной панели огромных размеров. Это удивительный пример магической архитектуры.

Вспомнив о том, что это не светский визит, я перевожу своё внимание на дорогу и на тихий шёпот стражников, окружающих меня.

— Като всё уладил, — объясняет Сильвиус моему деду.

Генерал сжимает губы. Похоже, он не фанат Като, что только усиливает мою симпатию по отношению к благородному седоволосому фейри.

— Он всё ещё околачивается рядом с Церес?

— Со всей ответственностью заявляю, что она пока не приняла его ухаживания.

Мурашки покрывают мою кожу, словно мокрая краска. Разве они не понимают, что я слышу их разговор? Или они так свободно об этом говорят в надежде, что я их услышу? Я не могу поверить в то, что генерал и капитан стали бы вести частные разговоры на публике. Значит, они надеются, что я подслушиваю. Но зачем? Чтобы показать, как далеко простирается их влияние? С таким везением как у меня, они узнают о моём вороне раньше, чем я найду четырёх остальных.

— Его рассказ рисует Птолемея в плохом свете, — говорит мой дед.

Мне кажется, что Сильвиус бормочет что-то вроде: «Тимеус мерзкий человек».

Уничижительный взгляд, который бросает на капитана мой дед, говорит мне о том, что я должно быть правильно его услышала.

— Прошу прощения. Мой комментарий был неуместен.

— Смотри, чтобы твой язык не развязался в его присутствии.

— Он будет присутствовать? — спрашивает Сильвиус. — Я думал, Като уладил финансовый вопрос с вашей внучкой…

Я так сильно наклоняюсь вперёд, что моя туфля зацепляется за шов между каменными плитами и очередным золотым мостом. Я начинаю размахивать руками и ударяю ими стражника, идущего впереди. Он разворачивается и срывает ужасный кинжал со своей портупеи.

Я отпрыгиваю назад, подняв руки.

Лезвие свистит в воздухе. Я ожидаю, что оно полетит в мою сторону, но Юстус направляет его на стражника.

— Убери оружие, пока я не отрубил тебе руку, сольдато.

Услышав приказ, солдат округляет свои серые глаза, и его кадык поднимается над высоким воротником его униформы.

— Скуза, генерали.

Он опускает свой клинок и глаза в пол.

— Будет некрасиво, если вы перережете девушке горло до того, как она успеет искупить свои грехи.

Это уже второй раз, когда я принимаю его неприязнь ко мне за доброту.

Несмотря на то, что оливковые деревья не заслужили моего гнева, я сердито смотрю на них и на ветви, с которых свисают золотые плоды. На нашей стороне оливки вырастают желтовато-зелёного цвета, а не желтовато-жёлтого. Думаю, эти сорта вывели специально, чтобы их плоды подходили по цвету к мостам и колоннам зданий, которые возвышаются за шершавыми стволами.

Данте упоминал, что живёт в доме с позолоченными колоннами. Он даже показывал мне его однажды с крыши нашей школы, но его было трудно разглядеть из-за богатой растительности. Может быть, это его дом?

Должно быть, я задаю этот вопрос вслух, потому что вся делегация останавливается, а два мужчины, возглавляющие её, поворачивают головы и смотрят на меня.

— Да. Это дом принца Данте, — отвечает Юстус. — Хотя я слышал, что ему гораздо больше нравится ночевать в грязном борделе, в котором ты трудишься.

ГЛАВА 28

Меня подмывает поправить Юстуса Росси, сказать ему, что заведение, которое он называет борделем — в первую очередь является таверной, но я прикусываю язык, потому что мне всё равно, что он думает обо мне и моей работе.

— Вы ошибаетесь. Данте не ночует в «Кубышке».

— Данте? — одна из бровей моего деда ползет на лоб.

— Я училась с ним в школе, поэтому мне сложно использовать его титул.

— Моя дорогая, для человека, который получил лучшее образование, какое только есть в нашем королевстве, ты говоришь и ведёшь себя, как скацца из Тарелексо.

Что же он за человек! Я передвигаю имя своего деда на самый верх списка людей, которых лишу власти, как только стану королевой.

Три моста спустя, я не только успеваю составить список идеальных кандидатов на его должность, но и дойти до самого сердца Исолакуори. Здесь ещё больше стражников, чем в бараках на островах — целый полк, состоящий из мужчин, одетых в белые одежды с золотыми портупеями, которые перекинуты через их широкие плечи. Рукояти их мечей сверкают, хотя и выглядят гораздо скромнее, чем у Юстуса.

Солдаты не мигают и не смотрят в нашу сторону, когда мы проходим мимо них, и напоминают скорее статуи, чем людей. Интересно, нарушит ли кто-нибудь из них строй, если я что-нибудь выкину, или они выполняют чисто декоративную функцию?

Хлопок руки по чьей-то шее заставляет меня перевести взгляд на деда, который только что раздавил насекомое, не дав ему дожить свою эфемерную жизнь.

Я люблю не всех животных — всё же некоторые из них кусаются — но я не могу не начать презирать этого мужчину ещё больше из-за его безжалостности. Точно так же я не могу перестать представлять, как огромный рой пчел опускается на него и заставляет его упругое тело раздуться. Конечно же, он утопит их раньше, чем они успеют вонзить в него свои жала, но это было бы то ещё представление.

Стена из мускулов заканчивается массивными золотыми дверями, на которых выгравированы солнечные лучи, такие же как на короне Люса.

— Открыть двери! — кричит Юстус.

Воздушный фейри, который до этого хотел проткнуть меня своим кинжалом, выпускает потоки ветра из своих ладоней, которые сдвигают толстый металл. Двери со скрежетом открываются, и за ними оказывается вход, украшенный мозаикой с изображением солнца, окруженного образами четырёх божеств, все они мужского пола.

Когда я была моложе, я спросила бабушку, почему у фейри нет ни одного божества женского пола. Она объяснила, что таким образом женщин заставили верить в то, что они менее значимы, а мужчинам помогли почувствовать себя более значимыми. Мне понадобились годы, чтобы понять, что она имела в виду.

Войдя в тронный зал, я изучаю мозаичное изображение солнца, после чего поднимаю глаза на помост и внимательно его осматриваю. Марко сидит на троне, таком же огромном и золотом, как и всё остальное в Исолакуори. Он во многом похож на мужчину, которого я люблю. Но они всё-таки сильно отличаются.

У него более квадратная челюсть, волосы темнее, глаза пронзительнее. Когда я приближаюсь, эти глаза обводят всю делегацию, после чего останавливаются на мне. В отличие от Данте, у которого голубые глаза, напоминающие летнее небо, глаза Марко — насыщенного янтарного цвета, который очень подходит огню, потрескивающему посреди широкого квадратного помещения с высокими потолками, представляющего собой отполированный золотой куб со стеклянной крышей. Когда мы обходим вокруг шипящего огненного букета, капитан и генерал встают по бокам от меня.

Я облегченно вздыхаю, когда Юстус приказывает нам остановиться. Мои туфли хоть и мягкие, но они всё равно натирают мои мозоли. Я даже не смею поглядеть вниз, чтобы оценить повреждения, так как боюсь, что лазурный шёлк уже покрылся алыми пятнами. Вместо этого я не свожу глаз с короля, который наклонил голову и смотрит на меня мимо маркиза.

Мой преследователь занял помост, упершись бёдрами в возвышение золотой платформы.

— Это та самая девушка, которая доставила тебе столько горя, Птолемей?

Несмотря на то, что голос Марко такой же низкий, как и у Данте, в нём звучит какая-то надменная небрежность, которой нет в голосе его брата.

Птолемей разворачивается, его лицо краснеет и становится такого же цвета, как и лента, вплетённая в его волосы.

— Заклинательница змеев, — шипит он.

Поскольку это прозвище дал мне именно Данте десять лет назад, я не ненавижу его, но я ненавижу то, как его произносит Тимеус.

Марко склоняет голову набок.

— Юстус, что ты думаешь обо всём этом?

— При всём уважении, Маэцца, генерал не был свидетелем этой сцены.

Эльф Птолемея, одетый в такие же шёлковые одежды, что и рубашка его хозяина, летает у него над головой.

Марко взмахивает пальцами.

— Ты рассказал свою версию, Птолемей. И весьма подробно. Теперь я хочу услышать, что скажет дед этой девушки.

— Д-дед?

Кровь отливает от лица Тимеуса.

Я рада, что он не знает, как сильно Юстус Росси меня ненавидит, потому что вид трясущегося маркиза в его отполированных ботинках приводит меня в восторг.

— Юстус Росси. Фэллон Росси.

Марко указывает жестом на моего деда, а затем на меня.

— Удивительно, что ты не увидел связи, Птолемей.

Через мгновение его взгляд проходится по побелевшему лицу маркиза.

— Юстус, твоё мнение.

— Я лично осмотрел повреждения лодки маркиза после того, как мне сообщили об инциденте. Один золотой покроет ремонт борта и аляповатого убранства лодки.

Тимеус поджимает губы, точно так же, как это делает Сиб, когда посасывает засахаренные ягоды рябины, которые её отец делает на новый год. Это люсинская традиция, призванная подсластить те горькие моменты, которые у нас были и которые ещё будут.

— А что насчёт нематериального ущерба, нанесённого мне этой девушкой? Мы не назначили за него цену.

Мои глаза округляются, как и мой рот.

— Нематериальный ущерб?

— Нанесённый мне лично.

Я осматриваю его тело в поисках увечий. Когда я их не обнаруживаю, я снова перевожу взгляд на его лицо.

— А… вы имели в виду ваше эго?

— Прикуси язык, девчонка, — рычит мой дед.

Король проводит указательным и средним пальцами по своему рту, который приподнялся в улыбке.

— Вы договорились на один золотой, Птолемей. Если мой генерал считает, что это справедливая сумма, я не могу возобновить это дело. Этого будет достаточно для починки твоей лодки и самооценки. Ты свободен.

Я бы никогда не подумала, что это будет возможно, но лицо Тимеуса вспыхивает ещё сильнее, словно вся его магия огня собралась там.

— Надо ещё решить вопрос со змеем.

— Да. Всё верно.

Янтарные глаза Марко как будто краснеют, так же как и лицо маркиза.

— Какое наказание вы…

— Ты можешь перевоплотиться в змея, Птолемей? — спрашивает король.

— Прошу прощения, Маэцца?

— Если ты не можешь превратиться в чешуйчатую тварь и не являешься родственником синьорины Росси, тогда остальная часть слушаний в отношении этой девушки тебя не касается.

Тонкий рот маркиза захлопывается.

— Я был там. Я могу свидетельствовать…

— Ты сделал это, пока мы ждали обвиняемую. А теперь иди.

Приказ эхом разносится по тронному залу и отражается от каждой золотой плитки.

Птолемей, щёки которого порозовели, разворачивается, и косички ударяют его верного эльфа по лицу. Крошечный фейри опускается, после чего взлетает вверх и трясёт головой, чтобы прийти в себя.

Разгневанный лорд направляется в мою сторону, и хотя я не испытываю иллюзий по поводу того, как относятся ко мне двое мужчин по бокам от меня, Сильвиус перемещается ближе ко мне, а Юстус крепко сжимает драгоценные камни на рукояти своего меча.

— Мой эльф будет приходить в первых числах каждого месяца, чтобы забрать мои деньги, Фэллон Росси, — Тимеус протягивает букву «Р» и с шипением произносит букву «С» в моей фамилии, брызгая слюной.

К счастью, он стоит не очень близко, чтобы попасть в меня.

— Ясно.

Облегчение, которое я испытываю из-за того, что он не будет приходить ко мне лично, снимает часть напряжения с моего тела.

Но опять же, зачем маркизу ездить в Тарелексо? Чистокровные фейри редко разгуливают по улицам Тарелексо. Они ездят по нашим каналам исключительно в поисках ночной компании, которую трудно найти в изысканных кварталах, где за женщинами нужно ухаживать для того, чтобы уложить их в постель.

Меня подмывает рассказать о причине нашей ссоры, но я уже это делала, и всё закончилось тем, что Като умолял меня молчать. Я не могу себе представить, что получу сочувствие от окружающих меня мужчин. К тому же мне нужно поскорее закончить это слушание, а не затягивать его.

Меня ждёт ворон. И я молюсь о том, чтобы бабушка не успела с ним познакомиться.

Когда Птолемей выходит из тронного зала, и металлические двери с лязгом закрываются, король Марко встаёт и спускается с подиума. Поскольку король полностью облачен в золото, начиная с короны и закачивая ботинками, он сверкает во время ходьбы.

Я поднимаю подбородок, отчасти потому что король так же высок, как и его брат, а отчасти потому, что бабушка учила меня, что поднятая голова добавляет уверенности в себе, а мне не помешало бы немного уверенности.

Марко протягивает руку моему деду. Моё самообладание ослабевает, и я отступаю на шаг назад.

Сильвиус цепляется за мою руку.

— Не боишься ни змей… ни маркизов… но боишься щепотки соли?

Моё сердцебиение замедляется так неожиданно, что я чувствую, что готова упасть в обморок. А я-то думала, что они собирались меня обезглавить.

Должно быть, я покачиваюсь, потому что пальцы Сильвиуса ещё сильнее впиваются в мою плоть, а большие пальцы Юстуса открывают золотую табакерку, украшенную гранёными рубинами.

Король берёт пальцами пару неровных кристалликов.

— Откройте рот, синьорина.

Несмотря на то, что я предпочла бы сделать это сама, я повинуюсь правителю, и он насыпает соль на мой язык, словно приправляет меня перед тем, как зажарить.

Я сглатываю, и он спрашивает:

— Как так вышло, что наши самые гигантские твари не переломали тебе кости и не утащили тебя в своё логово, синьорина Росси?

Я потираю губы друг об друга, решая, как лучше ответить.

— Вероятно, потому, что в отличие от некоторых лордов, я не представляю для зверей никакой опасности, Маэцца.

Марко фыркает. Несмотря на корону у него на голове и магию под его кожей, этот звук напоминает мне о том, что наш монарх сделан из такой же плоти и крови, что и я.

— Я видел, как дети падали в Марелюс… и люди, и фейри, и как они истекали кровью, когда их уносили прочь. Я очень сомневаюсь в том, что змеи боятся наших детей.

Веки прикрывают его янтарные глаза, и их оранжевый оттенок темнеет.

— Может быть, те дети барахтались и напугали змеев? Нас ведь учат ненавидеть и бояться их раньше, чем мы научаемся ходить.

— И, тем не менее… ты их не боишься.

Марко сплетает руки за спиной, дорогая вышивка на его тунике натягивается поверх точёных грудных мышц.

Единственный змей, которого я знаю, и которому доверяю, это Минимус. Вероятно, его собратья утащили бы меня под воду.

— Я их боюсь.

— Ты их боишься, но, однако готова прыгнуть в канал ради их защиты?

Он переводит свои горящие глаза на моего деда.

— А не дал ли ты мне сахар вместо соли, Юстус?

— Нет, Маэцца.

— Тогда почему твоя внучка лжёт?

— Позвольте мне сказать, Ваше Величество, — тепловатое дыхание Сильвиуса обдаёт моё лицо.

— Говорите, капитан.

— Я видел, что синьорина Росси общается только с одним змеем. Огромным розовым змеем со шрамами на шее.

Моя кровь превращается в ледяной поток.

— Вероятно, она боится всех остальных.

Марко подходит ближе, и мне приходится задрать шею.

— Значит, у тебя есть питомец.

Несмотря на то, что у меня перед глазами начинают проноситься разные кровожадные сценарии, я стараюсь выглядеть невозмутимой.

— Капитан ошибается, у меня нет питомца.

— Компаньон. Знакомый, — Сильвиус делает взмах рукой. — Называйте это как хотите, синьорина Росси. Рядом с вами всегда оказывается одна и та же тварь. Он ходит за вами. А вы ходите за ним.

— Я ни за кем не хожу.

Я поворачиваю голову раньше, чем успеваю подумать о том, стоит ли делать из Сильвиуса дурака, и огрызаюсь:

— В отличие от вас, капитан.

Сильвиус в шоке округляет глаза.

Я всё ещё планирую его уничтожить, но теперь он тоже будет пытаться сделать это со мной. И, несмотря на это, я продолжаю копать себе могилу ещё глубже.

— Капитан так старательно следит за мной по вашему приказанию, Маэцца?

Между бровями короля появляется складка. Из чего я делаю вывод, что он не отдавал таких приказов.

— По моему приказу, — говорит мой дед.

Я разворачиваю шею и смотрю на него.

— Зачем?

— Тебя вырастил враг короны.

— Меня вырастила мать ваших детей.

Я могла бы сказать супруга, но я не хочу думать о том, что бабушка делила дом с этим мужчиной. Она и так уже носит его фамилию.

— И которая, должна добавить, — я перевожу своё внимание на короля, — безмерно вас уважает, Маэцца.

Какое счастье, что соль не действует на мой язык.

Несмотря на то, что кожа и глаза Марко не покрыты позолотой, они сияют, как то пламя, что танцует сейчас рядом с ним.

— Я рад, что ваша бабушка не испытывает дурных чувств по отношению к короне, но сейчас судят не её, а вас. Расскажите мне побольше о вашем чешуйчатом компаньоне. Как вы его контролируете?

— У меня нет чешуйчатого компаньона.

Король приподнимает бровь и смотрит на Сильвиуса, который вибрирует от едва скрываемой ненависти ко мне, потому что знает, что я лгу.

Я стараюсь выглядеть удивлённо и искренне говорю:

— Если вы сомневаетесь в моих словах, ради бога, дайте мне ещё соли.

Глаза короля опускаются на моё горло.

— Почему ваше сердце так стучит?

Я пытаюсь подавить панику, которая собирается в районе моего горла.

— Потому что она лжёт, — бормочет Сильвиус.

— Потому что я напугана, — поправляю я его, пытаясь успокоить свой голос и пульс.

— Дайте мне ещё соли. Из другого источника, раз уж Сильвиус не доверяет своему генералу.

Я добавляю последнюю фразу в надежде, что она поможет мне приобрести союзника в лице мужчины, чья кровь течёт в моих венах.

Моя колкость бьёт по эго Юстуса, куда я и целилась.

— Многие пожертвовали бы кончиками своих ушей ради вашей должности, капитан Даргенто.

— Я не…

Острый подбородок Сильвиуса заливает краской.

— Ваша внучка додумывает за меня. Я бы никогда не стал намекать на такое, генерал.

Юстус снова открывает свою маленькую табакерку, затем закрывает её и снова открывает. Обменявшись долгим взглядом с королём, который в итоге кивает, Юстус протягивает табакерку Сильвиусу.

— Положи немного соли себе на язык.

Глаза Сильвиуса так сильно округляются, что его радужки тонут в белках. Он резко вытягивает руку, берёт пальцами несколько кристалликов и быстро их проглатывает.

— Кому ты предан, Сильвиус?

— Королю Марко и вам, генерал.

Король пристально смотрит на огненно-красное лицо капитана.

— Задай своему подчинённому такой вопрос, на который он не захочет отвечать, Юстус.

— Я слышал, что ты собирался остепениться. На какую женщину ты положил глаз?

Пот выступает у Сильвиуса на лбу и начинает стекать по вискам.

— Я бы предпочел не говорить.

— Почему?

Марко как будто забавляет нервозность капитана.

— Она настолько непривлекательная?

— Потому что… потому что… — Сильвиус начинает скрипеть зубами. — Потому что она не чистокровная фейри.

— А-а… Я так понимаю, она одна из тех леди из «Кубышки»?

Король мрачно улыбается.

— Обслуживая меня прошлой ночью, их куртизанка говорила, что вы проводите там много времени.

Я таращусь на Марко, удивлённая тем, как легко он рассказывает о своей неверности, но потом вспоминаю, что он женился не по любви. Насколько я знаю, у его наречённой невесты тоже много любовников.

— Эта интрига меня убивает, капитан. Кто эта счастливая полукровка, на которой вы хотите жениться? Вероятно, Катриона?

— Нет.

Сильвиус переводит взгляд на сияющие носки своих ботинок, так как ему невероятно стыдно за то, куда повернул этот разговор.

— Другая проститутка? — спрашивает Марко.

Губы Сильвиуса уже готовы произнести «да», но оно быстро превращается в «нет», потому что в отличие от меня, он бессилен перед сывороткой правды.

Я прокручиваю в голове список тех, кто обслуживает желудки наших клиентов — четыре члена семьи Амари и я. И Флора, но я сомневаюсь, что Сильвиус опустится до человека. Я исключаю родителей Сиб и Джианы, так как они счастливо женаты, а также себя, так как Сильвиус хочет только осквернить меня. Остаются сёстры. Я не могу сдержаться и морщу нос, потому что Джиа и Сибилла скорее побреются налысо и переедут в Ракс, чем выйдут замуж за этого человека.